Амуртэя. Эпос любовных происшествий

Вступление | Легенда о создании Амуртэи

Я ведь не должен был чувствовать. Ничего. Я — Поднебесный Бес, двуликий дух, рожденный в горных туманах, где нет места слабости. Моя суть: игра, обман, легкая добыча душ, завороженных взглядом. Левый глаз — красный, как уголь в ночи, правый — зеленый, словно мох на древних камнях. Два цвета — две правды. Но ни одна из них не говорила мне о любви.

А потом была Она. Та, что смеется над кровью и ломает судьбы одним движением пальца. Та, что однажды взглянула на меня, как на равного. Как будто сквозь мою маску, сквозь бесовскую суть, она увидела что-то родное.

Я отдал ей глаз. Свой Небесный Глаз. Чтобы остаться. Чтобы быть рядом. Чтобы она могла смеяться, гладя мой торс, чтобы ее пальцы скользили по моей коже, а я… я мог дышать единым с ней воздухом.

Любовь? О, это не сладкие речи и не розы у порога. Это когда ты готов отдать часть себя, не требуя возврата. Это когда ты знаешь, что под Ее броней — рана, глубокая, как пропасть, и ты хочешь ее залечить. Даже если она тебя оттолкнет. Даже если в следующий миг прикажет убить.

Я не герой баллад. Я не рыцарь, воспетый в легендах. Я — присягнул ей на верность как шут, хоть был и не один в этой роли. Но в моем сердце теперь живет то, чего не должно быть у беса: нежность. Нежность к той, кто может разорвать меня на части и все равно останется единственной, кого я буду любить.

И если это проклятие, то я принимаю его с улыбкой. Потому что лучше гореть в ее огне, чем жить в вечной мерзлоте без нее.

Я так считал…

Да, я — Вееро, былой шут той самой королевы Риски. И моя любовь — это мой самый опасный трюк. Я убил королеву. Риска лежала на троне из обсидиана, и в ее груди зияла рана.

Я хотел лишь сказать правду:

— Я люблю тебя, — слова, простые и страшные, стали клинком.

Риска, владычица теней, повелительница запретных сил, не знала любви. Она знала власть, страх, одержимость — но не это. Не ту тихую, всепоглощающую нежность, с которой я смотрел на нее даже, когда она била меня хлыстом или заставляла исполнять драматичные танцы на битом стекле.

Риска от моих слов даже не вздрогнула. Лишь приподняла бровь, словно я выдал очередную глупую шутку. А потом. Потом ее лицо стало трескаться. Клянусь, я видел, как по коже пробежала тень разлома внутри. Ее сущность, сотканная из власти, тьмы и холодного расчета, не выдержала теплоты.

Моя любовь оказалась для нее ядом. Она не могла принять ее, не могла подчинить, не могла превратить в оружие. И потому — разбилась.

Ее сердце, темное, как ночь без звезд, раскололось на осколки. И каждый осколок светился — не злом, но возможностью.

Я собрал эти осколки. Голыми руками, не боясь порезов, которые кровоточили воспоминаниями о нас.

Осколок, где жила ее ярость — и превратил в площадь Бурных Страстей, где влюбленные будут кричат друг другу признания под грозой. Осколок, хранивший ее одиночество — станет аллеей Тихих Разлук, где зашелестят листья несбывшихся надежд. Из осколка с отголоском ее смеха я воздвиг театр Безумных Свиданий, где маски меняют лица, а правда прячется в шутке.

Самый маленький, самый темный осколок — тот, где таилась ее неспособность любить — я заковал в кристалл и поместил в сердце города, назвав это место Святилищем Невозможной Любви.

Так родилась Амуртэя — обитель, построенная на противоречиях, на осколках темного сердца, оживших благодаря моей безграничной любви. Теперь она — часть мира былой королевы Нави.

И я больше не шут. Теперь — страж собственного Создания, невидим для большинства. И лишь иногда появляюсь перед теми, кто стоит на пороге выбора. Я не даю советов, лишь спрашиваю у гостя: «Ты готов отдать часть себя? Не требуя возврата?» И если гость отвечает «да» — откроется дверь в Святилище. Если «нет» — он уходит, не помня встречи.

Мои правила таковы.

Первое. В Амуртэе нет окончательных разлук — только паузы.

Второе. Здесь ложь о любви страшнее любой правды.

Третье. Тот, кто ищет совершенства, не найдет ничего.

Четвертое. Сердце, разбитое искренне, становится осколком города.

Пятое. Я могу вмешаться в судьбу любого своего обитателя и дать ему шанс переписать неудавшуюся страницу в жизни.

Амуртэя — это место, где любовь не обязана быть счастливой. Где она может быть болезненной, безумной, даже разрушительной. Но всегда — настоящей. Здесь встречаются те, кто никогда не должен был. Клятвы даются под дождем из пепла. А в здешних водах отражаются особенно яркие звезды.

Моя Амуртэя живет и растет. И каждый, кто входит в нее, приносит с собой новый осколок — свой собственный, личный, темный или светлый. А я собираю их, складываю, превращаю в улицы, площади, фонтаны.

Иногда я размышляю. Где затаился мой собственный осколок? В какой части города спрятана моя боль? Наверное, в Саду Сердечных Тайн. Там, где всякий раз появляется новый цветок и распускается, когда оглашается чья-то невысказанная любовь. Моя — тоже цветет. Тихо. Незаметно. Но вечно.

Потому что любовь — это только начало. Волшебная обитель никогда не перестанет строиться и любовным историям, пусть даже если это темные романсы — не будет конца.

Первая история. “Пламя в осколках сердца” Глава 1. Договор на второй шанс

Амуртэя… Обитель любви, рожденная из боли на осколках сердца той, что была возлюбленной Поднебесного Беса - Вееро. Он стал судьей для всех, кто осмелился предать любовь. Ни происхождение, ни сила не спасут виновного: перед судом равны и боги, и люди. И лишь два исхода ждут осужденных: либо шанс на искупление через любовь, либо вечный холод Мерзлых Скал, где даже время застывает в безмолвной тоске.

…

[Вееро]

В сумрачных чертогах обители, где чувства обретают плоть, а любовь способна переписать саму реальность, Жнец стоял на пороге выбора, способного изменить его бессмертное существование. Его сердце, изъеденное болью собственного предательства, наконец отыскало то, что могло его исцелить.

Боль не утихала — она выжгла в груди алый рубцовый шрам в тот миг, когда он забирал ее душу.

— Хочешь вырвать эту часть себя? — спросил я.

— Забери. Избавь меня от этих мук. Хочу снова любить. Но не человека, — ответил Жнец.

— Отчего же? Я могу забрать твое бессмертие, — предложил я.

— Я рассчитывал отдать лишь воспоминания о той, кого предал. Хочу искупить это и полюбить снова.

— Тогда это точно должна быть человеческая девушка.

— Такова цена?

— Да. Любовь — это ведь самое прекрасное чувство, — произнес я с воодушевлением.

— А если я сделаю ее бессмертной? Чтобы вечно утопать в наших чувствах?

— Ты такой романтик, — хмыкнул я. — Все будет зависеть от ее выбора.

— В чем смысл?

— Знаешь, сколько бессмертных уже обращались ко мне с подобной просьбой? И не каждая девушка, а тем более смертная, готова принять бессмертие. Но все же…

— Все же?

— Есть у меня каталог интересных смертных девушек. Но такие, как правило, не от мира сего. Тебе придется нелегко, — предупредил я.

— Давай посмотрим.

— По внешности будешь выбирать? — усмехнулся я.

— Ни в коем разе, — покачал головой Жнец. — Меня интересует внутренний мир, то, что составляет саму ее суть.

Он выбрал ту, что восторгалась книгами о темных романсах. Прилагался приятный бонус: девушка была очарована музыкой той же тематики — музыкой, звучавшей как окрыляющий эпос о темной любви, местами романтично‑пронзительной и сердечно‑удушающей. Эпос, способный пробудить самые сокровенные чувства — те, что сам Жнец так жаждал ощутить вновь.

— Хочешь погрузиться в ее внутренний мир, в чувства, которые она испытывает прямо сейчас?

— Ты и так можешь?

Вместо ответа я протянул ему кристалл, переливающийся алыми и золотистыми всполохами. Удерживая его у сердца, Жнец погрузился в переживания избранной им девушки — в тот самый момент, когда она слушала песню. И, кажется, песня была о жнеце — таком же, как он сам.

То, что ощущала девушка, слушая ее, поражало пронзительной глубиной: неспособность летать, глубокая душевная рана, которую никто не понимал, необходимость выпустить наружу накопившиеся эмоции. В словах песни отражались глубокая печаль и отчаяние, гнев и протест, решимость и сила, принятие и возрождение. Музыкально‑эмоциональная динамика строилась на контрасте между мрачным началом и мощным финалом, создавая эффект преодоления трудностей и победы над собой.

— Это словно обо мне, — заявил Жнец Любви. — Хочу эту девушку. Мне другая не нужна.

— Где она сейчас?

— На данный момент ее тело в ее мире пребывает в состоянии глубокой комы и находится под присмотром чутких членов семьи, подключенное к аппаратам. Но ее сознание и душа отчаянно искали того, кто ее поймет. И моя Амуртэя отозвалась. Девушка заблудилась на границах обители, потому я укрыл ее в одних из апартаментов.

— Лады.

— Прежде скажу, — произнес я, и собственный голос прозвучал неожиданно серьезно. — Я отниму у тебя некоторую часть воспоминаний. Ты будешь влюблен так, словно никогда ранее не испытывал этого чувства. Это, признаться, доставит тебе… немало новой боли. Душевной боли.

Жнец замер, удивленно приподняв бровь.

— Что ты имеешь в виду? — в его голосе проскользнуло настороженное любопытство.

— Твоя прошлая любовь, ее боль, ее предательство — все это будет скрыто от тебя, — пояснил я, и в его глазах заплясали озорные огоньки. — Ты начнешь с чистого листа. Как юнец, окунувшийся в нечто большее.

Жнец на мгновение задумался, затем медленно кивнул:

— И в чем подвох?

— Никакого подвоха, — я пожал плечами. — Просто… иногда слишком много знаний — это бремя. А любовь должна быть искренней, без оглядки на прошлое.

— Но… я же не забуду, кто я? — уточнил Жнец, и в его голосе промелькнуло беспокойство.

— О, нет. Ты останешься собой. Просто твое сердце будет чистым, как лист. Готов?

Жнец на мгновение закрыл глаза, словно взвешивая все «за» и «против». Затем решительно кивнул:

— Давай. Если это поможет мне завоевать ее сердце — я согласен.

Глава 2. Регентша пепельных писем

[Каэль]

Я шел, ведомый зовом сердца, к апартаментам Элиссы. Не собирался вторгаться в ее личное пространство, лишь надеялся встретить ее неподалеку. И удача мне улыбнулась.

Но она была не одна.

Рядом с ней стоял незнакомец. Его облик приковывал взгляд: багровый шрам на правой щеке, похожий на знак анархии (или, скорее, клеймо), лишь подчеркивал хищную привлекательность. Левое ухо украшали шипы, а многочисленные серьги словно декламировали темную суть владельца.

Черные волосы — прямая челка, нависающая над глазами; сзади длиннее, прикрывают шею. Слева несколько высветленных прядей складываются в узор, напоминающий волчий оскал. Поджарый, как доберман, и заметно выше меня.

Будучи Жнецом любви, я невольно оценил его ауру: она излучала ту самую притягательность, что не могла не зацепить девушку с ее вкусом. Мелькнула мысль: возможно, все мы здесь, ее кандидаты, в чем‑то схожи — хотя бы этой темной харизмой.

Незнакомец мурлыкал, глядя на Элиссу:
— Обычно мое сердце холодно как лед, но что‑то глубоко внутри меня требует тебя. Позволишь влюбиться, или же я паду в немилость?

— Можешь попробовать, — ответила Элисса, и на губах ее расцвела кокетливая улыбка.

Они остановились. Незнакомец встал перед ней, глядя прямо в глаза:
— Я сделаю так, что это того стоит, и сведу тебя с ума, Регентша пепельных писем.

«Регентша пепельных писем»…

Я замер, пытаясь осмыслить услышанное. «Пепельные письма»… Вероятно, метафора сожженных посланий, невысказанных признаний, утраченных связей. Пепел — символ необратимости, письма — ностальгии. А «регентша»… Хранительница руин этих чувств? Богиня забытых любовных исповедей? Образ отзывался эхом эпистолярных романов эпохи романтизма, где страсть всегда граничит с гибелью.

И тут незнакомец сделал шаг вперед, схватил ее за руку и уже тянулся губами к ее коже.

— Стоять! — вырвалось у меня. — А ну отошел от нее!

Он разомкнул пальцы, медленно повернулся ко мне. В его глазах вспыхнул нескрываемый интерес, смешанный с вызовом.

— Кто ты такой, чтобы вмешиваться? — произнес он, слегка склонив голову.

Я шагнул ближе, чувствуя, как в груди разгорается незнакомое прежде пламя — чистое, незамутненное воспоминаниями о прошлых поражениях. Вееро лишил меня части памяти, и теперь каждое чувство казалось первозданным, острым, как лезвие.

— Тот, кто не позволит тебе обмануть ее, — ответил я, выдерживая его взгляд.

Элисса молчала, но в ее глазах читалось любопытство. Она переводила взгляд с меня на незнакомца, словно оценивала, взвешивала.

— Обмануть? — он усмехнулся, и шрам на его лице исказился, придав улыбке зловещий оттенок. — Я лишь предлагаю ей то, чего она жаждет. Разве не видишь? Она — хранительница утраченных слов, а я — тот, кто вернет им голос.

— Она не нуждается в том, чтобы кто‑то говорил за нее, — возразил я. — Ее голос итак звучит громче всех.

Элисса слегка приподняла бровь, будто удивляясь моей дерзости. А может, ей было приятно услышать это?

— Громче всех? — незнакомец рассмеялся. — Тогда почему она молчит? Почему позволяет нам спорить за ее внимание?

Я не ответил. Вместо этого шагнул к Элиссе, не отводя взгляда от ее глаз. В них плескалось нечто неуловимое — то ли вызов, то ли ожидание.

— Потому что она выбирает, — тихо сказал я. — И выбор ее будет истинным.

На мгновение воцарилась тишина. Только ветер, пробирающийся сквозь арки Амуртэи, шелестел, словно перелистывал страницы невидимых писем.

Элисса улыбнулась — на этот раз по‑настоящему, без кокетства. И в этой улыбке было больше, чем просто благосклонность. В ней читалось обещание.

— Ты смел, это похвально, — раздался голос незнакомца. Он сделал шаг вперед, протягивая руку. — Меня зовут Дамиан. А тебя?

Я посмотрел на его ладонь, затем снова в глаза.

— Каэль.

Дамиан усмехнулся, но руку не отвел.

— Значит, Каэль. Посмотрим, кто из нас сумеет услышать ее настоящий голос.

В тот самый миг, когда Дамиан еще держал руку протянутой, а между мной и им повисла немая схватка взглядов, пространство вокруг дрогнуло. Воздух сгустился, будто перед грозой, и из мерцающей дымки выступил новый соперник.

Он двигался так, словно пространство само расступалось перед ним. Пепельно‑русые волосы отливали серебром в свете Амуртэи, а осанка выдавала в нем благородного льва — величественного, уверенного, привыкшего к восхищенным взглядам. Но взгляд… Взгляд хищной кошки — острый, пронизывающий, будто он видел не только внешность, но и самые темные уголки души.

Его пиджак был небрежно расстегнут, бесстыдно обнажая тренированный торс, словно вызов всем условностям. На шее — массивная цепь, тяжелая и блестящая, будто не украшение, а оковы, кричащие: «Я узник своих чувств к тебе».

Он не стал медлить с приветствиями. Шагнул прямо к Элиссе, игнорируя нас с Дамианом, и произнес голосом, в котором смешались бархатная убежденность и дерзкий напор:

Глава 3. Условия отбора

[Каэль]

В тот миг, когда ветер, кружившийся вокруг Элиссы, достиг своей высшей точки, пространство дрогнуло, словно невидимая завеса разорвалась — и в центре круга возник Вееро.

Его появление не сопровождалось ни вспышкой света, ни раскатом грома. Он просто был — как факт, не требующий доказательств. Длинный плащ-безрукавка, капюшон, надвинутый на лицо, полы переливчатой ткани струились вокруг него. Внешность — юное, почти ангельское лицо, тонкие черты, безмятежная улыбка. Но стоило ему заговорить — и контраст стал ошеломляющим.

— Ну что ж, — произнес он грубым, хриплым голосом, словно горло его годами терзали крики или дым пожаров, — наконец‑то вы все познакомились.

Мы невольно отступили на шаг, образуя широкий круг вокруг Элиссы и Вееро. Даже Сильван, сохранявший невозмутимость, слегка склонил голову в знак уважения.

Вееро медленно обвел нас взглядом — каждого по очереди, словно взвешивая в уме наши достоинства и слабости. Его голос, низкий и скрежещущий, резал тишину, будто ржавый нож:

— Вы стоите перед Регентшей пепельных писем, — начал он, — и каждый из вас видит в ней что‑то свое. Но прежде чем вы продолжите свой путь, я должен обозначить правила.

Он поднял руку, и в воздухе вспыхнули три символа: пламя — пульсирующее, переменчивое; лист — тихий, но стойкий; молния — резкая, разрывающая тьму.

— Эти знаки будут сопровождать вас, — пояснил он, и каждое слово вырывалось из его горла с тяжелым, почти звериным рыком. — Они напомнят о сути вашего стремления. Но есть и запреты, которые никто не вправе нарушить.

Он сделал паузу, и в тишине прозвучали его слова — четкие, как высеченные в камне, но при этом звучащие так, будто их выталкивали из глубины израненной души:

— Нельзя принуждать. Ни силой, ни магией, ни хитростью. Ее выбор должен быть свободным. Нельзя стирать память. Прошлые чувства — часть ее пути. Вы можете предложить новое, но не вправе уничтожать старое.

Нельзя лгать. Не о себе, не о своих намерениях, не о прошлом. Правда — единственное оружие, которое здесь дозволено.

Нельзя покидать пределы Амуртэи, пока испытание не завершится. Это место — арена вашего соперничества.

Нельзя касаться ее без ее позволения. Даже случайное прикосновение будет считаться нарушением.

Вееро опустил руку, и символы растаяли в воздухе, оставив едва заметный след — словно призрачные тени.

— Каждый из вас получит ключ — символ вашего права участвовать. Он будет гореть ярче, когда вы приближаетесь к истине ее сердца, и тускнеть, если сбиваетесь с пути.

Из ладони Вееро вырвался свет — четыре луча, каждый из которых нашел своего адресата:

Верон получил алый кристалл, пульсирующий, как сердце в лихорадке; Дамиан — серебряный клинок, мерцающий холодным огнем; Сильван — зеленый лист, светящийся изнутри, будто живой; Я, Каэль, — лазурный камень, переливающийся всеми оттенками утреннего неба.

— Помните, — продолжил он, и хрипота в его голосе вдруг стала еще заметнее, будто он сдерживал рвущийся наружу рык, — ваша цель не в том, чтобы победить друг друга. Ваша цель — помочь Элиссе найти ее собственную истину.

Он обвел взглядом пространство, и на миг показалось, что стены Амуртэи задышали, отзываясь на его слова.

— И еще одно. Вы должны понимать суть этого места. Амуртэя — не сад розовых грез. Здесь любовь не обязана быть счастливой. Она может быть болезненной, безумной, даже разрушительной. Но всегда — настоящей. Здесь чувства обнажены, как нервы. Здесь нет места притворству.

Вееро повернулся к Элиссе. Его взгляд смягчился, но голос остался таким же грубым, будто даже нежность не могла сгладить эту хрипотцу:

— А ты, Регентша, помни, тебе не обязательно говорить вслух. Ты можешь молчать — и все равно быть услышанной. В Амуртэе даже безмолвный зов достигает тех, кто умеет слушать. Ты можешь не произносить ни слова, но твое сердце будет звучать громче любых речей.

Элисса кивнула, не сводя взгляда с Вееро. В ее глазах читалась смесь тревоги и решимости.

— Я готова, — произнесла она.

Вееро улыбнулся — тепло, но с оттенком грусти. А потом, уже тише, с тем же грубым, надтреснутым тембром, добавил:

— Тогда пусть начнется твой отбор. И да хранит вас мудрость сердца.

Он шагнул назад — и растворился в воздухе, словно был лишь видением. Но ключи в наших руках продолжали светиться, напоминая: игра началась.

…

[Вееро]

Я смотрю на Каэля — и вижу не просто участника испытания. Вижу… историю.

Он стоит чуть сгорбившись, будто несет на плечах груз, которого никто не замечает. Но в этом изгибе спины — не покорность, а сдержанная сила. Словно он знает: выпрямиться можно в любой миг, но пока не время.

Лицо — будто выточено из лунного света. Четкие скулы, прямой нос, линия подбородка мягкая, но уверенная. В анфас — симметрия, почти нечеловеческая. В профиль — легкий изгиб, который превращает мраморную безупречность в живую, дышащую плоть.

А глаза… О, эти глаза — его тайна. Темно‑карие, с золотыми искрами, как угли в глубине пещеры. Они говорят больше, чем он сам. В них — два полюса: пронзительность воина и уязвимость поэта. Иногда кажется, будто он сам боится заглянуть в их глубину.

Глава 4. Жалящее пламя и шелк страсти Дамиана

Я сама это начала.
Не ждала, пока кто‑то осмелится. Не проверяла, кто первым нарушит правила Амуртэи.
Я решила — и выбрала.

Дамиан.

Почему он? Возможно, потому, что в его взгляде никогда не было подобострастия. Ни тени раболепного восхищения, как у других. Он не молился мне — он спорил со мной. И в этом была своя священная дерзость.

Дамиан требовал. И это пробудило во мне любопытство — почти богохульное.

«Что, если стать просто женщиной — хотя бы на одну ночь?»

Так родилась идея испытания. Испытания их — и меня самой.

Я пришла к зеркальному озеру в час, когда отражения становятся правдивее слов. Знала: он появится.

Он вышел из тени — не спеша, будто знал, что я жду. Остановился в шаге от меня. В глазах — ни вопроса, ни просьбы. Только вызов.

— Ты хотела меня видеть, — сказал он, не здороваясь.

Я улыбнулась. Не ответила. Лишь сделала полшага назад, открывая путь к беседке, где лианы светились, как застывшие молнии. Этого хватило.

Приблизившись, он отметил:
— Ты дрожишь. — Его шепот обволок меня, как дым. — Но не от страха. Ты боишься не меня — ты боишься того, что можешь почувствовать.

Его пальцы коснулись моего запястья — легко, почти невесомо. Но в этом касании была такая сосредоточенная сила, что по коже пробежали искры. Я не отстранилась. Это стало первым знаком.

— Мне не нужно видеть твой голодный взгляд, — произнес он. — Я слышу твое желание. Ты хоть понимаешь, чего именно просишь?

Я шагнула ближе. Воздух между нами сгустился, как перед грозой.

— Знаю.

Он продолжил — каждое слово, как прикосновение:
— Я скажу тебе правду: я хочу тебя. Всю. Без остатка. И я знаю — ты тоже хочешь. — В его голосе не было мольбы. Только уверенность. И это опьяняло. — Ты хочешь грубость?

— Я хочу, чтобы ты показал, что это значит.

Тишина. Тяжелая, как свинец. Потом — его смех. Низкий, опасный, пробирающий до костей.

— Хорошо. Тогда я не спрашиваю позволения.

Я стояла, не двигаясь, чувствуя, как внутри разгорается огонь — не от страсти, а от вызова.

Его пальцы сомкнулись на моем запястье — не нежно, не осторожно. Жестко. Так, что я ощутила пульсацию крови под его хваткой.

— Боишься? — шепчет он, наклоняясь к моему лицу.

— Нет… Не знаю.

— Страх — это приправа, которую ты можешь себе позволить.

Второй рукой он провел по моей шее — не лаская, а отмечая. Его прикосновение было как клеймо, как знак: «Ты — моя». Я вдохнула — и выдохнула с дрожью. Это было иначе. Не тепло. Не нежность. Власть.

Он толкнул меня к стене из черного камня. Не грубо — точно. Так, чтобы я почувствовала холод камня спиной и его жар перед собой.

— Закрой глаза, — приказал он.

Я подчинилась.

И тогда началось.

Его губы — не поцелуи, а укусы. Его руки — не объятия, а ограничения. Он не спрашивал, он брал. И в этом было что‑то первобытное, что‑то, от чего внутри все сжималось в узел.

Сначала — острое, почти болезненное ощущение наполненности. Оно ударило снизу, рвануло вверх, сковало дыхание. Я попыталась вздохнуть — и не смогла. Он держал меня за подбородок, заставляя смотреть в глаза.

— Ты хотела знать, что такое сила? — его шепот обжигал ухо. — Это не когда ты позволяешь. Это когда тебя берут.

Я почувствовала, как тело отвечает не мыслью, а импульсом: мышцы сжимаются, потом расслабляются, подчиняясь ритму, которого я не выбирала. Каждый его толчок — как удар тока: сначала боль, потом волна, от которой темнеет в глазах.

Где‑то на грани сознания я поняла: это не насилие. Это — договор. Я сама пришла. Я сама попросила. И теперь я должна принять.

Его пальцы сжали мои волосы, откидывая голову назад. Я раскрылась — не телом, а душой. Позволила ему увидеть то, что прятала даже от себя: желание быть побежденной.

— Да… — прошептала я. И это было не согласие — а освобождение.

Он улыбнулся. Не ласково. Не нежно. Удовлетворенно.

— Теперь ты знаешь.

Что‑то изменилось.

Его хватка ослабла. Ладони, еще недавно жесткие, как сталь, теперь скользили по моей коже с неожиданной нежностью. Он провел пальцами по моим волосам, убирая их с лица, — и этот жест был таким личным, что у меня перехватило дыхание.

— Я не хотел, чтобы ты думала, что я просто зверь, — сказал он тихо, почти про себя. — Ты заслуживаешь большего.

Я подняла взгляд — и увидела в его глазах то, чего не замечала раньше: страх. Не за себя. За меня.

Он опустился на колени, не разрывая зрительного контакта. Его руки легли на мои бедра — бережно, почти благоговейно.

Глава 5. После пламени к ласкам в тишине

[Элисса]

Вода в купальне была почти горячей — ровно такой, чтобы кожа чуть покалывала, а мысли становились тягучими, как мед. Я опустилась в нее медленно, позволяя теплу обнимать тело, словно второе одеяло.

На краю мраморного бортика — раскрытая книга. «Венера в мехах». Страницы чуть загнулись от влажности воздуха, но я не спешила их разглаживать. Читала не глазами — ощущала строки кожей.

«Страсть — это боль, превращенная в наслаждение».

Я усмехнулась. Как точно. Как… знакомо.

В комнате пахло сандалом и влажной каменной кладкой. За окном — ни звука. Амуртэя спала, укрытая ночным туманом. Только изредка доносилось далекое журчание фонтанов — будто кто‑то перелистывал страницы невидимой книги.

Я провела ладонью по воде, наблюдая, как расходятся круги. В отражении — размытый силуэт: я, но другая. Не Регентша. Не испытательница. Просто женщина, которая только что пережила.

Пальцы сами потянулись к шее — там, где остались едва заметные следы жестких прикосновений. Провела по ним кончиками пальцев: сначала легкое жжение, потом — тепло. Как память о огне, который уже погас, но оставил в костях свой отсвет.

На низком столике у окна — граммофон. Я завела его еще до купания, не выбирая пластинку. Теперь из рупора лилась музыка — что‑то барочное, медленное, с протяжными скрипками. Не для танца. Для слушания.

Звуки переплетались с каплями, стекающими по стенам. Я закрыла глаза и позволила мелодии вести меня: вниз, к тяжести в животе — там, где еще пульсировало воспоминание о его ритме

Я вновь взяла книгу, провела пальцем по строке: «Подчинение — это не слабость. Это выбор».

— Выбор, — повторила я вслух. Голос прозвучал непривычно низко, будто принадлежал кому‑то другому.

Дамиан не сломал меня. Он просто показал дверь — ту, которую я сама боялась открыть. А теперь, выйдя оттуда, я чувствовала не опустошение, а… насыщенность. Как будто тело запомнило что‑то важное, что разум еще не успел перевести в слова.

Вода начала остывать. Я потянулась за шелковым полотенцем, брошенным на скамью. Обвила его вокруг плеч, но не встала. Еще минута. Еще один аккорд скрипки.

Когда музыка закончилась, я поднялась. Капли стекали по спине, оставляя холодные следы. В зеркале — мое новое отражение.

…

[Вееро. Взгляд хранителя]

Когда Элисса вошла в Амуртэю, она была незаметной. Но стены места выбрали ее, почувствовали потенциал. И началось преображение.

Я, хранитель границ, вижу следы процесса: сначала мерцание вокруг силуэта, потом мягкость в походке, затем огонь в волосах. Амуртэя лепит образ, как скульптор.

Кожа стала фарфоровой, с теплым подтоном и легким румянцем — не болезнь, а знак избранности. Глаза обрели глубину: темная основа, янтарные вкрапления — теперь они не просто видят, а проникают. Губы сохранили форму, но заиграли влажным сиянием — словно Амуртэя навсегда запечатлела с ней собственный поцелуй. Волосы вспыхнули малиново‑медным огнем, будто вплетены нити цветного стекла — свечение изнутри.

Осанка обрела достоинство: каждый шаг — танец на грани равновесия.

Элисса стоит перед зеркалом, обернутая в шелковое полотенце. Капли стекают по спине. Она снова касается шеи, где еще пульсирует память о прикосновениях Дамиана, проводит рукой по огненным волосам, вглядывается в чужие завораживающие глаза.

В ее движениях новая уверенность. Знание о силе, пришедшее через боль и наслаждение.

Ее облик — не просто красота. Это сигнал: ловушка для тех, кто видит лишь оболочку.

Она — не кукла. Она — соавтор. Амуртэя дала инструменты, но выбор — за ней.

Элисса гасит лампу. Тени танцуют на стенах — свидетели прошедшей ночи.

Завтра новый день. Новый выбор.

И Амуртэя останется с ней — в отблеске волос, глубине взгляда, легком румянце.

***

[Элисса]

(К познанию себя | продолжение)

Я шла к Сильвану не как к мужчине — как к зеркалу. После Дамиана во мне бушевал хаос: его страсть оставила ожоги на коже и гул в голове. Мне нужно было услышать тишину. Настоящую. Не пустоту, а полноту.

В саду камней я сняла все, что могло звенеть: браслеты, кольца, серьги. Оставила шелковый пояс с пряжками — он тоже был лишним. Мне нужно прийти к нему пустой.

В саду даже ветер не смел шуметь. Белые валуны стояли, как молчаливые стражи, черный песок лежал ровными полосами, вода стекала по мшистым плитам без звука. Я остановилась у бассейна. Волнующая гладь была неподвижной — как зеркало.

Он сидел у воды, спиной ко мне. Но я знала: он чувствует мое присутствие.

Он не обернулся. Поднял руку — не ко мне, а к воздуху между нами. Пальцы шевельнулись, словно настраивали невидимые струны. Приглашение?

Я опустилась рядом, не касаясь его. Закрыла глаза, намереваясь говорить, но неловкость сдавила грудь, звук застрял в горле.

Прошло несколько мгновений, прежде чем он коснулся меня. Его пальцы скользнули по запястью — не властно, не требовательно, а внимательно, будто читали рельеф моих вен, изучали карту моей жизни.

Глава 6. Тайный знак у фонтана

[Элисса]

Я почти столкнулась с Каэлем у главного фонтана — он как раз наклонялся за упавшей перчаткой, а я, задумавшись, шла, глядя под ноги.

— Ой! — я отпрянула, едва не поскользнувшись на мокрых от брызг плитах.

Он резко выпрямился, и в тот же миг его перчатка снова упала — теперь уже между нами.

Мы оба уставились на нее, потом друг на друга.

— Это… не моя, — выпалила я.

— Моя, — спокойно сказал он, но в глазах мелькнула усмешка. — Хотя сейчас она явно чувствует себя бездомной.

Я невольно улыбнулась. Он присел, чтобы поднять перчатку, но я опередила его — нагнулась, и тут же мой локон упал прямо в фонтан.

— Вот теперь точно катастрофа, — вздохнула я, пытаясь вытащить прядь из воды.

Каэль выпрямился с перчаткой в руке и молча протянул мне чистый платок.

— Спасибо, — я промокнула волосы. — Кажется, сегодня не мой день.

— А мне кажется, самый удачный, — неожиданно серьезно ответил он. — Я искал тебя.

Я замерла с платком в руке.

— Зачем? — спросила, стараясь, чтобы голос звучал легко.

— Хотел спросить, куда ты пропала, будто целую вченость? Но теперь вижу: ты была занята — побеждала фонтаны и перчатки.

Я рассмеялась — искренне, без всякой игры.

— Если честно, я просто… — я замялась, подбирая слова.

— …училась быть собой? — он чуть наклонил голову, словно читал мои мысли.

Я удивленно подняла глаза:

— Как ты…

— У тебя новый взгляд. И новая улыбка. Не та, что для всех, а… настоящая.

Я почувствовала, как теплеют щеки.

— Ну вот, теперь я еще и краснею, — пробормотала, отводя взгляд.

— Красивое покраснение, — невозмутимо заметил он. — Особенно на фоне этого фонтана.

Я фыркнула:

— Ты невыносим.

— Зато честный.

Мы замолчали, но неловкости не было — только легкое, почти игривое напряжение.

— Так что, — он сделал шаг ближе, — ты расскажешь, где пропадала? Или мне продолжать строить теории о твоих тайных поединках с архитектурой?

— Может, потом, — я улыбнулась. — Сейчас я просто рада, что ты здесь.

— Я тоже, — его голос стал тише. — Даже если ради этого пришлось потерять перчатку и стать свидетелем твоего сражения с фонтаном.

Я сделала непроизвольное движение рукой — не то чтобы пожать ему ладонь, не то чтобы коснуться, но замерла в полужесте. В этот миг мимо пробежала кошка — не дворцовая, нет. Ее шерсть переливалась всеми оттенками лунного света, а глаза горели янтарным огнем. Она задела Каэля хвостом, едва не сбив с ног, а потом метнулась к фонтану и исчезла в брызгах, будто растворилась в воде.

Я застыла, пытаясь осознать, что только что видела.

— Странная кошка, — заметил Каэль, поправляя перчатку. — Будто… не совсем кошка.

— Она не совсем кошка, — тихо сказала я, вспоминая легенды Амуртэи. — Это Ален‑лен Лотос. Драгнил.

— Тот, кого отвергла возлюбленная? — Каэль приподнял бровь. — Говорят, он нашел приют здесь и теперь помогает тем, кто искренен в своих чувствах.

— Да. И если он появился… — я посмотрела на Каэля, и сердце дрогнуло. — Значит, он видит в нас что‑то. Что‑то настоящее.

Каэль медленно улыбнулся — не насмешливо, как раньше, а тепло, почти нежно.

— Тогда пусть смотрит. Потому что это действительно начало.

Кошка вновь мелькнула в брызгах фонтана, на секунду застыла, будто поклонилась, а потом растаяла в воздухе. Лишь легкий звон, похожий на смех, остался в тишине.

И в тот же момент за нашими спинами раздался спокойный, чуть насмешливый голос:

— Вижу, вы нашли общий язык. Или это просто фонтан так вдохновляет на сближение?

Мы обернулись. У арки, небрежно прислонившись к колонне, стоял Верон. Его глаза блестели — то ли от солнечного света, то ли от скрытого веселья. Он не выглядел раздраженным или ревнивым — скорее заинтригованным.

— Верон, — я невольно отступила на шаг от Каэля, чувствуя, как внутри все сжимается от внезапного напряжения.

— Не пугайся, — он поднял руку в шутливом жесте. — Я не собираюсь мешать. Просто… любопытно наблюдать.

— Наблюдать за чем? — холодно спросил Каэль, делая едва заметное движение, будто закрывая меня собой.

— За тем, как два человека пытаются понять, что им делать с тем, что между ними происходит, — Верон шагнул ближе, и теперь между нами образовался незримый треугольник. — Или, точнее, за тем, как они пытаются решить, кто им нужен больше.

Тишина повисла между нами — тяжелая, насыщенная невысказанными вопросами. Я переводила взгляд с одного на другого. Каэль — теплый, открытый, с этим новым для меня выражением доверия в глазах. Верон — загадочный, отстраненный, но с искрой интереса, от которой внутри все замирало.

Глава 7. Вечер неожиданностей

[Элисса]

Верон провел рукой по панели байка — металл тихо загудел, складываясь в компактный куб.

— Куда теперь? — спросила я, все еще под впечатлением от полета. Воздух дрожал на кончиках пальцев, а внутри жило странное, пьянящее ощущение: будто я наконец‑то пришла куда‑то, хотя не знала пункта назначения.

— Ты голодна? — он приподнял бровь. — В «Лунном колоколе» подают лучший стейк из морского дракона.

— Звучит… экзотично, — я рассмеялась.

Бар оказался уютным лабиринтом из полутемных ниш и мерцающих арок. Нас провели к столику у окна — отсюда открывался вид на плавающие огни города. Верон заказал вино — темно‑алое, с легким ароматом специй.

— За твой первый полет, — поднял бокал он.

Мы чокнулись. Вино оказалось неожиданно мягким, с долгим послевкусием.

— Знаешь, — я покрутила бокал в пальцах, — ты умеешь удивлять.

— Это только начало, — его глаза блеснули. — Но предупреждаю: дальше — больше.

Я хотела ответить, но замерла: в дверях появилась знакомая фигура.

Каэль.

Он оглядел зал, нашел нас взглядом и направился прямо к столику.

— Не ждал тебя здесь, — холодно бросил Верон.

— А я не ждал, что ты утащишь ее без объяснений, — Каэль скрестил руки на груди. — Элисса, ты в порядке?

Я вздохнула. Хотелось сказать: «Я не вещь, которую можно „утащить“». Но вместо этого спокойно ответила:

— Я выбрала полет. Не тебя. Не его. Полет.

Каэль на мгновение замер, будто эти слова ударили его в грудь. Потом медленно сел напротив, жестом подозвал официанта:

— То же, что у них.

Верон усмехнулся:

— Решил составить компанию? Или собираешься читать нам мораль до закрытия?

— Просто хочу понять, — спокойно ответил Каэль, — что именно она нашла в этом твоем «полете».

Спор прервал грохот распахнувшейся двери. В бар ввалились Дамиан и Сильван. Дамиан, раскрасневшийся и явно не в духе, сразу направился к нашему столику.

— О! — рявкнул он, хлопнув ладонью по столу. — Вот вы где! А мы вас ищем!

Сильван, обычно молчаливый, выглядел непривычно взвинченным. Он молча опустился на соседний стул, сжимая кулаки.

— Что случилось? — спросил Верон, приподняв бровь.

— Этот… — Дамиан ткнул пальцем в Сильвана, —…решил, что он единственный, кто разбирается в древних артефактах!

— Потому что так и есть, — хмыкнул Сильван, не глядя на него.

— Да ты даже не смог расшифровать надпись на том кинжале!

— Потому что это был не язык, а орнамент!

Их спор мгновенно накалил воздух. Дамиан вскочил, опрокинув стул:

— Давай проверим, кто из нас лучше владеет мечом! Прямо здесь!

— В баре? — Верон фыркнул. — Оригинально.

— Почему бы и нет? — Дамиан развернулся к нему. — Ты тоже хочешь посоревноваться?

— С тобой? — Верон лениво потянулся. — Боюсь, ты сломаешься раньше, чем я разогреюсь.

Каэль, до этого молча наблюдавший, вдруг усмехнулся:

— Может, устроим турнир? Победитель получает право заказать всем по напитку.

— Издеваешься? — Дамиан сверкнул глазами. — Я серьезно!

— И я серьезно, — Каэль медленно поднялся. — Только сначала давай проверим, кто лучше ловит бокалы.

Он кивнул официанту. Тот, уже привыкший к странностям гостей, поставил на край стола бокал с вином. Каэль резко толкнул его — бокал полетел прямо на колени Верону. В последний момент Верон дернулся, пытаясь поймать, но промахнулся. Бокал уже почти коснулся пола, когда Каэль молниеносно наклонился и подхватил его в сантиметре от удара.

— Впечатляюще, — признал Верон, слегка приподняв брови.

— Рефлексы, — коротко ответил Каэль, аккуратно ставя бокал на стол. Его лицо оставалось невозмутимым, но в глазах мелькнула усмешка.

Дамиан, увидев это, расхохотался:

— Ну вот! Вместо драки — фокус! А я‑то думал, тут будет интересно!

Сильван наконец расслабился и тоже улыбнулся:

— Можешь считать это разминкой.

— Разминкой?! — Дамиан хлопнул себя по коленям. — Ладно, тогда предлагаю пари: кто дольше продержится в «Лунном танце» без ошибок, тот и выигрывает!

«Лунный танец» — местная игра, где нужно балансировать на вращающейся платформе, уворачиваясь от световых лучей. Промах — и ты вылетаешь.

— Принимаю, — кивнул Каэль.

— И я, — добавил Верон.

— Тогда я судья! — крикнула я, чувствуя, как напряжение постепенно сменяется азартным весельем.

Мы переместились в центр зала, где стояла платформа для «Лунного танца». Дамиан первым шагнул на нее — его движения были резкими, но точными. Каэль последовал за ним, двигаясь с кошачьей грацией. Верон занял позицию напротив, улыбаясь.

Глава 8. Осколки иллюзий

[Элисса]

— Иногда мне кажется, что все это… слишком красиво, чтобы быть правдой.

Каэль нпроизносит напряженным голосом:
— Правда не обязана быть уродливой. Но она всегда требует платы.

Мы стояли на мосту над светящейся рекой — ее волны переливались, будто сотканные из лунного света. Каэль смотрел вдаль, и в этой тишине что‑то неуловимо изменилось.

— Тебя ведь явно что‑то смущает в закоулках собственного сознания? — наконец он повернулся ко мне, пока я смотрела на него непонимающе. — И я больше не могу делать вид, что все в порядке.

Я сжала перила:

— О чем ты?

Он медленно обернулся. В его глазах не было привычной теплоты — только холодная ясность.

— Дамиан, Сильван, Верон… Они не настоящие.

Сердце пропустило удар.

— Что значит — не настоящие?

— Это фрагменты твоего воображения, обретшие форму в Амуртэе. Ты создала их, чтобы не оставаться одной. Чтобы было с кем спорить, смеяться, чувствовать… — Они — ты. Проекции, которые твое сознание возродило, чтобы тебе не остаться одной.

Я отступила на шаг:

— Ты шутишь. Это какая‑то игра?

— Нет игры. Только правда, которую я слишком долго скрывал. Я единственный, кто здесь реален. Кто всегда был рядом. А они — лишь тени твоих желаний.

В голове зазвучали обрывки воспоминаний. Все грани Дамиана — от жестокого любовника до того, кто смеется над собственной нелепостью. Немногословный Сильван, ласкающий так невесомо, в другой раз — нашедший общий язык с Дамианом. Верон, бросающий вызов всему миру скоростью на мотобайке и своей энергичностью.

Неужели все это — только я сама?

— Почему ты говоришь это сейчас? — голос дрогнул.

— Потому что ты готова узнать. Потому что дальше так нельзя. Я устал быть тенью в твоей игре. Устал подыгрывать, будто все это — реальность.

Где‑то вдали раздался звон разбитого стекла. Я обернулась: в квартале от нас мерцающая арка, соединявшая два крыла города, вдруг треснула и осыпалась искрами.

— Что это? — прошептала я.

— Твой мир рушится. То, что ты считала живым, теряет форму.

Еще один хлопок — на этот раз ближе. Фонарь на соседней улице вспыхнул и погас, оставив после себя лишь облако мерцающей пыли. Ветер вдруг стал холодным, словно город начал замерзать изнутри. Где‑то за спиной хрустнуло — будто ломались стеклянные нити.

— Но почему? — я схватила его за руку. — Почему именно сейчас?

— Потому что ты начала сомневаться. А сомнения — смерть для иллюзий.

Я закрыла глаза. Перед внутренним взором пронеслись сцены: Дамиан, хватающий меня за руку, чтобы не упасть; Сильван, молча протягивающий мне еду со своей вилки; Верон, кричащий: «Держись крепче!»

— Они чувствовали. Они говорили. Они… были?

Каэль вздохнул:

— Они отражали то, что ты хотела видеть. Это встреча двух реальностей.

Очередной всплеск света — на этот раз совсем рядом. Я увидела, как силуэт прохожего расплывается, тает, оставляя после себя лишь размытое пятно.

— Я не хотела этого, — прошептала я. — Я не хотела их терять.

— Ты не теряешь. Ты находишь себя.

Тишина. Только шелест реки внизу и далекие отголоски исчезающих голосов.

— А ты? — я подняла взгляд. — Ты тоже часть моей фантазии?

Он посмотрел на меня так, что внутри все сжалось:

— Если бы это было так, я бы уже исчез.

Ветер принес запах дождя. Где‑то вдали еще слышался смех — или это просто эхо?

— Что теперь? — спросила я.

— Теперь ты решаешь. Останешься в мире, который сама создала, или пойдешь туда, где все по‑настоящему?

Я оглянулась на город, где одна за другой гасли огни. Где блекли лица и фигуры «моих фантазий», вдруг оказавшихся по другую сторону и чего‑то ожидавших в напряженном молчании.

— А если я выберу реальность… что тогда?

— Тогда мы начнем сначала. Без масок. Без иллюзий. Только ты и я.

Я сделала шаг вперед. Еще один. И вдруг — словно прорвалась плотина — все нахлынуло разом: боль, гнев, отчаяние.

— Какое же я ничтожество! — выкрикнула я, ударив его кулаками в грудь. — Нафантазировала себе невесть что! Выдумала приключения, чувства… Все ложь!

Слезы хлынули потоком. Я била его снова и снова, но он не отстранялся — стоял неподвижно, позволяя выплеснуть ярость.

— Глупая! Безумная! — рыдала я, уже не чувствуя рук. — Как я могла поверить в это?!

— Могла, — тихо ответил он, наконец обхватив мои запястья. — Потому что ты живая. Потому что тебе нужно было во что‑то верить.

Я обессиленно опустилась, уткнувшись лицом в его грудь. Он обнял меня крепко, без слов, просто держал, пока я плакала — громко, надрывно, выдыхая все, что копилось годами.

Глава 9. Они зовут, они ждут

[Каэль]

Я смотрел, как Элисса укладывается в постель. Ее движения были медленными, будто каждое требовало невероятных усилий. Свет ночника очерчивал контуры ее лица — тени залегли под глазами, губы дрожали, когда она пыталась улыбнуться.

— Я не смогу оставить тебя наедине с этим. Буду ночевать здесь, — сказал я, устраиваясь в кресле у окна.

Она лишь кивнула, укрываясь одеялом до подбородка. Я видел, как ее пальцы сжимают край ткани — так, словно это был спасательный трос.

— Ты… правда думаешь, что это безопасно? — ее голос звучал едва слышно.

— Безопаснее, чем если ты останешься одна, — ответил я, глядя на мерцающие за стеклом огни Амуртэи.

Когда ее дыхание стало ровным, я позволил себе закрыть глаза. Усталость навалилась мгновенно — будто кто‑то накинул на плечи тяжелую мантию.

(Сон)

Я стоял посреди площади разбитых зеркал. Тишина давила на уши, а под ногами хрустели осколки, отражающие тысячи неверных бликов.

И вдруг — движение.

Элисса появилась в центре площади. Ее голос разорвал безмолвие:

— Вы… не настоящие. Вы — мои иллюзии. Мои проекции. То, что я создала, чтобы не сойти с ума!

Я хотел шагнуть к ней, но ноги приросли к земле. Мог лишь наблюдать.

Дамиан вышел вперед. Его образ уплотнился, черты лица стали резкими, почти жестокими.

— Мы существовали до твоего осознания. Мы — энергия твоих желаний. Ты не можешь нас отменить, — его голос прокатился по площади, как раскат далекого грома.

Верон закружил вокруг Элиссы, смеясь. Звук был режущим, как битое стекло.

— Ты думала, мы — просто куклы? Мы жили в тебе годами. Мы — твой гнев, твоя ярость, твоя жажда свободы. И мы не уйдем, — он касался ее плеч, но не оставлял следов.

Сильван подошел сзади. Когда его ладонь коснулась плеча Элиссы, она вздрогнула. Даже на расстоянии я почувствовал этот холод — будто лезвие льда вошло в сердце.

— Ты создала нас. Но теперь мы — часть этого мира. Мы не можем исчезнуть. Не хотим, — прошептал Сильван, и его голос звучал как эхо из бездонной ямы.

Элисса начала пятиться. Ее глаза расширились от ужаса.

— Нет… вы не можете… вы не должны… — ее голос сорвался.

Я кричал: «Элисса!» — но мой голос растворялся в воздухе. Тело не слушалось — я был пленником этого кошмара, бессильным свидетелем.

Дамиан приближался к ней, его взгляд резал, как клинок:

— Ты боишься. Но страх — это тоже жизнь. А мы — ее часть.

Верон продолжал кружить, его смех звенел, как осколки:
— Беги. Попробуй убежать от нас. Но мы всегда будем рядом. Потому что ты сама нас позвала.

Сильван молчал. Его тень на осколках зеркал шевелилась, будто пыталась вырваться из плоскости стекла.

Элисса вскрикнула и бросилась прочь. Ее шаги эхом отдавались от стен, а я все еще не мог двинуться. Видел, как она исчезает среди зеркальных осколков, и чувствовал, как внутри разрастается ледяной ком бессилия.

Я резко сел в кресле. Сердце колотилось о ребра, как пойманная птица. В комнате — тишина. Элисса спала на кровати, ее дыхание было ровным.

Поднялся, подошел к ней. Коснулся плеча — теплая, живая.

«Это был сон…» — прошептал я про себя.

Но где‑то в глубине сознания звучало: это не просто сон.

Я опустился на край постели, уставился в окно. За стеклом — те же тени, что преследовали меня во сне. Они шевелились, будто ждали чего‑то.

«Они уже здесь. И они не уйдут», — подумал я, сжимая кулаки.

Элисса проснулась и увидела меня у окна. Ее взгляд скользнул по моему измученному лицу.

— Что случилось? Ты не спал? — спросила она.

Я помедлил. Слова давались тяжело, будто царапали горло.

— Мне приснился сон. Ты была там… и они тоже. Дамиан, Верон, Сильван. Они говорили с тобой, — наконец произнес я.

Ее лицо побледнело.

— Это… не сон. Вчера вечером… я пыталась их отвергнуть. Но они не исчезли. Они сказали… что не могут, — ее пальцы сжали край одеяла.

Я взял ее за руку. Кожа была прохладной, но пульс бился ровно.

— Тогда нам нужно понять, чего они хотят. И как с этим жить, — сказал я.

Она посмотрела на меня — в ее глазах плескались страх и решимость.

— Если они не уйдут… пусть останутся. Но не как мои тени. Как часть нас, — ее голос дрогнул, но не сломался.

Я молчал. Знал: это будет нелегко. Но я был готов.

— Вместе, — произнес я.

За окном тени продолжали шевелиться. Они ждали.

***

Я брожу по залу отражений уже, кажется, час — или два. Мерцающие стены из зеркал множат мой силуэт, превращая пространство в бесконечный лабиринт двойников. Здесь даже дыхание звучит иначе — будто сотни Каэлей шепчут одно и то же слово.