Альфа. В плену Зверя

Пролог

Меня бросили в клетку, словно ненужный кусок мяса.

Я упала на холодный бетон, ударившись локтями, и судорожно втянула в себя воздух. Пахло железом, потом и чем-то ещё — тяжелым, звериным, зловещим. Дверь за моей спиной с грохотом захлопнулась, щёлкнул замок, отрезая меня от мира.

Я вскинула голову. И замерла.

Он стоял в углу клетки, полуголый, огромный, заросший, как дикий зверь, с волосами, чернее ночи, упавшими на лицо. Зелёные глаза светились в тусклом свете лампы, но это не был взгляд человека. Это был хищник. Волк. И он смотрел на меня так, словно думал, с какой части тела начать рвать кожу.

Моё дыхание сбилось, тело застыло на грани паники. Он шагнул вперёд, босые ноги беззвучно касались пола. С каждым его движением я ощущала, как мышцы на его теле перекатываются под кожей. Угроза исходила от него волнами — сырая, животная сила, которой нельзя сопротивляться.

Я хотела встать, убежать, но куда? Стены этой клетки были крепче, чем моя надежда на спасение.

Я попятилась на руках, пока спиной не упёрлась в металлическую решётку. "Не двигайся, не дыши, не делай ничего." Но моя грудь тяжело вздымалась, сердце колотилось так быстро, что, казалось, его слышал весь мир.

Его взгляд зацепился за это движение — моё дыхание. Грудная клетка вздымалась и опускалась, и он смотрел на меня, как голодный зверь, готовый рвануться вперёд.

— Не трогай меня, — сорвалось с моих губ прежде, чем я успела остановиться.

Он остановился всего в метре от меня. Теперь я видела всё: шрамы на его плечах, следы когтей, которые вгрызались в его кожу, синяки и кровоподтёки. Но эти раны его не ослабили. Они сделали его сильнее. Его лицо исказилось — уголки губ дрогнули, и я поняла: он мог улыбнуться. Но эта улыбка бы разорвала меня пополам.

— Ты думаешь, я тебя хочу? — Его голос был хриплым, обветренным, как будто он давно забыл, что значит говорить. — Они уже приводили женщин до тебя. Знаешь, что с ними стало?

Я сглотнула.

— Что с ними стало? — прошептала я.

— Они мертвы. Я разорвал их на куски, человечка! — Он сказал это почти лениво, словно сообщал о погоде. Но в его глазах пульсировала дикая боль, замаскированная гневом

Меня пронзила волна ужаса. Я начала дрожать, но из-за его взгляда казалось, что тело не слушается меня.

Он нагнулся ниже, прижав ладонь к полу, и его ноздри дрогнули, когда он вдохнул мой запах. Глаза вспыхнули на секунду, зрачки расширились.

— Но ты другая, — прошептал он, сдавленно, почти с ненавистью. — Почему ты пахнешь… иначе?

— Я не знаю, о чём ты говоришь, — прошептала я.

Он ещё сильнее стиснул кулаки, как будто боролся сам с собой. Я видела, как вздулись жилы на его руках. Он словно пытался сдержать зверя внутри, который уже рвался наружу.

Его лицо оказалось слишком близко. Я видела каждую царапину на его коже, каждую каплю пота. Он вдыхал меня так жадно, что я не могла понять: то ли он хочет меня убить, то ли сожрать.

— Больше не проси меня тебя не трогать, — выдохнул он. — Когда они вколят мне то дерьмо, что они всегда вкалывают… я могу не остановиться.

Моё дыхание сорвалось с губ рвано.

— Так остановись сейчас, — прошептала я.

Он на секунду замер. Зелёные глаза впились в мои, и в них появилась тень чего-то человеческого — боли, страдания. Но оно исчезло так же быстро, как и появилось.

Он резко отстранился и ударил кулаком в стену клетки, оставив вмятину в металле.

— Заткнись, девочка. — Его голос был холоден, как зимняя ночь. — И молись, чтобы я смог сдержаться, когда эти ублюдки придут сюда.

Дверь клетки снова открылась, и в руках охранника блеснул шприц с препаратом. Зверь повернул голову в их сторону, но его взгляд скользнул обратно ко мне, и я поняла — этой ночью он может не сдержаться.

Если не сложно, добавьте пожалуйста книгу в библиотеку, чтобы получать уведомления о выходе новых глав, и поставьте звездочку)))

Глава 1

Мокрый асфальт поблёскивал под ногами, будто кто-то разлил по нему жидкое стекло. Неоновые вывески моргали в ночи — красное, синее, снова красное. Туман обвивал мои ноги плотными кольцами, и с каждым шагом мне казалось, что он тянет меня назад, шепчет в ухо: остановись, не ходи дальше.

Я сжала лямку сумки так крепко, что пальцы занемели. Это было смешно: к чему так сильно прижимать её к груди? Будто она могла спасти меня от того, что скрывалось в этой ночи. Каблуки стучали о тротуар слишком громко — их эхо разносилось по пустой улице, как предупреждающий сигнал: я здесь, я одна, я уязвима.

Задержалась в кафе допоздна, маршрутка уже не ехала к моему дому. Идти надо пешком…

Сначала я не обратила внимания на шум позади. Далёкий, глухой рокот мотора, похожий на раскат грома. Возможно, это была просто машина, едущая домой. Но звук не утихал. Я ускорила шаг, и мотор за моей спиной сделал то же самое.

Секунда прошла. Другая. Я медленно обернулась через плечо.

Чёрный джип. Он двигался плавно, будто скользил по мокрой дороге. Лобовое стекло тёмное, как сама ночь. Сердце глухо стукнуло в груди, как кулак о запертую дверь. Я развернулась обратно и усилила шаг.

Мотор тоже усилился.

Мой мозг пытался подбросить логичные объяснения: Это просто совпадение. Это не за тобой. Это не то, что ты думаешь.

Но интуиция верила в другое.

Я бегу, спотыкаясь на скользком асфальте, прижимая сумку к груди, как последний спасательный круг. Холодный туман кусает щёки, обжигает пальцы. Впереди — тёмный узкий переулок, ни одного фонаря, только отблески красного и синего неона, прыгающего по мокрым стенам зданий. Я свернула туда с такой силой, что чуть не упала, но ноги, ведомые страхом, всё ещё несли меня вперёд.

За спиной — рёв мотора, такой громкий, будто он гудит прямо в моей голове. Визг тормозов прорезает ночную тишину, как нож по натянутой коже. Машина останавливается. Слишком близко.

Чёрт.

Дверь джипа с грохотом распахивается, и звук тяжёлых ботинок по асфальту разрывает мои последние надежды. Они вышли. Они идут за мной.

К горлу подступил ком, я задыхалась, как рыба, выброшенная на берег. Мокрые каблуки скользили, но я продолжала бежать. Пальцы дрожали от холода и страха. Сумка всё ещё прижималась к груди — нелепый символ того, что я всё ещё борюсь.

Рука. Моя рука. Её резко дёрнули назад.

Я вскрикнула так, что у меня самой звенело в ушах, но звук тут же поглотила ночь. Крепкие пальцы впились в мою кожу, сжали локоть так сильно, что я почувствовала, как под ногтями вспыхнула боль.

— Нет! — выкрикнула я, дёргаясь из последних сил.

Мужчина с чёрной маской и пустым взглядом тянул меня назад, как куклу. Я попыталась ударить его сумкой, но он рванул меня так резко, что лямка порвалась, а сумка с глухим стуком упала на землю.

Я снова закричала и попыталась ударить его ногой, но его хватка лишь усилилась. Пальцы жгли кожу, словно железные клещи.

Второй мужчина появился слева.

— Тихо! — рявкнул он, схватив меня за талию.

Мир вокруг затрясся, когда я ощутила, как меня поднимают с земли, легко, как куклу, которая ничего не весит. Я билась, когтями впиваясь в его руки, ногтями оставляя следы на чёрной ткани куртки. Меня трясло, дёргало в разные стороны, но всё это было бесполезно.

Они были сильнее. Гораздо сильнее.

Горло сжалось от бессилия. Я пыталась кричать, но голос сорвался в болезненный хрип. Они тащили меня к машине, ботинки скользили по мокрому асфальту, а я уже не чувствовала ног.

Сквозь пелену слёз и рваное дыхание я видела, как сумка осталась лежать позади. Беспомощная. Брошенная, как и я.

"Нет, это не конец, это ещё не конец!" — кричал мой разум, но тело не слушалось. Пальцы, которыми я цеплялась за его куртку, ослабели. В ушах стоял только оглушающий гул крови.

— Пусти! Пустите меня! — выкрикнула я, но воздух обжёг горло.

Один из них зарычал, прижимая меня к себе сильнее, его рука больно впилась в бока.

Никто не услышит. Никто не придёт.

Они швырнули меня к машине, и я ударилась о холодный металл дверцы так сильно, что из глаз посыпались искры. Я не могла понять, что болит больше: грудь от бешеного стука сердца или ноги от удара об асфальт.

Дверь распахнулась, и меня бросили внутрь. Тело ударилось о сиденье, и я закричала, когда один из них залез следом и захлопнул дверь с грохотом, который эхом отозвался внутри машины.

Запах пластика, бензина и мужского одеколона накрыл меня волной удушья.

Руки дрожали. Я пыталась дышать, но воздух рвался в лёгкие порциями, как в предсмертной агонии. Мужчина, сидящий рядом, наклонился ко мне, и я услышала, как он набирает номер на телефоне.

— У нас добыча, — сказал он спокойно, будто только что купил молоко в магазине. — Везём.

Машина тронулась, плавно качнувшись, как гроб, который уже закрыли.

Я уткнулась в окно и смотрела на тёмные улицы Тёмногорска, которые медленно уходили из поля зрения. Сумка осталась там. Моя жизнь тоже. «Добыча» Боже! Что они со мной сделают?

Страх был везде. В моих венах вместо крови, в затёкших мышцах, в дыхании, которое рвалось наружу судорожными рывками. Казалось, каждая клетка моего тела кричала: Делай что-нибудь! Беги! Борись! Но я просто сидела на заднем сиденье этой проклятой машины и смотрела, как размытые огни города плывут за тонированными стёклами. Красные. Жёлтые. Белые. Они мигали и ускользали, словно последние обрывки надежды.

Я пыталась дышать. Вдох. Выдох. Вдох. Но казалось, что воздух заперт где-то в горле, как рвущийся наружу крик.

Я опустила взгляд на свои ладони. Пальцы побелели от того, что я вцепилась в ткань пальто, сжала его так сильно, что ногти вонзились в ладони. Но это не давало никакого контроля над ситуацией. Телефон остался в сумке на улице. Я не знала, куда мы едем. Не знала, кто эти люди. И самое ужасное — я не знала, доживу ли до утра.

Визуалы

ВИЗУАЛЫ

Рустам. Альфа

Визуалы

ВИЗУАЛЫ

Ярослава

Глава 2

Меня тащили по коридорам, как тряпичную куклу.

Мои каблуки царапали холодный бетонный пол, боль от каждого удара разливалась по ногам, но я продолжала сопротивляться. Вероятно, это выглядело жалко: хрупкая девушка в мокром пальто, дергающаяся в руках двух мужчин, будто могла что-то изменить. Но я билась. Царапалась. Пыталась высвободить руку из их железной хватки.

— Пусти меня! — крик сорвался с губ так резко, что горло обожгло болью. — Пожалуйста! Помогите!

Мои слова ушли в пустоту. Никто не отозвался.

Коридоры были бесконечными — серые, промозглые, с каплями воды, стекающими по стенам. Под потолком глухо жужжали лампы, их холодный свет отбрасывал длинные искажённые тени на стены. Они, казалось, двигались вместе с нами, как безмолвные призраки, наблюдающие за этой сценой.

Мужчина слева потянул меня сильнее. Мои каблуки снова скользнули, и я чуть не упала, но они подняли меня на ноги, будто я ничего не весила.

Впереди мелькали другие фигуры в масках. Они проходили мимо нас, не замедляясь, даже не глядя в мою сторону. Белые халаты — холодные, стерильные, и в этом было что-то еще более пугающее. Одна из женщин в белом халате остановилась у металлической двери и на мгновение повернула голову в мою сторону. Я поймала её взгляд — короткий, пустой, лишённый интереса, как будто я была чем-то неизбежным, как часть ежедневной рутины. Она отвернулась и ушла дальше.

— Помогите! — закричала я снова, срывая голос. — Прошу вас!

Никто не остановился. Никто даже не замедлил шаг.

Они не слышали меня. Или не хотели слышать.

Я снова дёрнулась, изо всех сил пытаясь вырваться. Один из мужчин рывком притянул меня к себе и прошипел:

— Заткнись.

Я почувствовала его горячее дыхание сквозь ткань маски. Оно было таким же ядовитым, как это место. Моё сердце гулко билось, как барабан, заглушая мысли.

Мы свернули в другой коридор, более узкий и тёмный. Пол стал шершавее, стены — сырыми и облупившимися. Воздух здесь был затхлым, тяжелым, как в склепе.

Меня толкнули вперёд, и я едва удержалась на ногах. Перед нами стояла массивная металлическая дверь. Мужчина, державший меня за руку, отпустил её на секунду и достал ключ-карту из внутреннего кармана куртки. Я воспользовалась моментом и ударила его локтем в грудь.

Он дёрнулся, но не ослабил хватку.

— Тварь, — прошипел он, и боль пронзила мой локоть, когда он сжал его ещё сильнее.

Я в отчаянии пыталась укусить второго мужчину за руку, но мои зубы скользнули по ткани его куртки, и он только фыркнул. Мои силы были ничтожны по сравнению с их.

Дверь щёлкнула и с шипением открылась. Я закричала снова, глухо, срывая голос в бесполезной попытке. В ответ тишина. Мёртвая, гулкая тишина, пропитанная холодом.

Меня затолкнули внутрь.

Меня бросили в клетку, словно ненужный кусок мяса.

Я упала на холодный бетон, ударившись локтями, и судорожно втянула в себя воздух. Пахло железом, потом и чем-то ещё — тяжелым, звериным, зловещим. Дверь за моей спиной с грохотом захлопнулась, щёлкнул замок, отрезая меня от мира.

Я вскинула голову. И замерла.

Он стоял в углу клетки, полуголый, огромный, заросший, как дикий зверь, с волосами, чернее ночи, упавшими на лицо. Зелёные глаза светились в тусклом свете лампы, но это не был взгляд человека. Это был хищник. Волк. И он смотрел на меня так, словно думал, с какой части тела начать рвать кожу.

Моё дыхание сбилось, тело застыло на грани паники. Он шагнул вперёд, босые ноги беззвучно касались пола. С каждым его движением я ощущала, как мышцы на его теле перекатываются под кожей. Угроза исходила от него волнами — сырая, животная сила, которой нельзя сопротивляться.

Я хотела встать, убежать, но куда? Стены этой клетки были крепче, чем моя надежда на спасение.

Я попятилась на руках, пока спиной не упёрлась в металлическую решётку. "Не двигайся, не дыши, не делай ничего." Но моя грудь тяжело вздымалась, сердце колотилось так быстро, что, казалось, его слышал весь мир.

Его взгляд зацепился за это движение — моё дыхание. Грудная клетка вздымалась и опускалась, и он смотрел на меня, как голодный зверь, готовый рвануться вперёд.

— Не трогай меня, — сорвалось с моих губ прежде, чем я успела остановиться.

Он остановился всего в метре от меня. Теперь я видела всё: шрамы на его плечах, следы когтей, которые вгрызались в его кожу, синяки и кровоподтёки. Но эти раны его не ослабили. Они сделали его сильнее. Его лицо исказилось — уголки губ дрогнули, и я поняла: он мог улыбнуться. Но эта улыбка бы разорвала меня пополам.

— Ты думаешь, я тебя хочу? — Его голос был хриплым, обветренным, как будто он давно забыл, что значит говорить. — Они уже приводили женщин до тебя. Знаешь, что с ними стало?

Я сглотнула.

— Что с ними стало? — прошептала я.

— Они мертвы. Я разорвал их на куски. — Он сказал это почти лениво, словно сообщал о погоде. Но в его глазах пульсировала дикая боль, замаскированная гневом

Меня пронзила волна ужаса. Я начала дрожать, но из-за его взгляда казалось, что тело не слушается меня.

Он нагнулся ниже, прижав ладонь к полу, и его ноздри дрогнули, когда он вдохнул мой запах. Глаза вспыхнули на секунду, зрачки расширились.

— Но ты другая, — прошептал он, сдавленно, почти с ненавистью. — Почему ты пахнешь… иначе?

— Я не знаю, о чём ты говоришь, — прошептала я.

Он ещё сильнее стиснул кулаки, как будто боролся сам с собой. Я видела, как вздулись жилы на его руках. Он словно пытался сдержать зверя внутри, который уже рвался наружу.

Его лицо оказалось слишком близко. Я видела каждую царапину на его коже, каждую каплю пота. Он вдыхал меня так жадно, что я не могла понять: то ли он хочет меня убить, то ли сожрать.

— Больше не проси меня тебя не трогать, — выдохнул он. — Когда они вколят мне то дерьмо, что они всегда вкалывают… я могу не остановиться.

Моё дыхание сорвалось с губ рвано.

ВИЗУАЛЫ

ВИЗУАЛЫ

Ярослава

ВИЗУАЛЫ

ВИЗУАЛЫ

Рустам

Глава 3

Я даже не успела вскрикнуть, когда на него набросили сетку.

Она блеснула в тусклом свете, как змея из сверкающей проволоки, обвивая его плечи, грудь и руки за одно мучительное мгновение. Металл впился в его кожу, шипя и пуская дым, будто он был каленым. Звук был отвратительным — хриплое шипение, похожее на жар раскалённого железа в воде.

Мужчина взревел. Это был рёв не человека. Волк, раненный, загнанный в угол, бьющийся насмерть. Его мышцы напряглись так сильно, что жилы на руках выступили, а шрамы и свежие раны на теле вспыхнули алым. Он попытался рвануться вперёд, но сетка сжалась ещё сильнее, впиваясь в его грудь и шею. Я увидела, как под сеткой кожа обугливается, покрываясь дымящимися ожогами.

Я зажала рот ладонью, чтобы не закричать вместе с ним.

Один из охранников шагнул вперёд с ледяным спокойствием и, не обращая внимания на его рёв, прицелился шприцем в плечо. Миг — и длинная игла пробила его кожу. Пленник вздрогнул, мышцы на мгновение напряглись сильнее, но через несколько секунд его тело начало сдавать позиции. Рёв превратился в глубокое, дрожащее рычание. Сетку с него сняли, и я увидела, что под ней остались тёмные ожоги.

Зверь рухнул на бетонный пол, словно кто-то просто отключил его. Он упал на колени, затем свалился набок. Тяжёлое дыхание срывалось с его губ, грудь судорожно вздымалась, а тело дрожало в судорогах.

Охранники, как безликие тени, молча вышли из клетки, захлопнув за собой дверь. Я услышала, как ключ повернулся в замке, и звук этого щелчка стал для меня последним ударом по и без того расшатавшимся нервам.

Он остался лежать там — сломленный, но всё ещё живой. Светло-зелёные глаза открылись, но их блеск был потухшим, как угли в остывшем костре.

Я сидела в углу, не в силах пошевелиться. Страх сковал меня железным обручем.

Мужчина лежал на спине, его ладони были разжаты, пальцы чуть дрожали. Он смотрел в потолок с таким выражением лица, которое я не могла вынести.

Горечь. Боль. Бессилие.

Он больше не рычал. Не рвался в бой. Просто лежал, глядя куда-то мимо меня, туда, где, возможно, он видел что-то своё. Что-то такое, что забрало последние крупицы его воли бороться.

Его взгляд был тяжёлым и пустым. Глаза, которые могли сжечь целый мир, теперь смотрели в никуда.

***

Я сидела в углу, сжавшись, будто могла исчезнуть внутри собственной тени. Холод бетонного пола прошёл сквозь ткань платья и обжигал кожу, но я не двигалась. Не могла. Как будто любое движение разрушит ту зыбкую грань между мной — и им. Тем, кто только что бился, как зверь, кого душили цепью и болью, и кто теперь лежал на полу, тяжело дыша, как потухший шторм.

Он не смотрел на меня. Его взгляд блуждал где-то над головой, в тусклом потолке, где не было ничего — ни спасения, ни неба, ни света. Только пустота. Но было в этом молчании нечто страшное — тишина, за которой зреет не покорность, а новый взрыв. Он казался мёртвым, и всё же я знала — он жив. Не человек. Не зверь. Что-то между.

Тело его дрожало, но это была не слабость. Это было то напряжение, которое остаётся в мышцах даже после того, как боль уходит. Он был выжат, как жила, из которой только что тянули кровь — и всё же внутри него что-то еще горело. Глухо. Жестоко. Медленно.

А потом он шевельнулся.

Я не сразу поняла — так осторожно, с усилием, будто каждый вдох был вызовом. Сначала пальцы — разогнулись, сжались. Потом локоть, плечо. Он приподнялся на колено, тяжело, как человек, которому сломали спину, но не дух. И с каждым мгновением в нём что-то собиралось обратно: не сила — воля. Темная, упрямая, мрачная воля жить. Смотреть. Дойти.

Он встал.

Сначала пошатнулся, будто равновесие было предательством, потом — выпрямился. Высокий. Страшный. Неуязвимый в своей изломанности. Его грудь поднималась и опускалась, на плечах дымился след ожогов, но он уже не был поверженным. Он был затихшей грозой. Той, что возвращается.

И тогда он повернулся ко мне.

Я замерла. Даже сердце, казалось, перестало биться, как будто испугалось, что может быть услышано. Он смотрел прямо на меня. Ни в сторону, ни поверх головы — в глаза. В самое нутро. И в этом взгляде не было ярости. Не было слов. Только — узнавание.

Он медленно шагнул вперёд.

Я отпрянула на рефлексе, вжимаясь в стену, но от этого движения стало только хуже. Как будто я подтвердила — да, я слаба. Да, я здесь. Да, я — его. Пусть даже никто не говорил этого вслух.

Он шёл — нет, двигался к моей тени, не торопливо, но неотвратимо, как зверь, что учуял раненого, и теперь уже не уйдёт. И с каждым шагом воздух в комнате густел. Плотнел. Стягивался вокруг меня, как петля.

Я не кричала.
Я не дышала.

Он остановился в шаге от меня. Его лицо — ожоги, кровь, злость, затихающая под кожей. Его глаза — не звериные. Человеческие. Слишком. И именно это было страшнее всего.

— Отойди от меня! — кричу я, но моё собственное эхо гулко отдается в стенах, как пустой звук. Он не слушает.

Его спина выгибается, дыхание рваное и хриплое, словно он изо всех сил пытается подавить что-то внутри себя, но это бесполезно. Его руки дрожат, ногти удлиняются, превращаясь в острые когти, которые царапают каменный пол, оставляя глубокие борозды. Я в ужасе наблюдаю, как его тело напрягается, как мышцы вздуваются, плечи становятся шире, сильнее.

— Нет... — его голос хриплый, ломкий, но всё ещё человеческий. На долю секунды мне кажется, что он вот-вот вернётся в себя. Но затем он поднимает голову, и я вижу, как его глаза полностью заливаются зеленым светом. Человеческое исчезло.

Его губы раздвигаются, обнажая удлинившиеся клыки, а кожа на шее натягивается так, что видны пульсирующие жилы. Его дыхание — рваное, глубокое — наполняет клетку тяжёлым, животным запахом. Это запах зверя, который охотится. Смесь дикого мускуса, земли и чего-то тёплого, почти солоноватого, захлёстывает меня с головой.

Я судорожно вдыхаю, но чем больше я дышу, тем сильнее этот запах проникает в мои лёгкие, обволакивая, будто пытаясь заставить меня принять его. От этого запаха моё тело начинает дрожать…Но есть что-то странное. Что-то очень пугающе странное. Это его запах. Он забивается в ноздри и начинает обволакивать меня, сводить с ума. Я не могу понять что происходит.

Глава 4

Боль — это всё, что осталось. Всё, что теперь есть. Всё, чем я стал.

Она вгрызается в кости, струится по венам раскалённым серебром. Ожоги на коже пульсируют, кровоточат, но уже не обжигают. Я привык. Я давно привык.

Я лежу на холодном бетоне, тяжело дышу, разглядываю трещины на потолке. Веки тяжёлые, тело ватное. Глухая, тупая ярость грызёт меня изнутри, но сил нет даже для того, чтобы сжать кулаки.

Какого хуя я ещё жив?

Я должен был сдохнуть.

Сгнить в этой клетке, превратившись в труп, который наконец перестанут использовать, как подопытную крысу. Но я жив.

И каждый день, пока я дышу, они приходят.

Эти твари в белых халатах. Эти ебаные охотники.

Их слова уже не цепляют. Они вонзаются в мозг ржавыми гвоздями, но не задевают. Какой смысл, если я знаю, что услышу одно и то же?

"Ты уникален, Аргеев. Единственный. Последний в своём роде."

"Ты — генная мутация, совершенная эволюция."

"Ты — наше будущее."

Будущее?

Я рву глотку в яростном смехе, но он быстро срывается на кашель. Вкус крови на губах — горячий, металлический. Да пошли они нахер со своим будущим.

Я — их ресурс. Их "материал". Их эксперимент.

Племенной самец, мать их.

Мне бросают в клетку женщин. Раз за разом. Одну за другой.

Твари. Жалкие, напуганные. Они пытаются умолять, плачут, молят о пощаде. Кто-то надеется меня приручить. Думают, что могут меня обхитрить. Развести.

Все они сдохли.

Я рвал их глотки, топил в их же крови, ломал кости, потому что не буду плясать под их дудку. То, что они мне кололи, чтоб у меня стоял и похоть шкалила вызывало во мне зверя.

Я не дам им ни одного ублюдка.

Не дам свою кровь.

И каждый раз, когда я вскрываю ещё одну глотку, ещё один эксперимент идёт по пизде, я вижу, как они злятся. Как они шепчутся. Как обсуждают новую кандидатуру.

И однажды они её приводят.

Эту, блядь, девчонку.

Хрупкую, маленькую, с большими васильковыми глазами, в которых нет паники.

Я не посмотрел на неё сразу. Просто выдохнул сквозь зубы: ещё одна. Очередная. Дайте мне уже кого-то, кто сможет хотя бы убежать.

Но потом… этот запах.

Блядь.

Он врезается в мозг, накрывает туманом, затягивает, как омут.

Она пахнет не так, как те, кого приводили раньше. Не так, как страх. Не так, как смерть.

Она пахнет иначе.

Я не знаю, что это значит, и знать не хочу. Просто кидаюсь на неё с единственной мыслью: закончить это.

Быстро.

Горло. Один рывок — и всё.

Но…

Я не убиваю её.

Какого хуя?!

Её тело дрожит подо мной. Маленькое, тёплое, мягкое. Я слышу, как бешено стучит её сердце, но в этих голубых глазах нет обречённости. Она смотрит на меня так, как не смотрел никто. И мне хочется выцарапать этот взгляд с её лица. Я должен её разорвать. Я должен закончить это сейчас. Но я не могу. Блядь.

Охотники смотрят на нас снаружи клетки. Я знаю, что они думают. Они улыбаются. Я трахаю ее при них, рву ее девственную плеву, тараню ее своим выросшим многократно членом. И…ее бьет в оргазме. У меня шок…я трахаю и просто дурею от ее узкости, отзывчивости, от того, как она жмет меня своими мышцами, когда кончает. Меня срывает следом за ней. Это первая целка из всех, что мне приводили….

И я понимаю - Я сам только что подписал себе смертный приговор.

Они теперь будут приводить её снова. И снова.

Пока она не забеременеет.

Я сжимаю кулаки. Внутри меня что-то звериное воет от ярости. Я ненавижу её.

Ненавижу за то, что она выжила. За то, что я не смог её убить.

За то, что теперь она — моя самая страшная тюрьма.Моя слабость.

***

Меня зовут Рустам Аргеев.
И если ты слышал это имя раньше — значит, либо молишься на него, либо шепчешь его перед смертью. Я вожак. Альфа. Хозяин ночи.
Именно так обо мне говорили. Пока я не оказался здесь. В клетке, на грязном холодном бетоне, с голодной яростью, разъедающей нутро.

Я не всегда был пленником.
Я правил.

Тёмногорск знал мой запах, знал мой голос, знал тот страх что я сеял, от которого трясло всех — от уличных шавок до политиков в дорогих костюмах.

Клан Кровавой Луны держал в руках весь город.
Оружие. Контрабанда. Подпольные клубы, где ставки делались не только на деньги, но и на жизни. Мы были тенями, которые заполняли улицы, монстрами, о которых говорили шёпотом. Альфа не рождается. Он выгрызает себе место.

Я выгрызал. Глотками крови, переломанными костями, трупами предателей.

Я ломал чужие шеи, запуская пальцы в горло. Я рвал зубами тех, кто думал, что может встать выше меня.

Пока они не решили, что я стал слишком опасен.

Меня подставили.

Твари. Те, с кем я прошёл бойни, с кем выжигал города и выдирал сердца врагов голыми руками. Ложь течёт по венам медленнее, чем кровь, но когда она достигает сердца, ты уже мёртв. Встретился с теми, кто называл себя "новыми партнёрами".
Бред. Враньё.

Страх делает людей хитрыми. Трусы всегда предают первыми. Я верил им, тем, кто стоял рядом со мной плечом к плечу. Верил, что мои собратья никогда не вонзят мне нож в спину. Какой же я был, блядь, наивный. Меня заманили в ловушку, подставили как последнего идиота. Охотники ждали меня. Они знали, кто я. Знали, как остановить даже такого, как я. Когда ты на вершине — тебе кажется, что никто не может тебя сбросить.
Проблема в том, что удар всегда приходит из-за спины.

Меня ждали. Меня уже продали. Пули вошли в меня быстро, со свистом.
Первые три. Четвёртая — в плечо.

Теперь я здесь. Сколько прошло времени? Дни? Месяцы? Годы? Я уже не помню. Я не помню, какой запах у улицы после дождя. Я не помню вкус виски, который я пил, сидя в своём клубе, наблюдая, как деньги текут рекой. Я помню только одно — боль. Она стала частью меня.

Эти суки в белых халатах приходят ко мне каждый день. Изучают, колют, режут, смотрят, как заживают мои раны. Но это не главное. Им нужна моя кровь, мои гены. Им нужны дети Чернокровного Альфы.

Глава 5

Холод вползал в тело, как трупный яд.

Я очнулась резко, с судорожным вздохом, как утопленник, которого слишком поздно вытащили на берег. В горле стоял металлический привкус, в ушах звенело, будто кто-то долго и методично бил по черепу.

Бетон подо мной был ледяным, пропитанным влагой и запахом гнили. Я не сразу поняла, что это мой собственный дрожащий вдох разрезает вязкую тишину.

Тело ломило. Каждую мышцу, каждую кость. Боль поселилась под кожей, в венах, глубоко внутри, где её уже невозможно было выцарапать ногтями.

Я не хотела открывать глаза.

Не хотела дышать.

Не хотела чувствовать.

Но тело помнило.

Помнило всё.

Я вздрогнула и сжалась в комок, забившись в угол клетки, туда, где тьма была гуще, где можно было спрятаться от себя самой. От реальности. От него.

Дыхание сбивалось. Грудь сжимало, будто что-то невидимое и липкое обвило меня, впилось когтями в рёбра.

Нет. Не вспоминай. Не думай. Выкинь это из головы. Просто... просто вычеркни.

Но память не подчинялась. Тепло его кожи. Вес его тела. Глухое рычание у шеи. Я прикусила губу так сильно, что во рту снова появился вкус крови.

Ты просто очередная жертва. Просто ещё одна несчастная, запертая в этой клетке. Всё. Конец. Смирись.

Но я не могла забыть и смириться.

Ночь отпечаталась в моей коже. В мыслях. В сути моего сознания. И теперь меня тошнило не только от страха. Меня тошнило от того, что я выжила. От того, что я больше не понимала, кто я.

Темно. Холодно. Сырость вползает в кости, забивается под кожу. Я не знаю, сколько прошло времени. Часы? Дни? Здесь не было ни окон, ни солнца, ни времени. Только вечная тьма, мерзкий запах металла и давящий страх, сжимающий меня, как удав.

Тяжёлые шаги. Глухие, ровные, уверенные. Я затаила дыхание. Он проснулся. Каждая клетка моего тела напряглась, сердце дёрнулось, будто пыталось найти выход. Я не смотрю в его сторону. Не могу. Просто ещё сильнее вжимаюсь в угол, холодные прутья клетки впиваются в спину, пальцы сжимаются в кулак так, что ногти впиваются в ладони. Он рядом. Я чувствую его, не так, как прошлой ночью. Тогда он был зверем — силой, инстинктом, болью, которой нельзя сопротивляться. Сейчас он другой.

Я украдкой бросаю взгляд, короткий, осторожный. Он сидит напротив, и его взгляд цепляется за меня, изучает, оценивает. В его глазах нет того бешеного голода, нет оскала, нет звериного блеска. В них что-то другое. Тяжёлое. Жёсткое. Почти… я не знаю. Сожаление? Нет, это невозможно.

Но впервые я действительно смотрю на него.

Высокий, широкоплечий, сильный — он кажется вырезанным из камня. Каждое движение, даже самое незначительное, наполнено скрытой мощью. Его тело — оружие, но сейчас оно не движется, лишь напряжённо замирает в полумраке клетки.

Чёрные волосы, немного длиннее, чем должны быть, неаккуратно падают на лоб, обрамляют лицо, которое кажется слишком резким, слишком правильным для зверя. Скулы чёткие, жёсткие, подбородок покрыт щетиной, но она не скрывает того, что он… красив. По-мужски грубо, опасно, хищно.

Но страшнее всего его глаза.

Ярко-зелёные, свечение в полумраке, словно внутри таится дикий огонь. Он смотрит прямо на меня, и от этого взгляда по спине пробегает ледяной холод. Он не такой, как прошлой ночью. Тогда его лицо было другим — вытянутое, звериное, скрытое под густой тёмной шерстью, и эти же зелёные глаза смотрели на меня из-под волчьей морды.

Я зажмуриваюсь, срываю взгляд, сдавливаю пальцы так сильно, что ногти впиваются в кожу. Это не человек. Это не просто мужчина. Это что-то совсем другое.

— Как ты? — его голос глухой, низкий, хриплый.

Я молчу. Просто смотрю. Просто жду. Он не может быть таким. Это неправильно. Он должен быть зверем, монстром, убийцей. Должен схватить меня, прижать к прутьям, задыхаться от собственного яростного желания. Но он просто сидит. Слишком близко. Слишком спокойно.

Я вжимаюсь в угол клетки, отодвигаюсь от него, насколько это возможно. Ему нельзя верить. Он убивал. Он разрывал. И если сейчас он спокоен, значит, просто ждёт момента, чтобы снова сломать меня.

Он двигается медленно, очень медленно, будто сам боится, что сорвётся. Протягивает руку. Я замираю, грудь сжимается, дыхание застывает в лёгких, потому что я знаю, что будет дальше. Он ударит. Он сорвётся. Он схватит меня за горло, впечатает в пол, зарычит мне в ухо, как зверь, которому плевать на мои крики. Я знаю, я видела это в его глазах.

Но он не бьет.

На мои плечи ложится плед.

Я не сразу понимаю, что произошло. Ткань мягкая, тёплая, пахнет им — тяжёлый, пряный, терпкий запах, пропитанный потом, чем-то мужским, резким, чуть дымным. Запах силы. Запах опасности. Запах его зверя.

Я не понимаю. Это какая-то новая игра? Новый способ сломать меня? Почему он это делает? Почему вместо того, чтобы разорвать меня, как всех до меня, он теперь заботится?

Я сжимаю пальцы в пледе, кожа покрывается мурашками, но не от холода. Мне страшно. Не так, как вчера, когда он рухнул на меня зверем, лишённым разума. Нет. Этот страх другой. Он вползает в лёгкие, оседает в крови, шепчет: если он заботится, значит, я для него больше, чем просто тело в клетке. А это куда опаснее смерти.

Зверь молчит, но его взгляд прожигает насквозь — тяжёлый, изучающий, такой, от которого хочется сжаться в комок и исчезнуть. Я чувствую, как он скользит по моей коже, по дрожащим пальцам, по губам, которые я безуспешно пытаюсь не кусать. Он смотрит, не отводя глаз, слишком пристально, слишком спокойно. В этом спокойствии что-то хищное, опасное. Я не выдерживаю, сжимаю пальцы в кулак, ногти впиваются в ладонь, оставляя полумесяцы боли, и тогда он вдруг спрашивает:

— Ты ненавидишь меня?

Я вздрагиваю. Его голос глухой, хриплый, но без той ярости, что была раньше. Я поворачиваюсь к нему слишком резко, инстинктивно, не думая. Внутри вспыхивает огонь, горячий, пульсирующий, такой яркий, что мне почти становится жарко. Нет, я не ненавижу его. Я чувствую что-то гораздо хуже.

Глава 6

Рустам не подаёт вида, но я чувствую, как внутри него что-то кипит, как он сдерживает ярость, которую нельзя скрыть. Я вижу, как он сжимает кулаки, как его пальцы, обтянутые кожей, белеют от напряжения. Он ходит по клетке, как зверь в клетке, его шаги громкие, тяжёлые, как удары молота по металлу. Он не говорит ни слова, но я знаю, что он думает, знаю, что это ненависть, это ярость, что он понимает — нас не оставят. Охотники не отстанут. Они не отпустят его, не отпустят меня. Они увеличат дозу препарата, и это значит — он снова не сможет контролировать себя, снова окажется в этом аду, где нет выбора, где нет спасения. И я вместе с ним. Я это чувствую. Его тёмные глаза, полные ненависти и борьбы, говорят мне об этом. Он знает, что с ним будет. Я понимаю, что он это чувствует, но он не хочет показывать мне, что он не может ничего изменить.

Я больше не могу молчать. Всё это время я просто сидела, как дура, ждала, но я не могу ждать больше. Я срываюсь. Мои кулаки сжимаются, пальцы выкручиваются, а потом я подскакиваю и кричу. Крик вырывается из груди, такой резкий, такой полный боли, что мне кажется, что воздух не вмещает этих звуков.

— Что с нами будет?! — я не могу остановиться. — Скажи хоть что-то!

Он поворачивается ко мне, его глаза светятся, но он молчит. Я не могу понять, почему он молчит. Что с ним происходит? Почему он не говорит, почему не говорит, что мы сделаем? Как мы выберемся? Он просто смотрит на меня. Смотрит так, что у меня перехватывает дыхание, как если бы всё, что было внутри меня, сжалось в ледяной ком.

Я не выдерживаю. С силой, почти с яростью, я бью его кулаками в грудь. Всё, что осталось от моей силы, я вкладываю в эти удары. Но он не двигается. Он не защищается. Он даже не кажется потрясённым. Его тело как камень, как стена, которая не поддаётся. Я чувствую, как внутри меня что-то ломается, как всё, что я пыталась подавить, выходит наружу. Я сжимаю зубы, чтобы не заплакать, но его взгляд, его глаза, он всё понимает.

— Что я должен сказать? — его голос низкий, хриплый, как будто он выдавливает эти слова через зубы. — Что не смогу защитить тебя? Что рано или поздно ты всё равно будешь носить моего ребёнка, и тогда они тебя заберут?

Эти слова пронизывают меня, как нож. Я останавливаюсь, не в силах ничего сказать, но его взгляд остаётся на мне. Он продолжает:

— Или ты хочешь услышать, что я не трону тебя?

Я вздрагиваю. Эти слова звучат в воздухе, как грозовой раскат. Я закрываю глаза на мгновение, а когда открываю их, его лицо всё так же холодно-бесстрашное, с каким-то безжалостным спокойствием. Это не тот мужчина, которого я видела раньше. Это не он.

— Не могу обещать, девочка. — Его голос становится ещё глубже, как будто за каждым словом скрывается зверь, который вот-вот прорвётся наружу.

Я чувствую, как его слова проникают в меня, проникают в самое сердце, и я не могу больше стоять. Я не знаю, что это — страх, что это — ярость, что это — стыд. Всё переплетается, но одна мысль рвёт меня на части.

Я не знаю, как дальше жить. Я не знаю, что будет с нами. Но я знаю, что я не могу от него убежать. Не могу.

Этой ночью всё было иначе. Охотники увеличили дозу, и я поняла это ещё до того, как он начал задыхаться. Сначала он просто замер, сжав руки в кулаки, а потом его тело дёрнулось, напряглось, будто внутри него включили пыточный механизм, рвущий его изнутри. Жила на шее вздулась, пальцы судорожно сжались, и он сделал резкий вдох, такой глубокий, словно пытался втянуть в себя весь воздух клетки. Я отпрянула. Он не смотрел на меня, но я знала, что через несколько секунд посмотрит. И тогда всё начнётся.

Он резко выбросил руку вперёд, сжал пальцы, как будто собирался ударить, но в последний момент забил кулаком в бетон. По костяшкам тут же потекла кровь. Но он даже не почувствовал. Его рвало изнутри. Руки дёрнулись, когти вспороли его же кожу. Он замирает. Напряжение проходит по его телу волной, будто под кожей скручиваются тысячи невидимых нитей, готовых разорваться. Веки дрожат, пальцы сжимаются в кулаки, но это ненадолго. Первым меняется дыхание — оно становится рваным, утробным, будто его лёгкие больше не справляются с человеческой формой. Вены на шее вздуваются, натягиваются, а затем бледная кожа начинает темнеть, покрываться тенью, которая превращается в шерсть.

Звук. Глухой, хрусткий, болезненный. В его руках ломаются кости, как будто кто-то безжалостно их выворачивает, перестраивает. Суставы вздуваются, пальцы вытягиваются, ногти удлиняются, превращаясь в когти, острые, как лезвия. Он судорожно выдыхает, запрокидывает голову, и в этот момент из его горла вырывается низкий, гортанный рык — не человеческий, не волчий, нечто среднее.

Он полуволк.

Шерсть пробивается на плечах, сползает к груди, чёрная, жёсткая, как сажа, но его тело остаётся почти человеческим — мощным, сильным, огромным. Позвоночник выгибается, спина становится шире, осанка меняется, будто зверь внутри вырывается наружу, но до конца не выходит. Светло-зелёные глаза светятся в полумраке клетки, как угли, разгорающиеся в ночи.

Зверь рвётся, но человек ещё держится.

Он шевелит пальцами — когтистые, длинные, страшные, но его движение медленное, осознанное, будто он пробует новую плоть. Он смотрит, дышит, сжимает кулаки, и в этом моменте слишком много контроля.

Полуобращённый, он ужасающе красив.

В этом состоянии он — живое воплощение силы, дикости, чего-то первобытного, опасного, древнего. Он весь — баланс между хищником и человеком, между разумом и зверем, между кровью и чем-то большим.

Но этот баланс шаткий. Он сжал голову, стиснул зубы так, что скулы выступили, а потом резко повернул голову ко мне.

И всё. В клетке больше никого не было, кроме нас.

Он шагнул. Я сделала шаг назад. Он снова шагнул, и я прижалась спиной к прутьям. Всё повторяется. Всё, как в ту ночь. Только хуже. Тогда он был хищником. Теперь — зверем на грани. Его рука вжалась в металл рядом с моей головой, горячая, сильная. Я не двигалась. Боялась даже дышать.

Глава 7

Он почти мёртв.

Рустам лежит на холодном бетоне, неподвижный, чужой. Кожа бледная, слишком неестественная для него, вся в рваных ожогах, в тёмных разводах запёкшейся крови. Его грудь вздымается так медленно, что я не уверена, дышит ли он вообще.

Я не могу дышать.

Что-то ломается внутри. Паника подступает к горлу, сдавливает, но я отталкиваю её. Теперь не время для паники. Я не могу позволить ему умереть.

Я опускаюсь на колени рядом с ним, осторожно, будто боюсь, что он рассыплется от моего прикосновения. Пальцы находят его лицо, горячее, испачканное кровью и потом. Он в бреду. Он не здесь.

— Рустам, — шепчу я, но он не реагирует.

Я дёргаюсь, не зная, что делать.

Они слишком сильно его изуродовали. Я не знаю, как долго он был там. Сколько раз его пытали, сколько раз ломали, пока он не перестал сопротивляться.

Я не могу его потерять.

Глупая мысль, но она цепляется за сознание.

Я смотрю на его губы — растрескавшиеся, сухие. Ему нужна вода. Но воды у меня нет. Нет ничего.

Только я.

Я зажимаю губы, разрывая зубами кожу на запястье. Острая боль, горячий привкус железа. Кровь выступает каплями, стекает по коже. Бабушка говорила, что наша кровь даёт жизнь. Я не знаю, правда ли это. Не знаю, сработает ли.

Но я не могу его потерять.

Я подношу рану к его губам, касаюсь их запястьем.

— Пей, — голос звучит не моим.

Первые капли крови скатываются внутрь, но он не двигается. Он слишком слаб.

Я провожу пальцами по его горлу, заставляю его проглотить. Чувствую, как он всхлипывает, слабый, неосознанный звук.

— Давай… — шепчу, склонившись к нему, почти касаясь его губ.

И вдруг его руки дёргаются.

Его хватка была резкая, неосознанная, но сильная. Пальцы сжались вокруг моего запястья, впиваясь в кожу, и я не успела отдёрнуться, не успела даже испугаться, когда он рывком прижал мою руку к губам.

Я вскрикнула, но звук сорвался, захлебнулся в горле.

Он пил.

Горячее, влажное прикосновение, его губы на моей коже, язык скользнул по ране, собирая кровь, жадно, инстинктивно. Грудь вздымается, дыхание срывается — его тело начинает просыпаться.

Я не двигаюсь.

Не дергаюсь, не отталкиваю, просто смотрю.

Он пьёт, как умирающий.

Как зверь, истощённый, голодный, выброшенный на край между жизнью и смертью. Его пальцы сжимаются сильнее, удерживая мою руку, а губы становятся горячими, настойчивыми. Я чувствую, как его язык касается пульса, как на секунду он не пьёт, а пробует.

И внезапно он отшатывается.

Резко. Как будто обжёгся.

Моя рука срывается из его хватки, остаётся в воздухе, а он отбрасывает меня, как будто понял, что делает.

— Чёрт… — его голос глухой, сорванный.

Его тело дёргается.

Он корчится, сгибается, его спина выгибается в неестественном положении, пальцы судорожно сжимаются, а затем я слышу хруст.

Кости.

Меняются.

Я вижу, как он снова превращается.

Его кожа идёт волнами, покрывается шерстью, но не до конца. Лицо становится жёстче, резче, скулы выступают, глаза светятся зверем.

Но через секунду всё уходит.

Человеческие черты возвращаются.

А затем снова ломаются.

Его тело не определилось, зверь внутри то вырывается, то прячется обратно, как будто что-то в нём разорвало границы.

— Рустам! — я бросаюсь к нему, но он врезается спиной в решётку, выгибается, его губы скалятся, а когти царапают пол.

Он застрял между формами.

Полуволк. Получеловек.

Он теряется между ними.

Моё сердце колотится так громко, что я не слышу ничего, кроме этого оглушающего стука в висках.

И вдруг всё заканчивается.

Он падает навзничь.

Грудь медленно вздымается, пальцы дрожат.

Я замираю.

Не знаю, жив он или мёртв.

Но потом его дыхание становится ровнее.

Медленно. Глубже.

Раны начинают затягиваться.

Я смотрю, как он исцеляется.

Я не двигаюсь. Просто смотрю, как его тело постепенно возвращается в целостность. Где ещё недавно кожа была рваная, покрытая ожогами, теперь остаются лишь тёмные, бледнеющие следы. Серебряные раны, которые не должны заживать так быстро, исчезают на глазах, будто затягиваются чем-то сильнее, чем обычная регенерация.

Моя кровь.

Что-то внутри меня сворачивается в узел. Я не знаю, что сделала. Я не знаю, что теперь будет с ним.

Я медленно подтягиваю к себе руку, всё ещё горячую от его губ. Рана на запястье кровоточит, но уже не так сильно. Я чувствую её пульсацию, но это ничто по сравнению с тем, что я вижу.

Он жив.

Его грудь ровно вздымается и опускается, дыхание уже не рваное, не судорожное. Кожа становится привычного, смуглого оттенка. Волчья форма полностью уходит, больше нет этого перекрученного монстра, застрявшего между формами. Он теперь просто… Рустам.

Но когда он распахивает глаза, у меня в груди всё сжимается.

Я ожидала ярко-зелёные. Звериные.

Но сейчас в них что-то другое.

Темнее. Глубже. Острее.

Он смотрит на меня по-другому.

Я чувствую, как меняется воздух в клетке.

— Что ты сделала? — его голос звучит тихо. Совсем не так, как раньше.

Не угроза. Не приказ.

Только вопрос.

Я не знаю, что ответить.

Я медленно возвращаюсь в себя, пробираясь сквозь вязкую, липкую тьму, которая засела в сознании, как гнилое серебро в венах. Тело болит, но не так, как раньше. Не огнём, не рвущей внутренности ломкой, а по-другому. Живой болью.

Я делаю вдох — и чую её. Слишком близко. Слишком чётко.

Девчонка.

Я распахиваю глаза и в первое мгновение не понимаю, где я. Клетка. Холодный бетон под спиной. Я жив. Но это не самое странное. Она сидит рядом. Близко. Я моргаю, фокусируюсь, и тут же замечаю — её руки дрожат, губы сжаты, а на запястье тёмный след, будто она…

Чёрт.

Я рвано выдыхаю, резко хватаю её за руку, слишком резко.