Ассоль

Глава 1: Язык камня и тени

Глава 1: Язык камня и тени

Проснуться нужно было в тот миг, когда последняя звезда цеплялась за край неба, а первый, смертельно опасный свет еще не растекался по горизонту. Это был час хрупкой, обманчивой тишины. Час, когда выживаешь.

Сознание Ассоль всплыло из небытия без судороги, без вздоха. Просто веки разомкнулись, впустив внутрь плотную, бархатистую тьму ее убежища. Она не видела ее, но знала до последней трещинки. Это была не пещера, а сердцевина древней каменной глыбы, когда-то бывшей частью городской стены. Много лет назад, когда мир еще держался на устоях, а не на обломках, магия какого-то заклинателя-геоманта размягчила камень, создав внутри пустоту размером с гробницу. Затем магия иссякла, и камень снова застыл, наглухо запаяв ее в скорлупе, оставив лишь несколько узких щелей для воздуха и один тайный, извилистый лаз, известный только ей. Ее крепость. Ее могила. Ее дом.

Первый вдох. Воздух был прохладным, пахнущим пылью веков, сыростью и сухими травами, которые она разложила по углам, чтобы отгонять мелких ползучих тварей. Пахнущим ею самой — кожей, немытой вулканическим пеплом, и легким ароматом дикого чабреца, который она жевала вместо утреннего умывания.

Ассоль не пошевелилась. Она прислушалась телом. Ушами — к тишине за стенами толщиной в два ее роста. Потом закрыла глаза и отпустила свою магию.

Ее дар не был ярким, как пламя пирофагов, или стремительным, как молния небесных клинков. Это был тихий, глубокий разговор. Она чувствовала Камень. Не просто под ногами, а вокруг, везде. Фундаменты разрушенных башен, мостовые, покрытые прахом, валуны в полях, древние скальные породы, на которых стоял мир. Каждый камень хранил в себе память: о давлении, о жаре, о ударе, о тишине. Ее магия позволяла ей эту память читать. Чувствовать малейшую вибрацию на милю вокруг: тяжелую поступь Тролля-следопыта где-то на востоке, легкую, скребущую поездку Стаи Крохотунов под руинами кузницы, даже тончайшее смещение грунта, когда где-то далеко проседал туннель.

Она назвала это Каменной Песней. Мир для нее звучал низким, гулким хором, где каждая нота была шагом, падением, ударом. Сейчас Песнь была сонной, монотонной. Никаких крупных, угрожающих вибраций поблизости. Только привычное, глухое дрожание земли от вечно клокочущей Бездны на севере — огромного разлома, откуда и пришло Угасание. Сейчас оно спало.

Можно было двигаться.

Она развернулась в тесном пространстве. Ее движения, несмотря на худобу и гибкость девушки, были лишены юной грации. Это были точные, выверенные жесты хищника или ремесленника. Пальцы в темноте нашли ее нишу. Ее сокровища: длинный, тяжелый стилет из темного металла, найденный в руинах дворца стражи (он не ржавел), праща из упругой шкуры речного ящера и мешочек с идеально округлыми речными камнями. Пучок сушеных кореньев, туго перевязанный бечевкой. Маленький, почти плоский фляг из рога, наполненный горьковатой водой из подземного родника. И главное — ее плащ и сумка. Плащ был цвета пепла и сумерек, сшитый из прочной ткани, которую она сама обработала соком дубильных растений. Сумка, висевшая на ремне через плечо, содержала мелочи: кремень и огниво, запасные обмотки для ног, пучок прочной волокнистой травы вместо ниток.

Теперь — внешность, которую в этом мире некому было оценить, кроме хищных глаз из темноты.

Ассоль было восемнадцать лет, но жизнь высекла из нее статую не по годам. Ее лицо, узкое и с высокими скулами, было лишено мягкой округлости юности. Каждую черту, казалось, выточили ветер и постоянное напряжение. Кожа, некогда вероятно фарфоровая, теперь была покрыта легким слоем вездесущей серой пыли и загорела до золотисто-медового оттенка, испещренного мелкими, почти невидимыми шрамами-напоминаниями: тонкая линия у виска от когтя летучей твари, маленькая звездочка на подбородке от осколка камня. Брови, темные и дугообразные, как крылья вороны, всегда были чуть сдвинуты, рисуя на лбу две вертикальные морщинки сосредоточенности.

Но главным были глаза. Цвета весенней, бурой воды в лесном ручье — зеленые с золотистыми и серыми вкраплениями. Глаза, которые видели слишком много смерти и пустоты. В них не было блеска, лишь глубокая, застывшая вода, отражающая руины. Длинные ресницы, густые и темные, лишь подчеркивали эту пустынную глубину.

Волосы, некогда роскошный водопад цвета спелого пшеничного колоса с отливом темного меда, теперь были тяжелым, грязным грузом. Она заплетала их в тугую, сложную косу, которую затем обматывала вокруг головы, как венец или шлем, убирая каждую выбившуюся прядь. Только на висках и на шее виднелись мелкие, упрямые завитки, выбеленные солнцем и пеплом.

Ее тело под грубой одеждой было живым воплощением выживания: худое, почти аскетичное, без и грамма лишнего, но с четко очерченными, длинными мышцами пантеры — гибкими, способными на мгновенную, взрывную силу. Пальцы длинные и цепкие, с обломанными ногтями, вечно в царапинах и ссадинах. Даже ее голос, если бы она говорила вслух, был тихим и хрипловатым, как шелест сухих листьев, от редкого употребления.

Она была прекрасна. Такой же дикой, редкой и смертельно опасной красотой, как затерянный в песках кристалл или молния в беззвучной, предгрозовой тьме. Красотой, которой не было зрителей. Красотой, которая была лишь еще одним инструментом, чтобы не выделяться, сливаться с цветом камня и пепла.

Ассоль надела сапоги из толстой, дубленой кожи, обмотала голени и предплечья полосами той же ткани, что и плащ, — защита от острых камней и внезапных царапин. Проверила все завязки, все крепления. Взяла стилет, пращу пристегнула к поясу. И только тогда подошла к стене своей каменной скорлупы.

Она не искала дверь. Ее не было. Она приложила ладони к холодной, шероховатой поверхности в определенном месте, закрыла глаза и погрузилась в Каменную Песнь. Ее сознание просочилось сквозь породу, ощущая структуру, плотность, древние трещины. Она не могла творить чудес — раздвигать горы или возводить дворцы. Но она могла уговорить камень. Там, где была естественная, почти незаметная линия скола, она послала внутрь тихий, настойчивый импульс. Не приказ, а просьбу. Небольшой вибрации. Небольшого осыпания.