Бэби-бум, или Младенец для попаданки

Пролог

Драгоценные читатели, представляю вашему вниманию нашу героиню из современного мира. Сильная, целеустремленная, естественно, с ипотекой и здоровыми амбициями. Карьера заменила ей личную жизнь. Буквально за шаг до желаемой и долгожданной должности с ней происходит казус, и она попадает в другой мир. Пожалуй, начнем. ⏬

Понедельники придуманы для того, чтобы убивать людей.

Я в этом уверилась окончательно, сидя над отчётом, который нужно было сдать ещё утром. Но утро давно прошло, за окном сгустились сумерки, а я всё ещё в офисе.

«Без пяти минут директор по развитию» — так меня называли коллеги. По сути, заместитель руководителя, но вся работа валится именно на меня. Он улыбается, красуется на встречах, а я тону в цифрах и презентациях. Дедлайны шипят со всех сторон, как змеи.

Я отодвинула кружку с холодным кофе, потерла виски и машинально глянула на часы. Половина одиннадцатого вечера. Поздравляю: снова домой в режиме «ночной перекати-поле».

Метро встретило привычным гулом. Люди были такие же уставшие, как и я: лица в телефонах, глаза в пол. Я ехала на автопилоте, едва не задремав, но моя станция всё же настигла. Поднялась по ступенькам, привычно свернула к лифту.

Двери закрылись, я нажала кнопку этажа — и мир погас.

Никакого предвестия, никакого «ой, что-то сердце прихватило». Просто щёлк — и темнота…

Глава первая - Инвентаризация реальности

Очнулась я от того, что замёрзла.

Воздух был чужим: влажным, тяжёлым, пахнущим сыростью и старым деревом. Я резко села и огляделась. Это был не мой подъезд и не квартира. Каменные стены, низкий потолок, грубые балки. В углу чадил очаг, но тепла почти не давал. Половицы скрипели, где-то капала вода.

— Где я?.. — голос дрогнул.

Я заметила у стены старое зеркало. Поднялась, шатаясь, и подошла ближе.

То, что я увидела, заставило меня вцепиться в раму, чтобы не рухнуть обратно.

Из глубины отражения смотрела на меня чужая девушка. Высокая, стройная, с длинными белокурыми волосами, спутанными, будто она только что сбежала из сказочного леса. Кожа бледная, глаза — ярко-голубые, губы — полные. Платье до пола, с корсетом и вышивкой, явно не сшитое в ближайшем торговом центре.

Я коснулась лица. Отражение повторило жест.

— Нет… так не бывает, — прошептала я. — Это не я.

В груди заколотилось сердце. Я отступила, споткнулась о край ковра, едва не свалилась.

«Окей, спокойно. Рационально. Я, по идее, дома. Но почему я в фильме про Средневековье? Может, сон? Может, стресс?»

Я ещё раз посмотрела в зеркало. Блондинка с растрёпанными волосами уставилась на меня так, словно ждала, что я приму её облик и её судьбу.

И тогда я выдохнула, стиснула зубы и, уже не сдержавшись, процедила сквозь смех и дрожь:

— Я извиняюсь… а это что вообще за маски-шоу?

Ответа, конечно же не последовало.Сердце колотилось так, что казалось — весь дом слышит. Я огляделась ещё раз. Нужно было собраться, перестать истерить и хотя бы понять, что у меня есть под рукой. В офисе я всегда начинала с анализа ситуации: что у нас есть, какие ресурсы, где риски. Почему бы не применить тот же принцип здесь?

Первое: помещение. Небольшая комната. Кровать, столик с зеркалом, сундук у стены, маленький шкафчик с треснутым стеклом. На полу — корзина, накрытая куском ткани. У окна висела тяжёлая занавеска, из-за которой почти не проникал свет. Пахло сыростью и старым деревом.

Второе: одежда. На мне — длинное платье с корсетом. Жёсткое, неудобное, но явно дорогое по местным меркам. Ткань плотная, рукава до запястий, на груди вышивка в виде странных завитков. Я пошевелила пальцами — ногти аккуратные, ухоженные. Похоже, местная «я» жила не в нищете.

Третье: личные вещи. Я подошла к сундуку и приподняла крышку. Скрип такой, будто его не открывали лет сто. Внутри аккуратно сложены свёртки, пару платьев, кожаные сапоги, несколько керамических баночек. На самом верху лежал конверт с надписью «Элианне». Сердце кольнуло. Значит, так зовут хозяйку этого тела? Или теперь меня?

Я не решилась открыть письмо сразу. Сначала хотелось убедиться, что вокруг нет угрозы.

Четвёртое: ресурсы. На столике, помимо зеркала, лежала деревянная расчёска, тряпичная салфетка, фарфоровая баночка с крышкой. Я открыла её — внутри густой крем, пахнущий мёдом и травами. Намазала руки — кожа сразу перестала мерзнуть. Мелочь, но уже лучше.

— Так, — я выдохнула и села обратно на кровать. — Подытожим. Я где-то в странном доме. В другом теле. Зовут меня теперь, похоже, Элианна. Рядом сундук с вещами и письмо. Плюс зеркало, которое упорно показывает чужую физиономию.

Сказав это вслух, я неожиданно почувствовала себя чуть спокойнее. Словно проговаривание превращало хаос в задачу. А задачи я умела решать. Я почти директор по развитию — ну так давай, развивай, где бы тебя ни выкинуло.

И тут, когда я уже собиралась вернуться к письму, из-за стены раздался звук.

Высокий, тонкий, жалобный.

Сначала тихий, потом всё громче.

Плач.

Я замерла. Холод пробежал по спине.

— Нет, только не это, — прошептала я. — Здесь ребёнок?..

Плач становился всё громче. Сначала я надеялась, что мне показалось, что это скрип дерева или вой ветра в щели. Но нет — это был самый настоящий детский крик: надрывный, жалобный, от которого сжимается сердце, а уши начинают болеть.

— Чудесно, — выдохнула я. — Мало того что я попала в чужое тело и какой-то музей древности, так тут ещё и ребёнок. Может, это съёмки какого-нибудь шоу? «Выжить без подгузников»?

Я поднялась и пошла на звук. Коридор встретил меня темнотой и запахом мокрых дров. Стены узкие, всё будто давит, но шаги сами несут вперёд. Вторая дверь слева — именно оттуда доносился плач.

Я толкнула дверь. Она оказалась лёгкой, скрипнула и отворилась.

Комнатка маленькая, ещё теснее, чем та, где я очнулась. У окна висит кусок ткани вместо занавески. Свет пробивается тусклым пятном. В центре стоит колыбель — простая, деревянная, на дугах. Ни тебе кружев, ни удобных подушек, только старое одеяло. И в ней — крошечный свёрток, который дёргается и кричит.

Я застыла, как вкопанная.

— Нет, — прошептала я. — Только не это. Пожалуйста, не ребёнок. Я умею готовить презентации, вести совещания, писать отчёты на двадцать страниц. Но дети?.. Это вообще не моя компетенция!

Ребёнок будто специально крикнул громче, словно говоря: «А вот и твоя новая должностная инструкция, дорогая».

Я сделала шаг ближе. Сначала нерешительно, потом чуть смелее. Сердце колотилось, ладони вспотели. Заглянула внутрь. И увидела крошечное личико. Щёчки красные, рот раскрыт в отчаянный «о», ресницы влажные от слёз. Маленькие кулачки взлетали в воздухе, как у сердитого цыплёнка.

Персонажи

Элианна(в новом теле)

В прошлом — без пяти минут директор по развитию, а в настоящем — опекун поневоле. Любит порядок и не планировала детей. Но матушка-судьба распорядилась иначе. Теперь она директор по выживанию в мире без подгузников.

Источник звука (чисто между нами, зовут ее Лина)

Глава вторая - Мама поневоле

Малыш доел молоко и довольно сопел, всё ещё посасывая соску. Глаза у него постепенно закрывались, дыхание стало ровнее. Я боялась пошевелиться, чтобы не спугнуть эту хрупкую тишину. В голове мелькнула мысль: «Всё, миссия выполнена, можно сдать проект и получить премию». Только вместо премии — довольное сопение крошки у меня на руках.

— Маленький заказчик, — пробормотала я. — Столько шума из-за кружки молока.

Я вспомнила, что где-то читала или видела: после кормления ребёнка нужно подержать «столбиком». Для меня это звучало, как инструкция из корпоративной презентации: «Заключительный этап проекта — закрепить результат». Но выбора не было.

Я осторожно подняла его повыше и прижала к плечу. Он уткнулся носиком мне в шею и замер. Я чувствовала, что он тёплый и живой, слышала маленькие всхлипы и короткие вдохи. Моё сердце колотилось так, будто я бегала по лестнице на десятый этаж.

— Ладно, давай попробуем этот ваш столбик, — пробормотала я. — Может, ты дашь мне бонус в виде тишины?

Минуты две ничего не происходило. Я уже начала думать, что это всё миф. И тут малыш громко икнул, потом ещё раз — и неожиданно выдал такой мощный «рык», что я сама подпрыгнула.

— Ого! — я едва не уронила его от неожиданности. — Ну ты даёшь! Теперь ты не девочка, а мужик. Без вариантов.

Я рассмеялась. Смех вышел нервным, но настоящим. А малыш, похоже, счёл, что задача выполнена, и расслабился в моих руках, становясь тяжелее. Глаза закрылись полностью, дыхание стало ровным. Он уснул.

Я осторожно вернулась к колыбели и уложила его обратно. Укрыла сухой тканью, поправила одеяло. Он даже не проснулся — только шевельнул пальчиками, будто цеплялся за сон.

Я села рядом и долго просто смотрела. На эти маленькие кулачки, на едва заметный румянец на щёчках. Он был таким крошечным, таким уязвимым, что внутри у меня что-то дрогнуло.

Вчера я думала только о работе, о том, как закончить отчёт, как не сорвать дедлайн, как доказать начальству, что заслуживаю должности директора по развитию. А сегодня…

— Ну и кто ты такой, а? — прошептала я, наклоняясь ближе. — Кто оставил тебя мне? Почему я?

Ответа, конечно, не было. Только тихое сопение.

Я прислонилась к стене и неожиданно почувствовала, как в груди распирает странное чувство. Не паника, не злость, не растерянность. Что-то тёплое, почти уютное. Я взяла его в руки всего на несколько минут, а он уже смотрит на меня так, будто доверяет целиком. Будто я — единственный взрослый на планете, который может защитить его от всего.

И это пугало больше всего.

— Я же не мама, — сказала я сама себе. — Я вообще-то карьеристка, офисный планктон с амбициями. Я привыкла считать цифры, а не пелёнки. У меня максимум кактус на подоконнике выжил. И то потому, что дождём поливался через окно.

Слёзы неожиданно защипали глаза. Я поспешно стёрла их ладонью.

— Но если уж судьба так распорядилась… ладно. Будем учиться.

Я медленно сползла по стене, вытянула ноги и прикрыла глаза. Сон подкрадывался, но я всё ещё слышала тихое сопение из колыбели. Это был самый странный и самый важный звук в моей жизни.

И тут в голову пришла мысль: а ведь это первый раз за последние годы, когда кто-то действительно нуждается во мне. Не в моих отчётах, не в планёрках, не в бесконечных таблицах, а именно во мне. И это чувство оказалось пугающим и обнадёживающим одновременно.

Я усмехнулась сквозь слёзы и прошептала:

— Поздравляю, Элианна. Ты официально назначена мамой поневоле. Без согласования, без собеседования и без испытательного срока.

Прохлаждаться не было времени. Пока малыш спит нужно использовать момент по максимуму.

Я подошла к сундуку, который оставила наполовину разобранным. Там, среди аккуратно сложенных вещей, лежал конверт. Бумага жёлтоватая, немного шершавая. На ней было написано аккуратным, но твёрдым почерком одно слово: «Элианне».

У меня пересохло во рту.

— Так, стоп. Это уже точно перебор, — пробормотала я. — Я — это я. Почти директор по развитию, человек с ипотекой и кредиткой. Я не здешняя Элианна.

Но бумага смотрела на меня немым укором. И я понимала: в этом мире я — именно она. Кем бы я ни была раньше, теперь моё отражение в зеркале говорит о том, что адресатом письма являюсь я.

Дрожащими пальцами открыла конверт. Внутри был сложенный лист. Буквы были странными, не такими, как в моём мире, но смысл словно сам переводился в голове. Будто кто-то шептал каждое слово прямо в ухо.

Я начала читать.

«Дитя моё.

Если ты держишь это письмо, значит, меня больше нет рядом.

Дом, в котором ты проснулась, теперь твой. Сад так же принадлежит тебе. Но вместе с ним — и ответственность.

В колыбели ты найдёшь малышку. Её зовут Лина. Она маленькая, но важнее, чем можешь представить.

Береги её. Она в опасности. Её ищут.

Не доверяй каждому, кто протянет руку помощи. Но и не отталкивай тех, кто искренен.

Если станет тяжело — иди к Хранителю. Его дом стоит за рекой, крыша у него серая, а сердце суровое, но справедливое. Он знает, что делать.

Пожалуйста, не закрывай своё сердце.

Твоя тётушка Мирэ.»

Я перечитала письмо три раза. Каждое слово врезалось в мозг. «Дом твой». «Малышка Лина». «Её ищут». «Хранитель».

Я опустилась на край кровати, письмо дрожало в руках.

Суровый сосед

Финн.

Высокий, плечистый, с глазами, что смотрят в самую душу — молчалив, заботлив, внимателен, загадочен и красив.

Глава третья – Первые дни в новом мире

Проснулась я оттого, что кто-то активно барабанил кулачками по моему боку. Сначала я решила, что это сон — какой-нибудь начальник пришёл напомнить про отчёт. Но потом в ухо ударил знакомый звук: тонкий, пронзительный плач.

Я рывком села. Голова закружилась, тело отозвалось ломотой, будто я спала на камнях. И только потом до меня дошло: плачет не начальник и не будильник. Плачет Лина.

— Ну здравствуй, утро, — пробормотала я, протирая глаза. — Как же я без твоего концерта-то обошлась бы.

Я наклонилась над колыбелью. Лина извивалась, лицо покраснело, кулачки размахивали в воздухе. Пелёнка явно снова мокрая.

— Так, пункт первый: замена. — Я вдохнула, как перед сложным отчётом. — Малышка, нам нужна новая стратегия по пелёнкам.

Перепеленать удалось только с третьей попытки. Она дёргалась, я путалась в тканях, пелёнка всё время норовила соскользнуть. В итоге я выглядела так, будто боролась с маленьким, но упорным осьминогом.

— Всё, победа за мной, — сказала я торжественно, когда наконец закрепила уголки. — Ты сухая. Я — герой.

Лина не оценила пафоса и продолжала кривить губы. Я поняла намёк.

— Окей. Теперь еда.

Я достала бутылочку и снова развела молоко в кружке на краю очага. Слава всем богам, огонь сохранился и даже разгорелся лучше, чем ночью. Когда молоко стало тёплым, подала бутылочку Лине. Она вцепилась в неё так жадно, что у меня в голове мелькнуло: «Вот бы и я так на презентациях хваталась за новые проекты».

Пока она ела, я впервые смогла рассмотреть комнату при дневном свете. Я отдёрнула тяжёлую занавеску — и в глаза ударил серый, но яркий свет. Окно оказалось маленьким, но всё же давало обзор. Снаружи виднелся сад: дикий, заросший, с кривыми деревьями и мокрой травой. За садом тянулся ров, а дальше — что-то вроде поля.

Я сглотнула. Всё выглядело настолько реальным, что про «сон» я уже и не заикалась.

Вернулась к Лине. Она, наевшись, снова уткнулась носиком в моё плечо и тяжело вздохнула.

— Ну вот, — пробормотала я, укладывая её обратно. — Первая утренняя проверка пройдена.

Когда она уснула, я встала и решила пройтись по дому. Коридор вёл к лестнице. Деревянные ступени скрипели, но держали. Внизу оказалось большое помещение — кухня или что-то вроде гостиной. Длинный стол, лавка, огромная печь. В углу стояла кадка с водой и деревянное ведро. Вода мутная, но пить можно, если уж совсем прижмёт.

На полке у стены стояли банки с травами, мешки с крупой, пара кувшинов. Я приоткрыла один — там сухари. Другой — какой-то кисловатый напиток. Третий — зерно. В целом, набор для выживания.

Я усмехнулась.

— Ну что, миссис директор по развитию, поздравляю. У вас новый офис. Проект называется «выжить с младенцем без подгузников». Бюджет: ноль. Риски: все.

Сверху снова донёсся тонкий писк. Я вздохнула и побежала обратно. Лина проснулась, возмущённо размахивала ручками. Я взяла её на руки, прижала к себе. Она немного успокоилась, но всё равно хмурилась.

— Ладно, — сказала я. — Значит, на сегодня повестка такая: пункт один — кормление. Пункт два — сухость. Пункт три — прогулка в саду. И если останутся силы, пункт четыре — не сойти с ума.

Я посмотрела в окно. Сад был дикий, но свежий воздух там явно лучше, чем этот дух сырости. Надо будет выйти. Но сначала — укрепить двери и окна.

В голове начал выстраиваться план. Всё как на работе: расставить приоритеты, прописать шаги, оценить риски. Только теперь у меня в команде был младенец.

Я посмотрела на Лину. Она снова уткнулась в мою блузку, цепко схватила её крошечным кулачком. И я поймала себя на мысли: а ведь неплохо быть чьим-то самым главным человеком. Даже если ты к этому совсем не готов.

Я уже почти расслабилась. Ну как «расслабилась» — смирилась, что утро в новом мире началось без катастроф. Лина сыта, суха, даже немного поспала. Я тоже успела осмотреть дом и убедиться, что у нас есть хоть какие-то запасы. Всё вроде бы шло по плану.

И именно в этот момент из коридора донёсся звук.

Сначала тихий, едва различимый. Будто когти царапнули по дереву. Я замерла, вслушалась. Сердце забилось быстрее. Лина дёрнулась во сне, губы её дрогнули.

— Показалось, — шепнула я себе. — Просто мыши. В старых домах они всегда есть.

Я уже почти поверила своим словам, когда звук повторился. Теперь — громче. Будто кто-то целенаправленно скребёт дверь.

— Ну всё, — пробормотала я. — Вот этого мне ещё не хватало.

Я прижала Лину к груди и пошла к двери, ведущей в коридор. Дышала поверхностно, как будто от этого могла стать тише. У самой двери снова раздалось царапанье. Потом — стук. Два коротких удара.

Я вздрогнула. Руки вспотели.

— Кто там? — выдохнула я.

Ответа не было. Только пауза, после которой раздался низкий, хрипловатый голос:

— Открой.

У меня по спине пробежали мурашки. Не «пожалуйста, можно войти?» и не «мы соседи, хотим помочь». Просто жёсткое «открой».

Я вцепилась в Лину сильнее. Она проснулась и тут же заплакала. Её крик будто усилил напряжение в воздухе.

— Нет уж, — пробормотала я. — Я, конечно, недавно назначена «мамой поневоле», но совсем глупой меня не назовёшь. Просто так открывать дверь неизвестно кому не буду.

Я отступила к колыбели, уложила Лину, начала судорожно искать глазами хоть какое-то оружие. Нашла… веник. Отличный выбор, конечно. Против мышей сойдёт, против людей — сомнительно.

Глава четвертая – Магическая колыбельная.

На третье утро я проснулась с ощущением, будто меня всю неделю били по голове толстыми отчётами. Голова гудела, тело ныло, глаза слипались так, что приходилось моргать через силу. Я лежала и думала только об одном: «Как я вообще ещё жива?»

Лина, конечно, решила, что усталый опекун — это выдумки. Ориентировочно в шесть утра она подняла меня оглушительным плачем. Крик был такой громкий и требовательный, что у меня внутри всё сжалось. Хотелось зажать уши и притвориться, что это не со мной, но я поднялась, пошатываясь, и принялась выполнять обязательный ритуал: свежая пелёнка, бутылочка молока, качание на руках. Всё на автомате, без лишних мыслей, лишь бы она успокоилась.

Когда Лина наконец заснула, я снова упала на кровать, распластавшись, как выброшенная на берег рыба. Вгляделась в серый потолок и пробормотала:

— Всё. Из почти директора по развитию я переквалифицировалась в директора по выживанию. Планёрки — круглосуточные.

Я попыталась усмехнуться, но вышло больше похоже на выдох усталого человека.

К вечеру я чувствовала себя пустой оболочкой. Сил почти не осталось, но Лина решила, что самое время устроить концерт. Её плач был пронзительным, отчаянным, словно она звала на помощь всё человечество.

Я носила её на руках, качала, гладила по спине, пела всё, что вспоминалось. Сначала колыбельные, потом — случайные рекламные песенки, даже куплеты из поп-хитов, услышанных когда-то по радио. Голос дрожал, срывался, но я не останавливалась. А Лина плакала всё сильнее, будто мой голос только подчёркивал её страдания.

У меня самой к горлу подступил ком. В глазах защипало, дыхание стало тяжёлым.

— Ну пожалуйста, малышка, — шептала я сквозь слёзы. — Я ведь не волшебница… Я обычный человек. Ещё вчера я стояла в метро, держа в руках отчёт по Excel. А теперь… — я не смогла договорить.

И вдруг в голове всплыли слова. Не мои. Чужие, но такие знакомые, будто они всегда жили где-то глубоко внутри. Я не знала мелодии, но губы сами начали шептать:

«Спи, дитя, в ладонях ночи,

Пусть тебя укроет свет.

Я приду, когда захочешь,

Я уйду, когда ты спишь…»

Голос дрожал, но слова лились легко, будто я пела их уже много раз.

Лина всхлипнула, ещё пару раз вдохнула со всхлипом… и замолчала. Её дыхание стало ровным. Глазки закрылись. Через минуту она спала, уткнувшись носиком в мою шею.

Я застыла, не решаясь даже дышать. Её маленькая ладошка сжалась на моей майке, и от этого прикосновения по спине пробежала дрожь. Слёзы, которые ещё мгновение назад жгли глаза, теперь катились свободно, но это были уже не слёзы отчаяния. Скорее — облегчения и изумления.

Сердце колотилось, будто я только что упала в холодную воду. Я чувствовала тепло её тела, слышала её тихое сопение — и не могла поверить, что всё изменилось за какие-то секунды.

— Что… это было?

На следующее утро я решила проверить. Когда Лина снова начала хныкать, я не стала качать её, а просто начала напевать тот странный мотив. Слова сами пришли в голову — новые, но похожие:

«Сон накроет тихим пледом,

Звёзды держат твой покой.

Ты расти — и стань ответом,

Я останусь здесь с тобой…»

И снова чудо: Лина замерла, перестала плакать и уткнулась носиком в мою ладонь.

Я замерла, едва дыша.

— Магия, — прошептала я. — Это не просто песня. Это… что-то большее.

Я посмотрела на свои руки. Обычные. Но в груди что-то дрогнуло, как тёплая волна.

Днём зашёл Финн. Принёс дров и обещанную мазь. Я благодарно взяла, но Лина в этот момент опять начала хныкать. Я уже знала, что делать, и, не задумываясь, запела ту самую колыбельную.

Финн замер в дверях. Его суровое лицо стало непроницаемым. Когда Лина заснула, он сказал:

— Это не обычная песня.

Я насторожилась.

— В смысле?

— Такие слова пели раньше. Старые женщины, ведьмы, хранительницы. Сейчас их почти не осталось. Ты откуда их знаешь?

— Я… не знаю. Оно само пришло, — честно ответила я.

Он долго молчал, потом только сказал:

— Слова постарайся запомнить. Они могут защитить. Но и привлечь тех, кто услышит.

Я сглотнула. Интересно, а он может говорить еще туманее?! Жуть как разжражает. Но он моя единственная поддержка. Ругаться было бы неразумно.

— То есть теперь я не только мама поневоле, но ещё и ходячая радиостанция?

Финн не улыбнулся, но в уголках его глаз мелькнуло что-то похожее на иронию.

— Я не знаю, что это такое, но пусть будет так.

В ту ночь я снова пела. И заметила странное: когда я произносила слова, воздух вокруг будто становился мягче. Сырость, которая вечно липла к стенам, отступала. Огонь в печи горел ярче. Даже я сама переставала чувствовать усталость.

Я села на кровать, прижала к себе спящую Лину и впервые за долгое время не чувствовала себя беспомощной. Видимо, все-таки Финн прав. Это какая-то магия. И она делает нас с Линой сильнее.

— Ну что, малышка, — прошептала я. — Похоже, у нас есть секретное оружие. Твоя опекун-новичок умеет петь магические колыбельные.

Лина, даже во сне, улыбнулась. А в голове, по привычной схеме, сразу начал выстраиваться новый пункт плана:

Глава пятая – Неожиданные гости.

Я уже почти привыкла к утрам, которые начинались с крика. Когда ещё ничего не было видно и в комнате оставался запах ночи, Лина начинала своё представление — настоящий маленький соловей, у которого голос выше, чем разум мамы. Она считала своим долгом каждый рассвет встречать на высокой ноте, словно дирижировала оркестром и требовала от меня полного участия.

Я вставала. Пеленала её — неловко, бережно, с тем вниманием, которое приходит только к людям, привыкшим заботиться не о себе. Кормила, укачивала, затем садилась на краешек кровати и ловила себя на том, что улыбаюсь. Да, уставшая, да, с красными глазами и тонкой, как бумага, кожей под ними, но живая.

Секретная колыбельная была нашей палочкой-выручалочкой. Стоило мне начать тихо напевать эти странные, иногда бессмысленные слова, которые приходили сами собой, как Лина успокаивалась и засыпала, будто рядом с ней становилось безопаснее. Слова, не принадлежащие ни одному языку, текли у меня по губам, старые и одновременно новые, как будто я находила нити одной давно забытой песни и снова плела их в узор. Я сама до конца не понимала, как это работает, и каждый раз испытывала смесь благодарности и трепета.

Дни тянулись привычно и однообразно, но в этом однообразии была своя надежда — не оставалось места для катастрофических мыслей. Печь, вода, кормления, попытки привести в порядок дом — список дел, короткий, но нескончаемый. Я мыла окна, насколько позволяли тряпки, вытирала стекла, которые давно не видели чистоты, разбирала припасы, часть из которых, разве что на корм собакам, они были отложены для пса Финна, вытряхивала старые коврики, которые жили своей жизнью и пахли прошлой зимой, осматривала сад.

Сад был упрямо запущен: яблони с кривыми ветками, словно согнувшиеся под тяжестью лет, кусты, заросли лопуха, высокие, колючие, которые поднимались выше моего колена и шуршали при каждом шаге. Но это все помогало оставаться при деле. Лучше быть занятым, чем слушать шепот пугающих мыслей.

Не было времени думать о своём бедственном положении. Не было времени вдаваться в холодные рассуждения об опасностях, что затаились за углом, о людях, которые могли явиться по душу Лины и решить, что маленькая жизнь — не больше чем удобный предмет. Но всё равно мысли нагоняли меня: а вдруг придут?

И гости пришли. Пришли внезапно. Мы наконец-то выбрались с малышкой в сад — воздух был тонким, но свежим; на небе висели редкие облака, а солнце пыталось пробиться сквозь них и обжигало всё едва заметным теплом. Мы занимались тем, что пытались определить сорта яблок: у нее получалось плохо, у меня – еще хуже.

Я услышала голоса у калитки ещё до того, как они постучали. Мужские голоса — грубые, уверенные, с оттенком презрения. Я вздрогнула, прижала Лину к себе. Она заёрзала, но не заплакала, как будто чувствовала моё напряжение и зеркально отвечала мне спокойствием. Голоса становились ближе.

Кто-то дернул калитку — она заскрипела, будто предупреждая о пришельцах, и потом раздался глухой стук в дверь. Тот, кто стучал, мог бы быть любым кем угодно — почтальоном, мещанином, торговцем — но в словах, что последовали, была угроза.

— Элианна! — раздалось со двора. — Открой, родня пришла!

Я замерла. Родня? Какая ещё родня? У меня тут максимум сосед Финн, который приносит хлеб и дрова, и старушка с другой стороны, что прячет кур усерднее, чем молиться по утрам. Затем в голове словно щёлкнул переключатель: я вспомнила, что у меня может и нет родни, а у той, чей облик я носила, очень даже может быть. В этом теле всегда была чужая история, чужие долги и родственные узы, которые могли тянуться в самые неожиданные стороны. Я осторожно выглянула в щель между ставнями. На дворе стояли двое. Первый — плотный мужик лет сорока, с густой бородой и нахмуренными бровями, лицо как отшлифованный кусок дерева. Второй — худой, высокий, с хитрым прищуром и длинным носом, такого человека приходилось узнавать по глазам. Одеты прилично, с отполированными сапогами. В их позах было что-то неприятное, слишком самоуверенное, будто они привыкли получать то, что хотят.

Я крепче прижала Лину. Она зажала кулачок в моей кулачке, и это прикосновение было для меня ангельским напоминанием о сущности всего происходящего: в этих малых пальцах — целый мир, и я отвечаю за него. В голове всплыли слова из письма, которое я случайно нашла: «Её ищут». Эти строчки стали эхом, от которого сердце ухнуло вниз. Неужели это они?

— Мы знаем, что ты там, — сказал бородач, голос у него был толстый и безжалостный. — Соседи видели дым из трубы. Ты не справишься одна, отдавай ребёнка нам. Так будет лучше.

Отдавай ребёнка. Словно речь шла о вещи. Я едва не закричала в ответ, но вовремя прикусила язык. Во время вспомнила короткие reelsы, который в интернете пруд пруди. Там опекунов пытались ввести на эмоции, чтобы потом в суде апеллировать их неадекватность.

Не на ту напали, дяденьки. Я сделала шаг назад и прошептала, буквально шёпотом, скользящим между стеклами и ветками:

— Не дождётесь.

Но стеной стали удары в дверь. Лина всхлипнула и тихо заплакала. Как только её губки дрогнули, инстинкт стал сильнее страха: я раскачивала её на руках, стараясь убаюкать, а голос сам собой завёл знакомую, старую мелодию. Тихо, почти беззвучно, словно стараясь не разбудить дом. Плач стих. И в этот момент я услышала ещё один звук — шаги за домом. Кто-то обходил, словно готовый найти лазейку.

— Чёрт, — выдохнула я, и это слово вырвалось безжалостно. — Они что, собираются лезть через окна?