Антоновка

Пролог

Мне бы жизнь свою, как кинопленку,
Прокрутить на десять лет назад,
Чтобы стала ты простой девчонкой
Чистой-чистой, как весенний сад.

Владимир Маркин

Чтобы собрать вместе всю семью, нужно пожертвовать одним её членом. На свадьбы приходит гораздо меньше людей, чем на похороны. Да и кто сейчас эти свадьбы отмечает? Сходили в загс, шлёпнули печать, в лучшем случае посидели в кафе. А похороны… всегда повод собраться, принести чемодан воспоминаний и немного нового себя. Похороны нельзя пропускать, с ушедшими принято прощаться, даже если до этого годами не напоминали о себе и не звонили.

Яблоневый сад благоухал, даже Олина яблоня зацвела. Тонкая, изящная, опушённая белоснежными цветами. Неудивительно, что Настёна остановилась именно у этого дерева и обняла его рукой, как подружку за талию. Настёна? Уже Анастасия Михайловна. Когда только успела повзрослеть? Была же непоседливой и мечтательной девочкой, вечной почемучкой, а теперь серьёзная дама, дважды мама.

Василиса Александровна вздохнула. Надо же, сколько людей собралось, хоть бы васильки не вытоптали. Хорошо, что не плачут. И не надо. Витя не любил слёз, да и смерть не была неожиданностью, он всю зиму болел и порой сам её торопил. Сегодня в саду на одну яблоню станет больше. Дождаться бы яблока, это воспоминание для неё и, скорее всего, о ней. Может, это их встреча или рождение первого ребёнка, рыбалка на заре, а может, что-то тайное и знать ей это не положено.

Как только вокруг молодой яблоньки примяли лопатой землю, повисла густая смолянистая тишина, пропитанная медовым ароматом. Выглядели все одинаково задумчивыми — дышали дурманом цветущих деревьев. Сад с годами заметно вырос, это не плохо и не печально. Скорее, правильно. Из земли пришли, в землю вернулись и оставили после себя память.

На одной из веток Олиной яблони басисто закаркал грач, Настёна встрепенулась, выпала из задумчивости и повела плечами, сама в эту секунду похожая на птицу, только не грача, а, скорее, зяблика. Неприметная серая пташка. Почему-то вспомнилось, как Тихон назвал её помощницей иллюзиониста.

Когда-то давно она водила среднего внука Тихона к психологу. Добрая тётя работала при школе и была большая выдумщица, правда, психологом оказалась не очень хорошим, ничем не помогла. Дала как-то любопытное задание: сравнить членов своей семьи с животными, растениями или явлениями. Он тогда почти сразу подобрал для братьев и сестёр метафоры, на первый взгляд нелепые и чудные, но сейчас спустя столько лет они пришлись впору, как одёжка на вырост. Василиса Александровна снова оглядела собравшихся родственников, вспоминая, какими их увидел двенадцатилетний Тихон.

Арина — Рэмбо. Не герой из фильма, а кот. Был у них такой драчливый дворовый котяра с порванным ухом и кривым хвостом, злой и внезапный, даже собственных котят чуть не съел. За рыбий хвост мог руку откусить, воровал у соседей копчёную колбасу и сражался с собакой за куриные кости.

Вероника — «Красный крест». Тогда это сравнение показалось неуместным и странным, а сейчас она тот ещё волонтёр по жизни, вечно кого-то спасает. Что ни муж, то алкоголик или игроман. Вероника даже хобби выбрала под стать — постоянно собирает макулатуру, организовывает благотворительные мероприятия, будто пытается заглушить одиночество важными делами и отмолить чужие грехи.

Алексей — Тарзан. Первый, заметный, не такой, как все. Среди всех обезьян, самая белая обезьяна. Умный, благородный вожак. И всё у него складно и гладко. Бизнес, семья, даже машина самая новая и дети отличники. Для него быть лучшим естественно и, кажется, не стоит ему никаких усилий. Рядом с ним хочется выпрямиться и вспомнить свои достижения. Он, как ни странно, не подавляет.

Оля — песня. Грустная песня на чужом языке. Так никто и не смог перевести. Разве что Настя. Она знала слова и теперь единственная помнила мелодию.

А сама Настёна — помощница иллюзиониста. Подаёт инвентарь, отвлекает, но всё внимание публики направлено на фокусника, он главная звезда. Так было и с Настей. Маленькая, неприметная. Посмотришь — взгляд не зацепится. О чём думает, из-за чего переживает? Себе на уме. Из всех внуков только с младшенькой Настей Василиса Александровна не нянчилась и не прикипела к ней, полюбила, но как-то поверхностно, да и в няньки Настёне назначили старшего брата, тот, правда, быстро поделил обязанности с Филиппом.

Взгляд снова прошёлся по саду и остановился на высокой фигуре в чёрном. Филипп тоже пришёл. Кроме него посторонних не было. Да и какой он посторонний? С детства не разлей вода с Алексеем. И Настей. Хвостиком за ними ходила, чуть ли не с рук его ела, в глаза заглядывала.

Василиса Александровна нахмурилась, проследила за взглядом Насти. Та смотрела на Филиппа. Не тайно и не мельком, прямо и с вызовом. А он не смотрел, но взгляд явно чувствовал. Подобрался, плотно сжал губы и нахохлился. Вот он грач. А она всё-таки зяблик. Не пара они. И никогда не были. Десять лет — вроде небольшая разница, но в их случае огромная. Он её в коляске катал и бегал за смесью на молочную кухню. Он для неё — всё, она для него — младшая сестра лучшего друга.

Яблоню посадили. Василиса Александровна осталась в саду одна, наедине с молодой ещё яблонькой, тонкой, но уже похожей на её Витю. Она дождётся яблока, обязательно дождётся, а пока узнает, что там случилось у Настёны, почему та приехала без старшего сына и, кажется, намерена остаться в Славянске навсегда. Вот так спустя столько лет выпала возможность познакомиться с младшей внучкой и узнать, что творится в душе у помощницы иллюзиониста, когда все смотрят на звезду представления.

1 глава. Не волнуйтесь, тётя

Ой, напрасно, тётя,

Вы лекарство пьёте

И всё смотрите в окно.

Не волнуйтесь, тётя,

Дядя на работе,

А не с кем-нибудь в кино.

Группа «Весёлые ребята»

1987 год

Что за уродище! Хуже новорождённых детей только розовые крысята и болотные головастики. Хотя нет, не хуже. Лучше! Уже неделю в доме не смолкает плач. Невозможно выспаться. Какой это у них по счёту ребёнок? Десятый, пятнадцатый? Сколько можно плодиться? Мне, значит, нельзя, а им можно? Неправильно говорят «рожает как кошка», рожает как Полька! А этот детёныш ещё и безымянный. Обычно они сразу их как-то нарекали: помимо «малыша» и «крохи», сразу же появлялось имя. Видимо, закончились прозвища. Ещё бы! Столько рожать.

Кошка прыгнула на подоконник, протиснулась между горшками с цветами и села рядом с облезлым лимоном. На тонких ветках висели маленькие зелёные плоды, похожие на неспелые грецкие орехи. Лимон она не любила, но не грызла, цитрусовый запах её раздражал и вызывал чихание. В основном она покушалась на пушистые листья фиалок. С каждым годом комнатные джунгли разрастались всё пышнее и пышнее. Цветы сажали в основном в старую посуду: в кружки с отбитыми ручками, чашки и отслужившие вёдра. Но с марта даже бессмертные фикусы начали увядать. Хозяйка дома их совершенно забросила.

Подняв взгляд на уставшую женщину у окна, кошка осуждающе фыркнула. Куда это годится? Пугало натуральное. Хоть бы пригладила шевелюру. Полина словно услышала её и поправила прядь у виска. На большее её не хватило. Длинная хлопковая сорочка спереди пропиталась молоком и загрубела, её давно стоило сменить на новую чистую и не мешало сходить в душ.

Плач, переходящий в визг, снова огласил комнату. Новорожденная девочка закряхтела, её лицо сморщилось и покраснело, но Полина не обратила на дочку внимания, продолжила таращиться в окно. Там за стеклом шумела жизнь. Мимо по тротуару шли юные девушки в лёгких плащах, в руках несли сложенные цветные зонтики. Они смеялись и шумно переговаривались. У них всё ещё было впереди.

— Они могут в любой момент сорваться в Краснодар на концерт «Весёлых ребят» или на море в Гагру. Я не хочу туда, но это неважно, главное — не могу, а они могут. — Она рассеянно погладила кошку, бросила взгляд на плачущего ребёнка и снова повернулась к окну.

Продолжая разглядывать вожделенную свободу, произнесла очередное имя:

— Катя?

И снова тишина, а спустя пять минут прозвучал новый вариант:

— Вера?

Кошка осуждающе покачала головой. Назвала бы уже Шестой, а ещё лучше — последней. Ещё одного младенца её кошачья натура не вынесет.

— Анжелика?

Последняя версия заставила гадливо поморщиться. Насмотрятся заморских фильмов и мучают детей. То у них Анжелики, то Хосе-Антонио. Называть нужно красиво: Сметанка, Щучий хвостик, ну, или хотя бы Мурочка, но, конечно, её имя, Селёдка, вне конкуренции.

А Полина продолжила перебирать имена, называя их вслух. После вторых родов она приобрела привычку общаться не только с кошкой, но и с техникой. Частенько доставая мясо из холодильника, сообщала:

— Ну, как оно тут охладилось? Замечательно.

Или подходила к печке:

— Что же ты так плохо готовишь? Сдам тебя в металлолом!

Младенец снова заплакал. Селёдка фыркнула. Что за непутёвая мамаша! Не первый её выводок, неужели забыла, что делать с лысыми уродцами? Голодный, наверное, или болит что-нибудь. Кошка повела носом и сморщилась: безобразие. Пора менять пелёнки. Неужели человеческий нос настолько нечувствительный? От зловония глаза щиплет. Кошка прошлась по подоконнику, цепляя хвостом хозяйку, попыталась обратить на себя внимание, но Полина не мигая смотрела на чужую яркую жизнь.

Селёдка точно знала, что Полина любит детей, а своих в особенности, но в этот раз с самого начала всё пошло не так. Роды начались внезапно. Пока скорая добралась до отдалённой улицы, затерявшейся в каштанах, Полина родила прямо на полу спальни. Скорая всё равно забрала роженицу, так положено. Но вернули будто не её, а другого человека. Весёлая хохотушка превратилась в вяленую воблу с оголёнными нервами и ведром слёз. В шестой раз материнский инстинкт не проснулся. Полина постоянно плакала, выпадала из реальности, срывалась на мужа. В итоге он стал задерживаться на работе, Поля жаловалась Селёдке, что не на работе и не на рыбалке, но кошачий нос ни разу не учуял запаха другой женщины.

Двухлетнюю Олю на себя взяла свекровь, Тихон большую часть времени проводил с конструктором или паяльником, Арина ходила в детский сад и, будучи очень самостоятельным ребёнком, ела то, что подсовывали, не жаловалась и не требовала внимания. Старшие дети не докучали, сосредоточились на окончании учебного года. Вечно шумный дом притих в ожидании, когда вернётся прежняя Полинка.

Девушки с яркими зонтами исчезли. Полина снова вернулась к младенцу и нехотя взяла на руки.

— Ассоль?

Кошка фыркнула: да хоть бы уже и Ассоль. Главное, дай уже дочке имя! Разве это сложно?

Старшего сына Лёшку назвали в честь дяди — балагура и гармониста, всех остальных «обозвали» на семейном совете, только имя «Оля» выбрала бабушка. Полина не стала спорить, имя красивое. Бабушка Василиса выделяла красивую куколку Олюшку среди многочисленных внуков, подсовывала ей самые большие леденцы и наливала кисель до краёв чашки, остальных просто любила, ровно и порой строго, а Олюшку баловала.

2 Глава. Такое короткое лето

Такое короткое лето,

Такие летучие дни!

Кончается наша кассета,

Но ты ее все же храни.

Женя Белоусов «Такое короткое лето»

1990 год

— С днём рождения!

— Поздравляю!

— С чёртовой дюжиной тебя!

Лёшка расплылся в широкой улыбке. Он обожал свой персональный праздник, ждал подарков и обязательного застолья. Именины всех Антоновых, рождённых летом, отмечали во дворе. К концу августа от регулярных танцев в траве появлялись проплешины. Со стороны соседнего дома двор ограждали высокие кедры, со стороны речной дамбы — плодовый сад, от любопытных взглядов, проходящих по улице людей, его ничего не закрывало, частенько прохожие заглядывали на огонёк и присоединялись к веселью.

Из сарая извлекали здоровенный, почерневший от времени стол, с веранды приносили два столика поменьше, составляли их и застилали тремя белыми простынями. Собирали со всех комнат стулья, правда, их всегда не хватало, поэтому на табуретки клали доски, накрытые покрывалами, и получались кустарные лавочки без спинок. Накануне пекли торт, для Лёши всегда «Наполеон» со сметанным кремом.

С раннего утра вытягивали из окна кухни шнур удлинителя и ставили на верхнюю ступеньку бобинный магнитофон. Воздух наполнялся вкусными запахами и песнями «Ласкового мая». Дядя Лёхач признавал только живую музыку и выносил из чулана щербатый потрёпанный баян. Сыграть мог что угодно, легко подбирал на слух тот же «Ласковый май», правда, пел, нарочно кривляясь, картавя и заменяя слова. Седую ночь превращал в седую дочь, а белые розы в белые козы.

Вспомнив утренние подарки, Лёша расстроился. С конца мая он намекал родителям, что ждёт от них «Электронику Им-18» или хотя бы «Электронику Им-13» Это вам не позапрошлогодний «Ну, погоди», а «Разведчики космоса». А ему подарили дипломат, пластиковый с алюминиевыми вставками, скучный и немодный атрибут натурального ботаника. Предыдущий Лёша прикончил нынешней зимой, катаясь с ледяной горки, и очень наделся, что тот не воскреснет. Он и не воскрес. Хуже! Реинкарнировался, как индусская букаха, прожившая достойную жизнь. Лёша бы предпочёл самый простой рюкзак или пакет, но только не пафосный чемодан на застёжках. Дипломат оттягивал руку, гулко и внезапно падал на пол в середине урока, годился только для драки и хранения желудей. Теперь снова придётся искать наклейки, чтобы не путать своего уродца с портфелями одноклассников и придать ему нескучный вид. Вон Филу давно рюкзак купили, не заставляют позориться, а ему снова придётся таскать этот гроб с ручкой.

Одноклассник Лёши как-то жаловался, что родился под Новый год. Нашёл из-за чего страдать! Гораздо хуже родиться в конце августа, все подарки будут полезные и важные — к школе. Туфли, сменка или чёртов дипломат! Об «Электронике» точно можно забыть. Теперь Тихон первоклашка, и всех нужно собрать к первому сентября. Аринке плевать, что на ней надето, она даже за ним брюки донашивает, а вот Вероничка точно выпросит обновки.

При детях родители не обсуждали денежные проблемы, Лёша выхватывал только хвосты фраз, но догадался, что не всё гладко. Мама снова не работала, заметно округлилась, папа приходил с работы недовольный и ссорился с дядей Лёхачем, тот хоть и был старше отца, не женился, жил в Большом доме и зарплату тратил как-то стихийно, то на новые бобины, то на белые брюки. Он тоже работал в совхозе «Сад-Гигант», в цехе, где изготавливали плодово-креплёное вино, проще говоря, бормотуху. Но сегодня на праздничном столе её не было, будто никто не знал, что дядя Лёхач таскает её тайными тропами мимо проходной и продаёт друзьям-знакомым.

Стол накрывали тем, что в избытке водилось на огороде, и курятиной во всех возможных видах и формах. Два дня назад отец привёз целую коробку замороженных окорочков. Утром их зажарили в духовке; за день в огромной кастрюле, добавив свиные ноги, сварили холодец; куриным фаршем набили перцы и накатали тефтель.

Вероничка и Арина скручивали салфетки, Лёша и Тихон украшали фаршированные яйца ягодами чёрной смородины и раскладывали шпроты на жареный хлеб. Бабушка натушила фасоли и капусты, дед Витя отвечал за щучьи котлеты и тарань к пиву, поэтому спозаранку загрузил коляску «Урала» удочками и ускакал на рыбалку.

К вечеру всё это великолепие чуть заветрилось и остыло, но выглядело всё так же аппетитно. Когда проснулись комары и сверчки, гости ещё сидели за столом, но уже не ели, в основном закусывали и выясняли, кто кого сильнее уважает, а дети ждали торт. Самые резвые пустились в пляс.

Дядя Лёхач растянул меха, выкрикнул:

— Специально для Веронички!

И запел:

Ещё немного — и слова закружит ветер,

И синим небом завладеют облака…

И все, что было между нами в этот вечер,

Слегка нелепым станет вдруг издалека[1].

Все как по команде повернулись к Веронике. Она застенчиво пробормотала:

— Ничего не специально. Между прочим, он и маме нравится, и тёте Люде.

Бабушка Василиса осуждающе покачала головой и пригрозила дяде Лёхачу пальцем. Все знали про любовь Вероники к Жене Белоусову, её постоянно дразнили, но беззлобно, при этом сами же включали его песни и, если вдруг его показывали по телевизору, звали её хоть с улицы, хоть со двора. Один раз Лёша бегал за ней к Протоке, правда, им удалось застать только конец выступления. Но он видел, как горели глаза сестры, как она затаилась, ловя улыбку любимого артиста, будто тот действительно пел только для неё.

3 глава. Перемен требуют наши сердца

Перемен требуют наши сердца

Перемен требуют наши глаза.

В нашем смехе, и в наших слезах, и в пульсации вен

Перемен, мы ждём перемен.

Группа «Кино»

1991 год

Катя нервничала. До Нового года осталось всего четыре дня, а значит, праздник она встретит старой девой. Безобразие. Двадцать два года, она до сих пор не при муже. В следующем году придётся поднажать и сводить Лёхача в загс, желательно до мая. В мае нельзя жениться, примета плохая. Охомутать Антонова беременностью не получилось. Пришлось потом выкручиваться, придумывать выкидыш и самой же себе напоминать, что ей должно быть грустно и обидно и нельзя заниматься любовью. Лёхач сразу отдалился, пошёл искать доступное тело. Наверняка к Тоньке-шалаве ходил. То-то она цвела, как клумба.

Ох уж этот Лёхач. Вредный, гулящий бабник! Но такой любимый бабник… Может, сегодня именно он придёт забирать племянницу?

Катя нетерпеливо поглядывала на ворота детского сада. Всех детей разобрали. Кроме Насти. Почти всегда за ней приходили в числе последних, и это не единожды становилось поводом для недовольства заведующей. Все Антоновы перешли в школу и возвращались домой самостоятельно, в саду осталась только Настя. Её забирали то мама, то дядя, то папа — кому было по пути. Но чаще всего приходил старший брат с Филиппом Черных. За Настю было обидно, словно в многодетной семье для неё не осталось любви и внимания. Катя приглядывала за ней, старалась чаще обнимать и всегда втягивала в групповые игры. Только Настя вряд ли страдала от одиночества. Большую часть времени витала в облаках. Что-то напевала, пританцовывала и разглядывала разводы на линолеуме. В книгах и фильмах такие девочки всегда оказываются на вторых ролях и оттеняют яркость главных героинь. Когда-то Катя сама такой была — подружкой главной героини, а потому Настю она жалела, видя в ней в первую очередь маленькую себя — недолюбленную и недооценённую.

Настя сидела тихо, болтала ногами и разглядывала мелкие снежинки. Вытянув язык, лизнула мокрую варежку. Катя тут же возмутилась.

— Анастасия, нельзя есть снег!

Настя даже не вздрогнула, будто не услышала. Так, впрочем, и было. Чем больше повышали на неё голос, тем меньше было шансов получить реакцию. Крик она вообще не слышала и не воспринимала полную форму своего имени. Странная, не от мира сего, её часто приходилось окликать по три раза и поторапливать в обед, иначе суп в её тарелке остывал, а сладкие булки отбирали более расторопные ребята.

Катя снова повторила, но уже мягче:

— Не ешь снег. На него собаки писали.

Настя кивнула и, сложив руки на коленях, снова уставилась на дорогу. Примерная и беспроблемная девочка. Не верилось, что такая тихоня могла укусить подружку. Только на неприятной встрече с заведующей и мамой Ануш удалось узнать причину внезапной агрессии. Оказывается, Ануш обозвала Филиппа и всю семью Черных спекулянтами, явно повторила за взрослыми. Мечтательница Настя покусала свою подружку, распознав не столько в словах, сколько в интонации, оскорбление.

Алексей пришёл. Но другой. К сожалению, не её милый Лёхач, а Настин брат, как обычно, в компании Филиппа. Настя тут же вскочила пружинкой и кинулась навстречу, коротко обняла брата и сразу же переключилась на его друга. Обхватила за ноги — выше не доставала — и затихла. Филипп погладил её по мохнатой шапке, щёлкнул по заснеженному помпону.

— Привет, Настёна. Замёрзла?

Настя отрицательно замотала головой и тут же всунула в руку Филиппа мятую сладкую булку.

Катерина удивлённо вскинула брови: ах вот куда булки пропадают! Нужны они Филиппу! У них дома, небось, колбаса палками и рафинад ящиками.

Лёша поздоровался.

— Добрый вечер, Екатерина Михайловна.

— Почти добрый. Опять Настю поздно забираете. Мне тоже нужно домой. Стою, жду, мёрзну.

Филипп поднял Настю на руки, чмокнул в холодную щёку.

— Извините. Больше такого не повторится, — совершенно искренне, но не в первый раз сказал он.

Катя невольно улыбнулась. Вот шельмец! Ещё подросток, а уже как умело флиртует: улыбается и вешает лапшу на уши. Не зря его прозвали Французом. Француз и есть. Ален Делон, блин. Только глаза не голубые.

— Лёш. Напомни маме про костюмы для снежинок.

— Она помнит. Не успевает только.

— Как не успевает? Послезавтра Утренник!

Лёша молча развёл руками.

Катя от возмущения покраснела.

— Что же делать-то? — На секунду она замерла и тут же решительно выпалила: — Я завтра после работы приду. Помогу.

— Значит, завтра Настю не забирать? — тут же сориентировался Лёша.

— Пусть дядя Алексей нас на машине заберёт. Маму предупреди.

Лёхач недавно стал гордым обладателем подержанного жигулёнка, катал на нём своих друзей бывших десантников, громко слушал музыку и курил, выдувая клубы сизого дыма прямо в открытое боковое окно.

Пока они договаривались, Настя притоптала вокруг Филиппа рыхлый снег. Обходя его, держалась то за одну, то за другую руку и заглядывала в лицо.

4 глава. Ты агрегат, Дуся

Ты агрегат, Дуся, ты, Дуся, агрегат,

Ты агрегат, Дуся, на сто киловатт.

Ты агрегат, Дуся, ты, Дуся, агрегат,

Ты агрегат, Дуся, на сто киловатт..

Группа «Любэ»

1992 год

Арина едва успела накрыть блокнот полотенцем, прежде чем её окатило водой. Лёша тут же отбежал подальше и не успел получить пинок возмездия. Оглянувшись, он высунул язык и снова направил в сторону Арины струю из шланга. Студёные брызги веером ударили по деревянным перилам и, оросив траву у крыльца, впились в босые ноги.

Она поджала колени к груди.

— Дурак!

— Сама дура. Что ты там всё время строчишь?

— Не твоё дело!

Пришлось переместиться выше, на самую верхнюю ступеньку. На террасе стояли кресла с подушками, их точно не рискнут поливать. Бабушка всю душу за них вытрясет. Садовую мебель вынесли ещё в апреле, а покрывала спрятали меньше недели назад, с тех пор, как солнечный май прогнал студёные апрельские вечера. В воздухе витал чуть кисловатый аромат, яблони уже начали цвести, но пока ещё не перебили приторную сладость сирени и пионов. До окончания школы остался почти месяц, но уже не хотелось думать ни об учёбе, ни о контрольных. Не хотелось и не думалось. В их дворе постоянно развлекались друзья Лёшки, будто им тут не хватало Антоновского гвалта. Арине не нравился шум, но ей нравилось наблюдать.

Лёша тут же забыл про неё, выбрал новую жертву. Он единственный поливал из шланга, остальным ребятам досталось оружие меньшего калибра: бутылки из-под кефира, ковшики и полуторалитровые банки. По именам Арина знала не всех ребят, в компании брата постоянно появлялись новые лица. Неизменным оставался только Филипп. Именно его рисовала Арина последние десять минут. В семье Антоновых думали, что растёт юная поэтесса, и она не оспаривала эту версию. Пусть думают, что хотят, и не суют нос в её блокнот.

Оставив набросок незаконченным, Арина перелистнула страницу и начала рисовать Ксюшу. Рядом с Лёшей та появилась не так давно, выглядела старше и слегка прихрамывала. Месяц назад вообще перемещалась на костылях. Лёша называл её циркачкой. Несмотря на травму, в это легко верилось. Она была не просто спортивной, а жилистой и недокормленной, как кошки, которых регулярно таскала домой Настька.

Снова раздался визг. Филипп догнал Ксюшу и плеснул студёной водой. Сквозь белую футболку проступил бюстгальтер и рельефный пресс. Арина опустила взгляд на свой живот, выпирающий мягким валиком над поясом шорт. Она всегда была крупной, даже квадратной, и её вполне устраивала пушистая кость, но в последний год талия и бёдра сравнялись в обхвате. Как только начали приезжать «родственники на красных жигулях», лоб обзавёлся созвездием прыщей, и вещи, которые она донашивала за Лёшей и Тихоном, стали тесны в груди.

Арину злило, что она, как сказала бабушка Вася, «заневестилась». Теперь на заднем дворе лоскуты старой простыни с бежевыми разводами появлялись несколько раз в месяц. Больше всего Арина боялась шуток со стороны ядовитого Лёшки. Арина огрызалась больше всех сестёр, а потому и доставалось ей чаще. Он цеплял её за что угодно, но несколько дней в месяц вёл себя почти как джентльмен. В пятнадцать лет резко повзрослел и явно повторял за вежливым и тактичным Филиппом. Чего нельзя было сказать про Тихона. Как-то раз он в лоб спросил маму: что это за тряпки такие, не проще ли их выбросить, чем стирать?

Проще, конечно, было бы выбросить, но в их доме в таком количестве старые простыни не водились. Вероника женскую участь переносила стоически, нарочно упирала на свою взрослость и особенность, даже прикрывалась плохим самочувствием, отлынивая от работы по дому. Арина психовала и ненавидела своё тело. Ей хотелось бы выглядеть как Лёша или Филипп, а не как раскисший на солнце пластилин. Себя бы она точно не стала рисовать.

Двор снова огласил радостный визг. В этот раз Филипп догнал одноклассницу и, обхватив под грудью, грозил облить водой. Та не особо вырывалась, но для приличия ворчала и немного трепыхалась. Филипп налил ей за шиворот воды и сразу же отбежал. Уворачиваясь от расплаты, едва не наступил на Настю, но успел выровняться и подхватил её под мышки.

— Напросилась, Настёна. Идём купаться.

Он понёс её к Лёше, угрожая, что тот окатит из шланга. Настя громко и радостно визжала, но не пыталась высвободиться, послушно замерла в объятиях Филиппа, принимая участь и всецело ему доверяя.

В Лёшкиной компании она была единственным ребёнком. Вооружилась ведёрком из набора алюминиевой детской посуды и охотилась за Филиппом. К другим не подходила, разве что Лёшку пару раз обрызгала для конспирации. Вроде как со всеми играет.

Старшие девчонки кривились, когда внимание Филиппа переключалось на Настю. Но стоило им заикнуться, что мелкой тут не место, как он довольно грубо ответил:

— Ей как раз место. Настюху не трогать и не обижать.

Взгляд Арины остановился на Филиппе. Он тоже промок, пожалуй, сильнее всех. Сквозь футболку проступили очертания лопаток и цепочка позвонков. Арина снова открыла блокнот. Пока глаза запоминали детали, рука быстро чертила силуэт. Больше всего ей нравилось рисовать людей, самых разных, но треть страниц занимали именно мужские фигуры. С несвойственной возрасту рассудительностью она легко приняла тот факт, что Филипп ей нравится именно как натурщик. Он хорошо получался на рисунках и, что самое главное, был узнаваем. Это ничем не напоминало любовь Вероники к Белоусову. Скорее, походило на восхищение предметом искусства. Так же Арина смотрела на фотографии скульптуры Давида или дискобола, которые ей показывал дед Данил.

5 глава. На нашу улицу в три дома

Ах, как хочется вернуться,

Ах, как хочется ворваться в городок.

На нашу улицу в три дома,

Где всё просто и знакомо, на денёк.

Анжелика Варум «Городок»

1993 год

И всё-таки цикорий не кофе. Даже пахнет по-другому, а в сочетании с молоком — натуральная бурда.

— Васюш, плесни кипятку, остыл. — Дед Витя откинулся на спинку стула и выглянул в окно. Раннее утро напоминало ночь, рассвет не обозначился даже тонкой светлой полоской, окно в доме через дорогу горело ярким квадратом.

— И Поля уже на кухне. Какая молодец. Хозяюшка.

Василиса тоже бросила взгляд на соседний дом.

— Хозяюшка. А помнишь, какая была манюня? Ты ещё против их свадьбы выступал, советовал ей подрасти?

— Ну так, куда ей со школы сразу в загс. Она и борщ-то варить не умела.

— Велика наука! А сейчас по дому всё может, козу доит и с Мишей в сад на обрезку ходит.

Коза и огород с чесноком на продажу появились в Доме молодых не от хорошей жизни. Но Полина стойко перенесла невзгоды, молча уничтожила любимый цветник и засадила освободившуюся территорию овощами. На участке Большого дома тоже появился огород и сетчатый вольер с домашней птицей. Выкорчевали часть деревьев, цветущих вхолостую, только Живой сад не тронули. Козу завела Василиса, но та чуть не объела яблоню деда Данила, и прожорливую тварь перевели в соседний двор. Зиму пережили благодаря закаткам и хозяйству, Поля пекла хлеб и шила на заказ, но всё больше в долг. Только Светлана Леопольдовна платила исправно. Страна рушилась и стонала. В отличие от других предприятий и колхозов, в «Сад-Гиганте» получку не задерживали, но цены так быстро росли, что денег катастрофически не хватало, продукты пропали с полок или перешли в статус дефицитных. «Сад-Гигант» держался до последнего, но эта зима стала для него роковой. Из-за подтопления и заморозков погибла почти половина деревьев. Больше всего пострадал основной зимний сорт — «Ренет Симиренко».

— Ну, с Мишей, положим, она в сад ходит, чтобы приглядывать за ним. До сих пор его ревнует к каждому столбу. — Оба замолчали, одновременно повернулись к окну. В жёлтом прямоугольнике мелькнул силуэт с чайником. — И вообще, это не я был против, а ты. Боялась, что из неё не получится путёвой жены.

— Я? Ты боялся.

— Ты.

В коридоре зашуршали шаги, и спор тут же утих.

— Доброе утро. — Тамара села на свободный стул, устало потёрла виски. — Ох вы и жаворонки. Я уже отвыкла вставать так рано.

Несколько дней назад она вернулась из Новороссийска. Мужчина в статусе немужа мужем так и не стал. Подробностей дед Витя ещё не знал. Видимо, дочка и Василиса ещё не перемыли кости этому «кобелю». Позже она в любом случае ему всё расскажет. Всегда рассказывала, даже то, что он предпочёл бы не знать. У жены никогда не было от него секретов.

Заканчивали завтракать практически молча, перекидывались короткими репликами, каждый думал о своём и досыпал на ходу. В такую промозглую рань валяться бы в тёплой кровати, а не собираться на работу.

С начала марта они вставали на два часа раньше, чем обычно, по ощущениям — ночью, и с нетерпением ждали, когда часы переведут на летнее время[1].

Закутавшись в старые стёганые куртки, они с сожалением оставили тёплый уютный дом. На улице столкнулись с Полей и Мишей. Он грел её объятиями и дышал в макушку. Яркое и прилюдное проявление любви принесла в их семью именно Поля. Они же с Васюшей никогда не нежничали на людях ни друг с другом, ни с детьми. Наблюдать за молодыми было неловко и одновременно завидно.

Поздоровались кивками и молча, расталкивая плечами темноту, побрели к Школьной улице. Вышли на обочину за несколько минут до того, как под аркой проехал вахтовый автобус. На единственном в семье Антоновых жигулёнке два года назад уехал Лёхач, в гараже остался только мотоцикл с коляской. Не подходящий для их многочисленного выводка транспорт годился разве что для рыбалки.

Уже четыре месяца в «Сад-Гиганте» работали без выходных, ненормированно, но при этом сидячих мест в автобусе не было. Каждое утро все работники исправно выходили на работу. Кто-то просто не умел сидеть без дела и следовал старой привычке, а кто-то спасал сад, считая его делом всей своей жизни. Дед Витя относился к последним.

Когда сад настигла беда, в поля вышли все, даже селекционеры и работники фруктохранилищ, в том числе Василиса-бухгалтер. Правда, с недавних пор не главный. Вырубали погибшие деревья, расчищали землю, удобряли и сажали новые яблони. Вставали рано, уходили по темноте. Некогда было страдать и плакать, нужно было выживать и восстанавливать хозяйство.

Когда рассвело, дед Витя с бригадой выкорчевывал погибшие яблони. Остановился передохнуть и оглядел застывшие в розовой дымке скелеты деревьев. Земля выглядела вылизанной и скользкой, только недавно сошла вода, трава ещё не проклюнулась. Некогда стройные яблоньки напоминали почерневший сухостой.

Подобное случалось не впервые. Зима 1954 года тоже выдалась на редкость морозной, тогда погибла треть сада, и казалось, не вернуть уже ни величия, ни плодородия. Но нет. Выстояли. И не просто выстояли — возродились. Чуть ли не каждый год «Сад-Гигант» бил рекорды урожайности. Росли, расширялись и вводили новые виды культур. Неожиданно хорошо пошла земляника, вот на ней они и вывезут сад, а может, вообще на грушах и сливах.

6 глава. Осень, я давно с тобою не был

Что такое осень? Это небо.

Плачущее небо под ногами.

В лужах разлетаются птицы с облаками,

Осень, я давно с тобою не был

Группа «ДДТ»

1995 год

Осень.

Галина любила её такую, желтопузенькую и сытую. Где-то «багрец и золото», а на Кубани, скорее зелень, с вкраплениями янтаря. Но яблоневые сады желтели по-особенному. Бывало, листья опадали и на голых ветках ярко, словно лампочки, горел лимонный «Ренет Симиренко» и канареечный «Голден Делишес».

В октябре воздух становился прозрачным, пах кострами, мокрой землёй и прелой листвой. Чуть подгнившая падалица благоухала как забродивший сироп, охмеляла людей и манила ос.

Осень — время собирать урожай и подводить итоги.

Витька ходил по двору важный, суетливо-деятельный, утром успел раздать задания и прикрикнуть на внуков. Не терпел, когда сидели без дела. И с возрастом эта непримиримость только обострилась. Он не любил и не умел отдыхать, рано повзрослел. Видит Бог, она старалась заменить ему родителей. Не уезжала из дома, пока он не женился, отвергла троих женихов, чтобы его не покидать. И сейчас она снова рядом, но ненадолго. Пока на её дереве зреет яблоко.

Закончив собирать облетевшие листья в кучу, он отставил грабли и пошёл в Живой сад. Проходя мимо Галины, едва не зацепил её плечом. Не увидел, но почувствовал. Вздрогнув, повёл плечами, будто поймал спиной сквозняк. Он остановился напротив яблони, протянул руку к яблоку, но не коснулся, отдёрнул и даже спрятал в карман.

— Всё ждёшь? Спелое уже.

Витя оглянулся, дождался, когда Василиса приблизится, и только потом ответил:

— Не хочу днём, перед сном приду. Такая суета, все отвлекают и болтают. Тишины хочу.

— А ты знаешь, как это будет?

— Галина рассказывала. Она съела яблоко мамы. Это очень остро, будто ты сам всё это проживаешь. Лучше без свидетелей.

— Я всё жду яблоко Шуры, — вздохнула Василиса.

Галина наблюдала за их беседой, стоя позади, и тоже смотрела на яблоко, наливное, с аппетитной красной щёчкой. Что ж, сегодня Витя заглянет в её прошлое. Пусть увидит, как она жила с мужем, не знала любви и тепла, тосковала по родному дому, как хотела вернуться в Славянск и трусила уйти. Боялась осуждения соседей и жалости родных.

Василиса осторожно погладила Витю по плечу.

— Если хочешь, я буду рядом.

Он накрыл её руку своей ладонью.

— Знаю, Васюш, ты всегда рядом.

Галина отступила назад. Хотя они её не видели, наблюдать их беседу было неловко. Оставив их наедине, она вышла во двор, а потом пересекла дорогу и заглянула в Дом молодых. За дни, пока зрело её яблоко, она познакомилась со своими двоюродными внуками и племянником Мишкой. Его она знала ещё пацаненком-первоклассником. Сейчас он напоминал Витю, только черты лица сложились мягче, он больше улыбался и чаще целовал жену.

В детстве было у него необычное увлечение: он постоянно переделывал слова, одеяло — в одеялково, ковёр — в коврей, — с возрастом эта странная привычка не исчезла. Он до сих пор так разговаривал, добавлял окончания или заменял слово похожим по звучанию. Каламбурил не всегда удачно, но Полина ни разу не упрекнула его в плохом чувстве юмора, смотрела на него завороженно и влюбленно, будто они только познакомились, искренне смеялась над всеми его шутками и постоянно к нему ластилась.

Первое время Галина наблюдала за ними со смешанными чувствами стыда и зависти. Ей хотелось вот так же любить, так же встречать мужа поцелуем и вечером держать за руку. Она вышла замуж в тот же год, когда женился Витя, и уехала в станицу Анастасиевскую. С мужем ей не повезло. Пил, бил, гулял и всё время вспоминал свою первую любовь. Попрекал, что она, Галина, не такая, как лучшая на свете Мария Багирокова. После кодирования зажили почти нормальной семьей. Но протянули недолго, очень скоро всё вернулось на круги своя. Не жили, а мучились. Детей не случилось, что стало ещё одной причиной для ссор. Единственной отрадой Галины был птичник с курочками: цесарками, брамами и рыжими карликовыми несушками. С ними она разговаривала и сама, обливаясь слезами, их рубила. Инфаркт настиг её за приготовлением обеда. Она даже не поняла, что произошло, оседая на пол, переживала, что капуста в борще переварится.

Двери в Доме молодых распахнули настежь, окна на первом этаже тоже открыли, сняли шторы и вынесли на террасу многочисленные горшки с цветами. Михаил собирал метёлкой паутину, а Полина натирала газетой стекло.

— Лёшка в зале подметает, девчонок я заставила мыть свою спальню. Потом перейдут на первый этаж.

— А мелкие домик разобрали?

Полина задумалась:

— Я отправила к ним Вероничку. Пора пылесборник сносить.

Галина поднялась на террасу и немного послушала беседу. В воскресенье затеяли генеральную уборку и привлекли к традиционному мероприятию всю семью. В Большом доме подобного обычая не было. Уборкой занимались только женщины. Видимо, это новшество тоже привнесла Полина, а может, и создала.

Михаил собрал паутину в углу террасы и выпусти на волю жирного осеннего паука.

7 глава. Я за тебя молюсь

Я за тебя молюсь, я за тебя боюсь.

И слышу я, мой бог, твой каждый вздох.

Я за тебя молюсь и слёз я не стыжусь.

Прощай, судьба хранит тебя.

Больше ничего, больше ничего.

Лайма Вайкуле «Я за тебя молюсь»

1996 год

Михаил проснулся среди ночи, оттого что спине стало зябко. Он пошарил ладонью по кровати в поисках покрывала, повернулся на другой бок и едва не придавил Настю. Она зависла на самом краю постели и, свернувшись калачиком, горько плакала. Закрыв рот ладонью, изо всех сил сдерживала рвущиеся наружу рыдания, но икота прорывалась гулкими спазмами и проходила дрожью по всему телу.

— Насть, ты чего опять?

Через Михаила перегнулась сонная Полина, перетянула дочку на свою сторону и, прижав к себе, обняла.

—Тишь, тишь… это сон.

— Его убили. — Настя икнула. — Когда деда курицу рубит, крови меньше, и когда Туза машина сбила, тоже меньше было.

Полина погладила Настю по спине, поймала уже не сонный взгляд Михаила и печально улыбнулась.

— Это сон. С Лёшкой всё хорошо.

Настя судорожно и протяжно вздохнула.

— Не Лёшку, Филиппа убили.

Михаил приподнялся, включив прикроватную лампу, нащупал на тумбочке стакан с водой и подал Насте.

— Жив-живёхонек твой Француз. Ты же только вчера письмо от него получила. Всё с ним в порядке.

Настя резко затихла, будто нажали на кнопку, отключающую плач.

— Да?

— Конечно. И он не в Чечне. Так что не разводи тут сырость. Спи.

Полина перевернула подушку, чтобы влажная наволочка оказалась с обратной стороны, уложила Настю и снова обняла. Михаил выключил лампу и тоже лёг. В рассеянном свете луны увидел блестящие неподвижные глаза жены, она умела плакать беззвучно. Нащупав её руку, он погладил пальцы. Скорее всего, её посетила та же невеселая мысль. Письмо пришло вчера, но отправлено было две недели назад. За это время и с Лёшкой, и с Филиппом могло случиться всё что угодно. При детях новости не включали, но в Большом доме радио не замолкало, и, естественно, все знали, что в августе в Грозном случилась настоящая мясорубка, до сих пор по улицам собирали погибших солдат, и ещё треть пропали без вести.

Лёшка и Филипп попали в весенний призыв. Принесли повестки в гробовом молчании. Полина тут же развила бурную деятельность, кинулась искать все больничные справки и выписки, доказывающие, что розовощекому Алексею с косой саженью в плечах нельзя служить. В детстве он страдал плоскостопием, болел гастритом и до сих пор не перенёс ветрянку. Лёшка остановил её и сказал, что всё равно пойдёт в армию. Светлана Леопольдовна тоже пыталась «отмазать» сына и сделала бы это — связи мужа позволяли, — но не позволил Филипп.

Они для себя всё решили. Как обычно вдвоём.

Поняв, что армии не избежать, Михаил пошёл домой к родителям Филиппа. На дорогой кухне с лакированной столешницей они обменялись рукопожатиями. Светлана Леопольдовна выглядела больной и бледной, как натуральная аристократка. В будний день вышла встречать в отглаженном платье и с причёской. Угощали Михаила чаем и шоколадными конфетами. На второй чашке чая решили, что провожать будут во дворе Большого дома. Курей и уток зарежут Антоновы, они же поставят на стол домашнюю наливку и вино. Всё остальное взяли на себя родители Филиппа.

Когда Михаил уходил, Светлана Леопольдовна коснулась его руки холодными тонкими пальцами:

— Может, мы без их ведома разберёмся с этой проблемой? У Станислава есть связи. Они даже не узнают, просто с «девятки» их вернут обратно.

— Лёшка уже всё решил. И Филипп тоже.

— Сейчас не время демонстрировать ослиную упёртость.

Михаил вздохнул, невольно сжал пальцы в кулак. Рядом с Черных он чувствовал себя неуютно и неуверенно, но своего мнения не изменил.

— Нельзя вмешиваться, если они узнают, мы их потеряем, и не на два года, а навсегда.

Больше эту тему не поднимали.

Официальных приглашений не рассылали и никого не звали, но провожающих пришло столько, что пришлось доставлять столы, а стулья брать у соседей. Танцевали, пили, целовались и клялись в вечной любви. Веселье выглядело излишне звонким и ярким — постановочным, словно играли актеры не из первого состава и не в лучших костюмах. То тут, то там в стороне от весёлого гвалта кто-то украдкой вытирал слёзы.

Настя весь вечер просидела рядом с Филиппом. То самое платье, купленное на рынке три года назад, наконец, в девять лет, стало ей впору. Но воротник обтрепался, и обвалились чахлые пластиковые цветы. На их место Полина пришила кружева и обновила поясок. Празднично наряженная Настя выглядела самой несчастной, а рядом с Филиппом ещё и неуместно юной.

Ни у Француза, ни у Лёшки не было официальной пары. Они оба чуть ли не в один день расстались с сёстрами Погиба. Прямо заявили, чтобы их не ждали и не писали, что не помешало Карине и Маше прийти на проводы и реветь громче всех сразу по двум причинам. Бессердечные будущие солдаты покидали их на два года, отняв право официально ждать.

8 глава. Просто дети стали старше

Кукла Маша, кукла Даша,

Просто дети стали старше,

Просто-просто все мы подросли.

Группа «Иванушки-International»

1997 год

Из-за июльской духоты окно в комнату распахнули настежь, кружевной тюль едва шевелился, словно залетевшее на огонёк ленивое привидение. В спальне было многолюдно. На расправленной двуспальной кровати собралась девчоночья компания в пижамах и самодельных бумажных папильотках.

Полина переводила взгляд с одной дочери на другую, иногда засматривалась и теряла нить беседы. Смеялась и переспрашивала, а потом снова уплывала мыслями в прошлое, а иногда и в будущее.

Такие посиделки они устраивали, когда Миша уходил в ночную смену. Несколько месяцев назад он взял подработку охранником и теперь два раза в неделю делал вид, что не спит то на первом, то на втором отделении.

Они насушили сухариков с чесноком, заварили чай и испекли шарлотку. Угощения расставили на столешнице от старого детского столика. Как на подносе, Полина доставила его в спальню и уложила столик прямо на кровать поверх одеяла. Дочки устроились вокруг импровизированного стола, угощались и неспешно беседовали. Первыми обычно засыпали младшие. Вот и сейчас, чаепитие ещё не закончилось, а Настя уже посапывала, уложив голову на колени Оле.

— Мам, давай завтра пастилы наделаем, пока абрикосы не отошли, — предложила Вероничка.

— Давай. По нашему фирменному антоновскому рецепту. — Полина усмехнулась. Их фирменный рецепт заключался в том, что они использовали только абрикосы и сушили с помощью солнца.

Вероника потянулась за сухариками, но Арина небольно шлёпнула её по руке.

— Куда ты на ночь столько жрёшь? Дима твой, придурок, только за внешность тебя и любит. Раскабанеешь, сразу бросит.

— Кто бы говорил, — откликнулась Вероника и окинула сестру красноречивым взглядом.

В шестнадцать Арина перестала полнеть, но лишний вес начал мигрировать по её телу и женственно округлять фигуру. Как бы она ни старалась выглядеть грубо и мужиковато, сквозь Лёшкины рубашки проступала пышная грудь, а широкие джинсы очень аппетитно обтягивали округлые бёдра.

— Ариш, может, в следующем году всё-таки пойдёшь в художку? Для поступления пригодится.

— Кто ж меня сейчас возьмёт? Набор я просрала ещё в десять лет.

— Арина. — Полина по привычке одёрнула дочку, но уже не надеялась, что та перестанет изъясняться как портовый грузчик.

— Я вообще не хочу поступать ни на что, связанное с творчеством. Начнут учить, тыкать носом. Хрен с два! Пойду в сад сборщиком или на обрезку. Там всегда рук не хватает.

Полина промолчала. Время уговорить Арину ещё есть, а вот с Вероничкой нужно поторопиться.

— Теперь даже не нужно уезжать из Славянска. У нас открылся филиал педагогического института. — Она посмотрела на Веронику. — Это если ты в техникум не хочешь или в ПУ.

— Я вообще-то жду от Димки предложения.

У Оли сверкнули глаза.

— Предложения?

Вероника коротко кивнула и опустила взгляд.

— Мне кажется, он скоро позовёт меня замуж.

Арина хмыкнула, а Оля тут же кинулась обнимать сестру.

— Вероничка, я так за тебя рада!

От крика Настя заёрзала и приоткрыла глаза, широко зевнув, недовольно пробормотала:

— Уже утро?

Полина уложила её голову на колени и погладила по рогаликам из бумажек.

— Спи, спи. Ночь ещё.

Полина присмотрелась к старшей дочери, та выглядела озабоченной, а в последнее время какой-то пугливой. До сегодняшнего вечера в странном поведении Веронички она обвиняла Диму, может, поссорились, всякое бывает между влюбленными. Но, как оказалось, парень тут ни при чём. Дочку тревожило что-то другое.

Арина доела последний кусок шарлотки, откинулась на подушки и громко рыгнула, даже не прикрыв ладонью рот. Все одновременно наградили её осуждающими взглядами. Оля собрала тарелки и переставила на подоконник. Полина наблюдала за ней с восхищением и гордостью. Такая она складно-ладная, хорошенькая и при этом не воображуля. К сожалению, красота часто идет в комплекте с гордыней, но Оля не подцепила вирус зазнайства, хотя цену себе знала. Конечно, видела, что её младшая сестра не душа компании, волновалась и везде брала её с собой.

Полина погладила спящую Настю по плечу, задумчиво улыбнулась. Детство покидало её голенастое, непропорциональное тело, с каждым днём в ней оставалось всё меньше ребёнка. Черты лица потеряли мягкость и округлость, ноги и руки вытянулись, нос заострился. Она ещё не перешла черту, как Оля, но была на пути к ней. Что-то такое среднее, переходное, как утёнок, у которого вылез пух, а перья ещё не отросли.

Как же изменились дочки! А были такими милыми малышками.

Полина вздохнула и инстинктивно приложила ладонь к животу. Она лишила себя возможности снова стать мамой. После смерти новорождённого Сергея и подумать не могла о том, чтобы опять забеременеть. Но тогда она не знала, что пожалеет. А теперь всё чаще возвращалась к мысли, что совершила непоправимое. Миша хотел ребёнка и сильно переживал, что больше у них не получается. Целовал её в живот, вспоминал, как наливалась молоком её грудь, и выпячивался пупок. Как ни странно, ему очень нравились беременные метаморфозы её тела.

9 глава. Я - это ты, ты - это я

Лето прошло, и наступили холода.

Но всё равно мне нужна ты одна.

Вряд ли поймёт тот, кто не любит и не ждёт,

А за окном снег идёт, снег идёт, но...

Мурат Насыров

1999 год

Оказывается, новорожденные дети, пускающие пузыри, обладают характером. Видят нечётко, совсем не говорят, лежат неподвижной колбаской, но уже демонстрируют нрав. Хотя нрав был только у Демида, у Платона, скорее, ровное хорошее настроение. Вероника склонилась над кроваткой и улыбнулась. Двойняшки, но такие разные. Платон — маленький розовощекий пухляш с белесыми бровями и ресницами. Чуть тронешь пальцем, сразу появляется красное пятно. Лицо простое, открытое и незатейливое. Так и хочется его назвать колхозничком. Демид смуглый, чернобровый и спинка мохнатая, как у котёнка. Глазищи чёрные, а лицо интересное, иноземное. Натуральный черкес. И ни один из них не похож на своего отца.

Ей так хотелось затискать детей, но они крепко спали, и она разглядывала их малюсенькие носы и уши, похожие на розовые пельмешки. Ждала и ловила малейший намёк на пробуждение.

Имена сыновьям она придумала ещё в детстве, когда играла в куклы. Муж не спорил. Казалось, ему всё равно, назови она их хоть Совок и Тапок. Главное, у детей была его фамилия, и молодая семья поселилась отдельно от родителей. Это условие он поставил сразу, несмотря на то, что Антоновы предложили свободные комнаты в Большом доме. Вероника согласилась с супругом. Ей хотелось свить своё гнездо, быть единственной хозяйкой и завести собственные традиции. Теперь она Петрова, а не Антонова. Мужняя жена и молодая мама двойняшек. В роду Антоновых уже рождались двойни. У дяди Лёхача был брат, он родился слабеньким и не выжил, у прабабушки Клавы тоже была сестра-близнец. Она навсегда осталась в концлагере. Вероничка их обеих никогда не видела, они умерли задолго до её рождения. Но дед Витя о них рассказывал, сидя у их яблонь в Живом саду.

Петровы уехали не далеко, остались в городе и поселились за сад-гигантовской Аркой, разделяющей Славянск и посёлок Совхозный, в саманном старом домике, доставшемся мужу в наследство от бездетной тётки. Этот дом два года стоял нежилой, дряхлел и покрывался паутиной. Вероника почти год приводила его в порядок: драила, белила, красила. Перед родами дошила шторы и завела кошку. Точнее, кошку завела для неё Настя, назвала её Торпедой и повесила на шею красный бант, скрывающий облезлую после лишая шею.

Мама и бабушка приезжали каждую неделю, помогали по хозяйству, привозили котлеты и домашнюю лапшу и каждый раз намекали, что двери двух Антоновских домов для неё всегда открыты. Вероника благодарила за помощь и напоминала, что она теперь Петрова. Жена и мать. И вообще, ей прекрасно живётся в новом доме. Пусть он косой, окна в одно стекло и потолки низкие, зато свой.

Жаль, пока нет коляски, чтобы гулять с детьми на улице. Семейную раритетную увели из сарая в начале девяностых. Настя была последней, кто на ней катался. Не имея возможности оставить детей, Вероника наблюдала жизнь из окна. Погода стояла снежно-хрустящая и солнечная, непривычная для кубанского февраля. Впервые за зиму выпал настоящий пышный снег, а не колючая манка. Притоптанные дорожки так и влекли гулять.

Мимо прошёл сгорбленный лохматый мужик, приостановился, оглядел их дом сощуренным взглядом, словно искал, чем поживиться. Вероника невольно отпрянула, хотя через тюль он не мог её разглядеть. Ну её, эту коляску! Нехорошее время для прогулок: и бандюки развелись, и гастарбайтеры распоясались. То и дело в отделениях вспыхивали недовольства и драки.

Платон закряхтел и приоткрыл глаза. Вероника решила, что это сигнал, можно брать его на руки и тискать. Мама говорила, что она не понимает своего счастья. Дети ей достались спокойные, спят хорошо и подолгу, нужно радоваться и пользоваться возможностью заниматься своими делами.

Вероника и занималась. Успевала и поспать, и приготовить обед, и выдраить до блеска небольшой домик. Будучи беременной, она доучилась до зимней сессии и взяла академический отпуск. Планировала вернуться в институт через год и всё-таки получить специальность учителя начальных классов. Поступала без желания, по маминой указке, но в процессе втянулась и училась с удовольствием.

Вероничка готовилась к замужеству чуть ли не с тринадцати лет, долгожданное предложение получила за месяц до того, как Лёшка вернулся из армии. А потом всё пошло не по плану. Свадьбу сыграли в начале июня, только под венец её повёл не Дима, а Сергей. Его лучший друг. А в остальном всё случилось, как она рисовала в мечтах.

Она обещала, что дождется старшего брата и дождалась. Лёшка и Филипп гуляли на её свадьбе в дембельской форме и перетянули на себя добрую часть внимания. Отвлекали гостей и веселили, пока она каждую секунду мечтала провалиться сквозь землю. Заученно объясняла свою угрюмость усталостью и машинально принимала поздравления.

Что ж, она хотела собственную семью. Осталось только сделать эту семью счастливой.

Хлопнула дверь, с работы вернулся Сергей.

— Вера, накрывай на стол!

Послышался топот, шелест пакета и глухой перестук алюминиевых банок. По пятницам он приходил немного раньше и почти всегда навеселе. Когда они гуляли в одной компании, он часто выпивал, но раньше это не беспокоило, молодой, весёлый и не её муж. Но, став супругой, Вероника поняла, что это не просто допинг для весёлого настроения, а образ жизни. На работу Сергей всегда ходил трезвым, его ценили, как хорошего специалиста, но вечером за ужином выпивал одну-две бутылки пива, а по пятницам отмечал окончание рабочей недели пивом покрепче, баночной «Балтикой девяткой» или «Охотой».

10 глава. Голая, довольная луна

Я сам себе и небо и Луна,

Голая, довольная Луна

Долгая дорога, да и то не моя…

Группа «АукцЫон»

2000 год

Как хорошо, что май заканчивается, и цветы на яблонях в бесовском саду почти облетели. И просто замечательно, что дерево Кости зацветёт только в следующем году. Лана не верила в коллективный бред Антоновых, будто весной можно поймать воспоминания умерших родственников, но всё же опасалась. Чем чёрт не шутит. Вдруг кто-то станет свидетелем одной из их ссор. Орали оба, но родственнички, ожидаемо, встанут на сторону Кости. Конечно, не они с ним жили! Ей достались его слюнтяйство, вечный скулёж, безалаберность. Да он даже кружку за собой не мыл, в одних трусах мог ходить неделю.

Их брак точно нельзя было назвать образцовым, но все же какое-то время они считали себя счастливыми, оба не хотели жить в маленьком провинциальном Славянске и сбежали в столицу за лучшей долей. В Москве почти сразу разошлись, точнее, по документам оставались мужем и женой, даже жили в одной квартире — меньше и проще платить, но фактически жили каждый своей жизнью. Он работал водителем у воротилы средней паршивости, а мнил себя чуть ли не правой рукой мафиози, она же перебивалась случайными заработками, пока не попала в дом к бизнесмену в качестве горничной, после чего быстро перешла в разряд любовниц. С увольнением получила приличные отступные. Всё мечтала съехать и зажить по-новому, но не пришлось. В девяносто седьмом Костя вышел из машины купить своему боссу пачку сигарет, и его зарезали у ларька. Украли пустую барсетку и облезшую кроличью шапку.

Тратиться на похороны не потребовалось, Костин начальник оплатил самый дешевый гроб и место на кладбище. На могиле она была один раз, в тот самый день, когда Костю похоронили. Всплакнула, оставила две гвоздики и вычеркнула из памяти. Не вспомнила бы и о Виталике, если бы не узнала о льготах для матерей-одиночек. Самое время вернуть сына. Виталик уже не малыш, за которым нужно убирать горшок и подтирать слюни, значит, хлопот с ним не будет.

Она представила, как он будет приносить ей поделки из школы, как будет хвастаться друзьям, что «вот та красивая тётя — моя мама», на родительских собраниях мужья располневших клуш будут думать, что она сестра Виталика. А если он увлечётся спортом, она станет возить его на соревнования, может, даже в Европу, а тренер всё будет удивляться, что она рожала, ведь фигура у неё как у восемнадцатилетней.

Воображаемые картины взрослого материнства выглядели весьма привлекательно. Лана купила билет на поезд, собрала по комнате всё, что когда-то принадлежало Косте, и отправилась на родину в середине мая. Она планировала изумить и восхитить местную неизбалованную красотой публику. Уезжала она деревенской лохушкой без маникюра, в джинсах, заправленных в сапоги, с кубанским говором, а вернулась стройной и ухоженной цыпочкой, умеющей отличать Dior от китайской подделки и знающей вкус настоящего краба, а не палочек.

С вокзала Лана сразу же направилась на Производственную улицу, таксист с ней безбожно заигрывал и осыпал комплиментами, решил, что она актриса или певица.

— Где-то я вас видел. Наверное, по телевизору.

— Всё может быть.

— Точно! Передача ещё была про смену тысячелетий. Майя предсказали…

Лана раздраженно фыркнула:

— Господи, только не это! — Ей порядком надоели разговоры про конец света. Все словно с ума сошли с этим Миллениумом.

Таксист тут же поддержал её возмущение:

— Да, надоели до жути! Это я так, к слову. И всё-таки вы артистка, да? — И сам же ответил: — Да! Я так и знал.

Она не стала его разубеждать, оплатила поездку крупной купюрой, барски бросив через плечо:

— Сдачи не надо.

Остановившись перед домом младших Антоновых, Лана наскоро обновила макияж и сбрызнула волосы духами. В последний раз она видела многочисленных родственников Кости полным составом на собственной свадьбе, Полину и Михаила позже, когда родился Виталик. С тех пор прошло восемь лет. Их дети, наверное, подросли, а Полина окончательно обабилась и постарела. Немудрено — столько рожать. Уже тогда её фигура поплыла, а сейчас, скорее всего, она превратилась в натуральную бабулю. Сколько ей? Лет сорок? Интересно, а старшее поколение ещё не вымерло? Лана оглянулась на дом через улицу, который почему-то называли Большим, хотя он уступал в размерах соседнему. Оба здания выглядели не просто жилыми, а ухоженными. Заборы белели свежей покраской, окна сверкали, а палисадники пестрели разноцветными тюльпанами. «Или не вымерли, или продали», — подытожила Лана.

Толкнув калитку, она пересекла двор и поднялась по ступенькам на террасу. Постучала в двери и замерла в ожидании. Заготовила вежливую, чуть снисходительную улыбку и приветственную речь, но, когда дверь распахнулась, всё вылетело из головы. Перед ней предстала румяная, пышущая зрелой красотой Полина. Цветастый приталенный сарафан облегал её чуть пополневшую, но аппетитную фигуру, в распущенных по плечам волосах не проглядывало не единого седого волоска.

Лана растерялась.

— Добрый день.

Полина недоуменно сощурилась, оглядела короткую юбку, ноги на каблуках и остановила взгляд на нескромно распахнутом вороте рубашки.

— Вы, наверное, к… Лёше?