Баллада о проклятии

1

Вслед за кортиком, блеснувшим в тошнотворно желтом солнечном свете, по воздуху растянулась кровавая дуга. То, что мгновение назад питало жизнью, пульсировало, подрагивало в жилах, теперь багровой лентой растянулось по сухому песку у дороги. Капли сверкнули, как драгоценные камни, да так и остались лежать здесь. Так и пролежат, пока не застынут, пока не смоет их дождь, пока не утекут глубоко в землю.

Эзиль утерла полотно кортика о штанину, не глядя более на трусливого купца у своих ног. Если и было, что ценила она в своей жизни - он, ее верный друг и товарищ, кинжал. Если и было, что она на дух не переносила - трусость, прямой демонстрацией которой стал купец, что в штаны наделал и попытался дать дёру от повозки.

- Славно мы их! - захохотали за спиной Эзиль ее псы. Самые отпетые, отвратные животные во всем Пекаттуме. Она собирала только худших. - Пару недель можно не думать ни о чем! Атаману слава!

Даже смех у них был лающий, собачий. Крики походили на рычание одичавших шавок с брызжущей и пенящейся у пасти слюной. Еще раньше, чем обернулась, Эзиль знала, что увидит людей, на внешности которых отыгрался сам господь бог, а то и отродье из Преисподней намеренно создало их уродами в угоду прогнившей атаманше.

Их было семеро. Она никогда не брала в команду больше, то ли считала, что восьмерка счастливое число, то ли слишком хорошо помнила, как сложно давалось нянькам в сиротском приюте контролировать толпу. Лохматые, косматые, раскрашенные шрамами и синяками, Псы Эзиль были грозой округи, а она их госпожой.

Старый воплощал в себе уныние. Эзиль была готова поклясться, что ему не больше четверти века, но жаловался он столько, словно за спиной его была Первая магическая и две теневые. После забоя купца и тех глупцов, которых он нанял в охрану, Старый даже шарить в повозке не стал, а обмяк у колеса и приложился к бурдяку с медом.

Трус, разумеется, трусом не был - таких Эзиль не держала. Мужик он крепкий, поболее прочих, посерьезнее, однако стоило ему однажды вскричать, когда вепрь во время охоты за ним бросился, так и нарекли остальные Псы Трусом. Предупреждая приказ Эзиль, он уже принялся тягать дорогостоящий хлам с одной повозки на другую, чтобы увезти с собой все самое ценное.

Задиры - никто из Псов не разбирал, кто из них Первый, а кто Второй, родных имен не знали и подавно, - получив отмашку от Эзиль принялись обчищать тела разбросанные по пыльной дороге.

Остальные собрались перед атаманшей, потрепанные, но довольные до трясучки. Даром, что хвостами не виляли.

- Атаману Эзиль слава! - прорычал в очередной раз Вол и развел широченные ручища в стороны. Эзиль всегда видела этот огонь и страсть в его глазах - слепую веру в ее силу и власть. Она улыбнулась и вскинула подбородок:

- Пить будем до рассвета! И столько баб оплатим, что на год вперед натрахаетесь! Собираемся, бордель стынет!

Воздух в полуденном солнце был поджарен и сух, застревал в носу пылью и запахом увядающих по осени трав. До заставы добрались засветло и, угостив городских стражников монетой, беспрепятственно попали за ворота. Феллмор встретил их вонью гнили от мусорных куч, серостью улиц и подворотен и тошнотворной хмуростью испещренных мором лиц, что старались в сторону Псов и не глядеть даже, чтобы беду не навлечь.

Свернули на улицу, что знатные особы называли “непотребств”, а Псы величали ее “удовольствий”. Женщины здесь не утаивали красот своего тела, мужчины блуждали взглядами в поисках лучшей компании на минуту-другую. Всюду наливают за грош, всюду предлагают алхимические порошки и яды, какие без коня унесут путника в далекие дали.

Эзиль награбленного на своих Псов не жалела. У самой потребностей было не много – кобылу покрепче, выпить, закусить да переночевать под крышей. А чем откормленнее ее Псы, тем вернее у ее ноги держатся, тем крепче их вера в атаманшу и в завтрашний день, который только с нею возможен.

Из распахнутых настеж окон покосившихся домов разносились по улице стоны и вскрики. Из-под низких навесов то и дело тянулись к повозке руки с товаром, первая доза которого всегда бесплатна. Женщины, что посмелее, поотчаяннее, строили глазки Псам и Эзиль во главе кортежа, выпячивали груди и задирали до пупка юбки.

Отсутствие между ног члена атаманше приходилось скрывать среди обычных людей. Кто ж убоится Псов, если узнает, что во главе их стоит, как принято говорить, девка? Да никто, ясное дело. Тогда пришлось бы чаще свою суть являть миру, доказывать, что место женщины в этой компании первое. И только первое, не иначе.

– Едут! Едут! – закричала одна из куртизанок, которые напоказ стояли на балконе самого высокого здания на улице. – Зовите Гардану!

Флос-Арденс был сложен красным кирпичом, имел три этажа и покатую крышу из темной черепицы. Во дворе, за увитым плющом и цветами забором, гостей встречали обнаженные скульптуры из белого камня в неприличных позах и дорожки мощеные гладким известняком. Любой “мимо проходящий” сразу видел – здесь дорого.

Эзиль остановила кобылу у ступенек, на вершине которых уже мелькнуло пестрое платье местной Мамочки. Женщина, не сегодня, так завтра собирающаяся в могилу за стеной Феллмора, поспешила встретить гостей, каких никто не ждал, но обслужить были рады. Она запричитала на своих девушек и на мальчишек-конюхов. Первые поспешили к мужчинам, мурлыча и сладко-сладко улыбаясь, вторые сразу бросились принимать коней у Псов. Гардана же выудила из корсета сверток и передала одному из мальчишек.

2

– Едем, – сказала Эзиль. Это было не предложение, не тот приказ, какой подлежал обсуждению, так что Трус мигом получил подзатыльник от Молчуна, когда разинул рот для – всем было очевидно – бестолкового вопроса или просьбы.

За три дня, с перерывами на пьянку и девушек, они обменяли награбленное на еду и алкоголь. Путь в “проклятую” крепость виделся теперь поездкой на выходные, где их ждет кутеж и гульба. Эзиль видела, что расставаться с Флос-Арденсом Псы не хотели и глядели на провожающих их девушек с голодной тоской в глазах. Но делать было нечего – заработанное с собой не увезти, здесь не пропить, так что надо искать другую крышу.

На заставе опять приплатили стражникам и без лишних вопросов покинули город. Удаляясь от ворот, Эзиль видела, как черные столбы дыма и копоти очищающих костров поднимаются в ясное небо. Вдоль стен города один за другим сгорали “ведьмы” и “колдуны”, а подле них, под аккомпанемент страдальческих криков, стонов и мольбы о помощи, бродили и читали свои проповеди посланники святых. Эзиль лишь подтянула повязку повыше на нос, чтобы не чуять запах горелой плоти, и велела припустить коней.

К вечеру поля и наделы сменились тропой в лесу. Пряно пахло травами, какие за день нагрело горячее солнце. Деревья по обе стороны от дороги тянули лапища к коням и телеге, словно бы погладить желали или своровать чего из припасов. Сверчки устраивали концерты, оживляя мертвенную тишину засыпающей в полумраке земли. С ветки вспорхнула тень, хлопнула крыльями, ухнула и растворилась в ветвях. Небо было еще розовое, но лес уже затянуло тенями – время хищников и кошмаров, как знала его Эзиль.

Атаманша ехала впереди. Кони шли неспешно, совсем мало сил осталось после целого дня в дороге, так что видно было так хорошо вперед, как позволяли тропа и лес. Впереди на прогалине, окруженной соснами и кривыми березами, Эзиль заметила силуэт.

Он выглядел чуждо, словно приклеили его к этому полотну из цветения и мрака или просто вырвали часть картинки. Кривой, горбатый, черный, как безлунная ночь, в драном плаще до земли, который под порывами ветра шевелился и двигался так, словно вовсе не человек был под тряпьем, а нечто чуждое, не от мира сего.

Эзиль склонилась, сидя на неспешно бредущей кобыле, и прищурилась, чтобы взглянуть, как следует, подтвердить для самой себя, что лишь привиделось ей. Вгляделась и заметила, как из-под капюшона силуэт взглянул на нее жадным взглядом. И Эзиль различила, как багровеют и сверкают всполохи в его пустых глазницах – она видит его, а он, ясное дело, видит ее в ответ.

Рука сама собой крепко сжалась на рукояти кортика, на загривке встали дыбом волосы, а ноги Эзиль так крепко обхватили кобылу, что та заворчала.

С прогалины взлетели невесть откуда взявшиеся вороны с рваными криками, а силуэт растворился в тенях, как не было.

– Атаман, – позвал Вол, и Эзиль оглянулась, – видишь, чего?

– Нет, – ответила она и покачала головой, силясь отогнать морок. По спине по прежнему бежал премерзкий холодок, – ничего.

Эзиль знала, что все это лишь видения, что темные силы то и дело силятся припугнуть ее, не позволить забыть о том, что она должна, о том, что ее ждет. Но всё одно из раза в раз она на эти их игры попадалась, верила и вздрагивала, как от удара тока.

К полудню другого дня добрались до Захворы. Татки попрятали дочерей едва завидев головорезов, матушки позакрывали ставни. Встретить гостей вышел лысый и тощий старичок – староста.

Эзиль, не слезая с кобылы, наблюдала за тем, как Вол с ним торгуется. Сама то она не могла – по голосу ясно станет, что женщина. Ее дело, как и остальных, – гордо держаться в седле и сверкать оружием, чтобы нищим и голодным не показалась аппетитной их телега полная добра.

– … А куда путь то держите? – утирая взмокший лоб рукавом, спросил старик. Эзиль видела, как по его щеке ползает наглая муха, так и норовя подобраться к глазу, а мужику до того и дела не было.

– В крепость едем, – сказал Вол так, словно бы речь не шла о “проклятой” крепости. – Ты не переживай, старче, мы девок не обидим, заплатим да отпустим, когда это все выпьем. Считай отдохнут еще и заработают сверху.

Староста присмотрелся к телеге, а Эзиль почудилось, что звук рубки дров где-то во дворах, эхом отразился в его пустой голове. Думал он долго. Думал и чесал поблескивающий в солнечном свете затылок.

– Лады, ребята вы, вижу, ладные, – прохрипел он, а Эзиль почти прыснула и на всякий случай оглянулась, чтобы убедиться, что ее Псы не стали вдруг светлоликими молодцами. Только слепой назвал бы их “ладными”. – Сейчас подыщу вам кого, подождите.

Старик удалился, а один из Задир лающе рассмеялся.

– Слыхали, – сказал он, – “ребята” да еще и “ладные”. Может, зря мы ему деньги предлагаем? Он и так бы девчат нам отдал.

– И они мигом смоются, как узнают, куда мы их везем, – осадила Эзиль, разминая затекшие в седле мышцы. – А наобещаем золотых гор, так они еще десять раз подумают.

– И то верно. А если с золотом смоются?

– У нас этого золота… Не жалко, стало быть, главное, чтобы без лишних проблем. Вол, доплати старику за молчание и пригрозить не забудь, чтобы и думать не смел о том, кто мы и куда мы.

Деревню покинули в компании двух девушек. Обе тощие, ни в какое сравнение не шли с куртизанками Гардены, но здоровые настолько, насколько это возможно в деревне с названием Захвора. Напоили их медом, тогда девушки порозовели и позволили себе смущенные улыбки.

3

С балкона хозяйской спальни Эзиль наблюдала за тем, как Псы разбирались во дворе. Ворота заперли, как было, спустили коней на выгул. Разгрузили телегу и принялись заносить бочки с выпивкой и мешки внутрь главного здания.

Ветер облизывал лицо Эзиль, путал волосы. Ей было морозно до дрожи, она отказывалась признаваться себе в том, что пальцы дрожали вовсе не от непогоды, а от страха. Он липкими щупальцами пробирался под кожу, скручивал органы, оплетал кости. От него невозможно было отмыться, как и от проклятья.

Небо почернело, помутилась даль перед взором. Это наступал дождь. Она глядела вперед, и ей думалось, что эта серая мутная стена подбирающаяся ближе к крепости, вот-вот раздавит ее.

Но морось лишь полоснула по щекам свежестью, и забряцала по дырявой и трухлявой крыше.

На первом этаже расчистили гостевую, занавесили потрескавшиеся слюдяные окна, выгребли мусор и разожгли пламя в камине. Эзиль вошла в комнату, когда собрались все, кроме Труса.

Слева от входа на запылившемся, проеденном клопами кресле сидел Вол, а на его коленях одна из девушек. Эзиль показалось, что ее звали Маришкой пока возились во дворе. На подоконнике устроился Молчун с двумя кружками меда, завидев атаманшу поспешил отдать одну из них ей.

Справа на диване сидели Задиры, а между ними грелась Тина и шептала что-то то одному, то другому. Диван, по мнению Эзиль, был до неприличного неудобный, такие аристократы часто ставили в своих усадьбах напоказ. Она тоже однажды совершила подобную ошибку, и теперь в их зимовнике в главной комнате у камина стоял такой же дурной диван.

Старый ковырял пламя в очаге кочергой, сидя на подгнившей соломе, а третья девушка грела над огнем ладони. Чуть дальше, свесив ноги с бочки, уже приложился к бурдюку Рыжий. Он похлопал ладонью по соседней бочке, предлагая атаманше сесть рядом.

Так она и поступила. Эзиль не рассчитывала на то, что сегодня же Псы устроят дебош, слишком, она решила, все устали в пути, вымотались. Но выпить – всегда пожалуйста. Она ударилась своей кружкой о бурдюк Рыжего, а Вол в очередной раз поднял шум: “Атаману Эзиль слава!”.

– Крепость, чтоб ее. В свинарнике меньше сквозняков, – сказал Старый, утерев нос рукавом, и подвесил над огнем котелок с невесть чем.

– Чего опять разнылся, старый? – с ухмылкой сказал один из Задир, отвлекшись от Тины. – Сходи поищи, может, где-то тут твоя жизнерадостность и пропала? Может, в костях тех?

– Жизнерадостность… – проворчал в ответ Старый и умолк, не нашелся что ответить или просто научился тому, что на все его возмущения ответ будет один: “Рот на замок и терпи”.

– Место в самом деле скверное, – сказала Эзиль и уперла локти в колени. После дня в седле ныла спина. – Стены дырявые, крыша течет, кости чьи-то. Не пойму, если тут резня была, то неужели никто не удосужился трупы вынести?

– А я бы тут свадебку справил, – улыбнулся Задира и смял бок Тины да так, что та взвизгнула. – С местными скелетами, одно удовольствие. И гости не нужны. Вы, братцы, разве что.

– Я б не пришел, – сказал второй Задира, он глядел в потолок, а потом улыбнулся. – Хотя, чтобы взглянуть, как та клуша, что за тебя пойдет, тебя съест, наверное все таки пришел бы.

– Мне бабка говорила… – начала Тина, но Вол ее перебил.

– Бабка да бабка. Она и про русалку в колодце, и про воробья-оборотня рассказывала. Я тебе так скажу: дура твоя бабка.

– Или сумасшедшая, – пожала плечом Эзиль. Тина было открыла рот, чтобы сказать им что-то, но в этот раз ее перебил Трус скрипом двери.

С его одежды капало крупными каплями. Волосы облепили лоб, точно уродливый шлем. Трус остановился в дверном проеме и оперся плечом о косяк.

– Склеп нашел. За домом, – сказал он, а на губах растянулась ухмылка. – Там добра столько, что еще на две… Нет! пять телег хватит. Почитай-ка нам, Эзиль, кто такой щедрый к гостям здесь помер.

Трус вытащил из-под рубахи и куртки книгу в кожаной обложке. Эзиль махнула рукой, мол, “давай, почитаем”, и он поднес книгу к ней. Страницы оказались тонкие полуразложившиеся да еще и мокрые. Переплет норовил отвалиться, кое-где между листами исписанными аккуратным почерком чернела то ли плесень, то ли гниль.

– Некий граф Мориус Сальвин Рицвак. Его крепость, – Эзиль окинула помещение взглядом, прикидывая в голове, как оно могло бы выглядеть два столетия назад. Наверняка не лучше. – Последняя запись в счетной книге – какого-то, хрен разберешь, сентября 1056... или пятьдесят восьмого. Короче, будем считать, что ровно двести лет назад.

– Повезло, – усмехнулся Рыжий, – значит, отметим, чей-то юбилей! Или как правильно? Поминки?

– Вроде того, – кивнула Эзиль. – Налейте еще.

Кружку атаманши взяла безымянная девушка и из откупоренной бочки налила меда. Эзиль даже улыбнулась на это, потому что к ухаживаниям Псов привыкла, а чужачек нет. И то ладно.

– Может, расскажете, почему у вас баба главная? – оживилась Тина. В глазах ее плескался неуемный интерес, почти ребяческий. Эзиль показалось, что она сейчас поднимется с дивана, но руки Задиры не позволили.

– Чего ты пристала то? – спросила Маришка.

– Ну не могу, изводит же, – поерзала Тина, – интересно, как, почему, зачем? Это ж… Это ж куча дельных мужиков да под каблуком!