Аспид на мою голову: Я (не) буду твоей истинной

ГЛАВА 1

ЧАСТЬ 1: ВЕДЬМА-НЕУДАЧНИЦА И ОДНА ОЧЕНЬ ПЛОХАЯ ИДЕЯ

ГЛАВА 1

ВАСИЛИСА

— Ну, хотя бы не взорвалось, — пробормотала я, с философским смирением глядя на ошалевший хоровод, который устроили мои собственные носки посреди комнаты. — А это уже, знаете ли, прогресс.

Дюжина разномастных, одиноких и, казалось, давно потерянных для общества чулочно-носочных изделий самозабвенно отплясывала разухабистую джигу под скрипучей кроватью. Мой старенький серый носок с протёртой пяткой, который я считала без вести пропавшим ещё с прошлой зимы, теперь лихо выделывал коленца с ярким полосатым гольфом, явно принадлежавшим кому-то более жизнерадостному. Говорят, у каждой порядочной ведьмы в шкафу припрятан скелет. Врут, как сивый кикимор. У меня в шкафу была целая братская могила неудачных магических экспериментов, а под кроватью в данный момент проходил кастинг в балетную труппу для потерянных вещей.

Воздух в моей крохотной, заваленной гербариями и книгами комнатушке в общежитии Лесной Академии был таким густым, что его можно было резать ножом и намазывать на хлеб вместо джема. Пахло так, будто единорог, объевшись радуги, опрометчиво запил её валериановым отваром, а после его слегка стошнило на клумбу с цветущим папоротником — приторно, пряно и с отчётливой, звенящей ноткой приближающегося вселенского провала. На столе, среди россыпи полузасохших мандрагоровых слёз и перьев грифона, обиженно булькал и пузырился чугунный котёл с варевом цвета детской неожиданности, причём явно после тарелки горохового супа. Зелье «Лёгкая симпатия», — гласил заголовок в потрёпанной тетрадке в кожаном переплёте, — должно было благоухать луговыми травами и вызывать у объекта мимолётное, но тёплое расположение духа. Моё же гениальное творение источало аромат концентрированного отчаяния и, как выяснилось опытным путём, обладало побочным эффектом, приводящим в неистовый, экстатический пляс любую непарную шерстяную вещь в радиусе пяти метров.

— Ну почему у всех ведьм любовь-морковь до гроба, а у меня — носки-плясуны до утра? — пробормотала я в пустоту, с невыразимой тоской наблюдая за танцевальным марафоном.

Впрочем, я лукавила. Я прекрасно знала, почему.

Ответ, к слову, маячил в раме распахнутого окна, безжалостно посыпая солью моё и без того израненное в клочья сердце. Там, на изумрудной, идеально подстриженной лужайке перед главным корпусом, залитый предзакатным солнцем, стоял он. Илья Мудрый. Мой друг детства, моя тихая, занозистая боль и самая заветная мечта, завёрнутая в атлетическое телосложение и увенчанная копной волос цвета выбеленного солнцем льна. И смеялся он, красиво запрокинув голову и демонстрируя ямочку на щеке, увы, не мне.

Рядом с ним, изящно изогнувшись, словно лоза ядовитого плюща, готовая в любой момент обвиться и задушить, ворковала Марья Искусница, моя заклятая соперница по всем фронтам — от оценок по травологии до места в сердце этого златовласого, непроходимого идиота. Она что-то прошептала ему на ухо, коснувшись его сильного предплечья кончиками своих идеальных, покрытых нежно-розовым лаком ногтей, и Илья, мой Илья, склонился к ней так близко, что их волосы смешались в золотисто-шоколадное облако, отвечая на её шёпот своей самой обаятельной, самой сокрушительной улыбкой. Той самой, от которой у меня внутри предательски распускались ромашки и начинали порхать бабочки-однодневки, обречённые сгореть в пламени моей неразделённой любви.

Память услужливо подбросила картинку десятилетней давности: тот же Илья, только на голову ниже и с ободранными коленками, протягивает мне, зареванной и перепачканной в грязи, единственную уцелевшую ромашку с оборванными лепестками. «Не реви, Васёк, — басит он, стараясь казаться взрослым. — Я тебе новую поляну выращу, ещё лучше!» Он не вырастил. Он нашёл себе новый, идеальный, ухоженный цветник в лице Марьи.

Вот именно в этот момент, глядя на них, я, поддавшись минутному порыву и вселенской несправедливости, вместо щепотки сушёной вербены, отвечающей за душевную гармонию, швырнула в кипящий котёл целую горсть плясовой травы, которую припасла для поднятия настроения своему комнатному лишайнику-предсказателю. Это был не просто промах. Это был акт отчаяния, маленький бунт против её идеальных локонов и его слепоты. Результат теперь исполнял зажигательный фольклорный танец у меня под ногами. Логично? Вполне. По-моему.

— Капец, — выдохнула я, запуская пятерню в свою рыжую гриву, которая жила по собственным, неведомым науке законам гравитации и логики. — Просто полный и безоговорочный капец. Завтра экзамен по избостроению, самый важный на курсе, а я тут хореографический кружок для чулочно-носочных изделий организовала.

С досады я пнула несчастный котёл, который жалобно звякнул и выпустил очередную порцию ароматического отчаяния. Нужно было срочно сбежать. Сбежать от запаха своего провала, от вида чужого счастья за окном, от самой себя. Я накинула мантию и отправилась в единственное место в Академии, где можно было спрятаться от собственного фиаско, — в библиотеку. Среди миллионов пыльных фолиантов, в тишине, нарушаемой лишь шелестом страниц и скрипом половиц, моя личная катастрофа всегда казалась чуточку менее вселенской.

Академическая библиотека встретила меня сонной, гулкой тишиной и божественным запахом старой бумаги, пергамента и капельки магии. Я прошмыгнула между гигантскими стеллажами, уставленными трактатами о «Высших сферах бытия» и «Низших сущностях небытия», и забилась в самый дальний, самый пыльный угол, где обычно никто не сидел. Прямо под огромным, во всю стену, витражом, изображавшим какое-то пафосное сражение бородатых колдунов с многоголовой гидрой, которая, судя по её выражению, была не в восторге от происходящего.

ГЛАВА 2

ГЛАВА 2

ВАСИЛИСА

— Так, все собрались, успокоились, вдохнули-выдохнули, — прошипела я, раскладывая свои сокровища на подстеленной рогожке и чувствуя себя генералом перед заведомо провальным сражением. — Сейчас будет магия. Всем стоять смирно, делать умные, одухотворённые лица и не отсвечивать. Особенно ты, — я строго посмотрела на Камень-Перекатиполе, который как раз предпринял очередную попытку к бегству под ноги проходящему мимо профессору по бестиарию. — Ещё один рывок на свободу, и я тебя в фундамент так закатаю, что не один век не выкатишься, понял меня, Сизиф недоделанный?

Камень обиженно замер, кажется, даже немного побледнев.

Экзаменационная поляна гудела, словно растревоженный улей в разгар медосбора. Воздух, густой и тягучий, пропитанный до предела нервным возбуждением и терпким запахом озона от сотен творимых заклинаний, буквально дрожал и переливался в лучах полуденного солнца. Выпускники, бледные и сосредоточенные, будто алхимики на пороге создания философского камня, возводили свои магические избы, вкладывая в них всю свою академическую выучку. Вокруг меня, как грибы после дождя, росли идеальные, словно сошедшие с глянцевых картинок учебника по избостроению, домики: бревенчатые срубы, сами собой укладывающиеся в ровные венцы с математической точностью; изящные глинобитные мазанки, украшенные затейливой резьбой, которая расцветала под пальцами их создателей; даже одна нелепая хрустальная хижина, сверкающая на солнце так, что без слёз и не взглянешь. Всё было выверенным, правильным, каноничным и… скучным до зубовного скрежета.

А потом был мой угол. Мой персональный, любовно взращённый филиал первозданного хаоса.

Вместо аккуратно сложенных по ранжиру материалов у меня была куча, больше похожая на гнездо обезумевшего лешего после недельного запоя. Ворчливая Ветка-Говорунья, которую я вчера полвечера уговаривала стать стропилом, обещая ей вид на восход, теперь демонстративно дулась, издавая тихие скрипучие ругательства в адрес Камня-Перекатиполя. Задумчивый Гриб, которому была уготована почётная роль дымохода, казалось, погрузился в глубокую медитацию о тщетности бытия и вообще не реагировал на внешние раздражители. Это был не набор для строительства. Это была группа незнакомцев на сеансе у очень плохого психотерапевта, и этим психотерапевтом, по совместительству, была я.

В самом центре поляны, окружённая свитой подхалимок, священнодействовала Марья Искусница. Её рабочее место напоминало операционную в элитной магической клинике: стерильная чистота, все ингредиенты разложены по размеру и цвету в хрустальных баночках с гравированными этикетками. Сама она, в безупречно белоснежной мантии, без единой пылинки, плавными, отточенными до совершенства движениями вплетала тончайшие нити магии в каркас своей будущей избушки. Это было так безупречно, так выверено и так безжизненно, что отчаянно хотелось подойти и чихнуть на всё это великолепие. Просто из вредности.

Она, конечно же, меня заметила. Не могла не заметить. Её холодный взгляд скользнул по моей куче-мале, задержался на мгновение, и на идеальных, словно нарисованных, губах расцвела ядовитая, медленная усмешка.

— О, Василиса, дорогая! — пропела она так громко, чтобы слышали все вокруг, и в её голосе звенел фальшивый мёд. — Решила построить шалаш? Какое… фольклорное решение! Очень в твоём деревенском стиле.

Её подружки захихикали, как стайка голодных гиен, обнаруживших лёгкую добычу. Горячая краска стыда и злости бросилась мне в лицо, но я заставила себя выпрямить спину, вспомнив ночной подарок Ильи, его тёплые камни, которые сейчас лежали в самом центре моих строительных материалов, и слова Кота Баюна про кривой фундамент. Пусть будет кривой. Зато мой.

— Зато мой шалаш будет с душой, Марья, — бросила я через плечо, намеренно не удостоив её взглядом и перебирая пучки мха. — А твой стерильный дворец, боюсь, так и останется красивой безделушкой для кукол. Смотри, не задохнись там от собственной идеальности.

Марья поперхнулась воздухом, и её фарфоровые щеки залил некрасивый, пятнистый румянец. Кажется, попала в самое больное место — в её отчаянное стремление к безупречности. Она что-то злобно прошипела своим прихвостням, и те тут же, как дрессированные собачки, взялись за дело.

Одна из них, писклявая блондинка по имени Светка, «совершенно случайно» споткнулась рядом с моей рогожкой, картинно взмахнув руками и рассыпав целую банку сушёных болотных пиявок. Пока я, чертыхаясь на чём свет стоит, собирала эту скользкую, извивающуюся мерзость, вторая, вертлявая брюнетка Ларка, подскочила с другой стороны с лицемерным сочувствием на лице.

— Ой, Вась, какой ужас! Давай помогу! У тебя тут такой беспорядок, немудрено, что всё падает!

И её руки запорхали над моими ингредиентами. Я краем глаза заметила какое-то лишнее движение, быстрый, неуловимый жест, когда она якобы поправляла пучок лугового мха. Что-то неуловимо изменилось. Тот самый мох, который я вчера полночи поила собранной вручную росой, чтобы он стал живым и пушистым, вдруг показался… тусклым. Безжизненным. Словно из него высосали всю силу. Мелкая, грязная магическая пакость, которую почти невозможно доказать. Но в суматохе, пытаясь одновременно отогнать Ларку и не наступить на пиявку, я не придала этому должного значения.

Когда я, наконец, отогнала непрошенных помощниц, мой взгляд случайно метнулся через поляну и поймал взгляд Ильи. Он стоял поодаль, рядом с другими студентами, и смотрел прямо на меня. Не отрываясь. Он всё видел. Весь этот дешёвый, унизительный спектакль. И на его лице была не насмешка, не злорадство, как я ожидала, а что-то другое, что-то страшное. Сложная, мучительная смесь вины, бессилия и такой отчаянной, вселенской тоски, что у меня на миг перехватило дыхание. Его губы болезненно скривились, словно он проглотил раскалённый уголь, и он тут же отвёл глаза, спрятавшись за широкой спиной однокурсника. На его запястье, на долю секунды выглянувшем из-под рукава мантии, мне почудился какой-то тёмный, вьющийся узор, похожий на клеймо или живую татуировку, но видение тут же пропало.

ГЛАВА 3

ГЛАВА 3

ВАСИЛИСА

— Эй, полегче! — прошипела я, упираясь ладонями в её шершавую, пахнущую мхом и тысячелетним упрямством стену. — Ты мне сейчас все рёбра пересчитаешь! У нас с тобой, между прочим, не было уговора на совместные прогулки по академическим угодьям. Твоё место здесь. Стой и выгляди прилично. Ну, насколько это вообще возможно в твоём случае.

В ответ Избушка издала протяжный, до глубины брёвен обиженный скрип, от которого у профессора по бестиарию, наблюдавшего за нами с безопасного расстояния, задергался глаз. Эта замысловатая какофония — стон стропил, скрип половиц, хлопанье единственной ставни — отразилась в моей голове кристально ясной, донельзя возмущённой мыслью: «Как это „здесь“?! Ты меня из небытия выдернула, душой своей согрела, а теперь предлагаешь стоять в углу, как какой-то веник?!» Она ещё сильнее ткнула меня резным дверным косяком аккурат между лопаток, и я едва не совершила незапланированный реверанс прямо на стол экзаменационной комиссии, усыпанный пергаментами и пролитой от нервов валерьянкой.

Я обернулась на комиссию с самой виноватой из своих улыбок, которая, вероятно, больше походила на предсмертную гримасу утопающего.

— Она… немного привязчивая, — пролепетала я, пытаясь выглядеть убедительно. — Первые минуты жизни, знаете ли. Импринтинг и всё такое прочее. Я её сейчас уговорю, честное ведьминское.

Снова повернувшись к своей бревенчатой проблеме, я зашипела, уже не стесняясь в выражениях, которые почерпнула от старого лесоруба Прохора, когда тот уронил себе на ногу топор:

— Слушай сюда, архитектурное недоразумение на стероидах! Если ты сейчас же не прекратишь этот цирк с конями, точнее, с курами, и не встанешь на парковочное место, я тебя разберу на дрова для шашлыка, а из твоих костлявых лап сварю самый большой и самый невкусный в мире холодец! Ты меня поняла?

Избушка на мгновение замерла, кажется, обдумывая столь заманчивую перспективу. В моей голове проскрипело задумчивое: «Холодец… это вкусно?». Затем она медленно, с достоинством раненой королевы, опустилась на одну из своих монументальных лап, приседая, и ласково потёрлась об меня крыльцом. От этой внезапной «ласки» меня отбросило на пару шагов в сторону, прямо к ногам директрисы, обутым в элегантные сапожки из змеиной кожи.

Яга даже не шелохнулась. Она смотрела на меня своими всевидящими грозовыми глазами, и в их глубине, за ледяным спокойствием, плясали откровенно весёлые черти.

— Уговаривать это, дитя моё, — её голос был ровным и холодным, как поверхность лесного озера в безветренный день, — всё равно что читать лекцию по этикету разбуженному медведю-шатуну. Бессмысленно и потенциально опасно для здоровья лектора.

Она перевела взгляд на моё творение, которое тут же выпрямилось во весь свой немалый рост и приняло самый невинный вид, на какой только способно кособокое строение с явными проблемами с осанкой.

— Зачёт, — бросила Ядвига Станиславовна, и это слово прозвучало, как приговор. — Решение, безусловно, нестандартное. Связь с объектом — налицо. Умение вложить в творение часть своей души — выше всяких похвал. То, что душа у вас, Василиса, оказалась с замашками капризного гиппогрифа и повадками сварливой свекрови, — это уже ваши личные трудности.

Она с оглушительным стуком поставила печать в мою зачётную книжку, отчего профессор по травологии, сидевший рядом, подпрыгнул и пролил на свою мантию остатки настойки валерианы, которую, видимо, предусмотрительно пил весь экзамен, чтобы дожить до его конца.

— Но, — Яга подняла точёный палец, и её голос обрёл стальные нотки, — если это… сооружение… снесёт мой парник с мандрагорами, я сделаю из него щепки. Обещаю. А из тебя, милочка, — удобрение для тех же мандрагор. Вам всё ясно?

— Кристально, — выдохнула я, почтительно пятясь от стола.

— Вот и чудно, — резюмировала директриса, откидываясь на спинку кресла. — А теперь, будьте так добры, уберите вашего… питомца с экзаменационной поляны. Он отвлекает остальных адептов и пугает профессора по бестиарию. У него, знаете ли, аллергия на куриный пух. Даже на воображаемый.

Я бросила отчаянный взгляд на своё новообретённое проклятие. Изба в ответ ободряюще скрипнула, что в моей голове перевелось как «Ну что, хозяйка, пойдём, развеемся?», и сделала приглашающий жест дверью. Выбора не было. Вздохнув так тяжело, что, казалось, все листья с ближайших деревьев осыплются от вселенской скорби, я махнула рукой.

— Ладно, пошли, ходячая катастрофа. Только тихо, умоляю. На цыпочках.

Просьба про «цыпочки» была верхом наивности. Каждый шаг моей Избушки сотрясал землю, вызывая мини-землетрясения локального масштаба. Она шла за мной, как гигантский, неуклюжий, но донельзя довольный собой бронтозавр, гордо неся свою кривую крышу. Толпа студентов расступалась перед нами, как воды Красного моря перед Моисеем, только с куда большим количеством визгов и панических перешёптываний. Я слышала за спиной смешки, испуганные взвизги и откровенно изумлённые возгласы. Марья, которую подружки уже отчистили от грязи, провожала нас взглядом, полным такой концентрированной ненависти, что, казалось, воздух за её спиной плавился. А Илья… он снова смотрел. Стоял в стороне, бледный, сжав кулаки так, что побелели костяшки, и в его голубых, как весеннее небо, глазах плескалась такая мука, словно это он, а не я, вёл сейчас на поводке личный апокалипсис. Словно каждый мой шаг с этим чудовищем отзывался болью в нём самом. Этот взгляд, полный восхищения и ужаса одновременно, обжигал сильнее любого проклятия, заставляя сердце болезненно сжиматься в непонимании.

Наш путь к общежитию превратился в стихийное бедствие с элементами трагикомедии.

Первой жертвой пали драгоценные клумбы с лунными орхидеями у входа в главный корпус. Эти капризные, светящиеся в темноте цветы лично курировала декан факультета флористики, трепетная кикимора болотная по имени Феклиста Модестовна, дама с тонкой душевной организацией и сильным магическим ударом. Избушка, засмотревшись на своё кривоватое отражение в начищенных до блеска окнах, сделала неловкий шаг в сторону. Раздался хруст и жалобный писк умирающих цветов. Я зажмурилась, живо представляя, как декан уже плетёт из ядовитого плюща верёвку для моей шеи.

ГЛАВА 4

ГЛАВА 4

ВАСИЛИСА

— Фрол, я тебя умоляю, не чавкай так! — проворчала я, безуспешно силясь сосредоточиться на казённом, до тошноты скучном списке рекомендованных фамильяров. — Ты же упырёнок из аристократической семьи, а не оголодавший тролль с большой дороги. Всех соседей распугаешь. Хотя… — я задумчиво оглядела пустынную, залитую призрачным лунным светом поляну за единственным, кривоватым окном. — Каких к лешему соседей? От нас даже белки шарахаются с тех пор, как Изба на днях чихнула и сбила с векового дуба их стратегический зимний запас желудей.

Из-под раскалённой печки, сложенной из Камня-Перекатиполя, который, кажется, наконец обрёл своё дзен и теперь довольно пыхтел жаром, донеслось обиженное, прерывистое сопение. Застенчивый упырёнок Фрол, которого я три недели назад буквально отбила у его же собственных родителей (те с непреклонностью древнего рода пытались заставить бедолагу пить кровь, а у него, видите ли, была этическая непереносимость и острая аллергия на гемоглобин), виновато прикрыл ладошкой свой маленький рот. Его огромные, печальные фиалковые глаза, способные растопить сердце даже ледяного голема, немедленно наполнились слезами. Он был похож на бледного, тощего мышонка в потёртом бархатном жилете, доставшемся ему от прадедушки-графа, и питался исключительно концентрированным свекольным соком, что придавало его губам перманентно-кровавый, но совершенно безобидный оттенок.

— Ладно-ладно, не реви, — смилостивилась я, чувствуя, как моё сердце предательски сжимается от вины. — Ешь свой борщ в таблетках. Только не кроши, а то у меня потом муравьи-мутанты заводятся, которые строят зиккураты из хлебных крошек и поклоняются богу просыпанного сахара.

В ответ на мои слова в дальнем углу комнаты что-то раздражённо вспыхнуло пронзительно-синим светом. Это подал голос Хмурь — болотный огонёк с характером старого, разочаровавшегося в жизни философа и повадками капризной примадонны. Я подобрала его на топях, где он ворчливо догорал, обидевшись на весь мир за то, что его приняли за банальное болотное свечение и не оценили всю глубину его меланхоличной натуры. С тех пор он жил у меня в треснувшем глиняном горшке и общался исключительно сменой цвета и температуры. Синяя вспышка означала крайнюю степень презрения к моим педагогическим методам и, вероятно, к муравьиной архитектуре в частности.

— А ты вообще помолчи, — огрызнулась я на горшок, который тут же обиженно потеплел, сменив цвет на ядовито-жёлтый, что по нашей внутренней шкале означало «пассивную агрессию». — Вечно всем недоволен. То ему сквозняк, то Фрол чавкает, то лишайник не того оттенка зелёного. Кстати, о птичках…

Мой взгляд упал на третьего моего нелегала — плоский, бархатистый кусок редчайшего мха-предсказателя, который я с любовью прилепила на бревенчатую стену у входа. Сейчас он был уныло-серого цвета, что предвещало пасмурную погоду, общее падение боевого духа и возможные проблемы с пищеварением. Моими, в частности. Этот лишайник я буквально вырвала из рук студента-гербариста, который собирался его засушить для коллекции, не подозревая, что это живое существо способно предсказывать не только дождь, но и внезапные визиты коменданта, что делало его бесценным членом нашей маленькой коммуны изгоев.

И вот вся эта компания, плюс гигантская изба, которая прислушивалась к нашему разговору каждым своим брёвнышком, уставилась на меня, ожидая, видимо, чуда. А чуда не предвиделось. В руках я держала официальный список существ, рекомендованных Академией для установления фамильярной связи. Белоснежные лунные горностаи. Певчие соловьи-арфисты. Зеркальные котята, способные отражать мелкие сглазы и улучшать цвет лица хозяйки. Изящные, породистые, идеально подходящие для ведьм с идеальной репутацией и безупречной, как платье выпускницы, магией. Таких, как Марья Искусница. Я прямо видела, как она подзывает к себе какого-нибудь гламурного феникса, и тот садится ей на плечо, картинно распушив хвост, пока все вокруг ахают от восторга.

Моя же магия… она была другой. Как и я сама. Я чувствовала это каждой клеточкой. Она не желала струиться по аккуратным, выверенным каналам стандартных заклинаний. Она хотела бушевать, ломать стереотипы, создавать что-то своё, живое и непокорное. Как эта изба. При попытке мысленно установить связь с кем-то из списка я ощущала лишь глухую стену, словно пыталась подключиться к чужой, запароленной магической сети. Моя сила просто не видела в этих рафинированных, прилизанных существах родственную душу. Она, как и я, тянулась к чему-то… большему. Дикому. Неприкаянному. К таким же отщепенцам, как мы.

— Нет, ну вы посмотрите! — я в отчаянии взмахнула злосчастным списком, едва не сбив со стола банку с засушенными лягушачьими лапками. — У меня не комната, а филиал заповедника для магически неустроенных! И ни один из вас на роль фамильяра не годится! Ты, — мой палец драматично ткнул в сторону Фрола, — при виде экзаменационной комиссии упадёшь в голодный обморок и потребуешь свекольного фреша с долькой лайма. Ты, — палец переместился на горшок с Хмурем, — своим сарказмом сожжёшь мантию самой Яге, и нас обеих отправят на отработки в Кощеевы рудники на веки вечные. А ты, — мой палец замер перед лишайником, который от такого внимания стал ещё серее, — что ты можешь? Показать им, что завтра будет дождь? Гениально! Прямо вижу лицо директрисы. Она будет в восторге.

Избушка за моей спиной сочувственно скрипнула и качнула печной трубой, выпуская в небо колечко дыма. Она единственная понимала меня без слов. Моё ходячее, скрипучее, самое верное чудовище. Она приняла моих найдёнышей, как своих. Печка сама собой разгоралась теплее, когда Фролу было холодно. Подпол, который я обнаружила под половицами, оказался идеальным тёмным и сырым местом для запасов торфа, которые обожал Хмурь. А лишайник она вообще позволяла крепить на самые видные места, считая его модным украшением. Изба стала для нас не просто домом, а крепостью. Ковчегом.

Снаружи раздался знакомый, но отчего-то неуверенный, тяжёлый топот. Моя крепость мгновенно замерла, напряглась каждым бревном и тихонько зарычала фундаментом, отчего со стола съехала моя любимая кружка с надписью «Не буди во мне ведьму». Я выглянула в маленькое, кривоватое оконце. Сердце сделало болезненный кульбит, ударилось о рёбра и рухнуло куда-то в район пяток, увлекая за собой остатки самообладания. Чёрт.

ГЛАВА 5

ГЛАВА 5

ВАСИЛИСА

— Итак, банда, общий сбор! — объявила я, водрузив на стол древний, пахнущий вековой пылью и забытыми тайнами фолиант с таким оглушительным грохотом, что упырёнок Фрол, дремавший под печкой, испуганно икнул и едва не выронил свой стаканчик со свекольным соком. — У нас наметился стратегический прорыв в вопросе сдачи экзамена по фамильяроведению. И, спойлер, он вам не понравится.

Моё маленькое, странное семейство отреагировало предсказуемо. Болотный огонёк Хмурь в своём глиняном горшке на подоконнике вспыхнул тревожным, фиолетовым светом, что на его языке означало нечто среднее между «Опять?!» и «Я слишком стар для всего этого». Предсказательный Лишайник на бревенчатой стене, до этого мирно демонстрировавший умиротворяюще-зелёный оттенок «штиль и безветренно», пошёл нервными серыми пятнами, предвещая бурю локального масштаба. Одна лишь Избушка, моя верная, скрипучая крепость, заинтересованно качнула резной ставней, и этот звук отозвался в моей голове чётким, любопытным вопросом: «Новую неприятность на нашу крышу нашла, хозяйка? Покрупнее предыдущей?»

Эта «неприятность» родилась два дня назад, посреди академического двора, из ядовитых слов Марьи и испуганного взгляда Ильи. С этой мыслью, похожей на раскалённый гвоздь в голове, я, как фурия, ворвалась в библиотеку, проигнорировав возмущённое шиканье сонной библиотекарши-кикиморы, и направилась прямиком в Запретную секцию. Точнее, в секцию «Устаревшего и нерекомендованного фольклора». Туда, где пылились книги, которые считались слишком… дикими для современных, рафинированных ведьм.

Слова Марьи, брошенные с таким ледяным презрением — «ворчливый пень», «говорящая коряга» — стали не просто оскорблением. Они стали вызовом. Детонатором. Последней каплей яда в чаше моего терпения. Пока я неслась по гулким коридорам академии, её ядовитый смех всё ещё звенел в ушах, смешиваясь с болезненным образом Ильи, уходящего прочь, с его испуганным взглядом, словно он увидел во мне нечто тёмное и заразное. Ну что ж. Хотите тьмы? Хотите дикости? Я вам её устрою. Такую, что вы все седыми станете.

Запретный сектор академической библиотеки встретил меня вязкой, почти осязаемой тишиной и запахом, от которого у меня всегда сладко щемило где-то под рёбрами — запахом пыли веков, высохших чернил и забытых историй. Здесь воздух был густым и неподвижным, словно законсервированным временем, а солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь единственное затянутое паутиной окно, казались робкими чужаками, не решающимися нарушить покой древних фолиантов. Сюда пускали только магистров и аспирантов, работающих над особо заковыристыми диссертациями, но я, как всегда, нашла обходной путь — крошечную, почти незаметную трещину в магическом барьере, которую нерадивый практикант оставил после ежегодной чистки. Идеальная лазейка для ведьмы с неидеальной репутацией и горящим под ногами дедлайном.

Я пробиралась между стеллажами, похожими на скелеты доисторических чудовищ, и кончиками пальцев касалась потрескавшихся кожаных корешков, на которых едва угадывались выцветшие золотые тиснения. Мне нужна была не просто книга. Мне нужна была идея. Безумная, отчаянная, невозможная идея, которая бы заставила всех, а в первую очередь Илью, увидеть во мне не просто чудачку Ваську, способную лишь на пляску носков, а настоящую, сильную ведьму. Ту, от которой не отводят испуганный взгляд, а смотрят с замиранием сердца. Ту, которую боятся потерять.

Мои пальцы замерли на одном из фолиантов, задвинутом в самый тёмный угол. На его корешке не было названия, лишь грубый символ, похожий на свернувшегося в кольцо змея. Что-то внутри меня, какая-то древняя, интуитивная часть моей магии, дрогнуло и потянулось к нему. Это было не решение, а инстинкт. Моя дикая, необузданная сила узнала в этом символе нечто родственное, тёмное и могущественное. С трудом вытащив тяжёлую книгу из её векового плена, я опустила её на ближайший, покрытый слоем пыли, стол. Обложка из почерневшей, чешуйчатой кожи была холодной на ощупь, словно хранила в себе стужу тысячелетней ночи.

Скрипнув замками, книга нехотя открылась, выдохнув на меня облачко пыли и едва уловимый запах озона, как после грозы. Пергаментные страницы были испещрены угловатым, выведенным когда-то с невероятным усердием почерком, а на полях красовались зарисовки крылатых змеев — от величественных, размером с гору, до крошечных, похожих на изящных ящериц. Это был «Великий Аспидарий», трактат о роде крылатых змеев, составленный каким-то одержимым магом-натуралистом сотни лет назад.

Я листала страницу за страницей, погружаясь в чтение, забыв о времени и риске быть пойманной. Автор с упоением описывал могущество древних Аспидов, их огненную магию, их мудрость и их гордыню. Он писал о великих битвах, о союзах и предательствах, о том, как их род был почти полностью истреблён из-за страха и зависти других магических рас. Всё это было похоже на сказку, на страшную легенду, от которой по спине бежали мурашки. Но я искала не легенду. Я искала лазейку. И в самом конце, в главе, озаглаённой «Упадок Великих», я нашла то, что искала.

«…ибо страх людской и колдовской оказался сильнее уважения, — выводил безымянный автор, — и охота на Великий Род не прекращалась веками. Лишённые своих земель, лишённые силы, гонимые и преследуемые, Аспиды мельчали. С каждым новым поколением чешуя их тускнела, пламя слабело, а гордый дух уступал место осторожности. Ныне же, в горах Радицы, что служат последним прибежищем для остатков некогда великого народа, если и можно встретить Аспида, то будет он не более чем тенью своих предков. Созданием мелким, беззлобным, даже трусливым, научившимся мимикрировать под цвет скал, дабы не стать очередной добычей браконьеров, охочих до их ценной чешуи…»

Мелким. Беззлобным. Трусливым.

Эти слова в моей голове вспыхнули ярче любого заклинания. Сердце заколотилось так сильно, что гул отдавался в ушах, заглушая мёртвую тишину библиотеки. Мой воспалённый, отчаявшийся мозг вцепился в эти три слова, как утопающий в спасательный круг, сознательно игнорируя всё остальное: «остатки некогда великого народа», «тенью своих предков». Нет! Главное — мелкий и трусливый!

ГЛАВА 6

ГЛАВА 6

ВАСИЛИСА

— Тише, я сказала! — прошипела я, отчаянно вжимаясь в шершавое, пахнущее смолой и ночной прохладой бревно. — Ещё один такой «шаг», и нас услышит не только дежурный леший на той стороне опушки, но и его прабабушка в загробном мире! Ты дом или стадо бешеных мамонтов?!

В ответ Избушка издала звук, похожий на протяжный, обиженный скрип старой половицы под сапогом тяжеловеса. В моей голове этот скрип мгновенно перевёлся в едкое, полное уязвлённого достоинства ворчание: «Сама ты мамонт. В юбке. Я — винтажный особняк на атлетических конечностях, между прочим. И вообще, я нервничаю! Вдруг там засада? Или, хуже того, налоговый инспектор из лесного надзора?»

— Здесь единственный налоговый инспектор, который может нас накрыть, — это рассвет, — прорычала я вполголоса, рискуя оставить на коре отпечаток собственных зубов. — И он уже, между прочим, дышит нам в затылок! Поэтому будь добра, перейди с тектонического сдвига на бесшумный кошачий шаг. Насколько это вообще возможно для двухтонной развалюхи с гигантоманией.

Очередной скрип был коротким и оскорблённым. «Я всё слышу».

Мы замерли на самой кромке леса, там, где заканчивалась территория Академии и начинался Дикий край. Позади, в предрассветной дымке, едва угадывались тёмные силуэты башен и корпусов — мой постылый, но такой привычный мир, который я сейчас покидала. Впереди простиралась безмолвная, пугающая неизвестность, окутанная клочьями тумана, похожими на седые бороды древних лесных богов. Воздух был густым и холодным, он пах прелой листвой, влажным мхом и свободой — такой пьянящей и такой опасной, что от неё кружилась голова и противно сосало под ложечкой.

Операция «Эвакуация курятника», как я её мысленно окрестила, проходила со скрипом. В прямом и переносном смысле. Изба, несмотря на все мои мольбы и угрозы пустить её на дрова, передвигалась с грацией беременного бегемота в посудной лавке. Каждое её движение сопровождалось целой симфонией звуков: стоном несущих балок, треском подминаемых веток и глухим, тяжёлым уханьем, с которым её гигантские куриные лапы впечатывались в землю.

Внутри этого ходячего стихийного бедствия, судя по доносившимся оттуда паническим вспышкам и пискам, царил хаос. Хмурь в своём горшке, который я предусмотрительно закрепила на подоконнике мхом и заговором от качки, метался всеми оттенками фиолетового, от панического до истерического. А упырёнок Фрол, забившийся под печку, кажется, уже прощался с жизнью и завещал мне свою коллекцию пробок от свекольного сока.

Я рискнула выглянуть из-за могучего ствола векового дуба. Пусто. Тихо. Лишь ветер шелестел в кронах, перешёптываясь о нашей дерзкой вылазке. Пора.

— Давай, моя хорошая, — прошептала я, ласково погладив тёплое бревно. — Последний рывок. Вон до того оврага. А там нас уже никто не найдёт.

Изба неуверенно переступила с ноги на ногу, отчего земля под моими ногами ощутимо содрогнулась. «А ты уверена, что это хорошая идея, хозяйка? — проскрипела она с такой тревогой, что у меня сердце сжалось. — Может, вернёмся? Я извинюсь перед дубом за жёлуди. Ты извинишься перед Марьей… Хотя нет, последнее — перебор».

— Никаких «вернёмся»! — отрезала я, чувствуя, как внутри снова закипает холодная ярость при упоминании моей главной соперницы. — Только вперёд! Навстречу приключениям и одному очень маленькому, очень трусливому дракончику!

Собственная ложь про «маленького и трусливого» уже не казалась такой убедительной, как вчера в библиотеке, но отступать было поздно. Я сама загнала себя в этот угол. Сама подняла ставки до небес. И теперь мне оставалось только идти ва-банк, надеясь, что у судьбы в рукаве не припрятан краплёный туз.

Мы двинулись. Я бежала впереди, стараясь выбирать путь, где поменьше предательски хрустящих веток, а Изба, стараясь ступать как можно тише, следовала за мной, отчего со стороны это, должно быть, выглядело так, будто гигантская курица играет в догонялки с сумасшедшей белкой. Мы миновали старую оранжерею профессора Травознаева, обогнули сонное озеро, где на кувшинках спали русалки, и почти добрались до спасительного оврага, когда мой взгляд случайно метнулся вверх, к самому высокому окну директорской башни.

На мгновение мне показалось, что в тёмном проёме что-то блеснуло. Я замерла, холодея от ужаса. Неужели Яга не спит? Неужели нас заметили? Но потом я разглядела. На подоконнике, вальяжно развалившись и начищая лапой ус, сидел огромный кот. Кот Баюн. Декан нашего факультета. В свете восходящего солнца на его носу отчётливо сверкнуло пенсне. Он смотрел прямо на нас. И когда наши взгляды встретились, он не поднял тревогу. Он медленно, с видом заговорщика, поднёс белую лапку к своей усатой морде и… лениво махнул. Словно прощался. Словно одобрял. Словно говорил: «Валяй, девка. Удиви их всех. А я прикрою».

От этого молчаливого жеста на душе стало чуточку теплее. Не всё потеряно. Не все против меня. Улыбнувшись ему в ответ, я нырнула в овраг, и уже через мгновение тяжёлая туша Избы приземлилась рядом, подняв в воздух тучу прошлогодних листьев. Мы сделали это. Мы сбежали.

Час спустя, когда солнце уже вовсю заливало лес золотистым светом, а мы углубились в чащу настолько, что звуки Академии окончательно стихли за спиной, я разрешила сделать привал. Изба с облегчённым стоном опустилась на небольшой полянке, тут же притворившись обычным, слегка кривоватым домиком, а я вытащила из мешка флягу с водой и краюху хлеба. Мои питомцы, наконец придя в себя после пережитого стресса, тоже выбрались наружу. Фрол, бледный, но решительный, тут же принялся раскладывать на пеньке свой походный завтрак из сушёных свекольных чипсов, а Хмурь, вылетев из горшка, завис в воздухе светящимся шариком цвета утренней зари, с любопытством озираясь по сторонам.

Лес здесь был совсем другим. Не таким, как на ухоженных академических территориях. Он был диким, первозданным, дышащим древней, необузданной силой. Гигантские, поросшие мхом деревья стояли так плотно, что их кроны сплетались в сплошной зелёный купол, сквозь который едва пробивались солнечные лучи. Воздух был пропитан тысячью ароматов: терпким запахом сосновой хвои, сладковатым — цветущего папоротника и влажным, грибным духом земли. Тишина была такой глубокой, что, казалось, можно услышать, как растёт трава и как под землёй переплетаются корни.