Авторитетный опекун. Присвоение строптивой

Пролог

Вздрагиваю, когда за спиной глухо захлопывается дверь, и так и стою у порога сжавшись, пока не различаю, наконец, силуэт у окна. Сердце ёкает, в крови мгновенно вскипает ненавистный яд радости. Радости от встречи с этим проклятым… опекуном.

Словно не я ещё вчера бежала от него без оглядки! В ночь, в дождь, грязь и неизвестность, готовая терпеть любые трудности — лишь бы никогда больше его не видеть!

Но вот вижу — пойманная и доставленная обратно в его клетку… и в груди предательски теплеет.

Силуэт — этот огромный рост, широкие плечи и грозная волевая стать, не двигается. Я даже не могу понять, смотрит ли Глеб в окно, или на меня, но, судя по позе, его руки небрежно сунуты в карманы брюк. И едва я успеваю подумать об этом, как память предательски подсовывает воспоминания об их горячей тяжести на моём теле, о порочных прикосновениях там, где…

Сглатываю. Нет, я не должна так реагировать на него. Это неправильно. Противоестественно!

— Нагулялась? — Его голос спокойный, но такой холодный, что мне становится не по себе.

— Я… — Понимаю, что надо обязательно что-то ответить, но что?

«Так рада тебя видеть!» — вертится на языке постыдная правда, но я не могу. Это не просто унизительно, но ещё и смешно. Наивные слова глупой девчонки. Очередной влюблённой дурочки, которым он давно потерял счёт. И сколько их, таких, ещё будет — и после, и даже параллельно мне?

— Я давал тебе время, Лина? — Силуэт ведёт плечами, локти резко поднимаются, расходясь в стороны, и я вздрагиваю от лёгкого звяканья пряжки ремня. — Давал. И время, и свободу, которой мало кто в твоём положении может похвастать. Но вместо благодарности ты выставила меня идиотом. Неужели это и был твой выбор? — Едва слышно «вжикает», расстёгиваясь, замок его ширинки, и я невольно пячусь. — Очень глупо. Но так тому и быть. И отныне всё будет по-другому, так, как я скажу. — Тяжёлая пауза, от которой мне становится трудно дышать. — Иди сюда, Лина. Живо!

— Глеб… — Пятиться больше некуда, и я загнанно вжимаюсь спиной в дверь. — Глеб, послушай…

Он зло рыкает на моё неповиновение и в тут же секунду оказывается рядом. Его ручища сгребает мои волосы на затылке, заставляя со всхлипом запрокинуть голову.

— Я знаю, где ты была, Лина, и хорошо представляю, чем там занималась, — рычит он мне в лицо. Отсвет уличного фонаря выхватывает из темноты его черты, и я каменею от того, сколько в них ярости. — Но знаешь, о чём жалею? Только о том, что не избавился от тебя в самом начале, когда ты ещё была целкой и стоила на порядок дороже. А теперь цена тебе — как обычной шлюхе, так что не обессудь…

Швыряет меня животом на свой огромный рабочий стол. Летят на пол пресс-папье и бумаги. Мужские ладони, те самые — тяжёлые и жаркие, снова на мне… но они больше не ласковые. Злые. Грубые. Задирают юбку, безжалостно рвут бельё…

А я всё ещё не верю. Нет, он не станет. Ведь это ОН, и он, конечно, далеко не ангел… Но и НЕ ТАКОЙ!

А внизу, в холле, гости. Там музыка, фуршет, Мариэль блистает идеальной улыбкой, Сигма наверняка травит анекдоты, может, даже, подъехал Абрек, а Галина конечно же испекла мне обещанный именинный торт…

Неловко разворачиваюсь, как раз в тот момент, когда оголённого бедра касается твёрдая мужская плоть. Судорожно цепляюсь за ворот его рубашки.

— Глеб, нет! Не надо, Глеб…

Замираем лицом к лицу, сплетясь дыханием и взглядами, и на мгновенье кажется вдруг — сейчас он меня поцелует. И всё сразу же вернётся к началу, но теперь я смогу сделать правильный выбор…

— Поздно, Лина! — глухо рычит Глеб. — Уже поздно!

Грубо дёргает меня на край стола, вклиниваясь бёдрами между коленей. Платье трещит в его железных кулаках, обнажая грудь… И я всё-таки делаю это. То, что уже поздно, что уже точно не поможет, но чего давно и постыдно хочу — так же сильно, как и боюсь: неумело прижимаюсь поцелуем к яростно сжатым губам Глеба…

Глава 1

Месяцем ранее

— В Эмиратах тебя встретит мой человек, и… — отец замолкает вдруг на полуслове, устремив взгляд куда-то за окно. Лицо его стремительно белеет.

— Папа, что-то случилось? — зову я, но он не реагирует, лишь судорожно стискивает подоконник. Дыхание его становится частым и хриплым.

Я бросаюсь к окну и вижу идущего к дому мужчину. Высокий и крепкий, с гордой осанкой и уверенной походкой, он чем-то похож на крупного хищника, нагло зашедшего на чужую территорию.

На полную охраны и камер наблюдения территорию человека, влиятельнее которого нет в этом городе!

Но несмотря на это, незнакомец беспрепятственно идёт к дому, а отец только сдавленно хрипит, глядя на него, и ещё больше бледнеет вместо того, чтобы вызвать охрану.

— Папа, вам плохо? — кидаюсь я к нему, когда он хватается вдруг за сердце. — Может, воды?

— Иди к себе! — отталкивает он меня, но я мешкаю, разрываясь между тревогой за него и заученной послушностью, и он снова меня пихает: — Сейчас же!

Однако, стоит лишь мне коснуться двери, как она открывается сама. Воздух в комнате мгновенно густеет, становясь таким же тяжёлым, как устремлённый на меня взгляд незнакомца. Спину словно обсыпает ледяными иголками, хочется поёжиться, а ещё лучше — просто исчезнуть.

— Добрый день, — едва слышно мямлю я, — вы позволите…

Незнакомец слегка подаётся в сторону, пропуская, и я устремляюсь в спасительную брешь, но не вписываюсь. Врезаюсь в мощную мужскую грудь, едва не визжу от необъяснимого ужаса… и осекаюсь на половине вдоха, когда на поясницу опускается огромная, в полспины, ладонь.

— Будьте осторожней, — вежливо дёргает углом губ незнакомец и, подтолкнув меня к выходу, нагло захлопывает дверь прямо перед носом. Щёлкает, проворачиваясь изнутри, замок.

Я бросаюсь в холл. Ноги подгибаются от противной слабости.

— Олег! Оле-е-ег!

На мой истошный шёпот появляется домашний секретарь отца, тоже весь какой-то взъерошенный и бледный.

— Олег, кто это?

Но он лишь кривится в вымученной улыбке и жмёт плечами. И в этот миг из кабинета раздаётся грохот, словно там что-то упало. Или кто-то?

Мы с Олегом переглядываемся, и он вдруг трусливо пятится. А я кидаюсь обратно. Колочу, что есть мочи:

— Откройте! Пожалуйста, откройте!

Долгие секунды тишины… и, сухо щёлкнув замком, дверь всё-таки отворяется. В проёме снова стоит незнакомец — невозмутимая глыба в идеально сидящем костюме. Тёмный взгляд внимательно изучает моё лицо, и от этого пристрастного интереса, которого точно не было ещё минуту назад, у меня мигом пропадают все слова.

— Эм… А-а… А я…

— Я сказал, иди вон! — зло кричит отец.

— Ну почему же, — ведёт бровью незнакомец, и открывает дверь шире. — Пусть войдёт. Вы ведь, полагаю, Ангелина? — В его глазах мне теперь мерещится едкий сарказм, словно гость потешается происходящим. — Проходите, думаю, вам будет интересно послушать о чём мы тут с вашим отцом беседуем.

Но я, послушная дочь, сбегаю. И весь следующий час покорно сижу у себя в комнате, не зная, что и думать.

Мой отец политик и очень большой человек. Наверняка к нему постоянно приходят разные серьёзные люди, да и проблемы тоже бывают нешуточные. Может, и это одна из них?

Очень хочется в это верить, но в памяти стоит смертельно побелевшее папино лицо, и сердце опять сжимается от неясной тревоги.

— Лина, мы возвращаемся в пансионат, — вырывает меня из раздумий заглянувший в комнату Олег. — Срочно!

— Но я же только что оттуда?

— Павел Егорыч распорядился. Жду у служебного входа.

— Но…

Однако Олег тут же исчезает, а я начинаю метаться: надолго ли возвращаюсь, брать ли чемодан с вещами, который всё ещё стоит неразобранным? И как же подаренная папой поездка в Эмираты уже завтра утром, о которой ещё час назад я и понятия не имела?

А потом словно обжигает: сказано было — срочно! Хватаю телефон и выбегаю из комнаты налегке. Но увидев, что помощник в машине один, настораживаюсь:

— А папа? — И не что бы отец всегда возил меня лично, даже наоборот, но именно сейчас сердце как-то особенно болезненно сжимается. — Вы же не хотите сказать, что…

— Да, он остаётся! — перебивает Олег. — А мне велено срочно вас увезти!

Наверняка любая нормальная девушка на моём месте не раздумывая умчалась бы от неведомой опасности. Убегаю и я. Но кто бы знал, через какие муки совести продираюсь потом все следующие дни!

Не надо было мне уезжать, бросив папу одного! Ведь получается, я его предала, не поддержав в трудную минуту. Но с другой стороны — а что я могла сделать? Броситься на проклятого незнакомца с кулаками? И опозорить этим папу, ну да, конечно…

Так и проходят несколько дней. Отец на звонки не отвечает, что не удивляет, я ведь и раньше никогда могла дозвониться до него самого. Но сейчас не отвечает и его помощник, и это странно. Очень! До оторопи и хронического предчувствия чего-то ужасного…

Доступного интернета у воспитанниц пансионата нет, сотовая связь из-за отдалённости от населённых пунктов плохая, а руководство лишь разводит руками, дежурно обещая мне оставить запрос на обратный звонок в государственной приёмной папы, но всё равно ничего не происходит.

Пока однажды мне не сообщают, что за мной приехал человек отца, и не велят собрать вещи на выписку.

Наконец-то!

Несмотря на то, что я уже давно совершеннолетняя, до двадцати одного года я не могу покинуть стены пансионата без воли отца, такие здесь правила.

И конечно жаль, что он не приехал за мной сам — в моих фантазиях «спасение» из ненавистной Девичьей башни рисовалось куда более триумфальным! Но я давно привыкла, что отец не принадлежит самому себе, поэтому даже то, что он просто решил не выжидать оставшиеся недели до моего заветного дня рождения, и решил забрать отсюда прямо сейчас, заставляет сердце ликовать куда больше всяких выпускных церемоний!

Глава 2

В машине я сижу тихо, забившись в угол заднего сиденья, буквально срастаясь с накрепко заблокированной дверью.

И хотя на мне наручники, а щиколотки стянуты скотчем, я невольно радуюсь, что не задыхаюсь в багажнике, например. Потому что, когда меня «упаковывали» казалось, что именно сзади, где-нибудь рядом с запасным колесом, я и поеду.

Спереди сидят люди похитителя, а сам он восседает за водителем, небрежно опираясь о массивный подлокотник между нами. Иногда поглядывает на часы на запястье, но чаще просто непроницаемо смотрит в лобовое, задумчиво постукивая по губам пальцем.

Кто он такой? Почему не только персонал пансионата, но даже и мой отец не смел ему перечить? Ответа нет. Нет даже догадок.

Я изредка бросаю взгляды на его профиль: выразительный нос, рельефные скулы и сосредоточенно нахмуренные брови, и не могу понять сколько ему лет. Есть ощущение, что моложе моего отца, но точного возраста угадать не могу. Может, холёная короткая борода тому виной, а может, властная хмурая аура, от которой мне страшно даже дышать в полную силу?

Украдкой шевелю затёкшим коленом и морщусь: в коридоре на лестнице я почти сумела вырваться из лап негодяя, но лишь ударилась голенью об кованные перила, и теперь там ощутимо саднит.

— Сигма, что у неё с ногой? — нарушает молчание похититель, и я вздрагиваю от неожиданности. Вот уж не думала, что он следит за мной так же внимательно, как я за ним!

— Ерунда, — отвечает с переднего пассажирского Сигма, — за неделю зарастёт, даже следов не останется.

— Вызвони Абрека.

— Уже.

— Хорошо.

И снова едем молча. Мелькают загородные пейзажи, и у меня не укладывается в голове, что происходящее — не сон и не дурной розыгрыш.

— Это правда? — набравшись смелости, поворачиваюсь я прямо к похитителю. — Про папу?

Он не отвечает, и я разрываюсь, не зная, что и думать. С одной стороны, директриса сама, без дула у виска, представила мне его как опекуна и искренне выражала соболезнования о папиной кончине, а с другой — всё закончилось банальным похищением, совершенно не похожим на долгожданный выпуск из пансионата.

— Куда вы меня везёте?

На ответ, честно сказать, снова не надеюсь, но палец похитителя замирает вдруг, прекратив постукивать по губам, словно вопрос попал в точку, и именно об этом негодяй и думает всю дорогу: «куда же теперь её девать?»

— К себе. — Наконец переводит он взгляд на меня, медленно, с прищуром, ощупывает с головы до голых коленей и обратно. — Так будет… удобнее.

Я ёжусь. Под его взглядом вообще невозможно чувствовать себя хоть сколько-нибудь нормально, он словно опаляет изнутри, заставляя сердце замирать. Но главное не это, а то, что у меня, вдруг, появляется надежда.

— То есть, папа всё-таки жив, да? — Уверенность в этом крепнет с каждой секундой, и я уже буквально ликую. — И вы вернёте меня ему, как только получите выкуп?

На этот раз похититель снова не удостаивает ответом, а вот водитель хмыкает и на мгновенье находит взглядом моё отражение в зеркале. Ему словно и любопытно, и забавно одновременно. И от этого мне снова становится хуже.

Едва мы въезжаем в город, как перед нами выскакивает наглухо тонированный чёрный BMW и, виляя задом, нагло маячит перед бампером, заставляя притормаживать.

— Дави на газ! — то ли шутит, то ли всерьёз зловеще командует водителю Сигма. — Давно пора малышу жопу на череп натянуть!

Водитель усмехается, явно оценив юмор, но всё же слегка вскидывает голову в немом вопросе.

— Останови, — велит хозяин. — Похоже, он уже в курсе.

BMW лихо тормозит перед нами, и с водительского тут же выскакивает крепкий мужчина лет тридцати пяти, при взгляде на которого, несмотря на приятное лицо, у меня в голове возникает лишь одно слово — «бандит», причём, в самом негативном смысле: от гопстопа до вооружённых разборок.

Ну да, можно подумать, сама я еду в компании ангелов-хранителей!

Но живот всё равно тут же начинает крутить от нового, какого-то чисто физического страха. Хочется банально вжать голову в плечи и спрятаться, чтобы опасный тип просто прошёл мимо и не заметил.

Но что удивительно — появляется вдруг ощущение, что на этот раз мой проклятый похититель скорее защищает меня от новой неведомой опасности. И это дико, конечно, но сейчас я даже почти рада, что он рядом.

Стекло с его стороны опускается ровно в тот момент, когда подходит «бандит» и, слегка склонившись, нагло вглядывается в меня сквозь полумрак салона. Кивает:

— И что, действительно целка?

— Пока не проверял, — спокойно отвечает похититель.

Страх в моём животе резко усиливается, превращаясь в тошноту.

— Так может, я и проверю?

— Может и ты.

— Ну вот это уже другой разговор, Глыба! — Довольно хмыкает бандит и вдруг подмигивает мне: — До встречи, киса.

Я вздрагиваю. Ладони мгновенно покрываются противной липкой испариной.

— А что, у него реально есть полномочия? — спрашивает Сигма, до тех пор провожая внимательным взглядом бандита, который провожает взглядом нас, пока мы не отъезжаем на приличное расстояние.

— Конечно. — Похититель спокоен, словно речь идёт о праве выбрать вино к ужину, а не о том, кто будет «проверять» мою девственность. — Именно он этим всегда и занимается.

— Мм... То есть, в этот раз нам всё-таки следует ожидать проблем?

Похититель возвращается в свою излюбленную вальяжную позу и довольно долго молчит, задумчиво постукивая пальцем по губам. Наконец отмирает:

— А знаешь, ты прав. Набери ему, скажи, сейчас подвезём девчонку.

Так, как в следующие минуты, я не истерила, даже когда этот Дьявол тащил меня из пансионата. Кажется, весь мир окончательно и безнадёжно проваливается в бездну, и хуже уже точно быть не может.

Я даже бесстрашно кидаюсь на ненавистного гада с кулаками — пропадать, так хоть не за грош! Но он скручивает меня в два счёта и прижимает к себе так крепко, что рёбра трещат, пока Сигма намертво приматывает мои руки и колени к спинке своего кресла. Ну и заклеивает рот скотчем, конечно.

Глава 3

Пришёл проверять невинность?

Я вскакиваю и с обмотанными скотчем щиколотками мечусь в узком проходе между стеной и кроватью, в панике отыскивая что-нибудь — ну хоть что-нибудь!!! — что можно использовать для самообороны… Но ничего нет. Поблизости только настенный светильник с хрустальными висюльками, но и до него я своими скованными руками вряд ли дотянусь.

А потом в глазах вдруг темнеет, и стены резко уходят наискось и вниз…

В себя прихожу тоже резко, от острого, бьющего прямо по мозгам запаха. Взгляд с трудом фокусируется на мельтешащем передо мной пятне, которое постепенно превращается в медицинскую маску, над которой сверкают жгуче-чёрные внимательные глаза в обрамлении густых чёрных ресниц. Перед моим носом всё ещё плавно скользит аммиачная ватка.

— Нормално? — с заметным акцентом вопрошает лицо, и легонько похлопывает меня по щеке. — Раньше такой бывал с тобой? Обморок раньше падал?

Я молчу, а он, зачем-то поочередно оттянув мне нижние веки и пощупав за ушами и под нижней челюстью, зарывается в своём медицинском чемоданчике. Вынув оттуда стеклянный пузырёк, вытряхивает на ладонь две пилюльки жёлтого цвета.

Я отчаянно мотаю головой — не собираюсь я принимать никаких таблеток! Снова начинаю метаться, пытаясь отползти подальше от чудовища… и только теперь понимаю, что на моём лице больше нет скотча. Руки и ноги тоже свободны.

А чудовище, высыпав на ладонь ещё штук десять пилюлек, оттягивает маску и показательно закидывает их себе в рот. Слегка пожевав, глотает.

— Простой валерянка, видишь? Чтобы успокоиться. Пэй или уколь дэлать буду!

И возвращает маску на место, скрывая под ней свою страшную абрэчью бороду. Сам он, кстати, тоже уже вполне одетый, просто сменил уличную одежду на тёмно-синюю медицинскую робу.

В комнате нет окон, нет часов. Из-а этого я быстро теряю счёт времени, лишь приблизительно догадываясь о нём по тому, какую еду мне приносят — обеденный суп с отбивной или овсяную кашку с фруктовым салатом, больше подходящую к завтраку.

Туалет здесь же, в номере. Здесь же есть телевизор и небольшой бар с богатым набором алкоголя в миниатюрах, а также приличный запас питьевой воды. Словом — помереть мне не дают, и, надо сказать, вопреки всем моим страхам, даже не обижают.

Правда временами то справа, то слева за стенами случается такой ор, словно там кто-то жарко…

Впрочем, именно это там и происходит, не давая мне забывать, где я нахожусь, и поддерживая нервы в диком тонусе.

А вот Абрек оказывается настоящим волшебным феем: то, как аккуратно он обрабатывает ссадину на моей голени, даже слегка дуя, если я начинаю вдруг шипеть от антисептика — категорически не вяжется с его первобытной внешностью.

И несмотря на царящий вокруг Ад, именно страшно-милый Абрек не даёт мне потерять надежду на то, что всё ещё может сложиться хорошо, раз уж я до сих пор цела.

Каждый раз, когда он приходит чтобы поменять мне пластырь и заботливо спрашивает, как я себя чувствую, я вспоминаю последние слова проклятого похитителя: «В ближайшие три дня ты можешь ничего не бояться», и понимаю, что он не соврал. Как там его… Глеб Борисович?

Нет, я прекрасно понимаю, что он вовсе не благородный флибустьер, и то, что меня пока берегут, скорее всего значит, что планы на мой счёт гораздо больше, чем банальное изнасилование в борделе… Но каждый раз, когда Абрек, осторожно закрывая за собой дверь выходит из комнаты, у меня всё равно остаётся глупое детское ощущение, что он так и стоит потом за порогом, охраняя меня от всяких там Богданов и прочих бандитов. Потому что Глеб Борисович приказал.

В тот день, когда вместо Абрека ко мне заявляется вдруг Богдан — такой торжествующий, что, кажется, в комнате от его морды становится светлее, я сразу понимаю, что трёхдневный срок истёк.

— А ты, смотрю, тут освоилась, — будто бы разглядывая этикетку на полупустой бутылке минералки, но на самом деле косясь на меня, начинает он издалека. — Бар, небось, тоже уже пустой?

Наверное, это шутка, но мне не смешно. Я настороженно провожаю взглядом каждое его движение, а внутри меня уже неконтролируемо ширится паника. Пока не заметная снаружи, но…

— У меня плохие новости, киса. Хотя, кому как, конечно. Для меня, например, очень даже хорошие: благодетель твой не выходит на связь. А срок его вето на тебя истекает буквально через три минуты. А потом знаешь, что будет? — Смотрит на меня, сунув руки в карманы и чуть склонив голову к плечу. Рослый, крепкий, симпатичный, и наверняка не дурак… Но такой моральный ублюдок! — Ты перейдёшь во владение клана. И тут уже только от тебя зависит, киса, будешь ты кайфовать от роскошной жизни элитной куртизанки, или без документов, имени и прошлого отправишься в Эмираты. Там всегда есть покупатели, готовые рассмотреть пару-тройку голубоглазых шкурок вроде тебя. Ты с этими шкурками-подружками скоро познакомишься. В одном грузовом контейнере поедете. Три недели по морю, в тесноте, жаре, адской качке и без свежего воздуха. А когда прибудете на место, вас сгрузят в двойное дно пикапа и повезут через всю пустыню на рынок шкур, туда, где закупаются голубоглазыми рабынями командиры талибов и моджахедов.

Говоря, он периодически поглядывает на часы, и из-за этого у меня внутри словно тикает обратный отсчёт. Дыхания не хватает, перед глазами снова вспыхивают редкие блестящие мушки.

— Но можешь и бизнес-классом полететь, киса. В золоте и мехах, с личным стюардом в услужении, который тебе не только шампусик всю дорогу подливать будет, но и задницу подтирать, если захочешь. А по прилёту тебя встретит личный лимузин богатейшего арабского шейха, и отвезёт в прекрасную восточную сказку: в роскошь, страстные ночи и статус любимой женщины наследного принца. Выбирай, киса, что тебе больше нравится: быть дешёвой шлюхой или дорогой куртизанкой. Ломаться или работать на нас. Кстати, вето Глыбы истекло две минуты назад. Доро пожаловать в индустрию секса, киса!

Глава 4

Божечки, могла ли я когда-нибудь представить, что однажды буду так радоваться появлению бандитов по свою душу?

А вот сейчас глупо торжествую, наблюдая, как гнутся под незримым авторитетом Сигмы и Абрека двое громил, огрызаясь и грозясь расправой, но всё-таки отдавая меня им.

И даже то, что Абрек тупо перекидывает меня на своё плечо и прёт дальше не умаляет моей глупой радости.

— Стоять! — окликает нас голос из-за спины.

Я неловко оборачиваюсь и вижу Богдана в окружении крепких парней.

— Сгрузили девчонку обратно, быстро! — Он держится свободно, даже руки из карманов не вынимает, а вот его люди щерятся в нашу сторону дулами пистолетов.

Сигма примирительно вскидывает ладони, вставая между бандой и держащим меня Абреком. Словно прикрывая собой.

— Богдан Борисович, вы же знаете, мы пацаны подневольные. Нам Глеб Борисович велел, мы работаем. А если какие вопросы — то это не к нам, к нему.

— Это вы там, у Глыбы, пацаны подневольные, а здесь, у меня, вы вообще никто! — зло цедит тот в ответ. — Тёлку, сказал, сгрузили, и свалили отсюда, пока я добрый!

Сигма, повержено уронив руки, опускает голову. У меня в душе тоже всё мгновенно рушится, и на смену глупой радости приходит отчаяние, нарастающее с каждой долей секунды, пока Сигма медленно разворачивается к Абреку.

Вот сейчас он продублирует приказ, и мой страшный заботливый великан, так же покорно спасовав перед чёртовым Богданом, вернёт меня ему, и тогда…

— Вот долбоёб, — закатив глаза, одними губами шепчет Сигма, повернувшись к нам с великаном. На лице его нет ни капли смирения или испуга. Наоборот — жгучий азарт в глазах и затаённая ухмылочка.

— М? — скорее гулом по всему телу, чем вслух, уточняет Абрек.

— Угу, — так же беззвучно отвечает Сигма… и эти два, мягко говоря, не маленьких дяденьки, вдруг пускаются наутёк, словно шпана, наворовавшая яблок в соседском саду.

— Стоять! — несётся нам вслед. Тут же раздаётся выстрел, и новый крик: — Не стрелять! Ёб вашу мать, кому ствол в жопу засунуть?!

Но погоня всё равно оборачивается дракой на кулаках с охраной, стерегущей выход.

Абреку всё-таки приходится сгрузить меня в уголок, и я вижу, как его страшные ручищи, ещё вчера заботливо наклеивавшие пластырь мне на царапину, теперь с противным хрустом вминают нос одного противника в череп, а другому просто словно веточку ломают плечо.

Это отрезвляет лучше всяких пощёчин и холодного душа.

Все эти люди, и те, кто убегает, и догоняющие — по-прежнему бандиты с руками по локоть в крови, чьи хозяева не поделили живой товар — «голубоглазую шкурку». Меня. И нет здесь своих и чужих, хороших и плохих. Потому что и те, и другие — одинаково мерзкие уголовники.

На улицу, отбив, наконец, от преследования, меня выволакивают едва ли не с залихвацким победным гиканьем, а в машину сгружают и вовсе с громогласным гоготом. От которого у меня, вместо радости свободы, только ещё больше сжимается сердце — похоже, Богдан-то как раз был не самым страшным злом, которое со мной приключилось, раз уж его так, в общем-то беспроблемно, «сделал» Глеб.

Кстати, они оба Борисовичи. Совпадение?

Машина другая, не громоздкий внедорожник Глыбы, но водитель тот же. С визгом покрышек рванув с места и едва успев проскользнуть в неумолимо закрывающуюся брешь откатных ворот, он втапливает педаль в пол, и мы, всё набирая скорость, мчим прочь от притона.

Я стиснута на заднем сиденье между Абреком и Сигмой. Они всё ещё на адреналине, а я… Господи, как я устала!

У меня больше нет сил бояться, сопротивляться и даже просто истерить. Я лишь хочу, чтобы всё это поскорее закончилось.

Даже если ради этого придётся вернуться в пансионат, туда, где прошло всё моё детство и юность, и где хотя и одиноко, но спокойно и безопасно.

…Потому что с золотой доченьки очень большого человека сдувают пылинки, лишь бы папа не перекрыл финансирование или не отправил дочурку в пансионат к конкурентам. Я это понимаю, да. Без отца — я никто и никому не нужна.

Но какая разница, если в этом элитном заточении я всё же дистанционно получаю высшее образование на базе МГИМО, занимаюсь музыкой, танцами и живописью. Углубленно изучаю иностранные языки и давно уже читаю мировую классику в оригинале.

И возможно я всего лишь старомодная девица с консервативным воспитанием, потому что наивно верю в добро, в любовь и сильных мужчин, защищающих честь дамы, а мой идеал — большая семья, в которой многодетность не считается архаизмом… Но я ведь никого и не трогаю! Не учу жизни, не читаю нотаций.

Я вообще хочу лишь чтобы отец наконец выпустил меня из пансионата на волю. И пусть с ним мы по-прежнему будем видеться лишь пару раз в год — но я буду жить среди обычных людей. Буду пробовать, ошибаться, влюбляться, строить отношения и заводить собственную семью…

Ну и что, Господи, что из моих наивных мечтаний навело тебя на мысль закинуть меня в это Адово пекло, где я сейчас?

— Ай вэй! — сокрушённо крякает вдруг Абрек, и чуть склонившись, отчего становится ещё теснее, снимает висящий на честном слове пластырь с моей ноги. Осторожно ведёт пальцем вдоль ссадины. — Не стращна. Засох уже.

Тут же словно впервые видит ремень, стягивающий мои щиколотки, расстёгивает, отбрасывает. Вынимает изо рта кляп… и замечает вдруг слёзы на моих щеках. Смотрит пару мгновений в растерянности, и огромным шершавым пальцем подтирает солёные капли.

— Зачем плачишь, э? Уже всё-о-о!

В этом простом жесте столько нехитрой заботы, что я начинаю рыдать в голос. Машинально отворачиваюсь от Абрека, но лишь упираюсь взглядом в Сигму. Да что такое-то!

— Может, тебе воды? — предлагает он, пытаясь всунуть мне в руку оперативно протянутую водителем бутылочку. — На возьми! — настойчиво уговаривает, когда я снова пытаюсь увернуться то от него, то от Абрека. — Да попей, говорю, легче станет!

— Э-э-э! — раздражённо отпихивает его руку Абрек и просто притягивает меня к себе, утыкая носом в мощное плечо. — Он же дэвочка! Пусть поплачит, эсли хочит!