Берегини

Пролог

…Соленый морской ветер гнал по небу низкие, тяжелые тучи, взбивал белую пену, швыряя волны о прибрежные камни. Добравшись до суши, перекатывал мелкие камешки, гнул молодые деревца — и словно разбивался о женщину, неподвижно стоящую на пустынном берегу. Женщина эта была красива и молода, неумолимое время еще не обсыпало ее волосы белым снегом, но успело подарить ей силу духа, спокойствие и мудрость. Даже сейчас, когда пришла большая беда, она не позволяла отчаянию сломить ее волю: серые глаза смотрели на темное небо с надеждой, ожидая знака, посланного богами.

Женщина эта была ведуньей и звали ее Йорунн.

Немало дней прошло после страшной битвы, которая принесла долгожданную победу. Уже достойно проводили в чертоги Одина тех, кто пал в сражении, и тех, чьи раны так и не удалось исцелить. Пришли в себя те, кому суждено было выжить, и только муж ее все скитался между двумя мирами и никак не мог решить, уйти ли ему в чертоги Одина или остаться среди живых. Дни и ночи Йорунн проводила рядом с ним, отвлекаясь ненадолго лишь для того, чтобы смешать новое снадобье да немного побыть с детьми. Спала она урывками, осунулась, побледнела, но сдаваться не собиралась. Будь ее муж стар и немощен, Йорунн молила бы Одина забрать его к себе и сама с радостью последовала бы за ним, как подобает верной и любящей жене. Но мужу ведуньи, как и ей самой, до старости было еще далеко, и Йорунн сражалась за него с присущим ей упорством. И не важно, что ее оружием было целительство, а противником — сама Смерть.

Время шло, надежды становилось все меньше, и в какой-то миг Йорунн поняла, что больше ничего сделать не может. И тогда она позволила себе ненадолго оставить любимого и отправилась к морю. Стоя на берегу, она плакала и молилась — северным богам, ставшим ей родными, и богам, которых почитала тогда, когда жила далеко отсюда и звали ее не Йорунн, а Любомира.

Семь лет назад это случилось. Но сейчас прошлое словно ожило и яркие образы пронеслись перед внутренним взором женщины…

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ХЬЯР — ВИЙДФИОРД. Глава первая

…Испокон веков ведуны жили наособицу — в лесу, рядом с поселениями. Общались с богами, лечили весчан[1] от разных недугов, проводили обряды, хранили лес. Разный люд бродил по лесным тропам, да и близость моря спокойствия не добавляла, поэтому маленький домик Любомиры был крепким и ладным, обнесенным высоким частоколом, который еще батюшка Огнь своими руками ставил, расписывал обережными знаками — чтобы и от зверей ограждал, и от лихих людей. Четыре зимы уже не было его на свете, а память о нем все так же надежно стояла и истово берегла.

Любомира была сиротой. После того как матушка ее ступила на Звездный Мост вслед за любимым мужем, не раз и не два жители ближайшей веси звали юную ведунью к себе. Даже из Радонца за ней присылали, обещали покои в княжеском доме и место за столом, да только девушка, поразмыслив, выбрала остаться в опустевшем родимом гнезде, где она никогда не чувствовала себя одинокой. Были здесь с ней и Велена матушка, и строгий батюшка Огнь, и дедушка — многомудрый Всевед, и все остальные щуры и пращуры. От людей Любомира не пряталась, жила тем, что дарил ей лес, да тем, что приносили в благодарность за исцеление. О ведунье говорили, что она не только разбирается в травах, но и понимает звериный язык — недаром за ней по пятам ходила лесная волчица.

Весчане Любомиру уважали, всегда встречали приветливо, и среди местных девушек у нее водилось немало подруг. Но ближе всех ей была Долгождана, младшая сестра радонецкого князя.

В конце весны, тихим, безветренным утром, море обрушило на прибрежное поселение лихую напасть, что иной раз страшнее любого шторма, — разбойных викингов. Их черный корабль неожиданно выпростался из густого тумана, и быстрые лодки стремительно заскользили к безмятежно спящему берегу, словно рыщущие голодные звери.

Едва заслышав истошные крики и заметив переполох, Долгождана, накануне пришедшая на посиделки к подружкам, и еще несколько девушек успели по тайным тропам сбежать в лес к Любомире. Но все же спастись им не удалось: кто-то из чужеземцев заметил беглянок и кинулся следом, указывая дорогу другим. Укрывшись в доме ведуньи, перепуганные девчонки защищались как могли, понимая, что ничего хорошего в плену их не ждет. В разбойников летело все, что оказывалось под рукой: камни, поленья, даже глиняные горшки, но разве остановит это рослых, закаленных в боях северных воинов?

Долгождана видела, как Любомира исхитрилась полоснуть ножом схватившего ее рыжебородого верзилу и как она упала, оглушенная им. И слышала, как зашумели оставшиеся снаружи викинги, запоздало приметившие обереги на срубе дома и стоящих во дворе деревянных богов. И как их предводитель, зажимавший ладонью окровавленную щеку, в запале отдал приказ на чужом языке, в котором проскользнуло смутно знакомое слово «brann».[2]

А потом ее саму схватили, набросили на голову плащ, куда-то понесли… Долгождана не видела, как загорелся дом Любомиры, и не помнила, как оказалась на разбойничьей лодье. В чувство ее привел холодный морской ветер. Приподнявшись, она обнаружила, что лежит на сырой дощатой палубе, а рядом с ней — Любомира, бледная, неподвижная, до сих пор не пришедшая в себя. Еще две их подруги, Весна и ее меньшая сестрица Зорянка, тоже были здесь. Оглядевшись, девушка увидела волчицу Любомиры, Снежку, которая металась на привязи. Вокруг звучала чужая речь. Несколько воинов подошли ближе, стали разглядывать пленниц; один из них показал на Долгождану и что-то насмешливо проговорил, прочие расхохотались и одобрительно хлопнули товарища по спине.

Их веселье оборвал грубый окрик. Воины без особой охоты, но все же вернулись на скамьи, а перед девушками остановились двое — тот, с располосованной щекой, пленивший Любомиру, и статный темноволосый викинг с удивительно красивым лицом. Судя по богатой одежде, вождь, решила Долгождана. Эти двое, похоже, спорили. Рыжебородый сердито мотнул головой и ушел, темноволосый усмехнулся и что-то крикнул ему вслед. Какое-то время спустя молодой, еще безусый воин принес миску с водой и чистую тряпицу. Вождь посмотрел на Любомиру и негромко по-словенски велел Долгождане:

— Помоги ей.

Долгождана бережно обтерла бледное лицо подруги, чуть приподняла ей голову, попыталась напоить. Едва сделав глоток, Любомира закашлялась и открыла глаза. А мгновение спустя встретилась взглядом с темноволосым, и на лице девушки отразилось изумление, быстро сменившееся гневом.

— Не бойся, дочь Велены, — проговорил северянин. — Вас не тронут.

Любомира сдвинула брови, отвернулась. Вождь что-то весело сказал молодому воину, тот рассмеялся, и они оба ушли. Молодая ведунья тихо застонала и уткнулась в плечо подруге.

— Он знает тебя? — удивилась Долгождана. — Но откуда?

Любомира вздохнула:

— Прошлым летом я подобрала его на побережье и выходила. Он умирал, и мне показалось, что Великая Мать нарочно привела меня к нему. Видимо, она хотела, чтобы этот человек остался жив. Некоторое время он жил у меня, потом исчез, не сказав ни слова. Если бы я только знала…

— Может, оно и к лучшему, — поразмыслив, рассудила Долгождана. — Теперь он добр к нам и не даст тебя в обиду, помня о том, что ты спасла ему жизнь.

— Зря не надейся, — усмехнулась Весна. — Путь будет долгим, а у разбойников память короткая...

— Погоди, сестрица, — перебила ее Зорянка. — Что, если Долгождана права? Он ведь трогать нас запретил. И Снежку в живых оставил.

Любомира посмотрела на волчицу. Та, поймав ее взгляд, тут же легла смирно, опустила морду на лапы. Девушка прикрыла глаза: голова сильно болела, внутри все сжималось от страха. Одним богам известно, чем для них обернется плен. Рыжебородый северянин не из тех, кто забывает обиды, а рана, полученная в бою от девчонки, будет болеть сильнее других. «Не покорюсь, — думала Любомира, пытаясь отогнать недобрые мысли. — Пока жива буду, не покорюсь».

***

Никто вовремя не прознал, не собрал скорых на расправу воинов, не кинулся в погоню отбивать. Чужая лодья уносила пленниц все дальше и дальше от словенских берегов. Грубые мужские голоса, смех, скрип длинных весел да плеск за бортом — вот прежняя жизнь и закончилась, начиналась новая, неизведанная и оттого страшная. Вещуньями казались пролетавшие над головой тоскливо кричащие чайки. Любомира горько усмехнулась: мечталось ей на большом корабле поплавать, вот и сбылась мечта. Только теперь ни ветер, ни облака, ни высокие волны не радуют. Ох, Мать Великая, матушка милая, жаль, не научила зверем или птицей оборачиваться! Стать бы сейчас белокрылой чайкой, полететь на быстрых крыльях в Радонец, к Мстиславу-князю, о помощи попросить! Навек бы вороги проклятые запомнили, как на мирные поселения налетать...

Глава вторая

Асбьерн первым сошел на берег. Там его уже ждал высокий светловолосый воин в крашеном плаще — молодой вождь Эйвинд конунг[1].

— Здравствуй, побратим! — крепко обнял его Асбьерн. — Наконец-то мы дома.

— И вернулись со славной добычей, — добавил подошедший Ормульв.

— Добрые вести, — слегка улыбнувшись, ответил Эйвинд. — Мы вас заждались. Буря недавно прошла мимо и повернула на юго-восток. Я уж думал, волны прибьют к берегу одни обломки, но, видно, боги снова благоволят нам.

— Так и есть. На обратном пути мы попали в шторм и корабль отнесло туда, где прошлым летом на нас вероломно напали словене. Мы взяли там много рабов, — проговорил Ормульв. — А еще Вестар приготовил тебе подарок. Гляди!

Воины вытаскивали на берег маленькую взъерошенную белую волчицу, которая упиралась всеми четырьмя лапами и свирепо скалила зубы.

— Она принадлежала одной из пленниц, — негромко сказал Асбьерн. — И бежала за ней до самого корабля.

— Вот как? — удивился конунг.

В этот момент по сходням сводили словенских девчонок. Против обыкновения, они не сопротивлялись, не плакали. Последней шла высокая темноволосая девушка в мужских портах и рубахе, расшитой причудливыми узорами. Остальные старались держаться поближе к ней, хоть она и не была среди них старшей.

Конунг бросил мимолетный взгляд на пленниц, но ничего не сказал. Он высматривал кого-то на корабле.

— Где Халльдор, ярл[2]? — наконец спросил он у Асбьерна. — Опять с моим братом что-то случилось?

Асбьерн негромко рассмеялся:

— Было дело: во время шторма смыло его с палубы, но я прыгнул следом и люди Ормульва живо нас вытащили. К слову, и он с добычей. Видишь тощую беловолосую девчонку? Когда Халльдор принес ее на корабль, она визжала и кусалась, как дикий кот. Но он усмирил ее, даже ни разу не ударив.

— Велика доблесть — справиться с девчонкой! — поморщился конунг.

— Он и в бою сражался достойно, — ответил Асбьерн. — Любой скажет, что это так.

Наконец появился и Халльдор. Он сошел на берег одним из последних и сразу направился к старшему брату. Эйвинду показалось, что юноша немного взволнован или даже смущен.

— Рад видеть тебя, Халльдор. — Конунг крепко обнял его. — Асбьерн говорит, в походе удача благоволила тебе. Что скажешь?

Юноша ответил:

— Я обязан жизнью Асбьерну, потому не мне рассуждать об удаче. Но вернулись мы с хорошей добычей, это так.

Ярл одобрительно улыбнулся, положил ладонь ему на плечо. Халльдор хотел еще что-то добавить, но тут краска бросилась ему в лицо и он замолчал.

— Я слышал, ты привез пленницу, — подсказал догадливый конунг.

— Пленников много, — кивнул юноша. — Десяток крепких мужчин, столько же красивых девчонок. Мы славно повеселились, когда некоторые из них вздумали с нами драться. Видят боги, такие отчаянные заслуживают лучшей доли, чем рабство.

— Да просто одна из них тебе нравится! Не зря же всю дорогу ты не сводил с нее глаз, — хмыкнул Ормульв.

— Было на что поглядеть, — спокойно ответил Халльдор, — ведь нечасто девчонки, вместо того чтобы жалобить нас слезами, хватаются за оружие. Лучше скажи, что за воин нанес тебе рану, Ормульв Гуннарссон?

Теперь залился краской рыжебородый хевдинг[3].

— С каких это пор поленья и глиняные горшки называют оружием? — проворчал он. И сердито махнул рукой, услышав в ответ дружный хохот побратимов.

— Выходит, словенская девчонка так ловко приласкала тебя поленом? — сквозь смех поинтересовался Эйвинд. — Она и впрямь заслуживает свободы, Гуннарссон!

— Правду сказать, — отсмеявшись, проговорил Халльдор, — я бы оставил себе самую младшую. Все равно за нее дадут мало серебра. Но не мне решать судьбу пленницы, а тебе, брат.

Эйвинд конунг внимательно посмотрел на него:

— Хочешь взять ее как жену или как рабыню?

Юноша, не раздумывая, ответил:

— Рабыня мне не нужна.

— Гляди, как бы такая жена в первую ночь не вонзила нож тебе в спину! — фыркнул Ормульв. Но Халльдор сделал вид, будто не услышал его слова.

— Что ж, — Эйвинд ободряюще потрепал брата по светлым вихрам, — проси, чтобы кто-нибудь назвал своей сестрой или дочерью словенскую девушку и дал ей новое имя. Ему и заплатишь свадебный выкуп, когда соберешь его, как положено.

Когда довольный решением Халльдор ушел, конунг повернулся к побратиму:

— Хорошо бы стребовать выкуп побольше. Чтобы у обоих было время подумать.

***

Все, что было добыто в походе, выносили из трюма на берег — морскому коню нужен отдых, но перед этим следовало освободить его от груза. Раскладывали на холстинах легкие теплые меха: лисьи, куньи, беличьи; выносили свернутые ткани, кожаные тюки, лен и пеньку, скатывали по мосткам бочонки с солониной, зерном и медом, с особым бережением выкатили пару бочек с дорогим заморским вином. Позже придут конунг со старшими, все пересчитают да определят, что пойдет на обмен или продажу, а что пригодится в хозяйстве или станет наградой тем, кто на этот раз проявил больше доблести и отваги.

Ближе к ночи с опустевшего корабля убрали мачту и вынесли на берег вырезанного из дерева дракона, грозно глядевшего с форштевня в чужих краях. До следующего плавания дубовая лодья простоит в корабельном сарае — недолго, ибо впереди было лето, время морских походов к дальним берегам.

В надвигающихся сумерках остров казался словенским девчонкам вершиной Железной горы, восставшей из кромешной тьмы Исподнего мира. Куда ни глянь — черные скалы да валуны, похожие на головы великанов, камни, покрытые пятнами лишайника да птичьими отметинами. Не радуют глаз зеленые поля, не видно густых лесов, а глаза поднимешь — сквозь вечерний туман белеет холодный склон: снег, поди, не тает на нем даже летом. И за крепким частоколом темнеют покатые крыши домов — все чужое, незнакомое, страшное.

Матушка-земля родимая, доведется ли вновь тебя увидеть?

Когда пленников увели, Эйвинд конунг велел своим хевдингам собраться в дружинном доме, а сам задержался возле сундуков с оружием. Здесь его и нашел Асбьерн.

Глава третья

Пленницы испуганно озирались и при виде незнакомых мужчин норовили спрятаться одна за другую. Эйвинд оглядел их и спросил по-словенски, стараясь правильно выговаривать слова на чужом языке:

— Которая из вас ведунья?

— Я, — отозвалась Любомира, бесстрашно взглянув на конунга. Глаза у нее были похожи на северное море — такие же темно-серые и такие же яростные.

— Люди на острове зовут меня Эйвиндом конунгом, — спо­кой­но ска­зал он. — Как мне называть тебя?

— В доме, который сожгли твои воины, меня звали Любомирой, — ответила она.

— Хаук! — позвал вождь. И, показав на ларец, который принес расторопный воин, спросил у пленницы: — Это твое?

Девушка бросила мгновенный взгляд на Асбьерна и молча кивнула.

— Если так, — сказал конунг, — покажи нам ключ от него и расскажи, что за травы хранятся в ларце.

— А ты, вождь, в травах разбираешься или на слово поверишь? — спросила она, не поднимая глаз.

Кто-то из девушек за спиной Любомиры тихо ахнул. Асбьерн усмехнулся: он-то успел узнать нрав словенской ведуньи, пока она залечивала его раны.

— Я верю, что настоящие ведуны не причиняют вреда без надобности, — словно не услышав дерзких слов, проговорил Эйвинд. — А в моей смерти тебе надобности нет.

Любомира молча сняла с шеи крепкий шнурок с маленьким медным ключом, подошла к Хауку, державшему ларец, привычным движением продела дужку в петли, замкнула замок и повернула ключ. Потом отступила назад и вздохнула:

— Обо всех зельях тебе рассказать, или хватит того, что там хранятся ядовитые травы, несущие смерть неосторожному, но в умелых руках помогающие победить хворь?

Вождь переглянулся с побратимом и хевдингами, а потом спросил:

— Что ты умеешь, словенка? Я говорю не о том, ловка ли ты у печи и тонка ли твоя пряжа. Насколько ты хороша как целительница?

— Спроси у своего воеводы. — Любомира посмотрела на Асбьерна. — Лучше всяких слов о моем даре расскажут тебе его шрамы. Хо­тя по­рой я жалею, что не могу залечивать раны без следа.

— И правда, жаль, — негромко рассмеялся Эйвинд. Лоб и левую бровь вождя пересекал глубокий шрам — видно, целитель постарался, чтобы след от раны остался ровный и не испортил красивое лицо. Вряд ли сама Любомира сумела бы сделать лучше.

— Она многое может, — торопливо проговорила Весна, испугавшись, что вождь северян не поверит подруге. — Бывало, лечила и воинов, и стариков, и детей. Даже хворую скотину ставила на ноги. Все мы шли к ней за помощью.

Любомира молчала.

— Почему на тебе мужская одежда? — полюбопытствовал конунг. Девушка смущенно оглядела себя, неловко повела плечами:

— Когда прибежали девчонки, я в лес собиралась, за травами. Так ходить сподручнее.

— На твоем месте, Ормульв, я бы отпустил пленницу, — после недолгих размышлений проговорил Эйвинд на языке северян. — Если она получит свободу и по своей воле станет помогать нашим людям, то и пользы принесет больше, и тебе уважения добавит. Что скажешь?

— Она и так будет делать все, что велено, — хмуро отозвался рыжебородый хевдинг.

— С такой совладать непросто, — заметил Асбьерн. — Недаром у словен говорят, что и один человек может привести коня к водопою, но даже целая дружина не заставит его пить. Как бы потом не пришлось зашивать тебе другую щеку, Гуннарссон.

— И не таких уламывали, — сердито ответил Ормульв, чувствуя, как кровь опять приливает к лицу. — Вот увидишь.

— А давай проверим! — неожиданно усмехнулся ярл. — Сможешь ее поцеловать — она твоя. Нет — ее судьбу решит Эйвинд конунг. И пусть боги будут свидетелями нашего уговора.

Ормульв удивленно глянул на него, а потом рассмеялся.

— В другой раз придумай что-то получше, Асбьерн Хитроумный, — небрежно бросил он и направился к Любомире.

— Эй, Ормульв, возьми щит да крепко свяжи девчонку, — присоветовал насмешливый ярл. — А то неровен час покалечит.

Мужчины захохотали, и рыжебородый хевдинг сердито рявкнул на зубоскалов. Едва он подошел, Любомира, не спускавшая с него глаз, метнулась в сторону. Ормульв попытался было схватить ее, но не сумел: словенка проворной рыбешкой ускользнула из рук — и раз, и другой, и третий... Всегда ловкий и изворотливый в бою северянин даже растерялся, в очередной раз ухватив цепкими пальцами воздух. А когда услышал, как посмеиваются над ним друзья, рассвирепел и, изловчившись, поймал девушку за кончик косы. Но Любомира не стала дожидаться, пока хевдинг намотает косу на кулак. Быстро присев, она ударила его ребром ладони по ноге ниже колена — не зря в свое время батюшка Огнь открыл ей все уязвимые места на человеческом теле, чтобы при надобности могла постоять за себя — а затем вскочила и, прихватив косу рукой, что было сил рванулась прочь. Ормульв потянулся за ней… и неожиданно охромел. Нога отказалась повиноваться и подкосилась, заставив северянина тяжело упасть на одно колено. Боль плеснула кипятком, отозвалась судорогой в мышцах. Отчаянно выругавшись, он попытался подняться и почему-то не смог.

А Любомира живо выдернула кончик косы из его пальцев и, отбежав в сторону, спряталась за спиной конунга. Тот поглядел на Ормульва, на побратима и махнул рукой:

— Боги были свидетелями вашего уговора. Я забираю ее у тебя, Ормульв Гуннарссон. И в другой раз, когда попадется девчонка с норовом, послушай мудрого совета Асбьерна: свяжи ее и возьми щит.

Взрыв хохота разнесся по двору. Отсмеявшись, Асбьерн протянул Ормульву руку:

— Не держи зла. Я не ради своей выгоды просил за нее.

— Откуда ты знал? — выдохнул Ормульв, с трудом поднимаясь. — Не иначе сам пробовал лезть к ней с поцелуями.

— Зачем ему? — усмехнулся седобородый Сигурд. — И так от женщин отбоя нет.

Над крышами домов плыли в вечернем воздухе клубы сизого дыма: поодаль на берегу топили баню, поэтому северяне разом оживились, когда с той стороны стали выкрикивать их имена. Эйвинд конунг велел Хауку унести ларец, а про пленниц сказал:

Глава четвертая

Кто-то тронул ее за плечо; оглянувшись, девушка увидела маленькую сухонькую старушку в темно-сером платке. Лицо ее избороздили морщины, но голубые глаза оставались молодыми и ясными, как у девчонки.

— Ты, что ли, ведовица будешь? — полюбопытствовала старушка. — А зачем на тебе порты мужские? Стыд-то какой… но ничего, я тебе платье[1] сейчас подберу. Звать-то тебя как?

— Любомирой дома звали, — ответила девушка, кланяясь ей по словенскому обычаю. И неожиданно улыбнулась: — А тебя Смэйни звать, матушка?

— Смеяна Глуздовна, — ответно поклонилась старушка. — А Смэйни меня вождь назвал, когда маленький был. Имя мое не мог выговорить, возьми да скажи: нянька Смэйни… Так и пошло с тех пор. Ну, идем, что ли?

— Идем, Смеяна Глуздовна. — Девушка подхватила ларец с травами. — А куда?

— За длинным домом есть пристройка отдельная, недалеко от покоев конунга. Там наш ведун живет, а я при нем в услужении, — торопливо объясняла Смэйни. — За стариком присмотреть, помочь, ежели что.

— Матушка, — удивилась Любомира, — если здесь есть ведун, зачем я им понадобилась?

— Видела бы ты Хравна — не стала бы спрашивать, — махнула рукой старушка. — Он родился раньше, чем дед нашего конунга, а когда начал служить отцу Эйвинда, Торлейву Щедрому, его длинная борода уже была наполовину седой. Он и жив до сих пор лишь потому, что не дождался того, кому силу свою передаст.

Они обошли дружинный дом, напомнивший Любомире огромный перевернутый корабль, покрытый сверху темно-серой соломой. Сбоку к нему, словно небольшая лодья, притулилась избушка, слепленная из глины и камня.

— В длинном доме конунг живет со своею дружиной. Туда женщины могут приходить только на хустинг, по-нашему — вече, или во время праздничного пира, — рассказывала Смэйни. — Или ежели вождь сам позовет. Второй дом, что поменьше, поделен пополам: на одной половине — покои женатых воинов, другая половина — женская. В самом маленьком доме живут рабы и рабыни, их немного на острове. Где держат овец и коз, ты уже знаешь. А на берегу в сарае стоят корабли. Туда даже не суйся: здесь говорят, мол, дурная примета!

— А в баньку-то женщинам можно? — с надеждой спросила Любомира.

— А как же! — рассмеялась старушка. — Пойдем, провожу.

***

Жена Ивара ждала мужа на пороге дома — невысокая женщина с внимательными и строгими глазами. Из-под аккуратно повязанного платка виднелись пряди темных волос, слегка тронутые сединой.

— Унн, встречай еще одну дочь. — Ивар отпустил руку Зорянки и подтолкнул девушку к названной матери. — Завтра Халльдор придет говорить о выкупе. А это, — он показал на Долгождану, — та, о которой рассказывал Асбьерн.

Женщина оглядела девушек и сдержанно улыбнулась. Ивар сказал:

— Мою жену зовут Уинфрид, но мы называем ее Унн. Слушайтесь ее, потому что она здесь старшая.

У очага на низенькой скамеечке сидела молодая женщина со ступкой в руках, лицом очень похожая на Унн. Услышав шаги, она подняла голову и с любопытством взглянула на девушек.

— Это Герд, моя старшая дочь. — Унн говорила по-словенски не так чисто, как Ивар, но речь ее звучала мягче, чем у прочих северян. Похожим образом произносил слова и темноволосый Асбьерн.

Герд приветливо улыбнулась и продолжила свое занятие. Тут со двора в дом вошла рослая смуглолицая девушка, сразу напомнившая Долгождане дев-воительниц из чужеземных басен. Такую легко было представить летящей по ратному полю верхом на коне и сметающей на своем пути вражеских воинов. Ее прямые темные волосы были стянуты на затылке ремешком, а пронзительные черные глаза смотрели сурово и властно.

— Ольва, — обрадовалась Унн, увидев девушку, и взгляд воительницы потеплел, смягчился. — Смотри, кто тут у нас. О них надо позаботиться. Пусть вымоются как следует и выстирают свою одежду. И если Арнфрид еще не закончила полоскать белье, поторопи ее.

— Хорошо, — кивнула та и обратилась к словенкам: — Вы понимаете по-здешнему?

— Я немного, — ответила Долгождана. — А Зорянка — нет.

— Ничего. Быстро научится. Идите со мной, я поищу, во что вас переодеть.

Собрав чистую одежду в узел, девушки следом за Ольвой обошли дом, выбрались за ворота и направились к берегу моря, туда, где стояла баня. По дороге им встретились молодая женщина и три девушки, несущие выстиранное белье. Увидев Ольву и недавних пленниц, они остановились.

— Унн говорила о тебе, Арнфрид, — сказала Ольва женщине. — Велела поторопить.

— А это кто? — Арнфрид поправила сбившийся платок и поудобнее перехватила корзину. Две юные девушки, почти девочки, подошли ближе, удивленно разглядывая заплетенные косы и расшитые одежды словенок. Третья, медноволосая красавица, медленно проплыла мимо, покачивая бедрами. Смерила Долгождану оценивающим взглядом и, усмехнувшись, пошла себе дальше по тропинке наверх.

Имя «Зорэна» девочки — Ингрид и Хельга — запомнили без труда, а имя второй пленницы даже выговорить не смогли, поэтому без особых затей прозвали ее Гольтхэр — Золотоволосая.

***

В доме ведуна Смэйни приготовила Любомире постель на широкой лавке возле двери. Ее собственное спальное место было ближе к очагу, возле перегородки, за которой стояла деревянная кровать, накрытая меховыми одеялами. Сейчас она пустовала — старый Хравн еще затемно уходил к морю встречать рассвет, а потом до полудня неторопливо бродил по берегу или стоял, опираясь на посох и грея спину под солнечными лучами. Пока Смэйни суетилась по хозяйству, разомлевшая после бани Любомира переплела косу, а потом открыла ларец и принялась раскладывать по порядку мешочки с травами.

— Что там у тебя? Поди, бусы да колечки? — полюбопытствовала старушка. — Ох ты… Зелья! Приворотные?

— Нет, Смеяна Глуздовна, — улыбнулась девушка. — Приворотные можно составить, на то большого ума не надо, только ни любви, ни счастья они не принесут, коли против воли привораживать. А моими зельями разные хвори лечат. Эти от застуды и кашля. Эти травки кровь затворяют. А вот эти — женские боли снимают. И прочее, разное.

Глава пятая

На острове просыпались с первыми лучами солнца. Рабы выгоняли из сарая коз и овец, рыбаки отправлялись в море на лодках, женщины и девушки начинали свою повседневную работу. Воины в любую погоду выходили из дружинного дома легко одетыми и босыми, по команде старшего бежали к морю, окунались в прохладную воду, выбравшись на берег, продолжали бег, потом брали в руки оружие и щиты. Молодые и малоопытные вставали против тех, кто был закален в боях, хевдинги ради выучки или потехи устраивали поединки между собой. Самые младшие — двое мальчишек лет семи-восьми — осваивали луки и учились сражаться на палках под присмотром Ольвы. Стреляла она лучше многих хирдманнов, да и в бою могла постоять за себя, и с оружием и без. Но в походы ее не брали. Говорили, мол, женщина на боевом корабле — к большой беде.

С утра в женском доме готовили на всех сытную кашу из зерен ячменя. Старики ели отдельно у себя в доме, поэтому Смэйни послала Любомиру к Унн за кашей и свежим козьим молоком. По дороге ее окликнули. Обернувшись, девушка увидела стоящего неподалеку Асбьерна.

— Утро доброе, воевода, — приветливо поклонилась ведунья.

— Доброе. — Ярл склонил голову в ответ. Потом чуть тише добавил: — Не держи на меня зла. Не хотел я, чтобы все так обернулось.

— Твоей вины здесь нет, — отозвалась девушка. — А за заботу спасибо тебе, Асбьерн. Я буду просить Великую Мать, чтобы она и впредь хранила тебя… и Эйвинда конунга.

Асбьерн ничего не ответил. Но, заметив Унн, подозвал ее и сказал:

— Уинфрид, эту девушку зовут Йорунн. Прошлым летом она спасла мне жизнь.

Унн поставила на землю глиняный горшок с еще теплым молоком, подошла и крепко, по-матерински, обняла молодую ведунью.

***

Волчица металась по клетке. Ее раздражали незнакомые запахи, громкие голоса, а более всего то, что спрятаться от чужих глаз было некуда. Время от времени издалека Снежка видела свою подругу-человечицу, но та, хоть и смотрела в ее сторону, близко не подходила. И волчица прекрасно знала, почему. Неподалеку, словно воин в дозоре, сидел исконный враг волчьего рода — огромный лохматый отвратительный пес. По разумению волчицы, если бы не он, человечица давно подошла бы к ней, поговорила, приласкала. Но предавший свободу мог броситься на ту, что любила и понимала волков, и Снежка знала, что не сможет ее защитить. Волчица коротко, зло тявкнула. Достать бы клыками несносного, оттрепать хорошенько и сбежать подальше отсюда, в густой лес, в тенистую чащу…

Пес с интересом наблюдал за волчицей. Предки его с давних пор защищали людей от матерых хищников, и голос крови твердил: перед тобой враг, которого нужно убить. Но Вард привык больше доверять своему чутью, а оно говорило, что волчица обессилела, что ей страшно и она в отчаянии. Пес видел, что еда в клетке осталась нетронутой и что к плошке с водой пленница подошла всего один раз. Своим собачьим умом он понимал, что безысходность заставляет волчицу метаться по клетке, огрызаясь на каждый шорох с его стороны. Ничего, думал он, привыкнет. И каждый раз садился все ближе и ближе.

***

Днем Халльдор пришел к Ивару Словенину говорить о свадьбе.

Девушки сидели во дворе — пряли, вышивали, перебирали зерно, потому видели, как эти двое разговаривали возле женского дома, а потом не спеша направились к ним. Зорянка засуетилась, едва не выронила шитье, придвинулась ближе к сестре.

Арнфрид обняла ее за плечи:

— Они решили, какой будет мунд, но без твоего согласия свадьба не состоится. Сейчас отец спросит, хочешь ли ты стать женой Халльдора. Скажи ему «да».

Зорянка растерянно смотрела на подруг, почти ничего не понимая из того, что говорит ей молодая женщина. Долгождана объяснила:

— Они будут спрашивать, согласна ли ты выйти за северянина. Если откажешь — неволить не станут.

Ивар подошел к названной дочери, взял ее за руку и сказал по-словенски:

— Вот Халльдор сын Ванланда, хоть и не кровный, но перед богами признанный брат нашего конунга. В жены взять тебя хочет. Люб ли он тебе?

Зорянка, пунцовая от смущения, подняла на Халльдора голубые глаза и еле слышно пролепетала:

— Люб...

Халльдор заулыбался, что-то весело сказал Ивару. Но тут девушка заговорила снова:

— Только по обычаю младшая сестра не может прежде старшей замуж идти. Так что, пока Весна мужней не станет, я, батюшка названный, за сына Ванланда не пойду.

Ивар слегка растерялся. Халльдор, которому передали слова невесты, перестал улыбаться и огорченно вздохнул. Но все равно полез за пазуху, вытащил нитку бирюзовых бус и протянул Зорянке. А потом сказал ей несколько слов и попросил Ивара перевести.

— Давным-давно жила на свете девушка по имени Сванвид — Белая Лебедь, о красоте которой ходят легенды, — проговорил Ивар. — Халльдор хочет назвать тебя в память об этой девушке, потому что ты так же красива. И потому что твое словенское имя ему трудно выговорить.

Еще никто не называл Зорянку красивой и не дарил ей цветастых бус. Она была на три лета моложе сестры, проводившей свою семнадцатую зиму, и парни, приходившие звать на посиделки Весну, в ее сторону не смотрели. Потому-то теперь от нахлынувшей радости она не нашла, что ответить, только прижала подарок к груди, словно испугавшись, что отберут.

— Вот что, — поразмыслив, решил Ивар. — Плохо, когда невеста и жених не понимают друг друга. Халльдор будет приходить по вечерам, чтобы научить тебя и твоих подруг языку северян. А ты, Сванвид, и ты, Фрейдис, будете учить Халльдора говорить по-словенски. И польза всем, и забава.

— Что ты задумала, глупая? — напустилась на сестренку Весна, едва мужчины ушли. — От счастья отказываться! А если силой возьмет или другую найдет, посговорчивее?

— Она не глупа, а хитра не по годам, — вступилась за Зорянку Долгождана. — И если выйдет по ее, ты останешься с нами на острове.

***

Обида похожа на болезнь тем, что редко проходит в одночасье. Но Ормульв хевдинг уже спустя самое малое время мог спокойно вспоминать о словенской ведунье и говорить о ней с конунгом и его побратимом. Как-то он сказал Эйвинду:

Глава шестая

…В тот год весна выдалась теплой, травы быстро налились соками, и Любомира часто уходила в лес — собрать то, что потом превратится в целебные снадобья. И однажды недалеко от дома возле болотины увидела волчицу, запутавшуюся в силках.

Волку силки не помеха: острые клыки легко разрывают самые крепкие веревки, но эта волчица была молодая, к тому же брюхатая: судя по всему, ей вот-вот предстояло ощениться. Быть может, голодная и уже не способная охотиться, она соблазнилась попавшим в силок зайцем, но запуталась в петлях и стала добычей сама. Перегрызла бы путы, да одна петля накрепко стянула ей челюсти. И теперь измученная борьбой волчица лежала на боку и тоскливо, угасающими глазами смотрела перед собой, понимая, что обречена — и она, и ее неродившиеся щенки.

Любомира волков никогда не боялась, а уж полумертвых — тем более. Чужую боль она ощущала так же остро, как свою собственную, потому пожалела несчастную: сбегала за рогожкой, волоком перетащила зверя лесного к себе во двор, расчистила угол в дровнике, натаскала туда сена. И только устроив волчицу в гнезде, осторожно срезала веревки, а потом придвинула ближе миску с водой, положила ломоть вымоченного в молоке хлеба, погладила тяжко вздымающийся бок… и ушла, как только серолапая подняла голову и глухо зарычала.

Больше ведунья волчицу не беспокоила, лишь приносила ей воду и еду, оставляя их на пороге. А наутро услышала из сарая многоголосый писк и несказанно обрадовалась: хвала Великой Матери, живых родила! Счастье!

Еще через день волчица-мать вырыла яму под запертыми воротами и перенесла волчат в свое лесное логово. Любомира на нее не обиделась, лишь пожелала удачи и уже хотела было убрать из сарая опустевшее гнездо, как вдруг услышала писк и заметила копошащегося в сене белого волчонка, который отчаянно плакал и искал мать.

Был ли это прощальный отдарок за спасение, или просто волчица решила оставить самого слабого, непохожего на других щенка, Любомира не знала. Да и знать не хотела. У нее теперь была иная забота и, поблагодарив Великую Мать за урок, ведунья забрала несмышленыша в дом. Там скрутила жгутом тряпку, смочила ее в разбавленном молоке, дала волчонку сосать. Когда тот наелся, принялась обустраивать в старой корзине лежку.

— Вижу, девка ты, как и я, — улыбнулась ведунья. — Что ж, будешь Снежкой, подружкой моей белолапой.

Непросто оказалось вырастить кроху. Приходилось часто кормить, мыть, ночами не спать, теплом своим согревая пискливый комочек. А позже — играть, как играют волки со своими щенками, учить уму-разуму, как учила бы Снежку волчица-мать. Но зато как радовалась Любомира, когда маленький, слабый щенок окреп, превратился в сильного и красивого зверя.

В тот злосчастный день преданная подруга не бросила Любомиру в беде и теперь тосковала в неволе — не спала, не ела, даже воду почти не пила, оттого вконец обессилела и, почуяв близость смерти, не завыла — горько заплакала…

Йорунн почти добежала до клетки, но, услышав голос Эйвинда, разговаривающего с волчицей, остановилась как вкопанная. Нужно было уйти, пока вождь ее не заметил, но девушка отчего-то и шагу ступить не могла. А Снежка принюхалась — и перестала выть, заметалась и заскулила, взволнованно глядя туда, где притаилась Йорунн. Сердце девушки оборвалось.

Ох, матушка родимая, помоги…

Эйвинд конунг даже не обернулся. Только нарочито громко произнес:

— Никак хозяйку почуяла, Белая Шубка? Не зря ведь звала… Ну выходи, ведунья, поговори со своей волчицей, а то она не ест, не пьет, по тебе тоскует.

Йорунн подошла, украдкой взглянула на конунга — не сердится вроде. Увидела свою Снежку — и про Эйвинда думать забыла. Отодвинула засов, распахнула клетку, опустилась на колени и обвила руками мохнатую шею, погладила, не уворачиваясь от влажного языка. А после приподняла морду волчицы и пристально поглядела ей в глаза. Через некоторое время Снежка успокоилась, подошла к воде и принялась жадно лакать. Девушка поднялась на ноги, утерла лицо и проговорила:

— Не хозяйка я ей, конунг, а подруга. Снежка — вольный лесной зверь, потому не может понять, для чего ее взаперти держат. Теперь она станет есть и пить, и убегать не будет.

— Убегать ей некуда, — усмехнулся Эйвинд. — На острове лес редкий, дичи почти нет, а станет в Стейнхейме добытничать — убить могут. Потому и держу здесь — не как пленницу, а как гостью. Всегда мечтал приручить волка.

Йорунн помолчала, потом тихо спросила:

— А не рассердишься, если я навещать ее буду?

— Что ж, — промолвил конунг, — навещай. Может, тогда мои люди будут спать спокойно. А скажи, — глаза его вдруг вспыхнули мальчишеским любопытством, — если я руку ей протяну, бросится или нет?

— А попробуй! — отозвалась девушка.

Вождь постоял немного, глядя на волчицу, потом медленно присел и так же медленно протянул левую руку ладонью вверх. Правая рука осталась лежать на колене, но так, чтобы волчица видела: оружия в ней нет.

— Подойдешь ли ко мне, Белая Шубка? — тихонько позвал он.

Снежка перестала лакать, прижала уши, зубы приоткрыла, но не зарычала. Настороженно посмотрела на человека, сидящего перед ней, взглянула на Любомиру и снова перевела взгляд на конунга. Прошло несколько томительных мгновений, и волчица перестала скалиться. Осторожно, не спуская внимательных глаз с мужчины, подошла ближе на пару шагов, вытянула морду, обнюхала кончики пальцев, а потом вернулась к плошке с водой.

Йорунн с облегчением выдохнула.

— Думаю, ты сможешь приручить ее, вождь. Приходи к ней почаще и веди себя так, как сейчас. И еще… Ей бы угол загородить, чтобы от солнца да любопытных глаз прятаться.

— Сделаю, — пообещал Эйвинд, поднялся, запер клетку и неторопливо направился к темному спящему дому. Уже на пороге обернулся:

— Доброй ночи, Йорунн.

— И тебе, конунг, — негромко отозвалась девушка.

***

После утренних воинских забав хирдманны чаще всего возвращались в добром расположении духа, потому по дороге подначивали друг друга, хохотали и прощали товарищам даже обидные шутки. Нынче досталось и Ольве, которая задержалась у ворот, пересчитывая собранные мальчишками стрелы. Один из воинов хирда, Лейдольв Одноглазый, поглядел на нее и сказал:

Глава седьмая

Далеко на западе есть острова, которые викинги называют Хьяльтланд, или земли скоттов. Сами же скотты называли свое королевство Дал Риада.

С давних времен люди там разделились на кланы, которые воевали между собой за корону Дал Риады. Этим пользовались морские разбойники с севера: они приплывали на своих драккарах, грабили прибрежные поселения, угоняли жителей в рабство. Впрочем, были среди скоттов эрлы, которые водили тайную дружбу с северянами и хорошо знали их языки и обычаи.

Много зим назад в тех землях завязалась ожесточенная война между двумя влиятельными кланами, один из которых готов был отдать престол вождю, выросшему среди англов, а второй всячески этому противился. Остальные кланы были вынуждены вставать на сторону того или другого, и лишь немногие призывали не убивать соотечественников, а объединиться и дать достойный отпор северянам. Таких было меньшинство, и они первыми попали под удар в этой войне. Среди них — эрл Эйдер МакГрат, у которого подрастал сын и наследник Артэйр. Темноволосый и синеглазый, похожий на мать.

Ему было двенадцать, когда эрл Гилберт МакКеннет со своим отрядом под покровом ночи напал на родовой замок МакГратов и не оставил в живых никого: ни самого эрла, ни его родных, ни его слуг и воинов. Единственными, кому удалось избежать смерти и ускользнуть из замка, были юный Артэйр МакГрат и жена его наставника Брайэна по имени Уинфрид. Люди эрла Гилберта долго искали мальчишку по всему замку и окрестностям, но так и не нашли.

Сперва Уинфрид прятала Артэйра в доме своей матери, надеясь, что муж сумеет выбраться живым из захваченного замка и поможет им. Но Брайэн так и не вернулся к ней и к маленьким дочерям. К счастью, эрл Рейберт, давний друг Эйдера МакГрата, узнав о том, что произошло, помог беглецам укрыться в своих владениях.

Долгих четыре года Артэйр мог лишь мечтать об отмщении, пока убийца хозяйничал в его доме и на его земле. Но это время не прошло даром: Рейберт и его люди обучили молодого МакГрата всему, что должен знать и уметь будущий эрл. Именно Рейберт рассказал юноше о своей дружбе с викингами, научил его языку северян и посоветовал искать у них поддержки, когда придет время отомстить за погубленный род. А когда однажды летом на побережье высадились люди датского хевдинга Вилфреда, эрл отправился к ним на встречу и взял с собой Артэйра МакГрата.

Был в тот раз среди северян молодой воин, чуть постарше Артэйра, по имени Эйвинд Торлейвссон…

Незадолго до рассвета Асбьерн пришел попрощаться с Унн. Девушки и женщины бросили все дела и собрались во дворе, обступили красавца-ярла. Самые младшие принялись выспрашивать, куда поплывут, когда вернутся и привезут ли подарки. Асбьерн отшучивался, обещал всех встречных купцов обложить данью на бусы и вышитые платки, а сам все оглядывался, высматривал кого-то возле дома… и не находил.

Долгождана в это время переворошила весь угол в сарае, где хранилась всякая всячина — искала подевавшийся куда-то подойник. Отчаявшись найти, уже собралась было отправиться за помощью к Асгерд или Унн, но, услышав знакомый голос, затаилась, отступила подальше от приоткрытой двери и присела на какой-то чурбачок. Выходить почему-то не хотелось. Зато отсюда было хорошо слышно.

— Где же Фрейдис? — спросил ярл.

— Убежала куда-то. — Долгождана узнала насмешливый голос Лив. — Чтобы не желать тебе доброго пути, Асбьерн.

— Наверное, к Йорунн пошла, — проговорила Ольва. — Послать за ней?

— Не надо, — коротко ответил ярл. Девушки пожелали ему удачи и побежали на берег провожать остальных. Долгождана уже хотела встать и выйти из своего укрытия, но тут услышала шаги и негромкий голос Унн:

— Балуешь ты нас, Асбьерн.

Ярл усмехнулся:

— Кто еще есть у меня, кроме вас? Отчего ж не побаловать?

Унн помолчала, потом спросила:

— Что, если она не полюбит тебя? За все время не подошла, не взглянула, слова ласкового не сказала…

— Подожду еще, — ответил Асбьерн. — Другого полюбит — мешать не стану. А по дому затоскует, назад попросится — сам отвезу.

— Как ты переменился, — по-матерински вздохнула Унн. — Жаль, она своего счастья не видит и видеть не хочет.

— Перестань, Уинфрид, — проговорил Асбьерн. Две тени мелькнули в дверном проеме, шаги и голоса стали постепенно затихать. Подождав немного, Долгождана встала с чурбачка, на котором сидела. Кто бы помог разгадать, о которой из них шла речь? О Любомире-Йорунн или все же о ней, Фрейдис?

Краем нижней рубахи девушка зацепилась за что-то, дернула… и едва в сердцах не помянула лешего: оказалось, сидела она на злосчастном подойнике, который кто-то перевернул и аккуратно прикрыл дощечкой.

***

Едва поднялось солнце, корабль Асбьерна вышел в море. Эйвинд конунг еще долго стоял на берегу и глядел ему вслед, пока снекка не превратилась в черную точку и не исчезла вдали.

Он хорошо помнил свой первый большой поход далеко на запад, когда драккары Вилфреда хевдинга несколько месяцев плыли по бескрайним морям. Тогда было много сражений и много добычи, и жители островов надолго запомнили быстрые корабли под полосатыми парусами. На обратном пути Вилфред решил проведать старого друга, эрла, чей замок стоял на холме у самого берега. Хотел осмотреть драккары перед долгой дорогой к дому, запастись провизией и водой, а хозяин этих земель был гостеприимен и достоин доверия.

Эрл Рейберт и его люди встретили их на берегу. Эйвинд еще подумал, что высокий темноволосый юноша, стоящий рядом с эрлом, должно быть, его сын. В нем уже тогда угадывался будущий вождь и хороший воин. Потому, пока датский хевдинг и эрл говорили о делах, Эйвинд и всюду следовавший за ним Ормульв подошли к молодому скотту и заговорили с ним. Оказалось, Артэйр, так звали юношу, прекрасно понимал их язык. Он рассказал, что Рейберт ему не отец, а наставник, и что земли, которыми он должен владеть по праву, обманом захватил человек, погубивший всю его семью. Его история и судьба самого Эйвинда были настолько схожи, что никто не удивился их дружбе. Зато удивление было немалым, когда через день Артэйр пришел к Вилфреду хевдингу и попросил о помощи.

Глава восьмая

Всё, что спряла Долгождана за вечер, вновь оказалось испорчено. Унн, не скрывая досады, размотала клубок, и добротная шерстяная нить распалась на короткие, в четверть локтя, обрывки. Из такой уже ничего не свяжешь, разве что на штопку пустить.

— Мы с Фрейдис вместе сидели за работой, — вступилась за девушку Хельга. — И я видела, что нить была целой!

— Я тоже видела, — подала голос Лив.

Арнфрид взяла из рук матери пряжу, оглядела ее и сказала:

— Такое бывает, если клубок протыкают ножом с разных сторон.

Долгождана растерянно посмотрела на нее. Потом справилась с нахлынувшим было стыдом и проговорила:

— У нас бы подумали, что домовой пакостит. Он, если кого невзлюбит, вредничать начинает.

— О словенских духах-хранителях дома я знаю от мужа, — сказала Унн. — И он говорил, будто эти духи не любят тех, кто работает кое-как.

Долгождана опустила глаза. Что ж, пусть упрекают в нерадивости, она-то лучше знала, чем провинилась перед здешним домовым. Все в этом доме любили синеглазого ярла, и теперь незримый хранитель мстил ей одной за то, что возомнила себя особенной, не ответила на любовь Асбьерна, не пошла, неблагодарная, его провожать. А случись с ним в дальнем краю беда — станут ли другие оберегать ее так же, как он? Или вспомнят, что она простая рабыня, которую вовсе не обязательно о чем-либо спрашивать или жалеть…

— Не плачь, — уже мягче проговорила Унн. — Люди здесь не верят в домовых, они верят в ниссов[1] и двергов[2] — темных альвов, которые, по слухам, те еще озорники. Сходила бы ты к Хравну да узнала, как их отвадить.

Унн забрала корзину с пряжей и вышла во двор. Долгождана догнала ее уже возле длинного дома.

— Госпожа! — окликнула она хозяйку. Та обернулась, и девушка осмелилась спросить: — Госпожа Уинфрид, а кто такие альвы?

— Там, где я родилась, — ответила Унн, — альвами называли лесных духов, живущих в королевстве Альвхейм, которое не дано увидеть человеку. Эти духи обликом прекраснее, чем солнце: высокие, стройные, с яркими глазами цвета неба или весенней листвы. Говорят, альвы знали колдовские секреты и повелевали силами природы, и часто бывало так, что своей красотой они пленяли сердца смертных мужчин и женщин. — Она улыбнулась и добавила шепотом: — В семье Асбьерна верили, что один из его далеких предков взял в жены дочь бессмертного альва. Может, и так, ведь в роду МакГратов все были очень красивы. Правда, никто из них не умел колдовать.

— Говорят, ярлу всегда и во всем сопутствует удача, — сказала Долгождана. — Это ли не колдовство?

Унн снова улыбнулась и погладила девушку по щеке:

— Боги любят Асбьерна за храброе сердце и чистую душу, оттого и благоволят ему. Верю, что однажды и златокудрая Фрейя, которой он тщетно возносит молитвы, одарит его своей милостью.

***

На седьмой день после того как снекка Асбьерна ушла в море, на горизонте показались полосатые паруса кораблей датского хевдинга Вилфреда.

Этого гостя давно ждали в Стейнхейме, поэтому стали готовиться к встрече. Рабыни и жены варили ячменное пиво, пекли хлеб, натопили баню и по совету Йорунн запарили в чане душистые травы, чтобы потом плескать на раскаленные камни.

Эйвинд конунг велел своим хевдингам собрать всё оружие и запереть в сундуках. И напомнил воинам, чтобы вели себя достойно: не мешали гостям веселиться, но и не позволяли никого обижать.

— Датчане пробудут у нас недолго, — сказал он. — Им нужно успеть домой до праздника Мидсумар[3]. Так пусть они потом всем рассказывают, что нигде их не принимали так хорошо, как в Стейнхейме!

Датских кораблей было три: черный драккар Вилфреда хевдинга и два кнорра, один большой, другой поменьше. Их встретили на берегу приветственными криками и живо поднесли сходни, едва только лодьи уткнулись в прибрежный песок. И вскоре Вилфред хевдинг по прозвищу Скала с радостным смехом обнимал и хлопал по плечам Эйвинда и многих других, кого хорошо знал.

— А ты не меняешься, Вилфред, — сказал датчанину Ормульв. — Только седины больше стало. Одно слово — Скала!

Хевдингу было уже больше пятидесяти зим, и у себя на родине он слыл великим воином. Сам датский конунг прислушивался к его советам.

— В этот раз я решил взять с собой старшего сына, Инрика, — сказал Вилфред. — Помнишь его, Эйвинд? Он привел для тебя кнорр, как и было условлено.

Высокий русоволосый воин в богатом плаще сбежал по сходням и подошел к ним. Последний раз Эйвинд видел Инрика еще мальчишкой и заметил, что с годами тот все больше становится похож на отца. Будет кому продолжать славные деяния рода.

— Рад тебя видеть, Эйвинд конунг, — проговорил сын хевдинга. — Хочешь осмотреть свой новый корабль?

— Плох тот хозяин, который сразу начинает говорить о делах, — улыбнулся Эйвинд. — Завтра погляжу на кнорр, а пока смойте с себя усталость и приготовьтесь пировать до тех пор, пока не стемнеет!

***

В честь прибытия датчан собрали богатый пир. Едва закончили накрывать столы, Унн велела Фрейдис и младшим девчонкам возвращаться в женский дом и не выходить оттуда без ее позволения. А чтобы без дела не сидели, выдала им по плоской деревянной игле да по клубку шерсти — рукавицы вязать.

Прочие рабыни остались прислуживать на пиру. Осталась и Ольва, привыкшая сидеть на таких праздниках рядом с Иваром и Унн. А Зорянку-Сванвид никто и не спрашивал: место невесты — рядом с женихом, особенно если жених — младший брат конунга. Датчане разглядывали ее, кивали, поглаживая усы, — хороша! — а робкая Сванвид сидела, словно примороженная к скамье, и мечтала только об одном: сбежать оттуда да поскорее.

Йорунн тоже хотела остаться — здешние пиры были для нее в диковинку, но приковыляла Смэйни, заохала, мол, с утра спину ломит, отвару бы целебного испить. Да еще попросила девушку заварить травы для Хравна — старика опять мучил кашель, и сказала, что Сигрид принесла маленькую Эсси: нездоровится девчонке, застудили, кажется.

Глава девятая

Вечером Йорунн позвали ужинать в дружинный дом, и она не посмела отказаться. Датчане поглядывали на ведунью с любопытством, а она без всякого смущения смотрела по сторонам и на любопытные взгляды отвечала улыбкой. Только однажды ее лицо опечалилось — когда она заметила сидящего поодаль Инрика. Но вот сын датского вождя повернулся в ее сторону, увидел девушку… и вдруг улыбнулся в ответ, а потом высоко поднял рог с пивом, давая ведунье понять, что пьет в ее честь. У Йорунн отлегло от сердца: хоть и вспыльчив Вилфредссон, да, к счастью, отходчив... А в следующий миг она встретилась взглядом с Эйвиндом, и лицо вождя показалось ей сердитым и хмурым.

«Неужто думает, что я о клятве забыть могу?» — Йорунн опустила глаза и отвернулась, чувствуя, как кровь приливает к щекам. Взгляд вождя был тяжелым, словно каменная плита, и девушка почувствовала себя нежеланной гостьей, лишней в этом доме, за этим столом. Она посидела еще немного, затем поднялась, поблагодарила за угощение и, сославшись на ведовские заботы, пошла к себе. А по дороге все думала: показалось или нет, что Эйвинд конунг воспринял ее уход с радостью?

***

Как и накануне, словенские девчонки прислуживали за ужином — подносили угощения, разливали пиво, убирали со столов опустевшую или грязную посуду. Только одной в этот вечер не было среди них. Лодин поймал за руку пробегавшую мимо Ярину, спросил:

— А где старшая сестра Сванвид?

— Худо ей, — ответила девушка. — То в жар бросает, то в холод. Унн оставила ее в доме, чтобы не расхворалась совсем.

Тогда кормщик взял со стола сладкую медовую лепешку, отдал Ярине и сказал:

— Отнеси ей. И скажи, что завтра утром я приду за ответом.

***

На рассвете датчане стали собираться в обратный путь. Большой кнорр завели в корабельный сарай, тот, что поменьше, загружали купленными и обменянными товарами. Вожди наблюдали за сборами. Вилфред хевдинг выбрал момент, когда поблизости никого не было, и негромко сказал Эйвинду:

— Поговорить с тобой хочу. С глазу на глаз.

Они вернулись в дружинный дом и прошли в покои Эйвинда конунга. Вилфред окинул взглядом более чем скромное убранство — простую деревянную кровать, украшенную незамысловатыми узорами, растянутый над изголовьем синий плащ с вышитой головой волка — память о Торлейве конунге, сундук, скамью да невысокий стол, на котором стоял светец, наполненный тюленьим жиром. Хевдинг помолчал, стараясь не думать о том, какие сны приходят к Эйвинду на ложе, где три зимы назад умер его отец. Потом вздохнул:

— Моему сыну понравилась ваша ведунья, Йорунн. Еще ни на одну девушку он так не смотрел. Знаю, что она не преемница Хравна, потому и завел этот разговор. Отпустишь ли ведунью в Готланд, если Инрик попросит Йорунн стать его женой и она согласится? Я не из тех, кто отбирает последнее, поэтому обещаю прислать ей достойную замену. Кого-нибудь из наших ведунов.

— Она свободна, над ней нет моей воли, — хмуро проговорил Эйвинд после долгого молчания. — Захочет уйти — пусть уходит. Держать не стану.

— Ведунья под твоей защитой живет, твоему народу служит, — ответил Вилфред. — Тебе и решать.

Эйвинд поднялся, вышел из покоев, рывком открыл дверь дружинной избы:

— Позовите Йорунн! — велел он, а потом толкнул дверь и сел на хозяйское место возле очага. Вилфред, прищурившись, глянул на него, но промолчал.

Скоро прибежала ведунья, с порога поклонилась вождям.

— Подойди сюда, Йорунн, — сказал Вилфред. — Разговор к тебе есть. Полюбилась ты моему сыну, Инрику. Думаю, сама уже догадалась об этом.

Девушка смущенно кивнула.

— Что мне сказать ему, если надумает свататься?

Йорунн бросила взгляд на Эйвинда, но вождь сидел с равнодушным лицом и глядел мимо нее.

— Конунг за тобой слово оставляет. Удерживать не будет.

«Значит, не верит мне…» — Девушку словно холодом окатило. От обиды защипало глаза, но голос ее остался спокоен:

— Не по своей воле попала я на остров Хьяр, но видела лишь добро от Эйвинда конунга и клялась перед богами, что буду беречь живущих в Стейнхейме от недугов и хворей. Не могу я нарушить клятву и отплатить вождю неблагодарностью.

— Если согласишься, мы пришлем на Хьяр лучшую ведунью или ведуна, — пообещал хевдинг.

Йорунн опустила голову, чувствуя, как колотится в груди сердце. Больше всего ей хотелось исчезнуть, провалиться сквозь землю, чтобы не было нужды отвечать. Вилфред терпеливо ждал. Девушка глубоко вздохнула, подняла голову и посмотрела в глаза датскому вождю:

— Любой отец гордился бы таким сыном. Инрик умен, благороден, отважен и очень красив. И я буду скучать по нему, как… сестра по брату. Не сердись на меня, хевдинг. Твой сын — не моя судьба.

Вилфред огорченно потеребил седеющую бороду и тоже вздохнул:

— Почему-то я знал, что ты так ответишь. Признайся, другому обещана или обетом связана?

— Нет у меня иных обетов, кроме как перед Великой Матерью. И не зовусь я ничьей невестой. Вот и вся правда, — тихо ответила молодая ведунья. Она низко поклонилась хевдингу, потом повернулась к Эйвинду:

— Могу я идти, вождь?

— Ступай, — негромко сказал он.

***

Оставшиеся после пира лепешки и сыр Унн собрала словенским девчонкам в дорогу. Каждой дала узелок с чистой одеждой на смену и подарила по деревянному гребню. В последний раз накормила вкусной и сытной кашей и не отправила на берег отмывать котел. Девчонки ходили притихшие, с поникшими головами, прятали заплаканные глаза. Прощаться всегда тяжело, даже если надеешься на другом берегу встретить лучшую долю.

Лодин пришел, как и обещал, когда солнце поднялось над длинным домом. Весна, увидев его, застыла на месте, не в силах ступить и шагу. Как во сне виделось: вот кормщик подошел к ней, положил тяжелую ладонь на плечо, спросил:

— Ну, что надумала?

Видимо, она молчала слишком долго. Лодин убрал руку, вздохнул:

— Как хочешь. Неволить не стану.

Глава десятая

Вечером того же дня Долгождана пришла посидеть с Йорунн и Смэйни. Рассказала, что Лив до возвращения Асбьерна заперли в сарае с козами и Унн велела давать ей один раз в день черствый хлеб и воду. И что Ольва просила Халльдора сочинить для нее вису, которую она скажет Лейдольву, когда тот проиграет ей спор. И что Весна ходила сегодня в красивом платке и новом платье с серебряными застежками, но глаз не поднимала, словно стеснялась обновок, сделанных руками другой, умершей женщины. А когда подругам наскучило пересказывать новости, Йорунн попросила старую Смэйни:

— Матушка, расскажи, как ты попала на остров Хьяр?

— Невеселая это быль, на сон-то грядущий, — вздохнула старуха. — Ну да ладно, расскажу, коли просишь. Я была лет на десять старше тебя, когда меня продали северянам с острова Мьолль. Хозяйкой моей стала Асгерд, жена Торлейва конунга. Сильная женщина, красивая, мудрая и доброты необыкновенной. У нее тогда подрастал первенец, Орм, и меня взяли к нему в няньки. Через несколько лет родился Эйвинд, а чуть позже — его младший брат, Хельги. Всех их я растила, пестовала и любила, как родных, и они меня уважали, не глядели, что рабыня. Подарки дарили — то платок, то бусы, то гребень, и спрашивали, не хочу ли я выйти замуж. Но я не была такой красивой, как вы, и славные воины на меня не заглядывались, а забот с детьми мне и так хватало. Сами видите — до сих пор есть кого забавлять, кому колыбельные петь.

Жизнь у нас тогда была сытая и спокойная, не такая, как сейчас, и Торлейва конунга чаще называли богатым купцом, чем вождем викингов, — да и не было жителям острова Мьолль надобности в разбойных набегах. Земля там была плодородной, травы на пастбищах хватало до осени, а дома строили из дерева, потому что кругом росли густые леса. Были на острове разные умельцы — кузнецы, резчики по дереву, оружейных дел мастера, и каждое лето люди Торлейва ездили торговать в соседние земли и в город, который они называли Бирка. Приплывали и на Мьолль купеческие лодьи. Однажды вместе с ними пришел драккар хевдинга по имени Олав. Купцы наняли его охранять свои корабли.

Был Олав хевдинг немногим моложе Торлейва, но в наших краях о нем слышали мало. Ходили слухи, будто своей земли у Олава нет — то ли кто-то лишил его законных владений, то ли был он из младших и нелюбимых сыновей… но хевдинг, смеясь, сказал, что всё это домыслы и он не какой-нибудь сэконунг, живущий с дружиной на корабле. Он рассказал, что дом его стоит на севере, в Халогаланде, и что там его ждет семья — жена, сыновья и красавицы-дочери. Говорил, что у себя на родине слывет любимцем богов — потому что приносит им немалые жертвы и боги шлют ему удачу во всем. Торлейв тоже считал себя человеком удачливым, потому так легко и сошлись они с Олавом, сдружились, словно долгие годы знали друг друга. Не всем эта дружба нравилась, но Торлейву словно пелена глаза застилала. Поговаривали, будто у Олава на службе были саамские колдуны, умеющие зачаровать и словом, и взглядом. Кто знает, может, это и правда…

В тот раз Олав хевдинг погостил на острове Мьолль и уплыл вместе с купцами, но на следующее лето вернулся. Конунг хорошо принял его, и Олав стал приглашать Торлейва и его сыновей в гости, на свадьбу своего старшего сына. Он так много говорил о празднике и так расписывал красоту своих дочерей, что Торлейв конунг решил отправиться с ним на север и там заодно выбрать невесту для Орма, который тогда проводил свою двадцатую зиму. Мудрая Асгерд тоже считала, что будет славно, если удача обоих отцов перейдет к их внукам. И стали люди Торлейва собираться в дальний поход, приготовили на свадьбу богатые подарки…

— А что же ваши ведуны? — заволновалась Йорунн. — Неужто не упредили?

— Даром предвидения никто из них не владел, а Хравн привык доверять своим рунам, — покачала головой Смэйни. — И выпадала ему все время пустая руна — только боги знают, как ее толковать, а люди разводят руками и говорят: судьба… Три корабля Торлейва конунга отправились на север: один вел сам Торлейв, второй — его старший сын Орм, а третий доверили вести Эйвинду, которому в двенадцать зим как раз нужно было учиться стоять у руля и командовать гребцами. Я плыла с ним на кнорре, потому что там была моя хозяйка Асгерд и маленький Хельги. С нами еще были Сигурд, наставник Эйвинда, и Ормульв, который рос вместе с сыновьями конунга. Драккар Олава хевдинга плыл впереди, указывая путь.

Однажды вечером мы остановились на каменистом острове, где жили лишь несколько рыбаков, у которых не нашлось другого угощения, кроме ячменных лепешек и сушеной рыбы. От них мы и узнали, что остров называется Хьяр и что обычно корабли проплывают мимо него — поживиться тут нечем, разве что бурю переждать. Холодом веяло от этих камней, и люди легли спать на кораблях. А ночью мы проснулись от громких криков, треска горящего дерева и звона мечей. Сперва я подумала, что рыбаки обманули нас: спрятали воинов среди скал, а в темноте решили напасть и взять хорошую добычу. Но потом увидела, что это не рыбаки…

— Неужели люди Олава? — ахнула Долгождана.

— Олав знал, что в честном бою не одолеет воинов Торлейва, потому и повел себя подло, как вор, — вздохнула Смэйни. — Его хирдманны подожгли кнорр и, пока пламя не поднялось, били всех, кто оставался на палубе. Я искала госпожу Асгерд, но Сигурд выпихнул меня за борт и велел укрыться на острове. Следом за мной он отправил Ормульва, и мы вдвоем, выбравшись на берег, поползли между камней в темноте, ища место, где можно спрятаться. Я все порывалась вернуться помочь госпоже и маленькому Хельги, но Ормульв тащил меня дальше, сердито ворча, что его, отважного воина пятнадцати зим от роду, послали охранять никчемную рабыню. Крики и лязг оружия оглушили меня, страх отнял последние силы, я упала на землю и осталась лежать… Очнулась, когда уже рассвело и вокруг стало тихо, и увидела драккар Олава, уходивший все дальше и дальше от острова. А потом поглядела на берег, на дымящиеся останки кораблей, и увидела лежащих в воде, на песке и на камнях мертвых воинов. Здесь верят, что души героев, погибших в бою, уносят на небо прекрасные девы-валькирии… я не видела ни одной, хотя в ту ночь их крылатые кони должны были заполонить все небо.

Глава одиннадцатая

Праздник летнего солнцестояния Мидсумар справляли перед самой короткой летней ночью. Днем приносили жертвы богам, пели хвалебные песни, устраивали состязания и поединки, ближе к вечеру разводили костры, возле которых плясали и затевали игры, а потом выносили столы и пировали до самого рассвета. Датчане в этот день собирались на альтинг — всеобщий сход, где вожди договаривались между собой, принимали законы, спорили и судились. У словен праздновали Купальскую ночь: скатывали огненное колесо с горы, прыгали через священное очистительное пламя и ходили искать заветный цветок папоротника. А еще говорили о любви и давали обещания, призывая в свидетели Солнце. На родине Асбьерна и Уинфрид этот праздник называли Лита — самый длинный день в году. Считалось, что все гадания в этот день сбудутся, а клятвы верности, принесенные влюбленными, останутся нерушимыми, что бы ни случилось.

Накануне праздника Йорунн, собравшись пойти за травами, позвала с собой Долгождану. Унн согласилась ненадолго отпустить девушку, и, когда миновала середина дня, подруги отправились вглубь острова, туда, где шумели на ветру невысокие березки да елочки. Хаук в этот раз с ними не пошел — вождь послал его дозорным на скалы, к сторожевым кострам, высматривать, не появится ли вдалеке знакомая снекка. Девушки вначале обрадовались возможности прогуляться вдвоем, но когда, заболтавшись, вдруг оказались на незнакомой тропе, испугались. Немного погодя, рассудили здраво: остров небольшой, и, если приметить, в какой стороне солнце садится, дорогу искать станет легче. Однако проплутали довольно долго и вернулись домой уже ближе к вечеру. Ждали, что Унн отругает обеих за праздность, но у старшей из жен были иные заботы. Стейнхейм напоминал потревоженный муравейник: девушки и женщины суетились возле длинного дома, воины спешили за ворота на берег, рабы тащили через двор начищенные пивные котлы.

— Снекка пришла! — крикнул им пробегавший мимо мальчишка. — Асбьерн ярл вернулся!

— Радость-то какая! — воскликнула Йорунн. И заметила, как заблестели глаза у Долгожданы, как посветлело ее лицо и на губах появилась счастливая улыбка. — Пойдем скорее встречать!

Но подруга отчего-то смутилась, качнула головой, принялась теребить косу. А тут еще прямо на них выскочила Лив с охапкой сухих березовых веников. В сторону ведуньи даже не посмотрела — сунула веник в руки Долгождане и хмуро проговорила:

— Баню топят. Унн велела все приготовить, полы подмести и лавки намыть. Идем.

***

В бане было жарко, но уже не дымно, хотя в очаге еще не полностью прогорели дрова. Лив сняла верхнюю шерстяную рубашку и хангерок, бросила их на скамью в предбаннике, скинула башмаки и вошла внутрь босиком, в одной рубахе. Долгождана подумала и сделала так же. Пока она запаривала веники в деревянной бадье, Лив молча перебирала ветошь возле единственного крошечного оконца. А потом вдруг тяжело задышала, опустилась на лавку, принялась растирать виски.

— Что с тобой? — спросила сердобольная Долгождана. — Угорела никак?

— Плохо мне, Фрейдис, — простонала Лив, закатывая глаза. — Душно… и голова кружится.

Долгождана только вздохнула, помогла ей подняться, осторожно вывела в прохладный предбанник, усадила на скамью:

— Побудь тут. Я сама все сделаю.

Девушка прикрыла за собой дверь, взяла ковш с водой, намочила в нем чистую ветошь и принялась протирать деревянные лавки. Тонкая льняная рубаха прилипала к взмокшему телу, а когда Долгождана закончила, ее всю можно было выжимать — даже коса пропиталась влагой. Девушка вытерла пот со лба и собралась было напоследок споро подмести полы, усыпанные сухими листьями, как вдруг услышала шаги и громкие голоса. Глянула в окошко — к бане, хохоча и о чем-то споря, приближались несколько хирдманнов. Долгождана укорила себя за нерасторопность, побросала ветошь в корзину и метнулась к дверям, за которыми ее ждала Лив…

Словно холодный морской ветер ударил в лицо. В предбаннике никого не было — ни Лив, ни платья Долгожданы, ни ее башмаков. Зато наружная дверь оказалась заперта — и захочешь не убежишь. Да и как в мокрой рубахе бежать через весь двор? Осрамят прилюдно, на смех поднимут…

А соскучившиеся по горячему банному духу воины подходили все ближе… вот скрипнул отодвигаемый засов, и девушка бросилась обратно в парную. Схватила старый облезлый веник, которым выметали сор: хоть сделать вид, что делом была занята и осталась тут по рассеянности, а не потому, что доверилась злокозненной Лив!

Мужчины шумно возились в предбаннике. Долгождана стояла ни жива ни мертва: ждала — вот сейчас распахнется дверь… И тут ледяной волной окатил ее ужас: веселый голос Асбьерна невозможно было спутать ни с чьим другим. Скоро он увидит ее позор… провожать не пошла, зато памятно встретила! А после, к радости Лив, разлюбит и позабудет ту, над которой смеялась его дружина.

Дверь наконец открылась, и внутрь, наклонив темноволосую голову, шагнул совершенно голый Асбьерн. Увидев онемевшую от страха девушку с веником в руках, ярл несколько мгновений недоуменно разглядывал ее, а потом выскочил прочь, давясь кашлем. От хлопка двери дрогнули крепкие стены.

— Что случилось, Асбьерн? — рассмеялся кто-то из хирдманнов. — Тролля увидал?

— Женщины! — сердито ответил ярл. — Звали, торопили, а дым из бани не выгнали! Да и запах стоит такой, будто топили не дровами, а мокрыми тряпками!

Долгождана, недолго думая, выхватила из корзины ветошь и торопливо кинула ее в очаг. И правда, стало дымить.

— Одевайтесь и, пока я тут управляюсь, сходите принесите свежего пива, — велел Асбьерн хирдманнам. Те заворчали, но делать нечего: надели рубахи и один за другим стали выходить из бани. Наконец, за последним захлопнулась дверь, и у осмелевшей было девушки снова затряслись от страха колени: что, если ярл нарочно спровадил всех, решив превратить ее недолю в свою удачу? Отбиться от него она не сможет. И кто поверит потом, что не по своей воле пришла, не сама в объятия бросилась?

Глава двенадцатая

Небо было красивое: все в желтых и рыжих сполохах, а возле самого горизонта сквозь тонкую полосу ночных облаков проглядывало алое недремлющее солнце. Говорили, что в эту короткую летнюю ночь Даждьбог соединяется со своей возлюбленной ясной Зарей, потому многие старались именно в праздник поладить с тем, кого выбрало сердце. Ну, а если не вышло, то хотя бы погадать о любви.

Море встретило их негромким плеском волн о прибрежные камни. Дома Любомира и Долгождана опускали украшенные лентами венки в спокойные темные воды реки Воронки, а потом шли вдоль берега и высматривали: не утонет ли венок, суля болезнь или скорую смерть? Или пристанет к берегу, как знак скорого замужества? Но каждый год виделось одно и то же: их венки уплывали рядышком в неизведанную даль, скрывались из виду, терялись за поворотом. Кто подумать мог, что именно так все и случится?

— Как бы мы ни старались, море вынесет их на берег, — Долгождана прижала к груди заветный венок. — Глянь, как прибивает.

— А ты размахнись и подальше закинь, — посоветовала Йорунн. — Великая Мать обманывать не станет: если не судьба тебе замуж выйти, не поможет и штормовая волна.

Долгождана тихонько рассмеялась и следом за подругой бросила в воду свой венок. Девушки взобрались повыше на камни, стали смотреть. Прохладный ветер изредка доносил до их слуха звуки голосов и обрывки веселых мелодий.

— Не потонули, и то хорошо, — Йорунн зябко передернула плечами. — Я вот думаю, пока солнце не встало, за травами пойти. В эту ночь вся целебная сила в них проявляется. А на заре живительной росы с листьев наберу — пригодится.

— Не страшно одной-то идти? — спросила Долгождана. — Может, с тобой сходить?

— Здесь недалеко, — улыбнулась молодая ведунья. — Да и мне не впервой, ты же знаешь.

Ее венок медленно уплывал все дальше и дальше от берега. А второй покачивался на волнах совсем рядом, словно раздумывал о судьбе Долгожданы и не спешил с ответом.

— Пойду я. — Йорунн спрыгнула вниз, под ее ногами зашуршали мелкие камешки. Долгождана услышала, как она поднимается вверх по тропинке, и подумала, что, похоже, молодую ведунью огорчило сегодняшнее гадание. Или что-то другое, о чем она почему-то не стала рассказывать лучшей подруге.

***

Вот оно как бывает, Матушка...

День за днем ходишь по земле рядом с человеком, смотришь на него и понять не можешь, отчего сердцу становится то нестерпимо больно, то радостно. А боги, желая вразумить или испытать, посылают тебе подсказку прямо во время праздника, в незатейливой целовальной игре. Глаза глядят в глаза, губы касаются губ, и ты внезапно чувствуешь, что душа твоя словно бы разделилась на две половинки, одна из которых теперь навсегда останется с ним. Незримой птахой будет сидеть на широком плече, теплым светом окутывать по ночам, легким ветром касаться волос… Только так, и никак иначе. Потому что ты знаешь, какая пропасть лежит между любовью и долгом. И что боги жестоко карают тех, кто нарушил клятву или помешал другому выполнить ее...

***

Услышав за спиной негромкие шаги, Долгождана обернулась.

— Кто здесь? — позвала она, вглядываясь в светло-серые сумерки. Никто не ответил. Девушка подобрала подол, стала осторожно сползать вниз с заросшего мхом валуна и испуганно вскрикнула, когда ее подхватили чьи-то сильные руки.

— Здесь нет никого, кроме нас, дочь словенского конунга, — проговорил Асбьерн. — Может, теперь ты меня поцелуешь?

Долгождана вывернулась из его объятий, отступила на шаг и спросила, словно хлестнула наотмашь:

— К чему тебе целоваться с рабыней? Получше кого не нашел, или мысль о награде покоя не дает?

И тут же пожалела о сказанном. Вовсе не хотелось ей обижать Асбьерна, слова с перепугу как-то сами выскочили. Вот сейчас он глянет сердито, повернется и прочь уйдет, и тогда хоть следом беги, хоть со скалы в море прыгай — все одно: поздно…

Ярл не ответил на дерзкие слова. Просто перевел взгляд на волны, плескавшиеся у берега, присмотрелся, шагнул к самому краю и выхватил из воды заветный венок из березовых веток. Отряхнул, протянул княжне:

— Твой, стало быть?

Долгождана кивнула, стала сбивчиво объяснять про девичьи гадания, про священную купальскую ночь… Асбьерн усмехнулся:

— Знаю я обычаи ваши. Не зря же двенадцать седмиц прожил на словенской земле.

Девушка замолчала, не зная, что и сказать. Через какое-то время ярл заговорил снова:

— Ты тогда часто прибегала в гости к Йорунн, и я, лежа за дверью в клети, слушал твой голос, твой смех, и все думал: хоть бы разок увидеть, какая она… Однажды, когда прибавилось сил, я поднялся, подошел к двери и приоткрыл ее самую малость. Помню, у тебя в волосах была синяя лента, а на шее — нить бирюзовых бус. — Асбьерн посмотрел на девушку, а потом снова перевел взгляд на море. — Я тогда не искал любви, но сердцу, как видно, не прикажешь, а от судьбы не уйдешь. Я понял это, когда увидел тебя на корабле среди пленниц.

— Почему же сразу не сказал? — спросила Долгождана. — Отчего свободу не дал, как Халльдор Зорянке?

Асбьерн вздохнул. Потом признался:

— Отпусти я такую красоту — вмиг женихи слетелись бы. Не хотел прийти из похода и услышать весть о свадьбе с другим. Полюбил я тебя, Фрейдис, дочь словенского конунга, и хотел, чтобы у тебя было время полюбить меня. Да вот только…

— Что? — еле слышно выдохнула Долгождана. Ярл медленно подошел к ней, взял ее ладони в свои, заглянул в глаза:

— Много лет назад друиды, наши жрецы, предсказали, что, полюбив девушку, я потеряю удачу и испытаю немало боли. Но боль не страшна, если не нужно делить ее с той, которую любишь.

— Я не верю вашим друидам, — покачала головой Долгождана. — Мне гадала о судьбе Велена, матушка Йорунн, и ничего плохого она не увидела. Сказала только, что любовь ко мне долго дорогу искать будет, но однажды непременно найдет…

И такое бывает, Матушка.

Глава тринадцатая

После бессонной и хмельной праздничной ночи не считалось зазорным подольше поспать. Йорунн же поначалу не хотела ложиться, оттого и в дом не пошла, а отправилась навестить свою Снежку, у клетки которой снова дремал пес конунга. Волчица скалилась на него, но уже без особой злости. А когда волкодав отворачивался или прикрывал глаза, она нарочно начинала рычать и возиться в клетке. «Заигрывает», — с улыбкой подумала Йорунн.

Солнце поднималось все выше, разогнало холодный туман, стало пригревать, и мало-помалу девушку разморило. Молодая ведунья проскользнула в дом, стараясь не шуметь, улеглась и закуталась в одеяло. За перегородкой тихо вздыхал спящий Хравн и ворочался во сне пришлец по имени Сакси, которому постелили прямо на полу.

Йорунн хотела встать пораньше, до того как проснется Смэйни и начнет собирать на стол, теперь уже на четверых, однако проспала. Старушка растолкала ее к полудню, попеняла: зачем, мол, бродила по двору неприкаянная, надо было ложиться, как все добрые люди.

— И Эйвинд туда же, — ворчала она. — Сидел у себя в покоях, думы думал, пока голову на руки не уронил. А теперь спит беспробудно, хоть водой его поливай!

— Пожалей вождя, матушка, — улыбнулась Йорунн. — Дай я лучше травку особую заварю. Аромат ее сон прогоняет, а отвар бодрит и сил придает. Я мигом приготовлю, а ты отнеси. Мне-то к нему заходить нельзя — осерчает.

— Да чтобы осерчать, ему сперва проснуться надо! — махнула рукой Смэйни. — А он, как я ни старалась, даже головы не поднял.

Йорунн живо повесила котелок с водой на огонь, перебрала травы и бросила в кипящую воду несколько сухих стебельков. И впрямь от воды пошел душистый запах, да такой славный, что даже старикам показалось, будто ноша прожитых лет как-то полегче стала.

Девушка нацедила отвара в кружку, и Смэйни понесла бодрящее зелье вождю. Но вскоре вернулась, ворча и сетуя пуще прежнего:

— Разбудила на свою седую голову, а он теперь сердится: почему, мол, раньше не додумалась? Пошел на море искупнуться вборзе, остатки сна прочь прогнать, а мне рубаху свою бросил — зашей, старая! Да как же я зашью, когда глаза-то уже не те!

— Позволь мне, матушка, — попросила Йорунн. — У меня глаза молодые, пальцы проворные, вмиг починю.

Девушка взяла иглу и нитки, вышла наружу, села возле двери, рубаху на коленях расправила. Нашла, где оторвалась узорчатая тесьма, стала аккуратно пришивать — как учили, чтобы нитку потом не было видно. Уже почти закончила, когда услышала рядом шаги. Подняла голову — а перед ней сам вождь Эйвинд, мокрый после купания, босой, в одних штанах. И отчаянно зевающий.

Увидев Йорунн с рубахой на коленях, вождь остановился как вкопанный. Потом совладал с собой и суровым голосом окликнул няньку:

— Иди-ка сюда! Это ведь ты меня на рассвете дурманом своим опоила! Или не помнишь уже ничего?

Смэйни ахнула, мигом выскочила из дома, бухнулась в ноги вождю:

— Прости неразумную, запамятовала совсем! Точно: заваривала травы, думала, ты опять бессонницей маешься.

Вождь только покачал головой, рассмеялся:

— Ладно травы, но зачем ты отвар этот в мед хмельной подлила? Я теперь шагу ступить не могу, сон меня одолевает. Вот облагодетельствовала старая, впору кланяться!

И, повернувшись к Йорунн, уже без смеха сказал:

— Вари свое бодрящее зелье, ведунья. Побольше вари. Целый котел.

***

Фрейдис перестала бывать на вечерних посиделках. Теперь они с Асбьерном встречались на закате в том самом месте, где говорили друг другу о любви в праздничную ночь, и до первых звезд, а то и дольше гуляли по берегу или сидели у воды. В первый же вечер ярл сделал невесте подарок: надел на палец тяжелое серебряное кольцо, отделанное узорной резьбой. Дивные цветы и травы застыли в блестящем металле — такой красоты девушка за свою жизнь ни разу не видела. Почему-то подумалось ей, что именно такие кольца носили волшебники-альвы, от которых по преданию и пошел род МакГратов.

— Это кольцо с давних пор мужчины нашего рода дарили избранницам перед свадьбой, — проговорил Асбьерн, обнимая Долгождану. — Потом, через много лет ты передашь его нашему сыну, когда он надумает свататься.

— А как же его братья? — лукаво прищурилась девушка. — Что достанется им?

Ярл задумчиво улыбнулся. Верно, у них с Фрейдис родится много детей, и сыновей будет больше, чем у Торлейва конунга. Придется вспомнить секреты хьяльтландских мастеров и каждому сделать по такому кольцу. Может, даже из золота.

***

На следующую же ночь, едва Йорунн заснула, ей привиделись старые знакомые, дверги. Снова смеялись, пищали, скрипели:

«Ты нам помогла, и мы тебе поможем! Нам до людей дела нет, но ты не такая, как все, ты хорошая, добрая!»

«И тот мальчик, которого принесла вода! Он веселый, как и мы!»

— Вы знаете про Сакси? — удивилась девушка.

«Мы все знаем! И мы тебе скажем, что нужно делать!»

«Слушайся нас! Через три дня после праздника первого урожая большая беда придет на остров! Люди должны уйти!»

«Кто не уйдет, тот сгинет в пучине! Скажи им, пусть уплывают прочь!»

— Спасибо вам, славные, — поклонилась Йорунн окружившим ее существам.

«Славные! Да, мы славные! Помни, что сказано, и будь осторожна! Берегись ядовитого змея, ведунья!»

«Стань легкокрылым голосом моря, поймай звезду и брось ее на спину морского коня влюбленного Аса битвы!»

— Что? — растерялась Йорунн, но голос ее потонул в визгливом хохоте, который становился все тише и тише. Девушка открыла глаза и села на постели, недоуменно глядя по сторонам. Ощущение неведомой опасности окутало ведунью темным, душным покрывалом.

Берегись ядовитого змея… стань легкокрылым голосом моря… Ох, Великая Мать, помоги мне!

Днем Йорунн улучила момент, подошла к Эйвинду конунгу, поклонилась и, стараясь побороть смущение, сказала:

— Могу ли я поговорить с тобой, вождь?

— Говори, — кивнул он. — Что-то случилось, Йорунн?

Глава четырнадцатая

Славным викингом был Гуннар Длиннобородый, и его место на корабле Торлейва конунга находилось далеко от кормы[1]. И жена у него была красивая, с огненно-рыжими волосами, густыми, как зимний волчий мех.

Но случилось так, что однажды в начале осени корабль вернулся домой и привез горькую весть о гибели Гуннара. И на его жену стали поглядывать другие воины. Она отказала всем и ранней весной родила сына, которому родственники погибшего викинга дали имя Ормульв.

Судьба рыжеволосой красавицы тронула сердце конунга, и он взял ее в своей дом, в помощь любимой жене Асгерд. У той как раз подрастал маленький Орм, а вскоре на свет появился Эйвинд. Сколько молодой вождь себя помнил, они с Ормульвом всегда были дружны — вместе играли, затевали мальчишеские шалости, вместе осваивали воинскую науку под присмотром многоопытного Сигурда.

Даже той страшной ночью, когда судьба вершилась на острове Хьяр, им с Гуннарссоном вместе посчастливилось выжить.

***

В небе, скрытом за кожаным пологом, громко крича, летали чайки. Слышались чьи-то шаги, скрипели скамьи под гребцами, за бортом шумно плескала морская вода. Снекка шла быстро, и Долгождана пыталась угадать: далеко ли позади остался остров Хьяр, видно ли его на горизонте? Пожалуй, уже нет. Или только самую малость.

Судьба ее свивалась в кольцо. Снова она пленница, которую неизвестно куда увозит лодья северян. Только теперь рядом нет ни Асбьерна, ни Лодина, ни Халльдора… зато много тех, кто осмелился предать своего вождя и нарушить данную когда-то клятву. В этот раз Долгождана боялась даже думать о том, что ее ждет. И не только ее: рядом, точно так же связанная по рукам и ногам, в беспамятстве лежала подруженька Йорунн. Лицо бледное, кровь запеклась над верхней губой… очнется ли? И не пошевелиться, не закричать — в горле пересохло. Асбьерн, суженый мой, да за что нам все это!

Долгождана попыталась размять затекшие пальцы рук. Потом, превозмогая боль от врезающихся в тело веревок, потянулась к подруге, подтолкнула ее плечом. Йорунн пошевелилась, слабо вздохнула и вскоре медленно открыла глаза. Недоуменно огляделась, не понимая, что происходит с ней и что творится вокруг. Вдруг глаза ее широко распахнулись, словно от испуга. Вспомнила!

…Едва она задремала, в дверь постучали. Пришел воин, посланный Ормульвом хевдингом, и сказал, что Асгрейв… да, кажется, Асгрейв споткнулся на сходнях, когда заносил весла, и не то вывихнул ногу, не то сломал… Она быстро оделась, побежала на берег. Там было пусто и тихо, но на снекке промелькнула чья-то тень, послышались голоса. Воин помог ей подняться на палубу… и тут что-то тяжелое ударило ее в висок. Духота навалилась, все вокруг залила непроглядная чернота… Она не успела тогда испугаться, только подумала: неужели это и есть смерть?..

— Зачем они… — еле слышно прошептала Йорунн и бессильно запрокинула голову, не давая воли слезам. Сердце не ошибалось, когда твердило, что Ормульв — дурной человек. Видно, не простил он ей ни царапину на щеке, ни тот неудавшийся поцелуй, ни заступничество Эйвинда — страшно представить, сколько можно припомнить больших и малых обид!

Но Долгождана-то чем перед ним провинилась? Тем, что подругой верной была… или невестой Асбьерна стала?

Ормульв хевдинг откинул полог палатки, молча оглядел прижавшихся друг к другу пленниц. Потом склонился проверить, не ослабли ли веревки, и сказал:

— Не вздумайте подать голос, кошачьи отродья. Иначе отправитесь прислуживать великанше Ран в ее подводные чертоги.

— Лучше выйди на палубу и посмотри, не показался ли уже спешащий вдогонку драккар, — дерзко ответила ему Йорунн. Ормульв взял ее за плечо, стиснул пальцами до синяков, усмехнулся:

— Вряд ли корабль со сломанным рулем уплывет так далеко.

Молодая ведунья попыталась высвободиться. Ворот ее рубахи распахнулся, блеснул зеленоватый камень, подарок датского хевдинга. Гуннарссон сжал его в кулаке, грубо сорвал цепочку и оттолкнул девушку, потянувшуюся за оберегом.

— Зачем мы тебе понадобились в Вийдфиорде? — дрожа не то от страха, не то от ярости, спросила Долгождана. Ормульв даже не взглянул на нее. Поднялся и равнодушно бросил:

— Мы плывем не в Рикхейм, а на Мьолль.

С этими словами хевдинг вышел прочь. Девушки молча переглянулись. На Мьолль? Но туда плыть нельзя, там же…

— Олав Стервятник, — пробормотала Йорунн и беззвучно всхлипнула. Матушка родимая, помоги, защити!

— Я не знаю точно, что задумал Ормульв, — проговорила она немного погодя, — но доля, что нам с тобой уготована, хуже смерти.

— Ты же ведунья, Любомирушка! — Долгождана наклонилась к подруге. — Сделай что-нибудь! Вся надежда у нас, как в баснях, на небывалое чудо.

А у Йорунн все плыло перед глазами и горечь во рту была такая, словно полынной настойки выпила. Кровь стучала в висках: злодей, предатель, змей ядовитый! И вдруг из горячечного омута памяти всплыли слова, сказанные двергами:

«Бойся ядовитого змея!»

Стало быть, вот о ком духи ее упреждали! Недаром же «орм» на языке северян означало «змея»!

Что-то еще крутилось в голове, пыталось выбраться из темных глубин… а что — она так и не сумела понять. Девушка задумалась. Увидеть бы, что творится на палубе, знак подать тем, кто еще верен конунгу, ведь не может такого быть, чтобы все на снекке предали своего вождя! Йорунн закрыла глаза, постаралась прогнать лишние мысли, протянула к небу невидимые руки.

Великая Мать, услышь меня! Не оставь дочерей своих в беде, вразуми, путь укажи! Помоги мне, Матушка милая!

***

Свою двенадцатую зиму Ормульв Гуннарссон помнил очень хорошо, потому что этой холодной, ветреной зимой умерла его мать.

Глухой кашель начал мучить ее еще с осени, а когда выпал снег и ударили морозы, она сделалась совсем слабой и почти не вставала, замерзая даже под двумя теплыми одеялами. Ведунья заваривала для матери травы, прикладывала ей к груди нагретый камень — все это лишь ненадолго отгоняло болезнь, но излечить полностью не могло. Каждый вечер Ормульв подолгу сидел рядом с ней, держал ее холодную руку в своих ладонях и просил всех известных ему богов, чтобы мать выздоровела.

Глава пятнадцатая

На рассвете Асбьерн приказал спускать драккар на воду.

— Что ты делаешь? — вразумлял его Сигурд. — Руль безнадежно испорчен: весло подпилено, ремни срезаны, планки разбиты, а то, что вы наскоро склепали, разнесет в щепки первая же волна! Погибнет корабль, и вы вместе с ним!

Ярл его не слушал. Сам подкладывал деревянные катки под киль, сам, упираясь ногами в землю, толкал морского коня в родную стихию. Рядом налегали на борта верные хирдманны. Кто-то уже тащил из сарая весла, готовил оружие и припасы в дорогу. Никто не ждал добра от предстоящего похода: все понимали, что время потеряно и теперь они едва ли сумеют найти на морских просторах быструю снекку. Одна надежда — на удачу Асбьерна да на то, что справедливые боги не помогут предателю.

И только Сакси, пришедший поглядеть на корабль, в который раз повторил:

— Все будет хорошо.

— Помолчи, — оборвал его Эйвинд конунг. — И так уже лучше некуда.

Несколько бессонных ночей оставили след на лице молодого вождя. А на Асбьерна и вовсе было страшно смотреть: осунулся, синие глаза потемнели, и в глубине их нет-нет да сверкали яростные молнии. Младшие девчонки, прежде с улыбкой выбегавшие навстречу ярлу, теперь боялись попадаться ему на пути.

Уже подняли мачту и собрались насадить на форштевень резного дракона, когда на берег с нежданной вестью примчался Хаук:

— Дозорные заметили корабли!

Все взгляды устремились к морю. Асбьерн поднялся на скалу к береговым стражам и, вернувшись, рассказал, что видел два драккара и снекку, которые шли на веслах.

— Они еще далеко, — волнуясь, проговорил он, — и все паруса убраны, но, если глаза мне не лгали, то там была наша снекка.

Когда драккар Инрика подошел к острову, на берегу успели собраться все жители Стейнхейма. Датчанина узнали — многие махали ему и выкрикивали приветствия. На плывшую чуть позади снекку поглядывали с тревогой: какие новости она привезет? Много ли слёз придется пролить и кому?

Йорунн нездоровилось. Она сидела на скамье, закутанная в плащ, уронив голову на плечо Долгожданы. Было бы сил побольше — встала бы на носу рядом с датским вождем, разглядела бы в толпе одного-единственного человека… и, наверное, не сдержавшись, заплакала бы от счастья. Вот как сейчас.

— Скоро уже, — утешала ее подруга. — Не плачь.

А сама все выглядывала из-за висевших вдоль борта щитов, высматривала среди встречавших темноволосого ярла. Асбьерн, суженый мой, были бы крылья — я бы птицей летела впереди корабля!

Драккар наконец причалил, и Инрик первым сбежал по веслу на берег.

— Рад видеть тебя, Эйвинд! И тебя, Асбьерн Счастливый.

— Здравствуй, Вилфредссон! — ответил конунг. А его побратим скользнул по Инрику невидящим взглядом и направился к морю. Снекка шла медленно, слишком медленно, и он пошел ей навстречу, упрямо сражаясь с волнами. Они обступили ярла по пояс, когда с драккара раздался крик:

— Асбьерн!

И Долгождана, которую никто не успел удержать, спрыгнула вниз с высокого борта. Морская вода на мгновение скрыла ее, а потом вынесла прямо в объятия Асбьерна, и ярл, забыв обо всем на свете, прижал невесту к себе. Живая вернулась! Счастье!

Йорунн спускалась по сходням, словно во сне. Шла, не стирая слезы, все еще бежавшие по щекам, и сквозь них видела, как Эйвинд конунг бросился ей навстречу. Но не добежал, словно наткнулся на невидимую преграду, остановился в нескольких шагах… а ей помстилось: были бы одни на берегу — обнял бы крепко и не отпускал больше никогда.

— Вернулась, — тихо произнес вождь. — Слава милосердным богам!

Йорунн подошла к нему, но сказать ничего не смогла — от волнения перехватило горло. Эйвинд заметил, как она изменилась за эти дни: побледнела, ослабла, увидел ее сухие, потрескавшиеся губы, которые целовал, казалось, вечность назад — на празднике. Девушка опустила взгляд, слегка покачнулась… вождь хотел было подхватить, но его неожиданно опередил Сакси.

— Я же говорил: все будет хорошо! — Он взял Йорунн за руку и повел за собой. — Приказал бы ты, конунг, своим людям баню топить. Если до сих пор не заметил, гости у нас.

***

Черный драккар пристал к острову последним.

— Я встретил Харальда сына Гутрума на альтинге, — сказал Инрик Эйвинду. — И мне захотелось тебя с ним познакомить.

К кораблю поднесли сходни, и по ним, не торопясь, сошел на берег невысокий, крепко сложенный темноволосый воин. Был он совсем молод, моложе Инрика, и вряд ли кто-то назвал бы его красивым. Бывают люди, у которых лицо меняется вместе с мыслями: одолеют мрачные думы, обида или злость — облик становится безобразным; а светло на душе, улыбнется человек — вроде и глаз не оторвать. Харальд сын Гутрума был как раз из той породы, и сейчас лицо его казалось вырубленным из серого камня. Только глаза, что два янтаря глядели из-под густых бровей. Эйвинд конунг посмотрел на него и сразу подумал: «Этот человек потерял все и живет только ради мести».

Инрик стал рассказывать, как они с Харальдом совершили священный обряд и связали себя узами побратимства. Эйвинд слушал и краем глаза смотрел, как счастливый, смеющийся Асбьерн выносит на берег свою нареченную, а та обвила его шею руками, прижалась — не оторвать… Вот Унн и Ольва с трудом уговорили ее отлепиться от ярла, стали заворачивать в плащ — с какой неохотой разжал объятия побратим, отпуская любимую! Ему хорошо, он клятвой не связан, и ближе к осени в Рикхейме соберут свадебный пир, на котором ярл назовет златокосую Фрейдис своей женой. А его, Эйвинда, одинокое ложе так и останется холодным, и на ясене его рода не появится новых ветвей…

— Конунг! — окликнули с берега. — Торлейвссон!

Эйвинд обернулся. От снекки шли люди Инрика, держа за углы кожаный плащ, на котором лежало неподвижное тело. А следом по сходням друг за другом спускались четверо пленников, и Ормульв Гуннарссон шел первым. Встретившись взглядом с Эйвиндом, он не отвернулся, не опустил глаза, а усмехнулся и сказал:

Глава шестнадцатая

Торлейв конунг отправился в Нифльхель три зимы назад. Вместе с ним умерла последняя надежда Ормульва занять сыновнее место в его семье.

Новым вождем стал Эйвинд, и Асбьерн ярл, на правах побратима, делал все, что хотел, и получал больше, чем ему полагалось. Драккар, который они вместе с Ормульвом захватили во время похода, конунг отдал во владение Асбьерну, а Гуннарссона отблагодарил тем, что позволил ему называться хевдингом. Ормульв проглотил обиду, но не расстался с мечтой о собственном корабле и следующей весной взял в бою красивую легкую снекку, которой дал имя — Морская Змея. А вышло так, что на этой снекке стал ходить хевдинг Асбьерна, Хьярти. Как раз тогда появились слухи о хороших землях на западе и нужно было разведать, есть они на самом деле или нет.

Ормульв и Асбьерн теперь отправлялись за добычей вдвоем — приняв на себя бремя власти, Эйвинд стал реже покидать остров. Торлейв конунг желал только одного: прожить остаток жизни так, чтобы больше никто из-за него не умер; молодому вождю этого было мало. Он хотел вернуть себе земли предков и поклялся отцу, что сделает это — соберет хирд, поплывет с ним на Мьолль, убьет Олава Стервятника и вложит в свои ножны украденный отцовский меч. Желание его было смелым и благородным, но поначалу казалось несбыточным. Для похода на Мьолль нужны были воины, оружие, доспехи, корабли — откуда всему этому взяться на каменистом, бесплодном острове? Особенно если лучший друг конунга тратит добытое серебро то на приглянувшихся ему рабынь, то на лохматого прожорливого щенка для Эйвинда, то на подарки чужим женам и дочерям… Ормульв никому ничего не дарил, но женщины любили его не меньше, чем ярла.

Однажды во время похода они спасли людей с разбившегося о скалы кнорра. Среди них была девушка по имени Эсси, голубоглазая красавица с острова Лугр. Она понравилась Асбьерну, и Ормульв это заметил. Он видел, как ярл улыбался ей, как дарил разноцветные бусы, и решил сделать все, чтобы она ему не досталась.

Ничто так не радовало его на свадебном пиру, как взгляд Асбьерна, полный печали и досады. Впрочем, ярл быстро утешился в объятиях своей медноволосой рабыни. А Ормульв впервые всей душой прикипел к девчонке, ставшей его женой. Тихая, нежная, глядевшая на него с восхищением — она напомнила ему давно ушедшую мать. Рядом с ней Гуннарссон забывал обо всем, даже о ненавистном Асбьерне. Хотя тот не упускал случая, чтобы напомнить о себе.

Именно он прошлой весной надоумил конунга ввести в род и назвать младшим братом сироту Халльдора, родившегося на острове Хьяр в семье рыбака и вскоре потерявшего мать, а затем и отца. Эйвинд много лет присматривался к мальчишке — Халльдор нравился ему, и не только потому что был похож на погибшего Хельги. Из юного смельчака со временем мог выйти хороший воин и даже вождь — именно так сказал ему Асбьерн. И конунг с ним согласился.

На празднике летнего жертвоприношения Сумарблот был совершен эттлейдинг, и то, что никак не сбывалось для Ормульва, сбылось для безродного паренька. Асбьерн ярл, гордившийся своим подопечным, на пиру то и дело поднимал рог за его удачу.

Вот тогда Ормульв и решил, что убьет его.

***

Йорунн проснулась, услышав, что ее позвали по имени. Девушка открыла глаза, огляделась — возле очага хлопотала старая Смэйни, за перегородкой о чем-то вполголоса беседовали два ведуна. Она села на постели, и Смеяна Глуздовна тут же поднесла ей ломоть ячменного хлеба и кружку с козьим молоком. Йорунн с наслаждением сделала несколько глотков — ее больше не мутило, голова не кружилась, да и от усталости не осталось и следа. Словно ничего плохого с ней и не случалось.

— Дай-ка, дитятко, я тебе косу переплету. — Старушка уселась рядом, провела частым гребнем по волосам девушки. — А то солнце к земле клонится, скоро на сход позовут. Разбойников судить будут.

Йорунн нахмурилась. Из-за перегородки выглянул Сакси — лицо его тоже было безрадостным. Он подошел ближе, и девушка подняла на него внимательные глаза:

— Спасибо тебе за помощь, Сакси. — Он молча кивнул и, словно невзначай, провел ладонью по узорчатой крышке ларца со снадобьями. — Скажи… как все будет?

Молодой ведун некоторое время пристально смотрел куда-то в сторону. Потом вздохнул:

— Иногда людской суд бывает менее суровым, чем суд богов.

Во дворе протяжно запел рог, созывая жителей Стейнхейма на хустинг. На этот раз пришли все, не только воины и их женщины, но и девушки, дети и даже рабы. Прогонять никого не стали, ибо дело, ради которого собрались, должно было надолго остаться в памяти каждого.

Гуннарссона и его людей развязали, заставили подняться с земли. Ормульв медленно выпрямился, разминая затекшие руки, расправил плечи и обвел собравшихся взглядом. Трое его хирдманнов старались вести себя столь же храбро, но держались поодаль. Ни у кого из них не хватило духу встать рядом со своим вожаком.

— Ормульв сын Гуннара, — проговорил Эйвинд конунг, — тебя и твоих людей обвиняют в самом страшном из сущих на земле злодеяний. Ты нарушил клятву и предал своего вождя. Ты поднял руку на беззащитного и убил его. Ты силой увез свободных женщин и жестоко обходился с ними. А еще посмел забрать то, что тебе не принадлежит. — Он разжал ладонь и показал всем потемневшую от времени серебряную фибулу в виде головы волка. — И я при всех говорю, что ты убийца, предатель и вор. Что скажешь в свое оправдание, Гуннарссон?

— Скажу, что я всегда был верен тебе, а ты не ценил этого, — отозвался Ормульв. — И еще скажу, что готов заплатить виру за убийство кормщика, хоть он и виновен в том, что не слушал моих приказов. А ведунью я увез, потому что ее умения пригодились бы в Вийдфиорде. Что до невесты ярла, я забрал ее, желая проучить Эйдерссона, чтобы впредь не совался в чужие дела. А прав на эту застежку, — усмехнулся хевдинг, — у меня больше, чем у тебя, Эйвинд вождь. Потому что испокон веков конунгом становился старший из братьев.

На несколько мгновений повисла тишина, которая сменилась возмущенными криками.

Глава семнадцатая

— Той ночью мне не спалось, — вернувшись, стала рассказывать Йорунн, — потому я отправилась к морю не на рассвете, а затемно, когда еще не проснулись птицы. И в тишине услышала слабый стон, больше похожий на вздох. Увидела человека, лежащего в воде возле самого берега. Мокрая рубаха его окрасилась кровью, и мне сперва показалось, что жизнь в нем уже угасла. Но когда я попробовала перевернуть его, раненый застонал снова. Тогда я подумала, что боги, должно быть, хранят этого человека и не желают его смерти. И что я должна исцелить его.

Йорунн замолчала, чтобы перевести дыхание, и Асбьерн решился спросить:

— Я все гадал, как же ты в одиночку меня до лесного дома тащила?

— Плащ подстелила свой, да потихонечку, волоком, — смутилась девушка. — Я поняла, что ты северянин, но не знала еще, что у вас с нашим князем вышло, потому и не стала звать никого. А после не до того было. Дни и ночи напролет я старалась вернуть тебя к жизни…

— Пустые слова! — оборвал ее Ормульв хевдинг. — Все слышали, что ты прятала у себя ярла и лечила его. Но ты не можешь знать, кто нанес ему рану.

Йорунн поставила тяжелый ларец на землю, откинула крышку, выложила на платок все снадобья и кувшинчики с настоями. Сдвинула в сторону одну дощечку, приподняла другую, открыв потайное дно, и вынула из глубины ларца продолговатый сверток, весь перевитый красными нитями и расписанный обережными знаками.

— Зато он знает, — тихо сказала девушка и развернула заговоренную ткань.

Сверкнуло стальное лезвие, оскалилась рукоять, отлитая в виде свернувшейся змеи. Много лет назад в Бирке Ормульв хевдинг платил за этот нож серебром, не торгуясь: говорили, что такое оружие принесет хозяину большую удачу.

***

Впервые он понял, что боги отвернулись от него, когда в начале зимы на остров вернулся Асбьерн. Ярл пришел на чужой лодье, отправлявшейся дальше на север, в Халогаланд, и Ормульв, увидев его, не поверил своим глазам. Ненавистный хьяльтландец был одет как безродный пастух, едва держался на ногах от усталости, но все-таки жил… и Эйвинд конунг безмерно обрадовался его возвращению. К счастью для Ормульва, ярл так и не понял, что же случилось с ним той страшной ночью, и при встрече крепко, по-дружески обнял хевдинга.

Тогда Гуннарссон первый раз в жизни почувствовал страх и затаился. Удача больше не благоволила ему. Он убедился в этом, когда накануне праздника Йоль его жена родила слабую, некрасивую девчонку, а сама умерла, истекая кровью. И ночами, которые стали теперь одинокими и холодными, Ормульв часто думал о том, что, пожалуй, хватит уже бороться с судьбой. Никогда он не станет так близок Эйвинду, как молодой Халльдор или Асбьерн. Но ведь можно взять своих хирдманнов и корабль, забрать часть добычи и уплыть навсегда с этого острова в поисках лучшей доли. Знать бы еще, где есть хорошие земли с лесами, богатыми дичью, с пастбищами, которые не оскудеют…

Время шло, а удача не спешила возвращаться к хевдингу. Волею случая они с Асбьерном вновь оказались у знакомых берегов, и, припомнив вероломство словен, их воины пожелали отмщения. И боги посмеялись над Ормульвом, сначала позволив ему пленить ту, что спасла ярла от неминуемой смерти, а потом лишив его власти над ней. Если бы Гуннарссон знал, что ведунья хранила в злосчастном ларце, он бы убил ее еще там, на словенской земле, возле лесного укрывища.

Но настоящий страх перед местью богов пришел к нему позже, той праздничной ночью, когда на острове Хьяр появился Сакси.

Хмельное веселье слетело с Ормульва, едва они с молодым ведуном встретились взглядами. Словно снежный ком, упавший за шиворот, захолодил его ужас, лишил покоя, позволил вырваться наружу бессмысленному гневу. Проклятый мальчишка видел Гуннарссона насквозь, знал о нем все и чуял, как ломает его страх. Ормульв ждал, что ведун расскажет обо всем Эйвинду, и каждое утро просыпался с гнетущей мыслью, что этот день станет для него последним… но Сакси отчего-то молчал. Только при встрече насмешливо щурил глаза, и это измучило Ормульва.

Тогда он решил, что пришло время покинуть остров. Если не удалось стать вождем здесь, почему бы не сделаться вольным сэконунгом и не отправиться на поиски свободной земли? А что скажут на это Эйвинд с Асбьерном, его заботило мало. Ормульв Гуннарссон больше не желал ни слышать о них, ни знать.

Может, его замыслу и суждено было бы сбыться, если бы однажды Торлейвссон не посмел поднять на него руку, не унизил его из-за глупой старухи и калеки-девчонки, которую хевдинг никогда не считал своей дочерью.

С того дня Ормульв перестал мечтать о морских просторах, свободе и новой жизни. Он думал лишь об отмщении.

***

— Есть такой обряд у целителей, — стала объяснять Йорунн. — Если рана опасна и надежды на спасение мало, люди сведущие заговаривают оружие, пустившее кровь человеку, просят его забрать тот вред, что оно причинило, а после запечатывают и зарывают в землю на семь лет. Только тогда оно вновь становится чистым. Я дважды пыталась зарыть нож: сперва во дворе дома, потом в лесу, и дважды моя озорница-Снежка его выкапывала. Я увидела в этом знак богов и спрятала сверток в ларце. Да и, признаться, забыла о нем.

Асбьерн забрал у нее нож, повертел его в руках, а потом швырнул под ноги Ормульву:

— Что скажешь теперь, Гуннарссон?

Ормульв молчал, не смея поднять глаз.

— Правда ли то, что снекка шла вовсе не в Рикхейм? — спросил его Эйвинд конунг. — Говорят, ты хотел плыть на ней до острова Мьолль… и, думаю, не для того чтобы сражаться с Олавом Стервятником.

Собравшиеся зашумели, потом притихли, ожидая ответа хевдинга. Но он по-прежнему молчал.

— Что ж, — проговорил вождь, — мы достаточно слышали сегодня. И никто не упрекнет меня в том, что суд не был справедливым.

— Пусть умрут предатели! — закричали в толпе. — И пусть их зароют там, где встречается море с землей!

Крики потонули в шуме оружия — так хирдманны с давних пор давали понять, что согласны с решением.

Глава восемнадцатая

Вечером пир собирать не стали. После того как похоронили мертвых, в длинном доме накрыли столы к поминальному ужину. Воины пили меньше обычного и говорили вполголоса: вспоминали славного кормщика Торда, расспрашивали гостей о том, что было нынче на альтинге. Эйвинд сидел на своем месте хмурый и почти ничего не ел.

— Одно мне непонятно, — вдруг сказал один из датчан. — Если ваш мальчишка-ведун знал обо всем, почему никого не предупредил? Я бы как следует всыпал ему за то, что умолчал о предателе!

Все посмотрели на Сакси, который невозмутимо жевал ломоть козьего сыра. Слова датчанина не задели его, пристальные взгляды не испугали.

Йорунн, сидящая рядом, чувствовала растущее напряжение. Может, мальчишку это и забавляло, но ей сегодня было не до забав. Хватило увиденной во дворе кровавой расправы, чтобы душа до краев наполнилась болью. Это только с всезнающего как с гуся вода.

Девушка тихонько толкнула Сакси локтем и попросила громко, чтобы все слышали:

— Пожалуйста, расскажи им про свой гейс!

***

О том, что свело вместе Инрика Вилфредссона и Харальда сына Гутрума, Эйвинд конунг узнал на следующий день. Неразговорчивый Харальд после всего, что случилось накануне, последовал совету побратима и решил довериться вождю.

— У меня была невеста по имени Йонна, — начал рассказывать он. — Красивая и разумная, равных которой не нашлось бы во всей Готланд. У нее были длинные косы цвета меда и глаза зеленые, как море. Говорили, что счастлив будет тот, кто приведет ее в свой дом…

Гутрум хевдинг, отец Харальда, и Торкиль Сигдан, отец Йонны, с давних пор были друзьями. Харальд вырос в доме Торкиля: так было принято у многих — воспитывать наследников в чужих семьях. Там он и встретил Йонну, которая была моложе его на две зимы. Встретил, узнал и полюбил, а Йонна всем сердцем полюбила Харальда.

Отцы не были против такого союза, хоть Торкиль и любил порассуждать о том, что дочь его достойна стать женой самого конунга. Йонна, слушая эти разговоры, только улыбалась: ей не нужен был славный конунг. Спустись с небес светлый Бальдр — и тому отказала бы. Пусть Харальд сын Гутрума не мог похвастать красотой, зато он никого не боялся, всегда возвращался с охоты с богатой добычей, лучше других читал следы на земле, звездную карту на небе и так нежно звал ее по имени.

Уже был назначен свадебный выкуп, когда прошлым летом на альтинге Гутрум хевдинг и Торкиль Сигдан, старые друзья, поссорились. Разругались так крепко, что отец стал подыскивать Харальду другую невесту, а семья Йонны — принимать сторонних сватов. В числе других приехал просить ее себе в жены сын Олава конунга, известного как Стервятник.

— Стало быть, он смеет называть себя конунгом, — голосом, полным холодной ярости, проговорил Эйвинд. — И у него есть сын…

— Йонна отказала ему, и сваты уехали, — продолжил Харальд. — После этого мы с ней увиделись и договорились о свадьбе без ведома родичей с обеих сторон. Мунд я все равно заплатил бы Торкилю — не хотелось мне ссориться со стариком. Я обещал Йонне, что приду за ней сразу, как только на море вскроется лед.

И пришел. Да только люди Олава Стервятника опередили меня на несколько дней. — Лицо молодого воина потемнело. — Я нашел вместо дома Торкиля Сигдана пепелище, а самого хевдинга и его семью — лежащими под грудой камней: уцелевшие рабы не сумели похоронить их лучше. Йонны с ними не было: люди Стервятника забрали ее с собой, так приказал им конунг. Говорили, Олав не привык, чтобы ему отказывали.

Я вернулся домой, собрал свой хирд и поднял на корабле красный парус. Мне пришлось пойти против воли отца, который уже присмотрел для меня дочь богатого бонда[1]. Драккары Стервятника я не догнал, но позже встретил недалеко от острова Мьолль торговый кнорр, принадлежавший Олаву. Я подарил его Ньёрду вместе с людьми, пощадил лишь одного молодого раба. Этот мальчишка и рассказал мне, что моя Йонна мертва.

— Как же так вышло? — прервал затянувшееся молчание Эйвинд.

Харальд ответил, глядя куда-то в сторону:

— Я не знаю. Раб говорил, что она поднялась на скалу и прыгнула в море, но женой Олавссона не стала… Я все думаю, почему она не дождалась меня? Неужели решила, что я не найду ее и не сумею спасти?

В тот день мне хотелось добраться до Мьолль и убить Олава конунга и его сына. Но мой наставник Торкиль любил повторять: раб мстит сразу, трус — никогда… Я не был ни рабом, ни трусом, и потому поехал на альтинг, думая просить помощи у готландских хевдингов. Но они не хотели ссориться с Олавом конунгом и сказали, что я слишком переживаю из-за какой-то девчонки. Один Инрик Вилфредссон выслушал меня и не отмахнулся.

— Твой побратим — достойный сын своего отца, — проговорил Эйвинд. — И он прав: нам с тобой стоило познакомиться.

В тот же день вождь поднялся на корабль Харальда и отыскал бывшего раба с острова Мьолль. Парнишка на вид был чуть старше Сакси, поэтому мало что знал о Торлейве конунге и его сыновьях.

— Олав стал преемником прежнего конунга, который перед смертью отдал ему свой меч, — рассказал он. — А Гисли Олавссон больше похож на бонда, чем на хевдинга, и редко радует своего отца.

— Что же случилось с девушкой? — Эйвинд пристально поглядел на мальчишку, и тот виновато потупился:

— Я боялся признаться датскому вождю… Гисли думал, что сможет уговорить ее, но девчонка упрямо твердила, что любит другого. Олав конунг счел это оскорблением и велел своим воинам наказать непокорную. Его хирдманны обнимали ее по очереди всю ночь до рассвета… а на следующий день она бросилась со скалы. Если бы я проговорился тогда, Харальд хевдинг поплыл бы на Мьолль и погиб. И его люди тоже.

— Ты правильно сделал, что промолчал, — сказал ему Эйвинд. — Есть вещи, которые даже самому храброму воину незачем знать.

От его похвалы молодой вольноотпущенник расплылся в улыбке, и вождь попросил:

— Расскажи-ка мне лучше, как вы жили на Мьолль.

Глава девятнадцатая

Когда вино было выпито, во дворе затеяли пляски. Громко играли рожки и бубны, с топотом и смехом старались переплясать друг друга воины. Хауку улыбнулась удача, а может, сказалось то, что он не сильно налегал на пиво, в отличие от прочих: как бы то ни было, вскоре они с Йорунн закружились в быстрой парной пляске под громкие хлопки и одобрительные возгласы. Девушка смеялась, забыв обо всем; длинные ленты, вплетенные в косу, летели за ней разноцветным вихрем. Рядом Халльдор вел раскрасневшуюся Зорянку, а счастливая Хельга старалась не отставать от Сакси, ни с того ни с сего позвавшего ее в круг. Самая младшая из девчонок, Ингрид, обиженно дула губы в сторонке — пока ее не вытащил плясать кто-то из воинов.

У Йорунн все мелькало перед глазами, и в какой-то миг, ища опоры, она шагнула ближе к Хауку, а молодой воин крепче обнял ее — чтобы поддержать, и только. Неожиданно кто-то тронул ее за плечо. Йорунн обернулась… и застыла, увидев Эйвинда. Он протягивал ей красную ленту, выскользнувшую из растрепанной косы. И смотрел вроде как всегда — спокойно, внимательно, только отчего-то щекам девушки стало жарко от этого взгляда. Хаук тут же отпустил ее и отошел в сторону.

— Спасибо, вождь, — проговорила Йорунн, прижимая к себе пропажу. Эйвинд постоял еще немного, словно собираясь что-то сказать, а потом повернулся и ушел. Но ведунья успела заметить улыбку, слегка тронувшую его губы. Улыбку, предназначавшуюся ей одной.

— Что-то больше нет охоты плясать, — нарочито громко вздохнул Хаук. — Пойду лучше пива выпью, если осталось.

Йорунн рассеянно кивнула. Вокруг еще шумел праздник, играла музыка, но веселиться вместе со всеми ей больше не хотелось. Так и просидела она тихонько за столом, пока пирующие не начали расходиться. А дома, уже засыпая, украдкой прижала к губам полоску простой красной ткани, которой касались руки любимого.

***

На следующий день Асбьерн и его молодая жена отправлялись на снекке в Вийдфиорд. С ними уходило десятка два воинов, которые должны были подготовить Рикхейм к переселению людей с острова Хьяр.

— Возьми вместо Торда кормщиком Хьярти, — сказал побратиму Эйвинд.

— Хьярти и Лодин поведут твои корабли, — ответил ярл. — Я возьму карту и сам буду править снеккой.

— Мы выйдем в море после праздника первого урожая, — пообещал вождь. — Датский кормщик сказал мне, как починить рулевое весло на драккаре. Нужно будет еще просмолить днище, сменить веревки и проверить, много ли сможет унести на себе кнорр.

Чуть в стороне девушки прощались с Фрейдис. Унн принесла ей узелок с одеждой на смену и сверток с необходимыми для женщины вещами — украшениями, гребнями, кожаным игольничком и ножом для перерезания нитей. Долгождана крепко обняла старшую из жен, благодаря за заботу, потом подошла к каждой из подруг и наконец прижалась щекой к щеке Йорунн.

— Не грусти, скоро свидимся, — улыбнулась ведунья. — Будь Асбьерну хорошей женой и подмогой во всем, а я попрошу Великую Мать, чтобы хранила вас в дороге.

Она поправила красивый вышитый платок, прятавший заплетенные волосы Фрейдис, и на прощание напомнила:

— Взойдешь на корабль — не оглядывайся на берег. Здесь верят, что это плохая примета.

***

После ухода Асбьерна старый Хравн совсем ослабел. Йорунн теперь часто сидела с ним и, понимая, что не в силах предотвратить неизбежное, старалась сделать все, чтобы скрасить последние дни старика. Сакси тоже приходил, развлекал наставника беседой или играл для него на флейте. Вдвоем они выводили старого ведуна погреться на солнышке, где он слушал их, но чаще просто дремал. Он и умер однажды ясным погожим вечером, словно уснул — Йорунн и не заметила. Подняла голову, только когда Сакси вдруг оборвал тихое пение флейты и замер, словно к чему-то прислушиваясь.

— Дедушка? — прошептала Йорунн, вглядываясь в лицо старика. Тот не ответил, и по щекам девушки побежали светлые слезы.

— Сакси, — попросила она, — позови конунга.

Молодой ведун отправился к длинному дому и вскоре вернулся вместе с Эйвиндом и старшими хирдманнами. Они долго стояли возле умершего, не зная, что сказать, и лица их были печальны. Потом Эйвинд спросил:

— Как он хотел добраться до чертогов Одина?

— Золотой звездой по ночному морю, — ответил Сакси. — Ты поможешь ему, вождь?

Эйвинд кивнул.

Когда стемнело, на воду спустили две лодки. В одну уложили тело Хравна — обмытое, обряженное в чистую белую рубаху, заботливо укрытое меховым плащом. Вождь сам затянул на нем обережный пояс, проверил, не забыли ли собрать ведуну в дорогу еду и питье, положили ли в лодку чашу для пива и мешочек с вещими рунами. А потом привязал погребальную лодью к своей, взялся за весла и направился далеко в море. Остальные с берега смотрели, как в ночной темноте ярко вспыхнул огонь. Он горел долго и ровно, становясь постепенно все меньше и унося с собой душу старого ведуна, для которого в Обители блаженства Вингольве уже приготовили место среди мудрейших.

Через некоторое время вторая лодка вернулась, и Эйвинд конунг сошел на берег. Люди встретили его молчанием. Да и незачем было что-то говорить.

Йорунн уже не плакала, хотя душа ее была полна горечи. После поминального ужина она почти до зари просидела возле светца за рукодельем, пока наконец не сморил ее сон...

Маленькие носатые человечки крутились под ногами, пританцовывали, скрипели:

«Вот и мы! Мы обещали и пришли! Напрасно ты грустишь об умершем! Вы, люди, ничего о смерти не знаете!»

— Здравствуйте, милые! — улыбнулась им девушка.

«Милые! Мы любим, когда нас так называют!»

«И хотим отблагодарить тебя за доброту! Смотри и запоминай!»

Перед внутренним взором Йорунн появилась знакомая дорога, уходящая от длинного дома вглубь острова, затем — узенькая тропка, ведущая наверх, бурая каменная стена с трещиной, а рядом — несколько валунов.

«Это подарок! Откати камень, чтобы увидеть сокрытое!»