Мелкая, злая дрожь колотила это тело, сотрясая его изнутри, и я никак не могла понять, было ли это следствием пробирающего до мозга костей холода, который полз ядовитой змеёй по полу пещеры, или же реакцией на непрекращающийся, сводящий с ума зуд. Тысячи невидимых иголок одновременно впивались в мою новую-чужую кожу: под копной спутанных, пахнущих дымом и зверем волос, на пояснице, в нежных складках под коленями, - заставляя меня беспрестанно ёрзать на подстилке из колючих еловых веток, прикрытых вонючей, жёсткой шкурой. Каждое движение лишь распаляло вшей, очевидно считавших данное тело своим законным домом, и я с отвращением, почти физической тошнотой, ощущала их пиршество на плоти, доставшейся мне по злой иронии судьбы.
Их укусы, как и всё остальное, было вовсе не сном, а жуткой реальностью. Я проверила. Щипала себя за предплечье, царапала щёки, и даже укусила ладонь до крови, вскрикнула, отчего меня лягнула соседка, чтобы я заткнулась.
- Таше! - прошипела она злобно, и по интонации я поняла смысл сказанного.
Боль была настоящей, мучительной, кровь алой, тёплой. Правда, неприятные ощущения от самоистязания приходили чуточку с запозданием, что вызывало вопросы.
Вход в пещеру был закрыт валуном, но камень лежал неплотно, оставляя узкие щели по краям, в них, жутко воя, задувал ледяной ветер, швыряя мне в лицо снежную пыль, мелкую, как мука. Она оседала на коже, мгновенно таяла и, смешиваясь с грязью на щеках, наверняка превращалась в безобразные потёки. Я лежала, скорчившись, прижав колени к груди в тщетной попытке согреться, и в этой позе удавалось сдерживаться и не дёргаться, чтобы не чесаться. Очаг в центре большой пещеры располагался от меня достаточно далеко и тепло от него едва ощущалось. Огонь лениво облизывал почерневшие камни и выхватывал из мрака причудливые, пугающие тени. Воздух, густой и тяжёлый, был пропитан миазмами немытых тел, едким дымом, и тошнотворно-сладким ароматом подгнивающего мяса, висевшего в тёмном дальнем углу.
Я медленно, осторожно, чтобы не шуметь, провела ладонью по своему предплечью. Кожа была грубой, обветренной, шершавой, как наждак. Под пальцами нащупывались старые неровные шрамы, длинные словно от когтей или острых камней, и несколько округлых, следы от ожогов? Или укусов? Сколько раз это тело ранили? Сколько раз оно выживало там, где должно было умереть?
Я сжала кулак, разжала. И убедилась, что руки, хоть и слушаются, но неспешно, будто сигнал от мозга шёл, преодолевая вязкую, густую преграду. Чужое. Всё чужое. Не моё.
Голод вдруг скрутил живот так резко, что я едва сдержала стон. Желудок сжался, пытаясь сожрать сам себя. Взгляд против воли метнулся к куску мяса, валявшемуся у края очага - тёмному, обугленному снаружи, покрытому копотью и пеплом, источавшему кисловатый, но всё равно дразнящий запах жира и крови, во рту мгновенно выделилась густая, липкая слюна. Надо же, какое острое обоняние у моего нового тела! Но эту мысль перебила другая: «Боже. Я действительно хочу это сожрать?»
Тело хотело. Тело требовало. А разум корчился от отвращения.
А ещё меня мучила жажда. Губы потрескались, кожа на них лопнула, и я чувствовала солоноватый привкус крови на кончике языка.
Закрыла горящие огнём веки, прижала ладони к животу, надавила, чтобы унять тянущие голодные спазмы. Вдох. Выдох.
Перед внутренним взором расцвели воспоминания, отвлекая от физических мучений, но погружая в другие, душевные.
Я - не эта грязная, забитая женщина, которую грубо притащили сюда, перекинув через плечо, как охотничий трофей. Я Арина Волкова, студентка четвёртого курса исторического факультета Новосибирского государственного университета. Я подрабатывала в лаборатории археогенетики при Институте цитологии и генетики: мыла пробирки, заносила данные в таблицы, готовила образцы для анализа - делала всё то, что делают студенты, мечтающие когда-нибудь стать настоящими учёными.
Мой мир состоял из общаги на Пирогова, где вечно не было горячей воды; поточных аудиторий, где я записывала лекции профессора Карташова о мустьерской культуре и ашельской индустрии; ночных дежурств в лаборатории, где я мечтала, уткнувшись в планшет, о собственном гранте, о раскопках, о своей находке, которая войдёт в учебники.
Я знала о них, о неандертальцах, о сапиенсах, о межвидовой гибридизации - всё, что можно было узнать из книг, статей и музейных реконструкций.
Но я никогда, никогда не думала, что окажусь здесь лично. В самом жутком кошмаре представить не могла!
Зажмурилась сильнее, и едкий дым пещеры под силой моего воображения сменился озоновым, чистым запахом работающей аппаратуры в лаборатории. Последний день… Боже, то первое марта 2055 года я запомню навсегда.
Институт цитологии и генетики получил грант на тестирование нового, экспериментального метода визуализации генетической памяти. Рискованный проект на стыке нейробиологии и квантовой физики, который должен был позволить не просто прочитать код, а «увидеть» отрывки воспоминаний, зашитых в так называемой «мусорной» ДНК.
Игорь Петрович, профессор и куратор проекта, седой, вечно уставший, с прищуром близорукого, объявил, что им нужен доброволец на десятый по счёту тест.
Первые прошли ошеломляюще успешно. Аспиранты и младшие научные сотрудники по очереди ложились под установку, и каждый раз результат был схожим: лёгкое головокружение, вспышки света под веками, обрывки смутных образов - ничего конкретного, но и ничего опасного. Кто-то видел лес, кто-то огонь, кто-то даже участвовал в какой-то охоте и слышал голоса, но не смог разобрать слов.