Балет по понедельникам

Глава 1

Посвящается Ульяне Лопаткиной

Я расскажу вам историю чужой любви. Началось все осенью. Учебный год постепенно раскачивался, школьные занятия входили в привычную колею, выстраивались расписания внешкольных кружков.

Поразмыслив хорошенько о плюсах и минусах «дополнительного образования», я привел дочь в балетные классы. Сложилось все один к одному: школа искусств близко от дома, в понедельник я свободен. Вот и убедил Милу, что новые занятия — это «просто физкультура, но не такая, где кричат, носятся и скачут, как бесноватые обезьянки». А осанку, подпорченную сидением за компьютером надо исправлять. Довод сработал, и мы добавили в расписание «балетный класс по понедельникам».

Приятные хлопоты: купить балетки, синий гимнастический купальник, легкую белую юбочку, сделать особенную «балетную» прическу-кичку — все это дочери нравилось. А я радовался, что занятия не станут для нее установлением свыше, подчинением родительской воле. Не было случая, чтобы я что-то навязывал Миле, у нас складывались хорошие отношения, несмотря на то, что жили мы теперь не вместе.

Трудно сказать с кем Мила была более близка, со мной или с матерью, не по-детски здраво восприняла она разъезд и никогда не говорила с нами про это. Мы не развелись, но жили в разных местах: Мила с мамой в загородном коттедже, а я — в городской квартире. Со стороны выглядело странновато. Родственники пожимали плечами, но мы с женой только отмахивались.

Договорились, что на хореографию Милу после школы буду возить я. Когда мы в первый раз пришли в балетный класс, то поразились: просторный зал, зеркала, станки, прекрасные большие окна, рояль для концертмейстера. Чисто, светло, в раздевалках для девочек и мальчиков шкафчики и душевая кабина. Я вспомнил Академию Вагановой, где несколько лет подряд играл классику старшим. Вид был похож, но главное — в зале с зеркалами царила та особая атмосфера «ожидания танца», которая заставляет собраться, сосредоточиться, прислушаться к себе, найти внутреннюю легкость. Все это навело меня на мысли о прошлом, о настоящей академии, куда каждую весну приходили маленькие девочки и мальчики, смущенные, не владеющие телом, а через два года в них уже проявлялась будущая стать, тот особый облик артиста балета. И тогда уже становилось понятно, кто останется звёздочкой, а кто засияет ярко, превратится в Этуаль.

К выпускному классу те, кто находил в себе силы превозмочь разочарования, слезы, боль — становились танцовщиками. Каждый в зависимости от способностей и удачи обретал свое место под солнцем. Тем самым, нарисованным на заднике и подсвеченным софитами театральным солнцем, в лучах которого обычные люди превращаются в действующих лиц волшебных историй, попадают в прошлое, будущее, или параллельный мир. И жизнь, и смерть измеряются там рукоплесканиями публики. Сцена и зрительный зал — две части единого целого, между ними душа актера, которая принадлежит театру больше, чем реалу.

Память не подчиняется нам и часто уводит в такие места, куда мы не хотим, или не можем вернуться. Мои мысли про театр и балет были совершенно неуместны здесь, в пригородной школе искусств, куда в классы живописи, музыки, танцев детей принимали без отбора, лишь бы пришли. Какой уж там театр!

Реальность остудила мое воображение — девочки из нашей группы меньше всего походили на будущих балерин.

Две рыжеволосые смешливые толстушки, скорее всего сестры, протопали в раздевалку под грозным взглядом своей внушительной бабушки, вероятно, полнота в их роду была наследственной. Затем худая, изможденная женщина с темными тенями под глазами и нервными губами, привела еще одну девочку, высокую не по годам, слабую, хрупкую, нескладную. Как сказали бы преподаватели Академии Вагановой «не балетную». Три девочки пришли сами, без родителей, не в меру раскованные, они явно не питали интереса к танцам, их больше занимали какие-то новости из Интернета. Речь, пересыпанная сетевым сленгом, была трудно переводима, а обсуждение продолжалось и в раздевалке, и в зале, куда все девочки вышли уже в купальниках, юбочках и балетках. Мила среди них выглядела самой стройной, несмотря на сутулость и опущенные плечи.

Честно сказать, я усомнился, стоило ли нам приходить. От секретаря, которая записывала нас в группу, я узнал, что вести класс будет выпускница Академии Русского Балета, но чего не пообещают доверчивым родителям, чтобы приманить лишнего учащегося.

Глава 2

Ей было не больше двадцати, я дал бы меньше, но помня о том, что девушку приняли на постоянную работу, как выпускницу Академии, остановился на этой цифре.

Настоящая балерина! Нигде в другом месте она не могла бы учиться, выпускниц академии отличишь сразу. И, даже если бы я не знал заранее — не усомнился бы — это, как в сказке про Принцессу на горошине. От макушки до кончиков туфель.

Выше среднего роста, стройная, тонкая в кости, но без кукольной изящности, что более всего ценно, на мой взгляд, в женском балетном облике. Светлые волосы, собранные на затылке в традиционный узел, не скрывают длинную шею. В постановке головы, в развороте плеч — неизъяснимое очарование плавных линий классического танца.

Она не была красавицей, но казалась милой и доброй. Правильные черты, нежный овал, брови вразлет, немного полные губы, слегка курносая, но аристократично приподнятые скулы и выразительные серые глаза. Никакой косметики на лице. Скромное темно-серое трикотажное облегающее платье давало возможность оценить фигуру, рукав в три четверти открывал предплечье и позволял видеть изумительной формы кисть и пальцы, мягкие туфли мокасины обхватывали ногу и подчеркивали подъём.

Она перехватила мой взгляд и улыбнулась — поняла, как я смотрю на ее руки, ноги. Значит, знала себе цену. Но почему же такая балерина тут? Почему…

Когда новая учительница вошла, девочки, поначалу не слишком впечатленные балетным залом, сгрудились у палки. Притихли даже сестрички-болтушки.

— Здравствуйте, — сказала она, — меня зовут Ольга Павловна, мы будем заниматься в этом зале по понедельникам, средам и субботам с пяти до семи… с семнадцати, до девятнадцати, — поправилась она, взглянув на родителей, но не смутилась. Была в ней спокойная не нарочитая уверенность в себе. — Родители могут ждать в холле, там есть удобные кресла и диван, или приходите к окончанию занятий, девочек я не отпущу, пока вы не заберете.

Мила, как обычно, держалась в стороне, при этих словах Ольги Павловны она обернулась и посмотрела на меня, я ободряюще улыбнулся, дочка тоже мне в ответ и пожала плечами — это означало, что она не знает, ждать мне, или нет.

Родителям давно следовало выйти, а лучше было совсем не входить, не принято посторонним находиться в балетном зале во время проведения урока — только на открытых и экзаменационных. Есть такое негласное правило, но, поскольку другие медлили, оставался и я.

— Давайте познакомимся, — обратилась Ольга Павловна к девочкам, не повторяя для родителей предложение покинуть зал. — Как тебя зовут? — спросила у первой из толстушек.

— Ира.

— А тебя? — оглядела она вторую.

— Надя.

Ольга Павловна поставила у палки Иру, за ней худенькую девочку, а потом уже Надю.

— Вам лучше стоять вот так. А тебя как зовут? — спросила она у худенькой.

— Наташа.

— Очень хорошо, Наташа, запомни свое место у станка, мы будем называть эту палку станком, и всегда становись между Ирой и Надей.

И обернулась к следующей девочке:

— Теперь ты…

Я откровенно любовался. Ольга Павловна ничего не делала специально, на публику, но каждый ее жест, каждый легкий шаг, ее движения, сочетающие плавность и порыв, очаровывали. Балерина… будто от рождения все это было с ней. Я прекрасно знал, каким трудом достигается такое совершенство, но глядя на Ольгу Павловну забывал. А вот голос у неё был негромкий, и она не повышала его. Так она спросила имя у каждой девочки, дошла очередь и до Милы. Тут я опомнился и зашептал бабушке Иры и Нади:

— Родителям надо выйти в коридор!

Глава.3

Прошла неделя, вторая, третья. Мила балет не бросила. Мы сразу договорились, если будет совсем невмоготу, она мне честно скажет, и мы прекратим занятия. Но Мила молчала и… менялась. Она теперь часто задумывалась, и так по-взрослому, что меня это настораживало. Однажды я застал ее у зеркала. Я подозревал, что перемены в поведении и характере Милы связаны с уроками танца. Дочка не прихорашивалась, не примеряла новую заколку, или фенечку, а просто смотрела на себя. Очень серьезно.

Мила сократила занятия компьютером, каждый день стала повторять упражнения, которым учила Ольга Павловна и, наконец, попросила меня:

— Папа, ты не мог бы сделать мне палку у стены? Станок…

— Ты серьезно, Мила? — удивился я, — это тебе Ольга Павловна посоветовала?

— Нет, это я сама. И, если можно, чтобы и зеркало, как в классе.

Вот этому я поразился. Моя Мила и балет? Такого не просматривал, да и не желал. Берег ее, зарекался, что достаточно меня, на всю жизнь пораженного странной и неизлечимой болезнью под названием «театр». Но палку у зеркала поставил.

К концу ноября Мила уже твердо выучила позиции рук и ног, французские названия и произношение, основные движения и позы. В Интернете она теперь смотрела балетные сайты и видеоуроки, в основном Академии Русского Балета. Я часто смотрел вместе с ней и думал, что слово «академия», как нельзя более полно отражает суть. Сразу можно было отличить воспитанниц, даже младших классов, от девочек и мальчиков из прочих школ и студий, будь они хоть «кремлевскими», хоть «королевскими». Словно печать стояла на всех «вагановских».

Во время уроков танца я обычно оставался в школе и ждал в коридоре, но больше ни разу не заходил в балетный зал. Приглушенно, из-за закрытой двери мне слышны были отрывочные фразы аккомпанемента, вот еще один плюс — занятия шли под живой рояль. Концертмейстер казался мне слабым.

Не все пианисты становятся достойными балетного зала, кроме умения читать по нотам на уроке необходимо импровизировать. Концертмейстер хореографии должен знать все, что знает и профессиональный танцовщик — термины, позы и даже трудности, которые возникают при исполнении того или иного движения. И самое главное надо играть «под ногу» или «под руку», помогая танцу.

Пожилая пианистка в школе искусств ничего этого не знала и знать не желала, она играла подходящие отрывки с примитивными квадратными фразами. А ближе к Новому Году музыки на уроках совсем не стало. Недоумевая по этому поводу, я спросил Милу, когда она вышла из зала после очередного «немого» занятия.

— Почему вам никто не играл сегодня?

— Инесса Львовна заболела, уже третий раз ее нет, — отвечала дочь.

— Как же вы занимаетесь?

— Ольга Павловна считает.

— Понятно, — кивнул я. — Ты подожди меня, я сейчас, — и пошел в балетный класс.

Ольга Павловна стояла у рояля и заполняла журнал, который лежал на закрытой крышке.

— Здравствуйте, Ольга Павловна.

Она взглянула на меня, чуть нахмурилась, припоминая. Со дня первого урока мы не встречались.

— Здравствуйте, — Ольга Павловна все-таки вспомнила, — вы папа Милы?

— Да… и я… хотел поговорить с вами, — и я начал, но совсем не о концертмейстере, а про Милу. О том, как беспокоит меня ее увлеченность балетом.

— Беспокоит? — Ольга Павловна оставила журнал. — Вы пройдите в зал, — пригласила она.

Чтобы сделать это, надо было спуститься на три ступеньки вниз, приподнятая площадка-пандус, огороженная перилами, сходила в обе стороны лестницами. Рояль стоял в углу, сразу за площадкой и потому Ольга Павловна смотрела на меня снизу вверх.

— Спасибо, но я в уличной обуви, лучше тут.

— Хорошо, так говорите, вас беспокоит увлеченность Милы? Почему?

— Потому, что я слишком хорошо знаю, что такое театр, как легко заболеть мечтами о нем. Мила никогда не стремилась, она даже не представляет, что это такое.

— А вы?

Этого вопроса я не ожидал. Ольга Павловна годилась мне в дочери, моему старшему уже исполнилось двадцать пять, но ее строгий тон смутил меня. Как с провинившимся школьником разговаривает.

— При чем тут я?

— У Милы большие способности, если вы каким-то образом были связаны с театром и, возможно, с балетом, то не могли не заметить этого.

— С балетом связан был — да. А вот способностей Милы не замечал, у меня и мыслей не было, что она всерьез захочет танцевать. Мы пришли в студию, чтобы поправить осанку, думали раз в неделю и не больше, — признался я.

— Поправить осанку… то есть вы не думаете об ее хореографическом образовании?

— Ей двенадцать лет, поздновато начинать.

— Она уже начала, — Ольга Павловна подчеркнула слово «уже» и смотрела на меня в ожидании, что отвечу.

— Да, вероятно, это было опрометчиво с моей стороны, настаивать, чтобы она занималась.

— Насильно?!

— Нет, не совсем. Ей было все равно.

— Вот как… — Ольга Павловна перелистала журнал, просматривая записи, — Хорошо, вернее, как я понимаю — плохо. Вы недовольны тем, что девочка увлеклась балетом и хотите ее забрать?

— Нет, это исключено.

Прямые вопросы и некоторая жесткость Ольги Павловны все больше ставили меня в тупик. Её нежный облик совершенно не вязался с манерой общения.

— Я считаю, раз так, лучше забрать Милу сейчас, пока она не втянулась настолько, что ей трудно будет оставить балет. Вы можете не обратить внимания на мои слова, но, если придете на урок –поймете, о чем я. Вам надо посмотреть.

— Хорошо, Ольга Павловна, я обязательно приду. До свидания, извините, что отвлек.

За этим разговором я напрочь забыл, что собирался спросить о концертмейстере, но возвращаться было неудобно, к тому же и Мила ждала в вестибюле распаренная.

— Зачем ты ходил, папа?

— Хотел узнать про пианистку вашу, да забыл. Ольга Павловна приглашает меня на урок. Ты не будешь против, если я посмотрю следующее занятие?