Анчутка

1. Конокрад

Два утомленных жарой гнедки устало фыркали и глухо ступали по сникшей на полуденном пекле траве, монотонно покачивая своими огромными головами. Их знатные всадники, отроки едва вступившие в мужий возраст (около 25 лет), лениво правили ими и, уже давно ничего не ожидая, с равнодушием всматривались вдаль.

- Видно, этот бродник (бродяга) чего напутал, - сказал один другому, посмотрев на застывшее над ними синее небо — испепеляющий глаз Хорса лишь только утвердился в своём зените.- Сдаётся мне, Мирослав, мы окончательно заплутали.

Он приложился к кожаной баклаге, хотя она давно уже была пуста, и потряс ею над собой, широко открыв рот. Та смогла подарить лишь одну единую каплю, которая едва могла облегчить его жажду. Молодой боярин был воплощением настоящей мужской красоты: выше среднего роста, широк в плечах и отлично сложен. Бороды и усов не имел. Его густые волосы, русого цвета с выгоревшими на солнце белыми прядками, сверху на полголовы были собраны в хвост и перетянуты кожаным жгутом, а остальные свободные, когда-то мягкие волны, слиплись от пота и теперь неприглядно трепались по плечам.

- Извор, зачем искать там где ничего нет? - ухмыльнулся другой. Его слова были как укор, потому что именно Извор упросил его послушать совета встретившегося им юнца и пойти неизвестным путём, ища выхода из пустынной степи.- Ты уже пробовал с полгодины (полчаса) назад.

- Ну попадись он мне, ноги вырву,- злобно выпалил Извор, исказив свой рот. - Это по его милости мы таскаемся здесь.

- Может по твоей всё же?!

- С чего вдруг?!

- А кто подстрекал от дружины уйти? Не ты ли?! Хотелось в одиночку поохотиться, вот теперь, не ровень час, на половецкие вежи (жилище) наткнёмся. Дозорные говорят, они вызывающе близко подступили к нашим землям.

Другой был не менее статен, с прямой горделивой осанкой, он конечно не имел такой горы мышц, как у Извора, но на равне с ним мог похвастаться немалой мощью, кроме которой чувствовалась ещё и невообразимая внутренняя сила. Его виски, как и лицо были гладко выбриты, а несколько тёмно-русых кос туго связанны на затылке, глаза были серы, что его серебряная бляха на наборном ремне в виде головы волка — знак их рода— такой же был и у Извора; черты лица были правильными и немного вытянутыми, а взгляд проникновенным.

Он приподнялся в стременах и с досадой вернулся в седло, приняв за речушку марево впереди. Отрешённо посмотрел в спину Извору, который ушёл в сторону. Тот припустил своего коня к пригорку и, нырнув за него, скрылся, будто провалился. Через долю времени вновь показался, размахивая руками и радостно гекая.

- Эге-гэй, Мир, сюда, - пустил коня, подбадривая того, на другой склон пологой балки, за которой вдалеке маячил зелёной полосой лес. Мирослав поспешил за ним.

Достигнув густых порослей, путники наконец обретя нечаянное убежище от зноя, скрылись в тени крон раскидистых ив, и ещё более обрадовались они речушке, проходившей там крутым изломом.

Рассёдланные кони по пястье вошли в воду, громко втягивая в себя живительную влагу, а их всадники, поспешно скинув с себя всю одёжу, пронзая молодецким гиканьем умиротворённость этого укромного места, с разбегу плюхнулись в зеркальную гладь, разбивая её своими белыми телами. То с головой заныривая, то выскакивая по пояс из под воды, они с хохотом барахтались, размашисто плеская широкими ладонями, желая обрызгать своего соперника покрепче. Потом принялись топить друг друга, запригивая на закорки, или заныривая на глубину, дёргать за ноги, или опрокидывать, на счёт удерживая голову противника под водой, в незатейливой игре споря кто удалее и выносливее.

Выпроставшись из под своего двоюродного брата, Извор бултыхнулся вниз, сложив обе руки вместе и сверкнув ягодицами, скрылся под водой, одним махом переплыв реку. Вынырнул он уже возле противоположного берега и выскочив, весь обтекая прозрачными струями, перекатывая мышцами под ними, как под второй кожей, разгребая камыши, выполз передохнуть, вдоволь наплескавшись. В ивовом шатрике, где он укрылся от палящего солнца, было прохладно, а узкие листья шелестели над головой, иной раз щекотливо касались и заставляли молодого боярина покрыться мурашками.

Вскоре рядом плюхнулся и Мирослав, подставив широкую, бугристую спину, прыгающим, словно мушки, робким солнечным бликам, пробивающимся сквозь длинные плети ив, свисающих до самой кромки воды.

- Ох, батя опять ор поднимет,- тишину нарушил Мирослав, наконец утишив гулкое дыхание после резвых игрищ.- А хотя, может мы и не случайно заплутали — может до следующего дня здесь останемся, а? Завтра день смерти наших матушек, а эти северские хороводы водить станут.

- Кабы в Киеве были, их бы в миг прищучили, розгами бы каждого изсекли бы.

- А бояр ещё и звонкими откупиться заставили бы, а здесь на северских землях и капища стоят непорушенные, и храмы созидают...

- Как жара спадёт сразу двинемся — по звёздам быстрее дорогу до Курска найдём, а то может статься, разъезд (дозорный отряд) уже ищет нас,- сказал Извор, отбросив в сторону недожёванный стебель рогоза и завалился навзничь рядом.

- Ещё и без добычи,- сожалительно отметил Мир, — сотский Олексич с дружиной засмеёт.

С той стороны кони заугукали, будто соглашаясь, пару раз звякнув уздой.

Извор вытянулся, сложив руки за головой и как-то блаженно улыбнулся, видно что-то представляя в своих мечтательных грёзах, навеянных ивами. Там в его воспоминаниях кто-то задорно смеялся в тереме боярских хоро́м, а он, встав на седло своего коня, пытался заглянуть в слюдяное оконце через высоченный частокол, держась за заточенные, сладко пахнущие древесной свежестью, колья.

2. Ярилин день

С самого утра, лишь только петухи проголосили третий раз (4 часа утра) на околицах слободских поселений засуетились. А когда солнце достигло своего зенита, к сладкому аромату цветущей липы, приплёлся кисловатый запах свежесрубленных берёз, которыми украсили прибрежный луг. Туда же из перелеска молодцы тащили вязанки хвороста и охапки сухих веток, устанавливая гигантский шалаш, будущий очистительный костёр, пламя которого должно изгнать всю нечисть и хвори бесстрашно прыгающих через него. Со всех слобод, не смотря на запрет иереев, служителей византийской веры, расплетая косы на ходу, дабы скрыть свой брачный статус, стекались молодухи (родившие сына), чтобы передать девицам на выданье свою детородную силу через кумование (целование через венок), а может и не только — ведь коли попадётся та в лапы куролесникам, может так статься, что в любострастном желании заломают и её, коли мужа рядом не окажется, а были и те, которые пользуясь этим безумным разгульем, может и вовсе желали оного.

Каждая из прибывших на луг норовилась повязать свою ленту на высоченную берёзу, которую на утро следующего дня готовились срубить и принести в дар водяному. Иные уже плели пышные венки из луговых цветов, чтоб поскорее покумоваться, да на удачное замужество погадать. Их буйное веселье, заглушившее даже пищание звонкой сопели, разносилось по всей округе и было слышно за излучиной, где часто прогуливался Извор с Миром.

Сегодня они, испытывая тоску, навеянную воспоминаниями прошлых лет, решили выйти с верховыми за реку, дабы избежать этого всеобщего веселья на Ярилин день (в настоящее время Купало).

Их лёгкое раздражение вскоре сменилось на более приязненное безразличие, а наблюдая за всей этой суетливой беготнёй даже принялись скобрезно подшучивать, замечая липкие взгляды местных удальцов присматривающихся к девицам, бегущих к Тускарю в одних тоненьких рубахах, явно намечающих цель ночных утех, да и выбирая невестушку в дом — они толпами преследовали волхвов, подкупая тех, чтоб свели с понравившейся девицей в хороводе.

Братьям оставалось перейти реку, и они вырвутся из этого всеобщего гулянья, но девичий галдёж да смешки за их спинами заставили остановиться на полпути, прям посерёд дубового моста.

- Извор! - кто-то из группки девиц позвал того .

- Ох, как пить дать, меня кликали,- ухмыльнулся Извор, хитро с Миром переглянувшись.

Неторопливо гнедку к ним пустил одной рукой повод держа, а другой подбоченясь, грудь колесом выпятил, а сам на девок оценивающе зыркает, всех уже взглядом раздел, да особо и не нужно было стараться — тех солнцем озаряет так, что их рубахи тонкие, специально пошитые к невестиным купаньям, просвечивает.

- Кто тут звал меня? - бегает взглядом с одной на другую.

Те от от смеха прыснули, да вперёд себя оробевшую девицу и вытолкнули, а она назад попятилась, спиной к ним прижалась. Только подружки её во все стороны разбежались, оставив ту одиноко посреди дороги стоять.

Окинул боярин едким взглядом девицу в белоснежной рубахе, красным пояском на тонкой талии подхваченой, скользнул по волосам льняным, на плечах рассыпанным. У той грудь налитая беспокойно вздымается, а из под ворота, будто случайно распахнутого, тонкая ключица соблазнительно выглядывает.

- Ну, есть у тебя ко мне что, али потешаться удумала?- шало косится на неё исподлобья.

- Извор,- подошла ближе, за удило взяла, коня по шерстистому лбу чешет, а сама дышит трепетно, нижнюю губку закусила, от стыда глаза прячет, и осмелившись протомила.- Приходи сегодня через костёр со мной прыгать.

- Ой ли! Только прыгать зовёшь?- съязвил. С седла свесился, чтоб к той поближе быть.

- Берёзку заламывать ещё... Я венок тебе сплела... - заговорила препинаясь.

- А венок зачем? А ! Верно через него целоваться станем? До́бро. А потом на реку купаться пойдём, - нагло предложил, взгляда бесстыжего с той не сводит.- Согласна?

Та, лишь долю времени обдумав, головой медленно кивнула, а щёки загорелись, что свёклой натёрла. Извор в край обнаглел, рукой к девице потянулся, за подбородок острый мозолистой лапой схватился, на себя заставляет посмотреть.

- Подружек только кликни — мы с Мирославом придём, ломать вас по очереди станем. Мир, смотри девка какая! Может себе возьмёшь — ночью потешишься? По мне, так худосочная больно!

Та от наглости такой опешила, воздух ртом глотает, глазами ярыми блеснула на боярина и, будто ошпаренная, отскочила в сторону, от чего гнедка недовольно фыркнул, с ноги на ногу перешагивая, назад подался, по мосту гулко копытами грякая.

- Тьфу на тебя!

- Ещё и сварливая! - реготнул.

- Чтоб водяной тебя в колодец утащил! Триклятый!

- Да не серчай так! Говорю сразу, невесты мне не нужно. Я с тобой ночь позабавлюсь, а на утро даже забуду как звать, - крикнул ей в след. - Благодарна должна быть, что судьбинушку твою не поломаю!

- Чего девку обижаешь? Может с добрым умыслом она к тебе...

- Знаю добрый умысел их— потом к бате придут родовичи её, скажут обрюхатил девку — мол кому с приплодом теперь нужна станет! О! Глядика, назад бегут — разбираться будут,- поторопил коня, готовясь к бегству. Не то чтобы боялся — не хотел связываться со слободскими, не по статусу.

- А то ! Это стеклодува дочь, а братьев у той семеро — как заломают тебя вместо берёзы-то, - рассмеялся Мир, припустив следом.

3. Невестино купанье

Все разом притихли прислушиваясь к происходящему в длинном колодезном стволе , но от переполняющего страха, дикого, первобытного, до мурашек на макушке и потных ладоней, не решались подойти ближе чем шаг.

Особо любопытные, поплевав через плечо, подступили к колодезному срубу, дабы заглянуть в его зияющую темноту, но их смелость вся в миг испарилась, когда с пыхтением и фырканьем заскребло по стенам и скрежетнуло цепью, а с бревенчатого края показался навершие мокрой шапки.

- Водяной, - запищали девки и кинулись в рассыпную.

Дородные мужики принялись чураться, иные креститься. Толкаясь и округлив глаза от ужаса, они пробивались в этой толчие, подгоняя и других покинуть это место, снося живой волной особо не расторопных, сбивая всех с ног. Остальные, те кто с самого начала уже немного отошёл, с отстранённым видом, будто вдруг вспомнили о чём-то важном, поспешно удалились, изредка оглядываясь на толстое плечо жоравля поднятое кверху.

Даже Извор, забыв о ведуне, вздрогнул, когда следом за шапкой взметнулась мокрая рука водяного, пытающегося выкарабкаться наружу, и впилась ногтями в край колодца. Мир, будучи не из робкого десятка, держась одной рукой за жоравля, другой зацепил водяного за загривок и, поднатужившись, вытащил того по пояс, насквозь мокрого, хотя ему и положено было быть таковым. Тот перекинувшись через край, шумно перебирал ногами внутри колодезного ствола.

- Извор! Помоги! Это наш конокрад!

Вчерашний знакомый, понимая кому попался, вдруг начал сопротивляться, норовя опять в колодец рухнуть — ногами упирается, колодезный жоравль непослушными, застывшими от холода руками хватает.

Извор, уже слегка отрезвев от наваждения, подскочил и схватив конокрада за плечи, сдёрнул шапку с головы того.

- Попался,- удивлённым взглядом уставился на девичью косу, скользнувшую из под шапки, всю насквозь мокрую.

- Попалась,- поправил Мир, вытягивая сопротивляющуюся девицу из колодца.- Девка это, Извор!

- Не смей трогать меня!- сидя на краюшке колодезного сруба, завизжала продрогшая до основания — это было сразу заметно, потому что у неё не попадал зуб на зуб.

Она принялась отталкивать от себя Мира, и высвободившись из его хватки, замахала руками, уже не отбиваясь, а хватаясь за воздух. Мир дёрнул ту вниз, что новоиспечённая кикимора легко соскользнула с бревенчатого края колодца в широкие объятия молодого боярина. Та даже на мгновение замерла от этой услады и, противореча своим предыдущим действиям, даже слегка припала к мощной груди, согреваясь теплом мужского тела.

- Не в первой уж,- ехидно проговорил Мир.

Девица скованная ознобом сжала пухлые губки и, сморщив носик, проклацала не в силах отпрянуть, а лишь выказывая свои бессмысленные потуги, слабо пиная того неслушными руками.

- Замолчи, а то зашепчу — бородавками покроешься, в век не выведишь,- от этих шипящих слов оставшиеся более-менее храбрые зеваки в миг разбежались, оставив троицу в одиночестве.

- Берём этих лиходеев и к наместнику, пусть сам судит их,- Мир кивнул в сторону ведуна, держа девку за руку, которую та выкручивала, сама себе причиняя боль.

Они с удивлением, которое прописывалось на лице каждого, посмотрели на место, где недавно лежал ведун и озадаченно оглянулись, высматривая его, верно наивно думая, что тот преспокойно будет их ожидать.Извор забегал вокруг колодца, заглядывая за густые кусты и ринулся через опушку к лесу, но был окликнут Миром.

- Ушёл!- крикнул возвращаясь.- Нежить — словно сквозь землю провалился.

- Как?- удивилась девица, лицо вытянула, а сама сотрясается мелкой дрожью уже не от холода вовсе. - Дядька Креслав, где ты?- проверещала, в самонадеянный попытках дозваться того своим комариным писком.

- Заодно с ним?! Признавайся! - в гневе набросился на ту Извор, что опешившая девица спряталась за мощной спиной Мира, который подался вперёд сдерживая своего друга.- Мир, ты был прав — этот ведун с конокрадами — одна ватага! Ряженая значит?!- рыкнул на девицу, пытаясь выхватить её.

- А и что с этого?!- поднахрапилась, из-за спины боярина на того словно собачонка тявкает.- Нет закона такого, что девице нельзя молодцом прикинуться! За это ли судить будет твой наместник?!

- Ты коней увела!!!

- Увела, а потом вернула!

- Два наборных пояса не вернула! Где они?- пытался за Мира заглянуть, только тот на шаг впереди был и ловко девицу прятал за собой. - Этот сказал, уже переплавили на сребреники!!!

- Это плата за ваши жизни была!

- Так ты убийц и подослала на нас!!

- Нет! Что они вас убить хотели, я ни при чём!

- Брешишь!- тыкал в неё пальцем через крутое плечо Мира, а тот руки вперёд выставил, сдерживая озверевшего друга, кабы девку в клочья не разорвал.

- Бессоромна!- наконец выплюнул, устав бороться с Миром, да и тут же ошалев поперхнулся, окаченный ледяной водицей из бадейки, которую девица всё это время из колодца вытаскивала. Опешил от холода и Мир, под струю попавшись.

Только, думая, что это охладит пыл бранника, девица просчиталась— Извор с долю времени постоял так, будто вкопанный, да на Мира с диким рёвом навалился, желая и того снести. Да все вместе назад в колодец и запрокинулись. Повисла девица на жоравлином плече, а Мир, за край перевесившись, её под спину подхватил своей грудью к ней прижался, в глаза голубые смотрит, оторваться не может. Ладонями широкими под талию держит, чтоб та вниз не соскользнула, тёплым дыханием лик её согревает. Девица на миг лишь примолкла, сама от наглости оторопев, да и заверещала:

4. Встреча

Сорока невольно ухнула, когда её швырнули в соломенную кучу на сеновале. Тело не слушалось. Слёзы душили. Оставшись в полном одиночестве, она дала им наконец волю. Навзрыд порыдать тоже не удалось от того, что сил не было и, тихонько всхлипывая, она заползла в укромный закуток. Там, свернувшись клубочком, словно маленький ребёнок, заснула, с головой зарывшись в душистую солому.

Проснулась Сорока уже в закатном сумраке. Огляделась по сторонам, и от воспоминаний произошедшего накануне, от понимания всей глубины своей безвыходности и удручающего положения, её накрыло глухой тоской. Поднявшись, она принялась вытряхивать солому из взбившейся куделью косы, и негромко проскулила — колени ныли, ссадины на руках горели, скорее всего воспалившись, болели ушибы и рассечения после розг, а в груди застыл горький ком обиды на всех сразу, которому не суждено было вырваться — несмазанные петли протяжно скрипнули.

Шуршание закрываемых дверей, а потом и мягкие хрустящие шаги, сообщили о незванце в её обители. Сорока украдкой лишь взглянув на того из закутка и, узнав пришлого, притворилась спящей. Солома рядом немного провалилась — сел близёхонько — и опять тихо, только издали, с правого берега Тускари доносились тонкие звуки пищали и отголоски смеха, да приглушённый говор откуда-то со двора. Пришлый сидел неподвижно и очень тихо.

- Зачем явился? - обиженно буркнула Сорока не открывая глаза.

- Тебе нужно обработать раны,- вместо ответа, выдержав короткую паузу, произнёс пришлый густым, низким голосом.

- Видеть тебя не могу!- вскочила вдруг с места девица и пискнула от боли, непроизвольно сдёрнув с рубцов на спине прилипшую к ним рубаху.

Храбр беспокойным взглядом встретился с покрасневшими от плача глазами Сороки и шикнул на ту, с опаской косясь на двери, мимо которых кто-то прошёл, грякнув сбруей.

- Почему бежать не дал?!- сквозь слёзы окрысилась на него.

Тот в миг к ней подскочил, пухлогубый рот ладонью зажал, да так резко это сделал, что девица затылком о стену стукнулась. Притянулся к ней поближе, почти вплотную, глазами в ту упёрся и молчит, а Сорока в того своими. Вздохнуть не в силах, то ли от испуга, то ли от того, что ладонь оказалась широкой настолько, что нет возможности носом повести.

Храбр к Сороке лицом всё ближе притягивается, а та своими длиннющими ресницами хлопает, в стену вжаться пытаясь, на носочки приподнялась. Храбр тсыкнул и заручившись от девки кивком, что больше голоса не подаст, медленно отнял руку от пухлых губ. Сорока поспешно втянула в себя слюну сбежавшую изо рта, а мо́лодец с неизменным выражением лица, лишь немного приподняв брови, осмотрел свою обслюнявленную ладонь. С долю времени полюбовавшись мерзкой липкостью, переметнулся хмурыми очами на перепуганную Сороку и мгновенно подставил ладонь к её носу , что та от неожиданности зажмурилась, верно боясь, что эта ладонь сейчас будет вытерта о её лицо, но от долгого ожидания и любопытства приоткрыла сначала один глаз, а потом другой — всё так же стоит, даже не шелохнётся. Обслюнявленную ладонь медленно спустил вниз к её бедру, пуще прежнего заставив девицу смутиться. А Храбр, бесстыже взявшись за край её рубахи, объясняться начал, тщательно отирая каждый свой палец.

- У меня здесь дело одно есть, кое-что закончить надобно.

Бессильно осев на тюк соломы, Сорока уже хотела разреветься, не в силах даже сказать что-то. Слёзы подступили вот-вот хлынут. Ему дело здесь, а ей мучаться чернавкой, да ещё в добавок рассказал, что из половецкого полона бежала! Знамо дело, как с такими девицами здесь обходятся — коли волочайкой (женщина для утех) прослывёт, одной из наименьших зол будет, а то и вовсе убить могут.

В этот момент в её животе так звонко заурчало, что слышно было наверное во дворе. Невольно усмехнувшись, Храбр из плетёнки, принесённой с собой, достал кусок подового хлеба да две махотки (маленький кувшин без ручки, с широким горлом) с отваром шиповника и мёдом. Краюшка моментально пропала, едва насытив пустой желудок Сороки.

- Я завтра в ночь в разъезд пойду, вернусь не скоро, может статься то и вовсе через пяток дней, а то и через седмицу. Ты одна здесь останешься, утишься и не высовывайся,- покопошился в плетёнки, нащупав кусок пасконницы и омочив его в отваре, придвинулся к Сороке.- А если не обработать раны, могут шрамы остаться.

- Одним больше, одним меньше — разницы нет,- обиженно надув губки, отвернулась от Храбра, который самонадеянно поспешил принять съеденный Сорокой хлеб за знак примерения.

- Руку дай,- настоятельный тон звучал по-доброму нежно.

Сорока послушно протянула руку и зажмурилась, терпеливо снося пока тот осторожно, но со сноровкой, отодрал уже прилипшие к коросте мелкие пеньки соломы, оглядел багровые метки на тонких запястьях, оставленные путами, потом, смочив тряпицу в шиповником отваре, он тщательно отёр девичьи ладони от грязи, поглядывая из под густых, прямых бровей на сморщенное от боли лицо Сороки .

- Ты как дитё,- хмыкнул он, а потом добавил, понимая что та ждёт объяснений.- Мне нужно было встретиться с их наместником, а твой побег мог бы только всё испортить. Прости, но я не думал, что это могло так далеко зайти, - искал прощения, увещевато заглядывая в её лицо.- Помоги мне ещё совсем немного.

- Чем это? - недовольно буркнула и тут же попыталась принять ладонь к себе, ощутив щиплость.

— Лишь не делай ничего, что может вызвать подозрения, - не дал ей выдернуть рук, крепко но нежно те захватив.- А потом я заберу тебя с собой.

5. Сестрица

Курск. Двадесять (20) лет назад.

- Ох, Военежка, как сладостны мне твои лобзания,- протомила пышногрудая девица, выпроставшись из широких лап молодого киевского дружинника.- Но верно в последний раз мы с тобой видимся — отец последний меч выковал, последнее кольцо согнул на доспехе, всю кольчугу лично перепроверил, и перьев для копий да болты с преизлишком положил — получишь своё, уедешь в Киев и забудешь как звать,- подхватила плетёнку, скудно заполненную сыроежками, и дразняще завихляла бёдрами, отступая от рослого мужчины, стягивающего с себя шёлковую сорочицу.

- Неждана, постой... - Военег истомно продрожал в порыве страстного возбуждения и швырнул от себя смятый ком.

От торопливости его движения были неверными и резкими, от горячности свело скулы и он, лихорадочно цепляясь за выскользнувший из его лап край длинной рубахи Нежданы, с вышитыми по подолу красной шёлковой нитью узорами, лишь безрезультатно хватался руками за воздух в попытках словить девицу.

- Подожди маленько, - не смог нагнать, запутавшись в косах берёзовых ветвей, сплошь усыпанных длинными, рыхлыми серёжками.

Только девица опять увильнула игриво в сторону, крутанувшись перед полянином, задев того своей долгой косой, и спряталась за стройной берёзой. Лишне не стала томить дружинника любострастным разжжением — позволила схватить себя и прижать спиной к белоснежному стволу.

- Я лишь отвезу в Киев обоз. Князь верно оценит, что Злат, отец твой, заготовил — качество наилучшее, да по такой низкой цене, что даже мне навар остался,- выдернул корзину из рук девицы и отшвырнул ту в сторону, разбросав багряные и лиловые грибы с белоснежными ножками на густом ковре жёлтых лютиков .

- Не забывай, только благодаря мне, ты смог выторговать такую выгоду для себя,- маняще провела пальцем по его обнажённой груди, по долу между большими грудными мышцами, спускаясь ниже к бугристому животу, щекотливо перебирая короткие волоски на тонкой линии вдоль него.

- Заберу — будешь в Киеве жить. Для тебя отдельную избу прикажу срубить,- заскользил руками по её стану.

- А что ж жена твоя не против будет?- игриво шепнула прислонившись губами к его уху, заставляя того покрыться мурашками.

- Мне жена не указ,- терпение Военега иссякло и, заломив руки Нежданы, которая и сопротивлялась лишь только для вида, впился в её манкие губы в пылком поцелуе, наконец дав вырваться на волю до ныне сдерживаемое в узах его тела любострастному влечению, которое подпитываемое самой девицей, будь то лёгкое прикосновение, когда проходила мимо, показано натянутая рубаха на её груди или, как казалось на первый взгляд, нечаянное купание той неподалёку от водопоя, где Военег решил отдохнуть, не давало ему покоя уже несколько седмиц, пока находился на постое в Курске.

По возвращению в кузнецкую слободу, которая была расположена на берегу Тускари, они уже даже и не прятали своего чувственного влечения друг к другу и только косые взгляды черни заставляли их проявлять хоть толику предосторожности, не давая разрастись ненужным слухам.

Только где уж сдержаться слухам — дошли те до Злата. Тот запер неразумную дочь в избе, да челядинку приставил. А Неждана её уговорила — бусы стеклянные подарила, да и к Военегу перед его отъездом бесстыдно наведалась в избу, где остановилась киевская дружина.

- Через месяц жди, свататься приеду,- оторвавшись от манких губ, томно промолвил Военег той на прощание, подгоняя девицу прочь от себя в предрассветный сумрак.

Отведя глаза от округлых бёдер, уходящей вдаль Нежданы, Военег развернулся и встретился с вопросительным взглядом матёрого бранника (воин), недовольного короткой задержкой их отъезда — дружина уже с годину как на конях ожидает, пока ближник их не утешиться вдоволь в объятьях северской полюбовницы.

- Что, больно по сердцу пришлась — свататься собрался — люба? Смотри, а-то как митрополит узнает, князя вынудит тебя до конюшего унизить.

- Борис, ты верно с вечера пива перепил?! Где я, и где любовь эта?!- зареготал, похлопав того по крутому плечу.- Я пока разума не лишился, чтоб дочь кузнеца к себе брать!

Собрав обозы, на рассвете двинулись в Киев, оставив Неждану и все её несбыточные надежды на лучшую долю в стольном граде далеко за собой, в Курске. А когда в назначенный срок Военег не вернулся, утренняя тошнота впервые сообщила Неждане о том, что она понесла. Теряясь в своих сумбурных мыслях, не зная, как поступить и кому открыться, она по научению повитухи она пришла на двор подвоеводы Позвизда, имея умысел воспользоваться мужским любострастием.

Трудностей не возникло — Дара, жена Позвизда, была её лучшей подругой, и их отцы тоже были ближниками, и ремесло у них тоже было одно на двоих. В добавок Дара была брюхата. Носила своё бремя Дара тяжело, часто была бессильна, а повитухи, делая мрачные лица, крутили головами и говорили, что богам не желанно дитя, которое та носила под сердцем и всё чаще предлагали Позвизду дать отвар, чтоб очистить слабое чрево его жены. Безмерная любовь к ней ведь действительно могла подвинуть сотского на такой шаг, только Дара заставила своего мужа перед Богородицей поклясться, что тот не посмеет её опоить.

Вот и в тот вечер Даре недомогалось, было трудно дышать, сердце в груди билось так и сильно, и гулко, что казалось, его сейчас разорвёт. Проявляя беспокойство о любимейшей подруге, Неждана допоздна оставалась в её одрицкой и заночевала в сенях.

6. Клятва

В отличии от воеводиного двора, где утренняя суета только начиналась, у наместника было шумно. Чернавки и прочая челядь мыли гульбища, натирали до блеска лестницы с их резными балясинами, выбивали перины и одеяла. Двор мели сразу несколько закупов, конюшие чистили денники, а в стряпной избе кляли Зиму, что по её вине скисло всё молоко. Ключница лупила какую-то чернавку, что позволила грязной травнице ошиваться возле печи, что верно та заговор какой и учинила, что и квас весь перебродил.

Держа в руках аккуратный свёрток, Извор бегло окинул всю эту суматоху и, не обнаружив наглой девицы, направился на задний двор. Там возле курятника, в задумчивости засучив руки узлом, неподвижно стояла девка, окружённая копошащейся массой пеструх.

- Эй, - гаркнул той, что куры в миг разлетелись по сторонам, ударяясь друг о дружку, - новенькую не видела — Сорокой звать?

Девка склонилась, пряча голову от этих переполошившихся птиц, которые с сумасшедшим криком взлетали над той и с шумом падали вниз, забивая её своими крылами.

- Я их только прикормила! -оглянувшись через плечо, завизжала на Извора.

Её лицо покраснело от гнева в тон ленты, оттороченной по краю ворота. Это была Сорока в новенькой рубахе.

- Аюшки! Ты ли это?!- явно удивился такой перемене.- Тебя и не признать в этом наряде? Украла поди? Смотри, девки со свету сживут, коли так!

- Не воровала я, - выкрикнула с обидой,- с колодца вернулась, а там уже лежало.

- А курей зачем прикармливала? - безотрывно разглядывал ту, примечая все изгибы её тела, которые не были видны доселе, скрываемые просторными портами и мужской рубахой.

Он нагло отмерил тонкую талию переходящую в округлые бёдра, разница которых была подчёркнута плетёным пояском; на груди, которая колыхалась от каждого её вздоха — а дышала Сорока очень глубоко и часто, явно рассерженно — лежала толстая коса, вычесанная от соломы, конец которой был свободен от накосника; задержался на губах, которые вчера были пухлыми, а сейчас сжаты, что сушёное яблоко, а курносый нос весь сморщился, а глаза постепенно наливались кровью.

- Ты доколе докучать мне будешь, а?! Знала бы, что мне столько бед принесёшь со своим братцем, мимо бы прошла!

- Полуумок,- в сердцах выругался сам на себя Извор и, торкнув мысом сапога курицу, которая квохча возле него что-то дотошно выклёвывала, спрятал за спину свёрток.- Что случилось? Давай подсоблю,- предложил от чего-то почувствовав вину и какую-то глупую ревность — подготовленный им для неё наряд явно уступал.

- Мне ключница сказала две дюжины курей изловить и ощипать ещё! Я их с годину (60-90 минут) прикармливала, чтоб не пужались, а ты!- издалека торкнула гневно в того пальцем, как это делала на берегу, напомнив этим движением ещё кого-то.

- Ты с того края, а я с этого,- отшвырнул свёрток в сторону, указывая Сороке рукой направление.

Заходя с двух боков и широко расставив руки, они медленно подкрадывались к курицам, своими тенями заставляя тех сбиться в кучу, и в миг, эти вроде и недалёкого ума птицы, только уж больно охотчивые до свободы, громко кудахча разлетелись кто-куда. Они прыгали, хлопали крыльями и подняли такой оглушительный гам, что Извор еле перекрикивал их, подтрунивая Сороку, чтоб она ловчее тех хватала, да только лишь сильнее пугая их этим. Потом с Сорокой на пару принялся бегать по двору, хлопая по пустым ладоням, когда очередная кура ускользала из его хватки, пробежав между ног или увильнув в сторону. Наконец он изловил первую — громко ухнув, Извор плюхнулся в самую гущу, сверху, прижимая собой к земле трепетный комок.

Сорока, звонко смеясь, стояла в возле поилки, рядом с которой с перевязанными ногами уже бились несколько пар курей, держа вверх тормашками ещё одну.

Смех Сороки был настолько заразителен, что Извор, прижав к груди свою квоху, и сам еле сдерживался, представляя это зрелище, свои корявые и нелепые телодвижения во время всей этой курьей охоты. Сначала он засмеялся тихо и почти не слышно, его плечи слегка потрухивало, а глаза превратились в две узкие щёлки, а потом, не выдержав, громко и раскатисто захохотал. Ещё больше Сорока залилась смехом, когда Извор, недоуменно вытянув лицо, принялся вертеть бездыханную птицу — от такой тяжести свалившейся на неё, шея курицы не выдержала и верно свернулась— та не подавала признаков жизни. Сорока голову запрокинула, не выдерживая столь потешного вида дюжего ратника, и без остановки смеялась, обнажив свои белые зубки, растянула алый пухлогубый рот, засветилась глазами, расплёскивая из своих голубых, прозрачных озёр безудержное озорство, какое-то тёплое и родственное, и от этого Извору на душе тепло стало. Не злодейка она вовсе, просто Кривда её запутала. Замер остолопом, а смех знакомым кажется.

- Извор, - окликнул кто-то из кметей, - тебя воевода кличет.

Молодой боярин в долю времени переменился в лице и , стерев с него свою весёлую беззаботность, буркнул под нос:

- Принесла нелёгкая,- но громче выкрикнул,- чего пришёл?

- Говорит, обсудить вылазку,- и добавил расплывшись в улыбке,- там ещё сестрица твоя, Любава, пирогов передала,- помахал перед носом надкусанным пирожком, - твои любимые — с яйцом и щаве́лем.Они с Нежданой главные мастерицы пироги ставить.

Извор раздражительно крухнул. Отца вовсе видеть не хотелось, а воеводу игнорировать нельзя.

7. Хозяин перстня

Сторожевой разъезд с удивлением переглянулся, когда тугие косы высыпались из под шапочки с заострённым концом, которая от удара упала и откатилась в сторону.

- Ба, девка?! Как пить дать, девка!- воскликнул Ель.

- Полюбовники, что ли ?!- предположил набольший, горой нависнув над половчанкой и с интересом рассматривая нежные черты лица.

Та дико зарясь по сторонам, засучила ногами взрывая пыль, пытаясь подняться, но от торопливости и испуга не могла даже отползти.

- Отпустите нас,- умоляюще выдохнул пленный, семеня на коленях между дружинниками. - Мы ничего злого не замышляли. Просто укрыться хотели в ваших землях— рассвет скоро — говорю же, погоня за нами — они бы к вам не сунулись. Я и откупиться могу — у меня в Ельце двор большой и братья есть. Скажите сколько — в обиде не оставлю. Лишь бы до родных земель добраться.

- Вежи покажешь, тогда и отпустим?- реготнул Борис.

Пленный замялся на девицу поглядывает, та испуганные глаза округлила, головой в разные стороны крутит, косами землю метёт.

- Гляди-ка понимает, - заметил Ель.

- Не уж-то от мужа бежишь?! - набольший за шкирку ту схватил, к себе притянул, липким взглядом в неё уставился.- Не бойся — я тебя к нему назад отправлю, и полюбовничка твоего в придачу,- мерзко осклябился, на того через плечо кивком указав. - Ну, кто он? Бек что ли али...хан?

- Не скажу,- прошипела половчанка, и складывая свои губы в трубочку, плюнула ему в лицо.

Тот от неожиданности зажмурился, широкой ладонью отёрся и ею же пощёчину звонкую отвесил, что у девицы заплетённые в косах кольца звякнули.

С утробным рыком, собрав все свои силы и подкрепив их жгучим желанием оградить девицу, северский поднялся на ноги. Кинулся к ней, оттолкнул боком голову разъезда, и закрыл собой свою возлюбленную.

- Не бойся, всё будет хорошо, тебе ничего они не сделают, если признаюсь, - шепнул ей, и глаза свои светлые так прикрыл, словно успокаивает.- Клянитесь, что не тронете её! - выкрикнул, когда его попытались сдёрнуть с девицы.

- Брат убьёт тебя! - закричала половчанка, видя, как её возлюбленного оттащили и принялись ногами охаживать со всех сторон.

- Ты, сучий потрох, ещё и клятву требуешь! Ты за подстилку степнякам продался, гнида!- Борис со всего маха пнул северского.

- Брат кто? - не отступал от своего намерения голова разъезда.

Не дождавшись ответа, завалил её на живот, и придавил к земле, заступив коленом на спину. Перехватив горло степницы лишь единой рукой, а ему хватило и одной руки, чтоб сжать тонкую шею, не давая вздохнуть, процедил сквозь стиснутые зубы, склонившись к её уху. - Если не скажешь, кто твой брат, его будут бить пока не сдохнет.

Удерживая рукой её голову, он заставлял степницу смотреть в свете восходящей луны, которая явно запоздала и тусклым сиянием робко прогоняла чернильность тьмы, на избиения своего возлюбленного. Половчанка что-то мычала, обращаясь к северскому, а тот злобно рычал, осознавая всю свою немощь перед тремя дружинниками — двое держали его под связанные за спиной руки, а Борис бил крепко и размашисто, выбивая правду.

- Ты паскуда к половцам переметнулся, ещё в добавок эту погань в земли наши вёл,- прошипел он. Остановился, разминая сбитые костяшки. - Больно по нраву пришлась?! Не уж-то сладка́ так? А? Может мне тоже попробовать?

- Только посмей,- изловчился северский, одним движением вырвался из удерживающих его рук, но тут же был осажен на место. Борис, опешив от неожиданности и такой наглости, повалился навзничь и закубылявшись не сразу смог подняться.

​​- Ах ты, гнида северская,- прошипел Борис, доставая из-за голенища свой нож — над головой пленного блеснул клинок, но не обрушился. - Вадим, держи его,- прозвучало коротко и хладно.

Борис встал сзади, придавив ноги северского, не давая и шевельнуться, зажал его голову в локтевом хвате, что она оказалась в крепких тисках. Пленный хоть и сопротивлялся, но его силы были уже на исходе, и лишь мелко колебался, пытаясь увернуться. Дюжий полянин медленно поднёс нож к покатом лбу северского и также медленно провёл остриём по нему, испытывая невообразимое упоение, видя, как лицо того перекосилось от боли — пленный судорожно затрясся, лишь открыв рот в хриплом рыке. Из тонкой полосы на коже, следующей за остриём, засочилась рудица, заливая глаз и щёку. Нож шёл медленно, было слышно даже мерзкий скрежет булата по кости. Провалившись в глазницу, пропал в его глубине. Северский дёрнулся и взвыл. Где-то вдали отозвались волки.

- Ну, брат кто? - Борис спросил у обоих сразу. - Или мне выколоть и второй? Или...- кивнул в сторону девицы, обращаясь к северскому, который бессильно повис на руках Вадима и протяжно рычал.- Или отнять и у неё глаз?!

Стряхнув кровь с клинка, оглянулся на половчанку, наслаждаясь её видом. Злобно ухмыляясь, направился к ней ощущая себя хищным зверем, загнавшим трепещущую лань.

- Кыдан, - простонал северский, заливаясь кровью, глотая её и отплёвываясь ею. - Кыдан— её брат.

- Нет!- испуганно воскликнула та. - Брат убьёт тебя!- брыкалась, пытаясь скинуть с себя на́большого, но замолчала от оглушительной затрещины.

Все замерли. Только половчанка продолжала извиваться под головой разъезда, что-то жалобно вереща, да северский пытался посмотреть на неё единым глазом.

8. Анчутка

Сенные девки через силу сдерживались, чтоб не скривиться от отталкивающей вони исходящей от их хозяйки и тем самым выказать неуважение к ней. Они даже не морщились, всем своим видом пытаясь делаться невозмутимыми. Пока те старательно натирали кожу боярской дочери щёлоком, а волосы обильно промывали различными отварами, Любава безучастно уставившись в одну точку, припоминала свою встречу с анчуткой. Зачем пришла и чего хочет от неё? Решила помучить напоследок, узнав, что венчание скоро? Анчутки эти хитрыми бывают — личиной, кого в живых нет давно, обрящутся да давай стращать, тем и питаются. Отстанут лишь когда в сласть страхованиями жажду свою утолят или с собой кого из живых не прихватят. Дули отлично их успокаивают. Вот так заплетённые в кулачок пальцы выставишь — в миг вся нежить силушку свою и теряет.

Любава была выдернута из своих раздумий негромким звуком сдерживаемой рвоты — одна из девок всё-таки не стерпела и, сглотнув подкатившую тошноту, виновато опустила глаза, заметив на себе едкий взгляд хозяйки.

- Милка, ты чего?- беспокойным шёпотом её одёрнула подружка. Та, омыв лицо водицей вновь, принялась за свою работу.Только Любава теперь не сводила своего пристального взора с неё, буравя ту, казалось, насквозь.

Вскоре бледная кожа Любавы была вновь чиста — порозовевшая и распаренная, она приятно пахла, а волосы, выполощенные несколько раз и высушенные посконницами, были заплетены в тугую косу. Когда в предбаннике девки суетливо крутились вокруг своей молодой хозяйки, обряжая её в чистые рубахи, Любава повела носом принюхиваясь и брезгливо сморщила свой маленький нос.

- От кого это смердит?! - возле Милки задержалась. - Мерзость. Словно в скорняжной слободе была,-тихонько процедила не сводя с той своих ледяных глаз. - Как посмела?! Начинайте всё заново — эта дрянь меня своими руками трогала.

Милка взор растерянный потупила, в сторону отошла. Девки исподлобья переглянулись, но послушно принялись ту вновь раздевать, затапливать каменку, таскать колодезную воду.

- Чистая ведь, - забурчала Милка, занося в баню полную бадейку. - Только воду изводить.

- Тссс,- шикнул кто-то на неё.

Только молодая хозяйка уже услышала. А Милка взвизгнула, когда черпалом получила по спине.

- Ах, ты дрянь такая! Перечить удумала,- залютовала Любава.

Колотила ту Любава нещадно, куда придётся: по рукам, по плечам, по спине. А бедняжка голову прикрыла в угол загнанная, вскрикнула, верно удар по пальцам пришёлся, к груди ладони прижала, да по лицу и получила, что упала от удара на четвереньки. Рядом и черпало грякнулось — Любава швырнула его, совершенно потеряв к девке интерес.

- Ещё кто-то желает?- зырит на остальных с высокомерием, с одного раскрасневшегося лица на другое свой ярый взгляд переводит.

- Виновата,- еле слышно проговорила Милка поднимаясь с колен, а из носа кровь хлещет на белоснежную сорочицу. - Помилуй, хозяюшка, — виновата.

- Что?! Виновата, говоришь?! Прочь пошла,-с пренебрежением, обратилась к окровавленной девке. - Иди свои пожитки собирай.

- Зачем ?- в миг у сенной разум прояснился, а руки дрожат — не уж-то продать решила?

- Мы тебе с матушкой мужа сыскали. Давно уж. Сказать кого? Догадайся! - просветлела очами и звонко в ладоши захлопала, подпрыгивая на месте,- за Некраса, скорняка. Вы с ним одна пара!

- Любава, хозяюшка, смилуйся надо мной,- руки к той протянула и вниз упала.- Так он же пентюх (толстый и потный), к тому же и брыдлый ( вонючий).

- А тебе в самый раз будет, - отрезала, в миг опять надменностью образившись.- Ты верно со стола Военега пирогов переела, смотрю раздобрела, да и обнаглела в край! Иди, приданное своё собирай! Уберите её с моих глаз,- лениво рукой на ту махнула, не имея к той милости.

Её, когда-то милые, подруги волоком тащат, не смея хозяйке своей перечить. Та верещит, пощады просит. Только не было у Любавы такого порядка, чтоб прощать. Не было в её сердце ни милости, ни сострадания.

Ещё с годину (час) Любава в бане пропадала. Умаялась. Кваску на ржаной муке выпила да и к матери своей направилась. Звеня своими усерязями, поднялась по высокой лестнице в хоромы. А та в светлице, как обычно сидела вышивку золотой нитью творила. Перед ней Милка на коленях стоит, узелок в руках теребит, милости для себя просит. Выпросит ли?

- Смотрю, удумала ты, слово какое мне сказать ? - говорит Неждана ладно, что шёлковые нити, которые в узор ложатся ровно и гладко.

- Матушка, так это только за то, что она больно покладиста в опочивальне мужа твоего,- Любава уселась рядом с боярыней, Милку проедом оглядывая. - У неё голосок прорезался от того, что он подарками её одарить вчера соизволил— ленту алую, да пряник в шёлковом платочке,- собрала видно сплетни, для этого и в бане задержалась.

- Покажи,- с интересом Неждана на узелок взглянула, а та его к себе прижала — не даёт.

Только бабы-то посильнее девицы будут. Пальцы тонкие разжали, да и все её скудные пожитки на пол вывернули. Боярыня рамку в сторону отложила, носком бархатных сапожек от себя вещицы Милки отпихивает. А вскоре и платочек шёлковый двумя своими пальцами изнеженными взяла — ключница передала. Узнала его Неждана — сама вышивала, каждый стежок с любовью укладывала, каждый оберег с заговором наносила. Ножницы взяла да и искромсала на мелкие кусочки.

9. Анчутка (часть 2)

Неожиданно конь, в чьей тени Сорока всё это время пряталась, мотнул своей огромной головой и плоскими зубами прикусил руку убийцы, да так дёрнул, что брыдлый в сторону отлетел и бочиной о стенку со всего маха грохнулся. Пока он с мягкой подстилки поднимался и нож выпавший в соломе искал, Сорока спохватилась да наутёк — от такого борова лучше бежать, чем силой мериться. Далеко не убежала — брыдлый наперерез. Настиг и, верно желая из той жизнь выдавить, в тисках сдавил, словно не руки у того, а медвежий капкан— не выпростаться.

Чувствует Сорока, что от земли оторвалась — столь высоченный амбал был — повисла на его руках. Закричала, а из сдавленной груди свистящий сип вырвался, дыхание от того ещё сильнее спёрло, вздохнуть более не получается, только и остаётся, что ногами дрыгать. Ещё немного и рёбра точно все переломятся. Головой размахнулась, да тому прям в подбородок зарядила. Раз, второй — у самой аж в ушах затрезвонило. А нет — это кони вырваться пытаются. Да куда там? Огнём уж все денники объяты — крышу и столбы с ненасытностью языками пламенными лижет.

С третьим ударом брыдлый тиски ослабил, пошатнулся, головой тряхнул, в чувства приходя. Сорока от себя плечом убийцу своего толкнула, что тот, не удержавшись, навзничь и упал, да под копыто жеребца угодил. Конь прям на лицо его заступил задней ногой, что разом брыдлый и издох.

Сорока уж из денника выбралась, сквозь сизую пелену дыма по широкому проходу наружу идёт к открытым настежь воротам. И кто их интересно знать открыл? Вот кто — травница — Сорока беглым взглядом выхватила удаляющуюся фигуру в мятле. Вскоре на подворье начали выползать из своих клетей дворовые, продирающие слипшиеся от сна глаза. Они даже не сразу поняли, что в конюшне пожар и остолбнями, разинув рты, любовались огненным танцем.

Одуревшие кони, не в силах выбраться самостоятельно, звали на помощь людей, а те всё не шли. Вернее пытались подойти, да страх за собственную жизнь пересиливал. Наконец, согнав сонное оцепенение, они, выстроившись цепочкой, начали подносить воду в бадейках, не в силах слышать истошные вопли верховых.

Боевые жеребцы, бесстрашные в бою, теперь обезумевшие от ужаса, широко раздували ноздри, втягивая ими едкую гарь. От дыма слезились их большие глаза, которые они выпучили, что были видны белки́, а по шерстистый щекам текли слёзы. Они остервенело бились копытами о доски в своих денниках: одни ломили грудью двери, иные метались и испуганно ржали.

Единый только, караковый, что поначалу который Сороке показался даже вороным в чернеющем беспросветностью его укромном, самом дальнем деннике, с окровавленным копытом, выбежал следом за Сорокой и, беспокойно фыркая понёсся куда-то, сам не разбирая дороги, лишь подальше от этого места. А потом вроде как сообразил, что своих бросать не гоже — к Сороке подошёл шею вытянул и ей прям в лицо тёплой волной выдохнул, хлопая губами — мол, своя.

- Давай поможем, - дыхнула тому своим воздухом в ответ.

Сорока без раздумий на того с земли вскочила, а конь не низкий был — в холке её выше, больше чем на голову. Пояском своим под шею лошадиную, вместо повода взяла, ногами под бока держит, рукой по плечам массивным бьёт — зашагал куда ведёт, послушно в запалённую конюшню вбежал.

Дворовые ахнули — встала за верховым с его всадницей огненная стена.

- Тушите, окаянные,- гаркнул с крыльца наместник.

Олег, сам к конюшне несётся, на ходу рубаху стягивает, мощные плечи оголяя, бадейку схватил да на вороти́ны разом всё содержимое выплеснул. Только в сторону успел принять, как первый из конюшни выскочил. За ним толкаясь ещё две гнедки. Бегут и остальные кто по одному, кто в паре, да друг за дружкой, от людей в стороны шарахаются, и по подворью огалтело носятся, но счастливые — живы!

Грохнуло что-то внутри, кровля видно или балка какая упала, на долю времени огонь притих пришибленный воздушной волной. Замерли дворовые. Олег сам уже намерился в конюшню кинуться, да дружинники подоспевшие не пустили.

- Гостомысл, пусти! - руки сотского с себя срывает.

- Верно прибило её,- тот пытается наместника урезонить

- Да она ж на Лютом была — дар княжий,- прорваться сквозь живую стену хочет.- Коли князь прознает, что конь пал, да в мирное время, не сдобровать мне! Я когда на сечи с ним бывал, за него более, чем за себя беспокоился!

Только смирившись со смертью княжего дара, да подумав, что чернавку Морана к себе взяла, как конь караковый, грудью своей пробивая хмарную завесу, подёрнутую огненными космами, да ногами ту разодрав, на полном ходу выскочил.

Шерсть искрится, хвост подпалённый к верху задрал, под своей наездницей гарцует, пляшет довольный, а она по шее того гладит, посвистывает тихонько. Сама в саже перемазанная — не судьба ей видать в чистом ходить.

- Живая девка,- хмыкнул сотский.- Гляди-ка, она и твоего коня в раз приманила. Послушным стал, что теля на поводке.

- Как звать, напомни,- к Гостомыслу обратился, даже не глядя на того.

- Сорока.

- Сорока, говоришь? - наместник исподлобья на неё косится. - Хороша девка. Она мне ещё при первой встречи по нраву пришлась, а теперь ещё больше,- тянет голосом, да всё в ней примечает, но лишь один вопрос его мучает.

Ближе к ней идёт, а конь его верно решил хозяина переменить. Встал в стойку, на все четыре ноги массой давя, уши торчком, хвост задрал — полная боевая готовность. Олег к нему руку свою тянет, а тот бочком развернулся — мол, ещё шаг и кому-то мало не покажется.