Баллада о неудачниках

Глава 1, в которой Марк не успевает позавтракать

Я передернул плечами, отлепляя от спины рубаху. Кольчуга прогрелась, и спина была мокрой от пота, голова под шлемом чесалась немилосердно. Можно было бы, конечно, все это железо снять и закинуть в телегу — но это же, мать его Рокингемский лес. Я подумал, что похож на муху, упавшую в мед. Нет, осу. Твердую злую осу, упорно продирающуюся через вязкую липкую сладость.

Копыта глухо чавкали в размокшей глине.

— Далеко еще?

Горшечник кивнул, потом замотал головой, придурковато улыбаясь.

— Туточки, господин, рядышком. Прям за поворотом.

Я прищурился. Дорога уходила вперед, прямая, как копье.

— Какой поворот, олух?

— Туточки уже. Сейчас будет.

Этот идиот продолжал улыбаться. Капля пота сползла у меня по лбу и повисла на носу. Я дунул, сбивая ее, и бессильно выругался. День только начинался.

Радостная весть об очередном трупе застала меня за завтраком. За окном раздались вопли, кто-то блажил и причитал, поминая казни господни, диавола и почему-то мздоимцев. Я подумал было, что надо подойти к окну и глянуть, а потом решил — а какого черта? В карауле был Тобиас, и со всякой ерундой он вполне мог и без начальственного ока разобраться. А если не ерунда… Ну, тогда все равно мне доложат. Это дерьмо мимо не пролетит, как не уворачивайся.

Так что я поддел ножом кусок яичницы и отправил в рот. Масла Марта пожалела, а вот соли — нет. Не знаю, почему шериф Паттишалл до сих пор ее не уволил. Подозреваю, из-за задницы. Если бы готовка у Марты была хороша так же, как задница, мы бы тут все в двери не пролезали.

Я как раз примеривался ко второму куску, выбирая самый необгорелый, когда по лестнице прогрохотали шаги. Дверь распахнулась, и в комнату ввалился Тобиас, волоча за собой что-то мелкое, расхристанное и вонючее.

— Доброго утречка, господин. И аппетита хорошего.

Я с усилием проглотил недожеванное, запил вином.

— Что еще?

— Вот, — Тобиас выпихнул вперед сухонького мужичка неопределенного возраста. Тот мелко кивал, трясся и сиял щербатой улыбкой. — Повтори, чего мне говорил.

— Ага, ага, конечно, всеобязательно. А вы кто будете? — мужичок подслеповато на меня прищурился.

— Я? Помощник главного мздоимца. Так что случилось?

Когда этот уродец перестал икать, извиняться и признаваться мне в любви и бесконечном уважении, оказалось, что случился труп. В Рокингемском лесу, прямо на тракте. Просто-таки невероятная невероятность. Лечь и не встать. Я вздохнул, отодвинул тарелку с яичницей и приладил на лепешку кусок ветчины.

— Ну и зачем этого болвана сюда тащить было? Сами не могли догадаться съездить и все осмотреть? Первый раз, что ли?

— Так не разбойнички это, сэр Марк, — Тобиас скривился, будто кислое яблоко раскусил.

— Да, не разбойнички, — влез мужичок. — Точно не они! Лихие люди или стрелами тыкают, или мечами рубят. А чтоб напополам разрывало, такого не слыхал. И конь там же лежит, весь подранный.

— Кажется, опять, — даже сквозь грязь и щетину Тобиас смотрелся бледно. Я почувствовал, что есть уже как-то не очень хочется. Твою долбаную мать.

— Вот же зараза. Ну что, седлай, — я старательно утрамбовал в рот остаток хлеба. Хочется — не хочется, а когда будет обед и будет ли он вообще, даже гадать смысла не было. Сначала поездка, потом объяснение с Саймоном Паттишаллом, и вот потом уж точно аппетита не будет. Надерусь в очередной раз — и все дела.

Так что вскоре мы тащились по вязкой, как овсяный кисель, дороге, приноравливаясь к шагу запряженной в повозку лошаденки. Жара давила, мерзкий привкус яичницы прилип к языку, а проклятый горшечник болтал, не затыкаясь. Я уже знал все его гадскую родню до седьмого колена, включаю тетку Мэб с больными коленями. И что мне теперь делать с этими знаниями?

— Долго еще?

Мужичок осекся и растерянно заморгал.

— Вот уже туточки почти, господин хороший. Я тут завсегда езжу, горшки на продажу вожу, у меня товар отличный, меня тут все знают. Чуть-чуть осталось, вы мне верьте.

— Ты это пятый раз говоришь!

— Христом-вседержителем и всеми святыми клянусь!

— Не дай бог тебе соврать. Я тебе личную встречу со святыми организую.

Мужичок дробно закивал. Я врал, и знал, что врал, и все это знали, включая горшечника. Чертов болтун пока что был единственным свидетелем и немало наслаждался значимостью собственной роли.

— Вон, вон поворот! Видите?

Мужичок ткнул пальцем вперед, и я протер слезящиеся от пота глаза. Действительно, стена деревьев наваливалась на дорогу, и тряская колея отклонялась вбок, к западу.

— Слава тебе господи. Наконец-то. Вот уж не думал, что буду так радоваться свиданию с трупом.

Первой мы увидели лошадь. Гнедая кобыла перегородила дорогу, отпечатки копыт в глине были полны черной густой кровью. Солнце жарило, и над дорогой стоял густой смрад тухлятины. Я спешился, присел, разглядывая выеденное нутро. Мухи били о шлем дробно и гулко, будто кто-то камешками кидал.

Кем бы ни был неведомый хищник, над кобылой он поработал основательно. Кишки растянуло по всей дороге.

— Вот, видите, господин, я ж говорил!

— Да помолчи ты…

Я поднялся, обошел кобылу, стараясь не наступать в протухшую кровь. Из бедра был вырван изрядный кусок мяса, сквозь ошметки плоти белела кость. В ране черным ковром клубились мухи. Я махнул рукой, и они взлетели, повисли в воздухе, возмущенно жужжа.

— Тьфу, дрянь.

Как там говорил брат Гуго? Более всех отец небесный возлюбил болезни, камни и мух, поэтому создал их довольно. Отец Гуго был старый склочник и сластолюбец, но насчет мух и камней был прав.

— Эй, Тобиас, гляди, — позвал я.

— Опять то же самое? — Тобиас тут же высунулся из-за левого плеча, как злой дух — если, конечно, духи воняют чесноком и элем.

— Один в один.

Следы зубов на кости, глубокие и ровные, походили на оставленные плугом борозды. Кто бы ни заел лошадь, пасть у него была, как сундук. И зубы, как грабли — частые, крепкие и острые.

Глава 2, в которой Марк везет леди в лес

Паттишалл меня уже ждал. Высланный за мною слуга, конечно, никого не нашел, и теперь крутился по двору, как мышь в ведре, поглядывая на дорогу. Коня принял, дверь мне открыл, до зала проводил. Словом, встретил, как короля. Если бы я не знал, почему, порадовался бы.

Перед тем как войти, я постоял за углом, пригладил потные волосы и перешагнул порог.

Шериф ждал меня в зале, и не один, а в компании. Двое мужчин в дорожных плащах, густо заляпанных понизу грязью, и дама в странном наряде. Видимо, важные шишки — кого попало шериф Нортгемптона рядом с собой за стол не садит. Если бы гонор этого сморчка вытянуть в нитку, можно было бы Англию пять раз по границе обмотать. Еще и Шотландию присовокупить.

Хуже разноса от Паттишалла может быть только разнос на публике. А что разнос будет, я понял с порога. Шериф изволил гневаться. Губки в куриную попку собрал, усики дрожат, пальчиками по столу барабанит. Вот сейчас… Я глубоко вдохнул, как перед прыжком в воду. Сейчас будет макать, мать его.

— О, Денфорд, наконец-то мы вас дождались.

— Я был в Рокингемском лесу, милорд. Я…

— Да, мне уже все рассказали. В лесу нашли трупы — те самые, которых там быть не может. Кажется, именно так вы утверждали совсем недавно?

— Но я не мог знать, милорд…

— Вы никогда ничего не знаете. Удивительная при вашей должности неосведомленность. Уж кто-то, а капитан городской стражи должен быть в курсе подобных событий.

Отвечать я не стал. Просто стоял и преданно таращился. А что говорить? Тут что ни скажи, плохо получится. Приезжие разглядывали меня, как обезьянку в зверинце. С любопытством и жалостью. Я почувствовал, что начинаю краснеть, разозлился и покраснел еще больше.

— Ну рассказывайте уже, Денфорд. Должна же быть от вас хоть какая-то польза.

— Купец и трое телохранителей. Убиты на Рокингемском тракте. Одна лошадь на месте, дохлая, выпотрошенная. Остальных нет.

Я замолчал, удержавшись от искушения облизать пересохшие губы. Ерунда, в самом деле. Шериф не учитель, а я не бесталанный ученик. Нужно просто не обращать на всю эту ерунду внимания.

После прогулки по солнцепеку хотелось пить, волосы мерзко липли к шее. Больше всего я жалел, что не опрокинул на голову ведро воды перед тем, как явиться пред светлы очи. Ну да что уж теперь. Потерплю.

Дама наклонилась к Паттишаллу и что-то сказала. Он недовольно сморщил нос, уставился на меня так, будто по мне мухи ползали. Ну, может, так оно и было. Пахло-то соответствующе. Мухам бы понравилось.

— Идите сюда, Денфорд. Леди де Бов вас плохо слышит. А слушать рассказ о ваших успехах крайне увлекательно.

Ну, раз зовут, надо идти. Я промаршировал через зал, поднялся по ступеням, отодвинул стул и сел. За стол меня, правда, не звали — но какого дьявола? Я устал как собака. Видимо, лицо у меня было соответствующее, потому как дама плеснула в свой кубок вина и протянула мне.

— Попробуйте виноград. Он утоляет жажду.

Я сгреб с блюда ближайшую кисть — бледно-лиловую, тяжелую и разлапистую. Безумно дорогой южный виноград, конечно, предназначался гостям — но раз уж предложили…

— Не торопитесь, мы подождем.

Покосившись на шерифа, я закинул в рот сразу горсть ягод и сглотнул сок. Торопиться с рассказом не хотелось. Да будет благословенна любезная леди.

Теперь я мог рассмотреть посетителей. Трое мужчин — явно благородного звания. Лица такие… значительные. Одежда дорогая, но поношенная, драгоценностей мало. Жалко, оружия не видно. Мужчина не женщина, о нем меч скажет больше, чем платье. А вот дама интересная. Одета странно, говорит первая, распоряжается как у себя дома. То ли муж ее балует, то ли имя позволяет на шерифа не оглядываться. И кто это может быть? Я мысленно перебрал всех подходящих по статусу женщин, включая нынешнюю фаворитку принца Джона. Та, говорят, тоже в неженских разговорах принимает участие и даже обыгрывает мужчин в шахматы. Но волосы у нее золотые, глаза — небесной голубизны, и собой она хороша, как ангел. А тут… не ангел, совсем не ангел. Как бы дамочка ни хорохорилась, а на красотку не тянула. Лицо широкое, нос остренький, вздернутый и глаза круглые, как у совы. Волосы почему-то не уложены, а стянуты в низкий хвост. Вьются, как овечье руно. Болела она, что ли? Говорят, при болезнях волосы укладывать нельзя — от этого с женщинами мигрени приключаются. Интересно, который из мужчин — ее муж? Наверно, приданое хорошее за невесту давали, раз знатный человек такую неказистую девицу в жены взял.

Тут я сообразил, что все давно молчат и на меня смотрят, а я вылупился на даму, как дурень на рождественский балаган.

— Вы готовы продолжить беседу? — вежливенько улыбнулась мне леди.

Во рту у меня все еще была виноградина. Я проглотил ее не жуя, поперхнулся и закашлялся.

— Прошу прощения, леди. Сэр Марк поражен вашей красотой, — я так и не понял, пришел шериф мне на помощь или макнул еще глубже. Поэтому решил не обращать внимания.

— Да, конечно. Я польщена, — дама улыбнулась мне, пригладила свои черные лохмы, заправила их за уши. Лучше не стало. Я перестал кашлять, сморгнул слезы и улыбнулся в ответ — тоже, мать его, вежливо и куртуазно. Физиономия наверняка была красной, как наливное яблочко. Ну да, круглое и красное и лоснится — сейчас это как раз про меня. Красавец.

— Что вы хотите знать, миледи?

— Расскажите, в каком состоянии были тела.

Было бы у меня во рту еще что-нибудь, подавился бы снова. А так я только глаза выпучил. Сначала на даму, потом — на шерифа.

— Простите, миледи, я не думаю, что это…

— О боже, Денфорд, перестаньте демонстрировать галантность, вам это не идет. Рассказывайте, — шериф отхлебнул из кубка и откинулся на спинку кресла. Похоже, готовился насладиться представлением.

— Но… — Я опять посмотрел на леди, потом на сопровождавших ее мужчин. Все таращились на меня жадно и нетерпеливо, как псы на кость. Ну я решил — как хотите. Дело ваше. — Разное у тел было состояние. Одного поперек шеи полоснули так, что голова на шкуре держалась. Когда я переворачивал труп, она оторвалась и в овраг укатилась. У второго дырки в спине, будто он на колья в волчьей яме напоролся. Третьему грудину перекусили. Четвертого наполовину сожрали. Про лошадей рассказывать?

Глава 3, в которой Марк находит следы

Не знаю, что такого необыкновенного люди находят в пении птиц. Приятно, но не более того. Как по мне, любой менестрель лучше любого соловья. В балладах хотя бы слова есть, смысл. А что толку в щебете? Одна головная боль.

Невидимые пернатые паршивцы разорялись так, будто им за это деньги платят. Их не интересовали ни разбойники, ни убийцы. Не интересовало их и лежащее под кустом тело. Девица, впрочем, какая она теперь девица, раскинула руки, словно хотела кого-то обнять, да так и не успела. Голова свернута набок, юбка задрана до пупа. Как говаривал один сакс, а нечего было кочевряжиться. Повесили его, кстати, сакса этого. Достойный пример для подражания. Повешение, я имею в виду. И глядя на раскинувшуюся в траве деревенскую девку, я отчетливо понимал: вешать нужно. И срочно. Осталось только найти, кого. Вот тут-то и начинались проблемы. Очень, очень большие проблемы.

Кандидатов у меня не было.

Мэтью, круживший по поляне, радостно вскрикнул и махнул рукой.

— Милорд! Идите сюда! Опять то же самое!

Его короткая седая борода победно встопорщилась.

— И чему ты радуешься, придурок?

— Ну так это… нашел!

Нашел он. Твою мать. Лучше б не находил. Я обошел по дуге тело, стараясь не глядеть на рыхлые белые ноги, перепачканные кровью, землей и травяным соком.

— Показывай.

— Вот, глядите, милорд. Тут и туточки. Видите? Тут человек шел. Потом вот по земле что-то протащили — и дальше уже волк побежал.

— Ты уверен, что волк появился только с этого места? Может, он давно тут бегал, а ты следы проглядел? Или волк из кустов выпрыгнул. Это может быть прыжок?

Мэтью посмотрел на меня укоризненно. Я усомнился в его выводах. Подверг критике его мастерство. Этого Мэтью не любил — да и не заслуживал, если уж начистоту. Если Мэтью сказал, что волк побежал отсюда — значит, побежал. С прискоком, чтоб ему пусто было.

— Обижаете, милорд. Роса тогда еще не высохла, глядите, как когти землю подрали. Вот и вот. Тут появился и туда пошел, — Мэтью ткнул корявым пальцем в заросли бузины. — А до этого человек был.

— Ты же не ребенок. Ты не веришь в оборотней.

— Не верю. Но я верю в следы.

Я зажмурился и потер переносицу.

Болела голова. Птичий щебет отдавался в ней острыми стальными молоточками. Во рту еще стоял привкус вчерашнего перебродившего вина.

Оборотней не бывает.

Оборотней убивают серебром.

Где взять столько серебра?

— Ты рехнулся?! Ты стоишь передо мной и рассказываешь, что по лесу бродит оборотень?!

Я дождался, пока эхо воплей стихнет в голове. К счастью, это случилось до того, как Паттишалл снова открыл рот.

— Нет, милорд. Я не говорил, что по лесу бродит оборотень. Я сказал, что следы человека исчезают. Он приходит на место преступления, но не уходит с него. А волк уходит, но не приходит.

— Вот как. Значит, рехнулся я — раз это мне в голову приходят такие идеи?

— Я лишь излагаю факты, милорд. Я не знаю, куда делся человек и откуда взялся волк. Возможно, вы сможете разъяснить эту загадку.

— Ты уверен в следопыте?

— Как в самом себе.

— Не говори так, Денфорд. В твоих устах это плохая рекомендация. — Паттишалл плеснул в кубок вина, сделал два шумных глотка и поморщился. — Но ты прав. Я могу объяснить эту загадку. И объясню. Слушай. Все было так. Эта девка пошла в лес на свидание с любовником. Они поссорились. Завязалась драка. Любовник придушил девку и сбежал. Все! Таких убийств десятки, Денфорд! Сотни! Они были, есть и будут — так же, как будут идиотки, готовые бегать к любовникам в лес.

— Она была девицей, милорд.

Я, конечно, не был уверен — я не повитуха и не лекарь. Но если я что-то понимаю в девицах, то это была именно она.

— Тем более. Эта глупая курица сначала распалила мужчину, а потом отказала. Наверное, надеялась, что так он быстрее потащит ее под венец. Ну что ж, дурочка ошиблась. Опроси жителей деревни, Денфорд. Узнай, с кем крутила шашни эта девка. И тащи сюда. С этим заданием ты справишься? Или тебе снова нужна помощь?

— А как же следы, милорд?

— Ты шутишь? Следы?! Убийца был в лесу с собакой! А значит, он еще и браконьер! Это же очевидно, Денфорд!

— Но это третий труп…

— А ты считаешь, что в деревнях мало идиоток? Боже, Денфорд, мир полон ими! Идиотки везде — в королевских покоях, в замках, в монастырях. Они как блохи скачут вокруг. Конечно, в деревнях тоже нет недостатка в этом товаре!

— Может, я все же побеседую с леди де Бов? Просто чтобы убедиться?

— Убедиться в чем? — Голос у Паттишалла опасно взлетел, лицо заострилось. — Ты в чем-то не уверен?

— Но… но… — я судорожно подыскивал слова. Весь мой старательно разработанный план беседы рухнул, и я вяло трепыхался под обломками. Паттишалл должен был согласиться. Должен был. Сначала накричать, потом объяснить, какой я никчемный, потом опять накричать — и согласиться. Было письмо принца. Был, мать его, дракон. Дракон! Была просьба леди де Бов сообщать обо всех странных случаях. И шериф обещал ей это. Чтобы не допускать повторения трагедии. И он не мог, не должен был… Дьявол! Как же сложно, когда в морду нельзя дать. — Но леди де Бов сказала…

— Мне плевать, что сказала леди де Бов! Пока что тут распоряжаюсь я, а не леди! — Паттишалл швырнул кубок, и тот загрохотал по полу, белая боль ударила мне в виски. — Ты что, хочешь, чтобы все это доложили принцу Джону? Весь этот бред? Три удавленные девки и шелудивая дворняга, шмыгающая по лесу?!

— Но я не предлагаю докладывать принцу. Леди…

— Ты идиот! Как ты думаешь, что сделает ведьма после твоего увлекательного рассказа? Побежит в лес искать волшебного кабыздоха? А? Как ты полагаешь? Напрягись, Денфорд, подумай!

Ну, вообще-то да, так я и думал.

— Эта самодовольная дрянь тут же напишет принцу Джону. И расскажет, что шериф, вместо того, чтобы ловить убийц, охотится на оборотней. А потом добавит, что по королевскому заповедному лесу здоровенные кобели бегают, наверняка вместе с браконьерами. Ты этого хочешь?!

Глава 4, в которой Марк посещает обитель порока

В трактире было тихо и пусто. Время завтрака миновало, до обеда было еще далеко, а «Золотой кабан» — не то заведение, чтобы всякие босяки заглядывали сюда пропустить кружечку-другую. Нет, это было место для солидных людей, а солидные люди трезвы, серьезны и при деньгах. Охваченный внезапной паникой, я пощупал кошель и облегченно вздохнул — еще звенело. Не так все и плохо, пожалуй.

— Чего изволите?

Девица была кругленькая, румяненькая и аппетитная, как пирожок.

— Вина. Хорошего.

Плохое я вчера уже пил.

— Что-нибудь к вину? У нас чудесный сыр.

— Нет, благодарю.

При одной мысли о сыре мутило.

Девица обернулась быстро. В «Золотом кабане» гости долго не ждут. Вино было холодным и пахло виноградом, а не плесенью. Я сделал пару глотков, прижал кубок к ноющему виску и зажмурился. Звуки проявились, проступили, как дно в ручье, когда оседает грязная муть. Вот стучит о доску нож. Вот визжат на улице играющие дети. Вот скрипят колеса телеги, и гулко бьют о спекшуюся землю подковы.

Идиот.

Паттишалл прав. Я идиот. Нужно было сразу к ведьме идти. Я присутствовал при этом разговоре. Де Бов просила уведомлять обо всех странных случаях в округе, шериф ей это обещал, и я все сам слышал. А значит, мог просто пойти и выложить все как есть — а потом изображать исполнительного тупицу и ссылаться на Паттишалла, который сам же и обещал. Конечно, крику было бы изрядно, но какая разница? Шериф постоянно орет. Так хотя бы не зря было, а за дело. Приятное, мать его, разнообразие.

Что же теперь делать-то, а?

Я допил и налил еще.

Мимо прошла компания купцов, старший, с тяжелой золотой цепью на груди, посмотрел на меня с интересом. Я отсалютовал ему кубком.

Что же делать?

Можно, конечно, действительно поискать. Убийства похожи, как яйца от одной наседки, а значит, и убийца тоже один. Девушки шли за ним в лес, значит, знают его. Наверняка любовник. А чтобы троих девиц очаровать, да еще и в разных деревнях, нужно время. Получается, не приезжий, местный. Завел себе в каждой деревне по крале, гулял туда-сюда. Если расспросить крестьян, точно смогут описать этого чудо-соблазнителя. Приметный он, получается. Очень приметный. А потом просто хорошенько народ прошерстить, кто похож на описание, в одно место согнать, и родственников убитых притащить. Пускай пальцем в женишка тычут.

Ерунда же. Просто, как яйцо разбить. Если бы не следы. Я их видел собственными глазами. Что бы Паттишалл ни говорил, это была не собака. Нет тут ни у кого таких здоровых собак, их Лесная ассиза запрещает. Волк там был, именно волк — хороший такой зверь, не меньше чем двухлеток.

А если у меня по округе действительно бродит оборотень, то все мои умозаключения можно свернуть трубочкой и засунуть псу под хвост. Потому что об оборотнях я ни черта не знаю. Ну, кроме того, что их не бывает. И пока я буду тыкаться вслепую, этот сукин сын будет душить крестьянок, как кур. И хорошо если крестьянок. А вдруг заскучает и решит в город заглянуть?

Я взялся за кувшин, удивленно взвесил его в руке и потряс. Плескалось на дне. И когда это я успел?

Зато теперь я точно знал, что делать. Я отвечаю за безопасность и порядок. Это моя работа, и я делаю ее так хорошо, как могу. По крайней мере, стараюсь делать.

Домик ведьма снимала маленький и аккуратный. Снаружи, во всяком случае, он выглядел именно так. Я спешился, оглянулся в поисках коновязи и, не найдя ничего подходящего, просто обмотал повод вокруг перил крыльца. Потоптался на ступенях, зачем-то оббил с сапог несуществующую грязь, поправил складки плаща, пригладил волосы. Медный лев на дверной ручке таращился на меня с угрюмой подозрительностью.

— Чего вылупился? — буркнул я, ухватился покрепче за кольцо и загрохотал о дерево. Раздались тяжелые шаркающие шаги. Дверь приоткрылась, и в щелку выглянула дородная немолодая женщина ростом почти с меня.

— Тебе чего?

— Мне нужно видеть леди де Бов.

Тетка смерила меня оценивающим взглядом, будто решала: покупать или дороговато просят.

— Зачем?

— Не твое дело, женщина. Скажи леди де Бов, что ее хочет видеть сэр Марк Денфорд.

— Мало ли чего он хочет. Госпожа отдыхают и велели не беспокоить. Так что передай сэру, пускай в другой раз заглянет.

Она начала закрывать дверь. Я торопливо вставил в щель ногу.

— Эй! Это я — Денфорд!

— А мне-то что? Сказано — велели не беспокоить.

— Ты как разговариваешь со старшим помощником шерифа?!

— Это ты сейчас помощник. А будешь шуметь — госпожа тебя в жабу превратит, — чертова корова надавила так, будто хотела расплющить мне ногу. — Ступай, ступай. Ходют тут всякие.

— Какие всякие? Помощник шерифа! По служебному делу! Открой дверь, дура!

— Не открою! А будешь ломиться, я стражу позову! — она набрала воздуху в грудь. Только стражи мне тут сейчас и не хватало. Уже сразу шерифа звала бы, что ли, овца саксонская.

Больше всего мне хотелось дать этой деревенщине по башке и просто отпихнуть ее в сторону. Но вряд ли такое решение можно считать началом взаимовыгодного сотрудничества.

— Вильгельмина! — заорал первым я, нанося упреждающий удар. — Леди де Бов!

— Что? Кто там? — донеслось из глубин дома.

— Никого! Он уже уходит, — тетка, пыхтя, навалилась на дверь. Я уперся со своей стороны.

— Это Марк Денфорд!

— А, Марк! Проходи!

— Слышала? — я победительно уставился в щель на красную от натуги служанку. — Пусти дверь.

Коровища неохотно сдвинулась в сторону, пропуская меня в дом.

— Идемте, я провожу.

Мы прошли мимо кухни вглубь дома, миновав пару пыльных необжитых комнат. Ни тебе летучих мышей, ни таинственных снадобий на полках, ни волшебных шаров. Я даже как-то разочаровался. Тетка постучала в закрытую дверь и тут же, не дожидаясь ответа, сунулась внутрь.

— Вот он, миледи, я привела. Но вообще, скажу я вам, порядочные мужчины, хоть они и рыцари, к дамам так не ломятся. Так что вы бы его внутрь не пускали, от греха. Скажите, чтобы отсюда говорил и проваливал. Больно уж рожа у него блудливая.

Глава 5, в которой Марк заключает союз

Я чувствовал себя так, будто сиганул с обрыва в реку, не зная ни глубины, ни дна. Де Бов сунула красную палочку, которую держала в руках, между страниц, и захлопнула книгу.

— Очень интересно. Ну, присаживайся.

Я оглянулся в поисках второго стула.

— На кровать. Извини, гости ко мне заходят редко.

— Благодарю, миледи, я постою. Мне удобно.

— А мне нет. Ты воздвигся надо мной, как сторожевая башня. Это угнетает. Пожалуйста, сядь.

Кровать была завалена подушками — большими и маленькими, разноцветными, как церковные витражи. Я осторожно отпихнул все это в сторону и присел на краешек. Подумал и подвинулся левее, освобождая место рядом с собой. Просто так, на всякий случай. Ведьма, конечно, не ангельской красоты, но и не уродка. И разве не долг мужчины утешить страждущую женщину?

— Так о чем ты хотел поговорить? — оторвала меня от размышлений о долге де Бов.

— А. Да. Вы говорили, что хотите знать обо всех странных случаях.

— Нет. Я говорила, что принц Джон хочет, чтобы я знала обо всех странных случаях. А что, произошло что-то странное?

— Да. Но шериф…

— Шериф не считает это странным.

— Да.

— А ты, значит, считаешь. И так в этом уверен, что даже пришел сюда, — ведьма подалась вперед, подперла рукой острый подбородок. — Ну, рассказывай.

— Умирают люди. Девушки. И я подумал, что если убийца не человек… То будет правильным сказать вам об этом сейчас. А не после того, как погибнет еще кто-нибудь.

— И почему ты полагаешь, что убийца не человек?

— Потому что на место преступления приходит человек. А уходит волк. И я не могу этого объяснить.

Де Бов прикусила губу, задумчиво забарабанила пальцами по столу.

— Завтра полнолуние. Сколько ты можешь дать мне людей?

Дьявол, ну я же объяснял!

— Нисколько, миледи. Меня вообще здесь быть не должно.

— Но ты же здесь. Что, по-твоему, я могу сделать без людей?

— Расскажите мне, как убить оборотня. Вызовите его — так, как дракона, и я прикончу дьявольскую тварь.

Ведьма уставилась на меня, ее круглые глаза стали огромными, как плошки. А потом расхохоталась.

— Ты с ума сошел? С чего ты взял, что я вызвала дракона?

— А откуда он тогда взялся?! Ты читала заклинания — и он прилетел!

— Да я просто место на остаточную магию сканировала. А дракон прилетел за остатками добычи. И был крайне огорчен тому, что все без него уже съели.

— Но зверь появился именно после твоих заклинаний, — я почувствовал, что перестаю соображать. Как в детстве, во время игры в жмурки. Словно мне завязали глаза, раскрутили, и где что, теперь не понять. Сканировала. Остаточная магия. Ведьма не вызывала дракона.

— После этого — не значит вследствие этого. Уверяю тебя, если бы я умела вызывать драконов и собиралась это проделать — я бы тебя предупредила.

— После этого… что? — я окончательно завяз в хаосе.

— Не значит вследствие этого. Два последовательно произошедших события могут быть логически не связаны друг с другом. Ты чихнул — грянул гром. Это не значит, что гром грянул потому, что ты чихнул.

Я задумался. Ведьма ждала. После этого — не значит вследствие этого. Да, в этом был смысл... Ни один здравомыслящий человек не стал бы призывать дракона без предупреждения. Пожалуй, моя идея насчет ведьмы была действительно глупой. И бесполезной. Теперь мне срочно нужна была другая, а ее не было. Я не силен в идеях.

— Так что, совсем ничего с оборотнем не получится? — глупо переспросил я.

— Призвать? Конечно, нет. Во-первых, я не умею свистеть, во-вторых, сомневаюсь, чтобы волк прибежит на свист.

Я попытался сосредоточиться и придумать хоть что-нибудь. Получалось так себе. Почему-то все время лезло в голову, что я могу свистеть, и даже неплохо.

— Нужны люди, — тем временем вещала де Бов. — Это кто-то местный. Нужно устроить облаву.

— Нет людей. И не будет. Шериф не даст.

— А если…

— Никаких если. Не будет — и все.

Де Бов опять пожевала губу.

— Ладно. Хрен с ними, с людьми. Нет — значит, нет. Давай подробно об убийствах. Сколько, где, кого?

Я взъерошил волосы, подпихнул под спину подушку.

— Так. Девушки, молодые. Из разных деревень.

— Деревни друг от друга близко?

— Да, соседние. Вчера, позавчера и третьего дня. Одна и та же история. Девушка вышла за хворостом, встретила мужчину, пошла за ним в лес — и там он ее убил.

— Пошла добровольно?

— Вроде бы да. Криков никто не слышал, следов борьбы мы не нашли. Конечно, убийца мог просто нож под ребро ткнуть, чтобы не визжала и не дергалась.

— Вряд ли. У оборотней к полнолунию обострение, они не переносят железа. Как он их убивал?

— Душил.

— Просто душил, и все?

Я замялся.

— Нет, не все. Вы же понимаете… Мужчина, с девушкой, в лесу.

— Изнасилование? — рубанула де Бов.

— Ну да, — облегченно вздохнул я. — И он кусался.

— В каком смысле? Обглодал их?

— Нет. Обычно кусался. Как мужчина. Грудь, шея, плечи.

— Волчьи укусы были?

— Нет. Уходил он человеком. Сначала. Потом, шагов через десять, появлялся волк.

Де Бов встала, захромала по комнате от стены к стене.

— Значит, не волк. Волк потом. Плохо. Плохо-плохо-плохо.

— Что плохо-то?

— То, что человек хорошо соображает, в отличие от волка.

— Ну и отлично же! Человека хоть понять можно. А волка попробуй пойми.

Де Бов застыла, резко развернулась на здоровой ноге.

— Точно. Ты гений! Что бы ты сделал на месте этого недоделка?

— Повесился бы сам.

— Денфорд!

— Что Денфорд?!

— Представь, что ты — это он. Что бы ты теперь сделал?

Я представил.

— Сбежал. Пока не обложили.

— Ты не можешь сбежать. Полнолуние скоро. Тебе очень-очень хочется еще разок сходить на охоту. Ты просто не можешь устоять.

— Тогда пошел бы к следующей деревне. Там меня никто не ждет. Значит, можно повторить игру.

Глава 6, в которой Марк едет на охоту

Я выехал затемно. Вечером доложился шерифу, причем и врать-то не пришлось. Сказал, что с утра собираюсь убийцу искать — и слово в слово выполнил.

Доехав до первого же овражка, я спустился туда и спешился. Небо на востоке едва начало сереть, воздух был сырым и зябким. Я ослабил Ворону подпругу и пустил его в мокрую от росы траву. Конь тихонько фыркнул, взмахнул хвостом и приступил к завтраку. Я решил последовать его примеру. Достал кусок лепешки, флягу с вином и пристроился на поваленном дереве. Ждать предстояло не меньше часа, так почему бы не провести его с пользой?

Де Бов появилась, когда восход уже вовсю полыхал, а птицы верещали свои безумные утренние песни. В нежно-голубом блио вместо привычных штанов она смотрелась странно. Еще удивительнее было, что у ведьмы внезапно обнаружились сиськи. Они отчетливо проступали под плотно прилегающим лифом. А я ведь готов был поклясться, что де Бов плоская, как гробовая доска.

— Давно ждешь?

— Нет. Как вы проехали ворота? Стража задавала вопросы?

— Какие вопросы, ты что. Просто крестились молча.

Я хмыкнул. Вполне в духе этих тупиц. Мимо нашей городской стражи отряд сарацинов промаршировать может, а они будут волноваться лишь о том, что от лихого глаза бородавки на заднице вскочат. Или на роже. Хотят тут разницы-то особой и нет.

Мы выехали из оврага и двинулись к Мидлтону. Чертово солнце взбиралась на небо медленно, как баба на сносях. Рубаха у меня отсырела, плащ, мокрый от росы, мерзко лип к ногам. Я его постоянно отпихивал, а он сползал и снова лип. В лесу вдобавок ко всему у меня начала чесаться спина. То самое место между лопатками, в которое обычно целит лучник. Я просто-таки чувствовал направленное мне в позвоночник острие. Идея оставить дома кольчугу и меч, чтобы не вонять на весь лес железом, еще вчера такая удачная, теперь казалась чудовищно глупой. Без доспехов я чувствовал себя голым, как выковырянная из раковины улитка. Очень хотелось верить, что если вдруг случится заваруха, ведьма успеет всех проклясть, испепелить и превратить в жаб. А потом все равно испепелить. На всякий случай.

— Чего ты дергаешься?

Усилием воли я перестал коситься на кусты.

— Холодно. И рубашка промокла.

— Это намек? Извини, я пас.

— Ты кто?

— Я вне игры. Пропускаю ход. Пропустить ход значит спасовать.

— Так говорят в Лондоне?

Глупое какое-то слово. Спасовать. Будто отлить захотелось.

— Да. И в Лондоне тоже. Я имела в виду, что сейчас ничего высушить не смогу. На мне экран, — ведьма потрясла рукой с плетеным кожаным браслетом. — Никакой магии, пока не сниму. Полная тишина в эфире.

Экран. Пас. Тишина в эфире. Ощущение было такое, будто я пытаюсь проглотить орех — а он застрял в глотке и не пролезает. Я сделал почти физическое усилие, продираясь через этот частокол слов к смыслу.

— Ты не можешь колдовать?

Сам иногда поражаюсь своей сообразительности.

— Ну да же.

— С ума сойти.

То есть мы сейчас в лесу, где оборотни разбойниками погоняют, без доспехов, без оружия и без магии. Зато с верой во все лучшее. Твою ж мать.

— Ты говоришь так, как будто удивлен.

— Конечно, я удивлен!

— Но я же тебе говорила, что оборотень может нас почуять.

— Ты говорила, что он может почуять железо. Железо!

— Но это же оборотень! Конечно, он может почуять магию!

— Но я-то этого не знаю!

— Извини, — виновато развела руками ведьма. — Но ты зря кипятишься. Разницы-то на практике никакой. Даже если бы я сообразила тебя предупредить, мы бы все равно сюда поехали — без железа и без магии.

Вообще-то да. Наверное. Поехали бы. Но если на меня надвигается полная жопа, я предпочитаю знать об этом заранее! Это не значит, что я боюсь. Я просто хочу знать!

Ну и рубаху мне не высушат. Еще пять минут назад я об этом даже не задумывался, но теперь был разочарован. Ведь можно было бы! Можно!

Лошадей мы оставили у старосты. Сначала я объяснил крестьянам боевую задачу — за пределы деревни не выходить и носа в лес не совать. А самым прытким, кому дома никак не сидится, пообещал лично выдернуть ноги. Кажется, мне поверили.

Я оттащил ведьму в сторону.

— Слушай меня. Если что — сразу ори. Ясно?

— Мне нужно убедиться, что это оборотень, а не случайный придурок, — по физиономии де Бов было очевидно, что звать на помощь она не собирается. — Без советов разберусь.

— Я и не советую. Я приказываю. Не лезь на рожон. Если какой-то урод тебе под юбку сунется — ори.

— Значит, богопротивное колдовство тебя не волнует? Только моя девичья честь?

— Я не отец-исповедник, чтобы твои грехи считать. Мы дело делаем, а не в игрушки играемся.

— Вот именно. Куда вдруг делось твое беспокойство о несчастных крестьянках?

— Тебя я знаю. А крестьянок — нет.

Это была правда. Какой бы занозой ведьма ни была, но мы сидели с ней за одним столом. Я был у нее в доме. Мы вместе ходили на дракона. Никак я не мог позволить, чтобы ей юбку на голову завернули. А крестьянкам, получается, мог. Причем запросто.

Де Бов щурилась на меня снизу вверх, скривив широкий рот.

Да. Вот такой вот я двуличный и несправедливый.

Ну и нахрен.

Ведьма улыбнулась и ткнула меня кулаком в плечо.

— Принято. Если что — буду орать. Спасай же меня, о мой рыцарь.

Женщины. Они не могут без шпилек. Ладно, у этой хотя бы есть мозги. Все-таки она со мной согласилась.

Глава 7, в которой Марк вступает в битву

Де Бов, вооружившись грязной вонючей мешковиной, гордо заковыляла к лесу. По уверениям милдтонцев, эта тряпка служила для перевязывания вязанки хвороста. Как по мне, так овечьи хвосты они этой дрянью вытирали. Но тут уж ничего не поделаешь. Хочешь быть похожим на сакса — придется немного повонять. Я дождался, когда де Бов скрылась между деревьями, и двинулся в том же направлении. Найти ведьму было несложно. Шумела она так, что и с закрытыми глазами не ошибешься. Пела, с треском ломала сухостой и громко ругалась. Вот уж не ожидал, что леди знают такие слова. Думал, они молитвы запоминают и любовные баллады.

Я отошел за кусты и прислонился к дереву. Хотелось сесть, но я не решался. Солнце пригревало, и вторая бессонная ночь подряд давала себя знать — глаза у меня слипались. Я мотал головой, как хворая лошадь, щипал себя за бедро и слушал ведьмины песни. Всего их оказалось три: грустная — о девице, ждущей возлюбленного с войны, веселая — о девице, не теряющей времени, пока возлюбленный на войне, и жизненная — о возлюбленном на войне и на бабах. Де Бов повторяла их одну за одной, даже не пытаясь менять последовательность. Уже на пятом повторе я был готов тоскующую девицу удавить лично. Впрочем, как и жизнерадостную, и блудливого рыцаря. Когда он вообще воевать успевал?

А вот ругалась де Бов занятно. «Нужен ты мне, как в козьей жопе роза» я даже несколько раз повторил, чтобы запомнить получше. Всегда завидовал людям, которые могут завернуть что-то эдакое. У меня не получается. Нет у меня поэтического мышления.

Де Бов забиралась все глубже в лес, а я шел за ней, пытаясь расслышать хоть что-нибудь, кроме проклятых песен. И уже почти разочаровался в нашей затее, когда очередная баллада на полуслове оборвалась. Послышались голоса: высокий, — это де Бов, и низкий, глуховатый. Мужчина. Кажется, немолодой. Я застыл, стискивая рукоять кинжала.

Разведчик из меня, как из полковой шлюхи монашка. Чертов лес полон листьев, которые шелестят, веток, которые шуршат, и сучков, которые хрустят под ногами. Поэтому я тихий, только когда не двигаюсь. Совсем. Вообще. И теперь мне нужно было выбирать: спугнуть ублюдка до того, как он проявит свою богомерзкую сущность, или ждать — и рисковать, что он свернет ведьме шею. Вероятно. Хотя бы попытается. Все же между явлением сущности и сворачиванием шеи время, конечно, должно было быть. Минуты две-три — самое малое. Быстрее девства никак не лишить, будь ты хоть трижды волшебный оборотень.

И я за эти две минуты могу не добежать. Надо подойти ближе.

Черт с ним, ничего этот оборотень не услышит! Перед ним молодая женщина в голубом блио и с сиськами. Да не слушает он сейчас ничего, кроме того, что между ног висит!

Тихо-тихо, медленно-медленно я переставил одну ногу. Потом вторую. Опять. И опять.

Среди ветвей мелькнуло голубое — платье де Бов. Я перебросил кинжал в левую руку и вытер вспотевшую ладонь.

— …мощи святого Амвросия. Идем, дочь моя, я тебе покажу.

Какого дьявола?! Она не пойдет! Де Бов, твою мать!

Если бы передо мной были не чахлые кустики, а нормальное дерево, я бы побился об него головой. Эта идиотка согласилась! Прощебетала что-то умильное и заковыляла прочь, голубое платье просвечивало сквозь заросли. Хотя бы за оборотнем, а не перед ним. Может, отпрыгнет, если сукин сын вырубить ее попытается. Хотя кто там отпрыгнет. Хромая де Бов? А свиньи летают.

Ну куда ж ты, чтоб тебе пусто было, прешься, дурында?!

Я нырнул в высокую траву и на карачках переполз поляну. Разбойники немытые могут — и я смогу.

Дальше пошло легче. Я скакал от дерева к дереву, как легконогая, мать ее, лань. Не приближаясь к ведьме и не удаляясь. Держал дистанцию. И даже не успел толком запыхаться, когда де Бов завопила: «Марк!», — и я ломанулся через кусты, не разбирая дороги. По поляне катался рычащий и визжащий клубок. Я примерился, ухватил за голубое, выдернул из клубка де Бов, оскаленную и расхристанную, и отбросил в сторону.

Говорил же!

Оборотень зыркнул на меня мутными, налитыми кровью глазами, заурчал и прыгнул. Сукин сын был чертовски быстрым. Увернуться я не успел. Он врезался в меня, как пущенный из требушета камень. Оборотень рычал и лязгал зубами, хрипел и давил так, будто уже меня собирался девства лишить. Кинжал вылетел из рук, я вцепился в проклятую тварь и держал ее, не давая вгрызться мне в лицо. Изо рта у оборотня несло падалью.

— Отбрось его! Я не могу попасть! Отбрось!

Я уперся ногами в твердый живот, напрягся и брыкнул, как кобылица необъезженная. Оборотень взлетел в воздух, кувыркнулся и тяжело шлепнулся в траву, лицо у него вытянулось, из-под вздернувшихся губ встопорщились желтые неровные клыки.

— Арргха! — рванул он когтями дерн. — Рррры!

Да кто бы спорил.

Надо мной что-то пронеслось, пыхнув в лицо горячим воздухом, оборотень взвизгнул, метнулся в сторону и полыхнул зеленым огнем — вместе с приличным куском поляны. Я как был, на заднице, резво пополз назад, не сводя взгляда с пламени, в котором метался и визжал получеловек-полуволк.

— Какого хрена ты его сразу не подожгла?!

— Узел на браслете затянулся. Быстро снять не получилось.

Вот так я и думал. Этого я и ждал. Ладно. Хоть позвала — и то неплохо.

— Ты лес не спалишь?

— Нормально. Дальше не пойдет.

Оборотень свалился, загребая лапами землю, вой перешел в хрип.

Я ткнулся спиной в ноги де Бов.

— Тебе помочь встать?

— Нет, спасибо. Я посижу.

Меня потряхивало. Де Бов неловко опустилась рядом, вытянув левую ногу.

— Ты зачем полполяны подожгла?

— Боялась промазать, била по площадям.

— Он от тебя в пяти шагах был.

Ведьма смущенно хмыкнула, дернула жесткий колосок, но не сорвала, а только обтрепала.

— У меня с рукой тоже не особо. Замаха совсем нет. Перестраховываюсь.

— С левой?

— Ну да.

— С коня упала, что ли? — почему-то ничего другого в голову не пришло.

Глава 8, в которой Марк выполняет служебный долг

Я с трудом разлепил глаза и уставился в белесую муть за окном. Солнца не было видно, только мутный рыхлый кисель, цветом больше всего похожий на нестираное исподнее.

Хотелось пить.

Я встал и в чем мать родила прошлепал к тазику со стоявшим в нем кувшином. Хрен с ним, с умыванием, жизнь дороже. Холодная вода смыла мерзкий привкус перегара во рту. Я постоял, глядя на кувшин, наклонился над тазом и вывернул остаток себе на голову. Стало получше.

Который час вообще? Что это? Утро или день?

Успокоив себя мыслью, что был бы день, Тобиас давно бы меня поднял, я решил, что торопиться некуда. Это утро, раннее утро. Чертово похмелье подняло меня ни свет ни заря. Вон и Лиззи… или не Лиззи… или Эльза… черт, не важно, главное, что еще спит. Я торопливо обтерся и плюхнулся обратно в кровать. Вероятно-Лиззи заворочалась, что-то недовольно забормотала.

— Спи. Рано еще.

Ну что за привычка-то дурацкая — девок в дом тащить? Их же утром девать куда-то нужно. Я приподнялся на локте и перегнулся на другую сторону кровати. Вероятно-Лиззи вчера была весьма миленькой белокурой девицей со вздернутым носиком и круглой звонкой задницей. Но как свидетельствовал опыт, утро таит в себе разочарования. Я осторожно отвернул край одеяла. Лиззи не подвела. Действительно миленько и действительно кругленько. Надо бы как-то половчее спросить, как же все-таки девицу зовут. И где ее можно найти. Потому что где я ее вчера нашел — убейте, не вспомню.

В дверь забарабанили.

— Милорд! Эй, милорд, вставать пора!

— Да! Встаю!

Вероятно-Лиззи пискнула и села в кровати, прикрывая ладошками грудь. Ладошек было мало, груди — много, и получалось так себе. Пейзаж открывался вдохновляющий.

— Милорд!

— Да встаю я!

Ну чтоб тебе…

Я вылез из кровати и потянулся к груде шмотья на полу. Первой мне в руки попала длинная и не слишком чистая рубашка с заплаткой на локте. Так. Не мое.

Лиззи сзади что-то смущенно пискнула. Я не глядя швырнул рубашку за спину. Ну вот что за тупость — теперь-то смущаться? Не пойму. Чего я там не видел?

К тому времени, как я закончил одеваться, Лиззи еще шнуровала платье. По-моему, она вообще не слишком торопилась. Возилась с завязками так, будто в первый раз их видела. Кажется, Лиззи оказалась из тех, кто хотел бы остаться. Жаль. Не повезло. А я-то хотел ее еще в гости позвать. Но если девица в первый же день не торопится уходить, то уже через месяц окажется, что она в тягости. Это мы проходили. Так что я выгреб из кошеля не две, а четыре монеты.

— Мне нечего тебе подарить в благодарность за несравненную ночь. Но возьми хотя бы это. Купи себе ожерелье.

Лиззи зажала деньги в кулачке и присела, изображая подобие реверанса.

— Благодарю, сэр Марк. Вы заглянете сегодня вечером в «Боярышник и омелу»?

Да ни за что. Месяц не покажусь. Терпеть не могу, когда на меня тоскливыми глазами смотрят, будто я последний кусок хлеба украл.

А пару раз даже приворожить пытались. Хорошо, что все это колдовское дерьмо поверху плавало, я его повылавливал и выбросил. А то неделю бы животом маялся.

— Не знаю, милая. У меня много дел.

Я открыл дверь, и Лиззи, алея ушами, торопливо прошмыгнула мимо Тобиаса. Тот посторонился и одобрительно хмыкнул, проводив взглядом носик, волосы и округлости. Главным образом округлости.

— Заходи. Поможешь застегнуться.

Я не Лиззи, сам себе шнурки не затяну.

И денег за ночь телесной любви мне никто не дает. Нет, меня трахают в мозг. Тем и живу.

В приемной уже было людно. Две тетки с корзиной, из которой торчала куриная задница в пышном рыжем пуху. Парень с подбитым глазом и обрезанными тесемками от кошеля на поясе. Зареванная девица в новеньком, но уже обтрепанном платье. И группа мужчин — строгих и серьезных, с той особой значительностью в лицах, которая появляется у людей, осознающих всю глубину постигшей их беды. Словно есть какие-то правила, по которым горе дарует особые права и привилегии. Вот и сейчас я прошел к столу, а мужчины встали и обошли безмолвную очередь. Даже курица перестала квохтать и возиться под тряпкой.

— Добрый день, милорд, — заговорил самый старший, с пушистой бородой, в которой инеем пробивались пряди седины.

Я кивнул. Что-то мне подсказывало, что добрым день только что быть перестал.

— Мы тут собрались и решили к вам идти, в город. Сами мы люди темные, слабые, ничего поделать не можем. А вы о законе печетесь. Вот мы вам и вверяемся. Защитите нас, коль ваша тут сила.

Ты гляди, целую речь подготовил. Что ж у них там стряслось? Явно не пастух корову пропил. Я сделал самое серьезное лицо, какое мог.

— Что случилось?

— Дети пропадают.

Чтоб тебе. Господи, ну почему не корова?!

— Где именно?

— Везде. И в нашей деревне, и в соседских. Шестой вот вчера домой не вернулся.

— Как пропадают? Когда?

— Да уж месяца два тому, как началось. Уходят, кто зачем, и не возвращаются. Томми за земляникой пошел, Джок и Салли гусей к пруду гнали, Сэмми в прятки играл.

— Сам? — я попытался представить себе, как один ребенок играет в прятки.

— Зачем сам? С детьми. Только остальные вернулись, а он нет. Детвора его сначала покликала, потом взрослых позвали. Мужики собрались, топоры-вилы взяли и лес прочесали с факелами. Нигде никого. Как растворился.

Да, было такое, помню. Я тогда стражников давал, чтобы лес прошерстили. Нашли волчью лежку недалеко от деревни, щенную суку убили, волк ушел. Потом еще круг расширили, обнаружили пещеру с разбойничками. Хорошо, в общем, погуляли, с пользой. Вроде как помогло. Народ успокоился, больше на пропажи не жаловались. Хотя, конечно, лес — это вам не церковный зал. Там и волки, и браконьеры, да и заблудиться можно, в конце концов. В лесу детворе не место. Но даже при всем при этом шестеро за два месяца — это много, очень много. Но я был твердо уверен, что все закончилось.

Так я и сказал.

Глава 9, в которой Марк делает открытие

Я приготовился к штурму, но крепость сдалась без боя. Дверь открыла не эта кошмарная саксонка, а заспанная де Бов, замотанная во что-то вроде ярко-зеленой туники с разрезом спереди. Шнуровки не было, и держалась эта штука только на поясе, не то чтобы туго затянутом. На тунике были желтые цветы и птички, а под туникой ничего, кроме самой де Бов, не было. Не такая уж она, пожалуй, и тощая, если приглядеться. Хотя сиськи все же маловаты.

Де Бов зевнула и потерла кулаком правый глаз.

— Ты вообще спишь?

Я отвлекся от птичек — и всего, что под ними. Какое, нахрен, спишь? День на дворе!

— Прошу прощения. Не знал, что потревожу ваш сон. Я могу подождать, когда вы переоденетесь.

— А смысл? — загадочно вопросила де Бов. — Входи.

Она развернулась и скрылась в глубине дома. Ну что ж, если так хочет дама… Я пожал плечами и двинулся за желто-зеленым сигнальным огнем. Де Бов обнаружилась на кухне. Она возилась у шкафчика, доставая какие-то горшочки, связки травок и кружки. Туника выразительно облепила задницу. Я тактично опустил глаза и тут же наткнулся взглядом на голые лодыжки. Сквозь белую кожу над щиколотками просвечивали голубоватые венки. Де Бов переступила с ноги на ногу, потерла ступню, стряхивая прилипший мусор. Ну вот что мне, зажмуриться, что ли?!

— Садись, — де Бов махнула рукой на лавку у стола. — Я сейчас.

Она сыпанула в кружки сухих листьев, залила из кувшина водой, сжала на миг ладонями. Забурлило, из кружек повалил пар.

Интересно, а если она за голову кого-то ухватит, мозги так же вскипятить может?

Де Бов пододвинула одну кружку мне, поставила на стол тарелку с печеньем, мед и соль — очень ровную, очень белую и очень чистую, как первый снег.

— Теперь рассказывай, — она зачерпнула ложкой соль и высыпала в отвар. Я вылупил глаза.

— Вы это солите?!

Не знаю, почему меня так поразило именно это. Я сижу на кухне у ведьмы, собираюсь пить какое-то зелье и, может, рискую бессмертием души. Ну, если вдуматься. Но нет, по-настоящему пугает меня мысль о необходимости пить рассол с печеньем. Идиотизм же.

— Рехнулся? Это сахар, — де Бов пихнула ко мне горшочек. Я осторожно взял ложку. Для сахара эта штука была слишком белой. — Давай, давай, попробуй.

Я колебался.

Да ладно, это же детская шутка. Не будет меня взрослый человек дурить. Или будет? Между прочим, де Бов еще не отпила.

Да какого дьявола! Я рыцарь, а рыцарю неведом страх!

Зажмурившись, я лизнул ложку. Действительно сахар.

Вот так просто, утром на завтрак.

Кажется, насчет финансовых возможностей чернокнижников я здорово ошибался. Зато теперь я точно знаю, почему люди заключают сделку с дьяволом. Если бы мне кто-то лет десять назад сказал, что за проданную душу полагается сахар, я бы колебался минуты две — решал, просить один мешок или все-таки парочку.

Кстати, а из чего отвар вообще? Ладно, неважно. С сахаром я и сушеные жабьи глаза слопаю.

Печенье было в форме звездочек и полумесяцев.

Вкусное.

С орешками.

Я дожевал, запил подостывшим отваром, смахнул с физиономии налипшие крошки. Хватит, пожалуй, жрать, пока задница к лавке не приклеилась. Я сюда не за этим пришел.

Я с сожалением отодвинул тарелку с печеньем.

— Еще раз прошу прощения за ранний визит, но у меня приказ.

— Да, помню. Докладывай, — де Бов приглашающее махнула рукой — той, в которой держала кружку. — Черт. Разлила.

Она потянулась к лежащей на подоконнике тряпке, не достала и досадливо поморщилась. Тряпка дрогнула, медленно поднялась в воздух и плюхнулась на стол — точно на лужу.

— Ну? Я тебя слушаю.

А. Да. Точно.

— Кхм. Крестьяне жалуются, что дети в лесу пропадают.

— Часто?

— Чаще, чем обычно. Один-два за год — это нормально. А тут за пару месяцев шесть человек. Я поначалу был уверен, что это волки. Поднял людей, те прочесали лес.

— Волков нашли?

— Ну да. Потому я и успокоился. К тому же все вроде бы прекратилось.

— А теперь, значит, опять началось, — де Бов задумчиво выколупывала из печенья орешки и складывала их на край тарелки. Привычка у нее такая, что ли — наковырять еды и мозаику из нее выкладывать?

— Вроде как. Сегодня целая делегация пришла. Помочь просили.

А я не знаю, как. Ненавижу это. Самая дерьмовая штука в жизни — беспомощность, чего бы она ни касалась.

Де Бов закончила с одним печеньем и взяла другое.

— Детали помнишь?

— Деревни разные. Друг от друга далековато. Дни разные, к луне не привязаны, — ну да, я тоже учусь. — Пропадали и мальчики, и девочки. Криков в деревне не слышали, похоже, дети просто уходили, и все.

— А может, действительно уходили? Может, в семьях конфликты были?

— А что, могло не быть? — я удивленно посмотрел на де Бов.

Твою мать, это же семья. Где еще быть конфликтам, как не здесь.

— Я имела в виду, серьезные. Может, их обижали, и они решили сбежать.

Ну я же не сбежал.

— Это как ребенка обижать нужно, чтобы он от теплой печки и миски каши в лес к волкам рванул?

— Я просто предположила. Ты действительно считаешь, что это невозможно?

— Уверен, что да. Обычные крестьянские семьи. Ничего хорошего, конечно, но в деревнях везде так. Тогда бы уже вся детвора скопом бежала.

— Может, родители пили?

— А где не пьют?

Когда мой не-папаша винищем нажирался, свиньи в хлеву в дерьмо зарывались — и ничего, жили.

Де Бов удивленно посмотрела на свои руки, отложила раскуроченное печенье и отряхнула ладони.

— Ладно. Если ты так уверен… Сколько было детям лет? Как они выглядели? Что делали до исчезновения? Откуда пропадали?

— Это действительно важно?

— Пока не знаю. Но, думаю, собирать и анализировать информацию разумнее, чем бегать с воплями по лесу. Черт, как ехать-то не хочется, — де Бов потянулась, изгибая спину, и туника обтянула все, что я еще не успел рассмотреть.

Глава 10, в которой Марк вразумляет подчиненных

— Что?!

— Не положено. К допросным листам доступ имеют только шериф, его помощник, судьи и иные лица, властью облеченные, — писарь-монах истово таращил глаза. Ни дать ни взять один из тех святых, что отказывались отречься от веры, а потом были сжигаемы, терзаемы львами или утопляемы. Римляне были те еще забавники.

Де Бов вертела головой, переводя взгляд с меня на монаха и обратно.

Я почувствовал, что краснею. Кровь прилила к лицу, и щеки сделались горячими, как печная заслонка.

— Я. Сказал. Неси. Сюда. Листы.

— Никак не могу, милорд. Не имею права, — развел руками писарь и улыбнулся. Этот мудак отказывался выполнить приказ и улыбался.

Я шагнул вперед и сгреб монашка за грудки. Шея у него была рыхлой и дряблой, как задница старухи. Хотелось заорать и треснуть недоделка башкой об стену.

Чертов писарь. Мой приказ не выполняет чертов распроклятый писарь, который должен подпрыгивать, когда я свистну, и падать наземь, когда хлопну в ладоши.

— Я тут право, и я тут закон.

Меня похлопали по руке — той, которой я держал монашка за глотку. Я посмотрел вниз. Де Бов таращилась на меня своими круглыми глазами.

— Отойди.

— Пусти.

— Нет.

— Ты его придушишь.

— Именно. И следующему будет неповадно.

Как же мне это все обрыдло. Из раза же в раз. Повторять бесконечно, бегать и проверять, орать и пинать, чтобы делали хоть что-нибудь. Как же я ненавижу этих недоделков. Этот мой гребаный возраст и детскую физиономию. Этого распроклятого шерифа, орущего на меня при всех. Этого в задницу трахнутого Роба Малиновку с его гребаной бандой. Дьявол!

А самое поганое было то, что я тоже бы не торопился выполнять приказы сопляка, который даже шайку тупоголовых саксов поймать не может.

Сука!

— Марк. Перестань.

Монашек хрипел, морда у него была пунцовой, как задница после порки.

Я разжал руку. Писарь привалился к стене, беззвучно разевая рот. Де Бов ввинтилась между нами, уперлась в меня спиной.

— Эй. Ты меня слышишь?

Монах судорожно закивал, не сводя с меня взгляда. То-то же.

— Милорд Марк — помощник шерифа. Он может видеть допросные листы. Так?

Монах закивал еще сильнее. Как бы у него голова не отвалилась.

— Милорд Марк хочет видеть допросные листы. Ты их принесешь?

— А…

— А я слепая, не умею читать и буду смотреть в окошко. Ну? Это не противоречит правилам?

— Н-н-н-ееее, — проблеял жирный недоделок.

— Ну так неси! — рявкнул я и сдвинулся вперед, толкая грудью де Бов. Писарь ломанулся в дверь, как святой страстотерпец, за которым голые девицы гонятся. Или даже голые юноши. Быстро, в общем, и вдохновенно.

Мы с де Бов остались вдвоем, в тишине и молчании. В комнате жужжали мухи. За окном тоскливо взревывал осел. Я старался дышать медленно и ровно, сжимая руки в кулаки.

— Тебе надо пить пустырник, — вдруг заявила де Бов.

— Зачем?

— Успокаивает.

«Да иди ты», — хотелось сказать мне. Но я не сказал. Я сказал: «Он должен выполнять приказы».

— И ты полагаешь, что чем громче приказ, тем охотнее его выполнят?

— Я полагаю, что приказ выполнят тем охотнее, чем сильнее пинок.

— Спорный метод.

— Пока никого не подводил. Основа уважения — страх.

Де Бов покосилась так, будто по мне ползла гусеница. Толстая, зеленая и волосатая. Даже отряхнуться захотелось — просто на всякий случай.

— Я ни на кого не кричу. И мои просьбы выполняют. Интересно, почему?

Ага, не кричит. На Паттишалла, например, вообще не кричала. Тихая была и уважительная.

— Потому что ты разорвала на куски дракона?

Де Бов поджала губы и насупилась. Удивительно все же, как люди очевидного не понимают и понимать не хотят.

Вбежал запыхавшийся писарь, прижимая к груди ворох допросных листов.

— Вот все, что было по пропавшим детям, милорд.

— Положи на стол. И пошел вон.

Писарь сгрузил охапку свитков, торопливо поклонился и шмыгнул в дверь.

— Прошу, — я приглашающе махнул рукой. Де Бов взяла свиток, развернула его, прищурилась.

— Да тут же ничего не разобрать.

Я только руками развел. Во-первых, эти листы уже раза три точно выскабливали. Бумага истончилась до полупрозрачности, а через чернила явственно проступали остатки старых записей. А во-вторых, нормальный писарь берет в три раза дороже. В отличие от нашего, дешевенького, который такие каракули наворачивает, что сам потом не может прочесть.

— Вот, что это? — де Бов ткнула пальцем в бумагу. Я подошел, заглянул ей через плечо.

— Вос-пос-пе-ше-ство-вать, — с трудом разобрал я.

— Серьезно? А выглядит так, будто ужа обмакнули в чернила и выпустили на лист. Кстати, кто в своем уме так говорит вообще? Крестьяне? Серьезно?

— Ну, преувеличил парень немного, он это любит. Зато смысл всегда верно передает.

— Воспоспешествовать. Марк, воспоспешествуй мне в поисках нужной информации. Ужас же.

— Нормально. Не обращайте внимания, к этому быстро привыкаешь.

— Вот прямо обнадежил сейчас. Жду не дождусь, когда привыкну к высокому слогу. И записи допросов немало в этом воспоспешествуют.

Де Бов подтащила к окну стул и уселась на него с рукописью в руках. Лицо у нее было напряженным, губы беззвучно шевелились. Я плюхнулся в свое кресло и прикрыл глаза. Де Бов шуршала бумажками, мухи жужжали. Хотелось спать. И есть. Дело шло к обеду, а позавтракал я печеньем. Это очень, очень печально.

— Марк, ответь мне как официальное лицо.

— А?

— Нам обязательно с этими бумажками тут сидеть? Или можно их отсюда забрать?

— Куда, например?

— Например, ко мне.

— Зачем?

— Так, есть одна мысль. Но мне нужна карта.

— У меня есть карта.

Я сдвинул в сторону груду пыльных бумажек и старые ножны. Из них выпал усохший до каменной твердости сухарь. Карта лежала в самом низу, на обратной стороне отпечатался зеленоватый чеканный орнамент, украшавший ножны. Я вытащил ее из завалов и развернул на столе.

Глава 11, в которой Марк изучает карты

Карта у де Бов действительно оказалась что надо. На ней было все. Нортгемптон, Рокингем, деревни, озера и реки. Нет, на моей все это тоже было. Но у де Бов в деревнях были — дома! Насколько я помнил, именно так эти халупы и стояли. И Рокингем был не зеленой кляксой, похожей на раздавленного клопа. Нет, он был темнее и светлее, весь расчерченный синими нитями ручьев и речушек, желтыми лентами дорог и тропинок.

Де Бов развернула этот шедевр на столе, приготовила бумагу, свою красную палочку и зарылась в допросы. Я сидел напротив и тосковал. Сначала разглядывал карту, потом — де Бов, сосредоточенно жующую нижнюю губу. Потом взял красную деревяшку. Я себе магические жезлы как-то иначе представлял. Более… волшебным. А это была обычная лакированная палка, только граненая. И заостренная на конце. Это чтобы кровью подписываться удобно было, что ли?

Острый кончик отломился и покатился по карте, пачкая ее серым.

Черт.

Черт-черт-черт.

Де Бов читала. Первым моим порывом было сунуть палочку поглубже в бумаги и сделать вид, что так и было. Но я рыцарь. Я мужчина. И я отвечаю за свои деяния, хороши они или плохи, мне неведом страх.

А может, под стол бросить и сказать, что де Бов сама уронила?

— Кхм.

— Что? — отвлеклась от пережевывания губы де Бов.

— Вот, — сказал я. — Сломалось.

Когда-то мой не-отец за такую вот хрень лупил меня, как козу шелудивую. Вещи сами собой не ломаются, говорил он. Их ломают. Правильно, в общем, говорил. Но переучить меня так и не смог.

— Сломалось? Ну так заточи, — пожала плечами де Бов и опять уткнулась в бумаги.

— Как?

Лицо де Бов отражало кротость, усталость и истинно христианское смирение.

— Если хочешь, можешь погрызть. Но я бы посоветовала ножом.

Я покрутил палочку в руках, достал кинжал. Лезвие было слишком длинным, и работать им было неудобно. Хрупкая сердцевина все время ломалась, но после нескольких ошибок мне удалось вывести кончик в игольчатое острие. Я положил сильно потерявшую в длине палочку на место, вытер потные руки и с облегчением выдохнул.

В животе забурчало.

Ну мать же твою.

Де Бов оторвалась от очередного допроса и посмотрела на меня.

— Ты есть хочешь?

— Нет, — почему-то ответил я.

В животе опять забурчало — громко и отчетливо.

Сука.

— Слушай, будь другом, сделай пожрать. Посуда в шкафу на верхней полке, еда — в нижней тумбе. Тащи все, что найдешь.

Хозяева потчуют гостя.

Женщина кормит мужчину.

И вообще, тут должна быть служанка! Куда делась эта кошмарная саксонка?

Видимо, что-то из этого отразилось у меня на лице.

— Что? Ну ты же все равно ничего сейчас не делаешь, — вид у де Бов стал озадаченный.

Так. Спокойно. Это не мой дом, не моя жена и не моя сестра. К тому же я действительно ничего сейчас не делаю — не считая того, что ломаю чужие вещи. Не стоит тратить время на глупые споры. И самое главное — жрать-то хочется.

Я подошел к полкам, обозрел стопки разномастных тарелок. Выбрал покрасивее — оловянные, с чеканным узором по краям. Когда я открыл тумбу, мне в лицо пахнуло холодом, как из глубокого колодца. Полезная все-таки в хозяйстве штука — ведьма! Я вытащил на свет божий кусок запеченного мяса, круглый белый хлеб и тушеную капусту. Был еще и кувшин с молоком, но его я решил не замечать. Терпеть не могу эту дрянь. Кто вообще пьет молоко, когда в доме есть вода и сахар?

Капусты было не то чтобы много, и я честно отгреб себе половину. Она была рыжеватой, пахла кисло и остро незнакомыми пряностями. А вот мясо оказалось самым обычным — кусок свинины, густо нашпигованный чесноком. Я оглянулся на де Бов. Она все еще читала, груда развернутых листов медленно, но неуклонно росла. Ну, левая рука-то в любом случае свободна. Я отрезал пару кусков хлеба поровнее, пристроил на них ломти мяса. Вот, это можно и одной рукой брать, не отвлекаясь от чтения.

А прислуга в доме все же нужна!

Пока я запихивался капустой, де Бов дочитала. И доела, кстати говоря. И даже спасибо не сказала.

— Действительно, ничего общего, — глубокомысленно изрекла она. А я говорил! — Давай попробуем с другой стороны. Ты закончил?

Я запихнул в рот последнюю ложку капусты и утрамбовал хлебом. Говорить не получалось, поэтому я просто кивнул. Тарелка взлетела в воздух и с плеском ухнула в таз с водой. Де Бов пихнула мне через стол распотрошенные свитки.

— Диктуй мне основные данные. Пол, возраст, особые приметы, где пропал.

Я вытер руки о штаны.

— По порядку от первой пропажи?

Де Бов задумалась.

— Без разницы, просто дату называй.

— Так. Сейчас. Мэгги, девять лет. Волосы черные, глаза темные. Нет переднего зуба. Пропала у озера…

Де Бов разодрала бумагу на мелкие клочки и теперь торопливо на них корябала той самой красной палочкой. Так вот почему у нее середина пачкалась! Даже обидно как-то. Никакого волшебства. А вообще, удобная штука — не разливается, как чернила, и не пачкается, как уголь. И бумага, кстати, хороша. Плотная, белая, гладкая. Не жалко же человеку такие листы на ерунду тратить.

— … пасли гусей, — отложил я в сторону последний свиток. — И?

Де Бов ловко распихала обрывки по карте, накрыв пострадавшие деревни. На некоторые пришлось по паре обрывков — там, где дети пропадали дважды. А что, может, и стоящая идея. Я обошел стол и встал рядом с де Бов. Господи, ну и почерк! Хуже, чем у моего писаря. Угловатые буквы скакали вразнобой, как кузнечики в траве.

— Это что?

— Где?

— Вот. Бр.

— Брюнет. А бл — блондин. Места мало же, я сокращала.

Я понял! Призвание де Бов — писать секретные донесения. Цены бы ей не было на этом поприще.

Я таращился на карту. Де Бов тоже.

— Ясно, — сказал я. — Есть идеи?

— Ага. Если вот так вот точки соединить, то зайчик получается, — голос у де Бов был унылый, как заупокойная месса.

Вот же глупости. Так и знал, что ерунда выйдет. Не похоже это на зайчика. На хорька похоже.

Глава 12, в которой Марк высказывает мнение о благородных разбойниках

В лесу было душно и сыро, как в кухне, когда там греется чан с водой. Мы брели по рыхлому мху, и шаги получались беззвучными, словно ступаешь босиком по ковру.

— Началось это дерьмо лет пять назад — еще до того, как я в Нортгемптон приехал. В Рокингеме банда завелась — останавливали обозы, грабили купцов, несколько раз на сборщиков налогов напрыгивали. Серьезные, в общем, ребята, на мелочи не разменивались. Но в целом разбойники как разбойники — таких в Англии двенадцать на дюжину. А потом дело веселее пошло. То ли у них новый вожак появился, то ли старому откровение было — не знаю…

Когда мне в первый раз рассказали, что Роб Малиновка называет себя сыном Хереварда — я не поверил. Решил, что Тощий Джок сказок наслушался. Ну или бредит с перепою, тоже возможный вариант. Но после Джока то же самое мне нашептал Карнаухий Хью, потом Везунчик Билли — и тут я начал задумываться. Если все мои информаторы дружно говорят одно и тоже, значит, что-то эдакое действительно носится в воздухе. Дыма без огня не бывает.

И я не ошибся. Дымило знатно. Местные саксы вовсю обсуждали появление очередного народного героя, оборонителя от гнусного норманнского ига. Восхищались подвигами отца и надеялись, что сынок не уступит папаше в ратных подвигах и геройстве.

— А что там геройского? Ну вот что?! Херевард этот козлом трахнутый монастырь спалил и ограбил — в этом геройства, что ли? Еще и врал потом, что вернул все награбленное церкви. Явился ему, дескать, во сне святой Петр, лично дал указание — а Херевард как истовый христианин не мог ослушаться. Ну да, как же! Этого выродка хоть ключами от райских врат по башке лупи — он и медной монеты не отжалеет. Вернул он! Ага, конечно. Читал я монастырские описи, лично списки сверял. Ни одной монеты не вернул, не говоря уже о чем-то более ценном. Все в Данию вывез и там прогулял со всем удовольствием. Ха! Вернул!

Я перевел дух, собираясь с мыслями. От сильных чувств они у меня скакать начинают, как кролики по весне, и это здорово мешает связному изложению.

Ведьма молчала, терпеливо дожидаясь, когда я продолжу. И я продолжил.

— А саксы ведь действительно верят во всю эту чушь. И про монастырь верят, и про борьбу за свободу саксов. Серьезно! Увидеть в разбойнике и убийце освободителя — это насколько тупоголовым нужно быть?! Конечно, они и в сына Хереварда поверили. Хоть бы на пальцах посчитали, идиоты. Чертов Херевард лет сто назад помер — так сколько же его сыну должно быть? Мафусаил он, что ли?! — я злобно пнул некстати подвернувшийся гнилой пень. — Сын Хереварда! Да Робу Малиновке лет и тридцати нет. Хоть бы внуком назвался, что ли. Тупица.

— А ты этого Роба Малиновку, значит, видел, — сразу же выцепила главное ведьма. Вот же черт!

— Ну… да. Доводилось, — уклончиво ответил я, судорожно соображая, как бы половчее увести разговор в сторону. Рассказывать о встрече с Малиновкой я не хотел. Абсолютно и совершенно. — Да какая разница, видел или не видел?! — нашелся наконец я. — Главное, что эта сволочь всем пудрит мозги, а идиоты верят! Объявив себя защитником саксов, сукин сын режет состоятельных путников, но теперь это не грабеж — теперь это борьба против норманнов!

— Значит, саксов Роб не трогает?

— Шутишь? Золото не имеет ни веры, ни национальности.

— А как это согласуется с легендой?

— Да очень просто. Роб заявляет, что все, кого он ограбил, предали свой род, якшаясь с захватчиками.

— Разумно, — хмыкнула ведьма, осторожно перелезая через поваленный ясень. Обойти его мы даже не пытались — по сторонам все так заросло крапивой, что от одного взгляда на это буйство природы задница свербеть начинала. — И что ты делал, чтобы Малиновку поймать?

— Да все! Лес прочесывал, подсадные караваны по тракту пускал, в городе приманки ставил… Не работает! Ничего не работает! Чертовы саксы уходят, как рыба в воду. Я за три года людей в лесу оставил — на целое кладбище хватит.

— Деревенские, я так понимаю, не помогают.

— Помогают? Эти олухи?! Да чертовы саксы предупрждают Малиновку про облавы при каждом удобном случае.

— Неужели настолько радеют о спасении Англии от норманнского ига?

— О кармане они радеют. Малиновка с крестьянами барышом понемногу делится, так они его чуть ли не за ангела господня почитают.

— Попробуй большую сумму предложить. Наверняка кто-нибудь да соблазнится.

— Предлагал. Не взяли. Это же саксы, они как овцы. От стада ни ногой. Каждый понимает — ему же потом с наградой домой возвращаться. И его там встретят.

— Предложи возможность уехать. Пообещай дом в другой деревне.

Я задумался. А это могло сработать. Вполне могло.

— Можно попробовать. Вполне. Халупы у них дешевые, я сам пообещаю покупку оплатить, если Паттишалл твой план одобрит.

— Не мой. Твой. Мне в ваши дела соваться нельзя, так что будь другом, не упоминай об этой нашей беседе.

— Как скажешь, — пожал я плечами.

Не трепаться, если попросили не трепаться — это просто, это я могу. Я вообще неразговорчивый. Но вот почему соваться-то нельзя? Помощь в поимке разбойников и убийц — что плохого?!

Де Бов, наклонив голову, прошла под веткой и любезно приподняла ее для меня. Очень мило. Согнувшись в три погибели, я прополз под растреклятым боярышником, оставив на колючках клок волос.

— Спасибо.

Я понял! Я понял! Паттишалл рожден для жизни в лесу. Мелкая ядовитая пакость. Прыгал бы жертве на загривок и душил, душил…

— …или богатый?

— Что?

— Я говорю, с чего это ты из собственного кармана платить собрался? Ты такой старательный или такой богатый?

— Ни то и ни другое.

— Значит, что-то личное. И что тебе эти разбойники сделали?

И ведь никто же за язык не тянул. Я учтиво улыбнулся и от души пнул подвернувшийся белеющий в траве булыжник. Камень со свистом улетел в кусты.

— Не хочешь — не отвечай.

Можно подумать, ты мне на все вопросы отвечаешь. Хотя не обязательно же рассказывать все. Можно ведь в общем, без деталей.

Глава 13, в которой Марк следует призыву

Де Бов подошла и мягко сжала ладонями мои виски. Руки у нее были холодные, как лапки у лягушки. Де Бов стояла совсем близко, и я впервые заметил, что она пользуется ароматическими притираниями. От черных волос пахло нежно и горько — так пахнут в осеннем саду последние увядающие цветы. Странные благовония, никогда таких не встречал.

Поднявшись на цыпочки, де Бов округлила губы и дунула мне в лицо.

— А теперь? Ты все еще хочешь идти туда, куда шел?

Я постоял, прислушиваясь к себе. Поглядел в одну сторону, в другую, снова прислушался.

— Теперь без разницы. Что ты сделала?

— Заблокировала тебя. Теперь ты не слышишь призыв.

Я помолчал, обдумывая ее слова — ну, те, которые понял. С одной стороны, это, конечно, хорошо. Наваждение, тянувшее меня в сторону, теперь лишилось силы. С другой…

— И как мы теперь найдем нужное место? Ты поведешь?

Де Бов прикусила губу. Мозоль у нее там, что ли? Нельзя же так грызть! Лучше уж ногти, они хоть отрастают.

— Не смогу. Кажется, я здорово промахнулась насчет той дряни, что прячется в лесу. Я ее просто не слышу. Тут, видишь ли, какая проблема… Я полностью иммунна к большинству ментальных воздействий. Локализовать эманации я тоже не могу — они теряются в белом шуме от кромлеха. Фонит тут так, что голова трещит…

Не знаю, что у меня стало с лицом, но де Бов заткнулась и виновато улыбнулась:

— Извини. Ты останавливай, когда я непонятное говорю. Я попробую по-другому.

— Да уж попробуй!

— Хорошо. Представь… представь… что ты по запаху ищешь цветущий яблоневый сад.

О да, конечно. Именно сад. Не кабак, чтобы пожрать, а цветущий сад. Женщины, мать их…

— Представил.

— Отлично. Ты ищешь сад, и самое простое, что ты можешь сделать — это следовать на запах. Чем он сильнее, чем сад ближе. Правильно?

— Ну, правильно.

— Хорошо. А теперь представь, что ты этот яблоневый сад ищешь в густом дыму по колено в навозе. Вот это и есть тот самый фон, о котором я говорю. Эманации — колебания маны… магической силы любой природы, их генерируют и природные объекты, и артефакты. Достаточно сильные эманации полностью заглушают и маскируют незначительные проявления — что мы, собственно говоря, и имеем. Помнишь каменный круг к западу от города? Он создает очень, очень мощное излучение — и он слишком близко.

Ведьма замолчала, давая мне время переварить информацию. Вот что мне в де Бов нравилось — она не торопила с ответом. И я сполна воспользовался ее любезностью. Опершись спиной о дерево, я медленно и усердно крутил в голове объяснение, рассматривая его так и эдак. Если отбросить в сторону все, что требовало перевода с колдовского на христианский… получалось вполне логично. И вполне однозначно.

— Значит, без меня ты этих сволочей не найдешь?

Гордыня и тщеславие… Грех, я знаю. Но до чего приятный! На втором месте после прелюбодеяния. Прелюбодеяние — мой любимчик.

— Значит, да. Пока что все именно так. Но если ты хочешь, мы можем вернуться и все-таки взять стражников. Если к тому времени призыв не затухнет…

— Не надо! Снимай блокаду. Я воспоспешествую поискам.

Де Бов взяла меня за лицо. Боже, как же это приятно — холодные руки в жару. Вдруг захотелось, чтобы она сунула мне ладони за шиворот. Я просто-таки ощущал прохладное прикосновение к горячему распаренному телу… Ощутил и представил. Фу, дрянь! Потное, жаркое, липкое, запах этот! Да от меня же воняет, как от конской задницы!

— Не дергайся, я не делаю ничего плохого, — терпеливо вздохнула да Бов.

— Да при чем тут это!

Вот дьявол. И не объяснишь ведь, в чем дело. Ну не рассказывать же леди про потное исподнее, в самом-то деле.

Медленно, чуть касаясь пальцами, де Бов погладила меня по вискам и убрала руки. Я повернулся и зашагал налево.

Сначала я заметил запах. Странный. Что-то неуловимо-сладкое, наводящее на мысли о кухне, взбитом креме, мягком сдобном тесте. Этот аромат висел в воздухе, легкий и почти незаметный, и я никак не мог понять, откуда он берется. Наверное, это было какое-то растение. Цветы. Где-то в лесу распустились цветы. Никогда не слышал, чтобы цветы так пахли.

А я ведь знаю этот запах. Я вспомнил его. Наша кухарка пекла булочки — маленькие и мяконькие, они лежали на листе, тесно прижавшись одна к одной, как крольчата в норе. Их мазали медом, и он таял, впитывался в золотую корочку, стекал на пальцы. Сестрички. Мать почему-то называла эти булочки сестричками. Глупое название. А сейчас мы будем есть сестричек. Кто вообще такое придумывает, он здоровый или как?

Подумать только, какой красивый лес. Никогда раньше не замечал. Удивительный оттенок зелени, яркий и нежный. Кажется, листва светится, как изумруд в солнечных лучах. И мох. Голубоватый, мягкий. Бархатный. У мамы было такое платье. Бархатное. Мягкое. Его было приятно гладить. А еще на нем можно было рисовать. Если провести пальцем против ворса, оставался темный след. Я рисовал на подоле — домики, лошадей, рыцарей. Интересно, как выглядели те рыцари? Наверное, квадрат на двух палочках, и горшок шлема сверху. И меч. Ну что за рыцарь без меча! А потом я все это стирал. Проводил рукой, и бархат снова становился гладким и зеленым, как вода в затянутом ряской пруду. Интересно, а на мхе можно рисовать? Кто-то пробовал рисовать на мхе? Нужно попробовать. Когда я закончу, обязательно что-нибудь нарисую. Красивый мох. Интересно, почему мох не растет в домах? Можно было бы рисовать на стенах.

Как же тут пахнет. Лес тонет в этом запахе. Наверное, тут кто-то живет. Где-то неподалеку дом. Хозяйка с утра замесила тесто и поставила его у печи. Наша кухарка так делала. Тесто дышало, возилось в кадушке, поднимало чистое белое полотенце. Отец не любил ходить на кухню, а я любил. Там хорошо пахло. Тесто мягкое и теплое, нежное — будто живое. Хозяйка достала его и испекла булочки. Они почти готовы. Если идти быстрее, можно успеть. Булочки должны быть горячими, такими, чтобы мед таял. Сладкие горячие сестрички. Отличное название, мне нравится! Но нужно идти быстрее. Если булочки остынут, это совсем не то. Сестрички не должны ждать.

Глава 14, в которой Марк находит домик в лесу

Чертовы ветки. Мешают ходить. Надо прислать людей, пускай вырубят тут все ветки. Я буду приходить сюда каждый день. Какое чудесное место этот лес, почему я раньше этого не видел? Вот только есть хочется. Ужасно хочется есть. Просто живот сводит от голода. Нужно идти на звуки свирели. Вон туда, мимо лещины, и дальше, вглубь леса. Там кто-то играет на свирели. Это праздник. Я знаю. Там праздник. Жареное мясо, вино и сладкие булочки. Люблю праздники. Всем весело, все улыбаются, и никто не ссорится. Люблю, когда все улыбаются. А когда кричат, не люблю. Не хочу. Не буду возвращаться. Куда? Зачем? Пошел ты в жопу, Паттишалл, на других ори, сморчок сушеный. Не буду возвращаться. Тут лучше. Тут красиво — зеленое все, листья, цветы. И запах, как дома, на кухне. Не хочу домой. В жопу папашу. Пускай с братцами моими нянчится, единоутробными. Годфри Денфорд мне не отец. Пусть только сунется сюда — пришибу нахер старого козла. Это мой дом, не его. Это меня тут ждут! Ты не мой отец. И не пастух. Это тебя, Годфри Денфорд, старый хрен, пастух в стогу мамаше заделал. И то долго уговаривала. А у меня другой. И в жопу эти ваши венчания, какая нахер разница, что там бубнит священник, пять минут бормотания, что это меняет? Ну вас всех нахер! С криками, с венчаниями, с правилами. Не буду. Не хочу. Не пойду туда. И вы сюда не ходите. Тут хорошо. Тут праздник. Вот оно. Я дошел. Вот оно. Дом — именно такой, как я думал, я знал, что он такой, всегда, с детства знал. Замок со шпилями, с большим залом, в котором собираются гости, смеются и поют песни. Настоящий замок, как у короля, потому что мой отец не пастух, а принц, ну, может быть, герцог, это мой замок, и я в нем хозяин. Хозяйка проводит меня в пиршественную залу. Какая она красивая. Как мама. Она вышла замуж за моего настоящего отца, и теперь я буду жить в замке и…

— Марк.

Что? Где? Где?! Верни это! Верни, чертова мелкая сучка!

— Марк!

Не надо. Не хочу. Не надо… Я сильно, до боли потер руками лицо. Реальность медленно проступала из морока, как кладбищенский крест из тумана.

Воняло. Из открытой двери воняло, как летом из сральни. Густой, гнилой, мерзостный дух. Истуканом застывшая на пороге женщина таращилась на меня широко распахнутыми немигающими глазами. Тяжелое, одутловатое лицо, прелые потные складки на шее. Это же… Она же…

— Что? Что это?

Передо мной была кривая, перекошенная хижина. Щели в гнилых бревнах законопачены бурым мхом, в единственном крошечном окне — тусклая пленка бычьего пузыря.

— Реальность. Вот так вот оно все на самом деле.

Да. Вот так вот. На самом деле — никаких замков. Только сральня.

Я был весь мокрый и пыхтел, как бык во время случки. Бежал я сюда, что ли? Как эта хромоножка за мной вообще поспевала?

Де Бов потащила меня в сторону и толкнула к лежащему у стены бревну.

— Посиди пока тут, подыши, а я в дом пойду в дом, посмотрю что там. Может, кто-то еще жив.

Я сел. Свалился, как кукла, у которой обрезали нитки. Во рту еще стоял привкус приторной медовой сладости. Может, кто-то и жив. На самом деле я в это не верил. Нихрена не верил. По-моему, де Бов тоже — но ведьма права. Поглядеть нужно. Вот только не нужно ей в такое место одной ходить.

— Я с тобой. Сейчас встану. Погоди.

— Да сиди ты, спринтер. Дыши воздухом.

Опираясь о стену, де Бов проковыляла мимо застывшей у порога женщины и вошла в дом.

— Нет. Стой! Я уже иду.

Мотая головой, как вдребезги пьяный, я тяжело поднялся, упираясь ладонью в стену. Видения еще мелькали передо мной, яркие, словно рисунки в церковной книге. Мать. Булочки. Папаша. Замок... Дерьмо. Какое же, мать твою, дерьмо. Хуже было бы только обделаться. Или лучше? Что я вообще нес? Что ведьма слышала?

Вот дерьмо.

В бочке у крыльца обнаружилась вода. Вроде бы обычная. Чистая. Глубоко вдохнув, я сунул голову в бочку. Терпел так долго, как мог — до звона в ушах. Когда я вынырнул, фыркая и отплевываясь, де Бов уже вышла из хижины. Лицо у нее было… лицо было…

— Живых нет?

— Никого. Кроме хозяев, — де Бов неуклюже привалилась к стене, некрасиво скривив рот. Ведьма моргала — часто и неровно, словно ей пылью в глаза сыпануло. Нужно было что-то сказать. Вот только я понятия не имел, что именно. Поэтому я просто пошел к дому.

— Не заходи.

— Так плохо?

— Пиздец.

Одна часть меня была поражена тем, что леди использует такие ужасные слова. Другая… другая уже понимала, почему слова именно такие. Едва не задев плечом окаменевшую хозяйку, я вошел.

В хижине царил полумрак, густой, как гороховая похлебка. Пришлось остановиться у порога, дожидаясь, когда в глазах перестанет плясать радуга. Зрение постепенно прояснялось, и передо мной проступала из сумрака низкая комнатушка, крохотная, как просторный гроб. Хижина под потолок была завалена хламом. Сломанный лемех, черенки от лопат, старые треснутые горшки, кучи тряпья, кости и черепа — овечьи, собачьи, крысиные. В этом хаосе абсолютно терялся малорослый, тщедушный хозяин дома. Он застыл возле закопченного очага, вскинув в руках остро заточенный топор. Из приоткрытого рта на реденькую бороденку бежала слюна. Я подошел поближе и наклонился к топору, разглядывая бурые пятна. Мда. Это точно не живица.

В грубом каменном круге теплился слабый огонек, на котором лениво побулькивал котелок, распространяя густой аромат мясной похлебки. Я приподнял крышку. Заглянул. Опустил крышку, отошел к стене и проблевался.

Да. Точно. Пиздец.

В полу за очагом обнаружился люк в подпол. Натертое металлическое кольцо блестело в тусклом свете, как новенькое. Присев на корточки, я потянулся к нему.

— Не советую.

Я поднял голову. В дверях стояла де Бов, ее длинная черная тень протянулась через всю комнату на стену.

— Ты там была?

— Заглянула. Это ледник.

Я убрал руку, вытер ее о штанину. Рука тряслась.

Что это такое? Я не про магию, к черту магию. Вот это вот все — как это возможно? Я ведь не неженка. Не какой-то там придворный хлыщ, который кровь только из носа видел. Во Франции всякое бывало — но вот это вот… Не знаю. Не понимаю.

Глава 15, в которой Марк рассказывает секрет

За порогом светило солнце, щебетали птицы, трепетали листья на ветру. Отец Гуго говорил, что мир есть Бог, а Бог есть сострадание. Не знаю. По-моему, мир — ужасно равнодушная штука. Да и Бог, пожалуй, тоже. Что бы ни происходило — всем плевать.

Я помог де Бов спуститься с крыльца и довел до бревна.

— Ты не сможешь идти.

Черт. Нихрена не помню, как я ее сюда тащил. Хорошо, если не волоком.

— Смогу. Надо только потуже перевязать, сустав зафиксировать, — поморщившись, ведьма вытянула больную ногу.

Можно было бы сходить в дом, там куча тряпья, вяжи — не хочу… Я вспомнил рубашечку. Нет, нахер. Отступив за угол, я задрал котту и отчекрыжил ножом подол нижней сорочки. Годится, если не привередничать.

— На ногу или поверх штанины?

— Давай сюда. Я сама, — чуть отодвинулась де Бов.

Это она зря. У меня даже в мыслях не было ничего непристойного. Не здесь и не сейчас.

— Я просто перевяжу.

— Я знаю. Просто… — де Бов замялась, расковыривая грязными пальцами кору дерева. — Моя нога — не самое привлекательное зрелище.

Ах, вот оно что. Ну да, конечно. Женщины.

— Подумаешь, немного шрамов. Не страшно. У меня такого добра сколько хочешь.

— Марк. Дай мне.

Пожав плечами, я отдал ведьме обрезки подола и повернулся спиной. Сзади зашуршало. Ведь не затянет же нормально. Как пить дать не затянет, как только тронемся с места, повязка сползет.

— Готово. Можешь поворачиваться, — подала сзади голос де Бов. — Я должна тебе новую рубашку.

— Да иди ты.

Мы сидели на бревне, почти соприкасаясь плечами. От де Бов пахло потом, благовониями и немного дымом. Наверное, потому, что в хижине здорово надымлено было.

Надо было начать разговор, но я понятия не имел, как. Я не силен в разговорах. Раздумывая, как подступиться к вопросу, я молчал, сопел и крошил в пыль кусок колючей грязной коры. Но ничего стоящего в голову не приходило, и я рубанул напрямую.

— Я много болтал?

— Когда? — повернулась де Бов. На щеке у нее опухала глубокая ссадина. Надо же, а я не заметил.

— Когда мы через лес шли.

— Изрядно, — криво улыбнулась ведьма. — Не думай об этом. Нормальная реакция на ментальное давление, так все делают.

— И что именно я рассказывал?

— В основном ерунду всякую. Восхищался пейзажами, про сестричек болтал, про праздники. Говорю же тебе — забудь.

Я бессильно ткнулся затылком в стену. Ну вот как получить конкретную информацию — но спросить так, чтобы человек не понял, о чем именно спрашивают? Будь я половчее в куртуазных беседах, наверняка бы что-нибудь придумал что-нибудь эдакое. Но сейчас в голову лезло только прямое: «А я рассказывал, что я бастард?». Такое спросить — все равно что на грудь мишень повесить. Не самое разумное решение.

— А я… я говорил об отце? — наконец-то извернулся я.

— О котором из?

Вот. Вот оно. Черт. Черт. Дьявол. Сука-сука-сука. Что же теперь делать? Что делать?!

Нахрена я вообще поперся в этот гребаный лес?!

Я втянул воздух через сжатые зубы и попытался улыбнуться — как можно небрежнее, конечно. Подумаешь, бастард. Это же такая мелочь, право слово! Совершенно не стоит внимания.

— То есть ты знаешь, что я… что мой отец…

— Не Денфорд, а принц. Да, ты рассказывал.

Да какой нахер принц…

— Не совсем. То есть, совсем не. Не хочу ничего плохого сказать про свою мать, но я совершенно не представляю, с чего бы вдруг принц… Да и не было тогда никаких принцев, ни Жоффруа, ни Гильом не дожили! — Выдвинув последний аргумент, я наконец-то осознал, что несу полную чушь, сделал нечеловеческое усилие и заткнулся. В голове было пусто, как кошеле после пьянки. Чертовы умные слова заканчиваются быстрее, чем деньги.

Я попытался еще раз:

— Леди де Бов… Вильгельмина… Я хотел вас попросить. Мы, то есть семейство Денфорд… Репутация моей матери… Если кто-то узнает…

— Ты рехнулся? — оборвала мои бесплодные потуги ведьма. — Я не собираюсь ничего никому рассказывать. Все, что было в лесу, остается в лесу.

— Клянешься?

— Если тебе так спокойнее — да.

Охренеть. Женщина поклялась хранить тайну. Ну, теперь-то точно все в порядке, могу не беспокоиться.

— Слушай, об этом правда никто не знает. Ни одна живая душа, кроме отца и матери. Даже я поначалу не знал.

— Да поняла я, поняла. У вас тут с внебрачными связями строго, я в курсе, можешь не объяснять.

— Если кто-то… если Паттишалл…

— Репутации Денфордов конец, твоей репутации конец, и Паттишалл тебя окончательно затрахает. Так?

— В общих чертах.

Кора закончилась, и я отодрал новую полосу.

— Марк, раз уж мы все равно говорим… Будет очень грубо спросить, кто твой настоящий отец?

Да, мать твою. Будет очень грубо. Хотя какая теперь нахер разница.

— Не знаю. Отца, то есть сэра Годфри, король Генрих призвал сначала во Францию, потом в Ирландию, бунт подавлять… В Ирландии он, по слухам, и пал в бою. Моя мать надела траур, но роль скорбящей вдовы ей подходила слабо. Когда сэр Годфри вернулся, его ждал сюрприз.

Вот такая она, семейная жизнь. Все только и ждут, когда ты сдохнешь, чтобы с разгону в жито сигануть. Слезами обливаться, любимого мужа оплакивать? Хер вам! Гребаные священные узы брака. Хотя, наверное, сэр Годфри тоже аквитанок потрахивал. Он не спешил, а она и не ждала. Просто-таки семейная идиллия, мать ее.

— Возможно, у твоей матери были причины.

Ага. К примеру, свербеж в причинном месте. Даже если ты не любишь мужа — прояви уважение! И не прыгай в постель с тем, чье имя потом нельзя сыну назвать.

— Возможно, были. Но мне насрать.

К глубокому моему удивлению, де Бов заткнулась. Я уж думал, она до ночи палочкой в этом дерьме ковыряться будет. Де Бов поднялась, медленно перенесла вес на левую ногу и сделала пару неуверенных шагов.

— Жить можно. Отдышался? Можем возвращаться?

А какого хрена. Раз уж у нас такой откровенный разговор пошел…

Глава 16, в которой Марк режет зелень

Сливки Колючке было нельзя, вот только Колючка этого не знала. Она упорно карабкалась по моей штанине, с колен подтягивалась на стол, болтая в воздухе короткими лапами, и с разбегу ныряла в тарелку. Я вытаскивал этот клочок меха из пирога, отряхивал, ставил на пол. И все начиналось сначала.

— Паттишалл отказал. Причем сразу. Даже слушать не стал, — я примерился к пирогу, выбирая место, куда ткнуть ложкой. Справа крема вроде побольше было.

Колючка уже лезла по штанине.

— И почему отказал? Что не так? — Вильгельмина обернулась от кухонного стола, держа на весу окровавленные руки. Ни дать ни взять палач, прервавший допрос для любезной беседы.

— Сказал, что это только развратит крестьян.

На самом деле Паттишалл сказал, конечно, по-другому. «Только в твою голову, Денфорд, могла прийти такая бессмысленная идея! Я не слышал большей глупости! Покупать крестьянам дома — что за бред! Ты не способен думать даже на шаг вперед!» Визжал, как боров.

Колючка, дрыгая ногами, заползла на стол.

— Не поняла. Ты же предлагал осведомителю дом, а не участие в содомитской оргии.

— Ну, я тоже сначала не понял, — подпустил загадочности я. Открытие того стоило. Действительно стоило. В общем, ради этого-то я и пришел. Я должен был кому-то рассказать, пока меня не разорвало к чертям! Но торопиться тут было ни к чему. Нет, тут была нужна интрига!

Колючка набрала разгон для прыжка, но я перехватил ее в полете и опустил на пол.

— Не томи, — кровь сохла на руках у Вилл, темнея на глазах.

— В общем, вчера этот гребаный Роб Малиновка потряс еще одного сборщика налогов. На этот раз, к счастью, без трупов. Как шериф вопил! Ты бы слышала. Голуби с крыши падали. А потом он написал королю письмо. И оставил его на столе сохнуть, — я неторопливо откусил пирог и замолчал. Говорить с набитым ртом — верх невоспитанности. Если, конечно, не хочешь заплевать собеседника с головы до ног. Это каждый знает!

Колючка полезла по штанине вверх.

— Денфорд!

— М-м-м-м?

— Ты это специально!

— М-м-м-м!

— Жуй быстрее и рассказывай!

— Не называй меня Денфорд. Терпеть не могу. Как на службе, — я запил пирог сладким ягодным отваром. — И убери свою кошку. Есть же невозможно.

— Пока вроде неплохо справляешься, — Вилл покосилась на пирог, ущербный, как луна в третьей четверти. Моя вина, каюсь.

— Я не обедал! — Колючка возникла на столе, неумолимая, как божья кара. — Вилл! Сделай с этим что-нибудь!

— Кис-кис-кис, — заворковала гроза драконов и поджигательница оборотней, отрезая кусок свиной печенки. — Иди сюда, девочка! Колючка, кис-кис!

Котенок заметался по столу, вступив передними лапами в крем, тоскливо заверещал и вдруг шагнул с краю — так, словно собирался пройтись по воздуху. Я едва успел подставить ладонь. Ложка загрохотала по полу, а Колючка, вытаращив бессмысленные серые глаза, рвалась и загребала пустоту растопыренными лапами. Я осторожно поставил ее на пол. Задрав короткий толстый хвост, блохастая дура рванула к куску печени и, урча, потащила его под стол, оставляя за собой густой кровавый след.

— Ну? Теперь ты готов поделиться со мной откровением?

Я поднял ложку, подул на нее и вытер об штаны. Годится.

— Я зашел к шерифу и увидел, что в комнате его нет. А на столе лежит письмо. Совсем свеженькое, песочком присыпанное. Ни одной кляксы, ни одной помарочки.

— Денфорд!

— Марк. Я настаиваю.

— Упырь ты, а не Марк!

Видел я упыря у Вилл в книжке. Уродец тот еще.

— Я не обижаюсь. Женщины чувствительны и невоздержанны. Так вот. Ни одной кляксы, ни одной помарочки. Очень мне стало интересно, кому это наш господин Паттишалл пишет — сам, лично, собственной благородной рукой. Подошел я поближе и прочитал, — подцепив пальцем кляксу крема, я аккуратно слизал ее. Вилл, прикусив губу, ждала, но смотрела крайне неодобрительно. Как бы она в меня тем ножом, что в печени торчит, не бросила. Я заторопился. — В послании написано о том, что одолели Нортгемптон разбойники. Никакой просто жизни нет. Ужасная банда, никак не справиться. Кстати, чтобы ты знала — их вообще человек десять.

— О!

— Да. Скот угоняют, людей убивают, казну грабят. Сейчас вот вообще немыслимое совершили — перехватили на тракте мытаря, забрали налог с двух деревень. И сумму Паттишалл указал. Хорошая такая сумма, большая. А я как раз сегодня с утра сборщика налогов опрашивал. И старост деревенских. И знаешь что?

— Неужели? — Вилл округлила глаза в веселом удивлении. — Вот затейник!

Ну молодец же! Быстро соображает, хоть и женщина.

— Ага. Паттишалл в докладе завысил сумму почти в два раза.

Я старался быть сдержанным. Такое вот насмешливое равнодушие, чтобы сразу всем понятно было, что если кого тут и задели, то точно не меня. У Паттишалла здорово получается. У меня, как оказалось, не очень.

— Нет, ты поняла?! В два раза! А я-то, дурак, понять никак не могу, чего ж это шайка занюханных вилланов такая неуловимая. Вот раз за разом же, раз за разом — как головой о стену! А оказывается, Паттишалл под это дело казну втихаря разворовывает! Наверняка же в обслуге имеется кто-то из знакомцев Малиновки. Возможно, Паттишалл его туда и пристроил. Сейчас, все, что от нашего уважаемого шерифа требуется, — это погромче разговаривать, обсуждая планы. Чтобы мимо нужных ушей не пролетело. В результате Малиновка отлично знает, когда облава и где засада, а я только людей зря под стрелы посылаю.

Вот так-то. Все это время шериф имел меня, как деревенского дурня. Пока я жилы рвал и людей на смерть гнал, этот обмудок государевы деньги под себя подгребал — а потом меня же об эти бесконечные провалы мордой возил, как щенка по дерьму. Денфорд тупица, Денфорд нихера не может, Денфорд никчемный олух... Сука!

Вилл покачала головой, посмотрела на свои руки и пошла к тазу.

— И что ты будешь теперь делать?

Я вдохнул и медленно выдохнул, разжимая кулаки. Когда я по-настоящему злюсь, то соображаю паршиво, но ответ на этот вопрос был ясен и полному идиоту.

Глава 17, в которой Марк спешит на помощь

Эта дурища все время хихикала. И ладно бы пьяная была — нет, трезвая. Краснела и хихикала, и отпихивала мои руки. Ну вот зачем в спальню идти, если ты раздеваться стесняешься? Можно было бы, конечно, просто юбку задрать и время на глупости не тратить, но, как говорил Гюнтер, в общении с женщинами главное — терпение и настойчивость. Честь рыцаря не должна быть посрамлена! Если рыцарь не удовлетворил женщину в постели, то хрен он собачий, а не рыцарь! А Гюнтер дело знал туго. Специалист был! Так что я старался. Ну и на сиськи посмотреть хотелось, не без этого. Выдающиеся у этой дурищи были сиськи. Котта по швам трещала.

— Какая ты сладкая, Дженни, — бормотал я, целуя девицу в не слишком чистую шею и нашаривая рукой завязки на рубашке. — Так бы и съел.

— Я не Дженни, я Энни, — хихикнула дурища.

Да какая, нахрен, разница?!

В дверь постучали. Не-Дженни отпрыгнула от меня так, будто я огнем дохнул. Розовенькая вся, мягонькая, белокурые волосы по плечам рассыпались. Дура дурой, но до чего же хороша!

— Сэр Марк! Милорд!

Тобиас. Ну что ж так некстати!

— Чего тебе? — я ухватил не-Дженни за рукав и подтащил к себе. Она не слишком сопротивлялась. Даже, пожалуй, наоборот. Цель была близка. Последний узел, последний гребаный узелок остался!

— Сэр Марк, вам послание!

Чтоб тебе. Да что ж этому плюгавому недомерку не спится-то? Ночь на дворе.

— Подожди минутку, — шепнул я в розовое ушко. Конечно, дура хихикнула. Вот кто бы сомневался.

Я открыл дверь

— Ну, давай, — и Тобиас протянул мне записку. Очень маленькую и очень беленькую. Уже разворачивая ее, я знал, что увижу — кривые угловатые буквы, прыгающие по строчке вверх-вниз, как дети, играющие в чехарду.

«Мне нужна помощь. Срочно. Не говори никому, куда едешь».

Я аккуратно свернул записку.

— Когда принесли?

С этого дурня станется еще пивка попить и кухарок потискать, а только потом ко мне идти.

— Да вот только что, сударь. Мальчонка какой-то. Я сначала подумал, что ерунда, а потом раскумекал — ну не мальчонка же писал, а грамотный человек. Значит, дело серьезное. И я вот сразу к вам.

— Да. Молодец, Тобиас.

Черт. Черт-черт-черт. Спокойно-спокойно-спокойно.

Внимание, вопрос. С чем не может справиться ведьма, которая справилась с драконом?

Мать твою!

— Дженни, поди сюда. Вот тебе подарок, держи. Я обязательно завтра тебя найду, — я ободряюще похлопал переставшую наконец хихикать дурочку по тугому заду.

— Я не Дженни…

— Да, конечно. Прости. До завтра, Дженни.

Я выпихнул озадаченную блондинку за порог.

— Так, Тобиас, давай доспех. Да завязывай ты быстрее, что ты возишься, как баба на сносях! Меч! Где гребаный меч? Седлай коня!

Ночью? Срочно?! Никому не говорить? Твою мать!

— Куда же вы по темноте-то, милорд?

— Не твоего ума дело!

— А если шериф спросить изволят?

— Правду говори. Не знаешь! Я сам потом доложу.

Галопом я не гнал только потому, что нихера не видел. Распроклятые улицы тянулись и тянулись, и дернул же Вилл черт поселиться хрен знает где, можно же было в замке, шериф же предлагал! Какого хера я, идиот, радовался, что от начальства подальше? Получил подальше, придурок?!

В окне у Вилл горел свет. Я забарабанил в дверь.

— Да не шуми ты! — Вилл дернула меня в комнату, как фермер репку из земли. — Тихо!

Целая. Вроде целая. Черт. Гребаный распроклятый дьявол.

— Что случилось?!

— Не ори!

— Да ну? Меня из постели среди ночи выдергивают, и я не должен орать?!

Ну не про Дженни же ей говорить.

— Извини. Мне тут больше некого просить. Мог бы написать, что не приедешь.

А я, значит, мог не приехать?! Ну просто день охренительных открытий, мать его за ногу!

— Может, расскажешь, что случилось? Ну, раз уж я здесь.

Вилл отступила к стене, вгрызаясь в губу. Вот что за привычка-то дурацкая, взрослый же человек!

— Это между нами.

Ох ты. Убила она кого-то ненароком, что ли? Тоже мне, великое дело.

— Хорошо.

— Поклянись.

— Клянусь именем господним. Или мне кровью расписаться где-то надо, как у вас, колдунов, положено?

— Нет. Слушай, если хоть кто-то узнает, меня отсюда вышибут нахрен. Я серьезно говорю.

— Я нем как могила.

— Мне нужно проследить за одним человеком. Прямо сейчас.

— Ладно, пошли.

— Это не в городе. Мы поедем в Рокингем.

Что? Куда? Какого хрена?!

Когда Вилл сказала, что собирается за кем-то следить, я подумал о мужчине. Молодая женщина, вполне привлекательная — если, конечно, кому-то нравятся худые брюнетки. Естественно, у нее должен быть любовник. Не то чтобы я одобрял блуд, но я понимаю разницу между нормальным человеком и монахом. Плоть слаба, и всех нас искушает дьявол. Не вижу ничего дурного в том, чтобы поддаться соблазну — особенно если при этом ни у кого рога не вырастают. Но следить за мужчиной в Рокингеме — это было слишком даже для ведьмы.

— Кого ты собираешься искать в Рокингеме?

— По дороге расскажу. Как думаешь, мы сможем ехать за кем-то ночью так, чтобы нас не было слышно?

— Сможем. Тащи дерюгу — всю, что есть. Отсюда следить будем или от Рокингема?

— От Рокингема.

— Тогда захвати сумку. В нее тряпки запихаем.

На улице сверчки трещали, как полоумные. Казалось, от их стрекота звезды на небе дрожат. Вилл ехала молча, ссутулившись в седле. Я тоже молчал. Пожалуй, стоило порадоваться, что в этот раз мы едем в Рокингем не для того, чтобы очередную страхолюдину искать. Приятное, мать его, разнообразие. Но со страхолюдинами хотя бы понятно все было. Ну, более-менее. Что происходит сейчас, я не понимал абсолютно. И мне это совсем не нравилось.

Сонный стражник на воротах высунулся было из караулки, но увидел меня и от вопросов воздержался. Хорошо быть начальником!

Брусчатка кончилась, копыта глухо ударяли в спекшийся глинозем.

Глава 18, в которой Марк узнает правду

Плюхнувшись рядом с Вилл, я оперся спиной о дерево. На нем, кажется, были колючки, но мне было похрен. Тот редкий случай, когда доспехи — это действительно удобно.

Вилл помолчала, подбирая слова, потом глубоко вздохнула:

— Раз уж я втягиваю тебя в это дерьмо, думаю, ты имеешь полное право знать… Но то, что я тебе скажу, должно оставаться только между нами! Если ты разболтаешь, мне крышка.

— Клянусь девой Марией и всеми святыми, что сохраню твою тайну, — я торжественно осенил себя крестным знамением и только потом сообразил, что в присутствии ведьмы это поступок не самый уместный. В этот раз Вилл не вспыхнула адским пламенем, но кто знает, кто знает… Впредь нужно быть осторожнее.

— Просто для ясности, — очень серьезно поглядела на меня Вилл. — Мне действительно нельзя это рассказывать, .

— Да понял я, понял. Буду молчать даже под пытками. Выкладывай, — я устроился поудобнее, приготовившись выслушать историю несчастной любви. И даже заранее изобразил лицом глубокое сочувствие.

— Значит, так… — сосредоточенно нахмурилась Вилл. — Как же тебе объяснить-то… Представь себе корзину с клубками шерсти.

— Что?!

— Не ори. Мы в засаде или где? Представь себе корзину с клубками.

— Зачем?

— Да представляй ты, мать твою!

— Ладно, ладно, не ори. Представил.

И я действительно представил. Раз уж Вилл так настаивала, почему бы и нет? Круглая корзина из ивовой лозы, в ней разноцветная шерсть, и игла вязальная воткнута.

— Все клубки соприкасаются. Вот так, — Вилл сжала кулаки и поднесла их друг к другу. Руки у нее были белые и маленькие, как у ребенка. — А теперь представь, что внутри каждого клубка кто-то живет.

— Запросто. Моль.

У матери была шерсть, там завелась моль. Я помню. Все сожрала и все засрала. И паутины наплела — гадостной и липкой.

— Хорошо. Пускай моль. Чтобы перейти из одного клубка в другой, моль должна проделать ход.

— Должна, — пожал плечами я. Ну да, должна — и что? Мы сюда о рукоделье разговаривать приехали или любовника подозрительного за жопу прихватить?

— Видишь вон тот каменный круг? — Вилл махнула рукой в сторону кромлеха. — Это дыра. А я — в некотором роде моль. Как, собственно, и те, кто их этого круга скоро появится.

Я влетел в эту информацию, как баран в каменную стену. Дыра. Моль. Клубки. Проход через дыру. Моль. Круг — проход. Я никогда не умел быстро думать, но сейчас я очень, очень старался.

Вилл терпеливо ждала.

Вилл нездешняя. Она прибыла… из каменного круга. А круг на земле. Значит… Значит… Точно! Конечно же! Я идиот. Я самый тупой идиот из всех идиотов. Я ведь сто раз слышал эти сказки!

— Ты из холма! — торжественно провозгласил я.

— Откуда?! — вытаращилась на меня Вилл.

Мда. Не такой реакции я ожидал.

— Ты сид. Из холма, — уже менее уверенно повторил я. — Народ холмов, бессмертные колдуны.

Про неземную красоту женщин-сидов я решил не упоминать. Ну приврали сказочники и приврали, что уж теперь.

Несколько секунд Вилл молча на меня пялилась, а потом раздраженно замотала головой.

— Нет! Нет. Какие холмы, какие сиды?! Я говорю о множественности миров!

Миров действительно было много. Может, сотни, может, тысячи, а может, и бесчисленное количество. Когда-то очень давно народ Вильгельмины научился ходить между ними, открывая врата.

— Этот каменный круг, — тыкнула пальцем Вилл, — портал. Он соединяет твой мир и мой. Где-то под Эймсбери есть кромлех, открывающий путь в птичий мир. Там нет ни людей, ни животных, только ящерицы и птицы. Ну и масса полезных ископаемых, в чем и заключается основное преимущество. Птицами сейчас никого не удивишь.

Между мирами можно путешествовать. Переходить из одного клубка в другой по цепочке до тех пор, пока не попадешь в нужный. Все равно как из Англии в Святую Землю ехать — из Англии во Францию, из Франции в Италию, из Италии в Грецию… И только потом уже на Константинополь.

— Ты ведь меня понимаешь? — прикусила губу Вилл.

Клубки. Я уже видел их, круглые и разноцветные: в каждом земля, на земле — трава и деревья, сверху намотаны голубые нити неба. И дыры. Дыры, через которые можно проходить. От одного неба к другому, от этой земли к той.

Я поверил сразу. Может, потому, что это было слишком бессмысленно для вранья. Даже моя идея про сидов была лучше. А может, потому, что это была Вилл. Как-то уж так получилось, что я ей верил.

— Да. Я понимаю.

— Ты спрашивал, что за дерьмо тут творится. Ну вот. Это из-за портала. В местах переходов высвобождается огромное количество маны… Магической силы, — тут же на всякий случай перевела Вилл. — Такое излучение, да еще и на ограниченной площади, не может не приводить ко всяческому дерьму. В вашем мире мало людей, чувствительных к магии, но те, кто чувствительны, начинают… как бы это сказать… Дуреть. Мощный неконтролируемый поток силы вызывает трансформацию сознания. Способности усиливаются, а мозги ложатся в дрейф. Черт, не могу объяснить. Гребаный словарный запас! Ладно, давай на примерах. Оборотня помнишь?

Я кивнул. Хер тут забудешь.

— Полгода назад это был обычный мужичок с некоторой склонностью к магии трансформации. Может, сильнее становился, когда сильно пугался, а может, бородавки на носу пропадали, если симпатичную девушку видел. Но это был самый. Обычный. Мужик. Но открыли портал — и он начал меняться. Сначала немного, потом больше и больше. Конечную стадию трансформации ты видел. Парочка эта в лесу. На что угодно готова поспорить, что это были два мелких деревенских колдуна. Забились в лес поглубже, травками приторговывали: от живота, от прыщей, от нестоячки. Ну, может, зайцев и белок призывом приманивали. Но открыли портал — и зов попер аж до деревень. А с зайцами этим ребятам стало уже неинтересно. Все время так, понимаешь? Это как… дождь! Все, что в земле сидело — прорастет и заколосится.

Я обдумал.

— Понятно. И ради чего все это? Зачем вам понадобилось открывать проход?

Глава 19, в которой Марк берет на себя ответственность

Телега тащилась, как похоронные дроги. Всадники приглушенно ругались, шпыняли возницу и передавали друг другу что-то вроде бурдюка, только очень маленького. Странная хреновина отсвечивала в лунном свете металлом.

На что угодно спорю, что в этом бурдюке не вода.

Везет же некоторым.

— Так что мы делаем? — склонился я к Вильгельмине.

— Едем следом.

— Это сейчас. А потом? Может, поделишься планами?

Обязательно информацию вот так вот, кусками выдавать, как монеты нищему?

— Не знаю. Зависит от того, куда приедем.

— Так это я тебе прямо сейчас скажу. В пригород.

Если бы к воротам ехали, влево бы не повернули. По этой дороге только в ханыжники на окраине добраться можно.

— Ясно.

Вилл опять замолчала, спрятавшись в капюшон, как совенок — в дупло. Да что такое-то! Как секреты свои на меня вывалить, так вот она, а как нормально стратегию набросать, так не допросишься.

— Слушай, если не хочешь рассказывать — бог с тобой, не надо. Но ты хотя бы в общих чертах объясни, что к чему!

А то прирежу кого не того — ходи потом, извиняйся.

Ссутулившись в седле, Вилл скорбно шмыгнула носом.

— Я сделала глупость.

Ну, это бывает. Это не страшно. Все делают глупости, главное — не попадаться.

— А если точнее?

— В университете был один парень, Манси. Мы с ним дружили.

О! Все-таки парень! Я так и знал! Женщин нельзя подпускать к мужчинам, от этого только проблемы.

— После универа Манси пропал надолго, опять появился… — покаянным голосом продолжала Вилл. — Знаешь, такой вот человек-пунктир. Вроде бы и хорошие отношения, но какие-то мимолетные. Блеснуло-погасло, блеснуло-погасло. Когда меня проклятьем накрыло, и я без работы осталась, Манси мне здорово помог. Заказы подгонял, денег несколько раз занял. А когда мне предложили это место, попросил об одолжении.

Я хмыкнул. Не-папаша говаривал: нельзя подпускать людей ближе, чем на длину меча, тогда они не смогут ударить. Никогда мне эта позиция не нравилась, но старый хрен все же был прав. Стоит расслабиться и размякнуть — и тебя тут же отымеют. Дерьмовый мир. Дерьмовые миры.

Я бы таких мудаков за яйца подвешивал.

— Манси вечно за какие-то странные идеи хватался. Надеялся разбогатеть. Сам понимаешь, чем это все обычно заканчивалось.

Ага. Понимаю. Но это все равно не оправдание.

— В общем, Манси задолжал много денег одним очень нехорошим людям. Занял на очередной свой проект и прогорел.

Ну-ну. И пошел к женщине просить о помощи. Молодец парень!

— Поскольку долг вернуть Манси не мог, то предложил другой вариант. Отработать. Я как раз получила эту должность, и Манси попросил меня пропустить через круг немного, скажем так, неучтенного товара. Ничего серьезного — так, мелкая контрабанда. Мы договаривались, что будет три ходки. Все три груза я проверила — Манси действительно вез ерунду: драгоценности, алкоголь, неучтенные артефакты и зелья, вполне безобидные. Афродизиаки, средства для повышения потенции, немножко защитных амулетов. Никаких ядов, никакого оружия. Заказ Манси выполнил, меня поблагодарил, и мы мирно расстались. Но сегодня кто-то второй раз открывает круг без меня, но моим ключом.

— Ты что, дала Мани ключ от ворот?! — охренел от такой дремучей наивности я.

— Не Мани, а Манси.

— Неважно. Ты дала этому уроду ключ?!

— Не то чтобы дала… Но я не прятала схему. Когда я рисовала знак, Манси стоял прямо за спиной. Если поднатужился, вполне мог запомнить.

— Отлично. Просто отлично.

Вот и доверяй после этого людям.

— Что будет, если кто-то твою… небрежность обнаружит?

— Уволят.

Я тихонько выдохнул. Слава тебе, господи. То есть плохо, конечно, но лучше уж без должности, чем без головы.

— Так давай прикончим этих недоносков по-быстрому, пока они до города не доехали. Утром стража найдет трупы, я повешу убийство на разбойников — и все, никаких проблем.

— Денфорд! — аж задохнулась от возмущения Вилл.

Ну что опять-то?!

— Во-первых, так нельзя. Что значит — убить по-быстрому?! Нужно сначала разобраться! А во-вторых, я не могу! Ты что, думаешь, я тут творю все, что хочу?

Вообще-то да. Так я и думаю.

— Я же тебе сказала про браслет. Как я объясню, что использовала боевое заклинание без причины?

Да, точно. Браслет же!

— Тогда я прикончу их сам. Никакой магии, только старая добрая сталь.

— Нет!

— Почему?!

— Потому что нельзя убивать людей без причины!

— Этот Монти тебя пои… обманул!

Орать шепотом было странно, но я уже привыкал.

— И что его, убить за это, что ли?! Тебе не кажется, что наказание несоразмерно проступку?

— Нет, не кажется! Твой Манси — подлец и предатель, а с предателями разговаривать не о чем!

— Нет. Я так не могу, — покачала головой Вилл. — И кстати, так, для информации — Манси среди этих людей вообще нет. Если ты их тут прирежешь, мы никогда и ни в чем не разберемся.

А вот в этом смысл был.

— Уговорила. Давай разбираться. Эй! — внезапно дошло до меня. — Если среди этих парней нет Манси, значит, этот мудак отдал твой ключ кому-то еще!

Пусть только мне этот сукин сын попадется. Я не чувствительная девица, жалеть не буду. Тебе, недоделку, помогли, а ты в спину бьешь. За такое яйца откручивают.

Телега, скрипя и громыхая, проехала мимо первых хлипких развалюх. Я придержал коня. Потерять эту процессию на узкой улочке нельзя, а значит, пыхтеть нашим таинственным незнакомцам в спину никакой необходимости нет.

— Сейчас твои контрабандисты доедут до нужного дома. Что делаем дальше? — в сто первый раз повторил я вопрос.

— По ситуации. Мне очень хотелось бы зайти в этот дом и побеседовать с его обитателями.

— Договорились. Зайдем и побеседуем, — я поправил на перевязи меч.

Телега свернула за угол, и грохот стих. Мы остановились. Спрыгнув с коня, я поспешно сунул Вилл повод.

Глава 20, в которой Марк демонстрирует высокое искусство убеждения

Перебежал улицу, я заглянул в окно. Двое сортировали мешки, третий, тот самый щуплый недомерок, что-то писал в тонкой книжке. Да раз плюнуть.

Вилл, которая до окна не доставала, мялась у меня за спиной и грызла губу.

— Все нормально, там только трое. На пять минут дел, — я ободряюще похлопал ее по плечу.

Вилл криво улыбнулась, судорожно дернув ртом. Я мужественно выпрямился.

— Не переживай.

И пнул ногой хлипкую дверь. Можно было бы сначала кинжалом крючок снять, щелей в досках хватало, но так было красивее. Гвозди выскочили из рассохшегося дерева, скоба зазвенела по полу, и дверь, с грохотом врезавшись в стену, пошла на обратный ход. Я отбил ее плечом и влетел в темный коридор. Над головой, чуть сзади, сразу же вспыхнул зеленоватый огонек, освещая комнату.

— Марк!

Первый обитатель дома вылетел из комнаты с мечом в руках. Пока олух щурился, пытаясь привыкнуть к полумраку, я сходу рубанул его по плечу и тут же добавил плашмя в голову. Нападающий качнулся и начал заваливаться на меня, я пихнул его в сторону — как раз под ноги следующему. Противник запнулся, теряя равновесие, неловко тыкнул клинком куда-то вбок. В ноги ему, вращаясь, влетел табурет, раздался сухой костяной треск, и сукин сын с воплем покатился по полу, цепляясь за узловатую коленку.

Спасибо, Вилл.

Я наступил на меч и пнул лежащего сапогом в висок. На втором этаже кто-то испуганно орал, по лестнице уже грохотали шаги. Твою мать, в доме не трое! Не трое!

Вилл вывернулась слева — грамотно, не под меч, вскинула руки. Вода из бочки взлетела в воздух, рассыпаясь на капли, тут же твердеющие и наливающиеся матовой белизной. Град хлестнул темноту, сверху завопили, кто-то кубарем покатился по лестнице, яростно матерясь. Я перепрыгнул через него и махнул мечом, перерубая следующему противнику ноги. Еще один свалился мне на плечи, замахнулся ножом и вдруг застыл, изумленно вытаращив глаза. Я перехватил его руку и шарахнул прыгуна спиной о стену. Бедняга булькнул и тихонько сполз с меня на пол. Только плащ, сука, порвал. Хороший был плащ, в прошлом месяце только купил! Я пнул мудака в живот.

— Новый плащ, сволочь! Новый! — и добавил по почкам.

Вот и беседуй со всякими уродами.

Я оглянулся. Обитатели негостеприимного дома, воя и матерясь, корчились на полу. Вилл так и стояла, раскинув руки, будто собиралась броситься мне на шею. Или придушить. По выражению лица понять было трудно.

— Денфорд! Я же просила!

— Что?! С ними можно разговаривать! Эй, ты, болезный, — я прихватил за шкирку мужичка с разрубленной голенью. — Говорить можешь?

— Су-у-у-ука-а-а-а! Чтоб ты сдох, ублюдок!

— Вот видишь! Говорит! — я прицельно пнул умника в колено. От ублюдка слышу.

— Марк!

— Да ладно тебе! Как мы их!

— Ты серьезно?! — Вилл обвела тоскливым взглядом разгромленную комнату.

Конечно, да! Пятерых сходу положили! Менестрели обделались бы от восторга!

— Здорово же получилось!

Я радовался, как дурак прянику, и Вилл наконец неуверенно улыбнулась в ответ. Криво, правда, но лучше так, чем никак.

— Ну, в общем, да. Неплохо.

— Неплохо? Неплохо?! Нам нужно потренироваться. Все эти твои штучки — мне надо привыкнуть. Серьезно. С толку сбивает. Нет, град этот, табуретка — вся замечательно, мне очень понравилось. Но из колеи, знаешь ли, выбивает. Когда сработаемся, намного лучше будет, — я понял, что меня несет, и попробовал заткнуться, но азарт клокотал внутри и требовал выхода. Рядом тускло поблескивала градина. Я поднял ледяной ком, обтер о плащ и провел по пылающему лицу. Холодные струйки воды потекли за шиворот. — Кстати, там, на втором этаже, какой-то тощий хмырь должен быть. И он совершенно целый. Все как ты и хотела.

— О да. Как я хотела. Именно так.

— Не придирайся.

И все-таки Вилл понравилось. Ей точно понравилось.

Лед таял, растекаясь лужицами, и мешался с кровью. Молча покачав головой, Вилл двинулась на свет свечи, осторожно ступая по усыпанному градом полу. Я подхватил ее под локоть, чтобы не поскользнулась, наклонился к самому уху.

— Слушай, добавь еще зелени.

— Зачем?

— Мы произведем неизгладимое впечатление.

Зеленоватый свет делал Вилл похожей на лежалого покойника. Наверняка я выглядел не лучше, да еще и в кровище перемазался. Они нам все скажут! Выложат правду на блюдечке!

Вилл пожала плечами, и воздух над нами заискрился мертвенными болотными огоньками.

— Так?

— Отлично!

В комнате никого не было. То есть вообще никого. И второй двери не было тоже. Я подивился было могучей магии, а потом догадался — и пнул стол. Ответом мне был высокий, почти девичий визг.

— Вылезешь или помочь?

— Скажите, что не тронете!

Ну ты подумай. Он мне условия ставит.

Примерившись, я пнул стол еще раз.

— Все! Хватит! Хватит! Я вылезаю!

Сначала показались щегольские крашеные сапоги, потом затянутая в синее сукно задница. Наконец тощий недоделок вылез целиком и поднялся, отряхивая коленки.

— Вилл! Убери своего громилу! Я тебе все объясню!

А вот и Монти! Привет-привет!

— Марк, подожди.

Ну вот кто так делает на допросе? Какое, мать твою, подожди?! Мы ж только начали!

Тяжко вздохнув, я нехотя разжал кулак.

— Слушай, это не то, что ты думаешь, — зачастил недомерок, бочком отползая по стенке. Смазливый чернявый крысеныш, скользкий даже на вид. Терпеть не могу таких. — Вилл, я не хотел, правда. У меня просто не было выбора. Они узнали, что я знаю формулу. Они меня заставили. Я ничего не мог сделать.

Ну да, ну да. Вот так вот сами и узнали. Какие проницательные «они»!

— Допустим, — нахмурилась Вилл. — Но почему ты не обратился ко мне? Я бы тебя прикрыла

— Ты не понимаешь. Это… это такие люди… Ты бы ничего не смогла сделать. Они бы тебя убили. Вилл, ты же понимаешь… После того ранения ты не вполне…

— Да, я не вполне. Допустим. Я не вполне! Но я могла бы попросить о помощи! Ребята из ударного отряда раскатали бы твоих таинственных злодеев в лепешку.

Глава 21, в которой Марк пытается не орать

Вилл поставила на стол две кружки. На одной был нарисован красный цветок, больше всего похожий на помесь вишни и капусты. На другой красовалась толстая пестрая птица. В жизни такого монстра не видел, и слава тебе, господи. Это не птица, это кабан в перьях.

— Зачем ты это покупаешь?

— У тебя претензии к моему художественному вкусу?

— Нет, ну что ты, — я подцепил ближайшую кружку, щедро сыпанул сахара и зазвенел ложкой о толстые глиняные стенки. — Просто интересно.

— Народные промыслы. Примитивизм как отказ от усложненных, искусственных форм. Наивный и прекрасный мир фольклора.

— Деньги лишние?

— Типа того. Ну посмотри, ведь прелесть же! — Вилл ткнула мне в нос свою вишневую капусту.

— Да. Прелесть.

Кошмар. Даже я лучше рисую. Какая сука ей это впарила? Найду живописца — руки оторву.

— Как-то неискренне ты это говоришь. Не от души.

Хм. Да неужели.

Вилл помолчала, нервно сцепила пальцы.

— Марк, мне нужно с тобой поговорить.

О господи. Адам, куда подевалось яблоко? Ной, у меня есть новости. Иов, сюрприз! Есть фразы, от которых нельзя ждать добра.

Вообще.

Абсолютно.

— Говори, — обреченно вздохнул я.

— Не то чтобы я предъявляла тебе претензии, наоборот, я очень благодарна за помощь, ты многое для меня сделал…

— Короче.

— Ладно. Короче. Какого хрена, Денфорд? Что это было? Мы договаривались, что просто зайдем и зададим вопросы. Какого дьявола ты вместо «здравствуйте» вынес дверь?!

— И что? Они были преступниками.

— Тогда мы не были в этом уверены!

— Серьезно?! Люди проходят через твой круг втайне, никого не предупреждая. Люди провозят то, что им не разрешали провозить. Люди складывают это у себя дома. И кто же они такие? Странствующие монахи?!

— А если этих людей всего лишь попросили отвезти груз по определенному адресу? И они понятия не имели, что именно везут?

— Тогда какого дьявола они бросились на меня с оружием?!

— Потому что ты высадил дверь и ворвался в дом с мечом!

— Если ты была против, зачем пошла туда вслед за мной?!

— А что мне было делать? Ждать, пока тебя на крыльцо по кускам выкинут?

— Я бы справился!

— Да, конечно!

Мы злобно таращились друг на друга через стол, как два кота перед дракой.

— Какая разница, кем они могли быть? Они были преступниками, и мы это выяснили!

— О да! Одному свернули шею, двоих покалечили. А если бы это были обычные слуги? Как бы ты себя чувствовал?!

— Усталым! — грохнул я кружкой о стол. Глина треснула, и малиновый отвар тонкой струйкой потек мне на пальцы.

Ох. Черт. Я же несильно ударил.

Нелепая птица укоризненно смотрела на меня круглым синим глазом.

Вилл молча бросила через стол тряпку. Соорудив из нее плотину, я запрудил липкий ручей и попытался зажать ладонью трещину.

— Давай сюда. Я выброшу, — протянула руку Вилл. Я сидел с этой несчастной чашкой как дурак, с пальцев капала розовая вода.

— А ты ее не заколдуешь?

— Проще выбросить. Я посуду хреново чиню. Минусы узкой специализации. — Вилл выплеснула остатки отвара и с силой швырнула чашку в корзину для мусора. В плетеные стенки ударили осколки.

— Держи, — поставила Вилл передо мной другую чашку, ровного и скучного болотного цвета.

— Скажи мне, у какого гончара ты брала посуду. Я куплю такую же.

— Да хрен с ней. Ты прав, дурацкий был рисунок, — Вилл хмурилась. От этого у нее на лбу у нее проступали две морщинки — одна короткая и одна длинная.

— Нормальный. Красивая птица, честно.

— Ага, с перьями.

Я чувствовал себя виноватым, и это было дерьмовое чувство. Мне нужно было что-то сделать. Прямо сейчас. Немедленно. Склеить эту гребаную чашку. Купить новую. Купить пять новых. Швырнуть в стену вторую чашку — с уродским вишневым цветком. Что-нибудь.

Ну мать же твою. Какого хрена этот мудак лепит такие хрупкие чашки? Чуть стукнешь — и пополам разваливается. Завтра найду этого сукина сына. Найду и весь товар ему об голову переколочу. Сволочь.

— Хорошо, — медленно выдохнул я. — Ладно. Ты недовольна результатом. И что бы ты сделала на моем месте?

Вилл села напротив меня, положила на стол сцепленные руки.

— Проследила бы за домом подольше. Собрала информацию.

— Выяснила, что двое из пяти — слуги, которые, вероятно, ни в чем не замешаны… Отлично. И что дальше?

— Дальше… Постучала бы в дверь и представилась.

Несколько секунд я таращился на Вилл, осознавая весь безграничный идиотизм этого плана.

— Ты… прости… что?

— Представилась бы. Если слуги поймут, что я не грабитель, а страж закона, они не будут участвовать в стычке.

— А если преступники поймут, что ты страж закона, они поднимутся на второй этаж и нашпигуют тебя арбалетными болтами!

Только полный идиот любезно предупреждает врага о нападении. Идиот и самоубийца.

— Я же не говорю, что это более безопасный вариант. Я говорю, что он более правильный.

— Более правильный — это и есть более безопасный!

— Я сюда шла не для того, чтобы свою безопасность обеспечивать! Хотела бы спокойной жизни — научилась бы вышивать гладью!

— Вот лучше и научилась бы! — схватился за новую чашку я, но опомнился и аккуратненько отодвинул в сторону. — Много ты чужой безопасности наобеспечиваешь, если сама подохнешь!

Идеалистка, мать твою. Сэр Персиваль в сияющих доспехах.

У деда моего старший брат был. Весь в идеалах и убеждениях, как дворовый пес в блохах. Отправился в Крестовый поход и помер на корабле от поноса, так и не доплыв до Святой земли. Тело благородного сэра Раймунда выбросили в море, а его младший брат унаследовал титул и земли.

Будешь сражаться за идею — останешься, как дурак, с идеей. Могилы нет, а идея есть.

Вилл смотрела на меня в упор, прикусив губу.

— Это твой выбор — пожал плечами я. — Если уж ты дожила до своих лет и все еще дышишь — наверное, знаешь, что делаешь.

Глава 22, в которой Марк ищет сапог

— Милорд! Милорд Денфорд!

Тощая старуха в обтрепанном пуховом платке кинулась под копыта коню и вцепилась мне в штанину. Ворон загарцевал, и я натянул поводья одной рукой, второй отдирая от ноги взбесившуюся бабу.

— Чего тебе? Пошла прочь!

— Сэр Марк! Милостивец вы наш!

Ого. Милостивец. Драпать нужно, и срочно, пока просить не начала. Если тебя с порога милостивцем величают, это не к добру.

— Пусти стремя! Пошла вон!

— Милорд! Защитник вы наш! — заблажила чертова баба, волочась за мной по улице, как хвост за бычьей задницей. — Оборонитель!

Вокруг начала собираться толпа.

Я сжал зубы и изобразил на перекошенной роже милостивую улыбку.

— Чего тебе, женщина?

— Куры дохнут! Давеча пять, а до того еще десяток! Скоро все полягут!

Да где ж вы беретесь, придурошные? Полнолуние неделю как миновало!

— Я тебе что, куриный лекарь?! Пошла прочь! — я тронулся с места в надежде, что старуха не побежит следом. Седины идут рука об руку с телесной слабостью.

— Так не болеют они, милорд! Зверь их ест! — настырная карга трусила за конем так резво, что было очевидно — нет, к ней седины пришли в одиночестве. Слабость отстала сильно, лет так на двадцать.

— Заплати крысолову!

— Так если бы крыса! Чудо какое-то мохнатое. И я видела, и дети. Бурое, с глазищами, так и скачет, так и скачет!

Да уж. Небывалый зверь. Бурый и с глазищами.

— Ты что, не знаешь, что с лисами делают? Ступай прочь и не задерживай!

Я наконец-то особенно удачно брыкнул ногой, дурная баба выпустила мою штанину, и я пришпорил Ворона. Бегство позор, но отступление — стратегия.

— Мило-о-о-о-орд! Подожди-и-и-ите!— неслось мне в спину.

А вот хрен тебе.

Дверь была приоткрыта. Я на всякий случай сначала постучал, потом заглянул.

— Вилл?

В глубине дома что-то загрохотало. Я решил считать это приглашением и вошел.

— Ты что делаешь? Помочь?

Грохотать я тоже могу. Что-то, а это у меня получается.

— Помогальщиков тут как раз и не хватает.

Саксонка выперлась из кухни и перекрыла коридор наглухо, как чоп в бочке. Вот кого надо на ворота ставить, а не олухов моих полудохлых. Враг не пройдет! И друг не пройдет. И вообще никто не пройдет, потому что нечего тут всяким шастать.

Ну что за день. Откуда повылезли все эти мерзкие бабы?

— Чем болтать, лучше бы госпоже помогла.

— Госпожа сама справляется. А без дела под ногами путаться я не обучена, — служанка презрительно поджала губы. — Может, откушаете чего, пока госпожу ждете? Вы же тут все время… кушаете.

Вот же сука скаредная. Я сжал кулаки. Разжал. Глубоко вдохнул.

— Нет, благодарю. Ступай, занимайся, чем занималась.

Хрен я у тебя из рук миску возьму. Ты же в нее плюнешь.

Саксонка переступила с ноги на ногу, ее могучие груди колыхнулись.

— Я вот сейчас в кухне прибираюсь, полы мою. Так представляете, какой-то паршивец плошку с медом перевернул, засохло все так, что не отдерешь. Может быть, гость какой? Перевернул и не сказал, так и оставил за столом валяться. Госпожа, конечно, радушна — но у некоторых же совершенно совести нет.

Подумаешь, там того меду было ложки две, не больше! И не оставлял я плошку, а просто забыл.

— Это твоя работа, женщина. Или мне тебя пожалеть?

Служанка фыркнула, смерила меня полным отвращения взглядом и удалилась на кухню, презрительно покачивая необъятной задницей.

И за что она меня так не любит? Что я ей сделал?

Из сумрака нежилых комнат опять загрохотало. «Твою гребаную мать!» — выкрикнул высокий женский голос, и что-то хрустнуло.

Да что она делает? Шкаф двигает? Дверь навешивает? Пришибло ее этим шкафом, что ли?

— Вилл, ты цела? Не трогай там ничего! Я сам!

В каминном зале какой-то придурок передвинул стол. Конечно, я врубился в него с разбегу, и дальше захромал, ругаясь под нос и потирая бедро. Два колченогих на один дом — это уж точно перебор.

И почему не открыть ставни? Ну не живешь ты в этой комнате, так что? Обязательно ее в склеп превращать?

В спальне царил хаос. У меня, конечно, тоже бардак бывает, но Вилл меня обошла вчистую. У меня вещи только на полу валяются, у нее же висели в воздухе. Остановившись на пороге, я проводил взглядом проплывающий мимо сапог.

— Что у тебя творится?

Преклонившая колени у сундука Вилл дернулась и звонко треснулась головой об откинутую крышку. Сапог резко вильнул, чуть не засадив мне каблуком в глаз.

— Денфорд! Тебе обязательно подкрадываться?

— Шутишь? Я в доспехах, у меня подошвы гвоздями подбиты, и я тебе кричал!

— Я не слышала. Проходи, садись, — парящее барахло разошлось, как воды в море египетском, освобождая проход к кровати.

— Что тут происходит? — я откинул одеяло и примостился на краешек. Котта была не то чтобы грязная, но седло — это вам не золотой трон. Дремлющая на подушке Колючка, завидев свободные колени, встрепенулась и пошла на штурм, победно задрав хвост. Глаза у нее были круглые и бессмысленные, серые, как речная галька.

— Собираюсь. Где чертов второй сапог? Все перерыла. Ты не видел, куда я сунула эту дрянь?

Я задумался. Что-то такое вспоминалось. Плавало на краю сознания. Сапог. Сапог… Я снял Колючку с колен.

— Сейчас.

Опустившись на четвереньки, я сунул руку под шкаф.

— Там нет, я смотрела.

— Да погоди ты.

Ладонь натыкалась только на пыль, обрывки бумажек и желуди, которые так любила гонять Колючка. Желудей было много. Очень много. Будущая, мать его, дубовая роща. Все. Хватит. Больше не буду эту дрянь из лесу таскать. А служанку гнать надо отсюда к хренам собачьим. Убирает она! Полы моет! Да я лучше убрать могу!

Я лег на живот и просунул руку поглубже. Пальцы наткнулись на мягкую кожу. Потянув, я выволок покрытый слоем пыли сапог. Из голенища выкатился одинокий желудь.

— Вот. Держи.

— Ух ты! — Вилл отобрала у меня сапог и села на пол, опершись спиной о сундук. — Как он там оказался?

Глава 23, в которой Марк узнает неприятные новости

Только сейчас до меня дошло, что одета Вилл очень странно. Свободного покроя штаны, вязаная кофта в облипку, куртка со множеством нашивок… В Англии такое не носят.

— Как уезжаешь?!

— Обычно. Черт. Мне уже нужно одетой быть. Кучу времени с этими гребаными поисками потеряла.

— Куда? Зачем?!

Манси. Сука. Так я и знал. Так и знал! Все из-за этого гребаного недоделка! Ну нахрена я женщину послушал?! Придушить надо было гаденыша и в лесу прикопать. Нет мудака — нет проблем!

— Вызывают, — натянув на ногу сапог, Вилл начала сосредоточенно затягивать шнуровку. — В четыре часа с той стороны меня транспорт ждать будет. Пока соберусь, пока доеду…

— Зачем вызывают? — усилием воли понизил голос я.

— Ну не на танцы же. В тридцать седьмом секторе прорыв. Поганое место, там постоянно какой-то дерьмо случается. Всех боевых магов, кто рядом был, уже согнали, а нас только собирают. Подай-ка мне амулеты. Вон те браслеты, с камешками, — не отвлекаясь от шнуровки, Вилл махнула рукой в сторону этажерки.

Металлические цепочки были теплыми и на ощупь напоминали согревшуюся на солнце змею. Я сжал их в кулаке. Граненые камни впились в ладонь.

— Ты по-человечески объяснить можешь?

— Так я и объясняю! — затянув наконец-то шнурки, Вилл подошла к столу и начала выгребать из шкатулки то ли монетки, то ли медальоны, торопливо сортируя их на кучки. Прядь волос падала ей на лицо, и Вилл все время сдувала ее, отбрасывая в сторону. Прядь падала обратно. — Очередная порция дряни из сектора тридцать семь прорвалась через портал. Местных магов уже задействовали, теперь набирают подкрепление. Как думаешь, десятка хватит? Нет, возьму штук пятнадцать. Не помешает.

Я ухватил ее за локоть, развернул к себе.

— Стоп. Остановись. Я тебя не понимаю. Объясни нормально.

Вилл скосила глаза на упавший поперек лица локон, подула и раздраженно потерла лицо кулаком с зажатыми в нем монетками. Я сам убрал эту злополучную прядку ей за ухо и притер Вилл к столу.

— Ну? Я жду. Не выпущу тебя отсюда, пока не услышу ответа.

— О боже, — закатила глаза Вилл. — Ты что, мой папочка?

Видимо, на моем лице отразилось что-то неоднозначное, потому что Вилл перестала изображать святого Себастьяна, пронзенного стрелами.

— Ладно, ладно, не нужно испепелять меня взглядом! Если ты отпустишь мою руку, я все объясню.

— О. Извини, — я разжал пальцы, и Вилл тут же потерла кулаком предплечье. — Да я же легонечко!

— Ну да, конечно. Нежен, как майский ветер. Дергать меня за левое плечо — отлично придумано!

— Извини, — повторил я и сунул руки за пояс. Просто на всякий случай. Чтобы еще чего-нибудь случайно не дернуть в запале. — Я все еще жду объяснений.

Аккуратно засунув монеты в нашивку на куртке, Вилл подпрыгнула и села на стол, почти сравнявшись со мной в росте.

— Значит, объяснение… Не все миры так очаровательны, как живописный гостеприимный Нортгемптон.

— Издеваешься, да?

— Есть немного, — ухмыльнулась Вилл. — Как я уже сказала, не все миры так очаровательны и гостеприимны. Но даже в таких мирах может найтись что-то полезное. Что-то, оправдывающее риски. Поэтому проходы в них все-таки открывают и экспедиции все-таки снаряжают. Обвешивают амулетами, дают мощное сопровождение, прилагают максимум усилий для обеспечения безопасности… Но иногда вся эта хрень не срабатывает. Если нам повезет, экспедиция просто не вернется из сектора. Если не повезет, на плечах экспедиции через портал прорвется что-то очень большое и очень опасное. Что, видимо, и произошло в секторе тридцать семь. Потому что в секторе 38 обитают здоровенные плотоядные рептилии, практически иммунные к магии. Иммунитет — естественная защита организма от потенциально опасного воздействия, — помедлив, уточнила Вилл. — Просто информация, для расширения кругозора.

Кругозор расширялся так стремительно, что глаза в разные стороны расползались, как у зайца по весне. Пока я стоял дурак дураком, Вилл спрыгнула со стола и начала запихивать в сумку камешки, браслеты и цепочки.

Господи, ну как же я это ненавижу! Почему, вот почему другие соображают сходу, как будто им вообще думать не надо?!

К тому времени, как я переварил услышанное, Вилл уже закончила со столом, выпотрошила шкаф и пошла по комнате, прихватывая то одно, то другое.

— Ты можешь никуда ехать, — разродился наконец я. — У тебя же нога! И плечо.

Вилл мрачно зыркнула на меня из-под растрепавшихся волос.

— Очень любезно с твоей стороны напомнить. Умеешь ты, Марк, приятные вещи девушкам говорить.

— При чем любезность? Ты медленная! И плечо! Тебе же голову откусят! Ты не должна ехать!

— Не ори на меня! Я могу, и я еду! Я в состоянии справиться со своей работой!

— Можешь! Когда мы вместе на охоту идем! А там ты одна будешь!

— Спятил? Там будут десятки людей!

— И это считай что одна! В бою каждый за своей задницей смотрит, никто с тобой нянчиться не будет!

— Так ты со мной, значит, нянчишься?

— Я за тобой присматриваю!

— Охренеть! И как я все эти годы без твоего присмотра жила?

— Вот так и жила, что только полторы ноги осталось!

— А если бы ты присматривал, все, конечно, отлично было бы! У меня бы третья отросла!

— Ничего, больше не меньше! Запасная была бы на случай, когда погеройствовать решишь!

Вилл замолчала. Она стояла и таращилась на меня, уголки рта у нее подрагивали. Я тоже молчал. Не надо было про ногу. Дурак я. Чурбан. Вот расплачется она, и что делать? Ну не денежку же ей на бусики давать.

Вилл расхохоталась. Я растерялся. Мы тут ссоримся, черт побери! По серьезному вопросу!

— Запасная… — простонала Вилл и рухнула на кровать, икая от смеха. Я сдался. И заржал.

Колючка сидела на подушке и пялилась на нас дурными глазами.

— Марк, — Вилл вытерла со щеки слезу и хлюпнула носом. — Марк, ты придурок. С тобой же говорить невозможно, Денфорд.

Глава 24, в которой Марк получает кольцо

Вилл переложила Колючку мне на колени, подошла к столу и зарылась в разворошенную груду побрякушек.

— Вот, держи, — протянула она мне тонкое серебряное кольцо.

— Эй, давай без таких вот подарков на память! Вернешься через неделю — тогда возьму.

— Марк. Денфорд. Просто. Надень. Кольцо.

Вид у Вилл был загадочный и до чертиков довольный. Это настораживало. Я внимательно посмотрел на кольцо. Узкое, плоское, ни тебе загадочных узоров, ни таинственных надписей. Дешевка.

— Зачем? Что это?

— Сюрприз. Надевай, не бойся. Вот, смотри, — Вилл надела такое же кольцо на средний палец, сжала и разжала кулак. Ничего не произошло.

— Кто боится? Я боюсь?! Да оно просто на меня не налезет!

Я надвинул колечко на кончик мизинца, ожидая, что оно упрется в сустав, но дьявольская железяка скользнула дальше, растягиваясь, как дождевой червяк.

— Эй! Что ты мне дала?!

— Сейчас, подожди, — Вилл поднялась и захромала к выходу.

— Чего ждать?

— Просто подожди. Посиди тихонько.

— Так ждать-то чего?

Вилл изобразила лицом высшую степень загадочности и вышла из комнаты. Пожав плечами, я уселся поудобнее на развороченной кровати. Ждать — это я умею. Мне вон Паттишалл жалованье уже вторую неделю задерживает — и ничего, жду. Сижу тихонько.

Сидеть было скучно, и я почесал Колючке пузо. Заурчав, она растопырила лапы и радостно впилась в руку. Моей ладони перегрызли глотку, выцарапали глаза и выпустили кишки могучими ударами задних лап. Четвертовали и съели. Больше ни во что Колючка играть не умела, только в желуди и убийство. Возиться с этой меховой дурищей было так же весело, как совать руку в шиповник. У меня, конечно, мозолей хватает, но зубы у паршивки были острые, как иглы.

«Сюрприз!» — взорвался голос Вилл у меня в голове. Вздрогнув, я завалился набок и врезался затылком в стену.

— Твою мать! Рехнулась?!

— Извини, — повинилась Вилл.

Я видел ее. Не знаю, как, но видел. Вилл стояла в темной каминной зале, через закрытые ставни на ее лицо падали косые полосы света. Я закрыл глаза. Каминная зала проступила под закрытыми веками еще четче, словно с пыльного витража смахнули пыль.

Стоящая у стены Вилл подняла руку, и тонкие солнечные лучи лизнули ее пальцы.

— Что я сейчас делаю?

— Машешь рукой.

— Точно. Молодец, — улыбнулась Вилл. Солнечный зайчик плясал на ее скуле. — Слышимость нормальная, помех нет?

— Э-э-э-э… Видимо, нет.

Откуда я знаю, что в колдовских делах нормально, а что нет?!

— Вот и отлично. А сейчас немного потренируемся. Я разорву связь, а ты меня вызовешь. Покрути кольцо, представь меня и позови.

Мгновение — и Вилл в моей голове исчезла, оставив странное ощущение потери. Уцепившись за него, как за ниточку, я снова представил бледное лицо, мягкий широкий рот, темные глаза… От Вилл пахнет горькими осенними цветами, у нее маленькие, почти детские руки и мягкая прохладная кожа. Когда Вилл улыбается, она морщит нос и запрокидывает голову, обнажая тонкую шею…

Из темноты под веками медленно проступали очертания, наполняясь осязаемой плотностью, как кубок — вином.

— Я тебя вижу, — прошептал я в пустоту спальни.

— И я тебя, — беззвучно ответил мне голос Вилл. — А ты быстро схватываешь, сэр Марк.

— Наконец-то ты оценила мой острый ум.

— И живое воображение. Признаюсь честно — я думала, с визуализацией придется долго возиться.

Не знаю, с чем она там собиралась возиться. Как по мне, магия оказалась на удивление легкой штукой.

Может быть, я прирожденный колдун? Выпрут с должности начальника стражи — построю хижину на опушке леса и буду овечью вертячку лечить. Здесь с баранами, там с овцами — никакой, в сущности, разница.

— Если в Нортгемптоне что-то случится — сразу же вызывай меня, — прервала мои размышления появившаяся в дверях Вилл. — Заряда маны на пару недель точно хватит, так что без связи не останемся. И вот еще что…

Вилл подошла вплотную, и на короткое неловкое мгновение мне показалось, что она хочет меня поцеловать. Вместо этого Вилл набросила мне на шею дешевую серебряную цепочку.

— Уменьшает кровотечение при ранах и снижает риск заражения. Надеюсь, не пригодится, но мне так будет спокойнее.

— А тебе можно такие штуки раздавать? — усомнился я.

— Конечно, нельзя. Но мы никому не скажем.

Забросив на плечо сумку, Вилл улыбнулась мне короткой дерганой улыбкой.

— Ну, я пошла?

— Я провожу.

— Куда?

— Ты ведь к кромлеху.

— К какому кромлеху? Разве ты что-то знаешь о кромлехе?

— О. Да, точно. Тогда хотя бы до ворот.

Хмыкнув, Вилл, присела на корточки, ухватила спящую Колючку за отросший хвост. Паршивка открыла один глаз, зевнула, широко разевая ярко-розовую влажную пасть, и тут же перевернулась пузом кверху.

— Марк, ты же не сильно занят?

Ну как сказать.

— А что ты хотела?

— Заходи сюда хоть пару раз в день, а? Колючка от тоски рехнется.

— С ума спятила? Делать мне нечего — к твоей блохастой кошке бегать.

— Колючка маленькая. Ей страшно.

— А я тут при чем? Скажи служанке, возня по дому — это ее работа.

— Эмми будет заходить, чтобы покормить Колючку. Но я же сейчас не о еде говорю. Я про общение.

— Вот пусть Эмми и общается.

— Колючка ее не любит. Она любит тебя.

— Увы, чувства Колючки невзаимны. Пускай привыкает — этот мир жесток.

— Ма-а-арк!

Ненавижу, когда она так делает. Просто терпеть не могу.

— Нет. Я не буду играть с твоей кошкой.

— Ты черствый и бездушный человек.

— Зато с мозгами.

Вилл последний раз погладила Колючку по круглому животу, встала и отряхнула коленки.

— Потом тебе будет стыдно.

Мне будет стыдно, если я буду заниматься такой ерундой. Очень, очень стыдно.

— Схожу на исповедь. Давай сюда сумку.

— Я ее все равно к седлу приторочу.

Глава 25, в которой Марк интересуется зоологией

— Сэр Марк! Милостивец вы наш! Оборони-и-итель! — эхом раскатилось по коридору. Я напряг мышцы, противясь позорному желанию втянуть голову в плечи. Ну когда ж это кончится? Господи, я что, много грешил? За что?!

— Не пускай эту блаженную, — махнул я Тобиасу. Начальник стражи не должен отвлекаться на всякую хрень. Что там у этой бабки было? Лиса вроде бы... Или крысы яйца пожрали? Какая-то вот такая дрянь.

— Сэр Ма-а-арк! Не пущают меня! Скажите им, сэр Ма-а-арк!

Да пропади ты пропадом, старая карга!

Она ведь караулить будет. Знаю я таких. Притаится за углом, а потом выскочит из засады. От эдаких вот старушек копьем не отмахаешься.

Ей бы лису свою с таким же рвением ловить, как меня. Давно бы извела животину. Но нет, зачем изводить лису, когда можно изводить сэра Марка? Это же намного увлекательнее.

— Сэр Ма-а-арк! Милости-и-ивец!

Вопли удалялись, и я блаженно выдохнул, откинувшись на спинку кресла. До вечера отсюда не выйду. Не будет же эта старая карга весь день в засаде сидеть? Хозяйство, как-никак. Кур пересчитывать надо. Оставшихся.

— Через стены ходи-и-и-ить! Собаку зажра-а-а-л!

Я выпрямился так, будто меня сзади пнули. А если не врет? Если не лиса?

— Тобиас! Тобиас!!!

— Чего, милорд? — донеслось уже с улицы.

— Тащи эту дуру сюда! Пускай рассказывает!

В коридоре раздался бодрый топот. Расхристанная бабка победительно влетела в комнату, как авангард конницы — в захваченный город. Тобиас вошел за ней. Шлем на нем сидел криво, одно ухо подозрительно покраснело.

— Сэр Марк, он меня не пущал! Я ему говорю — меня милорд ждет, к милорду я, а он на улицу тянет и не пущает, я говорю — не слушает, волоком волочет, вы ему скажите, милорд, я порядочная женщина, что ж меня так хватать и волочь, в мои годы уважение…

— Цыц! — рявкнул я и врезал кулаком по столу. Кубок подпрыгнул и упал, тонкая струйка вина потекла в щель между досками. Бабка охнула и захлопнула рот.

— Суро-о-ов… Суров милостивец наш! — восхищенно простонала она, прижимая к груди сухонькие ручки.

— Молчать! По делу говори, мне болтовню слушать некогда.

— По делу, по делу, милорд, как же не по делу. Вы до наших забот снизошли, вы нас призрели, мы же с благодарностью, мы помощи просим…

Боже. Дай сил не убить. Боже.

Бабка тарахтела, как раздолбанная телега на бездорожье, голос у нее был громким и пронзительным, отчего казалось, что в висок мне ввинчивают тонкое и острое сверло.

— Толком говори, глупая курица!

— Так говорю же! Курицы! Как есть глупые, ночью вообще не соображают. Оно и лезет в сарай, а они на жердях сидят, ваша милость, а оно лезет, и норы нету, через стену лезет, ваша милость, я следы-то поглядела, со двора идут — и в стену, а потом в курятнике, на курином-то говне хорошо видно, я гляжу, из стены следы, и до жердей, а там куры, оно им головы и откусывает, но больше одной не берет, меру знает, одну возьмет и гложет, а как к утру не догложет, так бросает… — воздух в бабке наконец кончился, и она остановилась, со свистом вдохнула, будто кузнец меха растянул. И не лопнет ведь. А жаль. — Я давеча собаку туда запустила на ночь, в курятник-то, как вы говорили, как с лисой. А оно песика-то зажрало. Ночью слышу — лай сначала, а потом как завизжит, жалостно так, а потом и визжать перестало. Я из дому выйти-то побоялась, никак и меня зажрет, мелкое оно, но злое, а мне много ли надо, я женщина старая, я дверь-то подперла, так с кочергой до утра и просидела, а утром сразу к вам. Ребеночек у меня, милорд, внучек, а зять еще той весной пропал, ушел с обозом — и не вернулся, то ли злые люди убили, то ли жизнь где лучшую нашел, а дочка захворала, да и померла зимой, а внучек остался, вот я и боюсь, ежели что со мной случится — куда ему, кому дитя-то чужое надобно? А ежели ребенка оно зажрет? Собаку зажрало, а у собаки зубы, а ребенка-то нетути…

— Хватит! Я тебя понял. Как оно выглядит?

— Так бурое же, — вылупилась на меня бабка.

Дерьмо тоже бурое.

— Конкретнее. Какого размера, на что похоже.

— На зверя похож. Вот такой вот, — бабка поводила рукой чуть выше колена.

— На четырех ногах?

— А на скольки ж? Где ж вы зверя о шести ногах-то видели?

— Какая шерсть? Гладкая? Лохматая? Рога, клыки, хвост. Все рассказывай.

— Лысый он. И лохматый. Туточки, на животе и на лапах, лысый и бурый. А на спине шерсть, и на голове лохмы. Глазища желтые, круглые. Я как-то до ветру ночью вышла — а оно сидит у колодца и пялится. Страсть. Рогов нету. Чай, не олень и не дьявол, чтобы с рогами ходить. И хвоста нет. Так, обрубочек из жопки торчит, ровно как у ежа. И когтищи. Весь сарай подрал, поганец, когтями этими.

— Ясно. Ступай домой.

— А когда стражу ждать?

— Зачем тебе стража?

— Так жруна этого изловить-то. Туда много народу надо, один никак не справится. Зверь-то через стены ходит, одному за ним не угнаться.

— Я приму меры. Ступай. Скажи Тобиасу, где ты живешь. Завтра тебе окажут помощь.

У Тобиаса глаза выпучились, как у жабы, которой в задницу соломинку вставили и подули. Ничего, не переломится. А зверь интересный. Непростой зверь. Если, конечно, бабка не спятила. Но это я проверю. Я знаю, как.

Дверь я толкнул с некоторой опаской. Вилл клялась, что охранный амулет меня пропустит, но тогда она была рядом. А сейчас — нет. Как эта дрянь будет работать без хозяйки, я понятия не имел. Подумав, я тыкнул в порог мечом. Ничего не произошло. Я тыкнул дальше, провел на полу длинную черту. Снова ничего. Убедившись, что нарушителя не разбросает по комнате, как дракона, я отважился и шагнул.

Дом встретил меня тишиной. Ни голосов, ни звона посуды, ни торопливых, неровных шагов… Я медленно пошел по коридору, заглядывая зачем-то в комнаты. На кухне так и осталась лежать горкой неубранная в шкаф посуда. В каминной валялась на столе забытая расческа. Подобрав брошенный на пол замшевый ботинок, я вошел в спальню, сдвинул в сторону сваленную впопыхах груду одежды и сел на кровать. Лучи солнца падали на стол, радужными бликами вспыхивали в колдовских побрякушках.

Глава 26, в которой Марк изыскивает ресурсы

План я придумал отличный. Единственным его недостатком был неизбежный визит в замок. Последнее время я разбаловался: являлся на доклад утром, тогда же получал наставления от начальства и, если везло, не видел шерифа до следующего дня. Не то чтобы Паттишалл не успевал изгадить мне настроение за время этой короткой встречи — но если выбирать между маканием в дерьмо и плаванием в нем часами, ей-богу, я за макание.

Сейчас, когда миледи ведьма уехала, ни одной убедительной причины сбежать из замка у меня не было. Если я попадусь на глаза Паттишаллу, то выйду на свободу нескоро. Часа два псу под хвост улетит точно. Паттишалл любит поговорить, а что может быть лучше, чем преданный и со всем согласный слушатель? Здравствуй, Денфорд, как же я по тебе скучал! Вот гадство. А идти было нужно.

Впрочем, оставался шанс, что я проскочу незамеченным, и я собирался им воспользоваться. Я буду как тень в ночи. Как шелест майского ветра. Как бабочка, порхающая над цветком…

— Денфорд!

Твою мать!

Окрик прибил меня к месту, как копье, угодившее в темя. Ну откуда ж ты тут взялся, сука такая! Ты же после обеда в саду должен быть! Гулять, мать твою, должен! Что ж тебе не гуляется-то, гнида?

Шериф стоял на балконе, и вид у него был до омерзения радостный.

— Не может быть! Кого я вижу! Неужели Денфорд? Поднимайся сюда.

Сука.

Сука-сука-сука.

— Приветствую вас, милорд.

Чтоб ты провалился, падла. Чтобы тебя прострелом скрючило. Чтобы тебя понос прихватил.

— Желаю доброго здравия, милорд.

Шериф посмотрел на меня странно. То ли не поверил, то ли я ему просто не нравился. Хотя, возможно, и то и другое вместе. Интересно, нахрена я ему нужен, если я такой никчемный? Ну другого на мое место найди! Чтобы за те же деньги и по лесам разбойничков гонял, и гарнизон твой полусонный надрючивал, и тебя, недоноска, с уважением слушал. Давай-давай, поищи!

— Надо же, ты наконец-то заглянул в замок. Глазам не верю. Такой занятой человек, как Денфорд, почтил меня визитом.

— Я был у вас не далее как сегодня утром, милорд.

— Да-да, я помню. А потом помчался в один всем известный домик на другом конце города.

— Никак нет, милорд. Потом я выслушал жалобщиков, посетил ярмарку, проверил караулы и лишь после этого направился к леди де Бов, чтобы узнать, не появилась ли во мне надобность.

— Знаешь, у меня иногда возникает подозрение, что ты забываешь, кому служишь.

— Ну что вы, милорд. Я помню об этом всегда.

Хрен тут забудешь.

— Я приятно удивлен. Видимо, если мысль достаточно очевидна, она имеет шанс задержаться в твоей голове. Куда уехала ведьма?

— Не знаю, милорд.

— И когда вернется, ты тоже не знаешь?

— Нет, милорд.

В любой момент. Буквально в любой. И сразу срочное дело. Не надо на меня рассчитывать. Отцепись. Просто отцепись.

— Жаль. Хотелось бы знать, как долго я могу наслаждаться твоим обществом.

— Вам стоит лишь распорядиться, милорд…

— Да, я помню, что сам отправил тебя помогать ведьме, можешь не намекать так прозрачно. Но это не означает, что мне нравится, когда мой помощник занимается чем-то кроме своих обязанностей. Что с ярмаркой?

— Поймали карманника, телега опрокинула прилавок булочника, три драки, одно отравление, старый Том пытался продать крашеного мерина.

— Того самого?

— Именно.

— Это который раз Том его продает? Пятый?

— Шестой, милорд.

— Ну надо же. Удивительная настойчивость. Пожалуй, это уже можно считать местной традицией. Ритуалом. И в какой цвет на этот раз Том выкрасил клячу?

— В гнедой.

— Жалко, что я не видел. Наверняка это было забавно. Покупатели его не побили?

— Зачем, милорд? Это же Том.

— Да, действительно. Грех бить блаженных. Самое забавное, что когда-нибудь Том достигнет цели и продаст этого коня. Вот тогда его точно побьют. Хотя… некоторые полагают, что возраст — это опыт. Возможно, этот конь умеет такое, что двухлеткам и не снилось, да, Денфорд?

Началось.

Я сжал до хруста зубы и любезно улыбнулся, стараясь, чтобы морду не слишком перекашивало.

И не надоедает же. Прямо какой-то нездоровый интерес у Паттишалла к моей постели. Может, он мужеложец, может, он сам туда влезть хочет? Это бы многое объясняло.

— Хотя ты, конечно, прав. Во всех смыслах этого слова. Замужняя женщина знает, чем порадовать мужчину. Ну и положение в обществе. Служанку разве что по простыне повалять, а леди, представленная в высшем свете, может и словечко замолвить при случае. Принц Джон не слишком-то жалует сторонников Ричарда, а ведьма у его высочества в любимицах. Ради такой поддержки можно задуть свечу и напрячь воображение. В темноте и красавица, и дурнушка одинаковы. Не так ли, Денфорд?

— Я никогда не позволял себе вольностей в отношении леди де Бов, милорд.

На себя посмотри, пень трухлявый! Тощий никчемный недомерок! Воображение напрячь! Да ты нормальную женщину не заметишь, даже если в сиськи ей лбом врежешься. А выше-то и не дотянешься! Знаток и ценитель! Юных красоток ему подавай! Можно подумать, не от тебя дочка сэра Освальда с каким-то трубадуром сбежала. И правильно сделала! От тебя кто хочешь сбежит. Был бы я бабой, я бы тоже задрал юбки и рванул без оглядки. Такого муженька и днем, и ночью видеть — это ж удавиться можно. Ты и трахаешь, небось, с такой же рожей — пресной, как облатка.

— Ну, значит, она позволяла себе вольности в отношении тебя, — продолжал вещать Паттишалл. — Наша ведьма — женщина решительная, не побоится яблоко с ветки сорвать, раз само в подол не падает. Одобряю твое мужество, Денфорд. Когда у женщины такие связи, то не имеет значения, как она выглядит.

Как надо, так и выглядит! Нормально! Что бы ты вообще в женщинах понимал, мелкий хрен? Тебе корову с приданым приведи, ты и корову покроешь. Только за скамейкой сбегаешь, а то не дотянешься.

— Милорд, мои визиты к леди де Бов связаны лишь с работой. Я каждый вечер докладываю ей о происшествиях в городе и окрестностях…

Глава 27, в которой Марк рассуждает о женитьбе

Кольцо на пальце проворачивалось легко, будто смазанное маслом. Поворот вправо — поворот влево, вправо — влево, вправо — влево. Связаться с Вилл? Или не надо? Или все-таки связаться? Я пнул одеяло и перевернулся на живот. За окном раскачивались кроны деревьев — будто колыхались волны черного моря.

Нет. Не нужно. Я не наседка, Вилл не цыпленок. Всего один день прошел. Она и до места, наверное, не добралась. Привал, горит костер, ветер шуршит тканью палатки… Вилл наверняка уже спит. С больной ногой весь день верхом ехать — штука нерадостная.

Могла бы и сама со мной связаться! Хотя бы на пару слов. Сказала, что жива-здорова, и шла бы спать. Неужели это так трудно?!

Я перевернулся на спину и подпихнул повыше подушку. Полежал немного, встал, попил воды и встал у окна, слушая, как шумят деревья.

Паттишалл, конечно, мудак, но мудак умный — этого у него не отнимешь. И везучий. Ни черта же не знает, пальцем в небо ткнул — а попал в яблочко. С женитьбой был бы самый разумный вариант. Не то чтобы я рвался под венец. Семейная жизнь — то еще дерьмо, если вдуматься. Добровольно взять на себя ответственность за постороннего человека, которому на тебя, в сущности, плевать — в этом мало смысла. Да, плодиться и размножаться, конечно… Наследники, продолжение рода. Но при чем тут я? Что мне передать потомкам? Какое-такое наследство? Я уже не говорю о роде. Да из меня такой же Денфорд, как из осла — боевой конь! Пускай другие этого не знают, себя-то не обмануть. Славный род Денфордов отлично продолжится без меня. Ну и к чему мне тогда вешать ярмо на шею? Зачем нужна хнычущая идиотка, которой то не так, это не эдак, ты не бываешь дома, ты со мной не разговариваешь, я хочу платье, я хочу новый плащ, отстань, у меня голова болит… Скандалы эти вечные. А чуть отвернешься — уже с кем-то на сеновале кувыркается. У меня на такой вертеп нет ни сил, ни желания, ни денег. А вот с Вилл могло бы быть очень неплохо! Мы отлично проводим вместе время, мы не бесим друг друга, Вилл все понимает, а если вдруг что, на нее можно положиться. Большего, по-моему, от жены и желать нельзя. Да и внешне Вильгельмина довольно привлекательна. Я был бы не против оказаться с нею в одной постели. Ну а если у Вилл имеются возражения… Что ж, я бы не стал настаивать. Девиц, которым можно юбки на голову завернуть, всегда хватает. Это найти легко. А вот человека, с которым жить можно — намного сложнее…

Да, хороший был бы вариант. Просто-таки отличный. Жаль, что не получится. В браке хотя бы у одного из супругов должны быть деньги. К сожалению, у Вилл их нет. А значит, ей нужен муж, который сможет ее содержать. И это точно не про меня. Что я могу предложить супруге? Сундук со скарбом, коня и дедовы доспехи? Отличная основа семейного благоденствия. Насчет благородного имени я вообще молчу. Об этом я могу рассказывать кому угодно, только не Вилл. Вот в чем на самом деле загвоздка, а вовсе не в возрасте и не в хромоте.

Нет, разговор о супружестве даже затевать не нужно… Это будет глупое, жалкое и унизительное зрелище. Я получу отказ — и что мне делать с отказом? Как сидеть на кухне у женщины, которая прямо заявила, что не желает быть моей? Притом что на кухне я сидеть очевидно хочу, не нужно себе врать.

Так что на самом деле лучшее решение — вовсе не женитьба. Нет. Лучшее решение — оставить все как есть. В этом случае я ничего не теряю, а, может быть, даже приобрету. Может, мне повезет, и я найду наконец-то подходящую купеческую дочку — молодую, смазливую и с приданым. Я ей — фамилию, она мне — деньги. Честный обмен.

Да. Это верный ответ. Я шумно выдохнул и ткнулся лбом в холодный камень стены. Хотелось жрать, у меня затекли ноги, а руки и шею изгрызли комары. Сколько я тут проторчал, как дорожный столб? Полчаса? Час? Я ухватил со стола яблоко и залез под одеяло, почесываясь, что твой блохастый кобель. Хватит размышлений. Пора спать. Завтра еще к бабке этой спятившей ехать, диспозицию разрабатывать. И шериф. И ювелир. И работа. Все. Спать, спать, спать. Я вышвырнул огрызок в окно и вытянулся на кровати. Листья за окном шумели, как морские волны, накатывающие на берег. Тихо… тихо… тихо…

С цепью вышел прокол. Я думал, ее к обеду сделают, а оказалось, что самое раннее — к вечеру. И это уже победа. Поначалу ювелир вертелся, как уж на сковороде, ссылался на заказы и уверял, что меньше трех дней работа никак не займет. Но когда я упомянул о жалобах на слишком уж рыжее золото, сразу сник и согласился поторопиться. Но сказал, что к обеду — никак. Разве что к вечеру, а лучше — затемно. Не соблаговолит ли сэр Марк приехать затемно? Можно подумать, у сэра Марка есть выбор.

Сначала я расстроился, а потом решил, что так даже лучше. Больше времени, чтобы все продумать и спланировать. Воспользовавшись шансом, я не торопясь облазил засранный курятник вдоль и поперек. Оценил глубину царапин в дранке, изучил следы в дерьме, полюбовался на выпотрошенного песика. Бабка вилась надо мной, как муха над… медом, и зудела, и причитала, и охала. Таскала мне черствые лепешки и воняющее недомытым выменем козье молоко. Угощала яблочками-кислицами. Показывала внучка. Я объяснял старухе, что она мешает. Убеждал. Просил. Орал. Угрожал. На чертову бабку не действовало ничего. Если бы эту старую падлу Ричард на сарацин спустил, Иерусалим через неделю был бы наш.

Зато я поймаю брауни. Сам. Я одолею брауни. Вот о чем я буду думать. А не о том, что если придушу эту каргу и зарою ее у сарая, никто и не хватится.

Надо бы старой мымре посоветовать, чтобы она к шерифу на поклон сходила. Нельзя же мне одному столько счастья, пускай и Паттишалл порадуется.

Вскоре я приспособился просто не слышать старую грымзу. Спасибо моему не-папаше, этим искусством я овладел в совершенстве. Очистив помыслы и укрепив дух, я принялся разрабатывать план засады. Во-первых, нужно было где-то спрятаться самому. Насест мой вес точно не выдержит — рыцарь в доспехах потяжелее курицы будет. Но вот сваи у сарая были крепкие. Я пошарил сначала по бабкиному двору, потом по соседским и, найдя пару широких прочных досок, приспособил их поверх насеста. У бабки нашелся льняной жмых, а соломы я надергал прямо из крыши. Свил что-то вроде длинной пушистой косы, обильно пересыпая ее масляными отжимками, разогнал пинками кур и выложил свое творение вдоль стен, следя, чтобы не было пропусков. Потом для верности еще и полил солому маслом. Полыхнуть должно знатно. Правда, сгорит быстро, но я потороплюсь.

Глава 28, в которой Марк демонстрирует самообладание

Последней нерешенной проблемой был сон. Если уж я собираюсь провести ночь на насесте, то днем нужно вздремнуть. И я даже знал, где это можно сделать. Есть же дом, куда точно не вломится слуга с криком «Милорд, вас ищет шериф!». И жалобщики туда не припрутся. И очередного карманника никто туда не потащит. Райское, словом, местечко. Ну и Колючка. Колючке ведь нужно общество. Думаю, общество спящего Денфорда ничем не хуже любого другого.

Развернув коня, я двинулся к дому Вилл.

Много раз я сидел на этой кровати. Пришло время полежать!

Колючка набросилась на меня с порога. Завопила дурным голосом и полезла вверх по штанам, разевая от натуги розовый рот. Я подхватил ее под мохнатую задницу и взял на руки. Колючка тут же зарокотала, закогтила мой палец и принялась его сосредоточенно вылизывать, иногда прикусывая игольчато-острыми зубами. Я попытался было освободиться от захвата, но потом смирился и отдал руку врагу на поругание. То есть погрызение. Пускай это будет платой за место для сна. Так будет честно.

На всякий случай я проверил Колючкину миску — саксонка мне никакого доверия не внушала. Но в плошке действительно валялось несколько кусочков мяса, не обветренных и не тухлых. Я поставил миску на пол, и Колючка, тут же спрыгнув с рук, полезла проверять, чем еще ее порадовали.

— Мя? — спросила она у меня, не обнаружив ничего нового.

— Что — мя? Это жри. У тебя еще много.

— Мя! — возразила Колючка и забежала наперед, стратегически отрезая мне путь к отступлению. Маневр был стремительным, и я едва успел замереть, балансируя на одной ноге. Перед глазами пронеслись видения раздавленной Колючки, испачканного сапога и разъяренной Вилл.

— Сдурела?! Ты что творишь?

— Мя-а-а-а! — заверещала мелкая дрянь, выпучив глаза. — Мя-а-а-а!

— Ладно, черт с тобой! Ладно! — Я полез в холодный шкаф, отломил кусок сыра и швырнул его блохастой паршивке. — Вот, жри!

Колючка, ухватив сыр, зарычала и, воровато озираясь, ломанулась под стол. Я воспользовался шансом и дал деру.

На кровати был все тот же бардак. Я сгреб было тряпки в кучу, потом устыдился, сложил их по-человечески и убрал в шкаф. Застелил разворошенную кровать покрывалом, стянул сапоги и плюхнулся на матрас. Подушка пахла Вилл. Запах тела, нежный горький аромат благовоний, слабая нотка пота, на удивление приятная.

Так ведь и не поговорила со мной, паршивка. Ну что за человек? Неужели так тяжело? Просто сказать: «Марк, все хорошо». Пять секунд дела!

Не успел я закрыть глаза, как внизу раздался дробный топоток. Дернулось, натягиваясь, покрывало. Благоухающая сыром Колючка влезла на кровать, забралась мне на грудь, покрутилась и улеглась на шею, как душный меховой воротник. Передвинув легкое горячее тельце, я накрыл дурищу рукой, предупреждая попытки вернуться на исходную позицию.

Все, спать.

Спать.

А если Вилл за день не объявится, вечером сам с ней свяжусь. Нет, ну неужели так сложно найти пять минут? Правда?!

Когда я проснулся, солнечный свет в окнах был уже по-вечернему рыжим. Поздновато, конечно, но могло быть и хуже. Если шериф спросит, где я был, скажу, насчет фуража ездил договариваться. Не станет же он проверять. А я завтра съезжу. Или послезавтра. Все равно дело не горит.

Зевнув, я потер глаза и сел. Волосы на затылке торчали дыбом, шея была мокрой от пота и Колючкиных соплей — или чем она там меня обмазала. Я аккуратно вытерся, причесался пятерней и взял на руки Колючку, которая тут же полезла мне на плечо. Идеальный момент. Пусть Вилл видит, что я с ее дурацкой кошкой вожусь. Каждый божий день как проклятый!

Зажмурившись, я повертел кольцо.

— Вилл. Вилл…

Нужно представить, что Вилл в соседней комнате. Нет, в кухне. Стоит у плиты. Я зову. Она не слышит, и я зову.

Ничерта не получается.

— Вилл…

Ничерта.

— Вилл! — не выдержав, гаркнул со всей дури я, перепугав насмерть Колючку.

Темнота под веками качнулась, пошла мелкой рябью… И я увидел.

Чужая реальность шарахнула меня, как лопатой по голове. Рев и грохот, алые кляксы огня, чьи-то крики… Я видел Вилл — а за ней разрушенное, осыпавшееся грудой кирпича здание. Вокруг метались люди, кто-то орал на земле в луже крови, и его перевязывали, или не перевязывали, или черт знает что. Вилл стояла, задрав лицо к небу и широко раскинув руки, над нею — и над всем этим безумным хаосом — мерцал зеленоватый полупрозрачный купол, по которому стекал жидкий огонь, а снаружи двигались огромные тени. Потом одна из них приблизилась, и сквозь мутную колеблющуюся зелень глянул желтый, лишенный век глаз. Здоровая, как замковые ворота, пасть распахнулась и плюнула огнем. Пленка купола дрогнула, Вилл шагнула назад, уперлась, оскалившись, толкнула что-то невидимое вверх движением. Прозрачный щит трясся, но удерживал реку огня. Орущего раненого забросили наконец на носилки и потащили куда-то за угол, Вилл повернулась и глянула на меня — перепачканная в саже, расхристанная, с грязными, слипшимися в сосульки волосами.

— Сгинь! — рявкнула она, и меня пинком вышибло из чужой битвы. Теперь я снова видел неровно оштукатуренную стену, развороченный шкаф и рассыпанные по полу желуди.

— Черт, — сказал я. — Черт. Черт. Черт.

Просто охота. Это, мать твою, просто охота. Я постою сзади. Вот это называется «сзади»? Вот это, да?! Твою мать! Это сзади? Вот это?! Да это же гребаный, мать его, пиздец! Почему я поверил Вилл? Как меня вообще угораздило поверить женщине?! Только вернись, паршивка мелкая, я тебе собственными руками голову оторв,. Сзади она постоит! Ты у меня только стоять и будешь! Неделю на задницу не сядешь! Только вернись, и я… О боже, мать твою. Господи, твою мать.

Только вернись.

Сидеть было невозможно, и я заметался по комнате, пинками расшвыривая разбросанные по полу вещи.

Я ничего не мог. Вообще ничего. Должен был сорваться и бежать, что-то делать, как-то помогать, она же хромая, она маленькая, она ростом мне по грудь, какой мудак ее туда поставил, кто ее туда вообще пустил, они идиоты все, что ли?! Но я нихрена не мог.

Глава 29, в которой Марк достигает успеха

В курятнике воняло. Курами. Удивлять меня это не удивляло, но огорчало изрядно. Доски под задницей были твердые, из-за низкой крыши пришлось свернуться впополам, и спина затекла до полного бесчувствия, а еще тут жили какие-то насекомые. Точно жили. Я их не видел, но отлично ощущал. Щекотная пакостная дрянь ползала у меня по рукам и наверняка уже забралась в одежду. Интересно, у кур бывают вши? Или блохи? Куры чешутся? Никогда не обращал внимания. Я чертовски мало знаю о курах. Пробел, мать его, в образовании.

Выброшу эту котту. А лучше — сожгу.

Мерзость.

Момент, когда появился брауни, я пропустил. Только что его не было — и вот он стоит, темная тень у светлой стены, и сопит так, что сквозняк гуляет. Я на миг оцепенел от неожиданности, а потом сдернул со светильника мешковину и бросил его в солому. Полыхнуло знатно. Брауни заверещал и заметался в кольце огня, а я сиганул вниз, выдергивая из-за пояса смотанную цепь. Тварюга ощетинилась, рявкнула и клацнула челюстями. Я сунул в распахнутую пасть левую руку в кольчуге, а правой прижал уродца к земле. Брауни лягался, толстые задние лапы лупили меня по груди и животу, а челюсти упорно и безнадежно пережевывали стальные кольца. Синяков ведь наставит, сука.

— А ну уймись! — я треснул поганца кулаком по голове — легонько, чтобы не повредить. Брауни подавился моей рукой и вылупил на изумленные навыкате зенки. Воспользовавшись секундным затишьем, я навалился и перехватил цепью передние лапы. Успех внезапной атаки должен быть надежно закреплен, а то цена вашей атаке — кусок сухого конского дерьма, — так всегда говорил мастер. А мастер не врет. Поэтому я резво опрокинул брауни на бок и туго спеленал цепью, как мясник — колбасу. Жмых перегорел, и редкие языки пламени бросали на стены уродливые тени. Брауни смотрел на меня тоскливо, глаза у него были влажными, как вишни с содранной кожурой.

— Что? Ты зачем в Нортгемптон приперся, чудила? Что, белки приелись? Сам виноват.

Я пнул ногой дверь и вышел в серую предрассветную муть.

— Эй! Женщина! Набери воды, мне умыться нужно!

Бабка выскочила из-за угла, как чертов брауни — внезапно и бесшумно.

— Милостивец вы наш! Оборонитель! А соседки говорили — не придете! Врут окаянные, врут! Вон та, справа, говорила. И напротив, косая Мэг, тоже поддакивала. Хулу на вас возводили, милостивец. Сомневались в вас. Вы запомните — справа и напротив, они завсегда дома, легко найдете. Сейчас водички наберу, сейчас. И нагрею. Я очаг-то не загасила, горит очаг. Я думаю: вот выйдет сэр Марк, ему ж обмыться-то после курятника надо, как же не обмыться, вот и не загасила. Пойдемте в дом, я вам внучка покажу, хорошенький, и разумный такой, тьфу-тьфу. Яишни нажарю, молочка налью. Идемте, идемте, что ж вы стоите, или он вас помял, может, лекаря, а? Сбегать за лекарем? Милорд Денфорд?

Может ли рыцарь стукнуть женщину связанным брауни и не посрамить этим свою честь? Что по такому поводу говорят наставления?

Лучше бы я остался в курятнике.

После яичницы и обрата жизнь как-то наладилась, а после таза горячей воды стала просто чудесной. К бабке я притерпелся — просто не слушал ее и все. У меня в этом деле большой опыт. Сначала не-папаша, чтоб ему пусто было, потом на уроках зубрежка бесконечная, ну и шериф — не будем забывать о шерифе! С ним я довел талант до совершенства. Отполировал и заострил, мать его, до блеска.

Сытый и отмытый, я двумя пальцами взял котту и понюхал. Смердело потом, куриным дерьмом и еще чем-то мерзким. Видимо, брауни. Обделался он с перепугу, что ли? Нет, я, конечно, в гневе страшен — но всему же есть предел. А может, это у брауни нормальный запах такой? Защита. Они воняют, вот их хищники стороной и обходят. Я бы точно обошел.

Тащиться через весь город в одной рубахе было совсем несподручно, поэтому я, матерясь сквозь зубы, надел вонючую котту и застегнул пояс. Полное ощущение, что я на себя курятник натянул. Курятник, в котором поселились пугливые брауни.

Вот же мерзость.

Бабка мельтешила вокруг, тарахтела, как сухой горох в стакане, подсовывала то краюху с медом, то мелкие кислицы, жесткие, как оленье копыто, то молочка на дорожку.

— А может, поспите у нас? Я у очага постелю, а сама у двери лягу, у очага тепло, и шкура овечья хорошая, новая совсем, ложитесь, сэр Марк, отдохните.

Я представил себе овечью шкуру и всех ее обитателей. Вот уж спасибо!

— Благодарю. Меня ждут дела.

Под разочарованные вздохи бабки я вывалился в рассвет. Брауни, смирившийся со своей участью, лежал тихо и грустно моргал.

— Что, страшно? А ты кур не жри.

Я задумался было, как эту пакость везти, потом решил, что лучше глаз с поганца не спускать, и пристроил впереди — так, чтобы держать, если что, удобно было. Ну или по башке треснуть. Брауни подзатыльники это явно на пользу. Хотя чего там — это всем на пользу, главное не увлечься. Ворон отнесся к идее без вдохновения, но мужественно терпел, только фыркал и прял ушами, приплясывая на месте.

— Ну, тихо, тихо. Ты же не курица.

Поначалу я хотел поехать к Паттишаллу, показать улов. А потом передумал. Зачем? Вряд ли Паттишалл восхитится моими сообразительностью и мужеством. А вот то, что я чужую работу вместо своей делаю, — это да, это заметит. Да и таскаться туда-сюда с вонючкой в обнимку… Я развернул Ворона и решительно направился в сторону Рокингема. Раньше начну — раньше закончу. И котту выброшу. Боже, ну как же смердит.

В лесу брауни воспрял. Он зашевелил влажным черным носом, раздувая ноздри, задергал задними лапами и что-то залопотал.

— Тихо сиди! Пристукнуть тебя и сейчас не поздно! — я отвесил ему леща, чтобы не трепыхался. Углубляясь в лес, я мысленно прикидывал, найдет ли этот сукин сын дорогу обратно. По всему выходило, что найдет. Но не кружить же по Рокингему до заката! Я остановился, спешился и снял брауни.

— Слушай меня. Я тебя сейчас развяжу. Но если вздумаешь кусаться — пеняй на себя. Понял?

Глава 30, в которой Марк совершает ошибку

Вонь в караулке стояла такая, что с порога шибало. Я глубоко вдохнул и шагнул внутрь, тут же споткнувшись о лежащее на полу беспамятное тело.

— Эй! Эй ты, мать твою!

Ни на мой крик, ни на пинок в бедро тело не отреагировало. Я пнул еще раз — уже ни на что не надеясь, просто от бессилия и злости.

— Грузите это коровье дерьмо в телегу, чего встали?

Второй караульный дрых на лавке, замотавшись в грязный плащ. Я сдернул с него ветхую тряпку.

— Встать!

Сонная принцесса замычала, зашарила рукой в поисках одеяла и попыталась свернуться в клубочек. Узкая лавка качнулась, и караульный сверзился на пол, и там уже завершил начатое. Свернулся калачиком и укрылся плащом.

— Всех отсюда вон! На телегу и в яму! И никакой воды сукиным детям!

Я вам устрою доброе утро, обмудки.

Дьявол, а день так хорошо начинался.

Весь в мыле, как загнанный конь, я метнулся из западной караулки в восточную, оттуда в замок — и влетел во внутренний двор как раз к прибытию кортежа. Знаменосцы уже сворачивали стяги, охрана устало сползала с лошадей, и стайкой пестрых птиц высыпали из кареты дамы, сопровождающие очередную пассию принца Джона. А у колодца… у колодца…

— Эй ты, стоять! — рявкнул я, хватаясь за меч. Малютка Джонни повернулся ко мне медленно, как только что разбуженный и не соображающий спросонья медведь. Крохотные глазки смотрели на подрагивающий перед лицом клинок с насмешливым удивлением.

— А чего я, милостивый сэр? Я ведь только воды попить…

— Я т-тебе попью! Эй вы, олухи, бегом сюда! — свистнул я отирающейся у ворот страже. — Взять его!

Сам Малютка Джонни, правая рука гребаного Малиновки — и где, у нас в замке! Да еще и в тот день, когда в Нортгемптон пожаловал сам принц Джон! Ну все, теперь шериф меня не остановит. Выбью из чертового сакса, где у Малиновки лежки, и переловлю всю банду, как бродячих собак.

Вы меня не вздернули, так я вас перевешаю.

Слава тебе, господи, за щедрые дары сии!

Какой невероятный сегодня день.

— Малютка Джонни, объявленный вне закона в Нортгемптоне, Уорвике и Ноттингеме, ты арестован!

А потом все пошло псу под хвост. Посыпалось, как сыплется слепленный неумелым ребенком песочный замок. Малютка Джонни оказались преданным слугой его высочества, а я — глупцом, осмелившимся посягнуть на защитника чертовой, мать ее, короны.

Принц подцепил саксонского выродка по пути. Чтобы скрасить досуг его высочества, какой-то придворный умник затеял соревнование лучников, в котором участвовали и воины отряда, и все желающие из числа прислужников и пажей. Вот тогда-то к лагерю и вышел заросший до бровей верзила с лонгбоу за спиной. Не знаю, что Малютка Джонни наплел охране, но его допустили до соревнования — и, конечно, проклятый сакс всухую обошел всех этих столичных хлыщей. Его высочество был изумлен. Его высочество был очарован. Его высочество был восхищен. Дикий сакс, огромный, как медведь, всаживал стрелу за стрелой точно в яблочко — и все это во славу короля!

Малютка Джон тут же получил и еду, и выпивку, и место в кортеже. В Нортгемптон он заявился на правах любимой игрушки монарха — а я посмел эту игрушку вырвать из рук.

Принц Джон был в ярости. Орал, брызгая слюной, стучал кулаком по столу и обвинял сходу во всем — от тупоумия до предательства. Я стоял перед ним навытяжку, молчал и преданно ел его высочество глазами. Лицо у меня горело, как кузнечный горн. От стыда я был готов провалиться сквозь землю. А еще я боялся. Просто и откровенно боялся — так, что коленки тряслись. Боялся ямы, и дыбы, и топора палача. Я не страшусь смерти в бою. К этой мысли я привык. Но вот так, глупо, мучительно и позорно… Джон скор во гневе. Что ему какой-то там отпрыск из многочисленного приплода безвестного дворянина. Я никто. Сор на полу. А сейчас еще и мешающий сор. Огрызок яблока, на котором монарх поскользнулся — и вот-вот раздавит.

— Пошел вон, идиот!

Не раздавил. В раздражении пнул в сторону. Я вылетел из зала красный и потный, руки у меня тряслись, во рту было кисло и горько, будто только что сблевал. А в спину летели шепотки и смех. Вся наша местная заплесневелая знать, все эти владельцы наделов размером с овечью шкуру, повелители десятка вонючих саксов, властители хлевов и навозных куч — они веселись. На этот раз гроза пролилась не над ними. Это ли не счастье?

Суки. Суки. Суки.

Последнее, что я увидел — широченную ухмылку Малютки Джонни. Сакс отсалютовал мне кубком.

Вот так вот, оказывается, надо жить. Охотиться в королевском лесу на оленей, грабить мирных жителей, убивать стражников. И будешь мил правителю. Вот как нужно делать. А я-то… Идиот. Истинно идиот.

На пиру я пил, не пьянея. И давил, давил в себе желание заорать, швырнуть кубок в стену и постал всех к трепаной матери. Шериф преданно смотрел в рот королю, епископ сочился благодушием, как соты — медом, а вокруг жрали, пили, хохотали и пели преданные сыны короны. Будто сидишь с кубком вина в хлеву — и двери заперты. Не выйти.

Некуда мне идти.

Время от времени я крутил на пальце кольцо. Гладкий металл легко скользил по коже.

Нет, это слишком жалко. Унизительно. Что я ей скажу? Что она мне скажет?

Хотя вранье это. Я знал, что хочу услышать. Что Малютка Джонни убийца, которому место не в пиршественной зале, а на виселице. Что я все сделал правильно. Что принц Джон — подлый сукин сын.

«Мама, мама, я коленку о камень ободрал!» «Злой камень, плохой камень, мы его прутиком, прутиком!»

Тьфу ты. Стыдоба.

Налив еще кубок вина, я осушил его в два глотка, как горькое лекарство.

Вилл бы, наверное, тоже была бы приглашена. Правда, посадили бы ее не здесь, а там, сверху — рядом с принцем и Паттишаллом. Но это все равно. Она бы тоже злилась на Джона. Мы злились бы вместе. Так намного проще — ненавидеть кого-то вместе.

А может, и нет? Может, хорошо, что она этого позорища не видела?

Не обращая внимания на негодующий взгляд соседа, я переставил к себе кувшин с вином.

Глава 31, в которой Марк отказывается снимать штаны

Об этом я узнал через несколько дней. Когда пришел в сознание.

Лекарь, бинтовавший меня, охал, изумлялся и твердил про чудо господне. Не знаю, может, конечно, и господне — но я мысленно ставил на ведьмовской амулет.

Во рту было склизко и мерзко, будто там трахалась пара улиток, на каждом вдохе в груди что-то булькало, а дырки от стрел болели так, словно в раны гвоздей напихали. Ужасно. Но не хуже ожогов. Я попытался пошевелиться и взвыл. Сгорело все: спина, плечо, рука, шея. Лицо. Смаргивая слезы, я заставил себя дотянуться до щеки. Пальцы нащупали мокрую скользкую рану.

Малиновка. Сука. Лучше бы убил. Сдох бы сразу. Сука.

Я видел под Тулузой таких вот — неудачников, поджаренных и обваренных, орущих от боли и гадящих под себя. Ожоги не заживают, они начинают гнить, и над мясом кружатся мухи, а потом в ранах заводятся белые черви и жрут, гадят, жрут, гадят... Вонь в палатке стояла невыносимая.

Унизительная, долгая, грязная смерть.

Все. Нихрена у меня не будет, кроме этой вот кровати и пропитанных гноем перевязок. Нихрена. Сдохну в этой проклятой комнатушке, как пес в конуре. Сгнию заживо. И ни одна сволочь ведь не вспомнит. Может, Паттишалл пару раз зайдет, выразит сочувствие — пока я еще не слишком воняю. А потом будет только лекарь вот этот придурочный — и Тобиас. Надо же кому-то подо мной обоссаные тюфяки менять.

Я почувствовал, что сейчас разрыдаюсь от отчаяния. Позорная, унизительная слабость — но я не мог найти силы, чтобы с ней справиться. Я не хотел умирать так. Как угодно — только не так. Лучше бы я сдох под Тулузой. Лучше бы меня вздернул Малиновка. Или сожрал дракон. Погибнуть в бою с драконом — что может быть лучше? Просто-таки рыцарь из баллады.

Я не хочу так. Не могу. Нельзя жалеть себя, — говорил мастер. Это недостойно мужчины. Значит, херовый я мужчина. Потому что мне было ужасно жаль себя. Потому что я не дождался Вилл и не рассказал ей про брауни. Потому что не женился на купеческой дочке, не разбогател, не купил дом. Потому не сделал ничего, а я ведь хотел, я столько хотел… Я не хочу так! Не хочу!

Герой баллады страдал бы молча. Мужественно и сурово. Наверное, я нихера не герой. С трудом дождавшись, когда лекарь уберется за дверь, я скомандовал Тобиасу выйти, сжал пальцами кольцо и сосредоточился.

— Вилл. Вилл…

Вот такая вот говняная жизнь — ты подыхаешь, и некого позвать, кроме далекой чужой ведьмы.

Я увидел ее. Ведьма сидела на столе — в странной одежде, точнее, почти раздетая. Тонкая ткань рубашки липла к груди, как мокрая, больше подчеркивая, чем скрывая. Вилл что-то пила из узкого темного сосуда и улыбалась — мужчине. Звучал смех, оглушительно гремела музыка, и Вилл качала головой в такт, черные локоны прыгали по плечам.

Я был уместен, как дохлая крыса на свадебном столе.

— Вилл.

— Марк? — она посмотрела на меня, веселая и счастливая — и улыбка на лице застыла, превращаясь в кривую гримасу. — Что случилось?

— Вот.

Я не знал, что говорить. И не мог. Боялся расплакаться. Я же хотел быть мужественным. Да. Страдающим, но мужественным. А получалось какой-то ноющее сопливое ничтожество.

— Что — вот? Что ты сделал?! Что ты сотворил, Денфорд?!

— Меня подстрелили. И я загорелся. Я…

— Все. Заткнись. Лежи и молчи. Я сейчас. Не вздумай помереть, понял? Жди меня. Я все сделаю. — Вилл все еще улыбалась этой жуткой кривой улыбкой, губы у нее прыгали, и слова получались невнятными, словно пережеванными. — Буду у тебя через несколько часов. Я все сделаю. Ты мне веришь? Марк? Марк!

Я испортил Вилл праздник. Испортил к херам. Какого дьявола я всегда все порчу?

— Марк!

— Да. Я… Да.

Вилл исчезла. Совершенно один, я снова лежал в жаркой, пропахшей горелым мясом комнатушке.

Верю ли я? А хрен его знает. Хотя… выбора-то у меня нет. Так что да. Верю. Несколько часов. Отлично. Несколько часов — это немного. С этим я справлюсь.

Я закрыл глаза. И начал ждать.

Вилл пришла, когда уже рассвело. Я нихера не понял, сколько прошло времени — несколько часов или больше, или меньше. Как по мне, так прошло лет двести, а может, и все триста

Рано утром ко мне пришел лекарь, потом заглянул Тобиас, а за ним — чернулечка. Мне было насрать. Мне было больно. А потом распахнулась дверь и появилась Вилл, потная и запыхавшаяся, в той же странной одежде — я узнал тонкую яркую тонкую рубашку, пусть и прикрытую сейчас курткой. Почему-то это было чертовски приятно — видеть, что Вилл не переодевалась. Не потому, что одежда была неприличной, меньше всего меня сейчас интересовали чьи-то сиськи. Но если человек не переодевается, если приходит как был, — значит, он спешит. По-настоящему спешит.

— Леди, туда нельзя, леди! — сунулся было в комнату Тобиас. Леди рыкнула, шваркнула молнией в стену и рявкнула «В жабу превращу!». Тобиас исчез, как осенний лист, подхваченный порывом ветра.

— Ты не можешь никого превратить в жабу, — сказал я.

— Молодец. Еще раз, и погромче, чтобы все слышали. Давай-давай, сломай мне легенду.

Под глазом у Вилл красовался роскошный синяк, волосы с одной стороны оказались короче, чем с другой, а левая рука была перевязана. Вилл шумела, ругалась и командовала, как полководец на поле боя — и мне сразу стало легче. Не знаю почему, но легче. Я улыбнулся необгорелой стороной лица.

Швырнув на пол мой плащ, Вилл сбросила с плеча здоровенную сумку, перевернула ее и потрясла. На голубую ткань посыпалась какая-то пестрая ерунда, звенящая и шуршащая, покатились по полу ярко-оранжевые тугие апельсины.

— Сейчас. Так. Подожди. Сейчас, — Вилл перешагнула через кучу барахла и опустилась на колени. — Смотри на меня. Сейчас я уберу боль. Смотри мне в глаза.

Я послушно уставился на Вилл. Глаза у нее были огромные и ярко-карие, блестящие, как молодые каштаны. А у самого зрачка рассыпаны золотые искорки. Ну надо же. Я и не замечал. Вилл что-то бормотала на странном гортанном наречии, пока я таращился на эти яркие искры, а потом она моргнула — и я понял, что спина не болит. И рука. И лицо.

Глава 32, в которой Марк чистит апельсины

Усевшись рядом с кроватью, Вилл положила ладонь мне на висок, легонько поглаживая.

— Ты как?

— Все хорошо. Кажется.

— Не обольщайся. Не болит только из-за заклинания. Ты в постели не меньше месяца проваляешься.

— Вот и отлично.

— Что отличного?

— Что не в гробу.

Вилл щелкнула меня по лбу.

— Ой. Так мне не нравится. Раньше получше было. Откуда у тебя под глазом синяк?

Поначалу я, ошалевший от страха и боли, не сообразил — а теперь сопоставил, и результат сопоставления мне не понравился. Когда я видел Вилл через кольцо, синяка у нее не было. А теперь внезапно образовался.

Мне следовало задать кое-кому вопросы. Очень, очень много вопросов. Осталось только выяснить, кому.

— Синяк? — неосознанным жестом Вилл вскинула руку к лицу. — На дверь налетела в темноте.

Ага. Все так говорят. На дверь налетела, о полку ударилась, воротом колодца зацепило.

— И как зовут эту дверь?

— Что? Марк, ты серьезно? — удивительно натурально изумились Вилл. — Ты правда думаешь, что кто-то мне подбил глаз?

Ну да. Например, тот, кому ты улыбалась. Если твоя полураздетая женщина улыбается другому мужчине, а потом срывается прочь только потому, что он ее куда-то позвал… Ревность — поганая штука. Пожалуй, я мог бы этого парня понять. В какой-нибудь другой ситуации. С какой-нибудь другой женщиной. Но не с Вилл.

— У тебя не было синяка. Мы поговорили. У тебя появился синяк.

— Потому что я налетела на дверь! Схватила сумку, погасила свет и нахрен забыла, что дверь нараспашку. Бдымс! Господи, Марк, ну я же боевой маг! Ты серьезно думаешь, что мне можно вот так вот просто зарядить в глаз?

Я протянул руку и легонько хлопнул Вилл по щеке.

— Ты чего?

— Да. Можно.

Любого можно ударить — если он не ждет удара. Я бы за такое руки отрубал.

— Меня не били, честно слово.

— Точно?

— Точно. Знаешь, я не тот человек, который позволяет себя бить.

Я хлопнул ее по щеке еще раз. Вилл стукнула меня по лбу.

— Понял?

— Нет. Ты позволяешь себя бить.

Вилл стукнула меня снова, чуть сильнее.

— И что? Я все равно тебя два раза ударил.

— Эх ты, Галахад… — Вилл потрепала меня по волосам и убрала руку. — Теперь, когда мы выяснили трагическую историю моего фингала, может, расскажешь, какого дьявола ты в лоб штурмовал этот кретинский овин, а не поджег его к херам?

— Сеновал.

— Да похер.

Ну… В целом да. Похер.

— Откуда же я знал, что там засада.

— И правда. Откуда же ты знал? Да, шериф сливает информацию Малиновке, передавая ему твои планы. Разве можно предположить, что эта твоя гениальная операция тоже уйдет в народ?

— Я не рассказывал Паттишаллу про свои планы.

— И не надо было рассказывать! — внезапно рявкнула Вилл, и я подпрыгнул на своем ложе скорби. — Твои бойцы знали, что следят за Малюткой Джонни? Знали! Как думаешь, сколько времени эта информация до Паттишалла шла? Десять минут или пятнадцать?! А как быстро от Паттишалла она дошла до Джонни?!

— Не ори. Я понял.

— Что не ори? Что не ори?! Ты себе чуть похороны не организовал, и я не должна орать?!

— Я просто об этом не подумал. В следующий раз…

— В следующий?! Одного раза тебе что, мало было?! Повторить решил?!

— Это моя работа! Я же тебе не запрещаю к драконам в пасти соваться! — не выдержал наконец я.

Осекшись на вдохе, Вилл замолчала и устало потерла лицо.

— Справедливо. Но я хотя бы осознавала степень риска. Ты можешь то же самое сказать о себе?

О господи, ну конечно я!.. не мог. Не мог я этого сказать. Потому что в хитросплетениях интриг и доносов понимаю меньше, чем в искусстве стихосложения. Зарифмовать «Каллиопа» и «жопа» я могу. А сплести хотя бы простенькую интригу — нет.

Я из тех, кто сражается мечом, а не словами.

Не надо было ломиться в двери. Окружить сеновал, поджечь — и стрелять по всем, кто будет выбегать из огня. Вилл была права. Сделать нужно было именно так.

Вилл, пристально глядя мне в лицо, ждала ответа.

— У тебя апельсины по полу раскатились, — сказал я.

— Как ты изящно поменял тему, — фыркнула Вилл. Наклонившись, она поманила пальцем, и оранжевый шар, выкатившийся из-за сундука, прыгнул точно в ладонь. — Это тебе. Держи.

— Рехнулась? — вылупился я на апельсин. — Они же дорогущие!

Сколько сейчас стоят апельсины? Дороже коня — или все-таки немного дешевле?

— Не у нас, — Вилл вложила мне в руку неожиданно тяжелый плод. Апельсин был прохладным и шершавым, бугристая корочка на нем почему-то казалась маслянистой на ощупь.

С ума сойти. Никогда не держал в руках настоящий апельсин! Слышал, что сок у них горький, но удивительно благовонный, а корочка придает необычайный аромат пирогам и мясу…

Не успел я свыкнуться с мыслью, что сейчас буду вкушать королевский фрукт, как Вилл выдернула апельсин из моей руки.

— Нет, погоди! Возьми лучше это!

Разодрав на клочки пеструю обертку, она подсунула мне нечто длинное и коричневое.

— Ты шутишь?

По форме и цвету новое угощение напоминало собачье дерьмо.

— Да ладно тебе. Это вкуснее апельсина!

— Спасибо. Я не голоден, — вежливо ответил я, осторожно отползая к стене.

— Это вкуснее, чем сахарный сироп, — коварно сменила аргументы Вилл. — Попробуй!

И снова сунула мне под нос коричневую мерзость.

Господи, помилуй меня.

Я посмотрел на Вилл. Посмотрел на мерзость. Снова посмотрел на Вилл.

Человек примчался ко мне по первому зову. Ушел с праздника, всю ночь не спал, доставал лекарства и апельсины… И эту вот дрянь. Вез в гребаный, мать его, Нортгемптон. Торопился. Старался.

Ладно. Черт с ним. Была не была. Как-нибудь да переварится.

Глубоко вдохнув, я откусил маленький кусочек. Вилл таращилась на меня в предвкушении. Окаменев мышцами лица, чтобы не скривиться от омерзения, я медленно начал жевать.

Глава 33, в которой Марк обследует место преступления

В проулке было сыро. Под стенами высились груды какой-то гниющей мерзости, от гигантской лужи отчетливо тянуло конской мочой. Свет факелов растекался по ее темным водам, рождая причудливые блики.

— Сюда, сэр Марк.

— Да иду я!

Как же, пройдешь тут. Ногу поставить некуда, чтобы в какую-то дрянь не вляпаться. Эти саксы хуже, чем свиньи. Серьезно, хуже. Мне как-то рассказывали, что свиньи — животные весьма разумные, гадят только в одном углу. А саксы все засрут, дай им волю.

— Вот, сэр Марк, поглядите.

Стражник повыше поднял факел. И я поглядел.

— Ох ты ж мать твою!

— Истину говорите, милорд. Святую истину.

Женщина лежала под стеной, прямо на куче гниющих капустных листьев. И была она мертвее мертвого. Глотку несчастной перепахали, как плугом — от шеи только лоскуты и остались, сквозь которые проглядывало что-то белое. Наверное, позвонки.

— Ее Билли и Сэм нашли, — бубнил за моей спиной стражник. — Зашли сюда отлить, глядят — а она лежит. Неживая.

Было бы странно, если бы живая — с такими-то ранами. Ей же голову почти отгрызли, как курице. Курица… Отъеденная голова… Курица… Курица!

— Стой здесь и карауль. Чтобы никто ни ногой! Не дай бог что — яйца оторву!

Я вылетел из проулка и вскочил в седло. Я знаю, кто людей жрет, как кур. Знаю!

— Миледи Вильгельмина! Миледи! Эй, Вилл! — я забарабанил в дверь кулаком, плюнул и врезал ногой. — Открывай! Да просыпайся ты!

Дверь распахнулась сама собой, и я шагнул в темную комнату.

— Вилл… ты где?

— В кровати, где еще. Ты знаешь, сколько времени? Совсем сдурел, что ли?

— Вылезай из своей кровати! — я на ощупь двинулся к лестнице. — Там труп лежит! Поехали!

Под ногами что-то загрохотало, рассыпалось и покатилось. По звуку — железяки. Что тут за дерьмо расставлено? Не дом, а хлев. Что, нельзя барахло свое под стенку убрать?

— Это были заготовки на амулеты. Мелкие, как козье говно. Большое тебе спасибо, Марк.

— Поколдуешь — сами соберутся. Свет зажги!

Передо мной вспыхнул зеленоватый шар и медленно поплыл вперед, к лестнице. В его свете все казалось каким-то странным, нереальным. Как в дурном сне, когда мир вокруг сгущается, наливается угрозой, как спелое яблоко — соком. Тени клубились, плыли по стенам, будто мертвецы подо льдом.

Ладно, хер с ним, пусть будет зеленый. Лоб не расшибу, и то ладно.

Я поднялся по лестнице и остановился у закрытой двери.

— Ты оделась? Можно заходить?

— Погоди немного.

Ага! Так я и знал! Вилл голышом спит.

Я прислонился к стене, бездумно поглаживая тонкую сетку шрамов, протянувшуюся по шее. Мысль о том, что женщина с другой стороны двери прямо сейчас бегает по комнате в чем мать родила, была весьма приятной — и я додумал ее до конца. Времени хватило с лихвой. А потом дверь распахнулась, и я увидел Вилл — уже вполне одетую. Сидя на кровати, она торопливо шнуровала ботинки. Всклокоченные волосы торчали в стороны, будто клубок смятой проволоки.

— Все, — выпрямившись, она одернула куртку. — Я готова.

— Еще нет. Причешись, ты же на ведьму похожа, — я бросил Вилл расческу.

— А не должна? Что там у тебя за труп? По моей части? Здесь или за городом? Ехать далеко? — Вилл драла волосы, как крестьянин — дохлую овцу, и на каждый рывок приходилось по вопросу. Если не заткнется, буду я по Норгемптону с лысой ведьмой таскаться.

— Женщина. Лет двадцать пять, наверное. Не присматривался. В городе — недалеко, почти в центре. Думаю, ее обглодал оборотень.

Вилл замерла с расческой в руке — будто для благословения ее подняла.

— Почему оборотень?

— А кто еще? Не дракон же. Дракона бы сразу заметили. Оборотень может ходить по городу, как обычный человек, а нападать, как зверь.

— Ну да. Логично. Все, нормально с волосами?

— Ну…Заколи их, что ли. И поехали.

Когда мы вернулись к проулку, перед ним уже собралась небольшая толпа. Точнее, не толпа, кончено. Так, человек пять.

— Пошли вон! Вон отсюда, отребье! — я двинул на них коня, и зеваки брызнули в стороны. — Прочь! Прошу вас, миледи.

— Вы очень любезны, сэр Марк. Так галантно меня к расчлененному трупу еще никто не приглашал.

— А он и не расчлененный. Просто поеденный.

В проулке я выбрал место посуше и помог Вилл спешиться.

— Под ноги гляди. Тут дерьма по колено. Буквально. Шагай за мной, а то вляпаешься.

Бедняга с факелом стоял, привалившись к стене, и отчаянно зевал.

— Все в порядке, милорд. Никого не пускал, как вы и велели.

Я покосился на потоптанные в кашу отбросы.

— Да неужто?

— Никого, милорд! Клянусь! Вон там они стояли, глядели. А ближе — ни-ни.

— Вон там! А если именно там следы убийцы были? Идиот! Дай сюда факел, тупица, и отойди подальше. Пользы никакой — так хоть мешать не будешь.

Я подвел Вилл к телу.

— Вот. Полюбуйся.

Вилл попробовала было присесть, подергала левой ногой и скривилась.

— Стой. Подвинься, — я подобрал полы котты и опустился на корточки. — Обопрись на плечо. Ну, как тебе?

В свете факела пустое нутро казалось не красным, а черным. На самом деле девица была похожа не на курицу — на заеденную свинью. Нет, на лань. Все же женщина. К тому же мертвая. Надо бы полюбезнее.

Вилл брезгливо, двумя пальцами, оттянула окровавленный ворот блио.

— Если это оборотень, то очень воспитанный. Гляди, какие ровные края у ран. Это не грызли, это резали.

Мда.

Я почувствовал, как жар поднимается от шеи к щекам. Уши, наверное, полыхали не хуже факела. Вот какого хера не посмотрел? Какого?! Ведь очевидно же!

Я молча таращился на труп. Теперь я видел и ровные разрезы на ткани — блио не рвали, его вспороли, и нетронутые кучи мусора. Если бы тут оборотень топтался, он бы все разворотил. Я помню, как вертятся в бою эти твари.

Ну вот какого хрена! Я же как лучше хотел! Чтобы быстрее!

Глава 34, в которой Марк разговаривает с людьми

Владелец трупа нашелся быстро. В смысле, муж убитой. Некий Томас Вуд, владелец мясной лавки, заявил, что дорогая и горячо любимая супруга в сопровождении служанки ушла вчера вечером к подруге. И не вернулась. Я провел беднягу в погреб и откинул рогожку.

— Она?

Томас Вуд позеленел и свалился без чувств. Ну надо же, какие у нас мясники чувствительные пошли.

Очнувшись, Томас перекрестился, выжрал полкувшина вина и закусил луковицей. Окрепнув духом и телом, он был готов к беседе:

— Ушла Хелен после обеда. С собой взяла то ли шитье, то ли вышивку… Корзину с тряпьем, одним словом. Она вечно с собой эту ерунду таскала, когда в гости шла. Взяла, значит, корзину, оделась покрасивее — и за порог.

— А служанка? Ты говорил, что жена из дому не одна ушла.

— Конечно, не одна! Хелен всегда затемно возвращалась. Что ж ей, одной по улицам бродить, что ли? Нет, только со служанкой. А что? Женщина пожилая, строгая, разумная.

— И вчера эта разумная женщина вернулась одна?

— Нет, милорд. Вообще не вернулась.

То есть у нас где-то еще одна покойница валяется?! Пожилая и строгая?

— И ты не пошел искать жену?

— Нет, милорд. Я подумал, она у подруги заночует. Так уже бывало. Засидятся допоздна, а потом, чтобы ночью не бродить, спать укладываются. А утром Хелен чуть свет домой бежит.

— Но сегодня Хелен не прибежала.

— Нет.

— А служанка?

— Служанка пришла. Здоровехонька.

— И что рассказала?

— Она вчера Хелен до дома проводила, до дверей. Потом домой ушла, а что дальше было, не знает.

— А ты, значит, жену не видел?

— Нет, милорд.

— Отлично. Служанка сейчас где?

— В лавке, конечно. Где ж ей еще быть. Торговля-то идет.

— Ну да. Торговля не должна останавливаться, как же я сам не сообразил. Значит так, Томас. Сейчас пойдешь в лавку. С тобой я отправлю пару стражников. Покажешь им строгую женщину — пускай сюда приведут. Понял?

— Понял, милорд.

Томас вскочил со стула, прижимая к груди затасканный колпак.

— Милорд!

— Чего?

— А когда Хелен забрать можно? Похоронить ведь надо. Негоже это.

— Да хоть сейчас. Пока не заво… Гм. Чем быстрее, тем лучше, я хотел сказать. Сейчас на улице жарко.

Служанка действительно оказалась женщиной строгой. Тощая, сутулая и лицо, будто третий день животом мается. Понятно, почему любящий муж не боялся свою Хелен с такой каргой отпускать. Она же одним взглядом стремление к греху убивает. К плотскому, во всяком случае.

Не спрашивая моего разрешения, эта выдрыга сходу пристроила свою тощую задницу на стуле.

— Я вас слушаю, милорд.

Она. Меня. Ну охренеть!

— Встань. И слушай стоя.

Поджав губы в нитку, старая хрычовка поднялась.

— Как прикажете, милорд.

— Отвечать приказываю. Быстро, кратко и правду. Ты проводила госпожу до дома подруги?

— Да, милорд.

— Как зовут подругу?

— Мария Бейкер.

— Милорд.

— Мария Бейкер, милорд.

С такими, как эта кочерыжка сушеная, иначе нельзя. Чуть-чуть кулак разожмешь — сразу забудут, кто кому кланяется.

— Что-то необычное было?

— Не припоминаю, милорд.

— Не припоминаешь? Или не было?

— Не было. Мы шли обычной дорогой, ничего подозрительного не видели. Милорд.

— А потом? Рассказывай подробно.

— Мы пришли. Хозяйку госпожа Бейкер увела в дом, а я осталась на кухне. Я всегда там сижу, бывает, сплю на лавке у очага, если госпожа на ночь остается.

— Но хозяйка не осталась?

— Нет, милорд. Едва начало смеркаться, госпожа позвала меня. Мы пошли домой — той же дорогой.

— Заметила кого-нибудь? Не подозрительного, хоть кого-то. Может, мужчина той же дорогой шел? Прохожий заговорил с тобой или с хозяйкой?

— Нет, милорд. Ничего такого. Просто пришли домой, как обычно. Госпожа отпустила меня и поднялась по ступенькам. А я к себе пошла — мне еще ужин варить, и по дому ничего не сделано. Так что я, уж простите, не задерживалась.

— Почему госпожа не вошла в дом?

— Откуда же мне знать. Милорд. Господа перед слугами не отчитываются, Значит, была причина.

Я задумался. Была какая-то мысль — гадкая и верткая. Крутилась, мельтешила и никак не давала себя ухватить. Между пальцев, сволочь, выскальзывала.

Кочерыжка молчала.

Я думал.

— Так. Вот еще что. С мужем хозяйка не ссорилась?

— Я, милорд, служанка. Мне такое неведомо.

— Вот как раз тебе-то и ведомо. Рассказывай — или по-другому спрашивать буду, — я даже из кресла привстал. Для внушительности. Удивительно, но старую выдрыгу не проняло. Вот же характер у бабки!

— Уж извините, но чего не знаю, того не знаю. А врать не хочу. При мне господа не ругались. В мире жили и в согласии. А что без меня было — про то у хозяина спрашивайте.

— Ладно. Пусть так. Но с кем-то же твоя госпожа ругалась. Или она совсем уж святая была?

— Почему же. Все люди грешны, но бог милостив и прощает нас в безграничной мудрости своей. Ругалась хозяйка, без этого никак. С торговками скандалила — цену они гнут немилосердно. Укоротили бы вы их, милорд. Совсем уже…

— Хватит. Я не про то спрашиваю.

— Простите, милорд. Когда ткань покупала, тоже ругалась. И с башмачником. Насчет дров скандалила часто — дорого уж больно. Про соль так вообще молчу. Нешто ее из золота делают, что столько денег хотят! Ох ругалась хозяйка за соль, ох ругалась!..

Хорошая, видимо, женщина была покойница. Кроткая и незлобливая. Если бы у меня такая жена пропала, я бы тоже не сразу искать начал. Посидел бы сначала в тишине, дух перевел.

— С зеленщиком скандалила. За полголовы капусты цену правит — как за цельную! С винокуром спорила. Кислятиной торгует тухлой, а монету требует — будто господний нектар продает. С угольщиком тоже, помню, не сошлись они…

Я затосковал. И дернул же черт убийцу прирезать именно Хелен Вуд. Что, других женщин в городе нет, что ли? Хотя, может, они за цену на лук поспорили…

Глава 35, в которой Марк понимает, что проблемы только начинаются

До Бейкер я не доехал. Прямо на улице меня прихватил перепуганный стражник.

— Посмотрите, милорд! Там! Там!.. Вы только на это посмотрите!

Придурошный сакс лез прямо под копыта, и я придержал фыркающего Ворона.

— На что посмотреть?

— Там, милорд! Вон тамочки! — лепетало белобрысое недоразумение, взмахивая руками, как ветряная мельница. — Вон там!

— Да что там?!

— Еще одна, — выпучил глаза олух и рубанул себя по глотке рукой. — Лежит, в кровище вся, значит, мертвая, как булыжник, уже остыла давно. Мы с ребятами как поглядели — сразу поняли: один в один случай, ну просто один в один. А как поняли, так сразу вас искать побежали, только Эда и Тима оставили, чтобы караулили, значит…

— Где тело?! — оборвал я поток слов.

Стражник запнулся, моргая круглыми, как у курицы, глазами.

— Так… вон там же, — широким жестом он обмахнул всю западную часть Нортгемптона.

— Конкретнее!

— На Портняжкиной улочке, — наконец-то назвал место балбес, и я, не слушая продолжение, развернул коня.

Еще одна. Твою мать! Еще одна.

Белобрысый тупица не соврал. Случай действительно был один в один. Молодая женщина среднего достатка, горло раскромсано в лоскуты, следов ограбления или насилия нет. Убийство произошло в крохотном тупичке между скобяной лавкой и складом — смрадное, темное место шириной с могилу.

В такую дыру только шваль пьяная забредает, чтобы отлить. Какого дьявола эта дура сюда приперлась?

Преодолевая отвращение, я выбрал место почище и опустился на корточки перед телом на корточки. Женщина как женщина — молодая, светловолосая, смазливенькая. Блио недорогое, но с ажурной вышивкой по рукавам, на талии — затейливо выплетенный пояс. И башмаки с медными пряжками.

Принарядиться покойница любила.

О чем это нам говорит?

А хер его знает, о чем.

Почесав в затылке, я поднялся, отступил в сторону и внимательно оглядел закоулок. Обшарпанные стены, истоптанная в камень земля, на которой белеют высохшие катышки собачьего дерьма. Если тут и были какие-то следы, зеваки и стражники их давно затоптали. Хотя откуда им взяться, следам-то? Будь я убийцей, подошел бы сзади, ухватил за подбородок… Чисто и быстро. Эта дурища и пискнуть бы не успела.

Но зачем она вообще сюда пошла?!

Стражники, сгрудившись у входа в тупичок, таращились на меня, как школяры на бродячего фокусника. Напряженное предвкушение в их взглядах требовало действий… И я сделал единственное, что мог.

— Ну, чего встали, остолопы?! Телегу сюда, живо!

Не знаешь, что делать? Сразу же укажи подчиненным на их недомыслие. Первейшая заповедь любого начальника!

Телега нашлась удивительно быстро. А вслед за ней нашелся и супруг убитой — зеленщик Томас Миллер. Кто-то из зевак узнал покойницу и сбегал в лавку, сообщив Миллеру о безвременной кончине супруги.

Здоровенный, заросший до бровей мужик явился в кордегардию до того, как мы привезли тело. Увидев телегу, он побледнел, стащил с головы войлочный колпак и широко перекрестился.

— Алиса… Да как же это… Пресвятой Господь, Алиса…

Широкое, как блин, лицо, сморщилось, уголки губ опустились, брови задрались домиком. Томас Миллер очень старательно изображал горе, но получалось у него, прямо скажем, паршиво.

Я махнул рукой Тобиасу. Понятливо кивнув, тот прихватил скорбящего вдовца за локоть.

— Ступай внутрь. Милорд Денфорд желает с тобой побеседовать.

— Со мной? А что я? Что я-то? — забормотал, вяло подергивая рукой, Миллер, но Тобиас надавил, и вдовый зеленщик, загребая ногами пыль, поплелся внутрь.

Я не торопясь подошел к телеге, еще раз оглядел тело, покрутился по караулке, реквизировав припрятанный кувшин с вином, проверил дежурных — с перегаром, но трезвые. И только после этого прошел к себе.

Подозреваемый — он как карась. Чем дольше томится, тем потом разделывать легче.

— Милорд Марк! — вскинулся, увидев меня, Миллер — достаточно, видимо, истомленный.

Я прошел мимо него за стол, налил в кубок вина и, развернувшись к окну, сделал несколько глотков — загадочный и величественный.

Ну, я надеюсь.

Задумано было так.

Я пил вино и прислушивался к шумному, одышливому дыханию за спиной. Когда пыхтение достигло апогея, я развернулся и рявкнул:

— Рассказывай!

— Что? — вздрогнул Миллер. — Что рассказывать?

— Все! И не вздумай врать — мне уже многое известно. Начнешь вилять — пожалеешь!

— Я… Вы… Да что же это… Милорд… Да как же… — зашлепал пухлыми масляными губами Миллер. — Да я же…

— Говори! — врезал я кулаком по столу так, что доски скрипнули. Несчастный зеленщик шарахнулся так, словно перед ним молния в пол ударила.

— Милорд Марк! Не виноват я, богом клянусь! Богом и всеми святыми! Ну да, изменяла мне эта дура — так что ж теперь, резать ее, что ли?

— А почему бы и нет? Супружеская ревность — весомая причина для убийства.

— Да какая ревность, милорд Марк! Какая ревность! Про то, что Алиса на передок слаба, я с самого начала знаю. Отец ее и предупредил, когда о свадьбе уговаривались: так мол и так, дают тебе, Томми, приданое, но не просто так даю, а с умыслом. Чтобы я, значит, за дочкой евойной присматривал и не обижал, если вдруг оступится.

— И ты согласился?

— А чего нет-то? Давайте начистоту, милорд Марк — вы много жен добродетельных знаете? Чтобы мужа любили, себя в строгости блюли, на других мужчин глазами не стреляли? Вот то-то же… Какую бабу ни возьми, любая или творит блуд, или о блуде мечтает. Но я-то хоть выгоду с этого имею, в отличие от остальных рогоносцев. Гуляет Алиса? Ну и пускай гуляет. Главное, чтобы денежки ее папаши крутились и доход приносили. А я, если вдруг припечет, и сам погулять пойду. Причем свободно пойду, от жены не скрываясь! Много вы других мужей знаете, чтобы такую жизнь вольготную вели?

Раздухарившийся зеленщик выгнул грудь колесом, как взлетевший на шест петух, и гордо огляделся вокруг. Если бы в комнате были те самые другие мужья, волосы на себе рвали бы от зависти.

Глава 36, в которой Марк с почтением слушает начальника

Две недели ждать не пришлось. И даже одну неделю ждать не пришлось. Третью покойницу нашли через четыре дня на заднем дворе веселого дома. И милорда Паттишалла это вовсе не обрадовало.

— Признаю, это моя вина. Когда я согласился нанять вас, Денфорд, то не в полной мере осознавал степень вашей некомпетентности. Думал, что ваше недомыслие — всего лишь следствие юного возраста. Увы, я ошибся… И теперь пожинаю плоды собственной нерешительности. — Паттишалл сокрушенно поджал рот в куриную гузку. — Нужно было отказать вашему благодетелю, де Лоншану, когда он просил для вас место капитана стражи. Но я этого не сделал.

— Благодарю вас, милорд.

О да. Конечно. Как будто ты мог отказать Стефану де Лоншану. Шериф какого-то вшивого Нортгемптона — и брат лорда-канцлера! По его рекомендации ты бы и осла холощеного на место капитана стражи поставил!

— Не понимаю, почему де Лоншан вообще обратил на тебя внимание. Денфорды никогда не были вхожи в высокие круги. С другой стороны… Поговаривают, Хью де Лоншан был чуть ли не простолюдином, а его сыновья начинали простыми наемниками.

Вот именно. Потому и разбираются в людях, в отличие от тебя, сморчка сушеного. Рыцарь — это не титул, рыцарь — это благородство и мужество!

— Я, уважая мудрость Стефана де Лоншана, доверился его рекомендациям, — Паттишал медленно спустился с помоста и пошел вокруг меня, словно лошадь на рынке осматривал. — Доверился… И вот результат. Третье убийство в городе — а виновный все еще на свободе. Вы, кажется, кого-то задержали? Мужа убитой женщины, если не ошибаюсь?

— У меня были все основания для подозрений.

— Ну конечно. Они у вас были. Необычайно весомые, неоспоримые основания. Но подозреваемый за решеткой — а в городе третий труп. Не объясните мне, как это так получается, Денфорд?

— Не могу знать, милорд.

— Вы не запираете решетку на яме? Ваш подозреваемый — колдун, владеющий искусством ходить через стены? Или вы в очередной раз сели в лужу, Денфорд?!

Да чтоб ты провалился, хорек облезлый.

— Я. Ошибся. Милорд.

— О да. Конечно же, вы ошиблись. В который раз. Не понимаю, почему я все еще вас терплю.

Потому что другого начальника стражи тебе взять негде, скаред ты недомерочный! К тебе даже мухи не подлетают — брезгуют!

— Убийца — обычный простолюдин, тупой, как обух. Все, что от вас требуется — быть хотя бы немного похитрее его. Но для вас даже эта задача непосильна! Все, что вы можете — это сидеть и ждать, когда преступник сам явится в кордегардию и признается в содеянном. Оторвите в конце концов задницу от стула, Денфорд! Я не прошу вас использовать мозг — вероятно, вы в принципе на это неспособны. Но допросите людей! Расставьте по городу ночные караулы! Обратитесь к леди де Бов, в конце концов! Вы столько усилий прилагаете, чтобы эта уважаемая женщина чувствовала себя комфортно и… удовлетворенно. Так пускай леди де Бов ответит вам встречной любезностью — посмотрит в хрустальный шар, погадает на кишках ягненка или что там делают ведьмы, чтобы получить ответы на вопросы. Шевелитесь, черт побери, Денфорд! Шевелитесь! Прилагайте усилия!

Если Паттишалл своей речью хотел сообщить мне энергию, достаточную для самых решительных действий, — он не ошибся. Чеканным шагом покинув зал, я наорал на служанку, отвесил оплеуху конюшему и чуть не прибил дежурного, уютно прикорнувшего в караулке. Каких-то несчастных полчаса — и чернь трепетала, стражники истово таращили глаза, а собаки поджимали хвосты, едва заслышав звуки моего голоса.

Вот только поимке убийцы все эти меры никак не способствовали.

Может, Паттишалл прав? Может, я действительно хреновый начальник стражи? Ловят же как-то этих безумных убийц. Придумывают хитрые планы, плетут паутину допросов, находят скрытые от глаз доказательства…

Господи, как же просто во Франции было. Вот мы, вот враги, вот меч.

Наплевав на проверку караула, я развернул коня. Бывают ситуации, когда просто необходимо поговорить с нормальным человеком. Я же не виноват, что нас таких в городе только двое!

Увидев меня, Вилл совершенно не удивилась. Только поморщилась и спросила:

— Опять?

Молча кивнув, я вошел в дом. Пахло какими-то пряными травами, апельсиновой шкуркой и дымом. Глубоко вдохнув теплый, как заспанная подушка, запах, я прислонился к стене и неожиданно для себя зевнул.

— Ночью тело нашли? — тут же сообразила Вилл.

— Да. Под утро, на заднем дворе публичного дома.

— Проститутка?

— Нет. Честная девушка, богобоязненная. Маргарет Саддлер, дочка вдового булочника.

— Наш убивец с замужних на девиц переключился? — махнув мне рукой, Вилл направилась на кухню. С трудом отлипнув от стены, я двинулся за ней, стараясь не пялиться на бедра, мерно покачивающиеся под тонкой тканью блио.

С другой стороны… Благородный кавалер должен воздавать должное красоте женщины, если уж ему посчастливилось таковую увидеть.

Ну вот и я воздам.

На кухне Вилл поставила на решетку сковороду, швырнула в нее кусок масла и выложила несколько ломтей хлеба.

— Извини, но обед я еще не готовила.

— Годится, — я плюхнулся на лавку и вытянул гудящие ноги. Отсюда, из теплой полутемной кухни, разговор с Паттишалом казался досадным, но незначительным, как засохшее на шлеме птичье дерьмо.

— Держи, — Вилл протянула мне чашку. Бледные струйки пара над ней отчетливо пахли мятой и яблоками. — Что делала богобоязненная девица в борделе?

— Понятия не имею. Но справедливости ради — в заведение она так и не зашла. Тело лежало у конюшни, где посетители лошадей оставляют, — отхлебнув сладкий яблочный навар, я покрутил в пальцах чашку. На бледно-желтых боках распускали крылья длинношеие синие птицы с печальными коровьими глазами.

Это вроде бы новые.

Или нет?

Боже мой, ну за каким дьяволом одному человеку столько посуды?!

Ловко перебросив гренки в тарелку, Вилл водрузила ее в центр стола, присовокупив несколько зубков чеснока и соль.

Глава 37, в которой Марк проводит допрос

Отец погибшей уже ждал меня в кордегардии. Тяжело ссутулившись, он сидел на лавке у стены, наполняя помещение чудовищно неуместным запахом свежего хлеба. Обильный живот Саддлера был присыпан мукой, а на рукавах сохли хлопья теста. Видимо, парни выдернули беднягу прямо от месильного стола — или как там называется у хлебопеков их рабочее место?

Быстрым шагом миновав булочника, я любезно отодвинул для Вилл собственное кресло и пристроился на краешке стола.

— Значит, это ты Якоб Саддлер, отец убитой?

В таких ситуациях главное — не выказывать сочувствия. Чуть-чуть дашь слабину — и несчастный тут же зальет тебя слезами и жалобами, которым нет ни конца, ни края. Потому говорил я строго и глядел равнодушно.

— Да, милорд. Я. Отец Маргариты. Уб-битой. Невинно. Убиенной. Я эт-то, — булочник, покачиваясь, поднялся с лавки.

— Что твоя дочь делала на улице ночью?

— Н-не знаю, милорд. Я был уверен, что она легла спать.

— Может, вы поссорились с дочерью? — вступила в разговор Вилл. И я не закатил глаза. Аж вспотел от усилия — но не закатил.

Вот что за мысли у человека: там поссорились, тут обиделись, здесь огорчились. Если из-за грубого слова каждый в ночь убегать будет, в Нортгемптоне через неделю людей не останется.

— Нет, миледи. Не ссорились. Все обычно было — отужинали мы, значит, побеседовали обо всяком-разном, потом Мэгги в спальню ушла, а я опарой занялся. Которая на утренний хлеб, значит. Даже не знаю, как Мэг мимо меня проскочила.

Я внимательно поглядел на булочника. А может, Вилл не так уж и ошибается… Поссорились, отец был пьян — ну, допустим. Схватился за нож, дочь выбежала из дома, он за ней…

Пробежали полгорода в полной тишине и безмолвии, а спасения несчастная дочь искала в борделе.

Слава богу, что вслух эту чушь не сказал.

Позора не оберешься.

— Кто-нибудь может подтвердить ваши слова? — вела свою линию Вилл. — Слуги в доме были?

— Да. Салли была. Она на стол накрывала, значит, посуду потом мыла. Ну а потом, как по хозяйству справится, должна была к Мэг подняться.

— Но не поднялась?

— Ну как же не поднялась? Я утром к работе встал — Салли как раз из спальни вышла.

— Но ты говорил об этом так, словно не уверен. Почему?! — рявкнул я, и булочник подпрыгнул.

Вилл, может, и гроза драконов, — но разговаривать с простолюдинами не умеет совершенно.

— Н-не знаю, милорд, — проблеял враз взопревший булочник. — Просто к слову пришлось. Поднялась Салли к Маргарет, конечно, поднялась. Куда же еще ей деваться-то было? Не на полу же спать. У Мэг и лежаночка для служанки налажена, и одеяло шерстяное хорошее…

— Так что же твоя Салли, не слышала, как госпожа из комнаты вышла? Она что, глухая?

— Кто? Салли? Никак нет, милорд. Хорошо слышит.

— Почему же тогда не пошла за госпожой?

— Не знаю, милорд… Я ведь поначалу думал, что Мэг спит еще — она любит поспать, а я не бужу — зачем, пускай девочка отдыхает… Я, значит, думал, что она спит… А потом ваши люди пришли. Ну, я и не спросил ничего. У Салли. Так что не знаю, — сокрушенно развел руками булочник. — Может, вы у нее и спросите, милорд? А Салли вам все обскажет.

— Конечно, спрошу. Даже не сомневайся.

— У вашей дочери были… поклонники? — нашла подходящее слово Вилл. — Может, жених?

— Нет. Жениха не было. Мала еще Мэг о женихах думать. Да и не повстречал я пока мужчину, который нам в зятья бы сгодился. Лоботрясы одни. Но ничего, пока спешить нечего, я… — зачастил было Якоб Саддлер и осекся, зажав обеими руками рот. — Нечего спешить. Совсем нечего. Нечего… — и разрыдался, сотрясаясь рыхлым, как тесто, телом. Вилл начала привставать, но я придержал ее за плечо и покачал головой.

В такие дела лучше не встревать.

Если каждого, кто в эту комнату приходит, жалеть — сам через месяц вздернешься.

Терпеливо дождавшись, когда булочник успокоится, я продолжил допрос, но ничего толкового не услышал. О сердечных делах своей дочери Якоб Саддлер ничего не знал, душевных разговоров с ней не вел, подруг помнил только по именам. Все, чего я добился, — бесконечно повторяющегося рассказа о том, что Мэг была доброй девочкой и замечательной хозяйкой.

Если твоя Мэг такая хорошая, то что делала ночью на улице? Милостыню нищим несла?

Дождавшись, когда за причитающим отцом закроется дверь, я вытер о котту вспотевшие ладони.

— Фух, — шумно выдохнула у меня за спиной Вилл. — Кошмар. У тебя самая ужасная работа из всех, что я знаю.

Вот! А я говорил! Я всегда говорил! Но хоть бы одна скотина поверила…

— Ничего особенного, — я мужественно выпятил подбородок. — Если привыкнуть, то нормально.

— Кто там у нас следующий? Служанка?

— Да. Служанка. А пока мы с ней беседовать будем, мои оболтусы подружек убитой приведут. Глядишь, что-нибудь интересное и надергаем.

От беседы с неведомой Салли я ждал многого. Ну не могла она не слышать, как девчонка сбежала из дома. Не могла! А если слышала, но ничего не сделала — значит, имела свой интерес. Осталось только выяснить, какой.

Я вперил в служанку тяжелый немигающий взгляд.

— Ты глухая?

— Нет, милорд, — дебелая тетка с тяжелым лошадиным лицом подняла на меня водянистые глаза.

— Может, ты больна?

— Нет, милорд.

— Муж по голове не бил? С лестниц не падала?

— Нет, милорд.

— Тогда как же ты не услышала, что Маргарет вышла из комнаты?!

— Крепко спала, милорд.

Салли говорила медленно и мерно — словно капала с ложки переваренная овсянка.

— Маргарет оделась, обулась, открыла дверь, а потом закрыла ее. И все это в двух шагах от тебя. Такое нельзя не услышать.

— Умаялась я, милорд — служанка чинно сложила на коленях мосластые руки. — Весь день в трудах. Устала, да прихворнула еще — вот и уснула накрепко. Ничего не услышала.

— Сейчас ты не выглядишь больной.

— Тах хворь вся к рассвету и прошла. Ночь хорошенько проспала, утром помолилась — вот бог силы и дал.

Глава 38, в которой Марк находит ягненочка-Джонни

Допрос — это как осада. Долбишься, долбишься в глухую стену, а потом появляется брешь — и распаленные воины врываются в крепость, сминая утомленных защитников.

Ошеломленная собственной ошибкой, Салли даже не пыталась запираться.

— Ты знаешь, куда пошла Маргарет?

— Да, милорд, — служанка настороженно покосилась на Вилл. — К дружку Мэгги побежала.

— К какому еще дружку?

— Ну как же — к какому? К сердечному!

Ну да. Конечно. К какому же еще.

— Ты знаешь, как зовут этого дружка?

— Джон. Джонни его зовут. Беленький такой, кудрявенький, как ягненочек. Хороший парень. И добрый, и веселый, и с деньгами…

Ага. Вот он, секрет удивительно крепкого сна. Ягненочек Джонни платил тебе за молчание.

— Бывала у него дома?

— Нет, милорд. Никогда.

— Может, слышала от Маргарет, где он живет?

— Нет.

— Но как-то же Маргарет держала с любовником связь. Куда ты передавала сообщения?

— Так к вам же, милорд. В эту, как ее. В кордегардию.

— Что?! — хором воскликнули мы с Вилл, совместным рывком едва не опрокинув стол.

— В к-корд-дегардию, — запинаясь, повторила Салли. Цветом лица она напоминала заплесневелый творог.

— Джонни что, стражник?! — подалась вперед Вилл. Глаза ее полыхали азартом.

— Д-да. Стражник, миледи. Милорд, — Салли переводила с меня на Вилл пришибленный взгляд. — Вы не подумайте плохого, миледи. Он ведь жениться хотел.

О да. Конечно. Именно этого он и хотел — когда вытаскивал девчонку ночью из дома. Днем ведь жениться никак.

— Тобиас!

— Да, милорд?

— Джонни, белобрысый, кудрявый, как баран. Тащи сюда подлеца!

— Сейчас, милорд!

Я повернулся к Вилл, стараясь не улыбаться совсем уж дурацки.

— Вина, леди де Бов? Кисловато, конечно, но надо же чем-то скрасить минуты ожидания.

Не глядя Вилл нашарила на столе кубок.

— Охотно, сэр Марк. Кислые напитки в жару приятно освежают.

Пока мы освежались кислющей бормотухой из трактира Бельмастого Нэда, Тобиас сбегал за ангелочком Джонни. Признаться, я сомневался, что белокурый ягненочек будет на месте. Если он служит в страже, то наверняка знает, что мы допрашиваем служанку. Предупрежден — значит вооружен. Кто это говорил? Сократ? Аристотель? Не помню.

К глубочайшему моему удивлению, ягненочек Джонни не сбежал. Виновато ссутулившись, он вошел в залу вслед за Тобиасом — покорный, как… ягненочек.

Заматереет — бараном станет.

Я прищурился, вглядываясь в гладкую физиономию, розовую, как задница херувима. Где-то ты, ангелочек, мелькал. Совсем недавно. Где-то я тебя…

Ах, да! Алиса Миллер, Портняжкина улочка! Это же ты меня к телу провожал. Только под капюшоном кудряшек этих дурацких не видно было.

— Где ты сегодня дежуришь?

— Нигде, сэр Марк. Я ночью стоял на замковых воротах, сейчас сменился и домой пошел.

— Тогда почему ты здесь?

— К ребятам заглянул. Мы пива выпить хотели. Днем так-то трудновато уснуть, а если пивка накатить, то и нормально, — смущенно улыбнулся ягненочек.

— Ты знаешь Маргарет Саддлер?

Деликатную смущенную улыбочку перекосила гримасой. Джонни зыркнул на меня, на съежившуюся в углу Салли, опять на меня.

— Да, милорд. Мы… иногда виделись.

И виделись, надо полагать, без одежды.

— Ты платил служанке, чтобы она покрывала ваши встречи.

— Платил, милорд, — тяжко вздохнул Джонни. — По два пенса в неделю! У Мэгги был очень строгий отец, и я… я… Вы не подумайте дурного, сэр Марк! Мы просто прогуливались, ничего больше. Я собирался просить руки Мэг!

Да-да-да. Конечно. Ты собирался.

— И вчера ночью вы тоже… гуляли? — я многозначительно выделил голосом последнее слово, но ягненочек только расправил плечи.

— Да, милорд. Мы гуляли. Я зашел к Мэгги, мы прошлись до вишневых деревьев — ну, знаете, те, что у часовни. Постояли немного, поболтали. Потом я проводил Мэгги домой и пошел на службу.

— Ты проводил ее прямо до порога?

— Конечно, сэр Марк. До самой двери.

— Видел по пути что-то подозрительное или странное?

— Ничего. Парочка пьяных, какой-то хлыщ со шлюхой… простите, леди де Бов. Больше никого не видал.

— Когда Маргарет вошла в дом, ты что-то слышал? Может быть, разговоры, ссору или крики?

— Нет, милорд. Все было тихо. Да и с кем Мэгги ссориться? Служанка все знает, а отец в это время в пекарне возится.

— Ты просил у отца Маргарет руки дочери? — внезапно заинтересовалась Вилл. Я смысла в этом вопросе не видел — но я ведь мужчина. А женщин все, связанное с обручением и замужеством, влечет с поразительной силой.

Кудрявый Джонни удивленно поглядел на Вилл, перевел взгляд на меня — и я нахмурил брови.

— Ты слышал, что спросила леди де Бов. Отвечай!

— Простите, сэр Марк. Я… Ну… Я… Я хотел. Я правда хотел. Но Мэгги поговорила с отцом, намекнула, и он… Он был против.

— Почему же? Вы достойный молодой человек, к тому же с деньгами.

— Так-то оно так… — почесал в лохматом затылке Джонни. — Я, конечно, не бедствую, да и служба в городской страше — это не пес наср… чихнул. Простите, миледи. Вот только папаша Саддлер для дочери жениха побогаче искал.

— Вы это знаете со слов Маргарет?

— Ну да. Она с папашей заговорила разок насчет жениха-стражника, так крику было — отсюда и до Лондона. Вот мы и решили повременить пока. Я деньги откладывал — думал, что если накоплю пару фунтов, старый Саддлер посговорчивее станет.

— Вас задело такое отношение?

— Да как сказать. Обидно, конечно. Я все ж таки стражник, а не селянин какой-нибудь и не кухарь. Но что поделать, против слова отца не попрешь.

Глава 39, в которой Марк швыряет яблоки

— Ну и чего ты прицепилась к парню? — я разлил по кубкам вино и достал из ящика стола яблоки — подвядшие, но вполне съедобные.

— Не знаю. Странная ситуация. По-моему, этот твой Джонни что-то недоговаривает.

— Во-первых, он не мой. А во-вторых, то, что недоговаривает Джонни, вполне могу сказать я. Этот кобелина даже не думал жениться. Он запудрил смазливой дурочке мозги, наобещал любовь до гроба, подарил какую-нибудь пеструю дрянь — и получил все, что хотел получить. Через месяц-другой ягненочек Джонни завел бы себе другую девчонку, а Мэгги осталась бы с пузом. Ну или без — если хватило ума вовремя сбегать к бабке и заварить правильную травку.

— Ну вот тебе и повод для убийства. Мэгги залетела, угрожала рассказать отцу — и Джонни ее прирезал, — Вилл грустно осмотрела яблоко, поморщилась, но все-таки откусила. — Кислятина. Как и вино.

— Извини. Шоколада нет, — критически оглядев горсть яблок, я выбрал самое румяное. — Попробуй вот это.

Коротко размахнувшись, я вышвырнул объедок в окно. С улицы раздался растерянный вскрик, а вслед за ним сочная, забористая ругань.

Ой.

Вилл поглядела на меня укоризненно.

— Что?! А нечего под окнами шляться! Работать иди, лодырь! — я швырнул в окно второе яблоко. — И шлем надень, остолоп! В голову прилетают не только яблоки!

Вилл все еще глядела укоризненно.

Некоторые люди принимают чересчур близко к сердцу всякую ерунду.

— Не стал бы Джон девчонку из-за такой чепухи убивать, — благоразумно сменил тему я. — Ну сама посуди: что может сделать стражнику какой-то там булочник? Да он даже скандал затевать побоится, чтобы дочку на весь город не опозорить. Так что бояться Джону было абсолютно нечего. А значит, и повода для убийства не было.

— Да, наверное. К тому же — допустим, Джонни все-таки прикончил Маргарет. Как тогда объяснить еще два трупа?

— И глотки у них были перерезаны одинаково.

— Вот это, кстати, не проблема, — вино начало действовать, и щеки у Вилл порозовели, а в глазах вспыхнули огоньки хмельного азарта. — Джонни ведь стражник. Значит, первый труп точно видел и обстоятельства смерти знал. Запросто мог воспроизвести все детали.

— Зачем?

— Ну да… Зачем… — поскучнела Вилл. — Херня какая-то.

— Херня… Вот у Миллера причина была весомая. И даже возможность имелась. Запросто мог напоить кого-то из моих ребят. Разузнал все детали убийства, подкараулил гулящую жену, отвел в тихий уголок и прирезал.

— Так может, это он и был?

— Не может. Миллер до сих пор в яме сидит.

— В смысле? — широко распахнула глаза Вилл.

— В прямом. Я Миллера сразу после допроса под замок посадил. На всякий случай.

— И до сих пор не выпустил?!

Черт. Точно. Миллер.

— Я не успел. Третий труп мы вообще-то только сегодня ночью нашли.

— Вот именно! А сейчас уже вечер! Прошло больше двенадцати часов!

— И что? Миллер сидит в яме уже четыре дня. Часом меньше, часом больше без разницы.

— Марк!

— Что Марк?!

— У тебя невиновный человек сидит в яме!

— Ну не в петле же висит!

— Марк!!

— Да что Марк?!!

Что Марк?! Почему вечно Марк?! Других людей в Нортгемптоне нету, что ли? Марк то, Марк се, Марк, сделай то, Марк, сделай это. Хреново, Марк! Переделай, Марк!

Как же вы все меня задолбали!

С грохотом швырнув кубок в стену, я пинком распахнул дверь.

— Тобиас!

— Да, милорд?

— Коня!

— Вы уже знаете, кто убийца, милорд?

— Не твое дело! Седлай коня, тупица!

— Сию минуту, милорд, — истово кивнул Тобиас и бросился исполнять. Миллер. В яме. Аж целых четыре дня. Безвинный страдалец, мать его.

А я, между прочим, с полуночи на ногах! Бегаю по городу, как ошпаренная дворняга! Не жрал, не спал, на заднице мозоль от седла скоро будет! Обо мне хоть кто-нибудь подумал? Нет, мы о Миллере думаем. О Миллере заботимся! Он же страда-а-а-ет! Лежит на соломе, с боку на бок переваливается, жратву и воду прямо в руки получает. Как ты мог такое допустить, Марк! Ты ужасный, ужасный, жестокий человек! Нету тебе прощения!

Да твою ж гребаную мать!

Когда Тобиас вывел оседланного Ворона, я уже метался по двору, пиная засохшее конское дерьмо и камни.

Твою распрогребаную мать!

— Милорд… — остановился в нерешительности Тобиас.

— Чего топчешься, идиот?! Пошел прочь, — отшвырнув щуплого Тобиаса в сторону, я вскочил в седло. Почуяв мое настроение, Ворон загарцевал, дробно вбивая копыта в землю.

— Милорд! Постойте!

— Чего тебе? — я придержал коня.

— Я насчет Кудряша, милорд. Насчет Джонни, — Тобиас, понизив голос, воровато стрельнул глазами по сторонам. — Думаю, вам нужно знать, милорд.

— О чем?

— Оно, может, и неважно. И не мое оно дело… — Тобиас подошел вплотную, понизив голос почти до шепота. — Но Кудряш кое-чего рассказывал.

Я наклонился в седле.

— Что рассказывал?

— Про девиц, милорд. Мы на Троицу в трактир зашли, пивка выпили… Ну и разговорились, а вы же знаете, какие между парнями разговоры. Слово за слово, один одно скажет, другой другое… Кто приврет, кто прихвастнет. Ну и Кудряш хвост распустил. Я, говорит, жениться осенью хочу. Такая девица — ух! Огонь, а не девица! Еще и с приданым.

Ну надо же. Неужели и правда жениться хотел?

— Джон собирался просить руки Маргарет Саддлер?

— Да нет же, милорд! — воскликнул Тобиас и тут же зажал себе ладонью рот. — Да нет же, милорд… Не на Маргарет. На Дженни Блоссом.

Я выпрямился в седле.

Дженни. Блоссом. Блондиночка с сиськами, как две свежие булочки.

Дженни. Блоссом. Одетая в блио из тонкой, ярко окрашенной шерсти, расшитое по вороту мелким речным жемчугом.

Дженни. Блоссом. Дочка ювелира.

— Забирай коня! И веди ко мне Кудряша! Живо!

Швырнув оторопелому Тобиасу повод, я, прыгая через ступени, взлетел на порог.

— Вилл! Леди де Бов! Эй, леди! У меня новости!

Глава 40, в которой Марк прибегает к помощи дьявола

— Так. Так-так-так, — забарабанила пальцами по столу Вилл. — Получается, мотив у ягненочка все-таки был. Хотя… стоп. Ты говорил, что булочник никакого влияния на Джона не имел и иметь не мог. Значит, выгодному браку он помешать не мог.

— Ха. Еще как мог. Ювелир Блоссом — человек состоятельный и с гонором. Не знаю, как Дженни уломала папашу, чтобы он согласился на зятя-стражника — но если бы старик узнал, что наш ягненочек пасется на соседских лужайках, выпер бы из дома пинками.

— Хорошо. Убедил. У Джона действительно был повод прирезать Мэгги. Но есть же еще два убийства. Ты же не думаешь, что этот герой-любовник окучивал четырех красоток одновременно?

— Да, это вряд ли. На четырех у Кудряша денег не хватит. Но ты же сама говорила, что Кудряш мог просто скопировать убийства.

— Мог… — намотала смоляной локон на палец Вилл. — Мог… Вот черт! Где сейчас тело Мэг?!

— Не знаю, — растерялся я. — Может, здесь еще. А может, булочник уже забрал. Да там смотреть не на что, все как обычно…

Но Вилл уже не слушала. Она уже бежала к двери, отчаянно припадая на левую ногу, как подстреленная птица.

— Что ты… Какого дьявола… Вилл, чтоб тебя! — оттолкнув в сторону некстати сунувшегося в комнату Тобиаса, я бросился вслед за чокнутой ведьмой. — Ждите тут! — рявкнул я на ходу стражникам и Кудряшу. — Если этот баран кучерявый сбежит, я вам всем головы пооткручиваю!

Догнав Вилл уже на лестнице, я подхватил ее под локоть.

— Совсем спятила?! Оступишься сейчас, свалишься и шею свернешь!

— Мне нужно осмотреть тело Мэг!

— И что? Со свернутой шеей лучше видно?!

— Я способна спуститься по лестнице самостоятельно!

— Спуститься и яйцо со стола может! Вж-жух — хрясь!

— Не ори на меня!

— Я не ору!

Вилл стояла на пару ступеней выше, и в кои-то веки мы оказались нос к носу. Я кожей чувствовал ее горячее влажное дыхание.

А она, надо полагать, мое.

Гренки.

С чесноком.

Твою мать.

Захлопнув рот так, что зубы лязгнули, я сделал быстрый шаг назад.

— Прошу прощения, леди де Бов. Я слишком беспокоюсь о вашем бесценном здоровье. Позвольте сопровождать вас?

— Э-э-э-э… Конечно, — поглядев на меня, как на психа, Вилл приняла протянутую руку. — Вы очень любезны, сэр Марк.

Медленно и плавно, как в паване, мы спустились по узкой крутой лестнице в подвал. Тело Маргарет еще лежало на лавке, обернутое пыльной холстиной, но отец и слуги уже столпились над ней, прикидывая, как половчее поднять груз. Жестом смахнув их к стене, я провел Вилл к покойнице.

— Вам требуется уединение, леди де Бов?

— Что? Нет, — склонившись над телом, Вилл что-то забормотала, бесцеремонно и быстро тыкая пальцами в твердый живот.

— Понятно, — выпрямилась она. — Ты был прав.

— Какой срок?

— Я не эксперт, но рискну предположить, что месяц-полтора.

А Тобиас с Кудряшом пили пиво на Троицу. Ну да, сходится. В июне Мэг не дождалась лунной крови, прибежала к своему ягненочку — а ягненочек уже сговорился со старым Блоссомом. И тут удивительная новость: «Любовь моя, я в тягости, у нас будет младенчик!». Кудряш наверняка заболтал дурочку, наобещал ей с три короба — но не сейчас. Не сразу. Ведь свадьба дело нешуточное, тут требуется серьезнейшая подготовка. Мэгги послушно согласилась подождать, а Кудряш… Кудряш начал планировать убийство.

И тут появляется первый труп. А вслед за ним и второй. Так почему бы не появиться третьему?

На месте Кудряша я бы пошел в церковь и заказал благодарственную мессу — за избавление в горестях и благословение в испытаниях.

Кудряш зовет Мэгги на свидание. Та радостно бежит, уверенная, что ягненочек наконец-то дозрел до помолвки. Кудряш под благовидным предлогом заманивает идиотку в укромный уголок и там перерезает ей горло.

Да! Вот так оно все и было!

— Нам нужно допросить Кудряша. Пошли, — решительно прихватив Вилл за локоть, я увлек ее к выходу. Саддлер пытался что-то сказать, и даже сунулся наперерез, но я оттолкнул его в сторону.

Если Господь послал тебе ребенка, воспитывай его как должно. У достойных отцов дочери на тайные свидания не бегают.

Поднимаясь по лестнице, Вилл крепко сжимала губы и упиралась в мою руку, как в каменные перила.

А я говорил! Я говорил!

Ну, и кто из нас прав?!

Движимый христианским милосердием, я не сказал этого вслух. Вилл достаточно пострадала из-за своей беспечности, ни к чему усугублять наказание попреками.

Кудряш в компании стражников ждал нас в приемном зале. Когда я распахнул двери, парни вскинулись, изображая служебное рвение. Кудряш смотрел раздраженно и устало.

— Ты знал, что Маргарет носит ребенка? — я стремительно надвинулся на ягненочка, нависая над ним, как волк над… ягненком.

— Ребенка? — округлил глаза Кудряш. — Первый раз слышу. Кто вам такое сказал, сэр Марк?

Вот тут я должен был придумать хитрый ход. Усыпить бдительность, запутать негодяя, придумать хитрый ход… Но главная моя беда в том, что я не умею придумывать хитрые ходы.

Ну к к дьяволу. Не могу — и не нужно.

— Ты слышал о леди де Бов? Это могущественная колдунья, которую прислал из Лондона сам принц Джон. Леди де Бов доступны многие скрытые знания, — я незаметно пихнул Вилл в бок. Сообразив, что от нее требуется, могущественная колдунья прищурилась, скривив губы в опасной многообещающей ухмылке.

— Я… Сэр Марк… Я… Да, слышал, — разом растеряв щегольскую самоуверенность, Кудряш попятился, сложив пальцы в козу. Ты мне еще перекрестись, чертов выродок!

— Сейчас леди де Бов очертит вокруг тебя круг правды. Будешь врать — отправишься прямиком в ад! — я попытался еще раз пихнуть Вилл в бок, но паршивка предусмотрительно отступила.

— Конечно, сэр Марк, — зловеще протянула она.

Вилл вскинула руки и что-то забормотала. Между пальцами заплясали ярко-зеленые искры, над ладонями тонким облачком поднялся бледно отсвечивающий туман. В комнате ощутимо потянуло серой.

Глава 41, в которой Марк играет в шахматы

Чем мне нравятся шахматы — в них не нужно спешить. А если меня не торопить, всегда есть возможность придумать что-нибудь стоящее.

— Вот так, — я выдвинул пешку на D4. Вторая белая пешка уже несла караул соседней клетке, а рядышком, на F3, занял позицию рыцарь. Середина доски моя. Отличное начало.

Вилл, прикусив губу, сосредоточенно таращилась на доску. Увы, женщинам трудно даются шахматы. Когда эмоции довлеют над чувствами, составить последовательную стратегию невозможно.

— Тогда я — вот так, — Вилл выслала пехотинца на D4, прихлопнув мою фигуру. Ожидаемо. Я тут же накрыл черную пешку рыцарем.

— Ага, — самодовольно протянула Вилл и вывела из-за шеренги пехотинцев своего всадника.

На мгновение мне стало неловко. Для Вилл это был тонкий ход, но… но… Но мать твою! Женщина, ты же собрала в кучу все войско! Наверное, ты полагаешь, что это надежная защита, но ты же не вагенбург в чистом поле строишь! Сейчас всем серьезным фигурам перекрывают путь твоя же пехота. Я могу делать на доске все, что хочу — а у тебя нет ни единой возможности ответить. Ну, кроме как вывести из тылов рыцарей — что ты прямо сейчас и делаешь.

Не знаю, на что рассчитывала Вилл. Вторым ходом она действительно могла побить моего рыцаря своим — но с чего бы мне это позволять? Естественно, я укрепил позицию левофланговым пехотинцем, и Вилл раздосадованно поморщилась.

— Хорошо… — задумчиво протянула она, постукивая пальцами по фигурам. И двинула черную леди на С7. Ну вот! Наконец-то! Наконец-то! Шахматы — это сражение, а не глухая оборона! Будешь топтаться на месте, войска противника в лепешку тебя раскатают. Вперед, женщина! Двигайся вперед!

Через два хода Вилл все-таки выступила на середину доски, прицелившись рыцарем на мою пешку. Епископ тоже занял угрожающую позицию. Пара ходов — и он прихлопнет белого всадника. А в перспективе этот же епископ намекает на шах королю.

— Молодец, — совершенно искренне похвалил я. — Неплохо придумано.

И тут же сожрал рыцарем ее пешку, подставившись под удар. Естественно, Вилл заглотила наживку, прикончив моего жертвенного агнца. Вот только следующим ходом я провел рокировку, подсунув черному епископу вместо короля крепость.

— Черт! — гневно зыркнула на меня Вилл. Щеки у нее раскраснелись, глаза горели, дыхание участилось. — Черт! Дьявол!

Ну что поделать, моя прекрасная леди. Шахматы — это битва, а женщины не созданы для битв.

В несколько ходов я оттеснил черных на их половину доски. Вилл, мрачно нахмурившись, провела рокировку и сдвинула рыцаря влево.

То есть вот это, по твоему мнению, атака? Оголить левый фланг — фланг, на котором король прикрыт только пешками?

— Уверена? — не выдержал я. — Если хочешь, можешь переходить.

Вилл посмотрела на доску. Медленно облизала верхнюю губу. Плавным, скользящим движением огладила сверху вниз длинную башню крепости.

— Уверена. Твой ход.

Для того, чтобы вернуться к размышлениям об игре, мне потребовались некоторые усилия. Если бы Вилл использовала такую стратегию сознательно — видит бог, я слил бы партию в первые десять минут.

Но Вилл не использовала.

А жаль.

— Шах, — я передвинул епископа на Н7, сбивая с клетки черную пешку.

Решительно сжав губы, Вилл сделала ход королем — единственный из всех возможных.

— Уже нет.

Столкнув с доски моего епископа, Вилл настороженно уставилась на меня. И я не обманул ее ожиданий. Белая леди, перепрыгнув доску, встала на одну линию с черным королем.

— Шах.

Последним отчаянным рывком Вилл выдернула фигуру из-под удара, но в этом уже не было смысла. Следующим ходом я выставил рядом с белой леди крепость.

— Шах и мат.

— Вот гадство! — резким движением Вилл опрокинула на доску своего короля. — Ну почему так?!

— Ты все фигуры в кучу собираешь, — попытался объяснить я. — Вот смотри. У тебя король стоял вот — слева край доски, справа — пешка и крепость. Ну никакого же пространства для маневра! И рыцаря ты зря убрала. Зачем его в толпу на левом фланге загонять? Там у тебя и леди, и епископ, и крепость. Зачем там рыцарь? Пусть бы короля прикрывал.

— Я думала, что ты моего коня возьмешь пешкой. Тогда я пошла бы ферзем вот сюда, — переставила фигуру Вилл. — И ты либо лишаешься выгодной позиции, либо я съедаю твою туру. И ты опять-таки лишаешься выгодной позиции.

— Ну и зачем мне это? Зачем распыляться на забитый тяжелыми фигурами правый фланг, когда у тебя открыт левый?

— Пожалуй… — запустив пальцы в волосы, Вилл надула щеки, со свистом выдохнув воздух. — Вот объясни мне, Марк: какого хрена ты так хорошо планируешь все на доске, но до сих пор не повязал Малиновку?

Потому что на доске фигуры делают то, что должны. Мои епископы не устраивают заговоров со вражескими королями. Рыцари не переходят на сторону противника и не бьют в спину. В шахматах все просто и честно. Все по правилам.

— Если бы я видел ходы Малиновки, может, и спланировал бы. Но пока что получается наоборот: он обо мне знает все, а я нем — ничего.

Вилл смотрела на меня, прикусив губу. Ее указательный палец мягко и настойчиво массировал тиару епископа.

— Что?

— Есть одна мысль…

— Какая?

— Насчет Малиновки, — подняв несчастного епископа, Вилл задумчиво прокатила его между пальцами. — В теории мы можем узнать, где его лагерь.

— Как?! — тут же забыл о епископе я. — У тебя появилась информация?

— Нет. Но если мы придумаем, как отправить Малиновке маячок, то появится.

— Не понял. Объясни.

И Вилл объяснила.

Идея действительно была очень простой. Мы подсовываем Малиновке некий предмет, на который наложены чары слежения. Потом Вилл определяет, где этот предмет находится и куда перемещается — и мы узнаем, где скрывается Малиновка.

Это если смотреть поверхностно.

А если копнуть…

Какой предмет использовать как маячок? Как передать его Малиновке? У заклинания есть ограничение по дальности. Как не потерять маячок из вида?

Глава 42, в которой Марк размышляет о ванне

Красная точка на карте неторопливо ползла по черному пунктиру дороги. С поправкой на масштаб это означало, что трактирщик летел к лесу, как юная лань.

На проценте он у Малиновки, что ли? За спасибо так резво по кочкам не скачут.

Вилл наклонившись в седле, дернула меня за плащ.

— Эй, ты чего? Мне же не видно!

Притерев Ворона к белой кобыле Вилл, я развернул карту.

— Вот, гляди. Уже к опушке Брунесвальда приближается.

— Ого. Неслабо шпарит.

— Сам удивляюсь. В жизни бы не подумал, что этот боров способен так быстро бегать.

С другой стороны, причины торопиться у трактирщика были серьезные. Мы с Вилл больше часа просидели в полутемном прокопченном зале, во весь голос обсуждая богатый купеческий караван, который выходит из города прямо завтра. Почти без охраны. По тракту через Брунесвальд. Груженый дорогими тканями, специями и чеканной посудой. А еще купцы повезут партию новеньких, только что из кузни, мечей. Через Брунесвальд. И охрана — по пальцам пересчитать. Поскупились купцу на охрану.

Какое опрометчивое легкомыслие, ай-яй-яй.

Ужас.

Просто ужас.

Трактирщик, поначалу топтавшийся у очага, поначалу просто прислушивался. Потом кликнул поваренка, сунул ему длинную ложку и пошел по комнате, тщательно протирая столы и смахивая пыль с подсвечников. Такой грандиозной уборки трактир лет десять уже не видал.

Трактирщик кружил вокруг нас, как чайка, подбирающаяся к падали, но с Вилл, упорно не замечая его маневров, обсуждали качество тканей, изысканную роскошь специй и удивительное качество клинков.

Отличный груз! Просто отличный!

Ну разве можно такое добро — и без вооруженного до зубов отряда?

О чем только думают эти купцы?!

Когда трактирщик начал нетерпеливо подергиваться, я подозвал его и кинул несколько монет. Пока грязный боров принимал плату за жесткое мясо и кислое пиво, Вилл аккуратно приклеила ему на пояс крохотную заговоренную булавочку. А дальше все оказалось на удивление просто. Мы вышли из трактира, немного подождали — и увидели, как сукин сын улепетывает по улице, стремительный и весомый, как выпущенный из требушета камень. Все, что от нас требовалось — следовать за ним, не приближаясь на расстояние прямой видимости.

Ну, мы и следовали.

— Думаешь, он действительно побежит прямо к Малиновке? — прищурилась в карту Вилл.

— Это вряд ли. Я бы на месте Малиновки расположение лагеря держал в секрет. Ну и расставил бы вокруг скрытые караулы, чтобы предупредили о появлении неприятеля. Держу пари, что именно к караульному трактирщик сейчас и направляется.

— Гляди, гляди, в лес вошел! — тыкнула пальцем в карту Вилл. — Поехали, а то сигнал потеряем!

Бережно свернув пергамент, я послал Ворона неторопливым шагом. По лесу наш резвый олень особенно не разгонится. Да и догонять его нам не нужно. Достаточно, чтобы на карте место беседы обозначилось — а там уж я по окрестностям сам догадаюсь, где Малиновка лагерь разбил.

Отличный у нас получился план! Езжай себе потихоньку, любуйся цветочками-кустиками, слушай, как птички поют. Главное — не забывать в карту поглядывать, чтобы трактирщика из вида не потерять.

— У тебя точно не будет неприятностей? — на всякий случай еще раз переспросил я.

— Откуда? Это всего лишь крохотный маячок. Тут маны на воробьиный чих. Да я на подогрев воды для купания каждый день больше трачу.

— И сколько же ты ее греешь?

— Как — сколько? Ванну.

— Целую ванну?!

— Ну да… А что?

— Каждый день? Целую ванну?!

Нет, я, конечно, блюду чистоту тела. Ежедневные омовения, большое купание субботним вечером. Но каждый день… Целую ванну…

— И вода вот прямо горячая?

— Э-э-э… Да, — Вилл начала поглядывать настороженно, но остановиться я уже не мог.

— Каждый день у тебя полная ванна горячей воды?!

— Ну говорю же! Вода! Горячая! Целая ванна! А что мне, грязной ходить, что ли?!

Я открыл рот. Закрыл рот. Снова открыл — и снова закрыл. Слов у меня не было. Уставившись на ленту дороги, плавно разматывающуюся под ноги коню, я видел ванны — длинную, бесконечную череду ванн. И над каждой поднимался белесый пар от горячей воды.

Интересно, у Вилл большая ванна? Два человека, скажем, поместятся?

Воображение услужливо подсунуло картинку с ванной, в которой уже сидела Вилл. На мгновение я отчетливо увидел острые белые плечи, голубоватые тени под ключицами и уходящую под воду ложбинку между крепкими, словно спелые яблочки, грудями. Вилл встряхнула головой, отбрасывая влажные волосы. Вода колыхнулась, плеснула вверх, потом вниз, на мгновение обнажая…

— О чем задумался? — вскинула на меня глаза ни о чем не подозревающая Вилл.

— Да так. Ерунда всякая. Караулы, патрули, пересменка…

Господи, как хорошо, что кольца уже не работают. Ужасно неловко могло бы получиться. Ну просто кошмарно неловко.

Изобразив лицом глубочайшую озабоченность, я развернул карту, скрывая за ней порозовевшие уши. Красная точка мигала далеко впереди и, кажется, уже начала тускнеть.

— Что-то мы сильно отстали. Давай-ка, пришпорь свою клячу — она, кажется, уже задремала на ходу.

Глава 43, в которой Марк встречает старого знакомого

Мы въехали в них прямо за повтором. Грязные, как обосранные овцы, саксы, перегордили дорогу, ощетинившись дешевыми мечами и рогатинам. Семь против двоих. Твою мать! Выронив карту из рук, я перехватил у Вилл повод и развернул Ворона. Но отступать было поздно. Сзади на меня смотрело два взведенных арбалета.

Рывком натянув поводья, я остановил бросок, и Ворон заплясал, глухо вбивая копыта в землю.

Вколоченное до костей, непререкаемое, как господень завет, знание вопило и требовало, чтобы я прикрыл Вилл. Но опасность была впереди, опасность была сзади, опасность с шумом продиралась через кусты, заходила слева и справа.

Все еще удерживая кобылу Вилл, правой рукой я потянул меч.

— О, Денфорд! Ребята, глядите, да это же Денфорд! С ума сойти, какая неожиданная встреча!

Из плотной толпы саксов выступила громоздкая кряжистая фигура. Рыжеватая борода, свороченный набок нос, через левый глаз — тонкая нить шрама.

Я его помнил. Остальных видел впервые — но этого помнил твердо.

— Кривой? Мне говорили, что ты отсюда убрался, — я выпрямился в седле, все еще сжимая рукоять меча, как утопающий — обломок весла.

— Не поверите, сэр Марк. Тоска по родине заела. Просто спать не мог — все жена снилась, детишки.

— Ты не женат.

— Но мог бы быть! Мог бы. Если бы не вы, глубокоуважаемый сэр Марк.

Да. Если бы не я.

Впервые Кривой Гаррик всплыл два года назад, по весне — весною всегда дерьмо всплывает. В Нортгемптон жалобы пошли, что по тракту проехать невозможно — если не прирежут, так покалечат, если не покалечат, так ограбят. А то и все разом.

С проезжими Кривой Гаррик действительно не церемонился. Мужчин убивал на месте. Женщинам повезло меньше. Видел я тела этих женщин… Лучше бы умерли сразу. Что бы я ни говорил о Малиновке, по сравнению с Кривым Гарриком этот парень монашка невинная.

Когда банда Кривого начала шуровать в лесу, я только на должность заступил. Опыта никакого, зато усердия — полные штаны. Ну и наивная вера в то, что этот гребаный мир можно сделать чуть лучше. Поэтому в дело я вцепился, как репей в собачий хвост. Тряс всех скупщиков краденого, до кого мог дотянуться, шерстил придорожные трактиры, прочесывал лес. И вышел в конце концов на след. Барыга-валлиец навел нас на схрон, получил от меня лично кошель монет и растворился в неизвестности. А мы стали ждать. Неделю я держал парней в засаде, не разрешая даже до ветру лишний раз отойти. И дождался. Дождался!

Когда Кривой явился, чтобы убрать в схрон нажие трудами неправедными золотишко, его встретили мы. Троих положили. Двоих взяли. Кривой, сука, ушел.

Теперь, получается, вернулся.

Такое вот гребаное счастье.

Я оглянулся на Вилл. Она ровно сидела ровно и неподвижно, внимательно отслеживая движения саксов.

Ну вот какого хрена кольца сдохли?

Почему я не попросил Вилл их поменять?!

Ну какого, мать твою, хрена??!!

Кривой медленно подошел поближе. Руки он держал на виду, подальше от рукояти меча. И улыбался — по-доброму так, миролюбиво. При четырех-то арбалетах чего не поулыбаться?

— Ну что, вот и свиделись, сэр Марк. Должок за вами.

— Не припоминаю, — как можно небрежнее пожал я плечами — так, словно совсем не боялся.

— Ну как же! Такой молодой, а память плохая, — Кривой огорченно зацокал, мотая кудлатой башкой. — Но это ничего, сэр Марк. Раз уж вы все подзабыли — я подскажу. Монет золотых и серебряных сундучок, парчи два тюка, холста беленого — пять. Три меча хорошей работы, цепи, кольца, серьги… — загибал пальцы Кривой. — Вот сколько всего в моем тайничке было. Большой убыток вы мне причинили, сэр Марк. Очень большой. Я годами трудился, не покладая рук, ночей недосыпал. И все прахом. Надо бы возместить.

Я презрительно молчал. Я был занят. Я пытался придумать, что делать.

Два арбалета по бокам. Два сзади. И поперек дороги семь человек с мечами и дрекольем. Господи, хоть бы Вилл догадалась тылы нам зачистить. А тех, что выстроились впереди, я сам с дороги смету. Правда, остаются еще два арбалетчика… Но не попадут же они оба сразу! Не могут попасть! Хотя бы один, но точно промажет! А второй… второй — хрен с ним, со вторым. Еще один болт в спину я как-нибудь переживу. Уже переживал — и сейчас не сдохну.

Я покосился на Вилл, пытаясь понять, о чем она думает. Чертова ведьма сидела, спокойно положив руки на луку седла — как будто происходящее ее не волновало.

— У вас, я гляжу, колечко золотое, — приблизился вплотную Кривой Гаррик. — Может, подарите колечко бедному виллану? В оплату долга.

Я сжал зубы. Был бы я один, я бы тебе подарил… Мечом поперек рожи. Как раз по старому шраму пошло бы. Не знаю, кто это дело начал — но я бы закончил. Все равно вы меня живым отпускать не собираетесь, так лучше сдохнуть в бою, а не в кустах с перерезанным горлом.

Вот только я был не один. Я был с Вилл. И Вилл, кажется, понятия не имела, что делать.

Медленно свинтив с пальца кольцо, я высоко подбросил его в ладони.

— Держи.

Кривой подошел, принял золото в руки. Лицо его было совсем рядом — я чувствовал смрад гнилых зубов, видел оспины на широком приплюснутом носу. Сейчас бы шарахнуть сапогом в морду — и вперед. Струсят, суки, рассыплются. Глядишь, и прорвался бы. Бог дураков любит. Но Вилл…

— И кошель, сэр Марк.

Там пара монет и огниво, идиот!

Я завозился, отцепляя кошель. Тянул время как мог, давая Вилл хоть какую-то возможность собраться.

Ну ты же сражалась с чудовищами! Ты и с людьми сражалась. Думай, женщина, думай!

— Держи, — швырнул я Кривому кошель. Тот ловко поймал, прикинул вес и скривился.

— Негусто… А спутница ваша ничем поделиться не желает?

— Это наши с тобой дела. Не впутывай в них леди де Бов.

Кривой вздрогнул, торопливо отступил назад.

— Ведьма!

Банда зашевелилась — точно личинки на свету, если кору с трухлявого дерева снять. Ну же! Вилл! Давай!