Башня из слоновой кости

Глава первая. Мое детство и мои сны

Мое детство прошло в башне из слоновой кости в сорока милях от Вершена.

Да, пожалуй, мой дом мог бы показаться странным, но другого я не знала, а потому ничего неестественного я в нем не видела.

Темной змеей, свившейся в тугое кольцо, шла сквозь башню винтовая лестница, на семь этажей, семь ярусов вела она. Первый – что-то вроде холла, тут же был чулан и ванная, затем последовательно – кухня и столовая, гостиная (впрочем, гостей здесь не принимали, если, конечно, не считать старого Бероса), классная, библиотека, комната Герты и, наконец, под самой крышей – мои личные апартаменты.

Впрочем, апартаменты – это, пожалуй, громко сказано. Всего одна круглая комната с двумя крохотными окошками, а в ней – кровать, стол для работы, стул, древнее разваливающееся кресло с вытертой обивкой, зеркало и громоздкий платяной шкаф (и не спрашивайте меня, как его сюда втащили) – вот и вся обстановка.  

Башня стояла на вершине высокого холма, но места тут были чрезвычайно уединенные и, к счастью, нас редко беспокоили.

Редко – значит практически никогда.

Для страховщиков, коммивояжеров и просто любопытствующих был Гард, ну а в оплате счетов за коммунальные услуги здесь необходимости не было.

Да и писем нам никто не писал.

Гард – мой домашний дракон. Нужно признать, к чужакам он относился всегда с величайшим недоверием.

Сколько себя помню, я всегда жила в башне с Гертой и Гардом, играла с лисятами из рощи неподалеку, рисовала, читала книги, которые приносил Берос, да отлынивала  от его домашних заданий.

Впрочем, отлынивала не очень усердно. Берос был хорошим учителем, с ним все казалось интересным (ну или почти все), и, надо признать, он чаще хвалил меня, чем ругал. Он появлялся несколько раз в неделю, протирал очки, деликатно сморкался в огромный клетчатый носовой платок и приступал к проверке того, что я успела сделать за его отсутствие. Мы занимались почти целый день – география, словесность, астрология, психология и хиромантия всегда вызывали мой живейший интерес, иначе обстояло с химией и геометрией. Но наконец наступало время ужина, Герта торжественно накрывала в столовой, Берос разрешал налить себе рюмочку горячительного (ну то есть пару-другую рюмочек)  и, раскрасневшись, рассказывал разные удивительные вещи, от которых я открывала рот и забывала о стоящей перед собой тарелке (последнее обстоятельство неизменно раздражало мою верную няньку).

Когда я была совсем маленькой, я подчас думала, что Герта – моя мать, хотя полной уверенности у меня в этом никогда не было. Она называла меня сотней ласковых имен, но никогда дочерью, и даже ребенком я не могла не понимать, что самый пристрастный свидетель едва ли нашел в наших лицах что-либо схожее. Герта была полна, кругла и светловолоса, фигурой она напоминала хорошо поднявшееся тесто в кадке, я – маленькая, худая, с косами цвета жженого сахара, обожавшая кататься по двору на спине Гарда, к которому Герта долгое время боялась даже подходить... Нет, у нас было мало общего. И все же старая нянька была, безусловно, самым близким и самым дорогим мне существом на земле.  

Наверное, я гораздо тяжелей переживала бы свое сиротство, не живи мы так уединенно. Конечно, я знала, что обычно у детей бывают родители, но долгое время это знание оставалось сугубо теоретическим. Несколько раз в год мы отправлялись в Вершен за покупками, но близких знакомств у нас там не было, а поэтому вид счастливых сверстников не возбуждал во мне зависти.

Нашу с Гертой жизнь в башне из слоновой кости нельзя было бы назвать идиллией, но все же она была ровной и тихой, как море далеко-далеко на горизонте – в штиль.

И уж точно это был самый долгий штиль в моей жизни.

Эту безмятежность нарушало лишь одно незначительное обстоятельство – сны, чаще или реже посещавшие меня.

Эти сны повторялись с завидным постоянством – иногда я видела их каждый день, иногда они не появлялись месяцами, но содержание их было схоже.

В них женщина с моим лицом и с руками, как лилии, целовала меня, обнимала и осушала слезы мои.

Все-таки я ведь иногда плакала.

Я не спрашивала ее, кто она, мы вообще не вели разговоров – отчего-то это было невозможным, и все же внутренне я догадывалась, более того, я понимала, кто она.

Мама.

Наверное, ее не было в живых на этом свете – Герта никогда не отвечала на мои вопросы такого рода, лишь принималась всхлипывать да крепче прижимать к себе.

Женщина с моим лицом и с руками, как лилии, была прекрасна. Тихий свет исходил от ее склоненного лика, когда она во сне укутывала меня в одеяло или сажала к себе на колени, и скорбная нежность была в устремленных на меня голубых глазах...

Да, о глазах. Когда я думала об этом, данное обстоятельство все же немного смущало меня, ибо мои были зеленые, совершенно кошачьи.

Впрочем, на фоне всего остального это была такая мелочь – кто бы мог поручиться, что эти сновидения не являются всего лишь продуктом моих скрытых желаний, глубоко затаенной тоской по матери?

Когда я как-то спросила Бероса о толковании снов, он ответил только:

– Чрезвычайно неблагодарная штука, моя девочка. Зигмунд Фрейд, чародей и прозорливец невиданной силы, и тот порой терялся, не зная, как объяснить грезы какой-нибудь разоспавшейся кумушки. Впрочем, с кумушками-то обычно как раз все понятно... Ей-богу, Кора, толкование сновидений – это немногим лучше ауспиций, а если тебя тревожит завтрашний день, раскинь-ка пасьянс.

Глава вторая. Что рассказал Берос

– Неужели невозможно было сделать это раньше? – постаралась сохранить я хладнокровие, хотя пульс мой участился раза в два по меньшей мере.

– Невозможно! – взволнованно воскликнул Берос, судорожно протирая очки. – Это знание слишком опасно, чтобы доверить его ребенку... Даже и сейчас я не вполне уверен, готова ли моя девочка к этой истории, но медлить и далее было бы преступлением...

– Хорошо, не будем об этом, – я испугалась, что учитель передумает. Осторожность его была мне отлично известна.

Судя по всему, на такой эффект он и рассчитывал. Очки подверглись дальнейшей тщательной полировке.

– Итак, – вымолвил Берос после томительной паузы. – Как тебе хорошо известно, Корделия, Искусство в нашем мире значит так много, что предоставляет достигшим его вершин возможности для приобретения самой полной власти.

Я не ожидала такого начала и от того молчала.

– Именно поэтому, – кажется, учитель преисполнился вдохновения, – именно поэтому правителями нашего государства всегда были самые великие чародеи. Не будем спорить, справедлив такой порядок вещей или нет – в конце концов, справедливость лишь одна из множества фикций, созданных человеческим разумом... Речь не об этом. Правителем королевства, как ты знаешь, вот уже много лет является Марк, богоподобный и светоносный. В свое время он женился на герцогине Эйникенской, прекрасной и изощренной в Искусстве Урсуле. Брак был выгоден королевству, впрочем, говорят, супруги любили друг друга... Шли годы, у них рождались дети, и государство процветало. Все это должно быть тебе хорошо известно... Но однажды случилось несчастье.

Берос умолк.

– Что же произошло?

– Марк полюбил сестру королевы, – учитель понизил голос. – Это была твоя мать, Корделия.

– Что?!

– Да. Ее звали Катарина, и она была младшей и не менее прекрасной сестрой Урсулы. Едва ли можно было сказать, кто из них превосходил другую красотой... но Катарина была менее надменна и не так развращена властью. Возможно, этим и объяснялась любовь Марка. Знаменитые Эйникенские сестры! Слава их обежала весь свет, но она не помогла Катарине.  Когда Урсула обо всем узнала (а едва ли можно было скрыть что-то от такой волшебницы, даже двум другим чародеям), она пришла в ярость. И вызвала Катарину на поединок. Та уже была в тягости, но отказаться не было возможности. Это была страшная битва, трое суток изощрялись сестры в Искусстве, и наконец младшая потерпела поражение. Я не знаю, почему Марк не заступился за свою возлюбленную. Вероятно, ему просто не было ничего известно, но как удалось этого добиться Урсуле, выше моего понимания... Катарина оказалась в полной власти охваченной яростью сестры. Вскоре она разрешилась от бремени. Я не знаю, что с ней стало, но думаю, едва ли Урсула стала бы оставлять в живых соперницу... Что касается дитя, его как доверенному лицу отдали мне, – Берос протер очки.

– Учитель...

– Да, моя девочка. Я должен был оставить тебя в лесу на верную смерть.

– Учитель!

– Конечно же, я не мог так поступить. Как ни велика была моя верность королеве, дитя запретной любви ни в чем ведь не было повинно! Я отнес тебя сюда, в это скромное прибежище, безусловно, не достойное юной принцессы – но иного у меня не было... И я привез сюда Герту, зная, что она добрая женщина и недавно потеряла ребенка, – няня вытерла выступившие слезы. – Увы, не в моей власти было сделать что-то для бедной Катарины... Мне пришлось инсценировать свою смерть и сменить внешность – боюсь, Урсула поторопилась бы избавиться от единственного свидетеля. С тех пор я взял на себя заботу о тебе, моя девочка.

– А как же король...  Марк...

– Твой отец очень горевал, лишившись Катарины и их нерожденного дитя. Но Урсула – уж не знаю как – сумела убедить его в том, что ее младшая сестра сбежала с каким-то проезжим чародеем... Нет, они плохо знали верную Катарину!

Я подавленно молчала. Берос вновь протер очки, но даже это больше не казалось мне забавным.

– Я пытался научить тебя всему, что знал сам, моя девочка – боюсь, слишком малому! Я всегда был скорее историком, чем волшебником, а иначе моя карьера при дворе сложилась бы по-другому... В наше время, моя девочка, историки не в почете. Но приглашать других учителей было бы слишком опасно. Я делал все, что было в моих силах.

– Я не забуду, наставник, – я обняла Бероса. – Вы увидите, вам не придется упрекать меня в неблагодарности!

– Я делал это не ради  благодарности, – мягко улыбнулся он.

– Я знаю...

– Просто есть вещи, участвовать в которых невозможно... даже если ты всего лишь неискушенный в Искусстве придворный историк средней руки.

Я кивнула. Говорить не хотелось.

– Сейчас в Кайне, во дворце твоего отца, три принца и две принцессы. Как я был бы счастлив, если бы третья могла занять там подобающее место!

– Что вы, наставник... разве это возможно?

– Да... Боюсь, Урсула никогда бы этого не допустила, – лицо его помрачнело.

Однако его слова навели меня на вполне определенные мысли.

– Я хочу побывать в Кайне, наставник. Увидеть город... и отца.

Глава третья. Я принимаю решение

Когда все наконец наговорились и наплакались, и намечтались, я отправилась к себе, под самую крышу башни.

Была ли я потрясена, испугана? Потрясена – да, испугана – нет.

Все же главным чувством, если не считать изумления, охватившего меня, была радость.

То, о чем я уже и не мечтала, оказалось правдой! Мой отец был жив... возможно, жива мать.

Мама.

Женщина с моим лицом и руками, как лилии... Я никогда не видела ее изображений. Была ли она похожа на образ, посещавший меня во сне?

Я запрещала себе думать о том, признал ли бы меня отец, знай он о моем существовании. В любом случае надеяться на это не приходилось – мне ясно дали понять, что Урсула сделала бы все, чтобы меня уничтожить. Берос настаивал на том, чтобы я сидела тихо, как мышка, и пока я не собиралась поступать иначе.

Пока.

Но как же странно, как странно обнаружить в восемнадцать лет, что у тебя есть смертельный враг, враг, от которого ты спасся только чудом! Твоя мачеха, твоя родная тетка!..

«Убийца твоей матери», – сказал внутренний голос. Я яростно замотала головой.

Нет. В это я поверю, лишь увидев ее могилу.

А пока...

Если понадобится, я всю жизнь буду искать ее, искать, пока не найду...

Тогда я впервые за этот день заплакала, но это была слабость, и она длилась недолго.

Ком путаных мыслей теснился в моей голове, и противоречивые желания раздирали мое сердце. То безудержная радость охватывала меня, то черный гнев, то мне казалось, что я должна увидеть отца и тут же исчезнуть из Кайны и ее судьбы, то, что всю себя я должна отдать только одной цели – мести...

Я удивляюсь, как я не сошла с ума в ту долгую бессонную ночь. Но видимо, кровь Эйникенских сестер и кровь правителя Кайны была достаточно сильна, чтобы вынести и не такое.

Странный цветок взошел в ту ночь в моей душе, его бутон имел тигровый окрас, и листья его были в трауре, и имя цветку было – ненависть.

Гнев то накрывал меня с головой, то вновь сходил, то я задумывалась о том, как моя мать могла украсть любовь у своей сестры, то проклинала эту сестру, то вдруг моя мысль возвращалась к отцу и далее – к моим сводным братьям и сестрам... Любить мне их или ненавидеть, спрашивала я себя, и когда здравый смысл возвращался ко мне, горько отвечала: как бы ты к ним ни относилась, вряд ли они даже узнают о твоем существовании, Кора.

Вряд ли, Корделия, незаконная и нежданная дочь!

К утру я приняла решение: я должна была ехать немедля, скажем, послезавтра. Даже в том сумасшедшем состоянии, в котором я находилась, я понимала, что потребуется время, чтобы собрать вещи и попрощаться с домом... и все же мне так хотелось ехать быстрее, как можно быстрее!

Но как только я решила это, тут же и уснула, усталая и измученная.

И женщина с моим лицом и руками, как лилии, не приходила во сне утирать мои слезы и баюкать мою печаль.

Она вообще уже давно, около полугода, не приходила ко мне. И моя тоска и нежность едва ли могли это изменить.

...Когда наутро я объявила о своем намерении, меня даже не очень и отговаривали.  Видимо, и Герта, и Берос чувствовали, что эти уговоры были бы тщетны. Я сама собрала свои чемоданы – одежда и несколько старых любимых книг... У меня было несколько красивых платьев, но едва ли хоть одно, достойное дочери правителя Кайны.

Впрочем, это мало меня огорчало.

Я боялась, что Берос был прав, когда говорил, что передал мне слишком мало. Искусство являлось сильной стороной семьи, с которой, как оказалось, я была в родстве, и если чем и предстояло мне себя защищать, то именно им.

Впрочем, я умела стрелять, давным-давно учитель преподнес мне маленький браунинг тридцать восьмого калибра... Но я сомневалась, что огнестрельное оружие спасет меня от искушенного чародея. Или чародейки, что вероятнее.

Мне не нужно было доставать свою книжку для записи заклинаний, чтобы вспомнить тот арсенал, которым владею. Он был невелик.

Разновидность Искусства, которой меня учил Берос, носила в основном иллюзионный характер. Я могла бы на небольшое время изменить облик человека или вещи. С помощью заклинания Кумушки Марты я сумела бы сделать их если не невидимыми, то неприметными, не бросающимися в глаза.

А заклятье Срыва Покровов гарантировало, что чужие колдовские ухищрения едва ли обольстят искушенного человека. 

Я умела ставить неплохие экраны, защищавшие мои фокусы от любопытных глаз.

Также я знала несколько неплохих боевых заклинаний, но почти все они требовали использования жезла, привычки же носить его на поясе у меня раньше не было... придется, видимо, завести.

Труднее всего мне давалась целительство, к нему, очевидно, у меня просто не было способностей. Всего-то и умела, что остановить кровь да унять небольшую боль... Лечить серьезные раны мне было не по плечу.

Ну и конечно, приворотная магия... Лично мне она представлялась довольно-таки бесполезной штукой, тем более, что сколько-нибудь долгосрочное заклятье требовало огромной энергии и сил, на которые я вряд ли была способна... Да и опять-таки, защититься от нее можно было с помощью мало-мальски сильного амулета. Ну а о том, чтобы заколдовать искушенного в Искусстве, разумеется, и речи быть не могло.