Атланты держат сеть

Глава 1. Город говорит, а я не слушаю

Дождь на Литейном был личным оскорблением.

Не благородный питерский ливень, который смывает с гранита пыль и усталость, и не меланхоличная изморось для стихов и черного кофе. Это был мелкий, пакостный, проникающий под одежду дождь-террорист. Его единственной целью было найти последнюю сухую нитку на твоих джинсах и сделать ее мокрой. Найти щель между воротником и капюшоном и пустить за шиворот ледяную змейку. Он делал мир серым, вязким и безнадежным.

Алина крутила педали, чувствуя, как промокают не только джинсы, но, кажется, и сами кости. Усталость была уже не просто в мышцах — она стала фоновым шумом в голове, гулом в ушах, тяжестью на веках. Последний заказ. Маленький желтый куб рюкзака за спиной давил на плечи, словно был набит не салатом «Цезарь» для какого-то офисного планктона, а всем вселенским унынием. Последний заказ. Потом зачет по истории архитектуры. Потом, может быть, сон. Если повезет. Если соседки по общаге не устроят очередную вечеринку в честь сданной сессии.

Город сегодня орал, а не шептал. Обычно его голоса были просто фоном, привычным, как шум машин или перезвон трамваев. Алина научилась их не слушать, отключать, как назойливую рекламу. Но сегодня фильтры не справлялись. Старый доходный дом на углу Литейного и Белинского, с облупившимися кариатидами, ныл так жалобно и протяжно о пробитой на чердаке трубе, что хотелось остановиться и вызвать аварийку. Его скрипучий старческий голос лез прямо в череп: «Течееет… капает… ржавчина кости гложет…»

Алина поморщилась и прибавила скорость, проскакивая на мигающий зеленый.

Глюки. Просто глюки. Переутомление плюс хронический недосып, помноженные на питерскую погоду. Формула проста. Врач в студенческой поликлинике, женщина с лицом, похожим на прошлогоднее печеное яблоко, прописала ей витамины и посоветовала «больше гулять на свежем воздухе». Очень смешно. Она и так целыми днями «гуляла» на своем стареньком, скрипучем велосипеде, вдыхая выхлопные газы и морось.

Час назад, проносясь мимо Эрмитажа, она услышала, как один из гранитных гигантов-атлантов, держащих портик, беззвучно, но так отчетливо, что заложило уши, материл очередную толпу туристов, тычущих в него смартфонами. Его ворчание было низким, гулким, как скрежет тектонических плит. Он жаловался на боль в каменных плечах и сетовал на то, что «понаехали тут, ни стыда, ни совести, никакого уважения к старшим».

Она старалась не слушать. Просто фон. Как радио, которое нельзя выключить.

Последний поворот. Улица Пестеля. Адрес был где-то здесь, в одном из этих аристократических домов с высокими потолками и, скорее всего, без лифта. Конечно, последний этаж. Закон подлости еще никто не отменял. Чтобы срезать и не делать крюк через мост, она свернула в первую попавшуюся подворотню. Классическая питерская арка, темная, как пасть Левиафана, выдыхающая сырость и запах плесени.

Она нырнула из серого неона проспекта в бархатную, почти осязаемую черноту двора-колодца.

Здесь мир менялся. Звуки становились другими — глухими, будто падали на вату. Шум города остался где-то там, за аркой, в другой вселенной. Дождь теперь не стучал по капюшону, а шелестел, падая на горы мусорных пакетов и ржавые крыши гаражей-ракушек. Стены двора, обшарпанные, желтые и серые, вздымались к крошечному прямоугольнику свинцового неба. Они молчали. Это было странно. Обычно такие старые дворы гудели от накопленных за столетия историй, сплетен и драм. Но этот молчал.

Щелк.

Маленький фонарик на руле велосипеда, ее верный проводник в питерских сумерках, моргнул и погас.

— Да чтоб тебя, — выдохнула Алина, чертыхнувшись про себя.

Она затормозила, ставя ногу на мокрый, разбитый асфальт. Потянулась в карман за телефоном — подсветить дорогу и свериться с картой. Пальцы нащупали холодный пластиковый прямоугольник. Она нажала на боковую кнопку. Ничего. Еще раз. Экран не загорелся.

Сел. Конечно, сел. В самый подходящий момент. Усталость накатила с новой силой, смешиваясь с глухим раздражением. Ну что за день. Она убрала бесполезный кусок пластика обратно в карман и огляделась, пытаясь привыкнуть к темноте. Единственным источником света было тусклое свечение из окна на четвертом этаже, задернутого плотной шторой. Оно выхватывало из мрака мокрые бока мусорных баков, ржавый остов детских качелей и гору гниющей листвы в углу.

И тут она поняла.

Исчез не только свет. Исчез звук.

Гул города, который всегда, даже в самых глухих дворах, жил фоном, — исчез. Шелест дождя — умолк, хотя она видела, как капли продолжают рябить в лужах. Даже ее собственное сбившееся, шумное дыхание, казалось, утонуло в этой неестественной, давящей тишине. Это была не городская тишина, полная скрытых шорохов и отголосков. Это была мертвая тишина вакуума. Как будто кто-то нажал на кнопку «Безвучный» для всего мира.

Волосы на затылке зашевелились. Это было неправильно. Очень неправильно. Тревога, до этого тлевшая где-то на периферии сознания, вспыхнула холодным огнем, разгоняя усталость. Инстинкт, отточенный годами поездок по ночным улицам, заорал дурным голосом: «Беги!»

Она вцепилась в руль велосипеда, готовая развернуться и вылететь обратно в арку, под спасительный шум Литейного. Обратно, в свой понятный мир, где самая большая проблема — опоздать на зачет и промокнуть до нитки.

Из самой густой тени у мусорных баков, там, где не было даже отблесков от далекого окна, отделилось что-то еще более черное.

Глава 2. Кофе с привкусом озона

Паника была вязкой и холодной, как ил на дне Фонтанки. Она забивала горло, мешала дышать, превращала мышцы в камень. Мозг Алины, привыкший к логике зачетов по матанализу и четким маршрутам доставки, отчаянно пытался найти объяснение. Шок. Галлюцинация от переутомления. Кто-то подсыпал что-то в дешевый энергетик. Но боль в ободранном колене была настоящей. И тварь, медленно поднимающаяся после удара штукатуркой, была реальнее, чем мокрый асфальт под ногами.

Она не была живой в привычном понимании этого слова. Она двигалась рывками, как поврежденный видеофайл. Ее чернота была не отсутствием света, а его активным поглощением. Она втягивала в себя тусклые отблески окон, неоновый свет с проспекта, саму жизнь из воздуха. Глаза-пиксели снова сфокусировались на Алине, и в мертвой тишине двора она услышала звук. Не ушами, а всем телом. Низкочастотный гул, похожий на тот, что издает перегревающийся процессор прямо перед тем, как сгореть. Это был звук голода. Цифрового, безжалостного голода.

Тварь рванулась вперед, на этот раз беззвучно. Расстояние сокращалось с невозможной скоростью. Алина закричала, но звук застрял где-то в груди. Она выставила перед собой руки в бессмысленном защитном жесте, зажмурилась, ожидая удара, разрыва, конца.

Но вместо этого двор озарила вспышка теплого, янтарного света.

Он ударил из ниоткуда, вырезав в бархатной темноте четкий прямоугольник дверного проема. Свет был живым, пахнущим чем-то невообразимо уютным и древним — молотым кофе, корицей и пыльными книгами. Этот запах был так неуместен в смрадном колодце питерского двора, что на мгновение показался еще большей галлюцинацией, чем монстр.

В проеме стоял силуэт. Мужчина лет пятидесяти, сухой, поджарый, в простом свитере и фартуке бариста, перепачканном кофейной гущей. Усталое, небритое лицо интеллигента, который слишком много видел и еще больше устал об этом думать. Он посмотрел не на Алину, а на тварь. В его глазах не было ни страха, ни удивления. Только глубокая, вселенская досада, с какой смотрят на прорвавшую трубу или внезапно севший аккумулятор.

Он поднял руку и негромко щелкнул пальцами.

Звук был сухим, резким. И мир изменился. Воздух взорвался запахом свежести, как после сильной грозы. Запах был настолько плотным, что его можно было попробовать на вкус — металлический, чистый, электрический. Теневая тварь замерла на полпути. Ее рваные пиксельные глаза расширились, если можно было так сказать о сгустке кода. Из ее нематериального тела вырвался визг, похожий на скрежет модема, подключающегося к сети в девяностых. Чернота ее тела пошла рябью, начала распадаться на миллионы светящихся точек, словно кто-то нажал «Удалить» на файле ее существования. Через секунду она просто исчезла, оставив после себя лишь легкое мерцание в воздухе и стойкий запах тьмы, который уже смешивался с ароматом свежесваренного эспрессо.

Тишина вернулась, но теперь она была другой. Живой. Снова стал слышен шепот дождя, гул далекого проспекта, стук ее собственного сердца, колотящегося о ребра, как обезумевшая птица.

Мужчина опустил руку и тяжело вздохнул, будто только что перетащил мешок с зернами. Он перевел взгляд на Алину, все еще застывшую с вытянутыми руками, и его лицо скривилось в гримасе раздражения.

— Ну чего стоим? — пробурчал он. Голос у него был хриплый, прокуренный. — Ждешь, пока она из корзины восстановится? А ну, внутрь. Быстро.

Он не ждал ответа. Развернулся, сделал шаг к двери и, не оборачиваясь, схватил ее за рукав промокшей куртки. Его хватка была неожиданно сильной, хваткой человека, привыкшего держать все под контролем. Он буквально втащил ее за собой из холодного, мокрого кошмара в тепло и свет.

Дверь за ними закрылась сама, с мягким щелчком старого замка. Звуки двора и дождя отрезало так резко, будто кто-то выключил звук на телевизоре.

Они оказались в крошечном, невозможно тесном помещении. Большую его часть занимала массивная деревянная стойка, заставленная медными турками, стеклянными колбами, как в химической лаборатории, и огромной, похожей на паровой двигатель, кофемашиной. В воздухе висел густой, обволакивающий аромат кофе, кардамона и чего-то еще, неуловимого — то ли ладана, то ли горячей проводки. На единственной стене, не занятой полками с банками и пакетами, висела простая меловая доска с надписью: «Кофейня «Зерно и Руна». Открыто всегда, но не для всех».

Алина стояла посреди этого островка уюта, с нее стекала вода, образуя на старом паркете темную лужу. Ее трясло. Не от холода — от пережитого ужаса и когнитивного диссонанса. Ее мир, мир дедлайнов, зачетов и промокших ног, только что треснул, и в трещину заглянуло нечто невообразимое.

— Садись, — мужчина кивнул на единственный высокий табурет у стойки. Сам он уже стоял за ней, деловито протирая тряпкой и без того блестящую поверхность. Он двигался с экономной точностью человека, который повторял эти действия тысячи раз. Это было так обыденно, так нормально, что мозг Алины отказывался связывать этого бариста с тем, что только что произошло во дворе.

Она нерешительно опустилась на табурет. Ноги не держали.

— Что… что это было? — голос сорвался на сиплый шепот.

Мужчина хмыкнул, не отрываясь от своего занятия. Он взял с полки увесистый пакет с черными зернами, на котором вместо названия были нарисованы серебряной краской непонятные символы, и засыпал их в кофемолку.

— Официальная версия для таких, как ты: массовая галлюцинация, вызванная геомагнитной бурей и усталостью, — сказал он, нажимая на кнопку. Кофемолка взревела, наполняя помещение еще более густым ароматом. — Неофициальная: ты, девочка, ходячий маяк. А на свет, знаешь ли, всякая дрянь слетается. Особенно цифровая.

Глава 3. Вход через книжный шкаф

Кофе забвения. Фраза повисла в густом воздухе кофейни, смешиваясь с ароматом жареных зерен и чего-то еще, пряного и неуловимого, как воспоминание о сне. Алина смотрела на Фёдора, на его уставшие глаза под густыми бровями, на руки с въевшейся кофейной пылью, и видела в нем не спасителя, а проводника на краю пропасти. Он предлагал ей не просто выбор, а два разных способа упасть.

Первый — прыгнуть назад. Забыть. Сделать вид, что тварь с глазами из битых пикселей ей приснилась. Вернуться в свой понятный, серый мир, где самая страшная аномалия — это двойной заказ в разные концы города за пять минут до закрытия метро. Где «глюки» — просто шум в голове, а не голоса гранитных гигантов. Заманчиво. Просто, как выпить чашку горького эспрессо и проснуться. Но она помнила липкий, неестественный холод, помнила ощущение рваной пустоты там, где должен был быть шум города. Это знание, раз поселившись под кожей, уже не вытравить никаким кофе. Следующая тварь, как сказал Фёдор, ее убьет.

Второй путь — прыгнуть вперед. В неизвестность. В мир, где существуют «стихийники», «Полог» и Высшая Школа Незримого Надзора. В мир, где ее «дефект» — это нечто реальное, опасное, но, возможно, управляемое. Это пугало до дрожи в коленях. Но тварь тоже была реальной. И Фёдор, с его озоновыми щелчками пальцев, тоже.

— Я… — Алина сглотнула. Голос сел, превратился в хрип. Она прокашлялась, чувствуя себя глупо. — У меня завтра зачет по истории архитектуры.

Фёдор посмотрел на нее без тени улыбки.

— Поверь, девочка, в ВШНН ты узнаешь об архитектуре Петербурга такое, о чем твой профессор даже не догадывается. Там каждый камень — это строчка кода, а каждый атлант — антивирусная программа. Так что? Стираем прошивку или ставим обновление?

Алина сжала кулаки. Усталость, пропитавшая ее до костей, боролась с упрямством, которое не раз помогало ей докрутить педали в гору против ветра. Сдаться и забыть — это было не про нее. Она всю жизнь боролась: за оценки, за оплату комнаты, за право считать себя нормальной. Перестать бороться сейчас означало признать, что она сломалась.

— Обновление, — выдохнула она. — Давайте ваше… обновление.

На лице Фёдора не дрогнул ни один мускул, но в глубине глаз что-то неуловимо смягчилось. Он кивнул, словно ждал именно этого ответа.

— Тогда допивай. Сахар не трогай, он для экстренных случаев. Пойдем. Экзамен ждать не будет.

Они вышли из «Зерна и Руны» обратно под холодные объятия питерской ночи. Дождь почти прекратился, оставив после себя мокрый, блестящий асфальт, в котором дрожали размытые огни фонарей и неоновых вывесок. Город дышал влагой и озоном. Алина поежилась, запах грозы теперь навсегда будет ассоциироваться у нее с запахом той твари. Она оглянулась на свой велосипед, одиноко прислоненный к стене. Ее старый, верный друг из мира, который только что треснул по швам.

— А… зачет? — спросила она, скорее по инерции. — Считай, что у тебя уважительная причина, — буркнул Фёдор, направляясь в сторону Невского проспекта. — Поступление в вуз твоей мечты. О котором ты и не мечтала.

Они шли молча. Фёдор шагал уверенно, как человек, знающий не только улицы, но и их скрытые течения. Алина семенила рядом, пытаясь унять дрожь и привести мысли в порядок. Ее мир сузился до спины хмурого бариста и гулкого стука ее сердца. Город вокруг шептал, но его голос изменился. Теперь в привычном гуле машин, в шорохе шин по мокрому асфальту, в далеком вое сирены она слышала не просто фоновый шум, а отголоски чего-то огромного, скрытого. Будто она всю жизнь слушала радио на одной волне, и вот кто-то крутанул ручку настройки, и сквозь знакомую мелодию прорвались обрывки фраз на чужом языке.

Их путь лежал не к футуристическому небоскребу или спрятанному в подворотне порталу. Фёдор привел ее к парадному входу Российской национальной библиотеки на площади Островского. Величественное здание, с колоннами и строгими окнами, казалось сонным и незыблемым. У входа дежурил сонный охранник, внутри горел тусклый свет.

— Серьезно? — Алина не смогла сдержать удивления. — Школа магии… в библиотеке?

— А где еще прятать знания? — риторически хмыкнул Фёдор. — Лучшее место, чтобы затеряться, — у всех на виду. Пошли.

Они миновали охранника, который лишь лениво кивнул Фёдору, словно тот был здешним завсегдатаем. Внутри пахло так, как может пахнуть только в старых библиотеках: пылью, вековой бумагой, клеем и тишиной. Их шаги гулко отдавались под высокими сводчатыми потолками. Фёдор провел ее мимо рядов каталожных ящиков, похожих на склеп забытых историй, в один из читальных залов. Здесь было пусто и сумрачно. Лишь несколько ламп с зелеными абажурами роняли на столы круги мягкого света.

Он подвел ее к одному из огромных стеллажей, от пола до потолка заставленному фолиантами в толстых кожаных переплетах.

— Запомни, — сказал он тихо, почти шепотом. — «История фортификационных сооружений Ингерманландии», том третий. «Атлас рек и каналов Санкт-Петербургской губернии», издание тысяча восемьсот двенадцатого года. И «Былины и предания Ижорской земли». Именно в таком порядке.

С этими словами он провел рукой по корешкам трех книг. Его пальцы не просто касались их — они словно надавливали на невидимые клавиши. Не было ни скрипа, ни щелчка. Просто на мгновение по корешкам пробежала едва заметная голубоватая рябь, похожая на сбой в матрице. А затем весь стеллаж, весивший, должно быть, не одну тонну, абсолютно бесшумно поехал в сторону, открывая за собой проход.

Глава 4. Экзамен на выживание в метрополитене

Воздух здесь был густым и пах и чьим-то дорогим парфюмом. Он скапливался под высокими сводами зала, похожего на вестибюль банка из старого фильма — мраморные колонны, тускло поблескивающий пол, гулкое эхо от каждого шага. Только вместо клерков в окошках сидели хмурые маги в строгих мантиях, а вместо очереди за кредитом толпились абитуриенты. Человек тридцать, не больше. И все они выглядели так, будто сошли со страниц модного журнала, посвященного «городскому стилю». Дорогие технологичные ткани, идеально уложенные волосы, планшеты последней модели в руках. Они переговаривались тихими, уверенными голосами, обмениваясь терминами, от которых у Алины снова и снова сводило зубы: «флуктуация эфира», «стабильность рунического скрипта», «откат прошивки артефакта».

Алина стояла в стороне, у колонны, шершавой и холодной на ощупь. Колонна молчала. Видимо, была слишком новой или слишком хорошо защищенной, чтобы жаловаться на жизнь. Алина чувствовала себя здесь даже более чужой, чем в дорогих ресторанах, куда иногда заносила ее курьерская доля. Там она была просто функцией, невидимкой в яркой куртке. Здесь же ее потертые джинсы, стоптанные кеды и старый рюкзак казались клеймом. Меткой «чужой». «Стихийной».

Фёдор, оставив ее у входа, растворился в толпе, бросив на прощание: «Просто делай то, что умеешь. И постарайся ничего не сломать». Легко сказать, Она умела крутить педали и слышать, как стонет от усталости старый мост. Ни то, ни другое вряд ли считалось здесь ценным навыком.

Двери в конце зала бесшумно разъехались, и из них вышла женщина лет сорока пяти, с туго стянутым пучком седеющих волос и взглядом, способным заморозить кипяток. Она была одета в строгий серый костюм, который, казалось, был вырезан из самого питерского тумана.

— Абитуриенты, на инструктаж, — ее голос был лишен эмоций, ровный и четкий, как сигнал точного времени.

Толпа послушно двинулась вперед, увлекая за собой и Алину. Она старалась держаться в тени, стать меньше, незаметнее. Но тут же наткнулась на ледяную стену. Невидимую, но вполне ощутимую. Она подняла глаза и встретилась взглядом с Игнатом Воронцовым. Он стоял, прислонившись к дверному косяку, и не смотрел на нее — он ее сканировал. Как энтомолог изучает случайно попавшее в коллекцию насекомое. Презрительно, с холодным любопытством. Его глаза скользнули по ее куртке, рюкзаку, остановились на лице и скривили уголок его тонких губ в едва заметной усмешке. Он ничего не сказал. Ему и не нужно было. Весь его вид кричал: «Что это здесь делает?». Алина втянула голову в плечи и поспешила проскользнуть мимо. Холод, исходивший от него, был плотнее и неприятнее сквозняка с Невы.

Их завели в небольшое помещение, похожее на лекционную аудиторию, только вместо доски впереди висел огромный, слегка мерцающий экран. Женщина, которую кто-то из студентов шепотом назвал Ядвигой Станиславовной, встала перед ними.

— Добро пожаловать на вступительное испытание в Высшую Школу Незримого Надзора. Меня зовут Ядвига Станиславовна, я буду курировать ваш экзамен. Сразу проясню несколько моментов. Мы не проверяем ваши теоретические знания. Нас не интересует чистота вашей крови или толщина кошелька ваших родителей. Нас интересует только одно: ваша способность выживать и адаптироваться в агрессивной магической среде.

Она сделала паузу, обводя всех тяжелым взглядом.

— Экзамен практический. Он пройдет в симуляторе «Адмиралтейская-два». Это точная копия недостроенной станции метрополитена, оснащенная системой генерации магических и техногенных угроз. Ваша задача проста: пройти от начала платформы до конца. Живыми. Любые методы разрешены, кроме прямого нападения на других абитуриентов. За вами будут наблюдать. — Она кивнула в сторону затемненного стекла, за которым угадывались силуэты. — Представители преподавательского состава и студенческого совета.

Алина почувствовала, как по спине пробежал холодок. Она была уверена, что за стеклом, среди прочих, стоит и Воронцов, готовый насладиться ее провалом.

— Вы все получили стандартные коммуникаторы, — продолжила Ядвига Станиславовна. — Они будут фиксировать ваши витальные показатели и служить ключом для выхода из симулятора. Если вы решите сдаться, просто разломите его. Это будет считаться провалом. Если ваши жизненные показатели упадут до критической отметки, вас эвакуируют принудительно. Это тоже провал. Вопросы?

В наступившей тишине кто-то пискляво спросил:

— А… летальные случаи были?

Ядвига Станиславовна впервые за все время позволила себе нечто похожее на улыбку. Это было страшнее, чем ее серьезное лицо.

— Статистика закрытая. Но страховка, которую вы подписали при регистрации, составлена лучшими юристами Полога. Двигайтесь.

Симулятор встретил их гулкой тишиной и запахом холодного бетона. «Адмиралтейская-2» была идеальной. Слишком идеальной. Ни пылинки на сером граните платформы. Ни единого окурка на путях. Светильники дневного света на потолке гудели ровно и монотонно, заливая пространство безжизненным, стерильным светом. Не было привычного для метро запаха креозота и нагретого металла, не было сквозняка из туннелей. Это была мертвая, лабораторная копия реальности. И от этого становилось только жутче.

Платформа тянулась метров на сто пятьдесят. В дальнем конце виднелся тускло светящийся зеленым прямоугольник выхода. Сто пятьдесят метров. Целая вечность.

Абитуриенты разделились на небольшие группки, кто-то начал чертить в воздухе защитные руны, кто-то — проверять артефакты, висящие на поясе. Алина стояла одна. У нее не было ни артефактов, ни заученных заклинаний. Только инстинкты и «глюки», которые здесь, в этом стерильном пространстве, почему-то молчали. Город не говорил с ней. Это место было немым.

Глава 5. Соседка-ведьма и оберег из «Пятёрочки»

Гудение симулятора отступало медленно, неохотно, словно густой сироп вытекал из ушей. Алина стояла на холодном, идеально гладком полу, все еще чувствуя под подошвами кроссовок фантомную вибрацию рельсов «Адмиралтейской-2». Воздух в огромном зале ВШНН, куда их вывели после экзамена, был стерильным, но ей казалось, что она до сих пор вдыхает пыль заброшенной станции, ее глубокий, древний вздох. Мышцы ног дрожали от пережитого напряжения, а в голове царил звенящий туман. Она прошла. Каким-то чудом, каким-то животным инстинктом, какой-то запрещенной магией здравого смысла она это сделала.

Остальные абитуриенты, человек десять, жались друг к другу, возбужденно перешептываясь. Их лица сияли от адреналина и гордости. Они обсуждали элегантность своих левитационных пассов и точность укрепляющих заклинаний. Алина чувствовала себя среди них как ворона в стае павлинов. Она не сотворила ничего элегантного. Она просто нашла дверь, которую никто не видел, потому что никто не удосужился спросить, где она.

Ее взгляд машинально отыскал в толпе наблюдателей его. Игнат Воронцов. Он не стоял на балконе с преподавателями, он спустился вниз и теперь находился в нескольких шагах от Фёдора. Он не смотрел на нее. Его профиль был выточен из холодного мрамора, взгляд цвета мартовской Невы устремлен куда-то в стену, но каждая линия его тела кричала о сдерживаемой ярости. Сжатые челюсти, напряженная линия плеч под идеально скроенным пальто. Он был похож на натянутую до предела струну, готовую вот-вот лопнуть и полоснуть по всему, что окажется рядом. Его молчаливое презрение ощущалось физически, как сквозняк, пробирающий до костей.

Из группы преподавателей вышла женщина. Та самая, что вела экзамен. Она остановилась перед ними, и гул в зале мгновенно стих.

— Меня зовут Ядвига Станиславовна, — ее голос был лишен интонаций, ровный и холодный, как поверхность полированного гранита. — Я буду вести у вас курс этикета общения с городской нечистью. Для тех из вас, кто будет зачислен.

Она сделала паузу, обводя абитуриентов тяжелым взглядом.

— Результаты будут объявлены через пять минут. Можете считать, что за это время Совет обработает данные ваших аур, проверит чистоту намерений и оценит потенциал. На самом деле, мы просто выпьем кофе. Решения уже приняты.

По толпе пронесся нервный смешок. Алина не улыбнулась. Она чувствовала, как ледяной взгляд Игната наконец-то впился ей в затылок. Он не просто смотрел — он сверлил, пытался испепелить ее силой своей ненависти. «Ты привел это на экзамен?». Его слова все еще звенели у нее в ушах. Она продержалась. И это, судя по всему, было для него личным оскорблением.

Фёдор, стоявший чуть в стороне, едва заметно кивнул ей, мол, держись. Его лицо, как всегда, было хмурым и уставшим, но в глазах читалась толика… гордости? Или просто облегчения от того, что его протеже не испарилась в первые же секунды.

Ядвига Станиславовна достала тонкий, похожий на стилус, артефакт. Она провела им по воздуху, и перед ней развернулся полупрозрачный список.

— Алексеев, Вепрев, Гришина… зачислены. Ковалев… попробуйте в следующем году, ваша работа с эфирными потоками напоминает попытку забить гвоздь микроскопом. Захаров, Ильина… зачислены.

С каждым названным именем Алина все глубже втягивала голову в плечи. Ее фамилия на «Р». До нее было еще далеко. Она чувствовала, как сердце колотится где-то в горле, отбивая сухую, паническую дробь. Сейчас. Сейчас она услышит что-то вроде: «Романова… рекомендовано полное стирание памяти и курс успокоительных». Она уже приготовилась к этому. К провалу. Провал был привычной, понятной частью ее мира. Успех, наоборот, пугал.

— …Орлов, Петрова… зачислены.

Игнат сделал едва заметный шаг вперед. Его терпение было на исходе. Он ждал ее имени, чтобы услышать отказ и с триумфом развернуться. Чтобы доказать свою правоту.

— Романова, — произнесла Ядвига Станиславовна, и Алина замерла, перестав дышать.

Преподавательница оторвала взгляд от списка и посмотрела прямо на нее. Впервые их взгляды встретились. Глаза у Ядвиги были темными, почти черными, и казалось, она видит не просто девушку в потертых джинсах, а всю ее подноготную: бессонные ночи, вечную усталость, страх перед «глюками» и тот леденящий ужас из подворотни.

— Алина Романова, — повторила она, и в ее голосе впервые появилась тень эмоции — что-то вроде сухого, академического интереса. — Зачислена. Условно.

Алина выдохнула. Воздух вышел из легких со свистом. Условно. Неважно. Главное — не провал.

И тут раздался звук, похожий на скрежет металла по стеклу. Это был голос Игната.

— Что? — выплюнул он. Не громко, но так, что услышали все. В его голосе смешались недоверие и ледяная ярость. — Она нарушила протокол. Она использовала… неизвестный метод. Это не магия, это какой-то стихийный сбой. Она опасна для Полога!

Ядвига Станиславовна медленно повернула голову в его сторону. Ее лицо не выражало ничего, но температура в зале, казалось, упала еще на несколько градусов.

— Воронцов, — отчеканила она. — Ваше мнение как наблюдателя от студенческого совета было учтено. И отклонено. ВШНН ценит нестандартное мышление выше, чем безупречную зубрежку протоколов. Особенно когда эти протоколы не работают. Романова нашла решение, которое не смогли найти вы, со всеми вашими родовыми техниками и веками традиций. Она не пыталась проломить стену. Она нашла дверь. Конец дискуссии.

Глава 6. Защита от цифровых сглазов и аналоговых проблем

Утро началось с холода. Не того привычного питерского холода, что пробирается в щели старой оконной рамы, а внутреннего, костяного. Алина проснулась не от будильника, а от ощущения, будто ее левую руку опустили в жидкий азот. Она рывком села на кровати, отбросив тонкое одеяло.

Узор на предплечье разросся.

В тусклом свете рассвета, просачивающемся сквозь заляпанное стекло, чернильные трещины стали гуще, сложнее. Они больше не походили на случайный рисунок. Теперь это была схема. Микросхема, вытатуированная самой тьмой прямо на ее коже. Узор уже переполз локтевой сгиб и тонкими, ядовитыми усиками тянулся к плечу. Холод шел не от кожи, а изнутри, из самых костей.

Паника, вчера приглушенная усталостью и шоком, вернулась ледяной волной. Она вскочила, подбежала к Светке, которая спала, уютно свернувшись калачиком и обнимая подушку.

— Света, — зашептала она, тряся соседку за плечо. — Света, проснись.

Та что-то недовольно промычала и натянула одеяло на голову.

— Света, пожалуйста!

Девушка наконец села, протирая глаза. Ее волосы торчали во все стороны, придавая ей сходство с рассерженным воробьем.

— Романова, ты чего? Пожар? Нападение техно-бесов? Зачет по этикету? — пробормотала она, зевая.

Алина молча протянула ей руку.

Света моргнула раз, другой. Сонливость с ее лица слетела мгновенно, как шелуха. Она осторожно, двумя пальцами, коснулась кожи рядом с узором, будто боясь обжечься. Ее лицо стало серьезным, сосредоточенным.

— Вот же ж… — протянула она, цокнув языком. — А я-то думала, тебя просто царапнуло. Это ж классика. «Теневой якорь».

Алина сглотнула. Название звучало так же паршиво, как и ощущалось.

— Что это?

— Цифровая порча, — авторитетно заявила Света, спрыгивая с кровати. Она уже рылась в своей тумбочке, заваленной пучками сушеных трав, старыми сим-картами и разноцветными проводами. — Вредоносный код для души. Медленно, но верно переписывает твой эфирный контур под себя. Делает из тебя… ну, ретранслятор. А потом и приемник. Дрянь редкостная. Снять почти нереально, можно только заглушить.

«Цифровая порча». Звучало как диагноз из платной клиники, где тебе впаривают дорогие БАДы. Только здесь, кажется, все было по-настоящему.

— И что делать? — голос Алины дрогнул.

— Не паниковать, — Света протянула ей кружку с чем-то дымящимся и пахнущим мятой и валерьянкой. — Во-первых, выпей. Это стабилизирует ауру. Немного. Во-вторых, сегодня у нас по расписанию первая пара как раз по твоей проблеме. Может, чего дельного узнаешь.

Алина сделала глоток. Горячая жидкость обожгла горло, но по телу действительно разлилось слабое, успокаивающее тепло, которое, впрочем, не могло побороть лед в левой руке.

— «Защита от цифровых сглазов», — прочитала она название в расписании на планшете. — Думаешь, поможет?

Света пожала плечами.

— По крайней мере, будешь знать врага в лицо. Или в код. Пошли, а то опоздаем. И надень что-нибудь с длинным рукавом. Нечего этой красотой светить. У нас тут, конечно, ко многому привыкли, но не настолько.

Аудитория для «Защиты от цифровых сглазов» походила на гибрид лаборатории CERN и модного коворкинга. Вместо парт — индивидуальные рабочие станции с сенсорными столами. Под потолком плавали голографические диаграммы, изображавшие строение человеческой ауры в виде сложной сетевой архитектуры. Воздух был стерильным, пах озоном и горячим пластиком. Город с его живыми, аналоговыми шепотами казался бесконечно далеким. Алина чувствовала себя здесь как старый дисковый телефон на выставке последних моделей смартфонов.

Преподаватель, молодой парень в очках с тонкой оправой и идеально отглаженной рубашке, выглядел как айтишник, случайно забредший на шабаш ведьм. Он говорил быстро, сыпал терминами, от которых у Алины начинала гудеть голова.

— Итак, коллеги, — начал он, выводя на общую голограмму схему семи чакр, представленных в виде серверных узлов. — Основная угроза для современного мага — не астральные лярвы или кладбищенские упыри. Это устаревшие протоколы. Основная угроза — несанкционированный доступ к вашему личному эфирному пространству. Проще говоря — взлом. Сегодня мы разберем базовые принципы защиты. Первое — установка файрвола на ауру. Второе — регулярная чистка кэша сознания от информационного мусора. Третье — антивирусные руны…

Алина пыталась вникнуть, но его слова казались ей тарабарщиной. Она понимала отдельные слова — «файрвол», «кэш», «вирус», — но их сочетание с «аурой» и «сознанием» ломало ей мозг. Она привыкла чувствовать. Просить. Договариваться. А здесь все нужно было кодировать, структурировать, выстраивать по протоколам.

В дальнем углу аудитории сидел Игнат Воронцов. Он не конспектировал, а просто слушал, и на его лице было написано то же холодное, аристократическое высокомерие, что и в первый день. Он выглядел так, будто знал все это еще до своего рождения. Скорее всего, так и было.

— А теперь — практика, — объявил преподаватель. — Сейчас я инициирую симуляцию простейшей кибер-магической атаки. Цель — нижние три чакры: Муладхара, Свадхистана, Манипура. Ваша задача — удержать оборону с помощью базового трехслойного щита. Схема на ваших экранах.