Антсинган

1

Не жди ничего хорошего, и мир тебя не разочарует.

Ивэлим А. Фон Венерлисс

-1-

Узкая тропа вилась каменистой почвой, грозясь сбросить зазевавшегося путника с обрыва в глубокое ущелье. Безрадостный, однообразный пейзаж с отвесными скалами по обоим сторонам создавал иллюзию необъятного коридора и хотя расстояние пропасти было немаленьким, казалось, что каменные плиты постепенно подбираются к крохотной движущейся точке из плоти и костей, чтобы раздавить как муху.

Горы цвета светлой охры скрывали своей тенью усталого путника от палящего солнца. Мужчина стойко переносил ужасный зной, ведь его сердце было заполнено радостью грядущей встречи. Куда трудней приходилось ослу, на котором он сидел верхом.

Немного опустив голову, животное кротко переставляло ноги, проявляя завидную волю и ни разу не сбившись с ритма цокающих копыт.

Чуть поотдаль, привязанный к своему собрату веревкой, шел еще один четвероногий помощник, правда, налегке. Но ничего, ему предстоит потрудиться на обратном пути, когда на спине будут висеть тюки, набитые сыром.

Мужчина держал путь из своего родного города Мистрас. Эта крохотная деревенька спряталась едва ли не на самом южном окончании греческого полуострова, который по форме напоминал гусиную лапу.

Сведущий человек легко мог разглядеть в мягких чертах лица путника все признаки, характерные для греческого народа: покатый лоб, породистый нос, темные жесткие волосы и подтянутую фигуру.

Аверо каждый месяц посещал крохотный поселок Огидайа. И если Мистрас располагался в долине горы Тагеда, то деревня была построена на широком, укрытом скалами плато, до которого было ровно полтора дня неспешного пути.

Будучи торговцем, Аверо скупал сыр из овечьего молока, который делали в Огидайи. Практически все ее жители занимались животноводством и целыми днями пасли стада тщедушных, жалких блеющих созданий, которые на поверку оказывались золотоносными жилами, учитывая сколько молока давала одна огидайская овца.

Но Аверо, с недавних пор потерял покой, вовсе не из-за денег, полившихся в его карман рекой, после того, как знаменитый сыр распробовали далеко за пределами Мистраса. Сердце начинало биться быстрее, когда в мыслях всплывал образ прекрасной дочери старейшины деревни — Сины.

Знакомство случилось почти год назад, но юноша понимал, что ему не на что рассчитывать, пока его дело не окрепнет и он не докажет суровому отцу Сины, что может обеспечить ее дочь и принести выгоду ее семье.

Привязанный к поясу кожаный кошелек был набит золотом, а перед глазами сияло лицо прекрасной девушки. Аверо мог отдать что угодно за ее улыбку, которой Сина несколько раз одаривала его. Открытая, веселая, горделивая — девушка олицетворяла собой сам дух гордого горного племени.

Всякий раз, посещая деревню, Аверо не уставал удивляться жизнерадостности и жажде, с которой ее жители принимали каждую минуту своего существования. В Огидайи любые мрачные мысли и настроение рассеивались словно смрадный запах от морского бриза. Почти каждый вечер на небольшой площади, мощеной песчаником разворачивались гуляния с танцами, музыкой и песнями.

Стоило только Аверо замаячить в поле зрения местной стайки детишек, которые мелкой рыбешкой шныряли между домами, подгоняемые безудержной энергией и веселой игрой, шум и гвалт тут же окружал молодого мужчину, заражая душу детской радостью. Для детворы были припасены сладкие финики, в качестве откупа.

Помимо воли Аверо улыбнулся сам себе.

Трудно было представить место подобное Огидайи, где люди не вели себя, как счастливые, но по-настоящему были таковыми, хотя здесь, обитали те же проблемы, что и в других городах: засуха, гнала женщин ранним утром за водой к ручью, до которого час хоть бы по опасным тропам, то и дело овцы терялись или падали с обрывов, если молодой пастух по неосторожности забредал слишком далеко на незнакомую территорию. Здесь так же болели и умирали, завидовали, ненавидели, но с какой-то невообразимой легкостью прощали и забывали горести.

Аверо часто приводил горное племя в пример своему отцу и матери, которые суетились из-за процветающего дела сына.

Деньги пересчитывались ежедневно и родители потеряли спокойный сон, в думах о том, как понадежнее их спрятать. Они стали реже выходить из дома и с подозрением вглядывались в лицо всякого кто переступал порог их дома.

Поэтому очередной визит в Огидайю грел душу мужчины. Он даже стал негромко напевать себе под нос мелодию, которую услышал вчера, прогуливаясь по рынку. Это неплохо отвлекало от пропасти справа от тропы. Бездна манила своими размерами, стоило только осознать, что она в жалких нескольких шагах.

Неудивительно, что в Огидайю не любили заглядывать торговцы.

Здесь невозможно было передвигаться на повозке. Только гуськом, по одиночке.

От того, весь груз, который должен был быть перевезен нужно было размещать либо на своих плечах, либо на спине одного или двух мулов или ослов. Изолированность жителей деревни порождала множество слухов о них.

Поговаривали, что они занимались волхованием и магией. Их дочери рождались сплошь с голубыми глазами без исключений.

Не звучало слово «ведьмы», но Аверо до сих пор не решился сказать родителям, что выбрал себе невесту именно из окутанной слухами и сплетнями деревни. Правда была в том, что женщины Огидайи обладали единственной чертой, которую так легко относили к образу ведьм — красотой. Тут уж ничего не поделаешь и вполне вероятно, людскую молву подстегивала простая зависть.

Аверо остановился, тяжело припав спиной к теплой скале. Ослы покорно замерли. Их широкие, упитанные бока то и дело расширяло размеренное дыхание. Животные, будто и не устали вовсе, но рачительный хозяин все же напоил их, после чего допил остатки воды сам. Он прекрасно знал, что за следующим поворотом, увидит гряду диких кипарисов, за которыми сразу начнется ровная дорога.

2

На небольшой поляне, под раскидистыми деревьями, давно, и кажется, навсегда была вытоптана трава. Каждый день, над этим трудились пара десятков детских ног. Это место трудно было назвать парком, за подобными определениями вырисовываются цифры городского бюджета, аккуратные дорожки, посыпанные щебнем, посиделки и пикники на аккуратных газонах.

Ничего подобного здесь не было, как и обычных горожан. Приличные жители Будапешта обходили юго-восток города десятой дорогой, потому что здесь располагалась местная цыганская диаспора.

Дарген — звучное, емкое слово было взятой будто с потолка или перековеркано несколько раз с какого-нибудь цыганского слова. Никто уже не помнил, но район, где неправильным кругом к земле приросли покрышки старых автомобильных фургонов и уродливо лепились крохотные кирпичные дома, на которые расщедрились власти, чтобы показать свое толерантное отношение к самым разным слоям общества. Район, даже обзавелся разноперой асфальтной дорогой, магазинами, лавками и медицинским пунктом.

По европейским меркам, стихийное поселение считалось элитным для кочевого народа.

Дети носились с криками, увлеченные игрой, правила которой были известны только им. Летние каникулы была в разгаре - можно было с утра и до позднего вечера придаваться безделию.

Вот только подростков, почти не было видно.

Эта категория всегда пропадала из поля зрения, если «во двор» высыпали отпрыски Катии. Эта полноватая, но еще красивая женщина была невероятно влюбчива и сейчас как раз переживала свой очередной роман. Ее не останавливали ни разбитое сердце, ни наличие семерых детей, которых она выгоняла на улицу только в одном случае, если поддавалась порыву страсти среди белого дня.

И хотя, ни разу из ее дома не донеслось неприличного звука, мальчишки собирались на заднем дворике, поросшем бурьяном, где окно никогда не зашторивалось, но толком и не мылось, где по очереди подглядывали за происходящим внутри.

Только одно обстоятельство портило развлечение — здесь мальчишки были как на ладони перед домом старой Рунги. Он располагался поотдаль от улицы, в глубине густой рощи, к тому же был обнесен старинным кованым забором. Можно было подумать, что Уллари Рунга принадлежала к забытому поколению венгерских аристократов.

Ее лишь технически причисляли к цыганам, потому что она жила среди них и могла похвастаться характерным оттенком кожи и двумя жидкими косами - амболдинари, которые безжизненными, тусклыми плетями обрамляли морщинистое, как у шарпея лицо. Женщина вела затворнический образ жизни, а если появлялась на людях, то ее обходили стороной и всерьез считали настоящей ведьмой.

Так что приходилось одним глазом следить за действом в окне Катии и поглядывать на зловещую, темную усадьбу, которая навеки погрязла в неухоженном, заросшем саде.

Это добавляло остроты ощущений и мальчишки тешили свое детское самолюбие, воображая, что не дрейфят.

Кого же в столь юном возрасте не манил запретный плод плотских утех?

Раскинутые обнаженные бедра Катии, неистово бились о худой зад любовника. Торопливые, дикие, резкие толчки не пугали, и будто были понятны, но не детскому разуму, в котором едва задерживались школьные уроки, а в той части сущности, где правили инстинкты, заложенные природой.

Сердце заходилось, щеки краснели, а глаза блестели и никто из мальчишек не мог вовремя спохватиться, чтобы понять, насколько в штанах стало тесно. Стыдливо прикрывая рукой пах, они чертыхались потом и старались не попадаться взрослым на глаза, спрятавшись в густых зарослях дикой ежевики.

Этот малолетний клуб вуайеристов нередко разгонял кто-нибудь из взрослых, но мальчишки слетались снова. Боялись они нагоняя только от одного человека — Тьяго Барфольда. Он был кем-то вроде негласного лидера, не смотря на свои семнадцать.

К слову сказать, сам Тьяго ни разу не был замечен у фургончика Катии, но это легко объяснялось. Парень обладал такой внешностью, что даже из города приезжали дамочки, чтобы поглазеть на него, что уж говорить о местных девчонках? Они вешались на него гроздьями. Удивительно, но подобная популярность совершенно не испортила легкого нрава Тьяго.

Благодаря, простецкому характеру Тьяго до сих пор не сошел с ума. Он не мог не понимать, какая несправедливость его постигла, когда не с того ни с сего к нему приезжали крепкие парни, группами человека по три-четыре, чтобы «разобраться» из-за девушки, которую он даже в глаза не видел.

Но даже его родной отец не слышал от сына жалоб. Парень молча сносил все обвинения, попутно изучая тонкости рукопашного боя. В схватке один на один равных ему не было и однажды «повезло» настолько, что на правой брови появился шрам. Барфольд было обрадовался, что судьба смилостивилась и лицо хоть немного подпортит уродливый рубец, но не тут -то было.

Бровь пересекала белесая полоска самым удачным образом, придавая красивому лицу еще больше мужественности и харизмы.

Тьяго в свои семнадцать был мужчиной во всех смыслах. Его фигура еще не приняла окончательного вида, и узловатые мышцы, только-только начинали набирать массу, но было очевидно, что через несколько лет, паренек окончательно лишит покоя женщин любого возраста.

Как ни странно, о любовных похождениях Барфольда было мало что известно. Мораль не особо процветала в цыганском квартале, но все же, кое-какие традиции, приравнивались по статусу к законам. Одной из них было сожительство.

Если молодые люди начинали жить вместе, то в скором времени они женились. Ранний брак не считался зазорным и тринадцатилетней невестой трудно было кого-либо удивить.

Любовные победы молодого Барфольда скрывали многовековые каменные стены улиц Будапешта и близкий друг.

Кажется, Тьяго просто не хотел обзаводиться семьей или с благородством, не присущим многим из его сородичей, относился к девушкам, с которыми вырос. Хотя, все знали к кому можно прийти и получить ласку за пару десятков евро.

Талли.

Красивой, гибкой, стройкой, какой и полагается быть отменной танцовщице, которой девушка стала не от хорошей жизни, а чтобы прокормиться и привлечь внимание своего возлюбленного.

3

- Пенфольд Гранже, - скрипучий, тихий голос прозвучал так, словно мужчина наконец-то получил возможность признаться в чувствах женщине, которую любил всю жизнь. - Урожая пятьдесят первого года.

Дед Ивэлим поднес пухлый хрустальный бокал к лицу и положил стеклянный краешек на верхнюю губу нарочито медленно, после чего опустил нос в круглый вырез сосуда, а после, сделал почти резкий вдох.

Вина было налито ровно две столовые ложки, в то время как в бокале внучки, которая сидела напротив своего обожаемого родственника, красной жидкости плескалось раза в три больше.

- Первая партия тем и славится, что удивительный вкус нам дарит только шираз. Этому затасканному сорту в Австралии удалось набрать полноту. И кто бы мог подумать, что в ареале одного поместья вкус мог отличаться.

- Почему? - Вера обожала подобные посиделки. Эдакий крошечный бунт против системы родительского контроля и попечения. О ночных попойках Ивэлима и Веры знала только Имельда, и кажется, женщине нравилось участвовать в этом таинстве.

Никто из двух взрослых не спешил одернуть девушку и тем более читать нотации по поводу алкоголизма. Личный пример Ивэлима представлял собой лучшую иллюстрацию в назидание.

Старейшина Фон Венерлиссов почти пятнадцать лет жил в условиях сухого закона, что впрочем, не мешало ему разорять на свое усмотрение роскошный винный погреб, о котором в Европе ходили легенды.

Старик мог часами сидеть с бокалом в руках, вдыхая аромат напитка, просматривая его на свет. Свою порцию, он выливал в унитаз или раковину, таким образом напоминая себе о собственной выдержке и последствиях лихой жизни, которая усадила его в инвалидное кресло.

- Один сорт, но разный вкус. Загадка! Уловки природы, - по-детски радуясь ответил дед, как-будто хотел, чтобы его держали в неведении. - Хотя, здесь свою роль сыграли бочки из американского дуба и настырность Макса Шуберта, который пошел вопреки воле правления и мнениям дегустаторов, которые в действительности могли похоронить это прекрасное вино своим узколобием и отбитым обонянием.

Вера повертела бокал, поднесла к носу, несколько раз вдохнула, еще раз встряхнула напиток кроваво-красным вихрем и сделала небольшой глоток. Во рту заиграла церемония полоскания-процеживания, но движения были настолько отточены и профессиональны, что девушка уже давно научилась получать удовольствие от процесса.

- Неплохо, согласись?- глаза Ивэлима заблестели в зарослях густых, седых некогда красивых бровей.

Вкус вина, на первый взгляд, отталкивал своим насыщенным, полным букетом, но стоило сделать очередной вдох и в нос мягко ударял тонкий аромат, а послевкусие тянуло приятную терпкость и легкость.

- Угу, - только и смогла выдавить из себя Вера.

Тепло медленно стало распространяться от желудка по всему животу, грозясь захватить тело до кончиков пальцев ног.

Мысли помимо воли вырвались и стали водить неприятный хоровод. Они метались между безобразными намерениями родителей и портретом, который, казалось, всерьез вытряс последние крупицы душевного покоя. Каким-то боком протиснулись заскорузлые комплексы, неуверенность в себе и желание быстрее влиться во взрослую жизнь.

Старик нахмурился, когда понял, что внучка его слушает через слово. Девочка сидела мрачнее тучи. Для Веры подобное поведение было нормальным, но отличить пустую детскую дурь от настоящей проблемы он еще мог.

История винодельни Макса Шуберта из Австралии на этом и оборвалась.

- Спасибо, Имельда. Иди, отдыхай, - слова заботы прозвучали, как обычно строго. Противоречивая натура Ивэлима не сдавала позиций на старости лет.

Женщина все это время сидела около окна на софе и читала книгу. Столь вольное поведение на территории старика для прислуги было привычным делом.

Бессмертная, словно тараканы, компашка повара, экономки и садовника, напоминала беззубого, верного Цербера, которого держал себе на потеху Ивэлим. А потеха заключалась в том, что именно эти три единицы персонала невозможно было уволить, пока Ивэлим Фон Венерлисс имел наглость оставаться в живых.

Как и водилось, после подобных посиделок, бутылка с баснословно дорогим вином отправлялась в сортир. Но Имельда сильно покривила бы душой, что абсолютно каждый напиток сливался с зловонием канализации.

И Ивэлим был не дурак.

После короткого благословения на отдых, бутылка могла отправляться куда угодно и не раз в саду, под покровом ночи собиралась верные друзья: Николо, Имельда и Пелиор.

Последний числился в штате прислуге на должности садовника.

Нужно было отдать им должное — ни один собантуй не привел к пьяным крикам, песням, дебоширству и разврату. Очередной алкогольный раритет смаковали с не меньшим удовольствием и знанием дела, чем хозяин.

- Где витаешь? - взгляд деда работал лучше сыворотки правды.

Мелькнула лихая мысль, что он все знает о грядущей процедуре признания его недееспособным, но Вера быстро отмела ее. Сохранять спокойствие, которое демонстрировал Ивэлим, было бы просто не под силу старику.

Нужно срочно придумать нечто правдоподобное, чтобы отвлечь его!

- Мне год остался до окончания школы...

- И?

- Мама настаивает, чтобы я всерьез подумала о карьере искусствоведа.

- Пф...! - если бы законы физики позволяли, то инвалидная коляска за секунду превратилась в пепел, а у деда пыхнул из ноздрей огонь.

Старик мелко задергался и стал барабанить пальцами по подлокотникам кресла.

- То есть о карьере очередного дармоеда! Как похоже на Эстер. Сама пришла на готовое и тужится доказать бесценность своих жалких усилий в управлении моей компанией. Хотя, признаю, она делает куда больше и лучше, чем твой папаша. Единственный, кто мог управлять делами на прежнем уровне, опять же поддался женской глупости и «пошел своим путем». Симон редко видел папу, который был в разъездах и боготворил свою мать. Разумеется ее призрак до сих пор стоял между отцом и сыном.

Вера поморщилась. Ей хотелось как-то защитить память покойной бабушки, которая оставила этот мир, едва девочке исполнилось шесть лет. Именно тогда дед стал еще жестче и вспыльчивее.