В Солнечной Арке – мире, где власть делится меж людьми и древними эльфами, – имя Клайвуса Катоса звучит как предостерегающий шепот листвы в ночи. Повелитель лесных эльфов, проклятый демонами, но поклявшийся стать их же вечным кошмаром. О нем говорят разное: кто-то – с благоговением, кто-то – со страхом, затаив дыхание.
А Аранея сейчас знает только леденящий душу ужас. Её грубо ведут сквозь мраморные залы дворца, и единственная мысль, пульсирующая в висках: «Кто-то узнал… Кто-то догадался…». Может, шепоток за спиной, может, случайный взгляд, задержавшийся слишком долго – но теперь кто-то решил, что в её жилах течёт тьма.
Полупрозрачная вуаль искажает мир вокруг, превращая его в размытое марево. От этого страх становится только острее, будто тысячи игл впиваются под кожу. Пальцы впиваются в лиру так крепко, что дерево стонет под её хваткой. «Ошибка… Должна быть ошибка!» – молит она безмолвно. Неужели кто-то смог разглядеть демона в ней? Невозможно!
И вдруг – грохот.
Могучие двери распахиваются, и в проёме возникает он.
Аранея узнаёт его с первого взгляда. Все узнают.
Кудри, словно сотканные из первых лучей зари. Веснушки, рассыпанные по смуглой коже, точно золотистые искры ночного костра. И глаз – один яростно сверкающий, другой – цвета лесных крон, но от этого не менее пронзительный.
Клайвус Катос.
Он шагает вперёд, и каждый его шаг отдаётся в груди Аранеи тяжёлым гулом. Взгляд скользит по ней – медленный, изучающий, беспощадный. Луч света от его сверкающего ока падает на вуаль, и сквозь тонкую ткань ей видно, как его губы сжимаются в холодную нитку недоверия.
– Отчего лицо скрываешь? – его голос похож на шелест листьев перед грозой.
Сердце Аранеи рвётся из груди. «Только не он… Любой, но не он!»
– Уродлива, – выдыхает она, и слово висит в воздухе острым мечом.
Клайвус медленно поднимает руку. Пальцы сжимаются, здоровый глаз прикрывается, а сверкающий – впивается в неё с такой силой, будто способен прожечь вуаль и душу. Он чувствует её. Ищет тьму.
И Аранея понимает – сейчас всё решится.
Нет, она точно знает – он почувствует то самое бурлящее смешение тьмы и света, как и у всех остальных. Но что-то всё равно сжимает её грудь ледяной хваткой. А вдруг… вдруг тьма перевесит? Вдруг в его сознании вспыхнет, как отравленный клинок, догадка о том, что перед ним – демоница?
Сердце бешено колотится, выбивая тревожный ритм, пытаясь вырваться из клетки рёбер.
Но глава ордена лишь кивает, лениво машет помощнику и, не удостоив её ни словом, ни взглядом, удаляется.
Мужчина – правая рука Катоса – подходит ближе. Его улыбка дружелюбна, но в глазах – лёгкий налёт недоумения.
– Пройдёмте со мной.
– К-куда? – голос дрожит, слова цепляются за пересохшее горло.
Страх. Он разливается по жилам, сковывает ноги свинцовой тяжестью, заставляет мир плыть перед глазами. Каждый шаг – как падение в пропасть. Сердце бьётся в висках, дыхание рвётся, будто грудь сдавлена невидимыми тисками.
– Ох… – мужчина внезапно замирает, брови взлетают вверх. – Вам… не сказали? Странно, мы же просили… Он всматривается в её испуганную фигуру, и вдруг тень понимания скользит в его взгляде. – Неужели вас привели, как… как преступницу?
Её молчание – ответ красноречивее любых слов.
– Придётся это исправить… – он вздыхает, проводит рукой по лицу, словно стирая досаду.
И вот они идут по бесконечному коридору дворца, где каждый шаг эхом отдаётся под высокими сводами. Мужчина подбирает слова, будто осторожно ступает по тонкому льду.
– Аранея… – внезапно останавливается у резной двери, поворачивается к ней. – Вы назначены личным музыкантом господина Катоса. Ваш первый день – завтра.
Сначала в голове мелькает вопрос: откуда он знает её имя? Но вспоминаются улицы столицы, толпы, песни под открытым небом… Конечно, оттуда.
А потом осознание ударяет, как молния.
Странница с лирой, девчонка, добывающая монеты лишь силой своего голоса, – теперь будет играть для самого главы ордена.
Неизвестно, сколько она продержится – день, месяц, год? Да и кто даст ей такой срок? Но больше всего Аранею грызёт вопрос: почему именно она? Какие причины побудили господина Клайвуса выбрать именно её – девушку с улиц?
Но разве это важно сейчас?
Перед ней – единственный шанс. Шанс пройтись по мраморным залам, прикоснуться к роскоши, хоть на миг почувствовать себя не нищенкой, а героиней старинной баллады – той самой, что она так любила напевать на рыночных площадях.
– Это… работа? – голос звучит неуверенно, будто она боится, что всё рассыплется, стоит лишь произнести слово вслух. – С… зарплатой?
– Да. Вам будут выплачивать по три золотых в день.
Три. Золотых.
Губы сами собой растягиваются в улыбке, но разум отказывается верить. Неужели все здесь получают столько? Или это… милость? Подачка? Испытание?
Помощник открывает дверь, и Аранея застывает на пороге.