Ангел-хранитель

Глава 1. Соня.

Ты в каждом моем шаге.
Бывает путь заводит в никуда,
Рисуя не прямые, а зигзаги.
Ты есть. И ты со мной всегда.

Ты есть. Когда легко и сложно.
Я жизни улыбнусь, ведь ты со мной.
И станет невозможное возможно.
Ты Есть. Ты Ангел и Хранитель Мой!

О. Козловская.

Впервые я увидел её, когда мне было 13, а ей 8 лет. Её привезли в наш детский дом. И глядя на неё это было очень странно. Почему странно? Как сказать более доходчиво? Вот, например, я. Меня вообще нашли на помойке. А как ещё можно было назвать тот бомжатник, где моя непутёвая мамаша меня произвела на свет? Реальная помойка. Разница с привычной помойкой, там под открытым небом, где мусорные контейнеры стоят или мусорный полигон, но всё равно под открытым небом. Моя помойка, где я родился, имела стены и даже крышу. И всё. Остальное помойка. Я бы там, наверное, и сгинул, а потом мёртвое тельце просто куда-нибудь выкинули бы или скормили бродячим псам, чтобы избавится от всяких следов лишнего человечка, но спасибо бдительным старушкам со двора, которые забили тревогу, когда моя мамаша появилась во дворе без живота. В бомжатник нагрянули из органов опёки с милицией, тогда ещё была милиция, это потом она стала полицией. Я был ещё жив. Правда весь синий, завернутый в какие-то грязные, заляпанные кровью тряпки. Маманя рожала меня дома. Меня успели довести до больницы. Я очень хотел жить и моё ещё маленькое, новорождённое тельце отчаянно боролось. Я никогда не знал, кто мой отец. Но был благодарен ему в одном. Он мне дал хорошие гены. Возможно он тоже стал бомжом, или ещё как, но они с моей маманей схлестнулись и, в итоге, родился я. Я всегда отличался железным здоровьем. В 13 лет, несмотря на недоедания и вообще на не совсем хорошую кормёжку, я ростом и телосложением был как 15-ти летний. Был худой, но жилистый. Так что с самого рождения я не знал, что такое семья. Мало того, я даже не знал, что такое дружба, так как был нелюдим и ни с кем не дружил. Это во мне сохранилось и потом, на все эти годы. Я никого не любил и ни с кем близко не сходился. Я словно закрылся от всех, отрастил непробиваемую броню. Был злопамятным и жёстким. Милосердие мне было не известно. Жалость, сострадание... Чушь. Каждый сам за себя. Человек человеку волк. Я не был конфликтным, я как бы давал окружающим сигнал, не лезь ко мне и проблем не будет. Пролезешь, затронешь, не обижайся. В детском дома дрался до кровавых соплей. Потом сделал себе заточку. Меня били и били жёстко, так, что я потом отлёживался несколько дней и всем было плевать на это. Даже попить не давали. Но организм мобилизовывался. Я вставал. Сначала пил воду. Потом уже шёл за пайкой, так мы назвали то, чем нас кормили. Мне было плевать, что есть. Главное, чтобы это было съедобным. Даже то, что можно найти в мусорном контейнере, всё шло в ход. А уж стрёмную кашу, которой нас кормили, это вообще шло за изыск. А потом я мстил. Мстил безжалостно. В 9 лет, я одного своего обидчика, которому на тот момент было 14 лет убил заточкой, пробив ему печень. Второй остался живым, но с дыркой в брюхе. Меня определили в спецшколу, но не в ту, где учатся нормальные дети с углублённым изучением английского, французского или с математическим уклоном. Нет. В спецшколу для малолетних преступников, которые не достигли возраста уголовной ответственности. А это фактически тюрьма. Но через два с половиной года меня вернули назад в детский дом. В тот же самый. Почему так сделали, я не знаю. Но факт остаётся фактом, меня привезли назад в детский дом. Я, если честно, очень этому обрадовался. А то там был совсем край. Когда меня завели в детский дом и на меня пялились воспитатели и малолетние ублюдки, я им всем злорадно усмехнулся. Промолчал, но дал понять, что я вернулся. И заточка моя тоже вернулась, правда у меня её тогда не было, но я её сделал очень быстро. Почему меня не убили тогда самого, не знаю. Наверное Фортуна всё же сжалилась надо мной. Я не знаю, может быть где-то и были детские дома очень хорошие, где дети жили более-менее хорошо. Где не воровали, где детей не использовали. Уверен были такие дома, но только не наш. Я знал, что старших девочек, которым исполнилось 16 и 17 вывозили на так называемые банные дни. Я даже знал куда. В один элитный банный комплекс, где они ублажали старпёров из числа ублюдков с толстыми кошельками. На этом зарабатывал директор и его шайка. Позже полиция сработала, наконец так, как положено. Всех накрыли. Я подозреваю не без участия чекистов. Директор и его поганое окружение было арестовано и им влепили ну очень серьёзные сроки. Попались и многие так называемые слуги народа, которые там развлекались с детдомовскими малолетними девочками. Последовали отставки и даже тюремные сроки, так как следствие обнаружило видеофайлы с развлечениями с детьми. Да, такое было. Но были и те, кто отскочил с минимальными потерями или вообще без потерь. Но это ладно, это будет потом. Самое главное, это то, что когда я вернулся, меня никто не трогал. Наш детдом был такой, что до рейда полиции сюда ссылали детей алкоголиков, круглых сирот, детей бомжей. Короче, детей из очень плохих или никаких вообще семей. За которых никто не встрянет, если что,..

Ещё до того, как меня отправили в спецшколу, я сделал дырку в заборе, через которую убегал на волю. Где зарабатывал себе деньги. Мыл машины, воровал, одним словом добывал средства на пропитание. Вернувшись я продолжил это.

И вот, спустя полгода, после того, как я вернулся из спецшколы, к нам привезли девчонку. Она, в отличии от остальных, была такая вся ухоженная. Чистенькая, с белокурыми локонами. В красивом платье с меховой игрушкой. Игрушка была красивая, мишка. Я видел, как она смотрела на всех окружающих. Она была испугана. Слёзы текли по её алым щечкам. А я смотрел на неё и удивлялся, неужели такие есть? Она была как ангел. Я таких видел в книжках. Воспитатель сказала, что её зовут София и что она теперь будет жить с нами. Когда воспитатель ушла, оставив её с девчонками, одна из них, по кличке Метла, подошла к Софье и отобрала медведя.

Глава 2. Разлука.

Мой Ангел крыльями взмахнул,
Меня обнял и упорхнул.
Оставил, чтоб я стал мужчиной,
Его незримой половиной.

Как только птицей обернусь,
К тебе, мой Ангел, возвращусь.
Zay...

Постепенно, с моей помощью, Соня освоилась. Перестала плакать, вспоминая свою маму. Бегала за мной хвостиком и неизменно со своим мишкой. Его она никогда не выпускала из рук. Не знаю почему, я за неё вступился, а потом не стал гнать от себя. Ведь я по жизни был одиночкой, ни с кем близко не сходился. И даже когда я раздражался, на какие-то её действия, то ничего ей не говорил, только морщился, но молчал, хотя во всех других подобных случаях и с другими детьми я мог высказаться, причём очень даже не приглядно, используя нецензурные выражения. В вот в отношении Сони нет.

Вообще, Сонька оказалась большой аккуратисткой. Не терпела грязной одежды. Никогда не ходила с неприбранными волосами. Всегда по утрам их расчёсывала и заплетала косу. Когда я спросил её, зачем она её плетёт, можно просто конский хвост сделать или подстричься коротко, как почти все наши детдомовские девчонки, Соня ответила мне, что это не прилично. Что девочка должна быть с длинными волосами и обязательно с прибранными. Она научила меня плести косу и потом уже требовала от меня, чтобы я ей заплетал. Я и заплетал. Мне даже нравилось это делать. А ещё расчёсывать её густые белокурые волосы. Мы убегали с ней часто через дыру в заборе. Гуляли по городу. Мыли с ней машины. Или она просто сидела где-нибудь, ждала, пока я заработаю деньги. А потом мы шли в закусочную и я её кормил.

Как-то недели через три, как она оказалась в нашем детдоме, утром я её не увидел за завтраком. Подошёл к Метле.

- Сонька где?

- А что?

- Я тебе, Метла, вопрос задал? Где Соня?

- В умывальнике. Платье своё стирает. Тоже мне чистюля. - Метла засмеялась. - Её порцайку уже съели.

Я криво усмехнулся в ответ.

- Правильно, Метла. Не всем же быть такой чухной, как ты. А порцайку свою засуньте себе в зад. - Сплюнул на пол и пошёл в умывальник. Там Соня действительно стирала своё платье, стоя в одних трусиках. Увидев меня, застеснялась.

- Макс, я не одета. - Сказала она покраснев.

- Ты в трусах, этого достаточно. Что ты делаешь?

- Платье стираю. Оно у меня грязное.

Я понаблюдал, как она стирала. Покачал головой.

- Ты раньше стирала хоть раз? - Спросил её.

- Нет. У нас с мамой машинка стиральная была.

- Дай сюда. - Забрал у неё платье. Стал сам стирать. Соня присела на табуретку. Смотрела на меня, взяв в руки своего мишку.

- Смотрите, Макс Соньке шмутки стирает. Жених! - Засмеялся кто-то из детей. Но я и ухом не повёл. Мне было наплевать на чьё-то мнение.

- Макс, может ты Соньке и трусы постираешь? - Услышал я голос Метлы. Та стояла при входе в умывальник.

- Надо будет и трусы ей постираю. Чего уставилась? Чего смотрите, уроды? Цирк бесплатный увидели? Дёрнули отсюда, быстрее. - Рявкнул в ответ. Метла фыркнула и ушла. За ней все остальные. Платье я ей выстирал. Повесил сушиться. Велел ждать здесь, в умывальнике. Сам пошёл к воспитателю. У Сони воспитателем была здоровенная бабища с бородавкой на левой щеке. Сука та ещё. Лидия Палновна, как её тут звали. Я её так не звал. Я вообще никого из воспитателей и всех остальных из персонала детдома по отчеству не звал.

- Тебе чего, Родионов? - Спросила она, когда я подошёл к ней и стал буровить её взглядом.

- У Лебедевой сменки нет. Ей сменка нужна.

- А что ещё надо?

- Ничего больше. Но сменка у неё должна быть.

- У неё платье есть. Кстати, Иваныч, - обратилась воспитатель к стоявшему рядом завхозу, - у девчонки платье хорошенькое. Хотела для своей дочки его забрать.

- А ещё чего? - Тут же среагировал я. - На какую дочку? Там не платье надо, а балахон, чтобы жир прикрыть.

- Чего? - Воскликнула воспитатель.

- А то. На твою дочку, только ангар от дирижабля пойдёт. Всё навороваться не можете. Когда вы нажрётесь?

- Но ты, Родионов, не хами. - Тут же встрял завхоз. - Много воли взял, змеёныш.

- А то что будет?

- В карцер сядешь, сучонок.

- Испугал ежа голой жопой.

И воспитатель, и завхоз смотрели на меня с ненавистью. Я только усмехнулся им в ответ. Меня побаивались даже взрослые. Тогда, после того, как я зарезал одного из воспитанников, детдом замучились проверками. Директор с кодлой на долго затихли и еле сумели отбиться от проверяющих. Давали на лапу, плюс подключились покровители из числа любителей несовершеннолетних девочек. Но на ус намотали. Директора предупредили, что если ещё косяк подобный его самого зароют где-нибудь. Поэтому меня, после того, как я вернулся, старались не трогать. Ждали, когда мне исполнится 14, чтобы упрятать за решётку окончательно, за какую-нибудь кражу.

Пална взглянула на завхоза.

- Дай ему сменку.

Пошли с толстым ублюдком на склад. Там была, в числе прочих и детская одежда, которую покупали на выделяемые деньги от государства и пожертвования от добрых "самаритян", как я их называл. В основном там была всякая лажа, но имелась и хорошая, в которую нас одевали к приезду какого-нибудь деятеля перед выборами в депутаты. Или перед проверкой. На лажу я смотреть не стал, хотя завхоз указал мне, где брать. Но я взял оттуда, где хранилась хорошие вещи.

- Ты чего берёшь? Это не трогай.

- Вон то говно сам надевай. А я возьму вот это. - Взял спортивный костюм и пару кроссовок. Когда повернулся к завхозу, у того от ненависти аж зубы скрипели. В его руках был металлический прут. Я криво усмехнулся.

- Ну давай, избей меня, чтобы я в больницу попал. Или забей насмерть, что ещё лучше. - Я подошёл к завхозу. - А если в больницу, то я выйду оттуда, а тебя, ублюдка толстого, вечером, когда домой пойдёшь, к своей ублюдочной семье, в темноте прирежут.