Беглянка для аристократа: новая жизнь в Париже

Глава 1. Золотая клетка

Шелк. Я ненавидела шелк. Его холодная, скользкая текстура казалась мне олицетворением всего моего существования в этом доме — красивой, дорогой, но бесконечно чуждой и неприятной оболочкой. Я стояла у огромного окна своей будуарной комнаты, обхватив себя за локти, и смотрела, как первые сумерки окрашивают Лион в пепельно-золотые тона. Где-то там, за высокими коваными воротами нашей усадьбы, кипела жизнь — шумная, неопрятная, пахнущая речной водой и свежим хлебом. А здесь, в моей позолоченной клетке, царила мертвая, выверенная до миллиметра тишина, нарушаемая лишь тиканьем напольных часов в холле.

Сегодня вечером эта тишина должна была быть нарушена. Ужин с месье Ламбером. Анри Ламбером. Партнером моего отца. Моим женихом.

Само слово «жених» резануло слух своей нелепостью. Анри был старше моего отца, его руки напоминали высохшие корни дерева, а в глазах читалась холодная расчетливость, заставлявшая меня внутренне содрогаться. Он смотрел на меня не как на женщину, а как на удачное капиталовложение, на очередной актив в своей и без того обширной коллекции.

— Мари, ты готова? — в дверях появилась мама. Мадам Элен Деверо была изящна, как фарфоровая статуэтка, и так же безжизненна. Ее шелковое платье — ах, опять этот проклятый шелк! — мягко шуршало о паркет. — Отец ждет внизу. Месье Ламбер уже здесь.

Я медленно повернулась к ней. В ее глазах я не увидела ни капли материнской теплоты, лишь привычную покорность и легкую тревогу.

— Мама, — голос мой прозвучал хрипло, будто я долго не пользовалась им. — Ты же не можешь этого хотеть. Он старше тебя. Он смотрит на меня… как на вещь.

Мать вздрогнула и сделала шаг вперед, понизив голос до шепота. — Мари, прошу тебя, не начинай. Ты знаешь, как важен этот союз для бизнеса твоего отца. Анри — уважаемый человек, состоятельный. Он обеспечит тебе безбедное будущее.

— Будущее? — я горько рассмеялась. — Какое будущее? Будущее в качестве экспоната в его особняке? Чтобы я выходила к гостям по воскресеньям и молча улыбалась, пока он будет хвастаться своей молодой женой?

— Ты преувеличиваешь, — ее голос дрогнул. Она опустила глаза, нервно перебирая кружевной платок. — Все не так страшно. Женская доля… она часто требует смирения. Я смирилась. И ты смирись. Пожалуйста, Мари. Не зли отца.

Ужин проходил в малой столовой, под пристальным взором портретов предков Деверо. Каждый щелчок серебряных приборов о фарфор отдавался в висках навязчивым эхом. Отец, Огюст Деверо, импозантный и непоколебимый в своем темном костюме, вел разговор о поставках заграничного товара, о новых контрактах и перспективах рынка. Его голос, низкий и властный, не предполагал возражений.

Анри Ламбер кивал, вставляя точные, выверенные реплики. Но его глаза, маленькие и пронзительные, как буравчики, постоянно скользили по мне. Он оценивал. Взвешивал. Прикидывал стоимость.

— Ваша дочь, Огюст, просто цветок, — произнес он наконец, откладывая нож. Его губы растянулись в подобие улыбки, не добравшейся до глаз. — Такую изящность и тонкость манер сегодня редко встретишь. Это говорит о прекрасном воспитании.

Я почувствовала, как по спине пробежали мурашки. Он говорил обо мне, как о хорошо выдрессированной собачке.

— Мари знает свое предназначение, — холодно отрезал отец, даже не взглянув на меня. — Она понимает, что значит долг перед семьей и положение в обществе.

— О, я не сомневаюсь! — Ламбер взял бокал с вином. Его пальцы с крупными суставами казались неестественно темными на фоне хрусталя. — Я уверен что ей понравится мой особняк в самом престижном квартале. Имеется и зимний сад. Девушкам нравятся цветы, не так ли, мадемуазель Мари?

Все взгляды устремились на меня. В горле стоял ком. Голос изменил мне, и я лишь кивнула, уставившись на свою тарелку, где остывало изысканное рагу, внезапно вызывавшее тошноту.

— Видишь? — удовлетворенно произнес отец. — Она в восторге.

В тот момент во мне что-то окончательно переломилось. Это была не жизнь. Это была хорошо отрежиссированная пьеса, где мне отвели роль безмолвной куклы. И я больше не хотела в ней играть.

После ужина, когда мужчины удалились в кабинет выкурить сигары и обсудить детали сделки — а я была главной деталью, — мама задержала меня в холле. Она взяла меня за руку, и ее пальцы были ледяными.

— Мари, дитя мое, — она прошептала, и в ее глазах блеснула неподдельная боль. — Я знаю, что ты чувствуешь. Поверь, я знаю. Но сопротивление бесполезно. Отец не отступит. Лучше прими это с достоинством. Не усложняй.

Я смотрела на нее — на эту вечно усталую, прекрасную женщину, которая когда-то, наверное, тоже мечтала о другой доле. Она смирилась. И ее смирение похоронило ее заживо в этих стенах.

— С достоинством? — выдохнула я. — Мама, он купил меня, как породистую лошадь! Отец продал меня!

Она закрыла глаза, будто от удара, и покачала головой. — Ты не понимаешь, как устроен мир. Люди нашего круга… мы не принадлежим себе. Наша жизнь — это договоренности, обязательства, статус. Любовь… любовь не для нас. Это роскошь, которую мы не можем себе позволить.

Она отпустила мою руку и медленно, будто неся на плечах невидимый груз, пошла по лестнице наверх. Ее шелестящее платье растворялось в полумраке, словно призрак.

Я осталась одна под высокими сводами холла, и тиканье часов звучало теперь как отсчет времени до конца моей жизни. Но вместе с отчаянием во мне закипала новая, незнакомая сила. Ярость. Непокорство.

Они решили, что я сломаюсь. Как мама.

Но они ошиблись.

Решение пришло внезапно, ясно и холодно, как лезвие. Я должна бежать. Сегодня же. Пока меня не заперли на ключ в ожидании «торжественного» дня.

Сердце колотилось так бешено, что я боялась, его стук услышат сквозь толстые стены особняка. Я прислушалась — в доме стояла гробовая тишина, нарушаемая лишь скрипом старых половиц. Родители давно ушли в свои покои. Отец — довольный удачной сделкой, мать — смирившаяся с навязанными обстоятельствами.

Глава 2. Парижские огни

Поезд, оглушительно шипя, влился в хаотическое нутро вокзала Гар-де-Лион. Грохот, крики носильщиков, свистки, смешение языков и запахов — угольной пыли, пота, чеснока и свежеиспеченного багета — все это обрушилось на меня с такой силой, что я на мгновение растерялась, прижимая свой скромный саквояж к груди как единственную опору в этом новом, бурлящем мире.

Я вышла на перрон, и меня поглотила пестрая, спешащая толпа. Никто не смотрел на меня свысока, никто не обращал внимания на мое простенькое платье. Я была никем — просто еще одной каплей в этом кипящем человеческом море. И в этой анонимности была пьянящая, освобождающая сила.

Мне нужно было найти Софи - мою подругу детства. Мы переписывались с ней тайком, через верную горничную, все эти два года, пока она жила в Париже. У меня был адрес, смутно намеченный на клочке бумаги: улица Мартир, 17, мансарда.

Дорога в лабиринте парижских улиц стала моим первым испытанием. Экипажи неслись с безумной скоростью, кэбмены орали друг на друга, торговцы с лотков зазывали покупателей. Воздух гудел, как гигантский улей. Я шла, сверяясь с картой, купленной на вокзале, чувствуя, как от каждого нового впечатления слегка кружится голова. Это был не тот ухоженный, парадный Париж, что я видела на гравюрах в гостиной отца. Это был город живой, дышащий, немного потрепанный и невероятно притягательный.

Наконец я отыскала нужный дом — старый, но крепкий, с узким фасадом и коваными балкончиками, утопающими в зелени. Подняться пришлось высоко, под самую крышу. Лестница круто уходила вверх, пахло вареной капустой, свежей краской и жизнью — густой, насыщенной, совсем не похожей на стерильную тишину нашего особняка. Я остановилась перед дверью под номером 7, отдышалась и постучала, внезапно осознав всю безумность своего предприятия. А вдруг Софи не обрадуется? Вдруг у нее своя жизнь, в которой нет места для беглой подруги из прошлого?

Дверь распахнулась так стремительно, что я вздрогнула. На пороге стояла она. Софи. Но не та худая, вечно загорелая девчонка с растрепанными волосами, что лазила со мной по яблоням в саду. Передо мной была молодая женщина с острым, умным лицом, уставшими, но живыми глазами и пучком карандашей, торчащим из рыжих, собранных в беспорядочный узел волос. На ней было покрытое пятками краски рабочее платье, а на руках красовались разноцветные разводы.

Она смотрела на меня секунду, не понимая, щурясь от света из окна на лестничной клетке. А потом ее глаза округлились от изумления.

— Мари?! Боже правый! Это ты?!

Прежде чем я успела что-то вымолвить, она уже втянула меня в комнату, захлопнула дверь и обняла так крепко, что пахнуло краской, кофе и ее духами — с запахом фиалок.

— Мари! Да как ты? Откуда? Что случилось? — она отстранилась, держа меня за плечи, и внимательно, по-дружески строго вглядываясь в мое лицо. — Ты же вся дрожишь! И выглядишь… Господи, будто с того света пришла.

Ее слова, ее искренняя, неподдельная забота стали тем якорем, за который мое сердце ухватилось после долгой ночи страха и неуверенности. И все — вся моя выдержка, все мужество, копившиеся последние сутки, — рухнуло разом. Слезы хлынули сами собой, предательские, горячие, и я, рыдая, выпалила всю историю — об отце, о Ламбере, о побеге.

Софи слушала, не перебивая, ее лицо становилось все суровее. Она водила меня по комнате, усадила на потертый диван, сунула в руки кружку с чем-то горячим и горьким, похожим на кофе, и продолжала слушать, сжав кулаки.

— Мерзавец! — выдохнула она, когда я закончила. — Твой отец… я всегда знала, что он тиран. Но чтобы так… продать собственную дочь! — Она решительно тряхнула головой. — Ладно. Хватит. Ты спаслась, и это главное. Больше они тебя не тронут. Ты в безопасности. Здесь. Со мной.

Она обняла меня снова, и на этот раз это было объятие защиты, опоры, настоящей сестринской близости.

— Но где же я… я останусь? — робко спросила я, оглядываясь вокруг.

Комната была крошечной, мансардной, со скошенным потолком. Повсюду царил творческий хаос — стопки тканей, эскизы костюмов, развешанные на веревке, банки с краской, грим, перья. У одной стены стояла узкая кровать, застеленная ярким цыганским покрывалом, у другой — небольшой диван, на котором я сидела. На крохотной кухонной плите шипел кофейник.

Софи махнула рукой. — Вот твой диван. Немного тесновато, но зато уютно. И вид отличный! — она подбежала к маленькому окну и распахнула его.

Я подошла и замерла. Открывалась панорама Парижа — море черепичных крыш, трубы, купола церквей, а вдали — силуэт Эйфелевой башни, такой нереальный и прекрасный. Воздух был наполнен гулом города, далекими голосами, музыкой из кафе. Это был вид на свободу. На жизнь.

— Нравится? — Софи лукаво улыбнулась.

— Это… прекрасно, — прошептала я, и впервые за долгое время на моих губах появилась настоящая, невымученная улыбка.

Вечером дверь распахнулась снова, и в комнату влетел, напевая что-то бодрое, крепкий молодой человек с ящиком инструментов в руках. Он был невысокий, плечистый, в простой рабочей рубашке, запачканной краской и известкой. Его открытое, скуластое лицо озаряла улыбка, которая, казалось, заполняла собой всё тесное пространство мансарды.

— Софи, голубка, прости, что задержался, этот чёртов механизм на сцене опять... — он замер на полуслове, увидев меня. Улыбка не сошла с его лица, но в глазах появилось вопросительное любопытство.

— Жак, наконец-то! — Софи подбежала к нему и взяла за руку, словно ведя его навстречу чему-то очень важному. — Это она. Та самая Мари, о которой я тебе столько рассказывала. Она приехала. Пока она поживет у меня.

Жак поставил ящик на пол и вытер руки о брюки. Его взгляд, прямой и честный, встретился с моим. Я невольно выпрямилась, чувствуя себя немного неловко в своем дорогом, но помятом после путешествия платье, таким чужеродным пятном в этой простой, уютной комнатке.

— Мари, — произнес он, и в его голосе не было ни капли подобострастия или смущения, лишь тёплое, искреннее участие. — Очень приятно. Софи часто вспоминала вас. Говорила, вы единственная, кто в том доме богатых господ относился к ней по-человечески.

Глава 3: За кулисами мечты

Прошла неделя. Неделя, за которую я научилась варить кофе на печке так, чтобы он не убегал, отличать свежую рыбу на рынке по глазам и гладить театральные костюмы над которыми работала Софи так, что на них не оставалось ни одной складки. Мои руки, никогда не знавшие настоящей работы, теперь с гордостью носили мелкие царапины и пятна от краски. Я чувствовала себя не беглянкой, а первооткрывательницей, с восторгом изучающей новый, невероятный мир.

Как-то утром Софи, помогая застегивать мне платье, сказала с хитрой улыбкой: — Сегодня, Мари, у нас культурная программа. Бросай свои кастрюли! У меня для тебя сюрприз!

— Сюрприз? — удивилась я. — Неужели у тебя в голове созрел какой-то безумный план?

— Почти! — рассмеялась она. — Ты почти угадала. Я веду тебя к себе на работу! В театр! «Одеон», самый уютный театр в Париже. Наш директор, месье Боннар, вчера опять стонал, что я одна не справляюсь с костюмами и гримом перед премьерой. Работы — непочатый край! Так что одевайся потеплее, там за кулисами ветрено.

Сердце моё ёкнуло от предвкушения. Театр! Я бывала в лионской опере, конечно, но всегда на лучших местах, в роскошном платье, и видела лишь готовое, отточенное действо. Увидеть его изнанку... это было волнующе.

Дорога до театра заняла не больше пятнадцати минут. «Одеон» оказался очаровательным старым зданием с позолоченными буквами на вывеске и афишами, слегка потрепанными от дождя и ветра. Софи, не задумываясь, провела меня через чёрный ход — узкий, тёмный коридор, пахнущий пылью, гримом и древесиной и зашли в костюмерную где работала Софи.

И тут на нас обрушился хаос.

Мы оказались в большом помещении, но это было похоже на поле боя после сражения. Костюмы горой лежали на столах и стульях, пуговицы и бусины валялись на полу под ногами, парики на манекенах смотрели с полок пустыми глазами, а из-под груды платьев XIX века выглядывала голова античного льва — явно реквизит из другой постановки. В углу одиноко лежала пышная бальная юбка, небрежно наброшенная на покосившийся стул, а на вешалке висело нечто, напоминавшее костюм вороны.

— Ну, вот... добро пожаловать в мой личный ад, — с горьковатой улыбкой развела руками Софи. — Репетиция «Сирано де Бержерака» только закончилась, а вечером — «Тартюф». Все носятся, всё растаскивают, а потом сваливают здесь. Я не успеваю справляться с этим бесконечным потоком костюмов. Только успею разобрать одну гору одежды, как тут же появляется новая.

Я стояла, не в силах отвести глаз от этого творческого бедлама. Но странное дело — вместо ужаса мной овладел невероятный, чистейший азарт. Мой взгляд, привыкший к идеальному порядку в отцовском доме, сам собой начал выстраивать схемы, системы, решения.

— Софи, — сказала я, и голос мой прозвучал слишком восторженно. — Это же великолепно!

— Что? — она посмотрела на меня как на умалишённую.

— Великолепный беспорядок! Но мы его победим. Смотри: вот эту стену можно организовать под исторические костюмы, вот ту — под современные. Парики — на отдельные полки, подписать каждый. Мелкий реквизит — по коробкам, с этикетками. А для самых ценных вещей... — я окинула взглядом комнату и указала на маленькую тёмную кладовку без окон, — вот туда. И повесим замок.

Глаза Софи загорелись. — Замок? О, Мари, это гениально! Жульетт обожает таскать самые дорогие платья на свои свидания, а потом возвращает их в ужасном состоянии. Месье Боннар только руками разводит.

— Больше она ничего не утащит, — с решимостью, удивившей меня саму, заявила я. — Давай, Софи! Покажи мне всё. Каждый уголок, каждый сундук. Сегодня мы объявляем войну хаосу!

Мы переглянулись и рассмеялись, как две заговорщицы, и принялись за работу.

Мы трудились весь день, не разгибая спины. Я, забыв о усталости, с азартом сортировала, вешала, подписывала, оттирала пятна и зашивала распоровшиеся швы. Софи, заряженная моей энергией, таскала вешалки, разгребала полки и оттирала пыль. Жак, заглянувший в перерыве между своими столярными делами, только свистнул от изумления и, сняв рабочую блузу, молча присоединился к нам, передвигая тяжелые сундуки.

К вечеру комната преобразилась до неузнаваемости. Костюмы висели по эпохам и размерам, парики аккуратно красовались на подставках, а вся бижутерия была разложена по бархатным коробочкам. На двери кладовки с драгоценными костюмами висел новый блестящий замок, ключ от которого хранился у Софи.

Именно в этот момент в костюмерную заглянул сам месье Боннар, директор театра — полный, лысеющий мужчина с вечно озабоченным выражением лица.

— Софи, голубушка, мне срочно нужен тот самый парик Маркиза... — он замер на пороге, и его рот медленно открылся от изумления. Он снял очки, протёр их, снова надел и обвёл взглядом сияющую чистотой и порядком комнату. — Святые небеса... Что... что здесь произошло?

— Произошла революция, месье Боннар, — с гордостью сказала Софи, вытирая пот со лба. — И познакомьтесь с её вдохновительницей — мадемуазель Мари. Моя подруга и теперь, надеюсь, наш новый помощник.

Месье Боннар смотрел на меня с благоговейным страхом. — Мадемуазель... это... это невероятно! У меня уже годы здесь такого порядка не было! Вы волшебница!

— Нет, месье, — улыбнулась я. — Я просто люблю, когда всему есть своё место.

В этот момент в дверях появилась одна из актрис.

— Софи, милая, скоро спектакль, мне нужна голубая лента с жемчугом для роли Офелии.

Раньше на эту просьбу ушло бы полчаса бесплодных поисков. Теперь же Софи, сияя, прошла к стеллажу с аксессуарами, открыла нужную коробку и протянула актрисе идеально свернутую ленту.

— Вот, пожалуйста, Аделина.

Актриса удивлённо подняла брови, поблагодарила и, бросив на меня любопытный взгляд, удалилась.

Новость о переменах в костюмерной быстро разлетелась. К нам стали часто приходить артисты и сотрудники театра под разными предлогами: кому-то нужна была пуговица, кто-то искал совет, как лучше заколоть жабо. Ко мне обращались всё чаще, и я, к своему удивлению, обнаружила, что мне есть что сказать. Годы, проведённые в обществе лучших портных и парикмахеров Лиона, не прошли даром.

Глава 4: Приглашение на бал

— Девушки! Дорогие мои, прекрасные, незаменимые! Вы спасли меня! Вы спасли театр! Вы — феи порядка и красоты!

Этот восторженный крик заставил нас с Софи вздрогнуть и бросить друг на друга удивленные взгляды. В дверях костюмерной, запыхавшийся и сияющий, стоял месье Бонар. Он расставлял руки так широко, словно собирался обнять всю комнату сразу, а его глаза блестели так, будто он только что выиграл целое состояние в лотерею.

Мы как раз занимались любимым делом — Софи аккуратно пришивала пуговицу к камзолу актера, а я проверяла, все ли парики аккуратно расчесаны и разложены по своим местам. После нашего «великого преображения» в костюмерной царил образцовый порядок, который мы ревностно оберегали.

— Месье Бонар, — с легкой насмешкой в голосе произнесла Софи, не отрываясь от работы. — Если вы пришли сообщить, что Жульетт наконец-то вернула те самые кружева с жемчугом, то я, пожалуй, упаду в обморок от счастья.

— Пустяки! Это все пустяки по сравнению с тем, что я вам предложу! — воскликнул он, делая несколько театральных шагов вперед. Он остановился посреди комнаты и окинул нас долгим, полным восхищения взглядом. — Когда я смотрю на вас, на эту идеальную чистоту, на эту гармонию, которую вы создали из хаоса... Моё сердце переполняется благодарностью!

Я с любопытством отложила в сторону расческу.

— Вы чем-то взволнованы, месье Бонар. У нас намечается новая постановка?

— Лучше! Намного лучше! — Он понизил голос, приобретая заговорщический вид. — В эту субботу... О, в эту субботу в нашем театре состоится событие года! Закрытый вечер для наших драгоценных меценатов! Людей, чья щедрость позволяет занавесу «Одеона» подниматься снова и снова!

Софи наконец оторвалась от камзола и уставилась на него с подозрением. — Позвольте угадать. Вам нужны добровольцы для раздачи канапе? Или чтобы незаметно подливать шампанское в бокалы, когда они пустеют?

— Софи! — фыркнула я, не сдерживая улыбки.

— Ничего подобного! — Месье Бонар сделал вид, что оскорблен, но его глаза смеялись. — Я предлагаю вам не прислуживать, а блистать! Я приглашаю вас обеих стать украшением этого вечера! Нет, нет, даже больше — его хозяйками!

Он подошел ко мне, потом к Софи, глядя на нас с неподдельной нежностью.

— Видите ли, мои дорогие, эти вечера... они необходимы, но они ужасно предсказуемы. Одни и те же лица, одни и те же разговоры о политике, погоде и скачках. Это как... как спектакль, который играют в сотый раз. Все знают свои роли наизусть, и от этого становится скучно.

— И вы хотите, чтобы мы внесли немного… хаоса? — с искоркой в глазах спросила я.

— Я хочу, чтобы вы внесли жизнь! — поправил он. — Вашу молодость, ваш энтузиазм, ваш свет! Вы — плоть от плоти этого театра, вы дышите им, вы знаете его самые сокровенные и смешные секреты. Кто еще сможет так искренне и увлекательно рассказать о том, как актер в костюме призрака запутался в собственных цепях и едва не упал в оркестровую яму? Или о том, как бутафорский пирог оказался настолько реалистичным, что актер с аппетитом съел его во время спектакля?

Мы с Софи расхохотались. Эти истории были нашими любимыми.

— Именно! — воодушевился Бонар, видя нашу реакцию. — Ваши глаза горят, когда вы об этом рассказываете! Эта искренность, этот смех — вот что нужно нашим почтенным меценатам! Они устали от пафоса. Они хотят настоящих эмоций! — Он многозначительно понизил голос. — И поверьте мне, когда богатые и влиятельные люди искренне хорошо проводят время, их сердца... и их кошельки... открываются гораздо легче. Ваше обаяние может принести театру больше пользы, чем десяток скучных отчетов.

Софи подперла рукой подбородок и с притворной серьезностью посмотрела на меня. — Что ж, Мари, как ты смотришь на то, чтобы стать секретным оружием театра в борьбе за спонсорские взносы?

— Звучит куда интереснее, чем подшивать подолы до полуночи, — с улыбкой ответила я.

— Великолепно! Значит, вы согласны? — Месье Бонар почти подпрыгнул от восторга.

— Мы согласны, — хором ответили мы.

— Чудесно! Ах, какое облегчение! — Он вытер воображаемый пот со лба. — О, это будет вечер! Самый незабываемый вечер!

С этими словами он выпорхнул из костюмерной, оставив после себя шлейф возбуждения и радостного ожидания.

Мы с Софи несколько секунд молча смотрели друг на друга, а затем одновременно взорвались счастливым смехом.

— Слышала, Мари? Мы — украшение вечера! — просипела Софи, хватая меня за руки и начиная кружиться по комнате.

— Секретное оружие обаяния! — добавила я, смеясь и пытаясь не задеть стойку с париками.

В воздухе витало волшебство предвкушения. Мы обе чувствовали, что это приглашение — не просто благодарность. Это был наш первый шаг в новый, сияющий мир, полный возможностей. И мы были готовы сиять изо всех сил.

Эйфория от приглашения длилась ровно до того момента, как мы вечером вернулись в нашу уютную мансарду. Реальность накрыла нас, как ушат холодной воды.

— О чем мы только думали? — с тоской в голосе произнесла я, распахивая дверцы нашего скромного гардероба.

Перед нами висело то, что мы с гордостью называли «выходными» нарядами: мое темно-синее шерстяное платье, простое, но добротное; два скромных платья Софи, одно в мелкий цветочек, другое — однотонное коричневое; и пара блузок, которые мы носили по очереди.

— Мы выглядим как две горничные, которых пригласили подавать чай, а не быть украшением вечера, — вздохнула Софи, с грустью поглаживая рукав своего коричневого платья.

Настроение стремительно падало. Мы сидели на краю моей кровати-дивана и уныло разглядывали свое скудное богатство. Мысли о том, чтобы появиться перед изысканной публикой в этих платьях, вызывали легкую панику.

— Может, отказаться? — робко предложила я. — Сказать, что мы заболели? У меня, например, может внезапно начаться мигрень. Очень сильная.

— Ни за что! — решительно заявила Софи, вскакивая. Ее глаза уже загорелись знакомым мне огоньком изобретательности. — Месье Бонар верит в нас! Да мы сами должны верить в себя! У нас же целая сокровищница под рукой!

Глава 5: Сказка начинается

Вечер настал. Мы с Софи, дрожа от волнения, стояли у входа в изысканно украшенный зал театра. Звуки струнного квартета, мягкий свет канделябров, переливы шелков и бриллиантов на дамах — всё это казалось сном.

— Готова, Золушка? — прошептала Софи, сжимая мою руку.

— Совсем нет, но куда деваться? — выдохнула я, поправляя складки на подоле моего платья.

Мы сделали глубокий вдох и переступили порог. Первые мгновения были самыми страшными. Мы чувствовали на себе любопытные, оценивающие взгляды. Но вот к нам подошла первая пара — пожилой граф с супругой.

— Милые девочки, — просипела графиня в лорнет, — а это платье от модного дома Шанель? Узнаю почерк!

— Это эксклюзивная модель, мадам, — не моргнув глазом, ответила Софи. — Очень ограниченный выпуск.

Я еле сдержала улыбку. Началось.

Вскоре мы были в центре внимания. Софи рассказывала закулисные истории с таким актерским мастерством, что вокруг нас то и дело раздавался смех.

— ...и представьте, — заливалась она, — наш актер так вжился в роль, что попытался на самом деле выпить бутафорский коньяк! Видели бы вы разочарование на его лице, когда он понял, что глотает обычный яблочный сок!

Дамы смеялись, кавалеры улыбались. Я подхватывала, рассказывая о курьезных случаях с костюмами:

— А на прошлой неделе парик Людовика XIV вдруг ожил — в нем поселилась моль! Пришлось срочно проверять и чистить весь стеллаж!

Наши наряды вызывали восхищение:

— Какой изысканный крой! — восклицала одна дама.

— А сочетание тканей! — подхватывал другой. — Это же новаторство!

Мы скромно улыбались и благодарили, не раскрывая секрета нашего волшебства. Месье Бонар сиял, как новогодняя елка, принимая поздравления с таким "блестящим персоналом".

И вот тогда я увидела его. Он стоял у колонны, держа бокал шампанского, и смотрел прямо на меня. Молодой человек лет двадцати пяти, с темными изящно уложенными волосами и глазами цвета летнего неба. Его улыбка была одновременно уверенной и застенчивой.

Не спеша он подошел и сделал изящный поклон:

— Луи де Вальмон. Позвольте выразить восхищение. Ваше платье... Ваша улыбка... Вы затмеваете всех здесь присутствующих.

— Мари, — представилась я, чувствуя, как краснею. — Вы слишком любезны, месье. — Нет, просто искренен, — он взял мою руку и мягко поцеловал ее. Его губы едва коснулись кожи, но по спине побежали мурашки. — Это ваш собственный дизайн?

— Скорее... коллективное творчество, — уклончиво ответила я.

Он оказался прекрасным собеседником. Мы говорили об искусстве, театре, книгах. Его комплименты были изысканны и ненавязчивы:

— Вы так живо рассказываете о театре, что мне самому захотелось выучить роль!

— Ваши глаза светятся, когда вы говорите о костюмах. Это редкая страсть.

Я ловила каждый его взгляд, каждое слово. Он был молод, красив, остроумен — совсем не как скучные пожилые меценаты вокруг.

В какой-то момент ко мне подскочила взволнованная Софи:

— Мари, мне нужно тебя на секунду! — она отвела меня в сторону. — Ты знаешь, кто это? Луи де Вальмон! За ним водится репутация ловеласа! Говорят, он меняет девушек как перчатки!

— Софи, не драматизируй, — засмеялась я. — Он просто вежлив.

— Вежлив? — фыркнула она. — Он смотрит на тебя как кот на сметану! Будь осторожна!

Но я уже плохо слышала её предостережения. Луи подошел с двумя бокалами шампанского:

— Боюсь, я отнял вас у ваших поклонников. Надеюсь, они простят мне эту дерзость.

Он не отходил от меня весь вечер. Шутил, рассказывал светские сплетни, восхищался моими знаниями искусства. Когда оркестр заиграл вальс, он пригласил меня:

— Позвольте? Хочу, чтобы завистники увидели, с кем я провожу этот вечер.

Мы закружились по паркету. Его рука была твердой и надежной, он вел меня уверенно, легко.

— Знаете, Мари, — сказал он тихо, — я видел много красавиц, но вы... вы другая. В вас есть искренность. Редкая жемчужина.

Вечер был в самом разгаре, и мы с Софи парили на крыльях успеха. Наши переделанные платья вызывали восхищение, а веселые истории — взрывы смеха. Мы уже рассказали про актера, который перепутал выходы и вывалился на сцену в костюме дерева во время трагического монолога Гамлета.

И тут случилось то, чего я подсознательно боялась. В дверях зала появилась Жульетт. Она всегда появлялась эффектно — с опозданием, чтобы все заметили ее новое платье ядовитого цвета орхидеи и бриллианты, которых хватило бы на содержание всего театра в течении месяца.

Она вошла, ожидая, что все ахнут и бросятся к ней. Но... ничего не произошло. Парочка меценатов рядом с ней лишь кивнула и продолжила слушать, как Софи с жестами показывала, как парик Гамлета съехал набок от неожиданного появления актера в костюме дерева на сцене. .

Я увидела, как лицо Жульетт начало краснеть. Она привыкла быть звездой, а тут какие-то костюмерши украли ее публику!

В этот момент ко мне подошел Луи де Вальмон с двумя бокалами шампанского.

— Мадемуазель Мари, вы совершенно очаровательны! Ваш образ свеж, как прохладный ветерок после душного дня.

И тут Жульетт, заметив Луи, ринулась в атаку. Она буквально вклинилась между нами, повернувшись ко мне спиной.

— Луи, дорогой! — она закричала так, будто они были на противоположных концах зала. — Сколько же мы не виделись с вами? Кажется с прошлого благотворительного бала? Как я рада вас видеть! Вы должны оценить мое новое платье! — она повертелась перед ним, как манекенщица.

Луи вежливо улыбнулся:

— Очень... ярко, мадемуазель Жульетт, очень рад вас видеть! Я как раз похвалил мадемуазель Мари за её изысканный вкус.

Жульетт фыркнула, наконец бросив на меня взгляд:

— Этот... наряд? Мило, конечно. Для костюмерши. — Она сказала это так, будто я была мышью, выбежавшей из подвала.

Луи поднял бровь. Его улыбка стала холодной.

— Знаете, мадемуазель, некоторые люди умеют выглядеть на миллион, не потратив и монеты. А другие... — он многозначительно посмотрел на ее бриллианты, — ...носят целое состояние на себе, но все равно остаются... скучными.

Глава 6: Позолоченная клетка

«Черт возьми, опять этот запах театральной пыли и краски въелся в волосы так, что, кажется, не вывести уже никогда», – с досадой думала я, старательно пытаясь привести себя в порядок перед небольшим зеркалом в театральной уборной. Сегодня вечером у меня снова свидание с Луи, а я пахну как прожженная костюмерша после восьмичасовой возни с костюмами, клеем и красками.

С момента проведения бала меценатов прошел уже месяц. Ровно месяц назад моя жизнь превратилась в сказку, которую я сама бы не смогла придумать даже в самом смелом сне. Каждый день ровно в шесть вечера у служебного входа театра меня ждала карета Луи де Вальмона. Не какая-то простая пролетка, а роскошный экипаж с фамильным гербом его семьи и кучером в безупречной ливрее.

– Мадемуазель Мари, – встречал он меня тем бархатным голосом, от которого у меня до сих пор подкашивались колени. – Вы сегодня просто сияете. Хотя... – его проницательный взгляд задерживался на моем скромном рабочем платье, – этот наряд, должен заметить, несколько простоват для вечернего ужина в ресторане «Максим».

Я лишь смущенно улыбалась, чувствуя себя Золушкой, которую вот-вот могут разоблачить. Но вслед за легким, почти незаметным укором часто следовал комплимент или щедрый подарок. То изящная шкатулка с жемчужными серьгами, то шелковый платок тончайшей работы, то перчатки из самой мягкой кожи.

– Для моей прекрасной скромницы, – говорил он, вкладывая очередной подарок мне в руки. – Скоро ты непременно привыкнешь к более изысканным и достойным тебя вещам.

Луи возил меня в самые дорогие и фешенебельные рестораны Парижа, где я впервые в жизни пробовала устриц и постепенно училась разбираться в многочисленных сортах шампанского. Он увлеченно рассказывал мне о тонкостях светской жизни, искусстве, политике... Я слушала его, раскрыв рот, как настоящая провинциальная простушка, которой, по сути, и являлась.

Но постепенно, почти незаметно для себя, я начала улавливать странности в его поведении. Сначала это были мелкие, почти незначительные вещи, на которые можно было не обращать внимания.

Как-то раз после особенно удачного спектакля ко мне подошел Пьер, молодой и талантливый актер из соседнего театра «Комеди Франсез», чтобы искренне похвалить костюмы для новой постановки. Мы минут пять мило и непринужденно болтали о трудностях пошива исторических костюмов, обмениваясь профессиональными советами. Луи все это время стоял рядом с вежливой, но несколько холодной улыбкой, но когда Пьер наконец ушел, его лицо заметно изменилось.

– Милая моя, – сказал он мягко, но в его голосе я отчетливо почувствовала стальные нотки. – Не стоит слишком близко и фамильярно общаться с этими... лицедеями. Их болтовня, должен заметить, обычно бывает пуста и поверхностна, а моральные принципы часто оставляют желать лучшего.

В другой раз в одном из дорогих ресторанов я по-дружески и тепло улыбнулась молодому официанту, который ловко и грациозно подхватил мою упавшую салфетку. Луи лишь холодно кивнул ему и тут же повернулся ко мне:

– Не стоит, моя дорогая, поощрять излишнюю фамильярность и приветливость по отношению к прислуге. Подобное поведение порождает у них неверные представления и заставляет забывать о своем истинном месте. С ними необходимо всегда держать определенную дистанцию.

Но самое тревожное и неприятное началось тогда, когда его критика постепенно обратилась на мою любимую работу и на меня саму.

– От тебя сегодня ощутимо пахнет краской и потом, моя дорогая, – брезгливо морщась, говорил он, галантно помогая мне сесть в карету. – Эта твоя костюмерная... Неужели тебя не смущает и не унижает необходимость возиться с чужой грязной одеждой, чинить то, что другие порвали и испачкали?

Однажды вечером, вернувшись в нашу уютную и такую родную мансарду, я не выдержала и решила поделиться своими сомнениями с Софи. Мы сидели на нашем потертом, но таком удобном диване, пили ароматный чай с дешевым, но вкусным печеньем, и я показывала ей новую шелковую шаль – очередной подарок от Луи.

– Он такой щедрый, такой галантный и внимательный... – задумчиво вздохнула я, невольно наслаждаясь прикосновением нежной и дорогой ткани. – Иногда мне до сих пор кажется, что все это просто чудесный сон, который вот-вот закончится.

– Но? – Софи мгновенно подняла на меня свой проницательный и понимающий взгляд. – Я явственно слышу в твоем голосе это «но». Что-то случилось? Что-то не так?

Я на мгновение замялась, тщательно подбирая нужные слова и стараясь выразить свои смешанные чувства.

– Он... он постоянно меня поправляет и делает замечания. Так, словно я – непослушный ребенок. Говорит, что мое платье слишком простое и не подходит для ресторана, что я слишком громко и неприлично смеюсь... Вчера за ужином он прямо заявил, что мне категорически не идет, когда я активно размахиваю руками во время эмоционального рассказа. Якобы это выглядит вульгарно и недостойно настоящей леди.

Софи заметно нахмурилась, аккуратно отложив в сторону свою любимую кружку.

– Мари, дорогая, это очень тревожный звоночек. Поверь мне. Он не пытается помочь тебе «стать лучше» – он настойчиво пытается стереть тебя настоящую и нарисовать совершенно новую, удобную исключительно для него куклу. А ты мне нравишься именно такой – искренней, смеющейся, эмоционально жестикулирующей, живой!

– Я знаю, понимаю... – я грустно обняла колени, чувствуя внутреннее смятение. – Но с другой стороны, может быть, он в чем-то и прав? Я ведь и правда тут новенькая, не знающая всех этих светских манер и условностей. Может, он просто искренне хочет, чтобы я не опозорилась в высшем обществе?

– Чтобы не опозорила именно его, ты хотела сказать? – мягко, но настойчиво поправила меня Софи. – Мари, моя дорогая, пожалуйста, всегда слушай свое собственное сердце. Скажи мне честно – тебе действительно комфортно, когда он так с тобой разговаривает? Когда он критикует твою работу, твоих друзей, твое поведение?

Наступила новая неделя, и замечания Луи стали еще более конкретными и частыми. Каждое такое замечание по-прежнему сопровождалось дорогим подарком – то изящным шелковым платком, то редкой книгой в кожаном переплете, то билетами на премьеру в оперу. Я чувствовала себя словно в красивой, но душноватой и тесной комнате: все вокруг прекрасно и роскошно, но почему-то не хватает свежего воздуха и свободы.