Аспид на мою голову: Я (не) буду твоей Истинной 2

ГЛАВА 1

ГЛАВА 1

ВАСИЛИСА

Полёт закончился так же внезапно, как и начался — оглушительным рёвом ветра, сменившимся давящей, каменной тишиной. Меня не поставили на землю. Меня не опустили с аристократической осторожностью. Меня, словно мешок с репой, швырнули вперёд, и я, споткнувшись о собственный страх, проехала коленками по ледяному, неровному полу. Ладони ободрала в кровь, но боли почти не почувствовала — её заглушил шок и звенящий в ушах холод.

— Добро пожаловать, ведьма, — пророкотал его голос откуда-то сверху, и эхо, подхватив каждое слово, пронесло его по незримым сводам, умножив и исказив до гротескного, многоголосого шёпота. — В твой новый дом. Точнее, загон.

Я медленно подняла голову, вжимаясь в стылую поверхность. Мы были в пещере. Нет, не так. Мы были внутри горы, в её исполинском, выдолбленном сердце. Высоко-высоко вверху, куда не доставал свет от тускло мерцающих кристаллов, терялись своды, похожие на рёбра доисторического чудовища. Воздух был густым, пах озоном после грозы, застарелой пылью веков и чем-то ещё — терпким, пряным, смесью сушёных трав и неведомых мне химикатов.

Повсюду громоздились стеллажи из тёмного, почти чёрного дерева, прогнувшиеся под тяжестью фолиантов в кожаных переплётах. На огромных каменных столах пузырились жидкости в кривобоких ретортах, стояли медные дистилляционные кубы, от которых тянулись витые трубки, и были аккуратно разложены инструменты, от вида которых у любого нормального человека волосы встали бы дыбом. Это была не просто пещера. Это была лаборатория гения и логово монстра в одном флаконе.

Аспид стоял в нескольких шагах от меня, уже в человеческом обличье. Высокий, широкоплечий, в простых чёрных штанах и распахнутой на груди рубахе, он казался частью этого первозданного хаоса. Чёрные волосы растрепались от полёта, а изумрудные глаза горели холодным, хищным огнём. На его плече, скрестив крошечные лапки на груди, сидел Смолка. Мой бывший дракончик. Он смерил меня презрительным взглядом своих фиолетовых глаз, выпустил в мою сторону тонкое колечко дыма и демонстративно отвернулся, уткнувшись мордочкой в шею своего нового хозяина.

Предатель. Мелкий, чешуйчатый и неблагодарный.

Снаружи, у самого входа в пещеру, раздался протяжный, полный вселенской скорби скрип, который мог означать только одно.

— Мой дом, — прохрипела я, поднимаясь на ноги и отряхивая ладони. Коленки саднило немилосердно. — Остался снаружи. И, кажется, он не в восторге от твоего гостеприимства.

За моей спиной раздался оглушительный ТРЯС-БАХ! — это Избушка, очевидно, топнула одной из своих куриных ног, выражая крайнюю степень возмущения. Затем последовала серия коротких, отрывистых постукиваний ставнями, которые я безошибочно расшифровала как: «А ну-ка вышла оттуда, негодница! Негоже приличной избе ночевать в сомнительных мужских берлогах!»

Аспид медленно повернул голову в сторону входа, и в его глазах промелькнуло что-то похожее на изумлённое раздражение.

— Твой… ходячий курятник… притопал следом? — в его голосе прозвучало откровенное недоверие.

— Она не курятник, — ядовито поправила я, ощущая, как страх уступает место привычному упрямству. — Она — моя фамильная недвижимость. И у неё тонкая душевная организация. Ей не нравятся сырость, сквозняки и дурно воспитанные змеи.

Избушка тут же подтвердила мои слова жалобным СКРИ-И-ИПОМ просевшей балки и печальным пошатыванием трубы.

Горыныч потёр переносицу, и на мгновение мне показалось, что я вижу не древнее чудовище, а уставшего мужчину, у которого разболелась голова. Но иллюзия тут же развеялась.

— Мне плевать на её душевную организацию, — отчеканил он, делая шаг ко мне. Я невольно отступила. — Как и на твою. Ты будешь жить здесь. В этой части пещеры. — Он небрежно махнул рукой в сторону абсолютно голого, тёмного закутка, где из развлечений были только мокрые стены и пара сталагмитов. — Можешь считать это своей комнатой.

— Щедрое предложение, — фыркнула я. — А удобства где? Или мне предлагается медитировать на капающую с потолка воду?

— Медитируй на что хочешь, — его голос снова стал ледяным. — Но запомни правила моей пещеры. Первое: ты не трогаешь ничего в моей лаборатории. Абсолютно. Ничего. Одно неверное движение — и нас всех разнесёт к праотцам вместе с этой горой. Понятно?

Я демонстративно оглядела булькающие колбы.

— А если очень хочется? Вон та, с фиолетовой жижей, выглядит заманчиво.

Его ноздри раздулись. Смолка на плече зашипел, как рассерженный чайник.

— Я не шучу, ведьма. Второе правило: ты не покидаешь эту пещеру без моего разрешения. Вход запечатан магией, которую тебе не пробить. Даже не пытайся. Третье, и самое главное: ты не задаёшь глупых вопросов и не действуешь мне на нервы. Твоя единственная задача — сидеть тихо и учиться контролировать ту дрянь, что течёт в твоих венах. Потому что твоя слабость — моя слабость. И я не намерен быть уязвимым из-за какой-то непутёвой девчонки.

Он говорил, а я смотрела на него и чувствовала, как внутри закипает злая, весёлая ярость. Страх? Да, он был. Глубоко внутри, холодным комочком в животе. Но на поверхности бурлило возмущение. Он похитил меня, оторвал от друзей, запер в этой дыре и ещё смеет устанавливать правила?

1.1

— Принято, — неожиданно покладисто кивнула я.

Он недоверчиво сощурился. Кажется, ожидал слёз, истерики, мольбы… чего угодно, но не этого.

— Что, так просто? — в его голосе прозвучало подозрение.

— Проще некуда, — я одарила его самой невинной из своих улыбок. — Правила — это прекрасно. Структурирует быт. Только вот… у меня тоже есть пара условий для комфортного проживания.

— У… тебя? — он произнёс это так, будто я была тараканом, внезапно заговорившим на древнеэльфийском. — Условия?

— Именно. Во-первых, здесь ужасно дует. Вон оттуда, — я ткнула пальцем в тёмный провал бокового туннеля. — Сквозняк. Для моей тонкой ведьминской натуры это губительно. Нужно чем-то завесить. У тебя есть лишняя драконья шкура? Или, может, старый гобелен с изображением твоих ратных подвигов?

Его челюсть сжалась так, что заходили желваки.

— Во-вторых, — невозмутимо продолжала я, прохаживаясь по «своей» территории и брезгливо пиная ногой мокрый камень. — Моей Избушке холодно. Ей нужны дрова. Много дров. Она привыкла к теплу. Так что будь любезен, организуй поставку. Пару кубометров для начала хватит. Иначе она зачахнет, а я этого не переживу.

Избушка за дверью тут же заскрипела всеми половицами, подтверждая, что без дровишек её куриные ноженьки вот-вот отморозятся.

— Ты… — начал он, и я поняла, что тысячелетнее терпение древнего зла имеет свои пределы. — Ты издеваешься?

— Нисколько! — я всплеснула руками. — Это называется «обустройство на новом месте». Создание уюта. Гнездование, если хочешь. Кстати, об уюте. Мне нужен огонь. Очаг. Костёр. Хоть что-нибудь.

Мой взгляд скользнул по его бесценным стеллажам.

— О! Кажется, я нашла идеальную растопку!

Не успел он и слова вымолвить, как я метнулась к ближайшей полке, выхватила самый толстый и пыльный трактат с выцветшими рунами на переплёте и демонстративно потрясла им в воздухе.

— «Трансмутация первоэлементов через призму астрального эха», — прочитала я по складам. — Звучит скучно. И горит, наверное, отлично. Бумага старая, сухая…

— ПОЛОЖИ! — рявкнул он так, что со свода посыпалась каменная крошка.

В один миг он оказался рядом. Его рука, холодная и твёрдая, как сам камень этой горы, сомкнулась на моём предплечье, и ярость, до этого момента бывшая лишь отголоском в его голосе, теперь полыхнула в изумрудных глазах осязаемым, всепоглощающим пламенем. Он вырвал книгу из моих пальцев с такой бережностью, словно это был новорождённый младенец, а не кусок пергамента.

— Ещё раз, — прошипел он мне в лицо, и его дыхание пахнуло озоном и затаённой злобой, — ты прикоснёшься к моим книгам, ведьма, и я подвешу тебя за ноги к самому высокому сталактиту. И буду смотреть, как долго ты сможешь обходиться без еды и воды.

— О, так ты собираешься меня кормить? — уцепилась я за главное. — Я уж было подумала, что в перечень моих обязанностей входит фотосинтез.

Он отпустил меня, брезгливо отряхнув пальцы, словно прикоснулся к чему-то грязному.

— Я не собираюсь морить тебя голодом, — процедил он. — Твоя смерть доставит мне слишком много хлопот.

С этими словами он развернулся, подошёл к одному из тёмных отнорков пещеры и через мгновение вернулся, держа в руке… нечто. Обугленное, скрюченное, с перепончатыми крылышками. Он с отвратительным шлепком бросил это к моим ногам.

— Ужин, — бросил он. — Жареная летучая мышь. Деликатес.

Я уставилась на жалкий трупик, потом на него. В горле встал ком тошноты.

— Я. Это. Есть. Не буду.

— Будешь, — его губы скривились в злой усмешке. — Здесь нет другого меню.

И вот тут моё терпение лопнуло. Весь страх, вся обида, вся злость на него, на Илью, на Кощея, на весь этот проклятый мир, свалившийся на мою голову, — всё это разом выплеснулось наружу.

— Нет! — выкрикнула я, и мой голос эхом ударился о стены. — Не буду! Я объявляю голодовку! Можешь есть своих мышей сам! Можешь питаться своими книжками! Можешь жрать эти камни! А я к твоей стряпне не притронусь! Это не по-ведьмински! И вообще, это жестокое обращение с животными!

Я стояла, тяжело дыша, сжав кулаки. Он смотрел на меня долго, очень долго. В его глазах больше не было огня. Там плескался холодный, расчётливый лёд. Мне показалось, что он сейчас меня испепелит. Просто взглядом.

Но он лишь медленно, почти лениво склонил голову набок.

— Голодовку, значит? — в его голосе прозвучали странные, насмешливые нотки. — Что ж. Интересный выбор.

Он развернулся и пошёл вглубь пещеры, к своей лаборатории. Я осталась стоять посреди этого каменного мешка, рядом с дохлой летучей мышью, слушая возмущённое поскрипывание Избушки за спиной. Победа? Или я только что подписала себе приговор?

Аспид остановился у одного из столов и обернулся. Свет от кристалла упал на его лицо, и я увидела на его губах едва заметную, хищную улыбку.

— Не нравится моя кухня? — пророкотал он, и его голос, казалось, заставил вибрировать сам воздух. — Можешь питаться камнями. Здесь их много.

— Спасибо за совет, — огрызнулась я, с силой пиная особо уродливый сталагмит, который подвернулся под ногу. — Но я на диете. Исключила из рациона всё ядовитое, чешуйчатое и с непомерным эго. Так что, боюсь, ты в мой рацион не входишь.

Его улыбка стала шире, обнажая кончики слишком острых клыков.

— Посмотрим, ведьма, — протянул он, возвращаясь к своим колбам. — Посмотрим, как долго продержится твоё упрямство, когда голод начнёт грызть тебя изнутри. Я ждал тысячу лет. У меня времени предостаточно.

Он отвернулся, давая понять, что разговор окончен. А я осталась одна в своём «загоне». Голодная, злая, напуганная, но отчего-то уверенная в одном: он может запереть меня в горе, но он никогда не заставит меня играть по его правилам. Эта пещера ещё не знала, что такое настоящий бытовой террор. И я собиралась устроить ему незабываемую экскурсию. Война только началась.

ГЛАВА 2

ГЛАВА 2

АСПИД

Тишина.

Тысячу лет я жаждал её, как умирающий в пустыне жаждет воды. В моей каменной гробнице тишина была абсолютной, оглушающей, сводящей с ума. Она была моим палачом и моим единственным собеседником. Теперь же, в собственном логове, окружённый гудением алхимических реторт и шуршанием древних пергаментов, я снова искал её. Не ту, мёртвую тишину небытия, а тишину рабочую, сосредоточенную, в которой мысль становится острой, как обсидиановый скальпель.

Я сидел, скрестив ноги, на холодном каменном полу в центре своей лаборатории, закрыв глаза. Передо мной, на низком столе из чёрного базальта, лежала карта мира. Не географическая, нет. Магическая. Сложное переплетение силовых линий, узлов и разломов. Я пытался нащупать нить, ведущую к Кощею. Его магия всегда была… пыльной. Пахла тленом, забвением и высохшими слезами. Я искал эту вонь в живой ткани мира, пытался вычленить её из миллионов других потоков, чтобы нанести удар. Один, но смертельный. Моя месть должна была стать произведением искусства — холодной, выверенной, неотвратимой.

Я погружался в транс, отсекая лишнее. Шум огня в горне, бульканье зелий, даже собственное дыхание — всё это отступало, превращаясь в далёкий, неразборчивый гул. Моё сознание стало тонкой иглой, скользящей по энергетической паутине…

И тут в мою голову ворвался посторонний звук. Резкий, неуместный, словно кто-то царапнул стеклом по металлу.

«…интересно, а если ему в котёл с какой-нибудь особо важной гадостью сыпануть сольцы? Обычной, поваренной. Эффект будет? Или только разозлится?..»

Я вздрогнул, и тончайшая нить концентрации лопнула со звоном порванной струны. Глаза распахнулись. Ярость, холодная и острая, вскипела в груди. Ведьма.

Это была она. Её мысли. Они просачивались в моё сознание через нашу проклятую связь, как вода сквозь трещину в скале. Дурные, хаотичные, абсолютно нелогичные мысли.

Я попытался возвести ментальный барьер. Сложил волю в непробиваемую стену из чёрного льда, какой всегда отгораживался от мира. Но её мысленный голос не разбился о преграду. Он просочился сквозь неё, как едкий дым, заполняя всё пространство.

«Пункт сто тридцать седьмой в списке его недостатков: полное отсутствие чувства юмора. Ну да, откуда ему взяться, если тысячу лет просидеть в камне и думать о высоком? Наверное, все шутки по плесени разошлись…»

Сто тридцать седьмой?! Она что, составляет список? Я стиснул зубы так, что заскрипели клыки. Смолка, дремавший на груде фолиантов, недовольно приоткрыл один фиолетовый глаз, укоризненно посмотрел на меня и снова уснул. Ему-то хорошо, его эта ментальная диарея не касалась.

Я снова закрыл глаза. Концентрация. Спокойствие. Месть — это блюдо, которое подают холодным. Моё блюдо остывало уже тысячу лет, подождёт ещё пару минут.

Карта. Кощей. Его пыльная магия…

«…а храпит он, интересно? Вряд ли. Такие напыщенные индюки не храпят. Они, наверное, во сне цитируют древние трактаты или издают величественный рокот. Бр-р-р. Хотя, если подпилить ножку у его алхимического стола, рокот может получиться очень даже не величественным…»

Я резко встал. Всё. Хватит. Какой, к демонам, Кощей, когда в твоей собственной голове сидит неугомонный, ехидный попугай и комментирует каждый твой воображаемый шаг?

Яростно прошагав к столу, я схватил колбу с реагентом, требующим высочайшей точности дозировки. Одна лишняя капля — и всё испарится ядовитым облаком. Я занёс пипетку над горлышком…

И в этот момент мой желудок свело судорогой. Острой, сосущей, унизительной. Это был голод. Но не мой. Я не чувствовал голода уже несколько веков, обходясь чистой магической энергией. Это был её голод. Наглый, требовательный, урчащий. Он вибрировал по нашей связи, вызывая тошноту и дрожь в руках.

Пипетка в моих пальцах дрогнула. Капля, на одну сотую долю миллиграмма тяжелее, чем нужно, сорвалась вниз.

— Проклятье! — выдохнул я, отшвыривая сосуд в сторону. Он ударился о каменную стену и разлетелся на тысячи осколков. Зелье внутри зашипело, превращаясь в безобидное облако пара. Годы работы, редчайшие компоненты — всё впустую. Из-за неё. Из-за того, что эта несносная девчонка решила объявить голодовку.

Её слабость — моя слабость. Я сам это сказал. И теперь эта прописная истина вцепилась мне в глотку. Я не мог сосредоточиться, потому что она постоянно думала. Я не мог работать, потому что она была голодна. Она превратила моё собственное сознание, мою неприступную цитадель, в базарную площадь.

Довольно.

Сорвавшись с места, я бесшумной тенью метнулся в тот отсек пещеры, где хранил запасы. Не для себя — для алхимических опытов. Там, в ледяной нише, висела туша молодого оленя, подстреленного мной пару дней назад. Схватив её, я, не таясь, прогрохотал по каменному полу к её «загону».

Она сидела на полу, прислонившись спиной к стене, и с отсутствующим видом ковыряла пальцем трещину в камне. Услышав мои шаги, вскинула голову. В её ореховых глазах плескалось упрямство, но под ним я уже видел тень усталости и голодной слабости.

Я не сказал ни слова. Просто швырнул окровавленную тушу ей под ноги. Она с глухим, влажным шлепком упала на камень, забрызгав её босые ступни.

Василиса взвизгнула и отпрянула, словно я бросил к её ногам клубок ядовитых змей.

— Что… что это? — пролепетала она, с ужасом глядя на мёртвое животное.

— Обед, — отчеканил я. — И ужин. И завтрак, если будешь расторопной. Ты хотела есть? Ешь. Я не потерплю твоего голодного скулежа в своей голове ни минутой дольше.

2.1

Она медленно перевела взгляд с оленя на меня. Лицо её было белым, как мел.

— Я… я не буду… — прошептала она. — Я не падальщик.

— Ты — проблема, — отрезал я, нависая над ней. — Проблема, которая мешает мне думать. Так что ты сейчас же возьмёшь нож, раздобудешь огонь, приготовишь эту тушу и наешься до отвала. Иначе…

— Иначе что? — в её голосе вдруг прорезалась сталь. Она поднялась на ноги, глядя мне прямо в глаза. Да, она боялась, я чувствовал её страх, как свой собственный, но упрямство в ней было сильнее. — Убьёшь меня? Ты же сам сказал, моя смерть доставит тебе слишком много хлопот. Так что твои угрозы — пустой звук, Горыныч.

Она вызывала меня. Эта мелкая, ничтожная ведьма, чей единственный дар — притягивать неприятности, стояла в моём логове и бросала мне вызов. И самое отвратительное — она была права. Убить её я не мог. Пока не мог.

Но есть вещи, которые для неё были страшнее смерти.

Я медленно, очень медленно улыбнулся.

— Ты права, ведьма, — проронил я вкрадчиво. — Тебя я не трону. Но…

Одним шагом я миновал её и вышел из пещеры на небольшую площадку перед входом. Там, уныло понурив трубу, стояла её нелепая изба. Она тут же почувствовала опасность и заскрипела всеми своими брёвнами, тревожно переступив с одной куриной ноги на другую.

Я остановился в нескольких шагах от неё и поднял руку. В моей ладони, разгоняя сумрак, вспыхнул шар багрового пламени. Он пульсировал, как живое, злое сердце, бросая пляшущие отсветы на моё лицо и на перекошенную от ужаса дверь избушки. Внутри шара клубилась тьма, готовая сорваться и испепелить всё на своём пути.

— …но твой ходячий курятник выглядит крайне легковоспламеняющимся, — закончил я свою мысль, не оборачиваясь. Я слышал её прерывистое дыхание за спиной.

Изба издала звук, похожий на предсмертный хрип. Она начала приплясывать на месте — панический, отчаянный танец, от которого с крыши посыпалась труха. Ставни захлопали, как зубы в лихорадке.

Смолка, вылетевший за мной, уселся мне на плечо и с явным одобрением выпустил в сторону трясущегося строения струйку дыма.

— Не… не смей, — прошептала Василиса за моей спиной. В её голосе дрожали слёзы.

— Ещё как смею, — мой голос был спокоен и холоден, как лёд в глубине этой горы. — Твоё упрямство забавляло меня первые пять минут, ведьма. Теперь оно меня утомляет. Ты будешь есть. Ты будешь тренироваться. Ты будешь делать то, что я скажу. Или твой ходячий курятник научится летать. Очень быстро. И очень недолго. Выбирай.

Я ждал. Секунды тянулись, как расплавленный свинец. Я слышал её сдавленные всхлипы. Слышал, как отчаянно заскрипела и зашаталась её изба, словно умоляя хозяйку одуматься. В воздухе пахло озоном от моей магии и её страхом.

Наконец, я услышал тихий, сдавленный, полный ненависти голос:

— Хорошо.

Я медленно опустил руку. Огненный шар погас, оставив после себя лишь запах серы.

— Что «хорошо»? — уточнил я, всё ещё стоя к ней спиной. Мне нужно было услышать это. Услышать её полную и безоговорочную капитуляцию.

— Я… буду есть, — выдохнула она. Каждое слово было пропитано ядом и унижением.

Я обернулся. Она стояла, сжав кулаки, и смотрела на меня. В её глазах не было слёз. Там горела чистая, незамутнённая ненависть. Она подчинилась. Но не сломалась.

Через нашу связь я почувствовал волну её покорности. Не смирения, нет. Именно вынужденной, вырванной шантажом покорности. И это чувство, тёмное, липкое удовлетворение, было почти пьянящим. Голос древнего хищника внутри меня, который так долго молчал, одобрительно заурчал. Наконец-то. Порядок. Контроль.

— Вот и славно, — бросил я, проходя мимо неё обратно в пещеру. — Нож найдёшь среди моих инструментов. Тронешь что-то другое — разговор будет короче. Огонь добудь сама. Ты же ведьма.

Я вернулся в свою лабораторию, оставив её одну с мёртвым оленем и разбитой гордостью. Уселся за стол. Прикрыл глаза.

Тишина.

Наконец-то.

В моей голове больше не было ехидных комментариев и списков недостатков. Там стоял глухой, монотонный гул её ненависти, но он был упорядоченным, сфокусированным. Он не мешал.

Я снова потянулся сознанием к магической карте мира. Нить концентрации выстроилась мгновенно — прочная, натянутая. Я снова мог работать.

Я победил. Я заставил её замолчать.

Но когда моя мысль уже скользила по силовым линиям где-то на краю мира, в глубине сознания шевельнулось неприятное, холодное чувство. Я запер её в пещере, но она уже поселилась у меня в голове, пустила там корни. И шантажом эту проблему было не решить. Эта связь оказалась куда глубже и опаснее, чем я мог себе представить. Она была не просто цепью, которая делала меня уязвимым. Она была обоюдоострым клинком, и пока я только учился держать его, не отрубив себе руку. И глядя на тёмное пятно на карте, которое было Кощеем, я впервые за тысячу лет задумался не только о мести. Я задумался о том, кто в этой проклятой связи был настоящим пленником.