Белое кружево

Глава 1: От Москвы до Вятки

«Всё проходит, да не всё забывается».
И. А. Бунин.

Анна стояла под огромными стрелочными часами Ярославского вокзала, и чувство, что она совершает ошибку, сжимало её горло неприятно и нудно, точно туго завязанный шарф. Свистки поездов, переливы объявлений, гул голосов – всё это сливалось в один непрерывный гул, фон для её смятения. Она ехала в Иркутск, к сестре, которая после внезапного развода была на грани отчаяния. Муж Анны, Сергей, проводил её у входа в метро быстрым поцелуем в щёку и словами: «Поезжай, успокой её. Тебе только на пользу смена декораций». В его глазах она прочла не столько заботу, сколько лёгкое облегчение. Их собственный брак за последние два года стал похож на эту вокзальную суету: много шума, движения, но куда – уже было непонятно.

Она вздохнула, поправила ручку чемодана и двинулась к своему поезду, длинному и неподвижному, словно уснувшей змее. Вагон «СВ» встретил её прохладой и тишиной. Проводница, женщина с усталым, но внимательным лицом, проверила билет и кивнула в сторону купе.

– Восьмое. Почти в конце коридора.

Анна вошла и замерла. В небольшом пространстве, пахнущем свежим бельём и слабым ароматом дезинфекции, у окна стоял мужчина. Он был к ней спиной, разглядывая что-то на перроне, но услышав шум, обернулся. Взгляд его, чуть растерянный, скользнул по ней, по её чемодану, и в его глазах мелькнуло то же самое недоумение, что она ощутила сама.

– Здравствуйте, – произнёс он. Голос был низким, спокойным. – Вы, наверное, ошиблись купе?

– Восьмое, – пробормотала Анна, снова глядя на билет. – Здесь должно быть…

Он сделал шаг в сторону, давая ей пройти.

– И у меня восьмое. Видимо, какая-то накладка. Я уже хотел спросить у проводницы.

Недолгое молчание повисло между ними, тяжёлое и неловкое. Анна ощутила, как по спине пробежали мурашки. Двое незнакомых людей. В купе «СВ». На трое суток пути. Это было немыслимо, дико, словно из другого, забытого века.

– Я сейчас, – сказал он, словно прочитав её мысли, и быстро вышел в коридор.

Анна осталась одна. Она машинально поставила чемодан у дивана, сняла пальто. Взгляд скользнул по интерьеру: диван, на котором, видимо, предстояло спать ей, верхняя полка, маленький столик у окна, дверь, ведущая, как она поняла, в совмещённый санузел. Узкое, но всё необходимое пространство для одного человека. Для двоих – интимная и душная тюрьма.

Она услышала за дверью его голос и голос проводницы. Слова были неразборчивы, но интонации – извиняющиеся, озадаченные – говорили сами за себя. Через минуту он вернулся. На его лице была лёгкая улыбка, скорее смущённая, чем весёлая.

– Извините за эту нелепость, – сказал он. – В системе всё отображается правильно, но билеты… короче, они продали два места в одно купе, которое должно было быть женским, но… Проводница разводит руками, все места заняты, свободного купе нет. Это какой-то апокалипсис в отдельно взятой РЖД.

Анна молча кивнула. Что она могла сказать?

– Меня зовут Евгений, – представился он, всё ещё стоя в дверях, не решаясь войти полностью, будто это была её суверенная территория.

– Анна.

– Очень приятно, Анна. Я понимаю, что ситуация более чем деликатная. Я буду стараться вас не беспокоить. Чем смогу – помогу.

Он говорил искренне, и в его манере было что-то галантное, стародворянское, что странно контрастировало с современными кроссовками и тёмным джемпером. Он был высоким, стройным, с внимательными серыми глазами и тёмными волосами, чуть тронутыми у висков ранней сединой. Ей вдруг показалось, что он похож на тех молодых профессоров из старых университетских фильмов.

– Спасибо, – наконец выдавила она. – Я тоже постараюсь не мешать.

Раздался последний, протяжный гудок. Поезд дёрнулся и медленно, почти неощутимо, тронулся. Перрон поплыл за окном, сначала медленно, потом всё быстрее. Деваться было действительно некуда. Москва оставалась за спиной, впереди лежали тысячи километров рельсового пути, тайги и тишины.

Евгений вошёл, наконец, в купе и прикрыл за собой дверь. Он поставил свою дорожную сумку на верхнюю полку, освобождая диван.

– Я, пожалуй, займу верх, – заявил он твёрдо. – Вам будет удобнее внизу.

– Вы не должны… – начала было Анна.

– Это совершенно естественно, – мягко, но непреклонно парировал он. – И, пожалуйста, не беспокойтесь. Я настаиваю.

Он сел у окна, стараясь занять как можно меньше места, и достал из сумки книгу. Анна села на диван напротив, уставившись в своё окно. За стеклом проплывали задние дворы Москвы, гаражи, промзоны, постепенно сменяющиеся дачными участками, уже тронутыми осенней рыжиной. Она чувствовала его присутствие каждой клеточкой кожи. Тишина в купе была густой, звенящей, нарушаемой лишь равномерным стуком колёс.

Интересно, какую книгу он читает? Нет, не надо оборачиваться. Это будет слишком явно.

Она достала телефон. Ни новых сообщений, ни пропущенных звонков. Сергей, видимо, уже погрузился в свой привычный мир, где она временно отсутствовала. Это знакомое равнодушие кольнуло больнее, чем если бы он засыпал её вопросами. Она отложила телефон и закрыла глаза, делая вид, что дремлет.

Глава 2: От Вятки до Екатеринбурга

Ночь была долгой и тревожной. Анна проваливалась в короткие, обрывистые сны, где стук колёс сливался с голосом Сергея, говорившего что-то бесконечно далёкое и неважное, а потом просыпалась от ощущения, что она не одна. Не от звука, не от движения – от простого осознания, что в двух метрах над ней дышит другой человек. Его дыхание было ровным, спокойным, и эта мужская безмятежность злила и волновала её одновременно.

Под утро она, наконец, погрузилась в тяжёлый, беспробудный сон, и разбудил её уже солнечный свет, робко пробивавшийся сквозь шторку, и стук в дверь. Голос проводницы сообщал, что они приближаются к Вятке и через сорок минут будет завтрак.

Анна приподнялась на локте. В купе было пусто. Диван наверху был аккуратно застелен, его вещи лежали собранно в углу на полке. Он уже встал, не потревожив её. Эта мысль вызвала прилив благодарности и новую волну раздражения на саму себя. Она выглянула в коридор. Евгений стоял у окна, уже одетый, бодрый, с чашкой кофе в руке. Увидев её, он кивнул с лёгкой, совершенно невыспавшейся улыбкой.

– Доброе утро. Вы прекрасно выспались? – спросил он. Вопрос был абсолютно нейтральным, светским.

– Да, спасибо, – солгала Анна, чувствуя, как подступает краска к щекам. Она поспешно ретировалась в санузел, чтобы привести себя в порядок.

За завтраком в вагоне-ресторане неловкость несколько отступила, растворившись в утренней суете. Мимо их столика проходили другие пассажиры, звенела посуда, пахло кофе и свежей выпечкой. Они говорили о пустяках: о виде из окна (леса стали гуще, больше хвойных, суровых), о качестве дороги, о книгах. Оказалось, что он читал Бунина, того самого, чьи томики она так любила в юности. Это открытие стало новой опасной точкой соприкосновения.

– «Лёгкое дыхание» – это же почти музыка, – сказал он, размешивая сахар в стакане. – Не история, а ощущение.

– Да, – согласилась Анна, удивлённая. – Именно. Ощущение хрупкости, которое остаётся после прочтения, а не сюжет.

Они посмотрели друг на друга на секунду дольше, чем того требовала светская беседа. И снова – стук колёс, настойчивый, как сердцебиение. Опас-но. Опас-но.

После завтрака они вернулись в купе. Неловкость вернулась вместе с ними, уплотнилась, заняла своё место третьим, невидимым пассажиром. Анна снова уткнулась в ноутбук, делая вид, что работает. Евгений взял свою книгу, но сегодня он читал менее сосредоточенно, чаще отрывая взгляд от страницы и глядя в окно на мелькающие сосны.

Поезд замедлил ход, подходя к Вятке. Перроны, люди, спешащие куда-то со своими заботами, чужие жизни, промелькнувшие и исчезнувшие за стеклом. Жестокость злодейки-судьбы заключалась в этой иллюзии выбора. Вот он, мир, вот люди, вот остановка. Можно сойти. Но нельзя. Они были пленниками маршрута, пленниками этого купе, пленниками молчаливого договора не замечать нарастающего напряжения.

Поезд тронулся дальше, к Перми. Леса за окном стали ещё темнее, гуще, в них появилась какая-то северная, сумрачная мощь. И тишина в купе стала иной. Она больше не была звенящей. Она стала густой, тягучей, наполненной невысказанными словами, не заданными вопросами.

Анна не выдержала первой. Она резко поднялась.

– Я пойду, пройдусь, – сказала она, не глядя на него.

– Конечно, – его голос был спокоен, как всегда.

Она вышла в коридор и прошлась до конца вагона, потом обратно. Он сидел на своём месте, не двигаясь, его профиль был чёток и спокоен. Совершенная невозмутимость. И эта его внешняя отстранённость, это ледяное спокойствие злили её всё сильнее. Ей вдруг дико захотелось его растревожить, заставить посмотреть на неё не как на случайную попутчицу, а как на женщину. Это желание было таким внезапным, таким низким и стыдным, что она снова зашла в купе, села и, чтобы заглушить его, почти грубо спросила:

– Вам не кажется, что эта ситуация абсурдна? Двое взрослых, женатых людей в одном купе. Это же…

Она не нашла слова.

Евгений медленно отложил книгу. Он посмотрел на неё прямо, впервые за всё время не отводя взгляда. Его серые глаза были серьёзны и чуть печальны.

– Абсурдна? Да, – согласился он тихо. – Но что поделаешь? Виноваты не мы, а сбой в системе. Остаётся только принять это и стараться не делать абсурдным своё поведение.

Его ответ, разумный и взвешенный, обезоружил её. Он не играл с ней, не флиртовал, не намекал. Он просто… терпел. И в этом терпении, в этой силе была своя, особая жестокость. Она хотела ссоры, напряжения, хоть какого-то выхода для этой клокочущей внутри энергии, а он предлагал ей философское смирение.

– Вы всегда так спокойны? – не унималась она, и в её голосе прозвучал вызов.

Он чуть помедлил с ответом, снова глядя в окно на несущуюся мимо тайгу.

– Вовсе нет. Но я стараюсь не осложнять жизнь окружающим из-за того, на что не могу повлиять. И уж тем более из-за того, что может быть неправильно истолковано.

Он сказал это без укора, мягко, но каждое слово легло на её совесть тяжёлым камнем. Неправильно истолковано. Он всё понимал. Понимал её смятение, её борьбу, её глупые, непрошеные чувства. И своим спокойствием, своей галантностью он возводил между ними незримую, но непреодолимую стену. Он защищал её от самой себя. И от него.

Это было самое жестокое, что он мог сделать.