Алый парус моей крови

Алый парус моей крови

АЛЫЙ ПАРУС МОЕЙ КРОВИ

Оглавление

.. 1

Аннотация. 2

Глава 1. Позолоченная клетка. 5

Глава 2. Порт-Ройал и Морская Ведьма. 18

Глава 3. Рождение Морской Лилии. 32

Глава 4. Тень на горизонте. 48

Глава 5. Последний рассвет. 64

Эпилог. В ритме волны.. 79

Глава 1. Позолоченная клетка

Англия в 1720 году представляла собой причудливый и противоречивый сплав чопорной строгости и бушующей под спудом страсти. Эпоха Просвещения медленно, но верно пробивала себе дорогу сквозь толщу вековых предрассудков, неся с собой дух научного поиска, скептицизма и робких мечтаний о свободе. Но в высшем обществе, за стенами богатых особняков и в бальных залах, царили незыблемые, выверенные до мелочей законы. Законы, которые предписывали, как дышать, как говорить, как одеваться и, самое главное, как жить и кого любить. Это был мир, отполированный до блеска, но сделанный из стекла – хрупкий, холодный и бесконечно далекий от подлинной жизни, кипевшей за его пределами: в доках, где пахло смолой, солью и потом, в кофейнях, где спорили о политике, и на просторах морей, где разворачивались настоящие драмы.

Особняк Уинтертонов, расположенный на одной из самых фешенебельных улиц Лондона, был образцом такого вот холодного совершенства. Его фасад из светло-кремового камня с идеально симметричными рядами высоких окон с свинцовыми переплетами внушал почтение и навевал тоску одновременно. Внутри царила торжественная, гробовая тишина, нарушаемая лишь мерным тиканьем маятника огромных напольных часов в холле да шелестом юбок служанок, бесшумно скользивших по паркету, натертому до зеркального блеска. Воздух был пропитан запахом воска для мебели, сухих лепестков лаванды, хранившихся в вазочках для аромата, и легким, едва уловимым запахом денег – старого, прочного, унаследованного капитала.

Именно в этой роскошной, душной тюрьме и была заперта душа Элеоноры Уинтертон. Элла, как она просила называть себя в те редкие минуты, когда оставалась наедине с самой собой, была живым противоречием окружающему ее миру. Восемнадцать лет, отданные на откуп гувернанткам и учителям музыки, живописи и французского, должны были вылепить из нее идеальную светскую леди – покорную, набожную, немного эффектную и готовую к выгодному замужеству. Снаружи это почти удалось. Она была воплощением изящества: ее стан, затянутый в корсет, был невероятно тонок, движения плавны и отточены годами тренировок. Ее руки, длинные и изящные, умели нежно перебирать клавесин, держать веер, создавая томную прохладу, и выводить изысканным почерком письма. Ее волосы цвета воронова крыла, обычно уложенные в сложную прическу, упрямо вились мелкими кудрями у висков и на лбу, словно пытаясь вырваться на свободу. Но ее глаза… Глаза были настоящим зеркалом ее души. Большие, темные, почти черные, они казались бездонными. В них читался ум, пытливый и живой, и глубокая, щемящая тоска. Тоска по чему-то настоящему, по чему-то большему, чем этот бесконечный круговорот приемов, сплетен и предписанных улыбок.

Ее жизнь была расписана по минутам, как партитура скучной симфонии. Утро начиналось с холодной ванны и долгой молитвы под присмотром строгой компаньонки, мисс Хэтчер, женщины с лицом, словно высеченным из желтого мрамора. Затем – завтрак в молчании с отцом, сэром Артуром Уинтертоном. Он был человеком дела, сухим, прагматичным, давно похоронившим все эмоции под грудой контрактов и корабельных манифестов. Он смотрел на дочь не как на родного человека, а как на удачно сложившийся актив, который вот-вот начнет приносить дивиденды. Его любовь, если это можно было так назвать, выражалась в дорогих подарках – новом платье от парижского кутюрье, редкой жемчужной нити, – которые должны были подчеркнуть ее стоимость на брачном рынке.

После завтрака следовали уроки. Она ненавидела их всей душой. Ее ум, способный на большее, томился в рамках бесконечных правил этикета и скучнейших вышивок. Единственным ее спасением была библиотека отца, огромная, пыльная, пахнущая старым пергаментом и тайной. Пока мисс Хэтчер дремала в кресле, Элла пробиралась в самый дальний ее угол, где на полках стояли книги, не одобряемые приличным обществом. Там, запоем читая потрепанные тома о великих географических открытиях, о диковинных обычаях далеких земель, о мятежных поэтах и, самое главное, о лихих морских разбойниках, она и жила по-настоящему. Она заучивала наизусть названия экзотических островов – Ямайка, Тортуга, Мадагаскар. Она представляла себе шум прибоя, крики чаек, вкус соленого ветра на губах и головокружительную свободу жизни без правил. Эти книги были ее окном в другой мир, мир, полный красок, опасностей и подлинных чувств, и по сравнению с ним ее собственная реальность казалась блеклой и невыразительной акварелью.

Ее одиночество усугублялось полным отсутствием родственной души. Ее мать умерла при родах, и Элла часто ловила себя на мысли, что, возможно, ее мать тоже задыхалась в этих стенах и ее душа рвалась на волю. Она пыталась делиться своими мыслями с отцом, как-то раз робко обмолвившись о желании увидеть море, но он лишь отмахнулся: «Море – для торговцев, моряков и дикарей, дитя мое. Твое место здесь, в обществе». Общество же, в лице сверстниц, считало ее странной. Их разговоры о нарядах, потенциальных женихах и злословии наводили на нее смертельную скуку. Она была одинока в самой гуще людей, актрисой, вынужденной играть не свою роль день за днем.

И самой главной угрозой, нависшей над ее хрупким миром, стал сэр Реджинальд Блэквуд. Это был человек лет сорока, с идеально напудренным париком, холодными глазами цвета промозглого лондонского неба и тонкими, поджатыми губами, которые изредка растягивались в подобие улыбки, никогда не достигавшей глаз. Он был богат, влиятелен, имел безупречную родословную и деловые связи с сэром Артуром. Их брак был идеальным слиянием капиталов и статусов. Сэр Артур уже мысленно подсчитывал будущие барыши от этого союза.