Беременна, но (не) от тебя дракон!

Глава 1

Знаете, что хуже, чем проснуться с похмелья в понедельник утром, когда тебя ждёт двенадцатичасовая смена в пекарне? Проснуться в чужом теле под звуки скандала и понять, что тебя выгоняют из дома. С вещами. На улицу. И, судя по всему, навсегда. Без объяснений, без права на защиту, без шанса что-то исправить.

— Вон! — пронзительный женский визг ворвался в мой сон, как дрель в голову субботним утром, когда ты наконец-то можешь выспаться после адской рабочей недели. — Чтобы через час духу её здесь не было! Этой распутницы! Этой позорницы! Чтобы и думать забыла сюда возвращаться!

Голос был незнакомый, но в нём звучала такая ярость, такая ненависть, что у меня мгновенно проснулись все инстинкты самосохранения. Я с трудом разлепила глаза, готовая высказать всё, что думаю о таких ранних побудках и сомнительных эпитетах в мой адрес. В конце концов, за двадцать восемь лет жизни я научилась давать отпор хамам всех мастей.

Но слова застряли в горле, как кусок пересушенного хлеба.

Я моргнула. Ещё раз. Картинка не менялась, сколько бы я ни хлопала ресницами.

Высокий потолок с тёмными деревянными балками, покрытыми замысловатой резьбой. Грубые каменные стены, от которых веяло холодом даже в том, что явно было тёплым утром. Окно без стекла — только деревянные ставни, через щели в которых проникали золотистые лучи солнца. Кровать, на которой я лежала, была жёсткой, с соломенным матрасом, а бельё, хоть и чистое, пахло не моим любимым кондиционером "Альпийская свежесть", а странной смесью трав и щёлока, которую я не могла идентифицировать.

Воздух был другим. Не городским, пропитанным выхлопными газами и смогом, а свежим, но каким-то... древним. Пахло лесом, сеном, дымом от очагов и чем-то ещё неуловимо средневековым.

"Так, Оля, спокойно", — приказала я сама себе, пытаясь унять начинающуюся панику. "Ты, наверное, переработала вчера на корпоративе, напилась шампанского больше обычного и попала в какой-то тематический отель. Или в историческую реконструкцию. Очень качественную. Слишком качественную."

Но даже собственное объяснение звучало неубедительно. Корпоратив был в четверг, а я помнила, как шла домой по тёмной улице... Стоп. Что я помню?

Я села на кровати, и мир угрожающе качнулся. Голова не болела — что было странно, учитывая мои подозрения о вчерашнем злоупотреблении алкоголем — но была какой-то неправильно лёгкой. Как будто мозг внутри был не мой.

И тут я увидела свои руки.

И чуть не закричала.

Это были не мои руки. Совершенно, абсолютно не мои. Мои руки — руки кондитера с десятилетним стажем — были сплошь покрыты мелкими шрамами от ожогов печью и раскалённым металлом, с короткими, практичными ногтями и мозолями на ладонях. Руки, которые знали, что такое тяжёлая работа с пяти утра до девяти вечера.

А эти... эти были тонкими, изящными, аристократичными, с длинными бледными пальцами и безукоризненно ухоженными ногтями. Кожа была нежной, почти прозрачной, с голубоватыми венками, которая, казалось, никогда не знала мозолей, ожогов или тяжёлой работы. Руки леди, а не работяги.

Паника начала медленно, но неотвратимо подниматься по пищеводу, грозя вырваться наружу ледяным воплем ужаса. Дрожащими пальцами — чужими, совершенно чужими пальцами — я ощупала своё лицо. Незнакомые черты. Другая форма носа — более аристократичная. Другие скулы — более высокие. Другие губы — более полные. Потрогала волосы — они были длинными, шелковистыми, струящимися до талии, а не мой рыжий "творческий беспорядок" до плеч, который я никак не могла заставить выглядеть презентабельно.

Но самый большой шок ждал меня впереди.

Мой взгляд медленно, с нарастающим ужасом опустился вниз.

И мир взорвался, как переполненная газом духовка.

Под тонкой льняной ночной рубашкой выпирал живот. Не "я плотно поужинала пастой с мороженым". И не "я набрала пару лишних килограммов за зимние праздники". А огромный, тугой, идеально круглый живот беременной женщины на весьма, весьма приличном сроке. Живот-арбуз. Живот-глобус. Живот, словно я проглотила баскетбольный мяч. Живот, которого у меня никогда, ни при каких обстоятельствах не могло быть.

В мозгу, как вспышка ослепляющей молнии, пронеслось недавнее воспоминание. Белый лист бумаги в медицинской папке. Стерильный кабинет врача с запахом дезинфекции. И его сочувствующий, полный профессионального сожаления голос: "К сожалению, Ольга Петровна, диагноз окончательный — необъяснимое бесплодие. Современная медицина пока бессильна. Вероятность естественного зачатия составляет менее одного процента."

А потом — тёмная октябрьская улица, мокрая от дождя. Мой маленький Лаврик, выскочивший на дорогу за упавшим яблоком. Визг тормозов. Ослепляющий свет фар белой "Приоры". И моё инстинктивное движение — броситься спасать единственное живое существо, которое меня любило. Сокрушительный удар. Боль. Темнота.

Я умерла. Я совершенно, абсолютно точно умерла под колёсами того пьяного идиота, который даже не остановился посмотреть, что натворил.

Так что же это, чёрт возьми, такое?! Реинкарнация? Параллельная вселенная? Галлюцинация умирающего мозга? Розыгрыш каких-то извращённых богов?

— Хозяйка ждать не привыкла! — проскрипел за тяжёлой дубовой дверью противный старческий голос, напоминающий скрежет ржавых петель. — Живо собирай своё барахло и проваливай отсюда, потаскуха! Чтобы дух твой поганый здесь больше не воняло!

Хозяйка? Барахло? Потаскуха? Кажется, я попала не просто в другой мир, а в средневековый сериал с очень плохим сценарием и ещё худшими диалогами. Только это было слишком реально для сна и слишком детализировано для галлюцинации.

— Мэри! — это снова тот визгливый женский голос, который меня разбудил. — Выходи немедленно! Или мы войдём сами и вытащим тебя за волосы!

Мэри? Кто такая Мэри? Я — Оля! Ольга Петровна Смирнова, кондитер второго разряда, жительница города Тулы, владелица ежа по кличке Лаврик и квартиры в панельном доме!

Глава 2

Я брела по грязной, размытой дождями дороге, сама не зная куда, с единственной мыслью — уйти как можно дальше от замка ди Монтефиоре и тех презрительных золотых глаз. Холодный октябрьский ветер пронизывал до костей, продувая насквозь мой простой плащ, который явно не был рассчитан на такую погоду. А в животе урчало от голода и нарастающего страха. Что я буду делать? Куда иду? Как выживу?

Слёзы замерзали на щеках, превращаясь в колючую ледяную маску, которая стягивала кожу и причиняла почти физическую боль. Каждый шаг отдавался тупой, ноющей болью в пояснице — мой непрошеный "пассажир" весом килограммов в пять делал это вынужденное путешествие ещё более невыносимым. Старый потёртый чемодан на одном хромом колесике постоянно застревал в грязной жиже придорожной колеи, и мне приходилось дёргать его, рискуя окончательно оторвать треснувшую кожаную ручку.

Несколько раз я была готова просто лечь прямо здесь, в эту холодную, чавкающую под ногами грязь, закрыть глаза и больше не вставать. Просто сдаться. Что, в сущности, мешало мне умереть во второй раз? Но каждый раз, когда отчаяние готово было поглотить меня окончательно, маленький бунтарь внутри меня начинал пинаться с удвоенной силой, напоминая, что я теперь не одна. Что права на слабость у меня больше нет. Что кто-то совсем крошечный и беззащитный рассчитывает на меня.

— Командир, держите строй! — прошептал Лаврентий из холщовой сумки, которую я несла на плече. Его голос был приглушённым тканью, но полным неукротимого оптимизма, который меня одновременно восхищал и бесил. — Высокомерный вид отпугивает потенциальных врагов и бродячих собак! А также демонстрирует окружающим, что мы не сломлены!

— Лаврентий, — прохрипела я, останавливаясь, чтобы перевести дух, — у меня в правом боку колет, как будто там засел кинжал, спина отваливается по позвонкам, а мой высокомерный вид сейчас рухнет в голодный обморок прямо на твои глаза. Какой ещё строй? Мы отступаем по всем фронтам, и наша оборона трещит по швам. И кажется, сейчас я упаду прямо в эту лужу, и это будет наш последний рубеж.

Но я не упала. Просто потому, что упасть означало сдаться. А сдаваться я не умела — ни в прошлой жизни, ни в этой.

Мы были изгнанниками. Париями. Хуже, чем нищими — у нищих хотя бы были семьи, корни, знакомые места. А у нас не было ничего, кроме содержимого потрёпанного чемодана и нескольких монет в кармане.

Проходящие мимо крестьяне на скрипучих телегах, запряжённых усталыми лошадьми, шарахались от меня, как от заразной больной. Женщины инстинктивно прижимали к себе детей и что-то негодующе шептали своим мужьям, не сводя с меня осуждающих взглядов. Мужчины отводили глаза, но я чувствовала их любопытство — нездоровое, липкое, неприятное.

Я видела в их глазах знакомую смесь жалости и презрения. Беременная. Одинокая. Молодая. Изгнанная из приличного дома. Я была живым воплощением позора, ходячей сплетней, укором всем порядочным женщинам этого мира. И самое страшное — я начинала верить в их правоту.

К полудню голод стал невыносимым. В какой-то момент я не выдержала и обратилась к пышной торговке, которая продавала яблоки и груши с деревянного лотка на въезде в первый попавшийся городок. От её товара пахло так божественно — свежими фруктами, корицей, мёдом, — что у меня свело скулы от слюноотделения.

— Простите, добрая женщина, — начала я как можно вежливее, — вы не подскажете, где здесь можно найти недорогую гостиницу? Или хотя бы чистый постоялый двор?

Торговка — женщина лет сорока, с крупным, одутловатым лицом и маленькими, как бусинки, глазками — медленно оторвалась от счёта монет и смерила меня тяжёлым взглядом с ног до головы. Её взгляд задержался на моём округлившемся животе с откровенным осуждением и чем-то похожим на брезгливость.

— Гостиницу? — презрительно хмыкнула она, вытирая грязные руки о ещё более грязный фартук. — Для таких, как ты, девка, место только там, — она неопределённо махнула пухлой рукой в сторону самых бедных, покосившихся домишек на дальней окраине, где из труб валил чёрный, удушливый дым. — В Гнилых переулках. Там и ищи себе подобных. И не отсвечивай тут, порядочным людям торговлю портишь одним своим видом.

Её слова ударили меня, как пощёчина. Точнее, как серия пощёчин. Я молча развернулась и побрела прочь, чувствуя, как её презрительный смех и злорадные комментарии соседок-торговок впиваются мне в спину, как ледяные иглы.

— Не обращай внимания на эту корову, — возмущённо пропищал Лаврентий. — Она просто завидует твоей красоте и несгибаемой воле! А ещё у неё, судя по запаху, прокисли половина яблок!

— Она просто видит то, что есть, — устало ответила я, — бездомную, беременную девку без репутации и средств к существованию. И в чём-то она абсолютно права. Нам действительно нужно искать не приличную гостиницу, а любую дыру, где можно спрятаться от дождя и холода.

Наши поиски крыши над головой превратились в удручающий квест по самому дну местного общества. Гнилые переулки оказались настоящим чистилищем этого мира — узкие, кривые улочки, где булыжники были покрыты слизью неопределённого происхождения. Воняло помоями, человеческими отходами и чем-то гниющим. Хмурые, подозрительные лица выглядывали из тёмных углов и подворотен.

Мы заглянули в несколько мест, которые местные жители с большой натяжкой называли постоялыми дворами. В первом хозяин — одноглазый детина с гнилыми зубами и руками, которые явно не мылись с прошлого столетия, — предложил мне "койку в общем зале и отработку на кухне". При этом он окинул меня таким откровенно похотливым взглядом, что я моментально поняла: отрабатывать придётся далеко не только мытьём посуды и чисткой овощей.

— Спасибо, но мне не подходит, — быстро ответила я и выскочила оттуда, как ошпаренная.

Во втором заведении, которое гордо именовалось "Таверной 'Спящий Дракон'", с нас запросили такую сумму, что на все мои деньги — включая продажу кольца — я смогла бы прожить там не больше двух-трёх дней. А потом что? Опять улица, голод и поиски всё более сомнительных пристанищ.

Глава 3

Аромат медового теста поплыл по заброшенной пекарне, и я поняла — либо я гений кулинарии, либо окончательно сошла с ума от беременности. Желудок предательски заурчал, напоминая, что внутри меня поселился маленький монстрик, требующий кормления каждые полчаса.

— Оля! — прочирикал Лаврентий, едва я спустилась на кухню. — Готова завоевывать кулинарные вершины?

— Я готова завоевать хотя бы завтрак, — проворчала я, потирая живот. — Этот маленький монстрик внутри требует еды каждые полчаса!

— Зато есть волшебный чай от Груни! — радостно объявил еж, указывая лапкой на дымящуюся кружку. — Она говорит, специально для беременных приготовила!

Я с подозрением понюхала напиток. Пахло травами, медом и чем-то неописуемо уютным, словно детство и бабушкины пироги решили превратиться в аромат.

— Не отравит? — на всякий случай уточнила я.

— Оля! — возмутилась Груня, шелестя ветвями. — Я же не Дафна какая-нибудь! Пей спокойно, это витамины и энергия в одном флаконе!

После первого глотка я поняла — это магия в чистом виде. Усталость испарилась, как утренний туман, а энергия забурлила в жилах, словно кто-то подключил меня к электростанции. Даже ребенок внутри успокоился и перестал устраивать гастрономические бунты.

— Груня, ты гений! — воскликнула я. — Что там у тебя еще в ассортименте?

— Груши сладкие, мед от моих пчелок, травки всякие для выпечки, — скромно перечислило дерево. — А еще могу ускорить рост всего, что посадишь. У меня опыт триста лет!

— Отлично! — Я потерла руки. — Тогда приступаем к операции "Завоевание желудков"!

План был простой, как три копейки: испечь что-то невероятно вкусное, выставить на витрину, дождаться, пока аромат сведет с ума всю округу, и считать прибыль. В теории звучало великолепно. На практике...

— А что печем? — поинтересовался Лаврентий, забираясь на стол для лучшего обзора.

— Медовик! — объявила я торжественно. — Самый настоящий русский медовик, от которого местные жители будут падать в обморок от восторга!

— А если не упадут?

— Упадут, — уверенно заявила я. — У меня рецепт секретный, семейный. Бабушка еще в советские времена им соседок с ума сводила.

Все необходимое у меня было: мука от Груни (оказалось, у дерева свои связи среди фермеров), яйца от благодарных кур (Лаврентий умел договариваться с птицей), масло, купленное на остатки от продажи кольца, и главное — мед от грушиных пчел. Такого меда я не пробовала даже в прошлой жизни — ароматный, густой, с привкусом летних цветов и какой-то неописуемой магии.

— Ты уверена, что помнишь рецепт? — засомневался Лаврентий, наблюдая, как я отмеряю ингредиенты.

— Лаврентий, — сказала я, взбивая тесто, — я этот медовик пекла еще до того, как научилась нормально ходить. Он у меня в ДНК записан!

— Ладно, верю, — согласился еж. — А можно я попробую тесто?

— Нет! Во-первых, сырое тесто вредно. Во-вторых, там яйца. В-третьих, ты же еж!

— Я не обычный еж! — возмутился Лаврентий. — Я еж с тонким вкусом и глубоким пониманием кулинарии!

— С тонким вкусом к червякам, — хмыкнула я.

— Это было в прошлой жизни! — обиделся еж. — Теперь я существо высокоинтеллектуальное и разборчивое в еде!

Пока мы препирались, тесто поднималось, наполняя пекарню ароматом, от которого хотелось немедленно все бросить и заняться поеданием воздуха. Печь нагрелась до нужной температуры, и я аккуратно поставила противни с коржами.

— Сколько ждать? — нетерпеливо спросил Лаврентий.

— Полчаса на коржи, потом крем делать, собирать... В общем, часа два, — прикинула я.

— Долго, — вздохнул еж. — А можно я пока разведку проведу? Посмотрю, что за народ в округе живет?

— Только осторожно! — предупредила я. — И не говори никому, что умеешь разговаривать. Здесь к магии могут относиться подозрительно.

— Я не дурак! — фыркнул Лаврентий. — Буду изображать обычного домашнего ежика!

И он отправился на разведку, оставив меня наедине с ароматами выпечки и нарастающим волнением. А вдруг никто не купит? А вдруг местным не понравится? А вдруг я зря трачу последние деньги?

— Не переживай, дорогуша, — успокоила меня Груня. — Я уже чую твою выпечку. Аромат такой, что мои пчелы собираются улететь к тебе на кухню!

— Правда хорошо пахнет? — неуверенно спросила я.

— Божественно! Такого я за триста лет не чувствовала!

Через полчаса я вытащила коржи — золотистые, пышные, источающие медовое благоухание. Пока они остывали, принялась за крем. Сметана здесь была настоящая, деревенская, густая как майонез и в два раза вкуснее. Сахара добавила умеренно — не знала, насколько местные сладкоежки.

— Я вернулся! — объявил Лаврентий, вкатываясь в пекарню как шарик. — У меня новости!

— Какие? — спросила я, не отрываясь от взбивания крема.

— Хорошие и плохие. Хорошие — народ здесь простой, добрый, любит вкусно поесть. Плохие — конкуренция есть.

— Какая конкуренция?

— Булочная на центральной площади. Хозяйка — тетка Марфа, пышная как пончик и злая как голодная оса. Торгует обычным хлебом, но монополию держит железной хваткой.

— Ясно, — кивнула я. — Значит, нужно доказать, что русская выпечка лучше местной.

— Именно! — согласился Лаврентий. — А еще я узнал, что завтра ярмарка. Полгорода на площадь придет!

— Завтра? — Я задумалась. — Тогда сегодня пробный шар, а завтра — генеральное наступление!

Когда медовик был готов, я поставила его на витрину у окна. Торт получился как с картинки — высокий, ровный, с глазурью, переливающейся на солнце как жидкое золото. Рядом поставила табличку "Русский медовик — попробуйте чудо!"

— А теперь ждем? — спросил Лаврентий.

— Теперь ждем, — подтвердила я.

Ждать пришлось минут пятнадцать. Первой жертвой аромата стала молодая женщина с корзинкой. Она шла мимо, принюхалась, остановилась, еще раз принюхалась и медленно повернула к пекарне.

— Добро пожаловать! — встретила я ее у порога. — Меня зовут Мэри, я только открылась!

Глава 4

Ярмарка прошла как ураган, сметающий все на своем пути. К обеду у меня закончились не только сырники и медовики, но и голос от объяснений рецептов. Лаврентий важничал как генерал, выигравший войну, а Груня тихо хихикала, наблюдая за ажиотажем вокруг моей выпечки.

— Я же говорил! — торжествовал еж, пересчитывая заработанные монеты. — Ты теперь местная знаменитость!

— Если так пойдет дальше, мне придется нанимать помощников, — пробормотала я, массируя ноющую спину. — А то одна не справлюсь.

— Зато какая слава! — мечтательно вздохнул Лаврентий. — Сегодня полгорода твои булочки пробовало! А завтра вся округа узнает!

Как в воду глядел. На следующий день к пекарне потянулся такой поток желающих, что я всерьез задумалась о расширении. Люди приезжали из соседних деревень, чтобы попробовать "русские чудеса". Некоторые заказывали торты на свадьбы и именины.

А потом случилось то, чего я втайне ждала и одновременно боялась.

Утром третьего дня после ярмарки к пекарне подъехала карета. Не простая телега, а настоящая карета с гербом на дверце — грифон, держащий в лапах пылающий меч. Сердце у меня ухнуло куда-то в район пяток. Я узнала этот герб. Дом ди Монтефиоре.

Из кареты вышел мужчина средних лет в строгом камзоле, с лицом профессионального дипломата — вежливым, но непроницаемым. Волосы аккуратно зачесаны, борода подстрижена, манеры безупречны. Управляющий, решила я. Или секретарь.

— Леди Мэри? — обратился он ко мне с поклоном. — Позвольте представиться — Роберт Честертон, управляющий поместьем ди Монтефиоре.

Роб! Тот самый дворецкий, который заботился обо мне в замке! Я едва сдержалась, чтобы не броситься к нему с объятиями. Но его официальный тон остудил порывы.

— Добро пожаловать, — ответила я, стараясь держаться с достоинством. — Чем могу служить?

— Его светлость лорд ди Монтефиоре желает заказать выпечку для поместья, — произнес Роб таким тоном, словно зачитывал официальную бумагу. — Нам потребуется хлеб на каждый день, а также сладости к столу.

Я чуть не поперхнулась воздухом. Алессандро! Он заказывает у меня выпечку! Тот самый дракон, который выгнал меня с позором, теперь хочет покупать мой хлеб!

— Конечно, — сказала я, борясь с желанием расхохотаться истерически. — А... какие предпочтения у его светлости?

Роб слегка смутился:

— Его светлость особенно отметил... медовые изделия. Говорит, аромат напоминает ему о... — Он запнулся. — В общем, медовое что-нибудь.

Я украдкой глянула на Лаврентия. Еж сидел на подоконнике с таким видом, словно все предвидел.

— Медовики — моя специальность, — заверила я. — Буду рада готовить для поместья.

— Отлично, — кивнул Роб. — Доставку можете осуществлять сами? Или прислать с посыльным?

Тут я поняла — он дает мне шанс увидеться с Алессандро. Неужели добрый Роб все еще заботится обо мне?

— Предпочитаю доставлять лично, — ответила я. — Качество контролировать.

— Понятно, — согласился он. — Тогда завтра к полудню ждем первую партию. Адрес вам известен.

Известен! Еще как известен!

— А может быть... — я набралась смелости, — его светлость захочет что-то конкретное? Или у кого-то из домочадцев есть пожелания?

Роб помрачнел:

— Леди Альбина предпочитает закупать сладости в столице. А вот его светлость... — Он понизил голос. — Он очень настаивал именно на вашей выпечке. Сказал, что аромат... необычный.

— Понятно, — кивнула я, стараясь не показать, как колотится сердце.

— Тогда до завтра, — попрощался Роб и направился к карете.

— Роб! — окликнула я его.

Он обернулся.

— А как... как дела в поместье? — неловко спросила я.

— По-разному, — осторожно ответил он. — Его светлость... изменился в последнее время. Стал... задумчивым.

И уехал, оставив меня с бурей эмоций в груди.

— Ну что? — не выдержал Лаврентий, едва карета скрылась за поворотом. — Будем покорять драконье сердце через желудок?

— Заткнись, — буркнула я. — Это просто заказ. Деловые отношения.

— Ага, конечно, — хмыкнул еж. — А то я не видел, как ты покраснела, когда он сказал про "необычный аромат".

— Я от волнения покраснела! — возмутилась я. — Это большой заказ!

— Большой-большой, — согласился Лаврентий. — Особенно если учесть, что заказчик — твой драконий кузен, который выгнал тебя из дома, а теперь просит испечь ему медовик.

Груня тихо засмеялась:

— Дети мои, любовь — штука хитрая. Иногда проявляется самыми неожиданными способами.

— Какая любовь? — фыркнула я. — Он меня ненавидит!

— Тогда зачем заказывает именно твою выпечку? — резонно спросила Груня. — В округе пекарен хватает.

Хороший вопрос. Зачем действительно?

Остаток дня я провела в лихорадочной подготовке. Закупила лучшие продукты, просила Груню поделиться самым ароматным медом, даже новые формы для выпечки купила. Если уж доставлять в замок, то чтобы все было идеально.

— Ты как невеста перед свадьбой, — хмыкнул Лаврентий, наблюдая за моими приготовлениями. — Только жениха нет.

— Заткнись и помогай, — буркнула я, замешивая тесто для хлеба. — Или займись чем-нибудь полезным.

— Я и занимаюсь! Моральную поддержку оказываю!

— Оказывай молча.

На следующее утро я встала затемно. Хлеб должен был подойти, медовик — пропитаться, а я — привести себя в порядок. Не то чтобы мне было важно, как я выгляжу перед Алессандро. Просто... профессиональная этика, да.

— Ты надела лучшее платье, — констатировал Лаврентий, забираясь в корзину с выпечкой.

— Это единственное чистое платье, — соврала я.

— Ага. И волосы заплела не просто так.

— Волосы мешают при работе.

— И румянец на щеки нанесла тоже для работы?

— Какой румянец? — возмутилась я. — Это от жары у печи!

— Конечно, — согласился еж. — А то, что ты три раза проверила, хорошо ли пахнет медовик, тоже от профессионализма.

— Лаврентий, если ты сейчас же не заткнешься, я тебя оставлю дома!

Глава 5

Библиотека поместья ди Монтефиоре выглядела как логово ученого дракона — высокие полки до потолка, старинные фолианты, запах пергамента и чего-то еще... знакомого. Мужского. Опасного.

Алессандро сидел за массивным дубовым столом, склонившись над раскрытой книгой. Темные волосы растрепались, белая рубашка расстегнута у горла, а золотые глаза сосредоточенно изучали страницы. Картина настолько домашняя и интимная, что у меня перехватило дыхание.

А потом он поднял голову.

Удар. Прямо в солнечное сплетение. Те же невозможно красивые черты лица, тот же пронзительный взгляд, но что-то изменилось. Он выглядел... усталым? Встревоженным? Или мне показалось?

— Мэри, — произнес он мой имя так, словно пробовал на вкус незнакомое слово. — Ты пришла.

— Как и обещала, — ответила я, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Принесла заказ.

Он медленно поднялся из-за стола, и я невольно отступила на шаг. Боже, какой же он высокий! И широкоплечий. И... стоп, Оля, хватит пялиться на мужчину, который тебя выгнал!

— Покажи, — коротко приказал он.

Я поставила корзину на стол и начала доставать выпечку. Хлеб, еще теплый и ароматный. Булочки с изюмом. И, наконец, медовик — мой шедевр, политый глазурью и украшенный орехами.

Алессандро молча наблюдал за моими движениями, но когда я поставила медовик на стол, его ноздри чуть расширились. Он принюхался, и по его лицу промелькнула какая-то странная эмоция.

— Это... — начал он и осекся.

— Медовик, — подсказала я. — Как вы и просили.

— Аромат, — пробормотал он, не сводя глаз с торта. — Он такой... знакомый.

Сердце у меня заколотилось как бешеное. Знакомый? Неужели он помнит? Ту ночь, когда...

— Попробуйте, — предложила я, отрезая кусок. — Если не понравится, приготовлю что-то другое.

Он взял тарелку, но не спешил пробовать. Вместо этого пристально смотрел на меня.

— Ты изменилась, — внезапно сказал он.

— В каком смысле? — осторожно спросила я.

— Выглядишь... — Он подобрал слово. — Здоровой. Счастливой, что ли.

Я чуть не фыркнула. Счастливой! После того, как он меня выгнал!

— Работа на свежем воздухе, — дипломатично ответила я.

— Да, я слышал о твоих... успехах, — в его голосе промелькнула какая-то нота. Гордость? Или мне показалось? — Говорят, ты стала местной знаменитостью.

— Люди любят вкусную еду, — пожала я плечами. — Ничего особенного.

— Особенного, — возразил он. — Роб рассказывал, что к тебе даже из соседних городов приезжают.

Он что, следит за мной? Интересуется моими делами? А потом зачем выгнал?

Алессандро наконец попробовал медовик, и... о боже. Его глаза закрылись, по лицу расплылось выражение такого блаженства, что у меня внутри все сжалось от непонятного томления.

— Это невероятно, — прошептал он, открывая глаза. — Как тебе удается...

— Секрет семьи, — быстро ответила я, стараясь не смотреть на его губы, с которых он слизывал крошки крема.

— Семьи, — повторил он, и что-то в его тоне заставило меня насторожиться. — Какой семьи, Мэри?

— Ну... — Я замялась. — Моей семьи. Рецепты передавались...

— Твоя семья мертва, — жестко перебил он. — Твоя мать умерла, когда ты была ребенком. Отца ты не знала. Откуда рецепты?

Черт! Я совершенно забыла, что у Мэри не было семьи, которая могла бы передать рецепты!

— Я... — Слова застревали в горле. — Я много читала. Кулинарные книги...

— Вот как, — протянул он недоверчиво. — Значит, кулинарные книги.

Он подошел ближе, и я почувствовала исходящий от него жар. Или это мне кажется?

— А скажи-ка мне, Мэри, — его голос стал опасно тихим, — почему аромат твоей выпечки вызывает у меня такие... странные ощущения?

— Не знаю, — честно ответила я. — Может, хорошие специи?

— Специи, — усмехнулся он. — Конечно, специи.

Он обошел вокруг меня, как хищник изучает добычу, и я старалась не поддаваться панике. В корзине Лаврентий затаился, как партизан в тылу врага.

— Ты знаешь, что меня больше всего удивляет? — продолжал Алессандро, остановившись у меня за спиной. — То, как ты держишься. Раньше ты была... покорной. Тихой. А сейчас... сейчас в тебе есть что-то дикое. Независимое.

— Изгнание закаляет характер, — съязвила я, не удержавшись.

— Изгнание? — Он вернулся к столу и снова попробовал медовик. — Я тебя не изгонял. Я дал тебе возможность начать новую жизнь.

— Возможность? — Я аж поперхнулась. — Вы называете "возможностью" то, что выбросили беременную женщину на улицу?

— Я дал тебе шанс доказать, что ты не та, за кого себя выдаешь, — холодно ответил он.

— И что это значит? — Гнев начинал брать верх над страхом.

— Это значит, — он снова приблизился, и я почувствовала запах его кожи — дорогого мыла, дубленой кожи и чего-то чисто мужского, — что я хочу знать правду.

— Какую правду?

— Правду о том, кто ты на самом деле. Правду о том, откуда у тебя такие способности. Правду о...

Он протянул руку и почти коснулся моего живота, но в последний момент остановился.

— О ребенке, — закончил он тихо.

Воздух между нами накалился до температуры плавления железа. Я смотрела в его золотые глаза и видела там такую бурю эмоций, что голова закружилась.

— Алессандро, — прошептала я.

— Не смей, — резко сказал он, отступая. — Не смей произносить мое имя таким тоном.

— Каким тоном?

— Таким, словно... — Он провел рукой по волосам. — Словно между нами что-то было.

— А разве не было? — вырвалось у меня.

Тишина повисла такая звенящая, что казалось, воздух вот-вот треснет.

— Не было, — жестко ответил он. — Ничего не было. И не будет.

— Тогда зачем заказали мою выпечку? — Я была в ярости. — Зачем читаете кулинарные книги? Зачем следите за моими успехами?

— Кто сказал, что я слежу? — вспыхнул он.

— Роб! Агата! Все в замке говорят, что вы изменились с тех пор, как я ушла!

Глава 6

Я влетела в свою пекарню, как фурия, как валькирия, как метеор, которому наступили на хвост. Дверь захлопнулась с таким грохотом, что Груня за окном испуганно встряхнула всеми своими тремястами годами, а Лаврентий, который мирно дремал в корзинке с травами, подскочил на месте и мгновенно принял боевую стойку.

— Враг у ворот?! — пискнул он. — Альбина прислала армию?! Дракон пришел за добавкой?!

— Хуже! — выдохнула я, рухнув на стул и вцепившись в волосы. — Он… он…

Я не могла говорить. Я просто сидела и смотрела в одну точку, а в ушах все еще звучал его яростный, отчаянный рев. Губы горели. Горели от его поцелуя, который был похож не на нежность, а на объявление войны. Жестокий, требовательный, полный боли и желания. И самое ужасное, самое отвратительное было то, что я… я ответила. На одну долю секунды мое тело, моя душа, все мое существо предало меня и ответило на этот безумный порыв.

— Что он?! — в один голос взвыли еж и дерево, не выдержав моего молчания.

— Он сказал, что у него в памяти дыра, от которой пахнет мной! — прорыдала я, стукнув кулаком по столу так, что подпрыгнула солонка. — Мной и медом! Вы представляете всю степень его наглости?! Он вышвырнул меня, беременную, на улицу, а теперь жалуется на амнезию и целует меня так, будто имеет на это право! Ах ты ж ящер бесчестный! Мерзавец! Тиран! Абьюзер!

Я вскочила и принялась мерить шагами свою крошечную кухню. Эмоции били через край, превращая меня в шаровую молнию. Сначала — унижение изгнания. Потом — страх неизвестности. Потом — робкая надежда. А теперь — ярость. Чистая, незамутненная, праведная ярость! И под этой яростью, где-то на самом дне души, копошилось липкое, мерзкое чувство… стыда. Стыда за то, что на миг я поддалась.

— Так, без паники! — скомандовал Лаврентий, вскарабкавшись на стол и приняв вид фельдмаршала. Он ткнул лапкой в сторону чайника. — Сначала успокоительный чай. Потом — военный совет. Паника — оружие врага! Включаем холодный расчет!

— Какой еще холодный расчет?! — взвыла я. — Я хочу взять самую большую скалку, вернуться в этот проклятый замок и отходить его по наглой драконьей морде! Чтобы память у него моментально прорезалась! Может, сотрясение мозга поможет ему вспомнить о чести и совести!

— Неконструктивно, — строго заметил еж. — И опасно. Он тебя одним щелчком испепелит. Насилие — не наш метод. Наш метод — хитрость, коварство и умопомрачительно вкусная выпечка. Объявляю военный совет открытым!

— А вот это мне нравится, — одобрительно прошелестела Груня. — Давно я не участвовала в хороших интригах. Последний раз — лет сто пятьдесят назад, когда помогала одной фрейлине извести соперницу, подсунув ей заколдованные пирожки, от которых у той вырос хвост. Зеленый. И пушистый. Очень поучительно было.

Я остановилась. Посмотрела на ежа, на дерево, и дикая, злая ухмылка расползлась по моему лицу.

— Хвост нам не нужен, — протянула я. — А вот заставить его страдать от невозможности вспомнить, довести до исступления одним только ароматом, свести с ума так, чтобы он сам приполз на коленях и умолял о прощении… О, да. Это план!

— Операция "Медовая Месть"! — торжественно провозгласил Лаврентий. — Цель: полное и безоговорочное моральное уничтожение противника путем доведения его до состояния острого гастрономического психоза.

— Мне нравится формулировка, — кивнула я, вытирая слезы. — Приступаем.

Следующие недели превратились в сладкий, ароматный ад для меня и, как я надеялась, для Алессандро. Моя пекарня стала центром вселенной для всех сладкоежек в округе. Слава о "русских чудесах от загадочной Мэри" разлетелась по деревням. Люди приезжали на телегах, на лошадях, приходили пешком, чтобы купить мой медовик, который, по слухам, лечил от хандры, или сырники, которые, как клялась одна дама, вернули ей расположение мужа.

Я пекла без устали. Моя маленькая кухня превратилась в штаб-квартиру и производственный цех одновременно. Лаврентий из простого советника превратился в бренд-менеджера и арт-директора.

— Мадам! — обращался он к жене местного старосты. — Сегодняшние ватрушки обладают особенно пышной текстурой и дерзким творожным послевкусием. Рекомендую взять дюжину. Вашему мужу понравится.

И мадам, пища от восторга при виде говорящего ежа в крошечном фартучке, который сшила для него мисс Абигейл, брала две.

Я же, подпитываясь чаем от Груни и собственной праведной яростью, каждый день, ровно в полдень, совершала свой крестовый поход. Поход в замок. Это стало нашим ритуалом. Нашей маленькой, изощренной войной.

Роб встречал меня у входа, и в его глазах всегда была смесь сочувствия и восхищения. Он молча провожал меня до библиотеки, где он ждал. Всегда один. Я входила, ставила на стол корзину с его ежедневной "дозой" и молча наблюдала.

Я приносила ему все новые и новые шедевры. Медовик с грецкими орехами и ноткой коньяка. Медовик с черносливом и горьким шоколадом. Медовик с пряными травами, аромат которого сводил с ума. Он ел. Медленно. Сосредоточенно. И я видела, как он борется. Как напрягаются желваки на его скулах. Как его взгляд, полный муки и желания, скользит по моему лицу, по рукам, по предательски округлившемуся животу. Он не помнил, но его тело, его душа — они помнили. И эта пытка была слаще любого торта.

— Почему ты это делаешь? — спросил он однажды, не выдержав.

— Вы сделали заказ, ваша светлость, — невинно ответила я. — Я лишь его выполняю.

— Ты знаешь, о чем я, — прорычал он. — Каждый твой пирог… это как удар. Как осколок зеркала, в котором я вижу что-то, чего не могу узнать.

— Может, стоит просто перестать бороться и посмотреть внимательнее? — съязвила я.

Он тогда разбил тарелку о стену, а я ушла с чувством глубокого, злорадного удовлетворения. Да, это была месть. И я упивалась каждым ее мгновением.

Но, конечно, долго так продолжаться не могло. Мой успех был как кость в горле у леди Альбины.

Первый звоночек прозвенел в среду. В пекарню ввалился неприятный скользкий тип с бегающими глазками и значком городского санитарного инспектора.

Глава 7

Я не бежала из замка. Я телепортировалась на чистой, неразбавленной ярости, которая несла меня вперёд, словно ураганный ветер. Кажется, я даже не касалась земли. Мои ноги несли меня прочь от этих серых, мрачных стен, от запаха старых книг и его парфюма — тёплого, мужского аромата с нотками сандала и кожи, который теперь намертво впечатался в мою память. Несли прочь от унизительной, сводящей с ума нежности его губ, которая так не вязалась с его холодными словами и презрительными взглядами.

Влетев в свою пекарню, я захлопнула дверь с такой силой, что с потолка посыпалась старая штукатурка, а Лаврентий, мирно медитировавший в углу на своей любимой подушечке, подскочил на месте и ощетинился всеми иголками разом.

— Так, всё, — выдохнула я, рухнув на стул и обхватив голову руками. Сердце колотилось так громко, что я была уверена — его слышно на соседней улице. — Хватит. С меня хватит этого безумия.

Губы горели. Но горело не только от его поцелуя — от той отчаянной, голодной страсти, с которой он прижимал меня к книжным полкам. Горело от стыда. От злости на себя. От унизительного осознания собственной слабости.

Как я могла? Как я, взрослая, опытная женщина, пережившая смерть, попадание в чужое тело и изгнание, могла повестись на этот животный магнетизм? Ответить на поцелуй мужчины, который меня предал, унизил, вышвырнул из дома, как ненужную вещь? Который обвинил меня в распутстве и обесчестил перед всем светом?

— Докладывай обстановку, командир! — Лаврентий уже был на столе, деловито расхаживая взад-вперёд, как генерал на военном совете. — Судя по твоему виду и звуку, с которым ты хлопнула дверью, тактическое наступление с помощью торта "Забытый поцелуй" перешло в фазу несанкционированного рукопашного боя. Противник понёс потери? Или это мы отступили с поля битвы?

— Потери понесла моя гордость! — взвыла я, вскакивая со стула и начиная нервно метаться по кухне. — Моё самоуважение! Мои остатки здравого смысла! Он... он поцеловал меня, этот самодовольный ублюдок, а я... Лаврентий, я ответила! Я ответила этому тирану! Этому напыщенному ящеру с амнезией!

— Хм, — ёж задумчиво почесал нос лапкой, принимая позу мыслителя. — Манёвр "Ответный поцелуй", конечно, рискованный с тактической точки зрения. Но, возможно, стратегически эффективный? Противник дезориентирован? Деморализован? Потерял боеспособность?

— Он в ярости! — я швырнула кухонное полотенце на стол. — Он выгнал меня! Буквально вытолкал за дверь! Он рычал, как раненый грифон! И смотрел на меня так, будто я... будто я...

Я не могла закончить фразу. Потому что в его взгляде в тот последний момент было что-то такое, от чего у меня до сих пор холодело внутри. Не просто гнев. Не просто презрение. А какой-то ужас. Как будто он увидел во мне монстра.

— Дитя моё, — раздался из-за окна мудрый, шелестящий голос Груни, и её ветви легонько постучали в стекло. — Он рычал не от злости. Он рычал от боли. Его драконья сущность, его истинная душа — они узнали тебя. Они тянутся к тебе, как цветок к солнцу. А проклятие, тёмный морок, что сидит в его разуме, словно ядовитый паук, пытается тебя оттолкнуть, отторгнуть. Чем ближе ты к нему, тем сильнее его внутренняя война. То, что ты видела сегодня — это была не просто страсть. Это была настоящая битва за его душу. И ты в ней — главное оружие.

— Прекрасное оружие! — фыркнула я, плюхнувшись обратно на стул. — Которое сначала целуют до полной потери сознания, а потом вышвыривают за дверь, как надоевшую игрушку! Нет! Всё! Хватит! Операция "Медовая месть" официально закрыта! Я больше не буду играть в эти унизительные игры. Я больше не поставлю ему ни крошки. Пусть сидит в своём замке со своей блондинистой ведьмой и ест свои золотые тарелки! Мне всё равно!

Я была героиней. Я была несгибаемой скалой. Я была кремень, который не сломает никакая буря. Ровно пять минут.

А потом я разревелась.

Горько, навзрыд, как маленькая девочка, у которой отняли не просто любимую куклу, а саму веру в справедливость мира. Слёзы лились и лились, как будто внутри прорвалась плотина, которую я строила с момента изгнания. Потому что этот поцелуй, каким бы он ни был — нежным или грубым, настоящим или притворным — разбудил во мне ту самую глупую, наивную женщину, которая всё ещё верила в сказки. Которая всё ещё надеялась на чудо.

И эта женщина, к моему ужасу и стыду, хотела вернуться обратно в ту библиотеку и продолжить этот безумный, запретный танец. Хотела снова почувствовать тепло его рук, услышать его хриплый шёпот, увидеть в его глазах не холод, а огонь.

Лаврентий молча подкатил ко мне самое красивое яблоко из корзины — красно-жёлтое, пахнущее осенью и солнцем. Груня уронила к моим ногам через открытое окно самый душистый свой цветок — маленький, белый, простенький, но от него исходил аромат надежды.

Они не утешали пустыми словами. Они просто были рядом. И это было именно то, что мне нужно.

Ночь опустилась на город тяжёлой, удушающей пеленой. Беззвездная, душная, она давила на грудь и не давала дышать полной грудью. Воздух был плотный, как кисель, пропитанный запахами — дымом из печей, речной сыростью, чем-то тревожным и неопределённым.

Я не могла спать. Образ Алессандро стоял перед глазами, как наваждение. Его горящие золотые глаза в тот момент, когда он прижимал меня к полкам. Его губы — мягкие, но требовательные. Его руки, которые гладили мои волосы с такой нежностью, будто я была из тончайшего фарфора. И его отчаянный шёпот: "Что ты со мной делаешь?"

А потом — мгновенное превращение. Холод в глазах. Презрение в голосе. Ненависть, от которой в воздухе буквально искрило.

Ворочаться в кровати было бессмысленно и мучительно. Каждый раз, когда я закрывала глаза, я снова оказывалась в той библиотеке, снова чувствовала его прикосновения, снова переживала это унизительное изгнание.

Когда нервы на пределе, когда мысли крутятся в голове, как белки в колесе, есть только одно проверенное лекарство — работа. Физическая, осмысленная работа руками.

Глава 8

Утро после его ночного визита было тихим. Подозрительно, настораживающе тихим. Воздух в пекарне, казалось, всё ещё дрожал от напряжения, от его отчаянного шёпота «Спаси меня...» и моего безмолвного, но железного обещания. Я ожидала проснуться разбитой и плачущей, как это обычно бывает после эмоциональных потрясений. Но вместо этого я проснулась злой. Холодной, собранной и очень, очень злой.

Это была не та бессильная ярость, которая съедает изнутри. Это была ярость конструктивная, созидательная. Ярость — прекрасное топливо для действий. Она выжигает страх, как огонь выжигает заразу, испаряет слёзы и оставляет после себя лишь кристально чистое желание действовать. Планировать. Побеждать.

Я села на кровати, положила руки на живот — малыш сегодня был спокоен — и произнесла вслух:

— Хватит быть жертвой. Пора становиться охотником.

— Итак, внеочередной военный совет, — торжественно объявила я, спустившись на кухню и наливая себе кружку дымящегося травяного чая, который Груня каждое утро оставляла на подоконнике. Лаврентий, сидевший на столе в окружении крошек от вчерашнего ужина, тут же принял важный вид и выпрямился, как солдат на параде. А ветви за окном замерли, прислушиваясь к каждому моему слову.

— Диспозиция следующая, — продолжала я, расхаживая по кухне, как генерал перед решающей битвой. — Противник коварный, хорошо организованный и использует запрещённые приёмы в виде тёмной магии. Наша цель — не просто выжить в этой войне, а полностью и окончательно победить. Не просто вернуть дракону память, а выжечь из него эту заразу каленым железом. Или, в нашем случае, горячим противнем.

— Прекрасный план в теории, — одобрительно кивнул ёж, но тут же добавил с практичностью истинного советника: — Но есть существенный нюанс. Мы понятия не имеем, как технически бороться с магией. Наша единственная суперсила на данный момент — это твой кулинарный талант и мои выдающиеся интеллектуальные способности. Что, согласись, маловато против ведьмы с многолетним опытом.

— Не прибедняйтесь, дети мои, — мудро проскрипела Груня, и её ветви слегка зашевелились, как будто она качала головой. — У вас есть кое-что значительно более мощное, чем вы думаете. Твоя выпечка, Оля. Вы что, действительно считали, что люди к тебе в очереди выстраиваются каждое утро только из-за вкусных рецептов и низких цен?

— А из-за чего же ещё? — я остановилась, заинтригованная.

— Дитя моё, в каждом твоём пирожке, в каждой булочке, в каждом куске хлеба живёт настоящая магия. Живая, светлая, исцеляющая магия.

— Какая ещё магия? — я чуть не поперхнулась чаем от неожиданности. — Груня, я же не волшебница! Я обычный кондитер!

— Самая сильная магия в мире, — терпеливо объяснила старая груша. — Кухонная магия. Магия домашнего очага. Магия света. Ты думаешь, ты вкладываешь в тесто просто муку, сахар и яйца? Ошибаешься. Ты вкладываешь туда свои эмоции. Свою надежду на лучшее будущее. Свою злость на несправедливость мира. Свою безграничную любовь к этому ребёнку, которого носишь. Ты печёшь не просто руками — ты печёшь сердцем, душой. А это, дорогуша, посильнее любых ведьминских проклятий.

Груня сделала паузу, давая мне время осознать её слова.

— Тёмные чары — как плесень. Они не выносят чистоты и искренности. Они питаются ложью, обманом, фальшью. А твоя еда — это чистая, концентрированная правда. Попробуй прямо сейчас. Возьми стакан воды. Самой обычной воды. И поговори с ней. Вложи в неё своё спокойствие, свою надежду.

Я скептически посмотрела на стакан с водой, который стоял на столе. Поговорить с водой? Серьёзно? Отлично. Сначала я разговариваю с ежом и деревом — это ещё куда ни шло, они хотя бы отвечают. Теперь мне предлагают беседовать с водой. Следующий этап — переговоры с мукой о её политических взглядах и дискуссии с дрожжами о смысле жизни.

Но под строгим "взглядом" Груни и выжидательным взором Лаврентия я вздохнула, взяла стакан в руки и, чувствуя себя полной дурой, закрыла глаза.

Сначала ничего не происходило. Но потом я начала думать. О тихом сопении моего будущего сына во сне. О тепле солнечных лучей на лице ранним утром. О запахе свежескошенной травы после дождя. О маленьких радостях — первой чашке кофе, улыбке довольного клиента, теплых объятиях...

И я почувствовала это. Лёгкую, едва заметную, но определённо реальную пульсацию. Вода в стакане словно... ожила. Ответила мне. Стала чуть теплее, чуть светлее. Не физически — а как-то по-другому, на уровне ощущений.

— Святые угодники, — прошептала я, открывая глаза и с удивлением глядя на воду. — Это... это правда работает?

— Вот видишь, — удовлетворённо прошелестело дерево. — А теперь представь, что будет, если ты станешь делать это осознанно, целенаправленно. Каждый замес теста, каждое движение рук — это твоё заклинание. Думай о нём, о своём драконе. Думай о том, как ты хочешь сорвать с него эту магическую пелену. Вкладывай в еду всю свою волю, всю свою любовь. И тогда...

Что будет "тогда", мы не узнали. Потому что в этот момент с центральной площади донёсся такой грохот, будто там одновременно рухнули все церковные колокольни. К грохоту примешалась весёлая, но какая-то неестественно приторная музыка и восторженные вопли толпы.

— Что там ещё за цирк с конями? — проворчала я, вставая и направляясь к двери. — В такую рань устраивать шабаш...

Я вышла на улицу и обомлела.

На площади творилось нечто совершенно невообразимое. За одну ночь — за одну-единственную ночь! — на месте старой, захудалой лавочки старьёвщика выросло... трудно подобрать подходящее слово. Дворец? Замок? Кондитерский кошмар?

Здание было розовым. Не просто розовым — а тошнотворно, агрессивно, невозможно розовым, как свадебный торт перебравшей с шампанским невесты. Стены украшали золотые вензеля размером с телегу, башенки с флюгерами в виде пирожных, а над главным входом красовалась огромная, сияющая, как маяк, вывеска: "Ангельские Деликатесы от леди Альбины ди Монтефиоре".

Глава 9

Дни потянулись странной, напряжённой чередой, как бусины на нитке, каждая из которых была окрашена в свой особый оттенок тревоги и надежды. Моя жизнь превратилась в настоящую окопную войну, где каждое утро было новым боем, а каждый вечер — подведением итогов сражения.

Каждое утро я просыпалась с одной и той же навязчивой мыслью: "Сегодня я должна испечь хлеб, который будет чуточку сильнее, чуточку светлее вчерашнего. Сегодня я должна пробить ещё одну трещинку в стене, которая окружает его разум." А каждый вечер засыпала с мучительным вопросом: "Этого достаточно? Достаточно ли я делаю? Не слишком ли медленно идёт процесс?"

Ребёнок внутри меня рос, и с каждым днём я чувствовала его всё отчётливее. Иногда, когда я месила тесто, он начинал активно шевелиться, словно хотел принять участие в моей магической кулинарии. "Помогаешь маме?" — шептала я ему, и от этих разговоров на душе становилось теплее.

Наше противостояние с "Ангельскими Деликатесами" стало главной городской сплетней, темой номер один в тавернах, на рынке, в домах ремесленников. Весь город разделился на два лагеря, как во время гражданской войны. Это была тихая, но ожесточённая битва за умы и желудки, за души людей.

Розовый дворец леди Альбины продолжал источать свой приторный, магический дурман, день и ночь привлекая любопытных, слабовольных и тех, кто просто хотел попробовать что-то новое и красивое. Её пирожные были неестественно, подозрительно красивы — каждый крем выглядел, как произведение искусства, каждая ягодка была идеально круглой, каждый завиток безукоризненным. Но эффект от них был как от дешёвого портвейна: сначала лёгкая эйфория, чувство праздника, а потом — тупая головная боль, чувство опустошённости и странная тоска.

— Муж вчера оттуда пришёл, — жаловалась мне Марта, жена кузнеца, — такой довольный, песни пел. А через час как сник! Сидит, в стену смотрит, говорит, что жизнь — дерьмо, а работа — каторга. Раньше-то он хоть по вечерам с детьми играл, а теперь только ворчит да пьёт.

Моя же пекарня постепенно превращалась в штаб сопротивления, в маленький оплот здравого смысла среди общего помешательства. У меня не было сияющей вывески с золотыми буквами и розовых рюшей на окнах. У меня не было марева дурмана, который заманивал прохожих. У меня был только честный, тёплый аромат настоящего хлеба, который действовал как антидот против лжи.

Моя очередь заметно поредела — это было болезненно признавать. Но зато она стала состоять из самых верных, самых стойких. Это были те люди, кто попробовал моей "магии света" и больше не хотел питаться красивыми иллюзиями. Это были те, кто ценил правду больше, чем сладкую ложь.

— Мэри, милая, — говорила мне Катерина, заходя за своей ежедневной буханкой, — я вчера полдня потратила на то, чтобы затащить к тебе своего деверя Германа. Упрямый, как осёл! Говорит: "У леди Альбины пирожные с настоящей золотой пыльцой, а у твоей Мэри — просто хлеб. Чёрствый хлеб для бедняков!" Я ему силком кусочек твоего хлеба в рот засунула. Он постоял, поморгал, покатал во рту, а потом как выдаст: "Святые небеса! Так вот какой на вкус настоящий хлеб! А что за сладкую глину я ел до этого?"

Я улыбалась этим рассказам, но на душе было тревожно. Я отвоёвывала своих клиентов по одному, как город берут дом за домом, но это была изнурительная, выматывающая борьба. Каждый маленький успех давался потом и кровью.

Каждый день я отправляла в замок свой "лечебный" хлеб, и каждый день получала в ответ лишь холодное, вежливое молчание. Алессандро принимал мои караваи без комментариев, ел их — я это знала от слуг — но никаких внешних изменений не демонстрировал. Прогресс был, но такой медленный, такой микроскопический, что иногда руки просто опускались от отчаяния.

А в это время мой верный соратник и военный советник Лаврентий развернул бурную деятельность в сфере, которую он гордо именовал "стратегической разведкой". Мой ёж, как оказалось, был не просто гурманом и теоретиком военного дела. Он был прирождённым шпионом, создателем тайных обществ и организатором подпольных движений.

Он организовал то, что с нескрываемой гордостью называл "Колюче-пернатое агентство разведки" или, сокращённо, "КАР".

— Сокращение должно быть звучным и запоминающимся, — объяснял он мне с видом опытного конспиратора. — "КАР" звучит угрожающе и вместе с тем профессионально.

Я стала невольной свидетельницей одного из их "совещаний" на заднем дворе, когда выходила поливать грядки с травами. Картина, которая предстала моему взору, была достойна кисти безумного художника или иллюстратора детских сказок.

Лаврентий, стоя на перевёрнутом деревянном ведре для воды, с важнейшим видом тыкал длинной веточкой в нарисованную углём на земле карту окрестностей. На карте были тщательно обозначены "база противника" (розовый дворец), "цитадель зла" (замок ди Монтефиоре) и наш "штаб сопротивления" (моя пекарня). Красной глиной были намечены "линии снабжения врага", а жёлтой — "пути отхода для наших агентов".

Его разношёрстная аудитория внимательно слушала: пара наглых воробьёв, которые отвечали за воздушную разведку; толстый, солидный суслик по имени Граф — специалист по подкопам и проникновениям в подвалы; и целая стайка юрких мышей — мастера по сбору информации в самых труднодоступных местах, включая кухни, спальни и кабинеты.

— Итак, агенты! — вещал Лаврентий голосом фельдмаршала, обращающегося к войскам. — Докладываю оперативную обстановку на текущий момент! Агент "Суслик", позывной "Граф" — что у нас с подвалами замка?

— Пи-пи-пи-пи, — обстоятельно отрапортовал суслик, что на ежином языке, видимо, означало подробный рапорт о состоянии дел. — Пи-пи!

— Превосходно! — Лаврентий сделал пометку веточкой на земле. — Значит, чисто, никакой посторонней активности. Нашёл прошлогодний орех и две медные монеты. Отлично работаете, Граф! Агент "Воробей-1", что на крыше розового дворца?

— Кар-р-р! — хрипло доложил главный воробей и торжественно бросил к лапам Лаврентия блестящую серебряную пуговицу с остатками розовой нитки.

Глава 10

Шёл шестой месяц моей беременности, и я официально превратилась в неуклюжего, вечно запыхавшегося бегемота с амбициями. Стадия "милого, трогательного животика" безвозвратно канула в Лету, уступив место стадии "я проглотила небольшой арбуз, и он там, кажется, занимается каратэ, джиу-джитсу и, возможно, готовится к олимпийским играм по футболу".

Спина болела постоянно, ноющей, тупой болью, которая к вечеру превращалась в настоящую пытку. Ноги отекали так, что к концу дня я с трудом влезала в свои башмаки. А изжога стала моим верным, неотступным спутником, который появлялся в самые неожиданные моменты и превращал приём пищи в испытание на выносливость.

— Лаврентий, я больше не могу! — стонала я, пытаясь натянуть чулки, что превратилось в настоящий акробатический этюд, достойный цирка. — Это невыполнимая миссия! Мой живот — это отдельное суверенное государство со своими законами физики и полным презрением к моим суставам! Я не вижу собственных ног уже две недели!

— Терпи, командир, атаманом будешь! — философски изрёк ёж, со вкусом грызя сухарик и наблюдая за моими мучениями с видом опытного стратега. — Великие дела требуют великих жертв. В данном случае — жертвы твоей способности видеть собственные ноги и завязывать шнурки без посторонней помощи. К тому же, у тебя сегодня важная встреча, а внешний вид воина должен соответствовать серьёзности миссии.

Он многозначительно кивнул в сторону окна, за которым уже светало. Я вздохнула так глубоко, как позволял сдавленный диафрагмой объём лёгких. Да. Важная встреча. Мой ежедневный поход в ад, то есть, в замок ди Монтефиоре с очередной порцией "лечебной" выпечки.

За эти недели я успела изучить распорядок замка до мелочей. Знала, в какое время меняется караул, когда слуги подают завтрак, когда Альбина обычно спускается в свои розовые покои. Наш подпольный альянс со Стюартом работал, как швейцарские часы — точно, слаженно, эффективно.

Ночью он приносил мне сведения, тщательно нарисованные карты внутренних помещений, иногда даже редкие травы от придворного лекаря, старого мастера Гильберта, который тоже оказался в нашей тайной "партии сопротивления". Днём я, изображая из себя прилежную ремесленницу, несла свой "лечебный" хлеб и пироги его заколдованному брату. Эта рутина была единственным, что держало меня на плаву и не давало окончательно сойти с ума от бессилия.

— Будь особенно осторожна сегодня, — предупредил меня Стюарт, когда мы встретились на рассвете в нашем обычном месте — заброшенной часовне в парке. — Он особенно плох. Альбина вчера вечером устроила ему очередной грандиозный скандал по поводу каких-то политических союзов. Кричала до хрипоты. А потом, кажется, она нашла новый способ усиливать морок — видел, как её ведьма таскала в покои какие-то новые склянки. Алессандро почти не спит уже третью ночь подряд. И он очень, очень зол на весь мир.

— Прекрасные новости, — мрачно пробормотала я, поправляя корзину с выпечкой на руке. — Именно то, что хочется услышать перед встречей с тираном в плохом настроении. Может, ещё расскажешь, что у него болят зубы или он поссорился с драконом?

— Извини, — виновато улыбнулся Стюарт. — Но ты должна знать, к чему готовиться. И помни — если что-то пойдёт не так, немедленно уходи. Твоя безопасность важнее любого прогресса.

Визит в библиотеку в этот день прошёл по новому, ещё более мучительному сценарию. Алессандро не просто молчал, как обычно. Он активно пытался меня спровоцировать, словно искал повод для ссоры.

— Смотрю, твой скромный бизнес процветает, — ледяным тоном заметил он, даже не удостоив меня взглядом и не отрываясь от какой-то толстой книги в кожаном переплёте. — Наживаешься на любопытстве праздной толпы? Пользуешься тем, что люди любят новые сплетни и развлечения?

— Я даю людям качественный продукт за честную цену, ваше величество, — как можно спокойнее парировала я, ставя на полированную поверхность стола корзинку со свежим яблочным пирогом, который ещё хранил тепло печи. — В отличие от некоторых, кто торгует красивыми, но абсолютно пустыми иллюзиями.

Он захлопнул книгу с таким оглушительным грохотом, что я невольно вздрогнула, а пыль поднялась облачком в воздух.

— Не смей дерзить мне, пекарша, — процедил он сквозь зубы, наконец поворачиваясь ко мне. — Твоё положение всё ещё слишком шаткое, чтобы позволять себе подобную наглость. Я могу запретить тебе появляться в замке одним движением руки.

Но я видела, что за этой показной яростью скрывается что-то другое. Усталость. Смятение. Борьба.

Он медленно подошёл к столу и посмотрел на пирог с подозрением, как на потенциально опасный предмет.

— Что это сегодня? — спросил он, и в его голосе слышались нотки почти детского любопытства. — Очередное ведьминское варево? Новый способ одурманить мой разум?

— Пирог с яблоками и корицей, — процедила я, стараясь сохранять внешнее спокойствие. — Самый обычный пирог. Правда, говорят, корица улучшает кровообращение. В том числе и в мозгу. Помогает ясно мыслить и избавляться от наваждений.

Он усмехнулся — коротко, без тепла, — но я видела, как напряглись желваки на его скулах, как сжались кулаки. Намёк был понят.

Он взял кусок пирога и начал есть. Медленно, осторожно, словно пробовал яд или лекарство, не зная, что подействует сильнее. И я снова видела эту мучительную внутреннюю борьбу. Видела, как его душа, его истинное "я" тянется к теплу и правде, которую я запекла в тесто вместе с яблоками, и как проклятие, словно ледяная броня, не даёт этому теплу пробиться к сердцу.

— Ты... — он неожиданно замолчал на полуслове, а потом хрипло, с трудом выдавил: — Тебе тяжело?

Его взгляд впервые за долгое время сфокусировался на моём заметно округлившемся животе, и в золотых глазах мелькнуло что-то... человеческое. Беспокойство?

— Не тяжелее, чем таскать на себе груз чужих грехов и искусственной амнезии, ваше величество, — не удержалась я от колкости.

— Я просил тебя не язвить со мной, Мэри, — устало сказал он, и впервые за много дней в его голосе не было холода. — Я просто хочу знать... он... он толкается? Двигается?

Глава 11

Глава 11

И мир сузился до размеров моей маленькой, чудом обретённой пекарни. Ночь перестала быть просто временем суток — она превратилась во врага, в тёмную, вязкую субстанцию ожидания, наполненную шорохами, тенями и первобытным страхом. Каждый скрип старых половиц отзывался в моём сердце ледяным уколом. Каждый порыв ветра, завывающий в печной трубе, казался зловещим шёпотом смерти, подкрадывающейся на мягких лапах.

Время тянулось, как холодная патока. Минута за минутой. Час за часом. Два часа. Три. Мы превратили наш уютный дом в осаждённую крепость. Стюарт и Роб, прежде чем уйти по своим делам — не хотелось светиться связями в случае обыска, — помогли мне забаррикадировать все окна и двери толстыми досками, которые мы срочно отодрали от старого сарая за домом. Получилось грубо, топорно, но, как я надеялась, достаточно надёжно. Теперь наша пекарня напоминала средневековый форт в ожидании штурма.

Лаврентий, мой бессменный генерал и главнокомандующий, проводил последний инструктаж для своей разношёрстной армии. Он взобрался на мешок с мукой, чтобы его было лучше видно всем "бойцам", и с невероятной серьёзностью отдавал последние приказы.

— Так, агенты "КАР", внимание! Слушай мою команду! — вещал он, и его писклявый голос гулким эхом разносился по пустой кухне. — Воробьи-штурмовики, вы — наши глаза в небе и главное звено раннего оповещения! Ваша задача — непрерывно патрулировать воздушное пространство в радиусе ста метров от нашей базы. При малейшем приближении подозрительных теней со стороны замка — немедленно условный сигнал!

— Какой именно условный сигнал? — спросила я, методично расставляя у стен полные ведра с водой. Мои руки двигались на автомате, а в голове монотонно стучал только один вопрос: "Когда? Когда они придут?"

— Троекратное "чирик-чирик-чирик" с явными нотками паники в голосе! — невозмутимо ответил ёж. — Звучит достаточно тревожно и легко распознаётся даже в стрессовой ситуации. Мышиный отряд особого назначения, ваша задача — патрулировать подпол и все щели на уровне земли! При малейшем запахе чужой, враждебной магии или подозрительной активности — докладывать мне лично! Агент Суслик, позывной "Граф" — на тебе стратегически важная задача: подкоп для экстренной эвакуации! Копай строго в сторону леса, чтобы выход был замаскирован кустами. Глубина залегания — не менее полуметра, ширина — достаточная для прохода беременной женщины!

Я смотрела на этот военный совет и думала: "Год назад моей главной проблемой было то, что бисквит не поднимался или крем получался слишком сладким. А сегодня я сижу с кочергой наперевес в компании ёжа-стратега и дерева-хранителя, в ожидании нападения профессиональной ведьмы. Надо же, какой карьерный рост!"

Но сидеть просто так, сложа руки, я не могла. Мои руки сами тянулись к привычной работе — единственному, что успокаивало нервы. Я достала большую дежу с заранее приготовленным тестом. Не для продажи — кому сейчас нужна выпечка? Просто так. Чтобы занять дрожащие руки, чтобы унять панику, которая подкрадывалась волнами.

Я начала месить тесто медленными, ритмичными движениями. Эти привычные, отработанные до автоматизма движения действовали на меня, как медитация. Я вкладывала в липкую, податливую массу свой страх за будущее, свою ярость на врагов, свою отчаянную молитву о спасении. Я представляла, как тесто впитывает мою панику, оставляя в душе только холодную, звенящую решимость. Если мне суждено умереть сегодня — я умру с достоинством, сражаясь.

Вдруг за забаррикадированным окном раздался резкий, настораживающий шорох. Что-то крупное шевельнулось в кустах.

— Они! — взвизгнул Лаврентий, метеором скатываясь с мешка и проваливаясь в муку по уши. — Враг у ворот!

Я схватила тяжёлую железную кочергу, сердце ухнуло в пятки и, кажется, там и осталось, отбивая дробь ужаса. Груня за окном напряглась всеми ветвями, превратившись из мирного дерева в грозного стража с когтистыми лапами.

Я затаила дыхание, прислушиваясь к каждому звуку...

Из-за угла дома неспешно вышла... тощая бродячая кошка с рваным ухом. Она важно села на задние лапы, со всей кошачьей тщательностью почесала за ухом, посмотрела на наши баррикады с нескрываемым презрением, мяукнула что-то явно оскорбительное на своём кошачьем языке и потрусила дальше по своим ночным делам.

— Отбой! — с облегчением выдохнул Лаврентий, выбираясь из муки и отряхиваясь. — Ложная тревога. Разведка доложила — объект "Кошка" проследовал транзитом. Кажется, она ещё и назвала нас параноиками.

Я нервно, истерично рассмеялась. Напряжение было таким плотным, что его можно было резать ножом. Оно висело в воздухе, как статическое электричество перед грозой, заставляя кожу покрываться мурашками.

— Может, они передумали? — с надеждой предположил Лаврентий. — Может, решили, что мы не стоим хлопот?

— Нет, — мрачно покачала головой Груня. — Зло не отступает. Оно только выжидает подходящий момент. Готовьтесь, дети мои. Буря приближается.

И она оказалась права.

А потом, когда часы на городской башне пробили два удара — самое глухое, самое мёртвое время ночи, — раздался он. Настоящий сигнал тревоги. Не привычный писк, а отчаянный, полный животного ужаса вопль воробья с крыши.

— Чирик-чирик-чирик! — истошно кричала пернатая стража. — Враг у ворот! Юго-западная стена!

— Боевая тревога! — взвизгнул Лаврентий, вскакивая на задние лапки. — Это не учения!

Я бросилась к забаррикадированному окну, пытаясь разглядеть что-то в узкую щель между досками. В чёрной густоте ночи я с трудом различила две тёмные фигуры, крадущиеся вдоль стены. Одна — высокая и тонкая, двигалась с грацией хищника. Другая — сгорбленная, опирающаяся на посох, но от неё исходила аура такого зла, что даже на расстоянии я почувствовала, как волосы встают дыбом.

Дафна. И кто-то ещё — видимо, нанятый ею головорез или помощник.

Я видела, как старая ведьма что-то яростно шепчет, размахивая руками в сложных, ритуальных жестах. Видела, как она достала из складок чёрного плаща небольшую склянку с какой-то жидкостью и плеснула содержимое на деревянную стену нашего дома. Жидкость была густой, тёмной, и даже в лунном свете я различила её неестественный, болотный оттенок.