Баллада о Путеводной

Пролог

Путеводная мне не светила уже года. Мне стало казаться, что я навсегда ослеп. Святым договором любовь моя пленена, испытаньем мне стало — отправиться в древний склеп.
Она обещала, что станет навек моей, что стану бессмертным и с ней разделю века, если я сражу то, что таится на мрачном дне,
Ее вечного, в тьме зародившегося врага.

Я спустился во мрак и искал его сорок лет, в лабиринтах идей затерялась моя душа. Потерял уж свою остроту мой надежный меч, плащ осел, и доспех парадный пообветшал. Я считал теперь, что испытание — это вздор, вместо света меня звали хриплые голоса, и, уставший плутать, я послушно пошел на зов, осторожно ступая за ним, будто по ножам.

Он все вел меня вниз, эхо множило стон с глубин, где чем ближе — тем пуще злой хлад норовил сковать. Я не видел его искаженные мглой черты; чтобы выбраться, он молил руку ему подать. Лишь я подал ладонь — как в запястье вонзился клык. Крупный Змей, ухмыляясь, тогда надо мной возрос, и впился в плечо, издавая победный рык.
«Спасибо за то, что избавил от плена звезд, славный гость! Но скажи, от какой ты сюда попал? Я и сам здесь провел нескончаемые века, в пустоте, обессилев, не в силах взойти назад... Кто велел тебе сгинуть, низвергнув в бездонный мрак?»

«Я плутал в ожидании знака ее годами. Путеводная нить превратилась в густую тьму. Я — пустой, меня мучает только о свете память, забирай мое сердце! Теперь мне оно ни к чему, я прошу об одном; отомсти за меня сполна, сожри все, до чего ни достиг бы звезды совет, и если ее свет не видят мои глаза, пусть никто не посмеет тогда на нее смотреть».

Улыбаясь, Змей зубы вгонял мне поглубже в грудь. Я шел и я сгинул; окончен мой путь во тьме. Демон жадно вобрал вместе с телом и мою суть;
Вместе с плотью, любовь мою с ненавистью к тебе.

Королевский звездочет

Звезды пропали с ночного неба.

Как только наступали сумерки, Сидус не отходил от телескопа, вновь и вновь всматриваясь в черноту, пытаясь отыскать то, что не должно было исчезнуть. Ночной купол оставался пустым до тех пор, пока не всходило солнце.

Люцерна сидела за столом, заваленным картами звёздного неба, пергаментами с рассчетами, таблицами, прогнозами. Не освобождая места, она положила голову на скрещенные руки и полу-лежа наблюдала за огонечком одинокой свечи в высоком подсвечнике. Как только звезды пропали — Сидус перестал диктовать ей свои наблюдения, так что ее работа сводилась к нахождению рядом с учёным в ожидании новостей.

Он молчал уже третью неделю.

— Почему? — услышав его стон посреди ночи, Люцерна вздрогнула, сбросив дрёму. — Может, это из-за облачности? Такое бывало, но не так долго... Нет, что-то не так... Мастер, может, проверить линзы?

— Издеваешься? — его седые усы дрогнули так нелепо, что Люцерна едва сдержала неуместную улыбку. — Невооружённым глазом видно, что небо — пустое. Нужно было ехать ещё дальше от города, эти огни...

Люцерна поежилась. Ей было не по себе подниматься в обсерваторию при свете слабенького светильника. Осознание, что каждая спичка теперь ценнее золота, приводило ее в уныние.

Раньше одной луны хватало, чтобы освещать путь на холм. Сквозь крошечные окошки ее мягкий свет падал на ступени, обвивающие подъем на вышку. Когда она начала здесь работать, казалось, что ступени бесконечные. Оступиться и сорваться с них в абсолютной тьме стало проще простого.

Тряхнув головой, помощница снова раскрыла последнюю запись книги наблюдений — уже много дней это была одна и та же страница.

Услышав ее копошение, Сидус цокнул языком.

— Я помню, что было последним, это ни к чему.

— Подойдите, мастер. Пожалуйста. Возможно, мы что-то упускаем.

Люцерна выдержала паузу, готовая к привычному упрямому отказу, но к ее удивлению Сидус оторвался от телескопа и, стуча тростью, подошёл к ней. Пламя свечи задрожало, когда он склонился через плечо Люцерны, щурясь и рассматривая ее аккуратный и точный рисунок-схему.

Несколько минут тишины длились очень, очень долго. Никому не нравится быть в тупике, но небо заставляло их обоих чувствовать себя слепыми, глухими и недалёкими. При многолетнем опыте Сидуса и методичном усердии Люцерны в освоении искусства астрологии, ситуация казалось просто нелепой.

— Ладно, мастер, но что, если начать с начала? Как вам кажется, почему это могло произойти?

Он ещё немного помолчал и, наконец, произнес упавшим голосом:

— Одним богам известно, почему.

Люцерна оглянулась на него, расширив глаза. Чтобы учёный сваливал столь грандиозное событие на волю богов? Это было так непохоже на него. В то же время, она разделяла его отчаяние. Когда слишком долго бродишь во мраке без надежды на ясность, остаётся полагаться лишь на чудо.

Огонек свечи подрагивал не невидимом ветерке. Тени за стопками книг и астрологическими приборами на столе становились все гуще.

— Возможно, — неуверенно начав, Люцерна едва не одернула себя, но все-таки решила высказаться. — Может быть, это сигнал остановиться?

Сидус хотел ответить привычными "вздор" или "ересь", но вместо этого задумался над ее идеей. Он так часто потирал бородку, что та смялась чуть на бок.

— Если король не получит прогноз в ближайшие дни, нам придется худо.

— Принцесса все ещё больна?

Только встав на ноги, малышка слегла с необычно высокой для детей температурой, погрузившей ее в сон.

— Если задуматься, то начало ее болезни...

— Совпало с исчезновением звёзд, — закончил мысль учёный.

В этот раз молчание физически давило обоим на плечи.

— Даже если так, — Сидус вздохнул, — я не могу трактовать это знамение иначе, как трагедию. Принцесса погибнет.

— Но ведь это длится так много дней, и она все ещё жива.

— Жива, но разве назовешь жизнью столь глубокий сон? Тьма, пустота, бездна — это все отражение смерти.

— И все же, она продолжает сражаться.

Оба понимали, что их гипотеза ни к чему не приведет. Король все ещё будет разгневан. Как и любой родитель, он будет искать исцеление везде, где возможно, и требовать от всех и каждого чуда. Но они были обычными людьми. Те искры провидения, что дарило им небо, намекая на будущее через скопления изученных звёзд, лишили их своей милости и оставили во мраке неведения, без единой подсказки. Это пугало, но что они могли сделать?

Сидус похлопал Люцерну по плечу.

— Идём. Я провожу тебя домой.

— А что с прогнозом для короля?

— Если это его испытание, и мы не в силах ему помочь, это значит, что он должен пройти его своими силами, не опираясь на подсказки. Иногда лучше держать человека в неведении.

Люцерна надела накидку и медленно, задержав дыхание, зажгла переносную лампу от угасающей свечи со стола. Закончив, закрыла перегородку и подхватила мастера под локоть, заменяя ему трость.

— Все тайное разве не становится явным рано или поздно?

Он усмехнулся, но она услышала в его голосе невыразимую печаль.

— К тому времени это уже не будет иметь никакого значения.

Юность принцессы

Проявляясь в тягучей синеве, они звали ее.

Тысячи звезд в глубокой тьме. Не будь их, пустое небо казалось бы пугающей бездной. Рассеиваясь над миром каждую ночь, звезды наблюдали за его обитателями, направляли потерявшихся, составляли компанию одиноким, выводили отчаянных из плена морей и кромешной черноты, в пучине которых так любят притаиться чудовища.

Затаив дыхание, принцесса ждала появления звезд. Наступление вечера было столь ожидаемо ей, сколь ненавистно утро, когда солнце стирало их из виду, будто утаскивало огромными сетями. Но каждую ночь они высвобождались, чтобы говорить, давать подсказки страждущим — ответить тем, кому никто из живущих на земле не в силах дать ответы.

Так королевский звездочет знал о ее прибытии, не посмев рассказать Королю о горькой судьбе его долгожданной дочери. Так он узнал и о чудище, что рыскало на земле еще до ее нисхождения. Он знал, что должен сделать и сказать Путеводной — когда настанет правильное время. Но тогда и сейчас звезды умоляли его молчать, дать ей вырасти в счастье, среди любящей семьи, отложив до поры горькие потери и тяжесть ее клятвы.

Пока еще возможно, принцесса была просто ребенком, глядящим на осколки бриллиантов в бушующем океане. Она могла взять их в пальцы, но те тут же выскальзывали, возвращаясь на полог небес. Их игра продолжалась от ночи к ночи, каждый из древних и давних друзей считал своим долгом развлечь и утешить принцессу, облегчить судьбу, на которую обрекла себя Путеводная.

Не понимая причины их грусти, принцесса улыбалась, хватая их и возвращая ввысь, провожая звонким смехом и светлыми пожеланиями.

Озаряя ее волосы, тело, руки, наполняли ее светом — таким родным и томительно знакомым.

Они звали ее домой.