Авдотья, дочь купеческая

Глава первая. Женихи: орёл и не очень

Яркие солнечные лучи отражались от покрытых сусальным золотом крестов, бликами ложились на зелёные купола, на белоснежные стены церкви и колокольни. Церковь Ильи Пророка, не так давно отреставрированная на средства меценатов, выглядела не только величественно, но и празднично. Рядом возвышались липы и тополя, а вдали, завершая картину, несла свои воды Волга. Волга-матушка, Волга-кормилица, как ласково называли реку жители города: и мастеровые, и купцы.

Однако внимание двух юных барышень, выглядывающих из окна расположенного через площадь особняка, занимали не окружающие красоты, а нечто куда более прозаическое. Или романтическое, как определила бы старшая из них.

Барышни наблюдали за спускавшимся по ступеням парадной лестницы особняка бравым гусаром. Объект наблюдения был молод, хорош собой, высок, строен, русоволос и синеглаз. Ему невероятно шла форма гусарского Александрийского полка: чёрная с белой оторочкой и лампасами, с шитьём серебряными шнурами, с эполетами поручика. Флер таинственности придавал знак отличия полка — «мёртвая голова» — череп с перекрещенными костями, а также алая молния под ним. Последняя указывала на принадлежность к отдельному магическому эскадрону. Злые языки поговаривали, что попадали в такие элитные эскадроны не по силе дара, а по толщине кошелька.

— Ох и хорош! Орёл! — воскликнула одна из барышень, темноволосая, кареглазая, когда гусар словно взлетел на подведённого слугой коня. — Дуня, смотри!

Гусар, видимо, почувствовав на себе взгляды, принялся гарцевать по площади. Серый в яблоках орловский рысак грациозно переставлял ноги, а всадник сидел, как влитой.

— Позёр, — ответила барышня, названная Дуней, и добавила на укоризненный взгляд подруги: — Но, спорить не буду, хорош.

Гусар повернулся, поднял голову и посмотрел на окна второго этажа. Барышни, дружно охнув, отпрянули в стороны. Наблюдать продолжили, выглядывая из-за длинных бархатных штор. Когда гусар скрылся из виду, кареглазая барышня произнесла:

— Вот, Дуня, стоило твоему папеньке свозить тебя на балы в Москву да в столицу, как женихи свататься повалили. Позавчера один, сегодня двое. Кучно идут, как легавые на псовой охоте.

Последнее сравнение настолько выпадало из остальной речи подруги, что Дуня рассмеялась, показывая белоснежные зубки и ямочки на щеках.

— Глаша, да неужто ты, наконец, кое-что от меня нахваталась? — спросила она. — Наши институтские дамы в обморок бы упали, а то всё тебя в пример приводили: Долли, берите пример с Глафиры. Какое счастье, что мы уже выпустились. Никто больше не будет называть меня этой собачьей кличкой. Долли! Авдотья, видите ли, слишком простецки звучит. Только вот папенькины денежки за наше с тобой обучение не побрезговали принять. Хоть они не от дворянина какого, а от купца.

— Ну, разошлась, аника-воин. Амазонка, не иначе, — сказала Глаша, с улыбкой глядя на младшую подругу. Несмотря на всего полгода разницы, считала она себя намного старше и опытнее. — Преподаватели, особенно классная дама, свечки к алтарю, небось, поставили, когда мы учёбу закончили.

Выпускницы учебного заведения, носившего название: «Московский институт девиц благородных, магически одарённых, имени святой Екатерины», дружно рассмеялись.

Дальше Москвы папенька дочь любимую и воспитанницу отпускать на учёбу не захотел. Портал, чтобы по магическому коридору перемещаться, в Ярославле ещё не возвели, в столицу не наездишься. Оно, конечно, и порталы только по служебной надобности использовались, но золотая мошна чудеса творит, не хуже магии. А до Москвы, ежели на тройке, да лошадей на ямских станциях менять, можно меньше, чем за полдня добраться.

Навещал дочь и воспитанницу купец первой гильдии Михайла Петрович Матвеевский куда чаще других родителей. А жалобы от начальницы института на поведение доченьки ненаглядной и того чаще выслушивал. Ну, да он готовился, ни разу с пустыми руками не являлся: для начальницы личный подарочек привозил, на благотворительность жертвовал. Головой лишь на жалобы кивал, да поговорить с Дуней обещался.

Говорить — говорил, но не ругал. По его мнению, вела Дуня себя в институте чуть ли не идеально: лошадей диких объезжать не пыталась, с дворовыми мальчишками не дралась, по заборам, опять же, не лазила, на кладбище духов не вызывала.

Поначалу Михайла Петрович думал Дуню в обычный институт благородных девиц отдать, без обучения магии, но дар, что у девочки открылся в возрасте девяти лет, оказался сильнее, чем у братьев и чем у него самого. К тому же приятной неожиданностью стала и одарённость Глаши, сиротки, взятой когда-то в семью воспитанницей и подругой для дочери. Хоть и слабенький дар, но проявился, видать одну из её дальних прабабок какой-то дворянин своим вниманием осчастливил. Так же, как матушку купца — известный сановник, ко двору приближенный. Много лет в полюбовницах держал.

Так и получились у крепостной крестьянки три одарённых магией сына. Сановник их не бросил, крестьянке с детьми дал вольную, деньжат, на первое время. Сыновья оказались не только магически одарёнными, но и к делу купеческому талант имели. Быстро разбогатели, начальный капитал, отцом подаренный, в сотни раз приумножили, в первую гильдию вошли.

Посмотрел купец, как Дуня старших братьев заставляет обучать её всяким магическим штучкам, послушал жалобы экономки на прожжённые шторы и замороженный колодец, и решил, что лучше пусть у наставников знания получит, чем самоучкой ходит. Не ошибся купец, Дуня книги по магии читала с большим удовольствием, чем прочие барышни любовные романы.

Отсмеявшись, Дуня с Глашей принялись женихов обсуждать.

— Что скажешь о Фоме Сорокине? — спросила Глаша.

— Глаша, ты забыла, о чём папенька мечтает? — вопросом на вопрос ответила Дуня.

— И правда, забыла, — спохватилась Глаша. — Да, дядюшка Михайла спит и видит тебя графиней или баронессой. Фома молодец славный, но из купцов. Знаешь, Дуня, думаю, если бы ты полюбила кого, папенька твой смирился бы. Не ёкает сердечко, не замирает ретивое рядом с кем-то из женихов?

Глава вторая. Невеста без места

В Чайной гостиной, куда вернулась Дуня после разговора с отцом, Глаша встретила её тем же вопросом, что и папенька задавал:

— Кого в мужья решила взять, подруженька?

Дуня улыбнулась загадочно, подошла к чайному столику, осмотрела поднос с сервизом Императорского Фарфорового Завода. Папенька питал слабость к дорогой красивой посуде, по праздникам и вовсе на стол выставлялись сервизы из самого Китая доставленные. Потрогав пузатый чайник, Дуня пустила толику дара. Из носика чайника поднялся парок.

— Так-то лучше, а то совсем остыл, — сказала она и принялась разливать чай в расписанные цветами чашки.

— Не томи, коли сейчас же не расскажешь, неделю тебя Долли называть буду! — пригрозила Глаша.

— Сегодня же нарочный от папеньки повезёт письмо с согласием Платону Лыкову, — ответила Дуня.

Глаша всплеснула руками и села обратно в кресло.

— Побожись! — потребовала она.

— Вот те крест! И вот те магическое слово! — ответила Дуня и спросила: — Да что ж вам с первого раза не верится?

— Так Михайла Петрович тоже удивился? — приободрилась Глаша. — Твой выбор, это как между орлом и щеглом, щегла выбрать. Треску много, толку мало.

Дуня улыбнулась и возразила:

— Да как вы понять-то не можете? Алексей Соколкин орёл, не спорю. Но он горяч, вспыльчив, да и я не из робкого десятка. Коль найдёт коса на камень, никому мало не покажется.

Глаша покачала головой, вздохнула и сказала проникновенно:

— Ежели ни к кому любви не испытываешь, Дунюшка, может, не торопиться? Подождать, пока того не встретишь, к кому сердце потянется. Ты невеста завидная. Это мне носом крутить не след, если кто просватает. Ведь о таких, как я, наша нянюшка покойная, Царство ей небесное, говаривала: невеста без места, жених без ума.

Дуня, уже присевшая у столика и стянувшая из вазы пирожное себе на блюдце, резко встала и возмущённо воскликнула:

— Что мелешь-то, глупая? С чего это ты без места? Папенька тебе хорошее приданое положит, дар имеешь, опять же. Захочешь, папенька тебе жениха среди купцов найдёт, образованного, с умом. Не захочешь, сама по сердцу выберешь! Такого, как герои в твоих книжицах.

Глаша смутилась, ответив:

— Права ты, Дуня, в сердцах я глупость сморозила. Знаю ведь, что дядюшка Михайла меня не обидит. Наверное, тебе позавидовала. А про героев так скажу: в романах они юнцы безусые, а мне бы кого постарше. Чтоб холил да лелеял, и была я за ним, как за стеною каменной.

Подруги приступили к чаепитию, в гостиной стало тихо, лишь прорывались через приоткрытое горничной окно уличные звуки. Цокот копыт по мостовой и скрип колёс пролёток и экипажей, крики газетчиков, весёлое щебетание птиц. Издали, со стороны женского монастыря донёсся колокольный звон, так монахини и послушницы созывались на дневную молитву.

Солнце слепило и нещадно грело через стекло. Глаша встала и распустила шнур шторный с одной стороны.

— Начало мая, а жара июльская, — произнесла Дуня. — Да, я ж тебе не сказала. Платон, когда у папеньки моей руки просил, уговаривал, в случае согласия, венчаться через неделю-другую.

— Видать, род их к разорению близок, раз так торопится, — сказала Глаша, иронически улыбнулась, затем спросила: — А что дядюшка?

— Сказал, что в случае моего согласия, со свадебкой и поторопиться можно, но с условием одним. Чтоб капиталом, мне в приданое положенным, только я распоряжалась, чтоб без моего ведома никто в него руку запустить не мог. Ну, папенька, про руку не говорил, оно и так понятно, — пояснила Дуня.

— Ай да Михайла Петрович! — восхищённо воскликнула Глаша, затем удивлённо спросила: — Да неужто щегол согласился? Видать сильно с финансами припекло.

— Не просто припекло, подгорело. Платоша ради того, чтоб на балах достойно выглядеть, дом в столице заложил. А залог-то отдавать нужно, — сказала Дуня и добавила: — Ты не удивляйся, что папенька так много о Платоне знает. Он обо всех, кто мне на балах внимание оказывал справки сразу навёл.

Она нервно усмехнулась. Как ни хорохорилась Дуня, немного страшновато было в чужую семью переходить. Да, как подозревала она, не просто переходить, а главой той семьи становиться. Эти подозрения переросли в уверенность, когда следующим днём прибыли на званый обед Платон Лыков со своей маменькой и двумя тётушками.

Приём Михайла Петрович честь по чести закатил со столичным шиком, да с размахом купеческим. Братьев с семьями позвал. Сыновей хотел бы, в столичном университете обучавшихся, да тем времени добраться не хватало.

Маменька Платона всё больше молчала, на невесту, поджав губы, поглядывала. Вид имела скорбный: мол от нужды великой неровню в семью берём. Ну, тут она ошибалась — не они брали, а их имя да титул купец-миллионщик покупал для дочери любимой. Тётушки Платоновы потихоньку обстановку оглядывали, с неприкрытой завистью. Все три дамы с удовольствием бы к чему-нибудь придрались, а не к чему оказалось. Посуда по этикету расставлена, блюда лучшими поварами приготовлены, лакеи, словно солдаты перед парадом, вымуштрованы. Сами хозяева с иголочки по последней моде одеты.

Михайла Петрович и его братья вести себя умели безукоризненно. Хоть в детстве и байстрюками в отцовском имении бегали, а нанимал им сановник-отец гувернёров и учителей. Это, когда без чужих семьями собирались, могли и барыню станцевать, и семечки полузгать, и орехи каблуками подавить, и частушки с матерком попеть. Но нынче не до частушек было, подготовка к свадебке — дело серьёзное.

Один Платон был весел, беспечен. Договор брачный, почти не читая, подписал. Его даже пункт, по которому жена всеми капиталами в приданое полученными самолично распоряжаться будет, не смутил. Он, как многие записные красавцы, уверен был, что жена все желания исполнять с радостью будет из благодарности, он-то граф, а она всего лишь дочь купеческая, да из любви. Платоша и представить не мог, что кто-то перед его красой да обаянием устоит. К тому же его внешность Дунина в заблуждение ввела. Девица нежная, хрупкая, с волосами русыми вьющимися, глазами голубыми, как озёра, бровями писанными, ресницами густыми, губами алыми, ямочками на щёчках. Агнец безвинный, беззащитный, не иначе. Услышь такое определение преподаватели из института благородных девиц, где Дуня обучение проходила, до колик бы смеялись.

Глава третья. Сказание о князе, медведе и даре магическом

Из кабинета отец с дочерью вместе вышли. Михайла Петрович намеревался самолично всё на фабрике проверить, да амулеты, в станки встроенные, подзарядить. Уж на это его дара хватало, хоть и не обучался специально. Когда в университеты на магические отделения стали не только дворян принимать, но и простого происхождения одарённых, Михайла Петрович уже был вдовцом с тремя детьми. К тому же, только-только в прибыль торговля вышла. Не до ученья было, хоть и мечталось о том.

Но не сам, так хоть детей в обучение отдал. На сыновей надеялся, что те после учёбы в лучшем столичном университете на места чиновничьи поступят, после, дай Бог, за заслуги перед Империей и титул получат. Дочь мечтал замуж за дворянина отдать, чтобы таким путём она возвысилась. А когда судьба аж двух подходящих женишков подкинула, боялся, что взбрыкнёт его егоза, ан нет — обошлось. Радовался Михайла Петрович, шутка ли из рода крепостных крестьян в графини попасть, но особо радость не выказывал, чтоб не сглазить.

В вестибюле перед лестницей, навстречу Дуне поспешила Глаша, оживлённая, со свёртком в руках. Михайла Петрович тоже заинтересовался происходящим. Лакею, что к нему поспешил с плащом и картузом в руках, знаком подождать велел.

— Дуня, танцуй! — воскликнула Глаша. — Письмецо тебе и посылочка.

Она повертела в воздухе конвертом и чем-то, завёрнутым в вощёную бумагу, затем шустро спрятала руку за спину, не давая возможности подруге выхватить свёрток.

— Глаша, отдай! Что выдумываешь! — воскликнула Дуня, вытягиваясь, чтобы посмотреть, что подружка прячет.

— Пока не станцуешь, не отдам! — заявила Глаша, весело сверкнув глазами.

— Станцуй уж, сударушка, — неожиданно поддержал Глашу Михайла Петрович и запел низким густым голосом, притопывая в такт ногой: — У нас нонче субботея, а на завтра воскресенье. Барыня ты моя, сударыня ты моя! Барыня ты моя, воскресенье.
Дуня подбоченилась и словно поплыла вокруг отца, наращивая темп и тоже притопывая. Пройдя несколько кругов, она крутанулась вокруг себя так, что юбка колом стала и резко остановилась.

— Ну, смотри, дружочек, коли письмо неважным окажется, — произнесла она с шутливой угрозой.

Глаша вручила ей свёрток и захлопала в ладоши, воскликнув:

— Хороша Дуняша, да ещё и наша!

Но Дуня уже открывала конверт.

— Это от Николая Николаевича, нашего преподавателя магического дела, — сказала она. — Вот слушайте: Милостивая сударыня, Авдотья Михайловна. Позвольте принести вам самые искренние поздравления по поводу вашей помолвки и скорого венчания о коих я прочёл в Московском вестнике. Так, дальше ещё пишет поздравления и как он за меня рад. Удивился, наверное, что я первой из выпуска под венец иду.

— Конечно, удивился, — подхватила Глаша. — Ты одна из всех о женихах не рассуждала, на свидания у дежурных не отпрашивалась.

— Ты тоже по свиданьям не бегала, — заметила Дуня, не отрывая взгляда от письма.

— Не оставлять же тебя одну, — притворно вздохнула Глаша и добавила: — Вот и приходилось с тобой вместе на дополнительных занятиях по практике магичить. У тебя-то дар сильный, уж если заморозишь воду, то до половины стакана лёд. А у меня лишь тонюсенький ледок поверху.

— О, тут вам с папенькой приветы, — сказала Дуня, — и папеньке Николай Николаевич просит благодарность передать особую за взнос благотворительный перед нашим выпуском. Пишет, для кабинета много оборудования удалось закупить, даже несколько магометров. Это вместо того, что я случайно утопила. Ой!

Дуня подняла глаза на отца, тот лишь рукой махнул.

— Знаю, мне начальница института об этом сразу доложила.

— И ты не ругался даже, — удивлённо сказала Дуня.

— Сами там виноваты. Нечего дорогой прибор у фонтана ставить. Он, видите ли, около воды точнее показывает. Не ты, так кто другой, подолом бы смахнул, — произнёс Михайла Петрович.
Дуня с Глашей переглянулись. Не стали они говорить, что прибор ценный пал жертвой спора. Барышни из их класса заявили, что Дуня не сможет полностью фонтан заморозить, да так, чтобы лёд выдержал хотя бы магометр. Воду-то Дуня заморозила, но кто же знал, что прибор, зараза, таким тяжёлым окажется.

Дуня вернулась к письму, пробежала последние строки глазами и сообщила радостно:

— Книгу нашего Николая Николаевича напечатали, и он мне экземпляр высылает в подарок. — Дуня быстро разломала сургучную печать на посылке и развернула бумагу. — Монография: Применение дара магического при природных катастрофах и прочих экстремальных ситуациях. Тут на титульном листе автограф, а начинается книга с предисловия, легенды о том, как дар появился. Сказание о князе Ярославе Мудром, медведе, язычниках и даре волшебном, магическом.

Последние слова Дуня читала, уткнувшись в книгу и разворачиваясь к лестнице. Она стала подниматься по ступенькам не прерывая чтения, но уже не вслух.

Михайла Петрович поманил к себе одну из горничных и велел:

— Проследи-ка, милая, чтоб Авдотья Михайловна не споткнулась, да двери перед нею отворяй, — повернувшись к Глаше, посетовал: — Ну всё, на день мы невесту потеряли. Пока не прочтёт от корки до корки, не успокоится.

— Так готово всё, Михайла Петрович, — успокоила Глаша и добавила: — Хорошо, что не в день венчания посылочка пришла. С книгами в руках невесты к алтарю ещё не хаживали.

Михайла Петрович, представив эту картину, раскатисто расхохотался. Затем спросил:

— Глафира, слышал я, что Дуня тебя с собой намерена пригласить? Ежели ты не хочешь, или в женихи кого присмотрела, не таись, не стесняйся, скажи. Неволить никто не будет.

— Нет, Михайла Петрович, никого я не присмотрела. С Дуней с удовольствием поеду, если вы не против, — ответила Глаша, потупив глаза.

Михайла Петрович, услышав об отсутствии у воспитанницы жениха, испытал непонятное самому облегчение.

— Я, Глафира, порадуюсь, если около Дуни ты будешь. В чужую семью идёт, где, кроме женишка, ей никто особо не рад. Кольцо с духом Хранителем я дал, да разве оно родную живую душу заменит. Попросить хочу. Вот, держи вестник магический. Ежели чего, напиши пару слов, я тут же приеду, — сказал Михайла Петрович, доставая из нагрудного кармана маленькую шкатулку с кусочком зачарованной бумаги и угольком внутри.

Глава четвёртая. Замуж не напасть

День накануне венчания прошёл в хлопотах для всех, кроме невесты. Дуня изучала руководство по применению магии в случае катастроф. Полученные знания так и просились к испытанию на практике. Тем более, что устраивать мелкие катастрофы и диверсии для вредных классных дам барышни из института благородных девиц умели в совершенстве. А вот устранял последствия Николай Николаевич, отловить юных хулиганок преподавательницам ни разу не удалось. Возможно, Николай Николаевич и смог бы вычислить виновных, если бы захотел, но он, в отличие от преподающих дам, считал девичьи выходки невинными шалостями.

Дуня с Глашей случайно услышали его разговор с мадемуазель Бонне, преподающей французский язык.

— Ох, мсье! Вам хорошо, вас эти дурно воспитанные девицы не трогают, — вещала мадемуазель, закатывая глазки. — Согласитесь, примораживать дверь к косяку в классной комнате, это, по меньшей мере, моветон.

— Мадемуазель Бонне, голубушка, стоит ли обращать внимание на неудачные шутки учениц? — Николай Николаевич постарался успокоить коллегу, но та не унималась.

— А что вы скажете о вулкане из яблок и томатов в оранжерее, мсье? — вопросила она.

— Девочки неверно рассчитали центр тяжести и направление, поэтому всё полетело не вверх, а в стеклянную стену, — начал, было, отвечать Николай Николаевич, но, увидев укоризненный взгляд француженки, спохватился: — Да, да, я тоже считаю недопустимым проведение экспериментов в неустановленных для того местах.

— Ох, мсье! Вы действительно не понимаете! Это был не эксперимент, а преднамеренная диверсия! — воскликнула мадемуазель Бонне, развернулась и поспешила прочь, стуча каблучками по полу. Она свернула в коридор, где притаились Дуня с Глашей, но даже не заметила вжавшихся в стену учениц. Мадемуазель Бонне прошла так близко, что чуть не задела их подолом широкой юбки, и обдала запахом модных в этом сезоне духов с нотками сирени.

Николай Николаевич, вошедший в коридор следом за молодой экзальтированной коллегой, Дуню с Глашей увидел, но не стал отчитывать за подслушивание. Посмотрел вслед мадемуазель, пожал плечами, подмигнул девочкам и процитировал реплику Гамлета:

— Непостоянство — вот для женщин имя! — после чего чинно последовал дальше, заложив руки за спину.

Шалости воспитанниц прекратила начальница института, когда ей надоели жалобы подчинённых. За выходку одной ученицы наказание стал получать весь институт. После двух недель запрета выхода в город, барышни присмирели.

Дуня с улыбкой вспомнила об институтских проделках. Эти воспоминания и пробудили желание устроить на крутом берегу Волги небольшой обвал и попытаться его остановить изученным приёмом. Дуня вспомнила одно подходящее место не так далеко от дома и направилась к выходу из комнаты. Там она столкнулась с Глашей.

— Куда это ты собралась, подруженька? — подозрительно спросила Глаша.

Как хорошо, что я тебя встретила! — воскликнула Дуня. — Мне не помешает подстраховка. Значит так. Сейчас идём на берег у Филькина омута. Ты сверху создай небольшой оползень, ну, помнишь, как тогда в саду, а я снизу остановлю. Николай Николаевич интересный приём описывает: нужно использовать магию земли, но не линейно, а по спирали.

— Ни о чём не забыла, невеста? — с улыбкой спросила Глаша.

— Ох, свадьба! — воскликнула Дуня, хлопнув себя по лбу.

Она тяжело вздохнула и вернулась на любимый диванчик. Забралась на него с ногами и открыла книгу на следующей главе.

Глаша осталась рядом, на случай, если подружке вновь захочется куда-нибудь отправиться. Но сначала выглянула в коридор и попросила горничную принести роман из Чайной гостиной.

Примерно на час в комнате Дуни воцарилась тишина, прерываемая лишь шелестом страниц. Прервали её заглянувшие старшие братья Дуни Пётр и Павел.

— Сестрицы, помощь нужна, — заявил Павел, они и Глашу называли и считали младшей сестрой.

— Угу, — ответила Дуня, не отрываясь от книги.

Глаша же отложила роман, заложив закладкой-цветком, и встала с кресла.

Братья переглянулись и уставились на Дуню. Пётр наклонился, прочитал название и сказал:

— Нет, Павлуша, это не пособие для молодой жены. Тут о том, как при катастрофах дар применять.

— Сестричка, свадьба, конечно, катастрофа, — выдал Павел, — но нельзя же всё так буквально понимать.

— Замуж не напасть, да кабы после не пропасть, — сказал Пётр и, давясь от смеха добавил: — Жениху.

— Пётр и Павел день убавил, — не осталась в долгу Дуня и, так и не отрываясь от чтения, махнула братьям рукой, чтоб не мешали.

Братья рассмеялись и утащили с собой Глашу, чтобы та помогла подобрать шейные платки к завтрашнему торжеству. На деле же им не терпелось поделиться новостями, что произошли с ними за два месяца. С семьёй они не виделись с сезона балов, когда отец вывозил Дуню для выхода в Свет в столицу. Глашу тоже с собой брали, но она балы посещать отказалась. Понимала, то, что в родном Ярославле, да даже в Москве, для неё допустимо, здесь, в Санкт-Петербурге, не по чину будет. Как любила говорить их нянюшка: не в свои сани не садись.

Дуня не сразу поняла, что осталась в одиночестве. Обнаружив это, она радостно потёрла руки, вышла из комнаты и направилась к задней двери, ведущей к саду и конюшням. Раз с обвалом не получилось, она решила попробовать приостановить процесс разрушения дерева на примере сухой ветки. Дуня надеялась, что садовник не все такие ветки успел спилить. Ей вновь не повезло.

Михайла Петрович, ходивший лично проверить, как украшают экипажи и сбрую лошадей, возвращался через ту же дверь. Заметив дочь с подаренной книгой в руках, он быстро сообразил, чем её выход может обернуться. Он направил Дуню обратно в её покои, взяв слово из особняка не отлучаться. Когда дочь скрылась из вида, Михайла Петрович подозвал двух горничных, велев:

— С Авдотьи Михайловны глаз не спускать. Вздумает куда выйти, ко мне бегите.

— Слушаем-с, ваше степенство, — в один голос ответили девушки и поспешили за барышней. Понимали, за невестами глаз да глаз нужен, мало ли, что те из-за волнения надумают.

Глава пятая. Честным пирком да за свадебку

Свадьба дочери купца Михайлы Петровича Матвеевского стала одним из самых важных событий в Ярославле этой весной. Как позже говорили: половина города на свадьбе гуляла, вторая половина поглазеть пришла. Молва, может, и приукрасила, но ненамного. В день венчания даже нищие со всех папертей перебрались к церкви Ильи Пророка, в ожидании хороших подаяний, а уж эта братия свою выгоду словно нюхом чует.

О щедрости купцов Матвеевских по Ярославлю легенды ходили, что, мол, чем больше они благодеяний делают, тем богаче становятся, что правда в Священном писании говорится: не оскудеет рука дающего.

Меценатство братьев городу на пользу пошло ещё и по такой причине. Даст, к примеру, Михайла Петрович сто рубликов на ремонт куполов церковных, и тотчас прочие купцы кошели раскрывают. Рассуждали те же Сорокины или Вахромеевы так: негоже им, купцам в нескольких поколениях, быть хуже, чем выходцы из крепостных. Оно и наоборот бывало, на реставрацию церкви Ильи Пророка Сорокины первыми пожертвовали, а остальные следом.

Купечество между собой в щедрости соревновалось, а Ярославль расцветал. Считался город чуть ли не третьим после столицы и Москвы по благоустройству площадей и улиц, по освещению их фонарями с магическими светильниками, по строительству каменных домов, по благосостоянию жителей. Последнее не только дворянства, купечества касалось, но и мещан, и рабочих, и мастеровых. Не забывали в городе и о сирых и убогих. Одними из лучших в империи считались Дома призрения для вдов и сирот, для престарелых и увечных.

В день венчания ярко светило солнце. Зеваки, что у церкви собрались, ожидая приезда невесты, шептались, что ежели бы тучи и были, Михайла Петрович привёз бы из столицы магические пушки, чтобы их разогнать.

Дуня проснулась рано в прекрасном расположении духа. От вчерашней паники и тени не осталось. Самой смешно стало от воспоминания, как считала, сколько простыней надо, чтобы из окна выбраться. Она растормошила разоспавшуюся Глашу. В комнату заглянула горничная и вновь вышла. Из коридора донёсся её голос:

— Барышни встали-с, Михайла Петрович.

— Вот и славно, пусть собираются, мешать не стану, пойду, куафёра дожидаться, — раздался голос Михайлы Петровича.

— Не много ли чести, папенька, лично цирюльника встречать? — раздался из коридора голос одного из братьев.

Дуня с Глашей, прислушивающиеся к разговору, переглянулись, пытаясь понять, какого брата, но долго гадать не пришлось.

— Павлуша, упаси тебя Боже, мастера из модного салона в лицо цирюльником назвать. Мне трудов великих стоило, уговорить нашим девочкам причёски без очереди сделать. У них там, оказывается, на месяц вперёд всё расписано.

Голос отца затихал, похоже, они с братом уходили по направлению к лестнице. Дуня с Глашей переглянулись и рассмеялись. На этом их спокойные минутки закончились — начались сборы. Мастер по дамским причёскам оказался невысоким французом с щеголеватыми усиками. Он очень напомнил подругам мадемуазель Бонне, преподавательницу французского из института. Если экзальтированность убавить, а высокомерия прибавить, и вовсе один-в-один сходство.

Но мастером куафёр отказался отменным. После того как Дуня с Глашей искренне поблагодарили его на чистом французском — мадемуазель Бонне тоже не даром свой хлеб ела — мастер подобрел. Он даже дал несколько полезных советов по уходу за волосами. Расстались довольные: барышни красивыми причёсками, мастер — щедрой оплатой и высокой оценкой его трудов.

Ко времени, когда пора подошла выходить, все были готовы. Михайла Петрович в чёрном костюме с фраком и белоснежной рубашке нервно ходил по вестибюлю неподалёку от лестницы. Пётр с Павлом, тоже в торжественных костюмах, но светлых, с модно повязанными шейными платками в тон, смотрели на папеньку немного насмешливо, мол, что так волноваться. Но и братья замерли с восхищёнными лицами, когда невеста появилась и по лестнице спускаться стала.

— А Дунька-то у нас красавица, да и Глашка ничего, — протянул Пётр и присвистнул.

В другое время словил бы он от отца подзатыльник, в примету не свистеть в доме, а то денег не будет, тот верил свято. Но Михайле Петровичу было не до сына и не до примет. Он зачарованно смотрел, как спускаются к нему, словно с небес, две сказочные красавицы. Дуня в платье венчальном из нежно-голубого шёлка, отделанного тончайшими кружевами, с белоснежной фатой на волосах. Глаша в бальном платье персикового цвета, выгодно подчёркивающем фигурку.

— Лебёдушки мои, — прочувствованно произнёс Михайла Петрович. На какое-то мгновение резанула по сердцу жалость: вот как таких пташек из-под крыла родительского отпускать? Но он подавил в себе неуместное чувство. Выросли дети — отпусти, не подрезай крылья.

Лакеи в ливреях, надетых в честь праздника, распахнули двери. У парадного входа стояла украшенная цветами карета, запряжённая четвёркой белых лошадей. До церкви Ильи Пророка недалеко было, лишь площадь перейти, поэтому ехали медленно, кучер, тоже в ливрее, лошадей шагом пустил.

Стоящая возле церкви толпа встретила карету с невестой восторженными криками. Как только Дуня и Михайла Петрович вышли, к ним подбежали нарядные мальчик и девочка, дети младшего из купцов Матвеевских, чтобы фату нести. Михайла Петрович подал дочери руку, они перекрестились трижды, вошли в церковь и направились к алтарю, где уже ждал жених.

Церковь и без того потрясающе красивая, с фресками, росписью, старинными иконами в дорогих окладах, была дополнительно украшена множеством цветов. «Папенька, поди, все оранжереи городские скупил», — подумала Дуня мимолётно, и тут же сосредоточила внимание на женихе.

Платон выглядел прекрасно в чёрном костюме с фраком, белой рубашке и с шейным платком в цвет платья невесты. Он смотрел на Дуню, не отрываясь. Восторженность во взгляде сменялась самодовольством, вот, мол, каков я молодец, такую красавицу отхватил. Что удивительно, маменька его и тётушки, что чуть поодаль стояли, на Дуню смотрели тоже одобрительно. Весьма тому поспособствовали заказанные для них Михайлой Петровичем наряды к свадьбе.

Глава шестая. Ряженые

До поздней ночи гуляли гости на Дуниной свадьбе. Поначалу в особняке веселье шло, а позже переместилось на площадь перед ним. Всей улице слышны были переливы гармоники, взрывы смеха, да нестройное пение. Донеслись и до гостевого особняка, в котором новобрачные уединились.

Дуня приподняла голову от мягкой подушки из лебяжьего пуха и прислушалась. На губах появилась невольная улыбка, а в голове отчётливое желание — выйти и поплясать с гостями, постукивая каблучками по каменной мостовой. «И что Платошу рано так сморило?» — досадливо подумала она и устроилась полулёжа, подперев голову рукой.

Платон, малость перебравший вина, крепко заснул сразу после исполнения супружеского долга. Дуне, которой достался лишь бокал, не спалось. Немного вина и мощная подпитка магического дара бодрили, прогоняя сон. Дуня сначала немного полюбовалась лицом беззаботно спящего молодого мужа, казавшимся в матовом свете ночника совсем юным. Затем прикрыла глаза, стараясь уснуть. Тщетно.

В голову неожиданно пришла мысль, что некоторые барышни из института благородных девиц, утверждавшие, что познали тайны любви и посвящавшие товарок в подробности сего действа, безбожно врали. Дуня и раньше их в этом подозревала, ведь однокурсницы её, в большинстве своём, являлись дворянками из обедневших родов. Для них очень важным являлось удачное, выгодное замужество, а такое одним из главных условий подразумевало чистоту и непорочность невесты.

Ещё Дуня подумала, что не понимает, как относиться к происходящему в супружеской постели. Как-то быстро всё закончилось, неприятно не было, но и особого удовольствия не доставило. Оставалось надеяться, что будет, как в подслушанном разговоре двух горничных, с «кажным разом всё слаще». Горничным Дуня верила куда больше, чем товаркам по институту.

Раздавшаяся музыка спугнула начинавший подкрадываться сон. Полюбовавшись красивым лицом мужа, Дуня подоткнула тому одеяло с почти материнской заботой и потихоньку встала с кровати. Она накинула пеньюар, тонкий шёлк, скользнувший по разгоряченному телу, показался прохладным.

Подойдя к окну, Дуня отодвинула штору и попыталась разглядеть, что происходит у папенькиного особняка. Но увидела лишь несколько гостей, что отошли чуть дальше на площадь. Недолго думая, Дуня распахнула окно и высунулась наружу. Увиденное заставило произнести удивлённо:

— Ого, урядник и два стражника к папеньке подошли. Неужто кто на шум пожаловался? Хотя нет, вон лакей поднос с чарочками и закусками несёт. С папенькой чокаются, пьют. Видать, за здоровье новобрачных.

Дуня хихикнула и успокоилась. И чего она урядника напугалась, коли сам полицмейстер с градоначальником на её свадебке гуляют. Толпа перед особняком расступилась, в центр слуги стали носить какие-то ящики. «Фейерверки запускать будут», — сообразила Дуня и обрадовалась, предвкушая грандиозное зрелище. Про фейерверки Дуня знала, о поставках петард папенька договаривался ещё до того, как ей посылка с книгой пришла.

Неожиданно её озарило: вот она — возможность выплеснуть бурлящую в крови магию. Как только раздался грохот и в небе расцвели гигантские цветы фейерверка, Дуня выпустила из обеих рук дюжину огненных шаров. Долетев до искр в небе, шарики рассыпались, на несколько мгновений превратившись в сердечки, бабочки, цветы.

Гости восприняли необычные фигурки в небе, как задуманные, раздались восторженные крики и аплодисменты. Догадаться о том, чьих рук это дело могли, пожалуй, лишь папенька, братья и Глаша. Но первый оживлённо о чём-то разговаривал с градоначальником, последняя крепко спала, утомлённая за день, а братьям даже в голову не могло прийти, что у новобрачной в первую ночь останется время на всякие фокусы с магией.

Дуня закрыла окно, обернулась. Её немного удивило, что Платон крепко спит, и даже громкие хлопки петард его не потревожили. «Разбудить, что ли?» — подумала Дуня, но как-то вяло. После выплеска магии на неё навалилась усталость. Почувствовав, что в комнате похолодало, она подкинула дров в камин, не магией, а обычно — руками. После чего забралась под бочок к мужу, успела подумать, что вдвоём спать теплее, и погрузилась в сон с чувством исполненного долга.

Утром в гостевом особняке появились ряженые. Заслышав шум в вестибюле, Дуня, а за ней и Платон, поспешили туда. Они уже оделись, чтобы вернуться к гостям, для продолжения свадебного торжества.

Желающих выступить ряжеными набралось немало. Невестой нарядился младший брат Михайлы Петровича, нацепивший на голову вместо фаты занавеску, прикрывший ею же бороду и натянувший бальное платье, трещавшее на нём по швам. Женихом — его жена, подрисовавшая сажей усы, надевшая полосатые штаны, шёлковую рубаху и картуз с цветком над козырьком. Жена Дуниного дяди, дочь зажиточного аптекаря, в своё время не побоялась связать судьбу с бывшим крепостным, и нисколько не прогадала.

Их сопровождала толпа лже-цыган в ярких нарядах. Среди них обнаружились Глаша, невероятно красивая, с распущенными волосами, в пёстрой кофте и куче пышных юбок, с монистами на груди и крупными серьгами-кольцами в ушах, и братья Дуни в алых, подпоясанных кушаками, рубашках, чёрных штанах, заправленных в сапоги, и лихо сдвинутых картузах. Между взрослыми сновали «цыганята» — двоюродные братья и сёстры Дуни и детвора соседей.

Поначалу ряженые покричали «Горько» для подставных жениха и невесты. «Жених», доходящий ростом до плеча «невесте», старательно понижал голос, восклицая:

— Щас я тебя поцалую!

После того, как они трижды звонко поцеловались, все обратили внимание на новобрачных. Может, одежда ряженых и была фальшивой, но гитары и бубны оказались вполне настоящими. Под их сопровождение ряженые затянули песню:

— Мы поём припев любимый

И вино течёт рекой.

Мы приехали к любимой Авдотье Михалне дорогой.

Откуда-то, словно из воздуха появился поднос, со стоящими на нём двумя бокалами с вином, а хор продолжил:

— Выпьем мы за Дуню, выпьем за Платона,

Глава седьмая. В путь дорогу

Через несколько дней после свадьбы Михайла Петрович провожал дочь с мужем, воспитанницу и сватью с сёстрами. Остальные гости со стороны жениха разъехались раньше. Пётр и Павел на учёбу тоже рано отбыли, они бы и месяцок дома погостили, отец не дал. На нытьё сыновье отвесил по затрещине и заявил, что негоже от учёбы отлынивать. Это он ещё о проигрыше отпрысков в ставке на скачках не знал. Дуня с Глашей наушничать на братьев не стали.

Маменька Платона, которую при простонародном слове «сватья» малость перекашивало, тоже не прочь была сразу уехать. Сестрицы остановили, мол, приличия надо соблюсти. На деле же им в особняке богатом жить нравилось. А кому не понравится сладко есть, мягко спать, почёт и уважение иметь?

В глаза они сестрице сочувствовали, что пришлось породниться с «купчиной сиволапым», за глаза завидовали. Но молча. Приживалкам мнения своего иметь не полагалось. Хоть и не в радость тётушкам Платона, одной вдове бездетной, второй в старых девах задержавшейся, было у сестрицы жить, да куда деваться? Разве что в Дом Призрения для разорившихся дворян идти, но это уж для совсем отчаявшихся.

Самому «купчине» не до новой родни было, он обоз собирал с приданым, чтобы отправить в родовое имение Лыковых. Сопровождающим Михайла Петрович отправлял лучшего своего управляющего Захара, с наказом: пожить там недельку-другую. Прибудет доченька любимая с семьёй после поездки в столицу, особняк-то из залога выкупать нужно, а усадьба к приезду молодой хозяйки подготовлена. Михайла Петрович не без основания решил, что раз зятёк столичный особняк заложил, то с имением родовым и вовсе беда.

Для поездки новобрачных Михайла Петрович велел готовить карету, для прочих — четырёхместную коляску, да лошадок повыносливей. Пусть на перекладных быстрее будет, но на своих — надёжнее. Ахалтекинца Дуниного и Глашиного орловского рысака он посоветовал с собой не брать, пока стойла не будут подготовлены и корм лучший. Это человек такая тварь Божия, что к любым условиям приспособится, а породистым скакунам содержание нужно особое.

Планировалось доехать до Москвы, там оставить экипажи в особняке Дуниного дяди и отправится в столицу порталом. Михайла Петрович каким-то чудом выправил бумаги у градоправителя на перемещение по магическому коридору до Санкт-Петербурга и обратно. Дуня, когда узнала об этом, радостно обняла отца, затем немного смущённо спросила:

— Никак, в копеечку влетело, папенька?

— Однова живём, — отмахнулся Михайла Петрович.

Кошелёк он, знамо дело, растряс. У градоправителя, страстного любителя охоты, псарня пополнилась несколькими легавыми, а коллекция охотничьего оружия — английской двустволкой.

Выезжали из Ярославля рано утром кортежем из трёх экипажей: в карете — новобрачные, в коляске — маменька Платона с сёстрами и Глаша, ещё в одной — две горничных и багаж. Правда, Глаша не отказалась бы вместе с горничными ехать. Платоновы тётушки тоже на третью коляску со вздохами поглядывали. Их не прельщало целый день ехать рядом с младшей сестрицей. Уж больно у той характер был несносный, всегда находила, чем уколоть побольней.

Михайла Петрович на прощание приложился к ручкам новых родственниц, похлопал по спине отчаянно скрывавшего зевоту зятя и троекратно, по-русски расцеловал Дуню и Глашу. Вот только поцелуи с Глашей совсем не отеческими вышли. Она аж румянцем заалела, в жар её бросило, сердце поначалу замерло, а после вскачь пустилось. Михайла Петрович, сам от себя того не ожидавший, головой тряхнул, чуть картуз не слетел, да поспешил к кучерам, чтобы последние указания дать. Отбывающие ничего не заметили, кроме горничных. Но слуги в особняке уж давно обсудили взгляды, которыми хозяин и его воспитанница тайком обменивались. Не только обсудили, но и одобрили, не понимали только, зачем хозяин Глашу с дочерью отправляет, вместо того, чтобы в церковь вести.

В другое время и Дуня могла бы заметить сердечные метания подруги, да папенькины взгляды, но ей то книга интересная подвернулась, то хлопоты свадебные захватили, то месяц медовый начался.

Как только тронулись, Дуня к окну приникла и долго махала папеньке рукой. Глаша не махала, лишь смотрела, не отрываясь, пока особняк и Михайла Петрович из взгляда не скрылись. Затем достала из ридикюля конфискованную у Дуни на время поездки монографию Николая Николаевича. Глаша лучше бы роман почитала, но новый не успела в книжной лавке купить. Но, приступив к чтению, она уже не могла оторваться. Язык повествования оказался лёгким, подача материала занимательной, к тому же Глаше словно наяву слышался голос Николая Николаевича. Казалось, это он проводит урок, шагая, по устоявшейся привычке перед сидящими за столами ученицами. Благодаря плавному ходу коляски, а Михайла Петрович на рессоры с амулетами не поскупился, Глаша смогла полностью погрузиться в книгу. Тётушки Платона лишь улыбались, немного сожалея, что в их детстве папенька с маменькой образованием дочерей не озаботились. Умей они даром управлять, небось и жизнь по-другому бы сложилась.

Маменька Платона некоторое время смотрела на Глашу осуждающе, но, сообразив, что невесткиной подружке не до неё, отвернулась, глядя в окно. Она искренне считала, что предназначение женщин из дворянских родов — это быть хранительницей дара и передать его своим детям. Да и мужчинам, по её мнению, стоило обучаться применению магии только в тех случаях, когда они вынуждены служить в канцеляриях, например. Такого мнения придерживалось довольно значительное число дворян. Возможно, поэтому много известных древних родов обеднели или лишились былого величия. Дар ведь, сам по себе давал лишь отменное здоровье и толику удачи. Его необходимо было развивать, да с пользой применять. Точно так, как наследство стоило приумножать, а не только тратить. Не зря в народе говорили: папенька копит, сынок тратит, внучок с сумой по миру идёт.

Дуня, как только особняк из виду скрылся, принялась разглядывать в окно город. Впервые уезжала она из дома Отчего в статусе замужней дамы. Но вокруг ничего не поменялось: так же блестели купола и кресты на церквях, так же где-то далеко звонил колокол, так же голубела вдали Волга. Дуня с сожалением вспомнила отобранную подругой книгу, она ещё разок бы прочла. Она почти заскучала, но при выезде из Ярославля заметила кое-что интересное.

Глава восьмая. Матушка барыня

Ямская станция, на которую заехали путешественники, являлась узловой на пути в Москву. Состояла она из домика смотрителя с конторой в нём, трактира с номерами для постояльцев наверху, конюшни, каретного сарая и небольшой кузни.

Дуня и Платон вышли из кареты позже остальных, им потребовалось время, чтобы привести в порядок растрёпанную одежду и волосы. Около остальных уже стояли станционный смотритель — пожилой мужчина в форме и фуражке, которую он снял и держал в руках — и писарь, примерно того же возраста, с путевой книжицей и самозарядным пером в руках. Дуня даже немного удивилась тому, как быстро дошла до провинции магическая новинка.

После почтительного поклона, приветствия и записи имён проезжих, смотритель велел подбежавшему из трактира слуге готовить номера и обед для постояльцев.

— Прошу прощения-с, господа, но осталось лишь три двухместных номера-с, — произнёс смотритель, вновь кланяясь. — Остальные заняты-с государевыми чиновниками да курьерами.

Дуня с Платоном многозначительно переглянулись. Намеревались они отдыхать часа три, а за такое время много чего успеть можно. Эти переглядывания заметила маменька Платона, она подошла к сыну и заговорила елейно:

— Платоша, мон ами, ты со мной в один номер идёшь. Помоги дойти своей маменьке, а то ноги затекли в этой коляске. — Она презрительно посмотрела на экипаж, в котором прибыла. Затем кинула горничной: — Что стоишь, рот разинула, иди, неси вещи в лучший номер.

После чего подхватила под руку Платона и повела к трактиру. Следом пошли тётушки, та, что вдовая, не удержалась от укоризненного покачивания головой, благо сестрица не видела. Платон оглянулся, растерянно посмотрел на молодую жену. Дуня легко кивнула, мол, уважь маменьку. Горничная тоже посмотрела на Дуню, но вопросительно. Ведь хозяйкой её вовсе не Платонова маменька была.

— Иди, Нюра, — произнесла Дуня и обратилась ко второй девушке: — А ты, Тася, тётушкам помоги устроиться. После к нам с Глафирой вернётесь. За труды дополнительные к жалованию по рублику добавлю.

— Ой, спасибо, Авдотья Михайловна! — воскликнули горничные и, вдохновлённые прибавкой, поспешили к трактиру.

Дуня обернулась к станционному смотрителю, доставая из ридикюля кошель с банковскими билетами и чековой книжкой.

— Будьте добры, распорядитесь насчёт устройства и обеда моим людям: всего три кучера и две горничные. Выезжаем через три часа. Оплату чем примите?

Смотритель кивнул писарю, тот поспешил выполнять поручение. Сам же вновь отвесил поклон и ответил:

— В лучшем виде будет сделано-с, Авдотья Михайловна. У нас для слуг пристроечка имеется. Насчёт оплаты не беспокойтесь, Михайла Петрович, дай Бог здоровья вашему папеньке, загодя нарочного присылали, всё оплатили-с. Ещё раз прощения прошу, что номера не самые лучшие предоставить получилось. Намедни указ привезли императорский, в первую очередь обеспечивать курьеров с важными депешами, да чиновников, по государственным делам-с следующих.

Вид у него стал при этом такой виноватый, что Дуня поспешила заверить:

— Не переживайте, Антип Иванович, всё в порядке. Пока же откланяюсь, пойдём, Глаша.

Она обернулась к Глаше, и подруги тоже отправились отдыхать. Смотритель растроганно вздохнул и пошёл в контору, бормоча:

— Вот ведь, помнит, егоза старика. Не забыла, небось, как мы с её папенькой их с подружкой с крыши трактирной снимали-с. До сих пор не могу понять, как силёнок хватило туда забраться, дар помог, не иначе. Смотри-ка, графиней стала.

Войдя в трактир Дуня огляделась, ничего не поменялось с последней поездки, да и прошло-то всего два месяца, как они с Глашей после выпуска домой возвращались, а после балов и того меньше. Ответив на приветствие трактирщика, подруги поднялись в номер, следуя за трактирным мальчишкой.

— Сёмка, да ты, никак, ещё подрос, — сказала ему Глаша.

— А то! — ответил тот и широко улыбнулся, демонстрируя дырки на месте верхних молочных зубов.

Сёмка доволен был, что добрые барышни приехали, когда его очередь дежурить подошла. Все трактирные знали: купец Михайла из Ярославля и его дочь с воспитанницей никогда без вознаграждения не оставят. Поэтому, как родных встречали. Мальчишка не ошибся, вскоре он, прыгая по ступенькам, возвращался обратно, зажав в кулаке новенькие пять копеек.

В номере, чистенько прибранном и вполне уютном, Глаша сказала:

— Ох, Дуня, попьёт у тебя крови свекровушка.

Дуня, усевшись на кровать, пару раз подпрыгнула на пуховой перине и беспечно ответила:

— Не попьёт, подавится. Я и сейчас могла бы укорот дать, да на людях не пристало. Сама знаешь, сор из избы выметать не следует. Ты лучше монографию верни, хочу кое-что попробовать.

— Я ещё не дочитала, — ответила Глаша, машинально подтягивая к себе только положенный на стул ридикюль.

— Ага, тебе тоже понравилось! А меня упрекала, что ничего вокруг не вижу, когда читаю, — торжествующе произнесла Дуня.

— Мне можно, у меня нет на носу венчания, — парировала Глаша.

В дверь постучали, это принесли в покои обед. Дуне с Глашей трактирщик лично поднос с едой доставил. Увязавшийся с ним Сёмка, доложил:

— Барыни-сударыни, ваши горничные просили передать, что чутка задержатся, там эта, — Сёмка руками над головой изобразил высокую причёску Платоновой маменьки, — гневаться изволют.

Трактирщик отвесил мальчишке лёгкий подзатыльник, ухватил за шиворот, и вытащил из комнаты, пожелав постоялицам приятного аппетита.

Дуня встала с кровати, но направилась не к столу, а к двери. Её намерения терпеть дурной нрав свекрови на время дороги, куда-то испарились. К счастью последней, дойти до неё Дуня не успела, дверь отворилась и вбежали запыхавшиеся девушки.

— За вами словно черти гнались, — пошутила Глаша.

— Почти что, — ответила более бойкая на язык Тася и, спохватившись, спросила: — Переодеться изволите?

Тут только Дуня с Глашей заметили в руках горничных свои саквояжи. Оказывается девушки за ними сбегать успели, вот и запыхались.