Аромагия

Глава 1. Искусство

Глава 1. Искусство.

У всего на свете есть свой аромат.

Светлая улыбка ребенка словно благоухает молоком и ванилью. Первая любовь – будто глинтвейн с шоколадом на закуску, свежо, остро и сладко. Боль жалит сильнее крапивы. Любимое дело несет живительный аромат мяты, лимона и розмарина, вера – ладана, сандала и мирры…

Мое утро источает запах кофе и нетронутой, ранней свежести, тающей в лучах солнца.

Я проснулась на рассвете. В этом не было ничего необычного – привычка вставать чуть свет осталась у меня с детства.

Взглянув на безмятежно почивающего рядом мужа, я вздохнула. Отучить его от храпа не удалось, и в итоге любая совместная ночь превращалась в пытку. Рулады то утихали, позволяя задремать, то оглушали... Сколько раз я просила Ингольва дать мне выспаться! Разумеется, у нас имелись отдельные спальни, но, выпив, он непременно являлся ко мне. И храпел от души, норовя к тому же заграбастать меня и притянуть поближе. От его дыхания короткие волоски на шее становились дыбом, и пробирала невольная дрожь. Как тут спать?!

К тому же от Ингольва разило перегаром. За ночь я успела немного притерпеться, но теперь снова поморщилась. К зловонию примешивались нотки мяты – слабая попытка заглушить запах. Надо думать, это было своеобразное проявление заботы о моем чутком обонянии.

Я окинула взглядом спальню. В комнате было уже достаточно светло, несмотря на ранний час. Она как никогда напоминала сундучок с безделушками: резные деревянные панели, гора разноцветных подушек, массивные дубовые балки, свод крыши над головой, словно крышка. В изголовье висела странная поделка – изукрашенные рунами выросты. По утверждению Палла, нашего садовника, это был традиционный оберег его народности. Ингольв невзлюбил эту прелесть с первого взгляда, углядев в ней намек на собственные «рога», так что мне стоило больших усилий его успокоить.

Комната полукругом выдавалась вперед, к заливу, и за темными окнами тихо шептало и сонно ворочалось море... Здесь в воздухе всегда витали смолистые нотки дерева и солоноватые – воды.

Я осторожно выбралась из постели, игнорируя невнятный протестующий возглас, и заботливо укутала спящего мужа одеялом, хотя чувства мои в это утро были далеки от супружеской нежности. В конце концов, это по его вине я не выспалась и с трудом сдерживала зевоту!

Подойдя к шкафу, я провела пальцами по вырезанным на створках оленям – это творение верного Палла всегда поднимало мне настроение – достала теплый халат и на цыпочках вышла.

Прокравшись мимо спальни свекра (что за нелепость – устроиться через стену от невестки, когда пустуют еще три спальни?!), я тихонько спустилась на первый этаж, сварила кофе на спиртовке и наконец с тихим вздохом уселась на подоконник, держа в руках чашку.

Люблю этот ранний час, аромат кофе и тишину... Фыркнув, я едва не расплескала напиток. На первых порах после замужества мне немало пришлось вынести, чтобы отстоять эту маленькую традицию. Дескать, порядочные жены не должны просыпаться так рано, оставляя замерзающего супруга одного в постели, кофе – гадость несусветная, к тому же дорогая, а привычка сидеть на подоконнике и вовсе не вписывается в рамки приличий! Пришлось то улещивать супруга, то безобразно скандалить, но домашняя война закончилась моей полной победой. Правда, я не стала заставлять кухарку подниматься еще раньше хозяйки, чтобы приготовить «ненавистный» кофе, и всегда варила его сама.

С наслаждением вдохнув горьковатый аромат с нотками мускатного ореха и имбиря, я сделала первый, самый вкусный глоток и задумчиво уставилась на улицу. На втором этаже, в спальнях, окна выходили на залив, и смотреть на суровую гладь воды было куда приятнее, чем лицезреть серые камни построек, но была рада и этому унылому зрелищу. В тихих вздохах волн залива слышалось блаженное урчание, а снежинки, казалось, поднимались вверх от размеренного дыхания мостовых...

К тому же наконец стало понятно, почему так светло: ночью выпал первый снег. Белая вуаль легла на Ингойю, и под первыми лучами солнца столица острова казалась невестой, с трепетом ждущей обряда. Хрустящий даже на вид, снег заботливо укутывал город, пах колкой свежестью, отдающей на языке перечной мятой и хвоей. Смыв этот привкус очередным глотком кофе, я с огорчением убедилась, что на дне чашки осталась только гуща.

Город еще блаженно спал под пуховым снежным покрывалом, лишь кое-где в лавках уже начиналась работа. В соседнем доме позевывающий повар мешал тесто и ставил в печь булочки, и над улицей плыло благоухание корицы и сдобного теста. Где-то служанка жарила рыбу, и от запаха горящего масла, скворчащего на сковородке, к горлу подкатывал ком. Из дома напротив тянуло эвкалиптом, ромашкой и малиной – видимо, обитатели простудились и теперь изводили запасы микстур и трав...

Красиво. Жаль только, что эта красота продлится совсем недолго: скоро город проснется, лениво потягиваясь или охая при взгляде на часы.

Нотки ароматов складывались в привычную симфонию мира. Люди привыкли обманывать зрение, а вот запахи не перебьешь. Забавно, кокетки идут на множество жертв ради красоты: разрисовывают лицо, с помощью корсета прячут следы чревоугодия, прикрывают шляпками и шиньонами поредевшие волосы. Но за миловидным фасадом легко улавливался кислый запах обиды и горелый смрад зависти. Как будто грязь под ногтями...

Пока я размышляла об ароматах и нравственности, из своей комнаты показалась позевывающая Сольвейг – наша кухарка и заодно домоправительница.

Она кисло поздоровалась, поморщилась, заметив, что я опять сидела на подоконнике. Не сдвинувшись с места, я кивнула, и Сольвейг – еще довольно молодая женщина в неизменно сером платье – отправилась готовить завтрак.

Серым было у нее все. В дождь она сетовала на слякоть, снег терпеть не могла, потому что он слепил глаза, и даже солнце не любила, мол, «вредно для кожи!». Пища казалась ей невкусной, а в доме всегда было грязно... Словом, тот тип женщин, от которых пахнет уксусом, и никак иначе, несмотря на литры дорогих притираний.

Глава 2. Любовное зелье

Глава 2. Любовное зелье.

В тот вечер я возилась с травами в «Уртехюс». Ингольв все еще злился, так что я старалась поменьше времени проводить дома. Муж долго меня отчитывал, узнав об истории с фотографом.

В памяти всплыло перекошенное лицо Ингольва.

– Ты что, совсем ничего не соображаешь?! – горячился он. – Какого... тебя понесло в его дом? Ты хоть понимаешь, что скажут люди?

По его мнению, моя вульгарная манера совать нос не в свое дело компрометировала уважаемого полковника.

– Тогда господин Гюннар продолжил бы убивать девушек, а не оказался бы в тюрьме! – не выдержала я.

– Так ты еще и споришь?! – взвился муж, угрожающе нависая надо мной.

Ингольв весьма болезненно относился ко всему, что могло бросить тень на его положение. Надо признать, для этого у него имелись причины. Когда мы поженились, Ингольв был в звании лейтенанта, и без меня он вряд ли достиг бы нынешнего положения. И он никогда не сможет этого забыть...

Словом, неделю назад мы поссорились.

Некрасивые подробности не шли из головы: искаженный злостью рот мужа, обидные слова. Если бы память о приятных моментах была столь же крепкой! Но невесомое благоухание яблоневых лепестков испаряется из мыслей так же быстро, как увядают цветы, а вот горькие плоды болезненных воспоминаний хранятся годами...

Позабыв о греющихся на плите ингредиентах, я сидела, подперев голову рукой, и смотрела в окно. На стеклянной поверхности дрожали и танцевали тени, и, как в зеркале, проступали какие-то образы, которые тут же смывал ливень.

Так одиноко... Если закрыть глаза, то можно представить, что это не дождь стучит, а почтальон, который принес долгожданное письмо. Глупо, ведь Ингольв не позволил мне вести переписку с родными и друзьями.

Я словно вновь слышала резкий тон новоиспеченного мужа: «Запомни, теперь твое место рядом со мной! Не хочу, чтобы родственники настраивали тебя против меня! Так что не смей им писать, я запрещаю».

И свой собственный, растерянный и оттого по-девчоночьи тонкий голосок: «Любимый, но ведь это моя семья!»

«Теперь твоя семья – я», – отрезал тогда Ингольв...

В такие ненастные вечера кажется, что я одна во всем мире, и горло стискивает от безысходности. Тоска пахнет пылью, прибитой дождем...

Все вроде бы хорошо: дом, сын, муж, любимая работа... Но чего-то, важного и необыкновенного, уже никогда не случится. Жизнь так и будет катиться по наезженной колее, оставляя далеко позади упущенные возможности и заброшенные мечты. И ничего не изменить.

Я похожа на волка, который давным-давно попал в капкан и, чтобы выбраться, отгрыз себе лапу, а теперь вынужден перебиваться остатками чужих пиршеств. И иногда, лежа под укрытием еловых лап, тоскливо глядит в небо и сожалеет, что тогда не смирился и не издох.

«Охотники натирают капканы травами, чтобы заглушить настораживающий запах железа», – вспомнилось вдруг. Вот и я попалась в такую ловушку с ароматом трав. В капкан любви...

К чему эти глупые мысли? В Хельхейме разводы чрезвычайно редки, поскольку для этого у супругов не должно быть детей. Наш сын родился меньше чем через год после свадьбы, так что рассчитывать на расторжение брачных уз не приходилось. Разве что следом за Фиалкой умрет и Валериан, но даже думать не хотелось о такой страшной цене свободы!

Я давно смирилась со своей судьбой, сроднилась с клеткой, прутьями которой стали долг, приличия, ответственность перед сыном. Глупо сетовать на последствия собственного выбора.

Дождь – это время сожалений и одиночества, но он может только плакать. А плакать бессмысленно...

Впрочем, сидеть в сумерках, смотреть в окно и предаваться бесплодной тоске еще глупее и совсем не в моем характере! Это просто октябрь, дождь и противный холод.

Заставив себя отвлечься от бесплодных размышлений, я обнаружила, что вода на бане почти выкипела и кинулась к плите. Следовало приготовить несколько экстрактов.

С древнейших времен для лечения болезней использовались растения и животные компоненты. В религии и медицине, парфюмерии и косметике, даже в кулинарии широко применялись лекарственные травы.

Из зелени, цветков, плодов или корней получали экстракты: масляные, водные, спиртовые, а также эфирные масла. Это квинтэссенция растения, его ”жизненная сила”.

К сожалению, многие сведения о травах утрачены, чему немало поспособствовал Рагнарёк. До сих пор удалось восстановить не более трети знаний предков.

По счастью, мне не требуются старинные рецепты, достаточно обоняния. Аромаг интуитивно ощущает дисгармонию в окружающих ароматах и умеет ее устранять.

Надо думать, моя работа напоминает настройку музыкального инструмента. Когда фальшь неуловима для обычного слуха, но ты ощущаешь ее так остро и явно, как скрип ножа по стеклу, и знаешь, какой колок подкрутить, чтобы ее устранить...

Дождь ли навеял грустные мысли или банальная осенняя хандра, однако будничные дела никак не могли меня отвлечь.

Я измельчала валериану для экстракта, невольно вспоминая сына.

По давней семейной традиции всем дети в нашей семье дают «растительные» имена. К примеру, бабушке Розе это царственно-неприступное имя очень подходило.

Всю первую беременность настроение у меня скакало, как бешеный тюлень, а я опасалась применять сильнодействующие средства. Вот и получился Валериан, в честь той самой травки, которая помогла мне пережить те месяцы.

Лучше бы я назвала Лемонграссом или Миртом, чтобы умел жалить, а не только спокойно сносить насмешки отца.

Валериан унаследовал мои способности – большая редкость для мальчика, и мало интересовался футболом, марками и чем там еще положено интересоваться ребенку его лет. Множество поколений предков Ингольва были военными, так что он даже слышать не хотел об иной карьере для сына.

Как он там, совсем один среди чужих людей и непривычных порядков? По словам Ингольва кадетам не позволено писать домой первые полгода, якобы с целью скорейшего привыкания к режиму.

Глава 3. Хель

Глава 3. Хель

Чем пахнет дом? Копчеными ребрышками? Корицей и ванилью? Свежим кофе? Яблочной шарлоткой? Запахи, как уютный плед в кресле у камина. Стоит почувствовать знакомый аромат, и перед глазами встают милые сердцу воспоминания...

Однако сегодня мой дом «благоухал» совсем иначе: гарью, мокрым пеплом и сбежавшим супом. Из открытого кухонного окна вырывались клубы дыма, входная дверь была распахнута настежь, а на пороге, кашляя, стояла Уннер.

– Что случилось? – встревожено спросила я, выходя из «Уртехюс».

– Сигурд с Сольвейг поругались! – с трудом объяснила Уннер, продолжая кашлять. – Подождите минутку, я открыла окна. Сейчас выветрится.

Оставалось только махнуть рукой. Подобные стычки случались нередко, как минимум раза два в месяц. Безалаберный Сигурд, который искренне считал, что его маникюр куда важнее порядка в доме, и Сольвейг, недовольная решительно всем, а особенно качеством уборки (которой она сама не занималась, но упоенно критиковала сделанное другими), представляли собой ту еще парочку. Самое интересное, что мой драгоценный свекор неведомым образом умудрялся держать их в руках и, фигурально выражаясь, вовремя гасить пожар. Но господин Бранд не был затворником, изредка выбираясь из дому на партию в бридж или бильярд. Пользуясь его отлучками, неугомонные слуги непременно устраивали какое-нибудь безобразие, что давало свекру право с видимым наслаждением ворчать, что без его присмотра все шло наперекосяк. Разумеется, заодно доставалось и мне за неумение вести хозяйство...

Оставалось дождаться, пока густой дым развеется и войти в дом. Прямо посреди прихожей, уперев руки в бока, стояла Сольвейг, являя собой эдакого рыцаря с копьем в руке и поверженным врагом у ног. Правда, вместо копья в руках у нее была скалка, роль доспеха играл накрахмаленный передник, а противником был всего лишь Сигурд с кастрюлей на голове.

На кухне что-то чадило. Кажется, Сольвейг дым ничуть не мешал, только глаза покраснели.

Мне стоило немалых усилий не рассмеяться. Лощеный красавчик Сигурд считал себя достойным, по меньшей мере, роскошного особняка и огромного состояния (раз уж в Хельхейме нет аристократии), но неумолимая судьба в лице пропойцы-отца и гулящей матери заставила бедняжку марать руки и склонять гордую голову перед хозяевами... Понятно, что с таким отношением Сигурд едва ли был исполнительным и верным слугой, но господин Бранд ценил его за исключительную пронырливость и умение втираться в доверие.

– Сигурд, вы возомнили себя своим тезкой и решили вызвать дракона на бой? – поинтересовалась я при виде этой героической сцены. Хотя в данном молодом человеке героическим было разве что прославленное имя – «Победа». – И какое сокровище подвигло вас на этот беспримерный подвиг?

На язык просились исключительно высокопарные фразы старинных преданий.

Сольвейг смерила меня уничижительным взглядом и пробурчала, нехотя опуская скалку:

– Этот нахал повадился таскать тесто с кухни! Как ребенок!

– Вижу, он добился своей цели...

Из-под импровизированного головного убора Сигурда – медной кастрюли – стекали струйки опары, украшая тонкое лицо роскошными бакенбардами.

Виновных стоило бы отчитать за очередную свару, но они были столь комичны, что губы невольно разъезжались в улыбке.

За моей спиной хлопнула дверь... Мгновение молчания, а потом смущенный вопрос:

– Извините, госпожа Мирра, я не вовремя?

Обернувшись, я узрела Петтера, ординарца моего мужа, во всем блеске его нового обмундирования: фуражка, съехавшая на уши; шинель на три размера больше; великанские рукавицы...

Долго сдерживаемый смех наконец прорвался бурным потоком.

Я хохотала под негодующими взглядами слуг и никак не могла остановиться.

Отсмеявшись, взглянула на мальчишку, который стоял, опустив глаза и пламенея щеками.

– Извините, Петтер. Вижу, интендант вас за что-то невзлюбил. Не волнуйтесь, он сегодня же выдаст вам нормальную форму, так как Ингольв не допустит, чтобы его ординарец выглядел... не надлежаще.

На язык просилось «как пугало», но я, щадя чувства юноши, выбрала обтекаемую формулировку.

– Благодарю! – отчеканил он неожиданно резко, вздергивая подбородок. На его лице отчетливо читалась смесь стыда и гнева, а колкий запах лимонной травы перебивал даже вонь гари. – Господин полковник приказал сообщить, что будет сегодня к обеду с тремя друзьями...

Замечательно! В доме разгром, слуги похожи на драчливых котов, а кушанья пали жертвой ссоры... Только гостей не хватало!

Думаю, взгляд мой был достаточно красноречив, поскольку Сигурд и Уннер тут же опрометью бросились наводить порядок, а Сольвейг, ворча, убралась на кухню.

– Спасибо за предупреждение! – улыбнулась я Петтеру, но тот лишь по-военному четко поклонился и отбыл, не ответив ни слова.

Надо думать, обиделся. Впрочем, на обиженных воду возят, как любит говорить инспектор Сольбранд. Так что я пожала плечами и первым делом написала записку интенданту, в которой мягко попеняла на неуместную шутку и намекнула, что полковник будет ею очень недоволен...

За обедом, за неимением роскошных яств, стол пришлось украшать мне самой. Эффектный туалет, ласковая улыбка и бездна внимания к каждому из гостей – и безыскусность угощения осталась незамеченной. Правда, Ингольв все больше хмурился, но управляться с его гневом мне было не впервой...

Разумеется, стоило последнему гостю выйти из нашего дома, как муж тут же принялся меня отчитывать.

Хорошо хоть слуги уже убрали посуду и оставили нас наедине.

– Ты заставляешь меня краснеть! Мало того, что обед ужасный, так еще и ведешь себя как... Ты заигрываешь с моими друзьями у меня на глазах! – резко говорил он, яростно рубая воздух ладонью.

Настоящий полковник: подтянутый, в ладно сидящей форме, волевой подбородок выдвинут вперед, голубые глаза смотрят сурово и властно. Винно-красные с золотым тиснением стены гостиной, плюшевые диваны угрожающего темно-красного оттенка, золоченые рамы зеркал создавали для Ингольва превосходное обрамление. А вот я, должно быть, смотрелась здесь чужеродно, как дешевый кусочек янтаря в драгоценном рубиновом ожерелье.