Альсафи

Глава 1

Я живу в старом деревянном доме на берегу озера. Моя комната на втором этаже. Лестница вниз – в два пролета, по семь ступеней в каждом.

Морозным осенним утром, выбираясь на кухню к завтраку, натянув самую теплую кофту, спускаюсь с полузакрытыми глазами и мысленно считаю деревянные ступени, «раз, два, три..», четвертая противно скрипит. Честно говоря, они все скрипят, как и многое в этом старом рассыхающемся доме, но четвертая и одиннадцатая – особенно.

Мои братья уже сидят за столом в нашей маленькой кухне, окна запотели, мама возится у плиты и ставит передо мной на стол тарелку с дымящейся кашей: «Доброе утро!»

Ненавижу кашу, но хочется есть, и я поспешно дую на ложку. Мальчишки уже доедают, мама, вытерев руки о фартук, прислоняется спиной к кухонному шкафчику и отпивает чай из большой кружки, глядя на нас, своих детей, с любовью. Мама любит нас всегда, даже когда она не выспалась.

Я уже умылась у рукомойника на площадке второго этажа, поэтому после завтрака мне остается только пригладить волосы, натянуть куртку и прихватить свой портфель, и я готова к выходу.

Наша школа находится в маленьком городке А., в паре километров от дома, и каждое утро, помолясь и заведя наш старенький минивэн, мама отвозит меня и братьев на уроки. Она же работает допоздна за стойкой кофейни в А., куда и направляется. Обратно из школы мы втроем, я, Эдвин и Эрик, добираемся пешком.

Здорово иметь двух старших братьев. Да нет, кроме шуток, это действительно здорово, особенно, когда одноклассник обидит тебя: дернет за косичку, или дразнится, или девчонки на перемене спрячут куда-нибудь твой портфель. Заметьте, не «если», а «когда» — в школе меня считают странной, нелюдимой и себе на уме, а потому частенько находятся желающие зацепить меня чем-то. Но у меня всегда есть Эрик и Эдвин, которые не дадут в обиду младшую сестренку: «Кто еще тут странный!» — кричат они хором вслед моему обидчику, уносящему от них ноги. Всегда есть кого попросить заступиться за тебя. И это плюс.

Мальчики оберегают меня, как могут, но и они не понимают меня. Для них я, похоже, как книга по астрономии на китайском языке…

На уроках, под монотонный рассказ учителя, я часто задумываюсь, глядя в окно. Или рисую бесконечные узоры в своей тетрадке. По вечерам, во дворе нашего маленького дома, я очень люблю смотреть на звезды.

От папы мне досталась старая и потрепанная книга по астрономии, в ней есть обо всех-всех созвездиях, про Большую и Малую Медведицу, и про Гончих Псов, Кентавра и Гидру, Кассиопею и Змею, про звезды, и туманности, и другие галактики… Днем я часто перечитываю ее, водя от усердия пальцем по строчкам, а вечером, сидя на крыльце, подсвечиваю себе фонариком некоторые фразы и названия, которые полезны мне при наблюдениях за звездным небом.

Папа умер, когда я была еще маленькой, но я хорошо помню его. Он был астрономом и работал в обсерватории. Наверное, это от него мне передалась любовь к звездам. Он часто брал меня на ночные вылазки в ближайшие поля, где показывал мне в небольшой не самый новый телескоп Луну и планеты, созвездия и туманности…

— Смотри, Эмили, это созвездие называется Андромеда, видишь эти три яркие звезды? Это Альферац, Мирах и Аламак – самые яркие звезды Андромеды. По легенде Андромеда была дочерью эфиопского царя Цефея и царицы Кассиопеи. Созвездие Кассиопеи, кстати — вон оно, чуть левее, видишь? Отцу пришлось отдать Андромеду в жертву морскому чудовищу, Киту.

— Зачем, папа? Как он мог так поступить?

— Цефей не был плохим человеком, Эмили. Жрецы сказали ему, что только так он спасет свой народ и свою страну от неминуемой гибели. И со слезами на глазах и с болью в сердце ему пришлось согласиться. Такие тогда были времена, Эмили, жестокие времена… Но к счастью, бесстрашный Персей, сын Зевса, пролетая над Эфиопией, увидел прекрасную Андромеду, прикованную к скале, и спас ее. Такие вот дела, Эмили, такие дела. Да не пора ли тебе спать, милая моя? Пойдем домой!

Телескоп после папиной смерти пришлось вернуть в обсерваторию – оказалось, что нельзя оставить его себе, как я ни плакала и ни просила. У телескопа был какой-то «инвентарный номер», и он принадлежал обсерватории.

Маме пришлось выйти на работу, чтобы как-то прокормить троих детей, с которыми она теперь осталась совсем одна.

Глава 2

На нашем заднем дворе, за давно незакрывающейся калиткой в покосившемся деревянном заборе, начинается тропинка, ведущая в лес. Мне не разрешают ходить туда одной, но я плевать хотела на этот запрет. В выходные, дождавшись, пока мама уедет за покупками в супермаркет («Не хочешь со мной, Эмили?»), а братья убегут играть в футбол с друзьями, я одеваюсь потеплей, беру подмышку справочник по созвездиям и, внимательно осмотревшись, не видит ли меня кто, выскальзываю за калитку и бодро шагаю по тропинке в лес.

Я не боюсь одиночества и не боюсь леса. Он с детства близок и знаком мне, как родной дом. Тропинку то и дело пересекают корни деревьев, редкие лучи солнца с трудом пробиваются сквозь густую листву. Ночью шел дождь, и в лесу влажно и так тихо, что слышно, как время от времени тяжелые капли падают с ветвей. Пахнет прелой листвой, мхом и хвоей. Я довольно втягиваю запахи носом и ускоряю шаг. Темнеет сейчас рано, а я сегодня поздновато вышла из дома. В небе над лесом пронзительно кричат какие-то птицы, но я не обращаю на них внимания.

Спустя минут двадцать тропинка наконец выводит меня к пункту моего назначения. Это другой берег того самого озера, у которого стоит наш дом. Здесь давным-давно, в незапамятные времена какой-то первобытный великан обронил, проходя мимо, пару камней. Так они и лежат тут с тех пор, безмолвно и меланхолично наблюдая за человеческим поселком на той стороне озера и обрастая мхом. Я принесла с собой маленькое одеяло, чтобы сесть на него. А также заодно и два куска маминого яблочного пирога, бережно завернутых в салфетку, потому что, что может быть лучше чтения и яблочного пирога, когда никто тебе не мешает?

Большая синица, приземлившись на ветку дерева, нависшую над водой, с интересом наблюдает за тем, как я разворачиваю пирог, забавно склонив голову набок. «Жди! Сначала я сама поем» - говорю я ей, откусывая большой кусок пирога и раскрывая книгу свободной рукой.

Я так погружаюсь в чтение, что вот уже и пирог съеден, и синица подъела крошки, и буквы начинают расплываться у меня перед глазами в сгущающихся сумерках. И вдруг — какой-то резкий звук в кустах дальше по берегу! Взрыв — не взрыв, хлопок — не хлопок, а словно что-то тяжелое обрушилось в кусты и покатилось по лесу, с шумом ломая ветки.

Я молниеносно вскочила на ноги, замерла за камнем и прислушалась. Олень или лось забрел сюда? Или чего хуже, медведь? Но откуда такой резкий звук? Если бы кто-то подошел или подбежал через лес, я бы услышала его задолго. Здесь же звук был таким, как будто что-то тяжелое упало с дерева, или может быть с неба?

Эмили, ну что ты несешь! Это же твой старый добрый знакомый лес. Лес, в котором тебе знакома каждая ветка, каждый камешек и каждый торчащий корень. И каждый звук — и пение птиц, и стук дятла, и плеск крупной рыбы в озере. Ничего такого большого не могло здесь свалиться с дерева.

«А вдруг могло? А вдруг это рысь? Мамааа!»

Книгу подмышку и бегом по тропинке, часто дыша, спотыкаясь, перепрыгивая через корни, не оглядываясь, все быстрее и быстрее, до тех пор, пока впереди не показалась знакомая калитка в заборе и свет в окне нашей кухни.

«Уфф, слава богу, успела!», — во дворе слышится тарахтение мотора нашего минивэна, видимо, мама только что вернулась из супермаркета, и у меня есть все шансы оставить свою прогулку незамеченной. Быстро оглядываю себя, отряхиваю испачканные в земле и хвое колени, стучу ногами о ступеньки, чтобы стряхнуть землю с резиновых сапог и, стараясь, чтобы не скрипнула дверь, проскальзываю в дом.

На следующий день, когда мы с братьями возвращаемся домой после уроков, я совсем не смотрю по сторонам. Сосредоточенно смотрю себе под ноги, на носки своих старых ободранных резиновых сапожек и размышляю. С одной стороны, что-то подсказывает мне, что в лес мне лучше пока не ходить, но с другой… разве я не должна узнать, что это было вчера? Зверь наверняка уже ушел, если это действительно был просто зверь. А если нет, если это что-то другое? Нет, я определенно должна узнать.

Пока мама на работе, на кухне я за хозяйку: грею на старенькой плите суп на всех и разливаю по трем тарелкам, нарезаю хлеб и ставлю на стол, но в моей голове сейчас мысли только о том, как поскорее улизнуть из дома незамеченной.

«Эй, Эмили, ты сегодня что-то совсем повесила нос, тебя кто-то обидел в классе?», — это Эдвин, старший брат, да, как я и говорила раньше, мальчишки — так себе психологи. Эрик, он старше меня на два года, сосредоточенно ест. Ему неохота играть в психолога. Если старший брат решит, что мне нужна помощь, он скажет, и тогда конечно Эрик всегда будет рад помочь своей младшей сестренке. Но боже упаси его от девчачьих переживаний, слез и сантиментов — всего этого Эрик не понимает и понимать не собирался.

— Нет, с чего ты взял, Эдвин? Конечно же все в порядке, просто волнуюсь, хорошо ли я написала сегодня контрольную по математике…

— Она волнуется, — с иронией говорит Эрик. — Наша Эмили волнуется за математику! Да ты знаешь ее, пожалуй, лучше вашей учительницы. Из нас троих только ты одна, похоже, унаследовала папин ум в точных науках. Хотя, ведь и нам с братом немного не помешало бы оставить, а, Эдвин?

— Ничего смешного, — я огрызаюсь, но не всерьез. — Конечно я волнуюсь, ведь мне нужны только отличные оценки!

— Ладно, Милли, просто знай, что, если что, ты только скажи, мы с Эриком разберемся с любым, кто вздумает тебя обидеть.

— Спасибо, — говорю я, собирая со стола посуду, — у меня правда все в порядке, мальчики.

Вымыв посуду и дождавшись, пока мальчишки разбредутся кто куда, я по привычке кладу в рюкзак свой потрепанный атлас, пару кусков яблочного пирога и одеяло. В глубине души я все же надеюсь, что вчерашний зверь уже ушел далеко в лес и никто не помешает мне всласть предаться чтению. А может быть, привычным ритуалом сбора вещей, я убеждаю себя, что все по-прежнему, ничего не изменилось, все стабильно и хорошо, Эмили. Я не люблю перемены, я даже боюсь их, редко они приносили мне что-то хорошее.

Глава 3

Проходит неделя, и наше озеро у берегов начинает покрываться первым льдом. Целую неделю я не хожу в лес. Вечера после школы, накормив мальчиков и вымыв посуду, я коротаю у печки.

Когда-то, в прошлой жизни, у мамы было время на вязание. С тех пор у меня остались связанные ей носки. Они прекрасны: грязно-белого цвета, с неумело вывязанным узором из снежинок вокруг лодыжки. Как хорошо, что мама тогда промахнулась с размером и связала носки с запасом — я до сих пор могу носить их.

Папина книга скучает на комоде в моей комнате. Что это со мной, почему она перестала приносить мне былую радость? Я не могу пока понять этого, не могу разобраться в себе. Господи, я только маленькая девочка. Я не знаю, куда я должна идти, что я должна делать. Впереди только неизвестность.

Через пару месяцев после того, как папы не стало, мама внезапно удержала мою руку, когда мы с братьями выходили из машины у школы.

— Эмили, постой… Хочу кое-что сказать тебе.

— Да, мам? — я поправляю шапку и смотрю на нее, щурясь от утреннего солнца.

— Эмили, девочка моя. Мне нужна твоя помощь…

— Что случилось, мама? — сердце, как гепард, разгоняется до ста двадцати ударов за считанные секунды — я не выдержу еще плохих новостей.

— Нет, не волнуйся, милая, все в порядке. Просто наша жизнь изменилась, мне придется выйти на работу и работать довольно много. Я очень надеюсь на тебя, что ты присмотришь за мальчиками. Они старше, но мы же с тобой знаем, что девочки более сознательны. Ты обещаешь помочь мне? Я могу положиться на тебя? — мама так смотрит на меня, что я теряюсь. За эти два месяца она постарела, кажется, на добрых десять лет. Я смотрю на ее осунувшееся лицо и потухшие глаза, и мое сердце мучительно сжимается. Как я могу сказать ей, что я сама растеряна и мне самой нужна помощь? Как я могу сказать ей, что не только ее жизнь изменилась, но и моя, и самым катастрофическим и неожиданным образом? Как я могу отказать ей в поддержке? Никак.

— Конечно, мам! Ты всегда можешь рассчитывать на меня.

— Ну вот и отлично, милая. Вместе мы как-нибудь справимся со всем, — мама целует меня и подталкивает к открытой двери, — беги, а то опоздаешь! До вечера, люблю тебя.

— И я тебя.

Одно из поленьев в печке прогорает, и внезапно вся пирамида горящих дров с шумом рушится, возвращая меня в текущий момент. Бросаю взгляд на большие старые часы на стене — я еще успею, я должна идти! Я должна узнать…

Поспешно одеваюсь, кладу в рюкзак папину книгу, это для спокойствия. Мне важно ощущать, что я не буду одна в темном лесу, потому что уже давно стемнело. Сквозь закрытую дверь слышу, что братья смотрят телевизор в своей комнате — они ничего не услышат, а до маминого возвращения еще целых два часа, я успею вернуться, очень на это надеюсь.

По знакомой тропинке, через безмолвный осенний лес. Таким он бывает только поздней осенью. Свечу фонариком себе под ноги, чтобы не споткнуться невзначай. Прислушиваюсь, но вокруг тишина, только звук моих торопливых шагов эхом отдается в ушах. Деревья, сбросившие листву, обступают тропинку, кое-где их голые сучковатые ветви протягиваются прямо над моей головой, но я не боюсь ни деревьев, ни, в сущности, темноты. Сейчас я боюсь одновременно двух вещей — того, что медведь до сих пор ждет меня на камне, и в то же время того — что не ждет.

Запыхавшись выбегаю на берег. Недавний ураганный ветер гостеприимно засыпал всю поляну обломанными ветками и сучьями, поэтому тихим мое появление не назовешь. Быстро осматриваюсь, светя себе фонариком. Но на берегу никого нет, ни на камнях, ни рядом с ними. А ведь он обещал ждать, думаю я. «Обещал ждать, но не обещал дождаться», — услужливо подсказывает кто-то в моей голове. «Ну и ладно, зато мое место снова свободно, и я могу ходить сюда, чтобы почитать, хоть каждый день, как раньше, все, как раньше!», — возражаю я самой себе.

«Все-таки пришла? — говорит чей-то знакомый голос где-то около воды, — и долго же ты собиралась!»

Я пячусь назад и чуть не падаю, запнувшись о большой сук, обломанный ураганом.