Альтернативная история Лены и Макса

Альтернативная история Лены и Макса

Глава 1

Летний московский вечер исходил ядом. Внутри бара Макс искал в толпе не жертву, а зеркало, которое отразило бы его собственную пустоту в виде чего-то значительного. И он нашел его в женщине у стойки. Он смотрел на неё, и его взгляд, тяжелый от невысказанных желаний, начал лепить её образ, как скульптор лепит глину.

Она почувствовала этот взгляд. Не как женщина чувствует интерес мужчины, а как пустая комната чувствует сквозняк. Этот взгляд требовал от неё быть кем-то, занять предложенное им место. Он смотрел на неё как на хищницу, и под давлением его взгляда она почувствовала, как в ней просыпается что-то похожее на голод. Она не была хищницей до этого момента. Но его вера в это была настолько сильной, что начала становиться её реальностью.

Когда она смеялась, откинув гриву темных волос, этот звук был одновременно и её собственной нервной реакцией на навязчивое внимание, и той самой «декларацией силы», которую он жаждал услышать. Они оба слышали разное, но звук был один. И этот звук связывал их.

Она повернула голову. Их взгляды встретились не как замыкание цепи, а как два зеркала, поставленные друг напротив друга, создающие бесконечный коридор отражений. В её глазах он увидел «чистое знание» того, что он пойман. А она, глядя в его глаза, увидела отражение той самой всемогущей хищницы, которой он её назначил, и на мгновение поверила, что это и есть она. Мысль «Мясо» не принадлежала ни ему, ни ей. Она родилась в пространстве между ними, в этом зеркальном коридоре.

Не отводя взгляда, она отделилась от стойки. Её движение к его столику было одновременно и неуверенным дрейфом женщины на высоких каблуках, и неотвратимым движением киля корабля, рассекающего толпу. Текст не может выбрать, чем оно было, потому что оно было и тем, и другим сразу. Она шла к нему, уже играя роль, которую он ей навязал, и её игра придавала его фантазии вес реальности. Он был и автором, и первой жертвой своего творения.

— Скучаешь? — её голос, надтреснутый от сигарет и неуверенности, для него прозвучал как «низкий, с бархатной трещиной». Он сам добавил этот бархат. Она задала вопрос, но он услышал приговор.

Она села напротив. И в этом простом действии он увидел «право сильного», а она почувствовала, как это право прорастает в ней, питаясь его страхом.

— Уже нет, — ответил Макс, и это был одновременно и акт капитуляции перед созданным им образом, и реплика, подталкивающая её дальше играть эту роль.

Их разговор был не вивисекцией, а совместным написанием сценария в реальном времени. Каждая его реакция — испуг, затаенное дыхание — была для неё подсказкой, ремаркой на полях. Каждое её слово, позаимствованное из нуарных фильмов, становилось для него доказательством её подлинности. Она говорила о маркетинге, а он слышал о власти. Он спрашивал о личном пространстве, а она отвечала заготовленной цитатой, которая идеально ложилась в его миф. Они были соавторами, запертыми в одной истории, где каждый следующий шаг одного был предопределен предыдущим шагом другого.

— Завтра. Я приду к тебе.

Эта фраза не была ни её приговором, ни её согласием. Это была единственная возможная реплика, логично вытекающая из всего предыдущего диалога. Они оба написали её вместе. И когда она ушла, в голове Макса гудел не вопрос «Что теперь будет со мной?».

В его голове гудел ужас и восторг от того, что механизм, который они вместе запустили, уже невозможно остановить. И было совершенно неясно, кто из них сидит за рычагами.

Глава 2

Он ждал её так, как пересохшее горло ждет первого глотка чистого спирта — зная, что это обожжет, но жаждая этого огня больше, чем спасения. Его квартира была не алтарем. Она была операционной, где он сам лег на стол, приготовив для неё скальпели.

Звонок.

Он открыл. Она стояла на пороге, и её черное платье было не одеждой, а обещанием. Обещанием вскрытия. Дверь за ней закрылась. Мир отсечен. Воздух в комнате сгустился до плотности ртути, тяжелый и ядовитый.

Она шагнула к нему, и он втянул носом её запах — смесь ночного холода, духов и того едва уловимого, кисловатого мускуса возбужденной женщины, который ударил ему в мозг, как нашатырь. Её пальцы, холодные и твердые, как полированная сталь, впились в его рубашку и начали рвать пуговицы. Не расстегивать — рвать. Мелкие перламутровые диски со щелчками разлетались по комнате.

Она опустилась на колени. Не плавно, не с достоинством, а рухнула, как подкошенная. И снизу, из темноты, её взгляд впился ему прямо в пах. Это был взгляд голодного зверя, который видит перед собой кусок сочащегося кровью мяса.

Её рука, грубая и властная, схватила его член у основания, сжала так, что он почувствовал боль и жар одновременно. Она не ласкала. Она брала его в собственность. А затем её рот, горячий и мокрый, накрыл головку. Он почувствовал её язык — твердый, шершавый, как язык кошки, — который начал не вылизывать, а скоблить его плоть, сдирая с неё слой за слоем чувствительность и заменяя её чем-то другим и заменяя её чем-то другим, первобытным, чему не было названия. Она не сосала. Она вытягивала из него душу через его хуй, и он чувствовал, как с каждым её движением его позвоночник превращается в ледяной сталактит. Он чувствовал, как её слюна, густая и терпкая, стекает по его стволу, как она заглатывает его глубже, до самого основания, и её горло сокращается, пульсируя вокруг него, и в этот момент он понял, что он уже не в ней, а она вокруг него, что он — лишь пульсирующий отросток внутри её всепоглощающей плоти.

Первый спазм вырвался из него не конвульсией, а глухим, утробным рыком. Он кончил ей в горло, и она, не разжимая губ, проглотила его сперму, как хищник проглатывает кровь своей жертвы, и её глаза, потемневшие от голода, ни на секунду не отрывались от его.

Она поднялась, толкнула его на диван, и он рухнул, как мешок с костями. Она сорвала с себя платье одним резким движением. Под ним не было ничего. Её тело, освещенное тусклым светом, было похоже на изваяние из слоновой кости и мрака. Высокие, упругие груди с темными, набухшими сосками. Плоский, напряженный живот. И ниже — густой, иссиня-черный треугольник волос, влажный и блестящий, как мох на камне у водопада.