Баронство в подарок

Пролог

Дождь стучал по жестяной крыше автолавки назойливым, однообразным барабаном. Внутри пахло формалином, остывшим металлом и едва уловимой, но въедливой сладостью разложения — знакомый коктейль, ставший для Полины Ивановой чем-то вроде духовой воды.

Она откинулась на спинку стула, до хруста выпрямляя онемевшую спину. Тридцать семь лет, из которых последние двенадцать — здесь, в подвале Следственного комитета, в обществе тех, кто уже никуда не торопится. Тишина. Именно за этой благословенной тишиной она и ушла из роддома, где жизнь входила в мир с криком и кровью. Здесь жизнь уходила, и делала это, как правило, молча.

Но этот экземпляр был болтлив. Молча, конечно, но красноречиво.

«Ну что, дружок, — мысленно обратилась она к телу на столе, — рассказывай. Кто так постарался?»

Мужчина, лет сорока. Причина смерти — острая кровопотеря. Но не от ножевого или пулевого. Грудь и живот были покрыты странными, почти ритуальными насечками, расположенными в виде концентрических кругов. Ни грамма крови на одежде, значит, раздели и истязали уже где-то в другом месте. А потом аккуратно доставили на свалку за заброшенным заводом, словно сдавая на утилизацию.

Полина провела рукой в перчатке над одним из порезов. Чистая работа. Хирургический инструмент. Но не скальпель — что-то более тонкое и изогнутое. И никаких следов борьбы. Либо был под воздействием мощных препаратов, либо… доверял своему палачу.

В кармане ее халата завибрировал телефон. На экране — «Начальник».

— Иванова, ты где? Протокол по делу № 374-Б готов? Завтра утром на столе у прокурора!

— Анатолий Петрович, — голос ее звучал устало и ровно, — если я сейчас волшебным образом перенесусь во времени на два часа назад и начну печатать, то, возможно, успею. А так — будет к обеду. Тут… нюансы.

— Какие еще нюансы? Убийство с особой жестокостью, все очевидно!

— Очевидно только то, что ничего не очевидно, — парировала она. — Ритуальные надрезы, но без символики. Ноль улик на месте. И идеально чистая работа. Это не бытовуха. Я хочу еще раз проверить…

— Проверишь завтра! Иди уже домой, время половина первого ночи. Заснёшь за рулем — виноват буду я.

Связь прервалась. Полина вздохнула, сняла окровавленные перчатки и швырнула их в бак. Он, как всегда, был прав. Голова гудела от усталости. Этот «нюанс» не давал ей покоя. Он не вписывался в привычные схемы, был словно инородным телом в аккуратной картотеке ее профессионального опыта.

Через пятнадцать минут она уже сидела в своей старенькой иномарке. Дождь не утихал, превращая ночной город в размытое полотно из света и теней. Ветер боролся с потоками воды, щетки метались туда-сюда, едва справляясь. Она выехала на пустынную загородную трассу, привычно включила аудиокнигу — какой-то фэнтези-роман о драконах и магах. Парадокс: на работе — тишина, а в машине хотелось хоть каких-то голосов, пусть и вымышленных.

Мысли вновь вернулись к делу. Эти надрезы… точные, выверенные. Словно кто-то чертил по коже сложную схему. Или проводил ритуал.

«Ладно, Полина Андреевна, хватит, — одернула себя она. — Завтра с свежей головой…»

Мысль оборвалась. Встречная фура на затяжном повороте внезапно выскочила на ее полосу. Ослепляющий свет фар, заполнивший вселенную. Резкий, животный звук собственного крика, который она сама услышала как будто со стороны. Удар. Всепоглощающий, оглушающий.

И потом — тишина. Та самая, которую она так ценила.

Последней осознанной картинкой перед тем, как сознание погасло, был не образ любимых людей — их у нее и не было, не вспышка прошлой жизни, а странная, навязчивая деталь с того самого тела.

Идеальные, почти математические круги на бледной коже.

Последняя мысль, обрывком, полная профессиональной досады и черного, самого черного юмора:

«Черт… а отчет… так и не дописала…»

Глава 1

Сознание вернулось ко мне медленно, нехотя, как будто выныривая из густой, вязкой смолы. Первым пришло ощущение тела. Чужого. Слишком легкого, слишком хрупкого. Голова раскалывалась, виски сдавливала тупая, ноющая боль. Во рту стоял вкус меди и пыли, горло пересохло так, что каждый глоток давался с трудом. Живот сводила знакомая, до тошноты знакомая судорога — голод. Но не тот, что бывает от пропущенного ужина, а долгий, изматывающий, вгрызающийся в самое нутро.

Я лежала с закрытыми глазами, боясь их открыть. Логика, выстроенная за годы работы с холодным, неумолимым фактом, отказывалась принимать реальность. Последнее, что я помнила — ослепляющий свет фар, визг тормозов, всесокрушающий удар и… тишину. Тишину морга, которую я так ценила.

«Кома? — первая более-менее вменяемая мысль пробилась сквозь боль. — Лежу в больнице? Под аппаратами?»

Но запахи… Запахи были неправильными. Не стерильной белизной и антисептиком, а пылью, старым деревом, затхлостью и едва уловимым ароматом увядших трав. Воздух был холодным и неподвижным.

Я заставила себя приоткрыть веки. Мир проплыл передо мной мутным пятном, медленно собираясь в картинку. Надо мной были не белые потолки с люминесцентными лампами, а темные, резные балки, покрытые паутиной и вековой копотью. Тусклый серый свет пробивался сквозь маленькое, грязное окно в массивной каменной стене.

Я повернула голову, и по телу пронеслась новая волна слабости. Я лежала на широкой кровати с пологом из грубой ткани. Комната… Комната была аскетичной до бедности. Голые каменные стены, потрескавшийся камин, на полу — грубые доски. В углу — сундук. Дверь — дубовая, с железными накладками, выглядела непроходимо прочной.

Паника, холодная и липкая, подступила к горлу. Это не больница. Это даже не палата интенсивной терапии. Это было похоже на… камеру. Или на комнату в каком-то древнем, заброшенном замке.

Я снова сжала руку в кулак, впиваясь ногтями в ладонь. Боль была реальной. Худые, почти детские пальцы. Я подняла руку — тонкое, болезненно-белое запястье. Длинные, спутанные волосы цвета пшеницы упали мне на плечи.

«Чужое тело, — с леденящей ясностью осознала я. — Это не мое тело».

Я медленно, преодолевая головокружение, села на кровати. Костей не ломило, как после аварии. Не было трубок и капельниц. Была только эта всепоглощающая слабость и жуткое ощущение диссонанса. Мой разум, опыт, знания — все было при мне. Но оболочка… оболочка была другой. Молодой. Чужой.

«Клиническая смерть? Галлюцинации умирающего мозга?» — отчаянно цеплялась я за рациональные объяснения. Но все было слишком осязаемо. Шероховатость одеяла под пальцами, холод камня сквозь тонкую подошву (я была боса), кисловатый запах собственного немытого тела.

Я доплелась до глиняного кувшина, стоявшего на сундуке, и сделала несколько жадных глотков воды. Она была прохладной и пахла древесиной. Вкус был настолько ярким, настолько реальным, что теория галлюцинаций потерпела крах.

Остальное было еще безумнее. Переселение душ? Теория мультивселенной? Я читала фэнтези, конечно. Но это были книги. Неправдоподобные истории для отдыха после вскрытия. Не это.

Я снова осмотрела комнату, уже взглядом криминалиста. Место неизвестного назначения. Тело неизвестной подростка. Причина нахождения — неизвестна. Моя собственная личность — стержень, вокруг которого все вращалось, — была единственной опорой в этом хаосе.

Я была Полиной Ивановой. Криминалистом. Врачом. И сейчас мне предстояло провести самое странное расследование в своей жизни — расследование самой себя.

Подойдя к окну, я увидела застекленный внутренний двор, заснеженные крыши построек, фигуры в странной, несовременной одежде. Ни машин, ни проводов, ни спутниковых тарелок.

«Так, — подумала я, чувствуя, как внутри застывает холодная, тяжелая уверенность. — Похоже, теории из тех самых книг были не такими уж и неправдоподобными».

Я рухнула обратно на кровать, внезапно обессилевшая. Глаза сами закрылись, тело требовало отдыха, бежало от шокирующей реальности в сон. И сон пришел почти мгновенно.

Но это не был покой. Это был водопад. Обрывочные, чужие воспоминания пронеслись перед моим внутренним взором, как кинопленка.

Смех. Ласковые руки, гладящие по голове. Женщина с добрыми глазами… мама.
Скачка на резвом пони, ветер в лицо, ощущение полной свободы.
Затем — туман, холод, чьи-то крики… и пустота.
Большой, мрачный зал. Высокий мужчина с жестким лицом. Его голос, режущий слух: «…твоя обязанность, Гайдэ… выйти за моего сына…»
Эта комната. Замок. Одиночество. Миска с водой. Слезы. И всепоглощающий, детский ужас.

Гайдэ.

Ее имя отозвалось эхом в моем сознании, прижилось, стало моим. Гайдэ фон Рокорт.

И когда я проснулась, в груди осталась ноющая рана от ее страха, а в голове — отчетливое, ясное знание.

Я была мертва. Полина Иванова мертва. А теперь я — она. Четырнадцатилетняя девочка в чужом, враждебном мире. И дверь в эту комнату была заперта не просто так.

Я подошла к двери и прижалась лбом к холодному дереву. Не просто комната. Тюрьма.

«Хорошо, — прошептала я в тишину, и в голосе прозвучала знакомая, следовательская твердость. — Ситуация ясна. Задача — выжить. Приступаем».

Глава 2

Следующие несколько часов я провела, методично изучая клетку. Камень за камнем, щель за щелью. Потолок, пол. Окно было застеклено, но рама не поддавалась. Побег исключался. Оставалось ждать. И готовиться.

Шаги за дверью заставили меня вздрогнуть. Тяжелые, уверенные. Не легкая поступь служанки. Я отступила от окна и села на кровать, подобрав ноги и обхватив колени руками — поза запуганного ребенка. Маска была готова.

Ключ скрипуче повернулся в замке. Дверь со скрипом отворилась, и в проеме возникла высокая, сухая фигура в темном камзоле. Вильгельм Торвальд. Его лицо, испещренное морщинами жесткости и высокомерия, было бесстрастным, но в глазах читалось холодное удовлетворение. Удовлетворение дрессировщика, пришедшего посмотреть на сломленного зверька.

Он медленно прошелся по комнате, его взгляд скользнул по голым стенам, по мне, съежившейся на кровати, и снова вернулся ко мне.

— Ну что, Гайдэ, — его голос был ровным, безразличным, и от этого еще более опасным. — Надеюсь, ты провела эти дни с пользой для ума. Поняла, наконец, свое истинное положение?

Я не ответила, лишь опустила голову, позволяя волосам скрыть лицо. Пусть думает, что я подавлена и сломлена. Это было ему выгодно. Это было безопасно для меня. Пока что.

— Твое молчание — знак согласия, — заключил он, останавливаясь передо мной. — Брак с моим сыном, Фредериком, — это не просто моя прихоть. Это воля твоей покойной матери. Это необходимость для укрепления нашего рода и будущего баронства. Твои детские фантазии о... какой-то другой жизни — не более чем каприз.

В его словах сквозила такая уверенность в своей правоте, такая спокойная жестокость, что по коже пробежали мурашки. Это был не просто мерзавец. Это был хозяин положения, привыкший ломать судьбы по своей прихоти.

Я сделала вид, что сглатываю, и прошептала, нарочно вкладывая в голос дрожь:
— Я... я понимаю, господин Регент.

— Понимаешь? — он усмехнулся, коротко и сухо. — Сомневаюсь. Но ты поймешь. Рано или поздно. Вопрос лишь в том, на каких условиях это произойдет. Я не хочу иметь дело с истеричной девицей. Мне нужна покорная, разумная невестка, которая знает свое место.

Он ждал ответа. Я знала, что следующими словами определятся ближайшие месяцы моей жизни. Прямой отказ — верный путь обратно к голодному пайку и полной изоляции. Слишком рьяное согласие — может показаться подозрительным. Нужна была золотая середина. Покорность, но с крохотным намеком на остатки воли.

— Я не хочу... больше сидеть здесь, — тихо сказала я, все еще не поднимая глаз. — Мне страшно. И... я не хочу позорить имя моих родителей. И... ваше.

Я позволила голосу сорваться на последних словах, изобразив искреннее беспокойство о его репутации. Лесть — примитивно, но почти всегда действенно.

Он молчал секунду, оценивая.
— И что ты предлагаешь?

— Вы сказали... о браке с вашим сыном, — я осторожно подняла на него взгляд, стараясь, чтобы в глазах читалась лишь покорность и усталость. — Фредерику... сколько ему? Двенадцать? Он еще ребенок. И я... я тоже. — Я сделала паузу, давая ему услышать здравый смысл в моих словах. — Если мы оба повзрослеем... если я научусь всему, что должна знать будущая жена... возможно, наш союз будет... крепче.

Я видела, как в его глазах мелькнула мысль. Он рассчитывал сломить меня быстро, но мое предложение сулило более стабильные и долгосрочные дивиденды. Воспитанная, лояльная невестка была куда лучше забитой и запуганной.

— Ты просишь отсрочки? — уточнил он, и в голосе послышались нотки любопытства.

— Я прошу... времени, — поправила я его снова тихим, но уже чуть более твердым голосом. — Времени, чтобы принять свою судьбу. До его совершеннолетия. До восемнадцати лет. Как и положено по закону.

Я блефовала, не зная местных законов, но звучало это логично. Взрослый мужчина и взрослая женщина — куда более прочная связка.

Торвальд задумался. Шесть лет. Шесть лет полного контроля над баронством и над мной. Шесть лет на то, чтобы вышколить меня в идеальную жену для своего сына. С точки зрения стратегии — идеально.

— До его совершеннолетия, — наконец произнес он, и в его тоне я уловила согласие. — Но это не значит, что обручение не будет объявлено. Оно будет. Официально. И с этого дня ты начнешь готовиться к своей роли. Учиться. Этикету, управлению имением, всему, что я посчитаю нужным. Никаких капризов. Никаких отказов. Ты поняла?

Я опустила голову в почтительном кивке, скрывая вспышку облегчения.
— Поняла, господин Регент.

— Хорошо, — он развернулся к двери. — Завтра тебя переведут в нормальные покои. И начнутся твои уроки. Не разочаруй меня, Гайдэ.

Он вышел, и ключ снова повернулся в замке. Но на этот раз звук был другим. Не звуком захлопнувшейся темницы, а звуком... отсрочки приговора.

Я откинулась на подушки, выдохнув воздух, которого, казалось, не вдыхала все это время. Первый раунд остался за мной. Я купила себе время. Шесть лет. Целых шесть лет, чтобы понять этот мир, найти союзников, окрепнуть и... придумать, как вырваться из этой ловушки навсегда.

Роль смиренной невесты была надета. Теперь предстояло сыграть ее безупречно.

Глава 3

На следующий день дверь моей темницы действительно отворилась, но не для короткого визита Торвальда. Вошли две служанки во главе с Эллой, той самой испуганной девушкой.

— Барышня, — тихо произнесла Элла, не глядя на меня. — Господин Регент приказал перевести вас в ваши покои. Если вы готовы...

Я просто кивнула, вставая с кровати. Ноги все еще были ватными, но чувство голода притупилось после вчерашней похлебки и утренней каши. Меня провели по холодным каменным коридорам, мимо пар одинаковых запертых дверей, и наконец ввели в комнату побольше.

Это не было роскошными апартаментами, но после прежней каморки это показалось дворцом. Здесь был камин побольше, уже растопленный, и от него веяло живительным теплом. Кровать с балдахином, письменный стол у окна, даже потертый, но целый ковер на полу. И главное — окно было больше, и через него лился дневной свет, открывая вид не на замкнутый двор, а на заснеженные поля и темную полосу леса на горизонте.

«Прогресс», — сухо констатировала я про себя.

Мои скудные пожитки — а по сути, только я сама — были водворены на новое место. Элла осталась, нервно теребя край фартука.

— Господин Регент приказал, чтобы я прислуживала вам, барышня, — проговорила она, глядя куда-то в район моих тапочек.

«Прислуживать или присматривать?» — мелькнула мысль. Вероятно, и то, и другое.

— Спасибо, Элла, — сказала я как можно мягче. — Я рада, что именно ты.

Она украдкой взглянула на меня, в ее глазах читалось недоумение. Видимо, прежняя Гайдэ не отличалась особой благодарностью.

Оставшись одна, я начала инвентаризацию. Первым делом — гардероб. Негусто. Несколько платьев из простой шерсти, явно с чужого плеча, одно — понаряднее, темно-синее, вероятно, для приемов. Все было скроено просто, без изысков. Никаких украшений. Очевидно, Регент не тратился на обновки для своей «невесты».

Затем — стол. Чернильница, перо, стопка пожелтевшей бумаги. Я взяла перо, обмакнула его и вывела на листе первое слово, что пришло в голову: «Гайдэ».

Почерк был аккуратным, женственным, но неуверенным. Не мой твердый, размашистый почерк следователя. Я попробовала написать «Полина». Буквы вышли корявыми, непривычными. Рука сама не слушалась, мышечная память была не моя.

Потом я взяла одну из немногих книг, стоявших на полке — сборник местных законов. Я открыла ее и... без труда прочла первые строки. Язык был странным, мелодичным, но смысл слов как-то сам собой складывался в голове. Я пролистала страницы, пробуя читать вслух. Звуки, выходящие из моего горла, были чужими, но я понимала каждое слово.

Это было одновременно пугающе и обнадеживающе. Значит, какие-то базовые знания старой Гайдэ остались. Язык, письмо. Это был мой фундамент.

Элла принесла обед — уже не похлебку, а тушеного кролика с корнеплодами и свежий хлеб. Еда была простой, но сытной. Пока я ела, я попыталась завести разговор.

— Элла, как давно ты здесь служишь?

Девушка вздрогнула, словно ее укололи.
— Год, барышня. С прошлой зимы.

— А твоя семья здесь, в поместье?

— Нет... родители в деревне, — она отвечала односложно, явно опасаясь сказать лишнего.

Я не стала давить. Вместо этого я улыбнулась.
— Спасибо. Еда очень вкусная.

Элла снова посмотрела на меня с тем же недоумением, быстро собрала поднос и почти выбежала из комнаты.

Я подошла к окну. Снег искрился на солнце. Где-то там был мир, в который я попала. Мир с законами, которые мне предстояло изучить. С врагами, которых нужно было обойти. И с шестью годами в запасе.

Я посмотрела на свою руку — худую, детскую. Но внутри была я. Полина Иванова. С ее знаниями, ее упрямством и ее жутким, черным юмором.

«Ну что ж, Гайдэ, — мысленно сказала я своему новому отражению в темном оконном стекле. — Принимаем поздравления с новосельем. Теперь главное — не сойти с ума от скуки в этой клетке. И, пожалуй, выжить».

Глава 4

Мои новые покои стали оперативным штабом. Первые дни я посвятила изучению территории и расстановке сил. Я играла роль тихой, послушной девочки, которая с интересом, но без лишних вопросов, осваивается после «болезни».

Элла, моя тюремщица-горничная, постепенно начала расслабляться. Я не требовала невозможного, не капризничала, а наоборот — всегда благодарила ее за малейшую услугу. Лесть и демонстративная беспомощность — отличные инструменты.

— Элла, я никак не могу запомнить, куда ведет этот коридор? — жаловалась я, наигранно хмурясь у двери.
— В западное крыло, барышня. Там кладовые и покои господина Регента. Туда без надобности ходить не стоит.
— Ах, понятно. Спасибо, ты меня просто спасаешь.

Так, по крупицам, я складывала карту замка в голове. Западное крыло — логово Торвальда, территория повышенной опасности. Восточное — хозяйственные постройки, кухня, комнаты прислуги. Мое крыло считалось «гостевым» и было почти пустым.

Свободу мне даровали ограниченную. Я могла гулять по внутреннему двору и главному залу — всегда под бдительным взглядом Эллы или одного из стражников. Но и этого было достаточно.

Именно в главном зале я сделала первое важное открытие. Было холодно, из окон дуло, и я, потирая замерзшие руки, инстинктивно потянулась к огромному камину, ожидая увидеть языки пламени. Но в камине не было ни полена, ни угля. Вместо них на постаменте лежал шероховатый серый камень, испещренный мерцающими прожилками. От него исходил ровный, сухой жар, как от хорошей батареи центрального отопления.

Я застыла, уставившись на него. Это нарушало все известные мне законы физики.

— Элла, а это что? — спросила я, стараясь, чтобы в голосе звучало лишь детское любопытство.

— О, это тепловой камень, барышня, — охотно объяснила она, уже привыкнув к моим «глупым» вопросам. — Маги его создают. Очень дорогой. Господин Регент привез его из столицы. Греет главный зал всю зиму без дров.

Маги. Создают. Дорогой.
В моем мозгу, привыкшем к рациональным объяснениям, что-то щелкнуло. Значит, магия здесь — не сказка. Это часть быта. Дорогая и, судя по всему, доступная не всем.

— А у нас в покоях такой есть? — с наигранной надеждой спросила я.

Элла покачала головой.
— Нет, барышня. Только у господина Регента в камине и здесь. Для всех остальных — дрова или уголь. Их выдают по нормам.

«Нормы», — мысленно повторила я. Конечно. Он держал всех в ежовых рукавицах, контролируя даже тепло. У него — магический артефакт, у всех остальных — скудная норма дров, на которой не замерзнешь, но и не согреешься в лютый холод. Это был прекрасный пример его стиля управления — демонстрация превосходства и власти через бытовые мелочи.

Позже, «заблудившись» поближе к его покоям, я уловила исходящий оттуда тот же характерный сухой жар. Подтверждение. У него было два камня. А люди в деревнях, вероятно, и вовсе грелись у открытых очагов, рискуя спалить свои лачуги.

Это открытие стало для меня поворотным моментом. Оно не просто подтверждало существование магии. Оно показывало механизм власти в этом мире. Контроль над ресурсами. И магия была самым ценным из них.

Вернувшись в свои комнаты, где в камине тлело скудное полено, я села у стола. Холод пробирался до костей, но внутри меня горел новый огонь — азарт исследователя, нашедшего первую зацепку.

Я взяла перо и на чистом листе стала составлять список. Не список дел, а список вопросов.

Я не была больше просто пленницей. Я была следователем, который начал расследование. И первая улика — тепловой камень — указывала на то, что в этом деле замешана магия. А все, что связано с магией, по моему старому, земному опыту, пахло большими деньгами и большими тайнами.

И то, и другое можно было использовать. Нужно было только научиться это делать. Я посмотрела на свое дрожащее от холода отражение в оконном стекле.

«Ну что ж, — подумала я с легкой ухмылкой. — Похоже, помимо выживания, у меня появилось новое хобби. Изучение магии. И первая практическая задача — раздобыть себе такой же согревающий камушек. Без ведома хозяина, разумеется».

Глава 5

Через несколько дней я набралась смелости — или наглости — и попросила Регента разрешить мне осмотреть свои владения. Я подала это как часть моего «обучения» — будущей хозяйке должно знать свои земли.

Торвальд, к моему удивлению, согласился. Не из доброты, конечно. Я думаю, ему было любопытно, что я надеялась увидеть. Или он хотел, чтобы я воочию убедилась в своем бессилии и масштабах запустения, которым мне «предстояло» управлять.

Меня сопровождал не кто иной, как старый лесничий, угрюмый и молчаливый, и, конечно, Элла. Выйти за ворота замка было… странно. Воздух пахл по-другому — не затхлостью камней, а хвоей, снегом и дымом. Я сделала глубокий вдох, и на мгновение мне показалось, что я снова на Кубани, в детстве.

Но иллюзия быстро развеялась. Деревня, прилепившаяся к стенам замка, была воплощением убожества. Избенки с прогнившими крышами, тощие дети в обносках, сосущие лед с крыльца. Люди при виде нашей маленькой процессии спешно прятались внутрь или низко кланялись, не поднимая глаз. Запуганные. Обессиленные.

Лесничий, которого звали Грант, вяло показывал рукой:
— Лесопилка, барышня. Не работает. Сбыта нет.
— А леса-то много? — спросила я, глядя на бескрайние синехвойные пихты, уходящие за горизонт.
— Много, — буркнул он. — Да руки не доходят.

Рудники находились чуть поодаль. Заброшенный вход в шахту зиял черной дырой, как провалившийся глазницей череп. Рядом ютились несколько полуразрушенных бараков для рабочих.

— А серебро? — не удержалась я.
— Старая жила выработана, — отрезал Грант. — Новую искать — денег нет. Да и рисков много.

Везде была одна и та же картина: потенциальное богатство и полнейшее разорение. Земля, которая могла бы кормить, леса, которые могли бы строить, недра, таящие сокровища. И все это — в состоянии анабиоза под неусыпным оком Регента, который, похоже, выжимал из имения лишь минимум, необходимый для поддержания своей власти и комфорта.

Меня охватило чувство, странно знакомое каждому криминалисту: яростное, холодное возмущение. Это было не просто запустение. Это было медленное убийство. Убийство земли, убийство людей, убийство будущего.

Мы обходили скотный двор, где в грязных загонах толпились странные создания — огромные, пушистые коровы с одним рогом посередине лба. Волороги. Они выглядели такими же унылыми и голодными, как и люди.

Вдруг из-за угла сарая выскочил какой-то комок грязного меха и с визгом помчался прямо на Эллу. Девушка вскрикнула и отпрянула. Это был великозая — кролик размером с овцу, но в этот момент он был просто перепуганным животным, несущимся без оглядки.

Инстинкт сработал быстрее мысли. Я шагнула вперед, перекрыв ему путь, и опустилась на корточки, не протягивая рук, чтобы не испугать еще больше.

— Тихо, — сказала я мягко, но твердо. — Тихо теперь. Все хорошо.

Я не просто говорила. Я… проецировала это чувство. Спокойствие. Уверенность. Безопасность.

Великозай замер в паре шагов от меня, его мощные задние лапы дрожали, а нос трепетал. Он смотрел на меня круглыми, полными испуга глазами. Я продолжала смотреть на него, мысленно повторяя тот же посыл: «Успокойся. Опасности нет».

И он… успокоился. Дрожь прошла. Он фыркнул, неуклюже развернулся и, подпрыгивая, скрылся за сараем.

Я медленно выпрямилась. Элла смотрела на меня с широко раскрытыми глазами. Даже угрюмый Грант проявил проблеск интереса.

— Барышня… как вы это сделали? — прошептала Элла. — Они обычно, если напуганы, могут и сбить с ног.

— Просто повезло, — отмахнулась я, чувствуя странную пустоту внутри, как будто я потратила на это крошечное усилие какую-то невидимую энергию. — Он и сам выдохся.

Но я знала, что это не было везением. Это было то же самое чувство, что я испытывала в детстве с отцовскими лошадьми. Только сейчас оно было сильнее. Гораздо сильнее. Как будто я не просто понимала животное, а могла приказать ему. Успокоить его своей волей.

Мы пошли обратно к замку. Я шла, утопая в снегу, и не видела ни убогих изб, ни заброшенных рудников. Я видела перед собой испуганные глаза великозая и чувствовала внутри легкое, странное покалывание — эхо от того, что я только что сделала.

Запустение вокруг было ужасающим. Но открытие, которое я только что сделала в себе, было одновременно пугающим и многообещающим. В мире, где правили жестокие люди и, как оказалось, магия, у меня появилось свое, пока еще не понятное мне оружие.

Я посмотрела на темный, неприступный силуэт замка. Теперь он казался мне не просто тюрьмой. Он был главной причиной всех этих руин. И однажды, я обещала себе глядя на него, эти руины оживут. А их владелец пожалеет, что вообще выпустил меня за ворота.