Бесит в тебе

1. Ваня

— Что ж, уважаемый, должен признать, это никуда не годится, — откинувшись в рабочем кресле, Пал Палыч, декан нашего факультета, сверлит меня бесцветными глазами из-под седых кустистых бровей, — Сейчас же есть ИИ ваше нечистивое, в конце-то концов, спросили бы хоть у него, — выбивает раздраженно дробь желтыми ногтями по письменному столу, — Но вам же настолько лень, да, молодой человек?! — и чуть не плюет мне в лицо от возмущения, — Что вы мне тащите статью из Википедии!

Тут он демонстративно хватает мою курсовую и трясет ею в воздухе. Чтобы не закатить глаза, зачарованно смотрю на пучок волосков, торчащих из его левого уха.

Вот привязался, а...
Сложно ему что ли трояк поставить? Задрал со своей социологией. Да кому она нужна?!
Вообще каким нормам социума может научить дед, не знающий, что лучше избавляться от ушной растительности?

Но это я так...Тихо наезжаю на Бессонова про себя, чтобы не чувствовать себя полным идиотом.

На самом деле Пал Палыч бесспорно мозг, совесть и гордость нашего университета. Правда очень старая, заросшая, дребезжащая как наждачкой по стеклу гордость...

— Я прекрасно понимаю, что на дальнейшее развитие в стенах нашего учебного заведения вы не рассчитываете, — переплетает узловатые пальцы Пал Палыч, сканируя меня сквозь линзы съехавших с переносицы очков.

— Не рассчитываю, — активно киваю я.

— Как и, возможно, на работу по специальности...— щурится, — Вы же, Чижов, у нас кто? Спортсмен? — снисходительно.

— Никакой работы по специальности, — жарко заверяю Бессонова, собираясь добавить, что готов поклясться в этом на чем угодно. Хоть на крови, хоть на его диссертации.

Вот только его "спортсмен" меня, признаться, больно царапает.

Потому что уже нет. Уже не спортсмен.

Я ведь очень хотел, реально делал все, чтобы построить спортивную карьеру.

И прошлой весной мне это практически удалось. Мне предложили место во втором составе профессионального баскетбольного клуба. Я тогда подал заявление на перевод на заочку несмотря на возмущенный вой моей интеллигентно- гуманитарной семейки и собирался забыть про всю эту социологию и менеджмент как страшный сон, но...

Но сложный перелом лодыжки в июле разом поставил крест на всех моих планах. Я не хромаю и до сих пор вполне прилично бегаю, даже спокойно тяну игру в студенческой баскетбольной команде. Но профессионалом мне уже никогда не стать.

И теперь хрен знает кто я вообще такой...Но уж точно не социолог!

На очное вернулся под давлением родителей, чтобы получить "приличный" диплом. Остался то последний год. Точнее уже всего -ничего. ГОСы и диплом.

Но мне лень... Так лень!

И хочется высказать это прямо в морщинистое, покрытое старческими пятнами лицо профессора, но я понимаю, что выбешу его своим чистосердечным только еще больше. Ведь он настоящий фанатик социального менеджмента.

Поэтому я благоразумно молчу, что обычно мне не свойственно, и продолжаю меланхолично рассматривать пучки растительности на голове Пал Палыча, разбросанные в самых неожиданных местах.

— Но это же позор! — кряхтя, продолжает сокрушаться Бессонов, — Вы хотите, чтобы я под вот этим поставил свою подпись? Под вот этим?! — с таким нажимом тычет пальцем в титульный лист, что рискует сломать фалангу, — Нет, Иван... Как вас по батюшке?

— ... Васильевич, — убито подсказываю я.

— Васильевич, голубчик мой дорогой. Это я не принимаю. Этим, извините, разве что подтереться... И то... Не каждый седалищный нерв выдержит. Сей опус — явное обесценивание престижности образования в нашем университете. Преступлением будет, если я ваши писульки приму.

— Пал Палыч, простите, я все перепишу, дайте мне неделю, — бормочу, строя виноватую рожу.

— Ну какой я вам Пал Палыч, Чижов, — страдальчески кривится Бессонов, поправляя сползшие очки, — Совсем уже...Да и что вы мне за неделю напишите, если до этого за полгода не написали. Нет, все, идите, "неуд", — устало отмахивается от меня как от надоедливой мухи.

— Павел Павлович, а ГОСы? Меня же не допустят. Мне не "неуд", мне “уд” нужен!

Профессор как-то странно сверкает на меня бесцветными глазами и сдавленно хмыкает в кулак.

— Ваше невежество, Иван мой любезный Васильевич, настолько глубоко, что даже очаровательно. Вы бы хоть значение слова "уд" в словаре посмотрели, я не знаю..."Уд" ему нужен... "Уд" вы мне только что сами свой принесли, хотя я просил курсовую. Забирайте! — и швыряет мне подшитые листы через стол.

Ловлю, хмурясь. Что он несет? Какой еще “уд”? Совсем из ума выжил старик...

— Как мне сдать, Павел Павлович? — поднимаю на профессора показательно готовый на все взгляд, — Мне очень надо.

Стучит по столу крючковатыми пальцами, поджимая губы. Пошлет сейчас, по лицу вижу.

— Павел Павлович, очень прошу... — канючу, внутренне теряя терпение.

Да что мне сделать? Сплясать? Денег дать? Старый хрыч.

Но профессор молчит, сводя пушистые белые брови к переносице.

— Очень он просит, — цедит язвительно после паузы. замолкает снова. Причмокивает губами. И наконец в блеклых старческих глазах загорается какая-то мысль, — Чижов, а вы с таблицами данных работать умеете? Ну и эксель там?

— Пф, конечно, кто сейчас не умеет, — хмыкаю.

— Ой, как хорошо. Тогда так с вами договоримся, молодой человек. Пойдете работать на кафедру. На полгода, как раз до сдачи диплома. И даже с окладом! Правда ставка пол минимального оклада, но тут уж не обессудьте, мы здесь за идею, а не за злато, да?

— Э-э, что?! — у меня отваливается челюсть.

Что он несет?!

— Лизавете помощь нужна в обработке данных соцопросов, она не справляется, — как ни в чем не бывало продолжает Бессонов, — Так что вместе с ней потрудитесь, принесете пользу обществу.

— Какой еще Лизавете? — хренею я.

— Шуйской, вы разве не одногруппники? — хмурится Пал Палыч.

Сглотнув, киваю. А, эту убогую знаю, да.

ВИЗУАЛ

Мои дорогие!

Рада приветствовать Вас в своей новой истории.

Знаю, что обещала взрослых героев, но..."расскажи Богу о своих планах", да?

Так вышло, что эта парочка с отрывом вырвалась вперед. И во многом благодаря моей дорогой Виктории Анкай, которая буквально сосватала оболтусу Ванечке, который знаком Вам по "Слишком близко к тебе" и "Тянет к тебе", свою прекрасную юную героиню из ее цикла "Община".

Кто хочет узнать, в каких условиях росла Лизавета Лукинична, и получше понять ее, очень советую заглянуть к Вике Анкай в ее "Общину"!

https://litnet.com/shrt/ztfP

Больше картинок, новостей и спойлеров в моем ТГ, заходите!

Так представляю героев я! Никому не навязываю.

Вы можете видеть их такими, какие они на обложке или вообще любыми! Ведь книги тем и прекрасны, что будят наше воображение.

В общем, присаживайтесь, запасайтесь попкорном и можно еще чем-нибудь покрепче, потому что ребята просто сода и уксус. Будут пениться и шипеть!)))

2. Ваня

— Что ж, раз решение принято, — голосом, полным энтузиазма, вещает профессор, — предлагаю не откладывать дело в долгий ящик и сейчас же пройти со мной в лаборантскую.

— Зачем в лаборантскую? — настороженно интересуюсь я, наблюдая, как Пал Палыч, по-стариковски крякнув, тяжело встает с кресла.

— Как зачем, Чижов? Обозревать фронт работ. Пойдемте-пойдемте... — поторапливает.

— Но у меня треня через полчаса, некогда мне обозревать...— страдальчески отнекиваюсь.

— Что у вас, простите?! Что за издевательство над великим и могучим? Не знаю такого слова! И вообще... любезный мой. Я бы на вашем месте сильно подумал, прежде чем сейчас мне возражать, — сверкает профессор колючим взглядом из-под толстых линз очков.

Э-э-э, не тупой. Понял. Ладно. Не возражать.

Покорно плетусь за Пал Палычем по узкому коридору деканата. Подмигиваю Аньке, секретарю, сворачивая вслед за Бессоновым в темный аппендикс, куда за все прошедшие годы учебы я еще ни разу не заходил.

Табличка рядом с дверью отлично объясняет почему. "Кафедра социальной статистики и демографии". Ух, как интересно! Аж зубы сводит.

Проходим внутрь. Здесь пахнет ветхостью и пылью даже несмотря на новенький ремонт в унылых бежевых тонах. Мимо проходит какой-то сутулый прыщ с жидким хвостом почти до пояса и в точно таких уже толстых как у Пал Палыча очках. Не знаю, как у нас в стране сейчас с демографией, но здесь ее определенно способны только задокументировать.

— Здравствуйте, Павел Павлович, — сутулый на ходу умудряется склониться в три погибли, приветствуя профессора. Наверно это плюсы запущенного сколиоза.

— Здравствуй, Елисей.

Мля... Ещё и Елисей! Расплываюсь в ехидной лыбе, смотря в упор на парня и пользуясь тем, что стою у Пал Палыча за спиной. Елисей, оценив мое физическое превосходство да просто во всем(!), нервно сглатывает и устремляет преданный взгляд только на профессора.

—... Лиза на месте? Не знаете? — интересуется у него Бессонов.

— Да, в лаборантской. Я вот только ей отчеты принес и как раз уточнить хотел...

— Потом- потом, спасибо, — нетерпеливо отшивает его Палыч и дальше двигается вглубь коридора.

Подмигнув хвостатому Елисею, следую за ним. Перед тем, как зайти вместе с профессором в лаборантскую, кидаю нетерпеливый взгляд на наручные часы.

Боря, наш тренер, меня на британский флаг порвет, если опоздаю. У нас четвертьфинал через два дня.

Но сбежать от Бессонова не вариант. Окрысится сразу, и плакали мой допуск к ГОСам и курсовая. А вот покивать, дождаться, когда Палыч свалит, и потом уже спокойно смыться от Шуйской — как раз реально. В конце концов, зачем ей моё нечестивое общество? Еще Боженька сверху увидит и придется перед сном на горохе на полчаса больше стоять, угораю про себя, заходя в кабинет.

Внутри ориентируюсь не сразу — так тут все заставлено. Вроде бы большое помещение, в три окна, а по ощущениям даже дышать нечем. Стеллажи, забитые книгами, папками и журналами, ящики железные какие-то прямо в проходе, столы, заваленные документами, оргтехника всех поколений, начиная с девяностых. И даже просиженный плюшевый диван.

Шуйскую, как обычно облаченную в фирменный мышиный, в этом бардаке сразу и не разглядеть. Затихарилась за столом у дальнего окна. И я ее в упор не вижу, пока профессор не подходит к девчонке вплотную.

— Ой, Павел Павлович, как хорошо, что вы зашли! Комаров как раз для вас отчеты оставил и...— начинает звонко тараторить моя одногруппница, устремляя на Бессонова преданный взгляд новорожденного олененка.

У нее вообще всегда мина такая...Чересчур благостная. Или блаженная. Или как там... Не от мира сего, короче, она.

Еще вечная коса эта, свитера бесформенные, юбки в пол. И бледное, лишенное макияжа лицо, на котором большие зеленые глаза кажутся пугающе яркими по сравнению со всей остальной невыразительной внешностью.

Да, эти ее глаза... По их выражению сразу понятно, что Шуйская — улетевшая. Впрочем чего ожидать от девчонки, выросшей в какой-то секте в тайге или откуда там она. Я, честно сказать, и не знаю.

Мы не общаемся. Точнее, именно Шуйская не общается практически ни с кем из группы. То ли боится грешницей стать, то ли считает себя выше других, но скрывает. Кто ее разберет?

Да мне и плевать. Списывать дает, если попросишь, и ладно.

— Нет-нет, все отчеты потом! — перебивает Шуйскую профессор, расплываясь в довольной улыбке, — Лизонька, у меня для вас отличная новость. Я вам помощника привёл, — показывает на меня широким жестом. А затем манит пальцем, словно я какой-то щенок, — Чижов, подите-ка сюда!

3. Ваня

— Приве-е-ет, — тяну я, плюхаясь на стул, приставленный сбоку к Лизкиному столу.

Подмигиваю замершей Шуйской, криво улыбнувшись.

Ну, она все-таки девчонка... Где-то там, под своими серыми тряпками.

А внимание, оно и монашке приятно.

Вот только эффект произвожу совершенно противоположный ожидаемому. Вместо стыдливого кокетливого румянца Лиза бледнеет и медленно хлопает своими огромными зелёными глазами.

— Э-эм...— прикусывает нижнюю губу, переводя несчастный взгляд на профессора, — Павел Павлович, а может не надо? — с мольбой, — Я отлично справляюсь, правда!

— Лизавета, вы же только вчера говорили, что Веселова нагрузила вас таблицами? — раздраженно хмурится Бессонов, поправляя вечно сползающие с переносицы очки, — Комаров вот сегодня добавился с отчетами. А мне завтра из института данные придут, уже скоро публикация. А тут еще две защиты на носу. Нет, и слышать ничего желаю, — рубит ладонью в воздухе, — Принимайте помощника. Вот как раз Веселову ему отдадите. Чижов, вы же данные систематизировать умеете? — смотрит на меня с заметным скепсисом.

— Ну-у-у, в теории, — ерошу затылок я, не совсем понимая, о чем Пал Палыч вообще говорит.

— Вот и отлично. Вот и проверим вашу теорию на практике, — удовлетворенно кивает профессор и бросает беглый взгляд на наручные часы, — Все, Лизонька, я побежал. Распоряжайтесь.

И через пару секунд за ним хлопает тяжелая дверь.

Лаборантская мгновенно звенит душной напряженной тишиной.

Снова нахально улыбаясь, смотрю на Шуйскую, постукивая пальцами по столу и с каждым мгновением чувствуя себя все большим идиотом, потому что монашка, вперив в меня свои зеленые глазищи, скорбно молчит.

Вид застывший, словно от одного моего присутствия у нее в голове все мысли заморозились. Может ей вообще в одном помещении наедине с парнями находиться нельзя? И она сейчас вымаливает себе прощение?!

Пф-ф-ф... Ну так я с удовольствием ей помогу!

— Слушай, раз я не нужен, я тогда пойду? — выгибаю бровь.

И, не теряя времени, приподнимаюсь со стула.

— Стоять! — внезапно твердо рявкает это невзрачное недоразумение.

От неожиданности резко сажусь обратно. Чего?!

— Раз Павел Павлович распорядился, я тебе все покажу, — невозмутимо говорит Шуйская, обводя задумчивым взглядом кабинет и игнорируя мое офигевшее лицо, — Так, тебе компьютер нужен. Давай, за этот...

Встает со своего места, одергивая уродскую шерстяную юбку до середины икры, и, обогнув меня, подходит к соседнему столу. Возится там с оргтехникой.

— Здесь обычно аспиранты сидят, когда приходят. Пока будет твой. Пароль вот, — деловито тараторя, тыкает пальчиком в бумажку, зажатую под клавиатурой.

— Ну же, Чижов, садись! Не до ночи ж с тобой возиться, — нетерпеливо манит пальцами.
Как ребенка неразумного. И взгляд соответствующий — устало-раздраженный и снисходительный.

Та-а-ак...

Так не пойдет!

— Слышь, Шуйская, я только "за" с тобой и до ночи, но у меня тренировка, — встаю со стула и сую руки в карманы джинсов, всем своим видом показывая, что никуда садиться я не собираюсь, а прямо сейчас свалю.

— Тренировка? А Павел Павлович знает? — выгибает девчонка бровь, — Ты ему говорил?

— Говорил, но... Кхм... Короче, ты ж сама сказала, что я на хрен тебе не сдался, — начинаю выходить из себя я.

— Не выражайся, бесов призываешь! — возмущенно шипит.

Да бля...!

— Я ща тебя так обматерю, если не отстанешь, что тут главный филиал ада откроется, — рычу на нее.

— Матери, мне ж лучше. Нужен ты мне тут больно, — складывает Лизка руки на груди, — Вот только я Пал Палычу все скажу. Подставляться ради тебя не собираюсь.

А ты смотри какая, а?! Внезапно!

Вообще мы общих дел и не имели никогда, а перед преподами эта мышь с косой до пояса тише воды-ниже травы. Так что сейчас я испытываю приличный такой шок от расхождения моих представлений о ней и действительности...
У меня даже дар речи пропадает на пару секунд.

Хотя... Ну вот все подлизы к преподам такие. Заносчивые и лебезящие в зависимости от их потребностей и ситуации.

С трудом сдерживаюсь, чтобы брезгливо не скривиться. Понятно, Шуйская, откуда у тебя вырисовывается красный диплом...

— А что? Заповеди, что стучать нехорошо, нет? — лишь ехидничаю вслух.

— Нет, но там было про "ложное свидетельство", — щурит она зеленые глаза невинного олененка.

Тяжело, длинно выдыхаю. Этот цыпленок в сером мешке передо мной, преграждающий путь к выходу, оказался неожиданно очень боевой.

— Слушай, Лиза, мне реально очень надо, — решаю зайти с другого входа и достучаться до ее жалостливости. В конце концов разве это не ее задача — помогать ближнему? — Давай, я завтра приду, когда скажешь, и сделаю все, что скажешь. А сейчас у меня тренировка. И она важная, потому что послезавтра игра! — не выдерживаю и повышаю тон.

— Я знаю, что игра, — вдруг тише говорит Шуйская, рассеянно теребя уголок папки на столе.

И взгляд, направленный в упор на меня, чистый и резкий. Как выстрел.

— Знаешь?

— Да, я на ваши игры хожу, — внезапно краснеет.

У меня удивлённо подлетают брови.

— Ни разу тебя там не видел.

— О, Чижов, это не удивительно! — закатывает Шуйская глаза.

— В плане?

— В плане где я, а где мини юбка или вырез до пупа... В общем все то, на что ты в пространстве ориентируешься, — фыркает.

И зеленые глаза задорно вспыхивают, окрашивая ее бледное лицо совершенно незнакомыми красками.

Мне вдруг приходит в голову, что Шуйская могла бы быть симпатичной. Нет, там слишком много "но" естественно, через которые продираться как через чащу, из которой она явилась, но... Но...

Но в любом случае с реальностью это не имеет ничего общего.

— Э, ты меня не знаешь, чтобы так судить, — замечаю вслух, делая вид, что меня ее замечание про мини юбки и вырезы задело.

Хотя на самом деле я с ним полностью согласен. На все сто.

— Я знаю тебя, Чижов, — снисходительно улыбается на это Лиза, опираясь рукой на стол, — Я тебя знаю уже шестой год...

4. Лиза

— Да, Домна Маркеловна, яйца взяла, печень взяла...Капусту? Взяла капусту...— взгляд мой путешествует по продуктам, только что выложенным на ленту, — Дрожжи? Вы не говорили про дрожжи... Ах, ну сейчас! — сбрасываю вызов, — Я сейчас, быстро, — обращаюсь к тетеньке, стоящей за мной в очереди, и бегу в нужный отдел.

Через минуту, запыхавшаяся, возвращаюсь к кассе. Продавщица успела уже почти все пробить, и тетенька, перед которой я стою в очереди, смотрит на меня хмуро. Улыбнувшись ей, чтобы сбавить градус недовольства, торопливо сортирую продукты по двум большим полотняным мешкам.

Божечки, как я это все потащу!

Хоть коромысло с собой бери в магазин, честное слово. Я бы доставку заказывала, но Домна Маркеловна, хозяйка квартиры, в которой я занимаю комнату вместе с Тоней, моей двоюродной сестрой, боится курьеров.

Она вообще всего нового боится и не одобряет. Говорит, бесовское. Звонила то мне сейчас с домашнего. Но что уж поделаешь — человеку пошел девяносто третий год.

Так то баба Дома хорошая, хоть и ворчливая. Но ворчит тихо — бубнит себе постоянно под нос, половину и не разберешь.

Зато, когда настроение у нее благостное, как напечет она блинов ажурных, как достанет крыжовниковое варенье и мед от моего тятеньки, сядет на кухне, скатерть вышитую постелит и про жизнь свою длинную рассказывает. А она интересная у нее была, жизнь. Мы с Тонькой заслушиваемся.

Расплатившись, подхватываю два забитых провизией мешка и тащу к нашему дому. Благо тут недалеко, всего четыре дома пройти.

Живем мы на самой окраине, в тихом районе пятиэтажек, после которых только трасса да пустырь. Здесь принято это Замкадьем называть. До университета мне далековато и, если бы пустил меня тятенька в общежитие, было бы конечно проще добираться каждый день.

Но я ни в коем случае не жалуюсь. Чудо, что вообще разрешил поступить и уехать!

Он так не хотел!

Если бы не Снежана, моя мачеха, да Тонечка, которая уже как шесть лет учится здесь на ветеринара и живет под строгим надзором бабы Домы, и разговоров бы подобных в нашем доме не было!

Слишком уж тятя боится, что поглотит, развратит меня город. Что я в один прекрасный день просто забуду дорогу к отчему дому. И предам все то, чему учили. От Господа нашего отвернусь.

Признаться, я и сама этого боюсь иногда. Нравится мне город. Нравится! Он как мир. Огромный такой, разный.

Нравится, что людей много вокруг, что жизнь пульсирует и гудит, что парки красивые, набережные широкие, что в театры и на выставки можно хоть каждый день ходить!

Тем более, что мне часто от профкома и от воскресной школы, где я с приходскими детишками по выходным занимаюсь, все достается с большой скидкой или вообще бесплатно.

Нравится, что я могу тут быть, устоям не изменяя. Здесь вообще любой можно быть — всем все равно. Хочешь Богу поклоняйся, хочешь бесу. И людей так много, что легко найти тех, кто тебе по душе.

Место своё найти в безграничном мире, не сидя в общине нашей как в клетке. Тятеньке я такого, про клетку, конечно никогда не скажу. Я по секрету только Снежане, матушке моей второй, признавалась.

Она потому и выбила мне разрешение учиться. И я прилежно учусь, чтобы у отца не было повода противиться. Вот в аспирантуру собираюсь, а там может и совсем на кафедру возьмут...

Пугает только, что тятя все чаще вопрос о семье поднимает, о детях. В прошлый раз как дома была, так чуть за Кольку Белякова силком не сосватал меня. Еле отвертелась.

Не хочу за него! Сама найти хочу...

Здесь приход большой, много парней хороших, может и встречу сама по душе кого, пока время есть. И останусь тут. Как когда-то Домна Маркеловна, которая родом тоже из нашей общины.

Сумки тяжелые, ручки ладони режут. Свернув во двор и почти дойдя уже до своего дома, ставлю их на лавку, чтобы передохнуть.

Длинно выдыхаю, расправляя онемевшую спину. Взгляд рассеянно скользит по длинному, узкому двору. И замирает на знакомой спортивной машине, приветливо мигающей фарами.

Нервный жар, вспыхнув, обжигает щеки, пока наблюдаю, как Марк Линчук, один парень из моего университета, вылезает из машины и, небрежно щелкнув сигнализацией, идет ко мне.

Высокий, плечистый, в шмотках, о цене которых я даже страшусь задумываться, вызывающе красивый. Гад!

Мне плакать от бессилия хочется, глядя на него. Привязался как банный лист с начала года. И так сладко поет. Так сладко... Что я хоть и понимаю, что не может у меня быть с таким парнем общего ничего, но сердечко то... Оно ведь не железное...Испытание искушением мое!

— Привет, царевна, — подмигивает мне Марк, останавливаясь в каком-то несчастном метре и окутывая облаком своей туалетной воды.

Меня в шутку многие царевной зовут, потому что Шуйская. Но у него не в шутку выходит, а с двойным дном как-то. Смущает меня.

— Не приезжай ты сюда, я же просила, — хмурюсь, поглядывая на окна нашей квартиры.

Домна Маркеловна заметит, тятеньке скажет, и будет мне нагоняй!

Но Марку мои проблемы нипочем. Игнорирует, криво улыбнувшись.

— Помочь? — вместо этого кивает на сумки.

— В подъезд не пущу, — упрямо поджимаю губы.

— Сегодня может и не пустишь… — хмыкает нагло Линчук и легко подхватывает мои баулы своими длинными ручищами баскетболиста.

5. Лиза

Марк несет мои огромные баулы с таким видом, будто их тяжесть мне приснилась, а я семеню рядом, пряча подбородок в широкий вязаный шарф.

Зачем Линчук опять приехал, уже и не спрашиваю. Он часто так... Караулит вечерами у подъезда, выучив мое расписание.

И вроде бы и смысла в этом нет никакого, ведь я не болтаю долго с ним, и тем более не сажусь в машину. А о приглашении домой, на которое Марк изначально рассчитывал, даже всерьез и говорить смешно. Домна Маркеловна либо Линчука сразу в церковь потащит венчаться со мной, либо меня на первом же поезде отправит к отцу.

Так что бессмысленно это все. Глупо... А все равно цепляет.

И ничего я с этим поделать не могу. С тем, что Марк мне нравится, и что подкупает его настойчивость.

Четыре месяца он уже так.

И на игры свои по баскетболу заставил меня ходить, угрожая, что если не буду, то начнет звонить в домофон и напрашиваться в гости, доводя бабу Дому до инфаркта. И на кафедру мне конфеты носит, и на свидания зовет каждый день почти.

Но я не хожу. Пару раз только кофе с ним в булочной у универа пили, и мне было так неловко. Не знаю я как на него реагировать и что говорить. Особенно, когда комплиментами меня осыпает и намекает на... всякое.

Марк из очень богатой семьи, учится на год младше. Вся компания у него таких же мажоров, детей хозяев жизни. В нашем престижном универе вообще большинство таких. И все они будто не замечают тех, кто гораздо беднее. Вот и Марк раньше в упор не замечал меня.

А тут вдруг стал хвостом ходить. И мне и приятно, что уж, и помечтать так сладко иногда, что мы с ним по парку вдвоем, за руку, но...

Пустое это все, нет у нас будущего. Марку девочку надо, которая все ему позволит и без венчания. Это не я.

Вот только грубо, раз навсегда, прогнать его сил найти в себе не могу.

— Как у тебя день прошел, царевна? — спрашивает Линчук, пока неторопливо приближаемся к моему подъезду.

— Хорошо, а у тебя? — стреляю в него глазами поверх шарфа.

— Было бы лучше, если бы со мной хотя бы в тачке посидела сейчас, — опять гнет свое. Упёртый.

Молчу, пряча улыбку в шарфе, а блеск в глазах за ресницами. Подходим к подъезду. Мнемся.

— Спасибо, что помог, — тяну руки к своим сумкам.

Не отдает.

— Хоть в щеку поцелуй, — запальчиво шепчет.

Краснею.

— Это шантаж, — пытаюсь казаться строгой.

— Ну, Лиза...— Марк делает шаг, оттесняя меня к металлической двери, — Разве я что-то ужасное прошу? Мелочь же... — и таким тоном он умоляет, будто это вопрос жизни и смерти.

Мне даже смешно становится. Но и горячо одновременно, потому что ему может и “мелочь”, а для меня уже запретная грань.

— Бес с тобой, — поддаюсь порыву. Кидаю быстрый взгляд на окна квартиры бабы Домы и, встав на цыпочки, на секунду прижимаюсь губами к мужской холодной щеке.

Отступаю сразу, в шоке от собственной дерзости. Ведь не жених он мне, никто!

Марк расплывается в довольной хмельной улыбке. Уломал. У меня губы горят. Сердце сейчас из груди выпрыгнет. Хватаю у него свои пакеты и, развернувшись к нему спиной, прикладываю таблетку к домофону.

— Лиза, до завтра, — летит мне вслед, когда шмыгаю в подъезд.

— Пока!

На адреналине залетаю на второй этаж, не чувствуя веса сумок. У двери торможу, опускаю на бетонный пол баулы и прикладываю холодные ладони к горящим щекам.

Боже, не верю, что сделала это! Тятя бы меня убил...

***

Вчера было тепло и солнечно, и в прогретом воздухе уже влажно пахло весной, а сегодня на улице настоящая метель. Февраль в Москве разный и, бывает, совсем не щадит.

По самый нос кутаюсь в вязаный шарф, пока бегу к универу от автобусной остановки. И почему только я не поехала на метро?! Город утром встал намертво, и я уже на полчаса опаздываю. Колючий снег хлещет по щекам, впиваясь в кожу ледяными иглами, тротуары замело, дутые ботинки мои то и дело застревают в только что образовавшихся сугробах.

— Вух...Здрасьте, дядь Толь! — приспустив шарф, улыбаюсь охраннику, пока прикладываю бейджик к турникету.

— Доброе утро, Лизонька, ну и погодка нынче, да?

— Ага, — соглашаюсь на бегу.

Конечно, никто меня сильно ругать за опоздание не будет — нет у меня сегодня никаких срочных дел с утра на кафедре, а лекции у нас уже и вовсе кончились. Остались только консультации перед ГОСами, а потом диплом, так что по большему счету я могу и не спешить так.

Но мне самой неприятно. Правила есть правила, негоже их нарушать.

Кивнув Ане, секретарше, и коротко обсудив с ней творящийся на улице зимний апокалипсис, залетаю на любимую кафедру и сразу в свою лаборантскую, которая за последние три года работы здесь, стала мне уже практически вторым домом.

Мое продрогшее и одновременно вспотевшее под пуховиком от бега тело тут же обволакивает душным теплом батарей, включенных на полную, а в нос ударяет специфический запах огромного количества долго хранящихся документов.

Ну все, вот и пришла!

Сейчас чай попью, согреюсь и надо отчеты Елисея первым делом обработать, он вчера очень просил.

— Фух, — шумно выдыхаю, разматывая шарф и снимая заснеженную шапку.

— А ты чего так опаздываешь? — внезапно басит кто-то за книжным стеллажом.

От неожиданности ойкаю и подпрыгиваю на месте. Не должно здесь быть никого в это время! Сердечко колотится как у припадочной от испуга. Заглядываю за шкаф.

Чижов... Что?!

Ах, да, а я и забыла про него!

Вот еще напасть на мою голову...Пал Палыч удружил!

Не представляю, что с Чижовым делать и зачем он нужен вообще? Он же... Как бы так помягче... Бестолочь. Еще и не скрывает.

Молча окинув мрачным взглядом Ивана, развалившегося на хлипком компьютерном стуле так, что, того и гляди, спинка под весом этого детины отлетит, поджимаю недовольно губы и возвращаюсь к двери, чтобы продолжить раздеваться. Движения мгновенно становятся скованными и неуклюжими. Чужое присутствие давит.

Слышу, как за стеллажом скрипит компьютерный стул, а затем раздаются тяжелые шаги. Сердце почему-то так и стучит, не желая успокаиваться. Расстегиваю пуховик, достаю из шкафа вешалку...

6. Лиза

Я замираю, вытягиваясь струной, смотря как Марк расплывается в очаровательной улыбке.

— Привет, царев... — и тут он замечает Ивана. Светлые брови Линчука резко взмывают вверх, а милая улыбка, застыв, начинает больше напоминать незадачливый оскал, —...на… Кхм...

— Линь, здоров, ты что тут забыл? — удивлённо восклицает Чижов, поднимаясь с места и протягивая Марку руку.

Тот с заминкой жмет.

Пристально смотрят друг другу в глаза. И вроде бы и улыбаются, а взгляды напряженные. Только у Чижова вид болезненно любопытный, а вот Марк бледнеет на глазах. И от того, как ему очевидно неловко, мне тоже становится дурно.

Дурно и обидно, что похоже хочет скрыть, что ко мне он пришел. Марк и раньше на людях сторонился меня, но почему-то именно сейчас это по-настоящему задевает.

— Да так...— разорвав рукопожатие, Линчук нервно ерошит коротко стриженный затылок, стрельнув в меня виноватым взглядом, — А ты, Чиж? Я думал, ты вообще не в курсе, где у нас кафедры.

Коротко смеется. Ваня с ним.

— Ну да, но я вчера у Бессонова курсач завалил, и он мне популярно объяснил где, — фыркает.

— М-м-м, припахал значит? — понимающе кивает Линчук.

— Типа того...— рассеянно отзывается Чижов, концентрируясь на розе и коробке конфет в его руках, — Слышь, Линь, а это ты кому притащил? — и многозначительно косится в мою сторону, — Серьезно?! — с насмешкой выгибает бровь.

Марк поджимает губы в тонкую линию. В глазах мелькает что-то злое, а затем он снова беспечно улыбается.

— Ну да... Лиза, это тебе, — и, повернувшись, сует мне в руки розу и конфеты, — Спасибо, — громко, и сразу беззвучно, тайком добавляет, — Я позже зайду.

Снова отворачивается к Ване.

— Давай, Чиж, на тренировке сегодня пересечемся еще, — Марк протягивает Ивану руку.

—Ага, давай, бро, — Ванька жмёт, улыбаясь, а взгляд насмешливо- хитрый.

Неловко размыкают рукопожатие, и Линчук мгновенно исчезает из лаборантской словно его корова языком слизала.

Я стою с этими несчастными конфетами.

И решить не могу обижаться мне или нет. Вроде бы и особо не на что, а осадочек… неприятный.

Еще и Чижов переводит на меня свой горящий угольный взгляд. И вид у него такой, что он слишком много понимает. Уж точно гораздо больше, чем мне хотелось бы.

7. Лиза

Не выдержав, отворачиваюсь от Ивана. В лаборантской вибрирует тягучая тишина. Пытаюсь выглядеть невозмутимо, когда беру пустую вазу с подоконника и иду наполнять ее водой. В углу у нас есть небольшой кухонный уголок с рукомойником, микроволновкой, чайником и журнальным столиком у старого, продавленного дивана. И я занимаю себя тем, что ставлю цветок в воду, а конфеты кладу рядом с коробкой с печеньем на общую полку.

Щелкаю кнопкой чайника, включая. Чижов все это время молчит. Но лучше бы уж говорил!

Потому что его насмешливый взгляд и снисходительная улыбка сообщают мне гораздо больше, чем слова. Развернувшись ко мне в офисном кресле, от откидывается на хлипкую спинку, широко расставив длинные ноги, и так и сверлит глазами - углями в упор.

От этого назойливого внимания мои движения скованные и даются мне с трудом — будто все время приходится преодолевать возросшую в несколько раз гравитацию.

Внутри копится раздражение. Да какое ему дело вообще, что у меня с Марком?! Копится- копится...

И через минуту я, не выдержив, с вызовом встречаю Ванин взгляд.

— Что?! — бросаю резко через плечо, ополаскивая свою чашку.

— Ты же не настолько дурочка, чтобы ему верить? — выгибает насмешливо бровь Чижов.

— Не понимаю, о чем ты вообще, — раздраженно поджимаю губы.

— Что? Все-таки настолько?! — весело смеется Ваня, — Ахах, Шуйская, не тупи!

— А тебя это вообще касается? — я только еще больше завожусь. Так, что даже руки начинают подрагивать.

Что, я до того ужасна, что парню понравиться не могу? На это Чижов намекает, да? Ну может такому придурку как он сам и не могу! Но не все же такие одноклеточные!

— Не касается, но, считай, делаю тебе услугу за курсовую. Да и просто по доброте душевной, — подмигивает.

— Какую еще услугу?

— Даю хороший совет открыть глаза, включить свои праведные мозги и держаться от Линчука подальше, — хмыкает Чижов, — Потому что это как скрестить мышь и спорткар.

— И мышь здесь конечно я, — мой голос невольно обиженно вздрагивает. Щеки щиплет болезненным румянцем.

Нет, я знаю, что не похожа на большинство своих ровесниц, что другая, и обычно это никак мне не мешает, но... Чижов так прямо и пренебрежительно это говорит! И смотрит насмешливо. Будто я в его глазах и не девушка вовсе, а так... пугало огородное.

И это очень обидно слышать от красивого, пусть и пустоголового парня.

Еще и свято уверен, что и для других я такое же ничто!

Кладу чайный пакетик в пустую чашку и гипнотизирую взглядом закипающий чайник, пытаясь унять внутреннюю нервную дрожь.

Меня задело, эмоции захлестывают, а хочется выглядеть спокойной и невозмутимой. Чайник шумит, выключается. Наливаю кипяток и, сглотнув, ровным голосом интересуюсь, не смотря на Ивана.

— Ты серьезно считаешь, что я и понравиться не могу никому?

— Почему же никому? Просто не Марку, — расслабленно отбивает Ваня, — Вот если бы тебе сейчас тот сутулый чувак с хвостом облезлого металлиста конфеты притащил, я бы даже не удивился... Как его... На кафедре крутится...

— Елисей? — догадываюсь, что он об аспиранте Бессонова.

— В точку, Елисей, — щелкает пальцами Чижов, улыбнувшись.

— Очень интересно...— присаживаюсь на диванчик у журнального столика и пододвигаю к себе печенье и конфеты, — А почему не удивился бы? — щурюсь, — Потому что думаешь, что он мне подходит? Подходит, потому что страшный?!

— Ахах, не-е-ет! — веселится Чижов, раскачиваясь на стуле, в то время как у меня внутри кипит уже все.

Была б моя воля — вцепилась бы уже в глаза его горящие наглые, а потом еще и все кудри бы повыдирала! Смирение смирением, а у нас в деревне и за меньшее палками по хребту получали. И уж только потом отмаливали грех с чистой совестью.

А Иван тем временем развивает свою мысль.

— Нет, дело не в "страшная" а...потому что... бл... — и тут он впервые за этот разговор мнется, стараясь подобрать мне определение. Черные сверкающие глаза впиваются в мое лицо гарпунами словно сканируют, — Ну что ты сама не знаешь, Лиз, что фриковатая?!

Что? У меня от шока и обиды отвисает челюсть. Ну спасибо, уж подобрал слово так подобрал!

— Это не плохо, нет, — а Чижов только еще хуже делает, продолжая нести все эти оскорбительные помои, — Просто Линчук и ты.... Он не может тобой заинтересоваться. Это какая-то херня. Может, я не гений социологии, но в реальном социуме понимаю уж точно побольше тебя, Лизка. Он же показушник, помешанный на статусе и деньгах. Для него все, у кого предки не долларовые миллионеры хотя бы, вообще второй сорт. Он со мной то общается только из-за того, что мы играем в одной команде, и я как игрок покруче, чем он. А так бы... Я для него тоже потенциально его дворецкий. А такие как ты и вообще...даже сортировке не подлежат. Ты ведь не просто монашка. Ты — бедная, не статусная монашка из какой-то глухой деревни. Короче на грани фрика или городской сумасшедшей. Все бы над ним ржали, а Линчук бы никогда такого не допустил — он себя слишком любит. Не удивлюсь, если надрачивает на себя в зеркало по утрам... Кхм...Прости... — сбивается Чижов, видя, как я мгновенно ярко вспыхиваю от его последнего замечания. Слегка нахмурившись, продолжает, — Вот он сейчас сделал вид, что типа за помощь в учебе конфеты принес, как только меня спалил. Если бы ты ему реально нравилась, он бы это не скрывал, ведь так?

— Так он может и скрывает, потому что будут издеваться над ним, — не выдерживаю я, прерывая Ванькин монолог. В горле ком уже размером с кулак стоит, говорить выходит сдавленно, с надрывом, — Такие как ты в первую очередь! Что, скажешь, не стал бы его доставать, узнав про меня? Высмеивать?! Ты же это любишь!

— Да, стал бы. Стал бы! А почему нет? — запальчиво повышает голос Ваня, подаваясь в мою сторону, — Но, если бы я оказался на его месте, я бы просто набил любому "шутнику" морду, чтобы в следующий раз хорошенько подумал, что молоть, а по большому счету мне бы было вообще плевать, кто там что говорит.

8. Ваня

В раздевалке шумно, тесно, пахнет носками и резким мужским потом, усиленным разнообразными дезиками, а ведь мы только переодеваемся на тренировку. После нее же здесь будет стоять такой смрад, что без противогаза и не зайти.

Да, у меня пунктик на всякие неудобоваримые ароматы. С детства тошнота подкатывает от любых сладких духов или чьих-то давно немытых подмышек, что, конечно является не самым удачным качеством для парня, половину своей жизни проводящего в спортзале или на тренях, но уж как есть. Каждый раз перебарываю себя.

Привычно занимаю самую дальнюю лавку и расчехляю свою спортивную сумку, чтобы достать форму.

— Чиж, здоров! ... Здоров!...Здорова!...— хлопки по спине и плечам выстреливают пулеметной очередью.

Рядом со мной кидает свою сумку Эмиль, мой друг.

— Здоров, — тянет руку.

Пожимаю. Разорвав рукопожатие, Караев тоже начинает шустро переодеваться.

— Тебя после трени домой подкинуть? — спрашивает Эмиль, стаскивая джинсы.

Это его самый частый задаваемый мне вопрос.

Квартира, доставшаяся мне от лучшей подруги бабушки, так как своих родственников у Клавдии Михайловны не было, а я последние пять лет ее жизни по просьбе бабули таскал ей продукты по звонку, запускал стиралку, помогал платить коммуналку и даже иногда мыл полы, находится в одном районе с домом Эмиля.

Так что, когда моя тачка накрывается медным тазом, а в последнее время это почти каждый месяц, Караев — мое бесплатное такси после тренировок.

— Да не, спасибо, бро, я на колесах сегодня, вчера вечером из сервиса забрал, — качаю головой, надевая майку.

— А-а-а, — тянет Эмиль, — Хорошо, а то у меня планы на вечер, в пробку бы встали — огреб от Малька, — говорит про свою теперь уже невесту.

— Что за планы?

Караев ловит мой взгляд и страдальчески вздыхает, прежде чем податься поближе, чтобы тихо пробурчать.

— Малина тащит меня на балет, — скорбно поджимает губы, поглядывая на остальных пацанов, чтобы не услышали, — На "Золотого петушка"...!

Ржу. Бедолага! Караев зло толкает в меня в бок, чтобы перестал. На нас с интересом поглядывают.

— Ема, сочувствую, чувак. Хотя-я-я... — возвращаю ему тычок под ребра,— Даже спросит боюсь, что ты за это у нее потребовал.

И Эмиль тут же расплывается в похабной улыбке, играя бровями.

— И не спрашивай, все равно не скажу.

— Извращуга, — угораю.

— Отвянь, — посылает, продолжая хитро улыбаться.

— Здорово, пацаны, — подходит к нам Гордей Шолохов. Жмем по очереди его протянутую руку.

Шолох бросает вещи на соседнюю лавку и тоже начинает торопливо переодеваться. Двери раздевалки постоянно громко хлопают, выпуская парней, уже облачившихся в форму, в зал. Слышно, как там надрывается вечно всем недовольный Боря, наш тренер, и от его зычного голоса из последних сил на стенах держится штукатурка.

Очень быстро в раздевалке становится все свободней и уже есть чем дышать. Переодевшись полностью, сижу - жду Эмиля с Гордеем. И взгляд сам собой то и дело притягивается как магнитом к группе парней в другом углу длинного, узкого как кишка помещения раздевалки. Вернее к одному из них — Марку Линчуку.

Заметив, что смотрю на него, Линь криво улыбается, кивает и сразу отворачивается, продолжая что-то говорить остальным. Слов я разобрать не могу с такого расстояния, но отлично слышу взрывы их грубого смеха и вижу масленые ухмылки на лицах.

Может я конечно фантазирую, но по мне с такими поплывшими рожами только баб обсуждать можно. А жесты, которые они иногда показывают друг другу, и вовсе сомнений не оставляют.
И по большому счету что в этом такого? Будто я сам так не делаю. Да и вообще не мое дело, но...

Вдруг...

Цепляет. До того сильно, что уже не могу отпустить.

Потому что перед глазами так и стоит заплаканный, чистый, наивный до неприличия взгляд Шуйской. И тонко звенящая нота протеста в нем, сообщающая, что Лиза ко мне не прислушалась.

Не захотела слушать. Наверно от обиды и из-за упрямства.

А ведь я правда как лучше хотел! Дурочка...!

Ну куда этой блаженной такой как Линчук?! Это даже не смешно.

И жалко ее, монашку.
И вообще я давно такого жгучего чувства вины не испытывал как сегодня, когда ее случайно до слез довел.

А то, что не послала, не стала дуться, а простила почти сразу, так это даже наоборот хуже — я теперь будто только еще больше перед ней виноват.

Получилось, что Лизка нежная и милосердная, а я вот такой вот грубый козел.

Не заслужил я ее улыбок сквозь слезы. Они давят грузом теперь. И черт его знает, каким именно грузом. То ли стыда, то ли ответственности.

Не люблю такое чувствовать. У меня ни перед кем долгов нет — ни материальных, ни по совести. Я отплачу.

— Фьить! — поддаюсь порыву и свищу, смотря в упор на Линчука. И, когда он поворачивается, киваю в сторону душевых, — Слышь, Марк, давай отойдем?

Эмиль с Гордеем удивленно вскидывают брови. Дружки Линчука тоже озадаченно пялятся на меня.

Мы не то, чтобы совсем не общаемся, нет. Но обычно строго по делу, а так у них своя тусовка, у нас — своя.

Марк, потирая шею сзади и пряча напряжение в светлых глазах, без лишних вопросов топает к душевым. Встаю с лавки и иду за ним. Заходим в предбанник, облицованный квадратным кафелем.

— Чего надо, Чиж? — Марк складывает руки на груди, левая нога нервно выбивает дробь по полу, — Треня сейчас начнется, Боря будет орать...

— Да я быстро, не ссы,— хмыкаю и ставлю руку на кафельную плитку повыше его плеча. Линь косится на ладонь у самого своего носа и переводит на мое лицо настороженный взгляд. Смотрю ему нагло в глаза, улыбаясь. Посыл, думаю, уловил, что сокращать дистанцию с ним и применять физическое воздействие, я, если что, не боюсь, — Слушай, Марк. Ты бы отстал от Шуйской по-братски, а? — предлагаю вкрадчиво.

Скрещиваем взгляды. Его рот пренебрежительно кривится, улетая уголками вниз.

— А то что?

— Ничего. Не надо ее трогать просто.

9. Лиза

— Так, это четыреста, — кладу только что слепленный пельмень на разделочную доску, посыпанную мукой, и смахиваю со лба выпавший из не тугой косы локон тыльной стороной ладони, так как просто сдуть не получается, а добавлять белого на итак уже запыленное лицо не хочется.

— Ага, убираю, — Тонька подхватывает пельмени и уносит на балкон замерзать, — Как думаешь, сколько еще будет? — кричит оттуда.

Кошусь на фарш в тазике.

— Штук двести! — отзываюсь.

— К двенадцати то управимся?

— Должны, — пожимаю плечами, принимаясь лепить дальше.

Сегодня бабе Доме из прихода батюшка передал четыре килограмма оленины, и мы с Тонькой голову сломали что с ней делать. В итоге половину закрутили в тушенку, а из оставшегося мяса решили пельменей налепить. Пришлось еще бегать свинину докупать, так как сама по себе оленина и для пельменей, и для вставной челюсти бабы Домы жесткая.

И вот уже одиннадцатый час, Домна Маркеловна давно спит, а мы все лепим, белые от муки. Но и я, и Тонька привычные. У нас в общине это целый ритуал был — лепка пельменей на зиму.

Как первые морозы устоятся, чтобы на улице можно было мешки с пельменями хранить, так мужики шли на охоту за кабаном или сохатым, а во дворах рубили свиней.

Мы же, девчонками, с женщинами постарше потом ночь напролет лепили. Всей деревней в большой трапезной при церкви. Песни пели, чай пили, смеялись много. И засиживались, бывало, до рассвета.

Устаешь конечно, пальцы потом целый день дрожат — не слушаются, спина затекает, глаза слипаются от недосыпа. Зато один раз вот так потрудишься и после легко — нужны тебе пельмени, пошел - взял из мешка сколько надо и горя не знаешь до самого великого поста.

Так что что нам с Тоней какие-то шестьсот пельменей? Так, детство вспомнить да поболтать.

— Что-то не видно было твоего мажорчика сегодня, — хитро поглядывает на меня Тонька, ловко раскатывая тесто в тонкий блин, — Неужели сдался? Ох, Лизка, дурында ты! — добавляет возмущенным шепотом.

Кидаю на нее предупреждающий взгляд, поджимая губы. Тоня знает прекрасно, что не люблю я, когда она начинает меня к Марку буквально силком толкать, но все равно делает это каждый божий день, подтачивая и без того мою слабеющую решимость ему сопротивляться.

— Вот перестанет за тобой хвостом ходить, сама будешь виновата! — ворчит Тоня себе под нос, — Я бы на твоем месте уже давно...! — не договаривает, но так выразительно дергает бровями, что я краснею.

— Да несерьезно он, Тонь! — запальчиво отвечаю ей шепотом. Хоть Домна Маркеловна и спит, а все равно вдруг как раз в туалет встанет и нас услышит.

— Да с чего ты взяла? Сколько времени уже порог обивает! — спорит Тонька.

— С того! Знаешь, что было сегодня? — подаюсь к ней поближе, — Пришел утром на кафедру с конфетами и розой...

— Ну, вот видишь! — довольно перебивает Тоня.

— Да, и как приятеля своего в лаборантской увидал, так сразу сделал вид, что просто так принес, за услугу. А потом еще шепнул, что попозже зайдет, и так и не зашел, — добавляю, не в силах скрыть прорезающуюся обиду в голосе, — Видно, узнал, что Чижов в лаборантской со мной теперь целыми днями торчать будет, и струсил. Вот тебе и ухажёр. А ты... Серьезно...!

— Какой еще Чижов? — обращает внимание Тоня совсем не на то!

Даже досада берет. Я ей про вероломство Линчука, а она новую мужскую фамилию услышала и сразу глаза плотоядно вспыхнули. Вертихвостка!

Уж сколько я ее прикрываю с ее свиданиями да поздними возвращениями. В общине бы узнали, какую она жизнь тут ведет, обратно бы вернули вмиг! Но у Тони мечта — в Москве замуж выйти, и не за приходского, а за обычного, светского. Вот и передружила уже с половиной парней из ее ветеринарной академии. Благо, они там воспитанные ребята, приличные. Пока, насколько знаю, ничего плохого не произошло.

Но и подставляться мне, плетя каждый раз с три короба Домне Маркеловне, где Тонька ходит до ночи, порядком надоело.

— Да есть там один... раздолбай, — нехотя отвечаю про Чижова, вылепливая очередной пельмень, — Курсовую завалил, его Пал Палыч и припряг помогать мне на кафедре...

— Оу, прямо тебе в услужение? — играет Тонька бровями, и я невольно смеюсь.

— Ага, крепостного выдали.

— Ахах! И как крепостной? Красивый? — Тонька от любопытства порозовела вся.

Мнусь с секунду, в памяти Ванькин угольный взгляд всплывает, тугие кудри, блестящие иссиня черным, крепкая шея, вены на руках. Ерзаю на стуле от того, что внизу живота странно тепло зудит.

— Красивый, — скорбно вздыхаю вслух. Как бес, добавляю про себя.

— Что ж так грустно? — фыркает Тонька.

— Шуму много от него, и дурной, — поджимаю губы, — Знаешь, такой... Легковесный, несерьезный...

— Понятно... Не, нам таких не надо. Хоть не обижает? — участливо спрашивает Тоня.

В мыслях мелькает образ, как плакала на его плече сегодня. И опять жарко и дико неловко. Очень странная смесь чувств, все дрожит от нее внутри.

— Нет, — коротко бросаю вслух и перевожу тему.

С пельменями заканчиваем в половине двенадцатого. Быстренько прибираем на кухне, по очереди идем в душ и, помолившись, ложимся спать.

Спим мы с Тоней в зале. Раньше на старом диване ютились, а потом баба Дома разрешила выкинуть его и две софы ортопедические купить. Тонина стоит напротив старенького телевизора, а моя — ближе к окну.

Сестра вырубается практически сразу, а я все ворочаюсь, не в силах уснуть. Прошедший день так и крутится перед глазами, не отпускает. И все больше про то, как с Ванькой чай пила, нервно и громко смеясь его дурацким грубоватым шуткам и незаметно вытирая ладонями мокрые щеки.

Нагота какая-то была в этом для меня, будто случайно подпустила туда, куда мало кого пускаю. Или он сам влез как медведь в избу, не спрашивая. Наглый.

Телефон на подоконнике вспыхивает включившимся экраном. Протягиваю руку, чтобы посмотреть что там.

И через секунду сердце срывается на частый пульсирующий бег. От Марка сообщение. Переворачиваюсь на живот, повыше натянув одеяло, чтобы сильно не светить на всю комнату. Читаю.

10. Лиза

Гул, стоящий в спортзале, оглушает, как только сворачиваю в прилегающую к нему рекреацию. Здесь уже целая толпа — не пройти. Кажется, что весь университет, и наш, и соперников, решил посмотреть на игру.

Секрет такой популярности баскетбола прост — ректор разрешает уходить с пар, чтобы поддержать команду, поэтому конечно основная масса студентов уверена, что грех не воспользоваться столь заманчивой возможностью.

Вот и я ушла с кафедры пораньше, а Чижов и вовсе не явился сегодня. И даже не предупредил!

И я сидела как на иголках битый час, вздрагивая каждый раз, как открывалась дверь, думая, что это Ваня, пока не решилась спросить у Пал Палыча, и тот недовольно пробурчал, что у Ивана Васильевича, видите ли, игра.

Я не то, чтобы ждала его... Нет! Упаси боже!

Но я сегодня оделась... немного по-другому. И косу более сложную заплела, и ресницы подкрасила, и блеск нанесла на губы. Конечно, я сделала все это для Марка, с которым согласилась погулять сразу после игры, но мне не терпелось посмотреть на реакцию Чижова — заметит или нет?

Вдруг заметит?

И заберет назад свое "фриковатая"!

Никак это несчастное слово не шло у меня из головы. Крепко задело.

И навязчиво хотелось теперь увидеть в угольных глазах Ивана не только снисходительную насмешку, сильно смахивающую на жалость, но и... Не знаю, что-то более для меня как для девушки лестное.

Пройдя по коридору, перед самым спортзалом сворачиваю в туалет, испытывая острую потребность посмотреть на себя в зеркало и проверить все ли в порядке. Оправляю длинную плиссированную юбку, проверяю пуговицы на белой шелковой блузке, сама дурея от своей смелости, что надела ее просто так, без кофты сверху, как обычно.

Пусть для других девочек это пустяк, а по мне шелк дико просвечивает. Я вижу намек на кружево своего бюстгальтера, а щеки розовым горят от одного осознания, что вижу это не только я.

И блузку, и красивое белье мне дарила мачеха. Тятя бы в ни жизнь не одобрил такое, но, благо, он по моим бельевым шкафам на лазит, а Снежана всегда говорит, что красивое белье — самый простой способ для женщины почувствовать уверенность в себе.

Вот только я не уверенность чувствую, а возбужденную дрожь. И глаза будто ярче светятся из-за этого, обрамленные черными накрашенными ресницами.

В туалет заходит толпа незнакомых девчонок, и я ретируюсь. Иду уже в зал. Здесь поначалу теряюсь, скамейки забиты пришедшими студентами, и я не сразу соображаю где свои.

Сориентироваться мне помогает Лида Тихая, моя одногруппница. Улыбнувшись, она машет со второго ряда трибун, приглашая присоединиться к ее компании.

— Шуйская! Ты тоже тут? Иди к нам! — не стесняясь никого, звонко кричит.

С Тихой мы не то, что дружим — для этого у нас слишком мало общих точек соприкосновения, но Лидин легкий, добродушный характер делает ее главной приятельницей буквально всех вокруг, в том числе и меня. Недаром у нее прозвище Душка, оно ей подходит.

Рядом с ней сидит Анжелика, ее лучшая подруга. Как всегда молча, без улыбки окидывает меня оценивающим взглядом. С Коршуновой у меня не очень ладится, она колючая и иногда заносчивая, но по сути человек неплохой, за все пять лет обучения мы ни разу не конфликтовали, просто мне немного неуютно в ее компании, вот и все.

Не всегда понимаю, когда Анжелика серьезно говорит, а когда с каменной миной шутит. Часто не улавливаю контекст, а Коршунова — любительница завуалированно кого-нибудь подколоть. В итоге все смеются, а я только глазами хлопаю. И это лишь подчеркивает тот факт, что росли мы в разной среде и мой культурный код не такой, как у остальных. Рядом с Анжеликой я часто это очень ярко ощущаю, хотя ничего особенного она для этого и не делает.

Но просто общаться это конечно не мешает. И уж тем более не мешает вместе наблюдать за матчем.

Махнув, иду к девчонкам.

— Привет! — сияет Лида дружелюбием, убирая сумку с соседнего пластикового стула.

— Привет, — отстраненно кивает Анжелика.

— Привет, — сажусь.

Перебрасываемся дежурными фразами о финальной консультации по ГОСам в понедельник, о том, что надо бы уже придумать, как на двадцать третье февраля парней поздравить, а сами то и дело косимся на площадку, где вот-вот начнется игра. Шум в зале постепенно стихает, сменяясь напряженным шепотком предвкушения. Из раздевалок выходят тренеры и игроки, появляются судьи.

Забыв, что говорила, смотрю на наших ребят, когда проходят мимо к своей скамейке. Сначала взгляд цепляется за идущего впереди рядом с тренером Линчука. Я уже привыкла, что за время всей игры он разве что пару раз подмигнет украдкой, поэтому сейчас испытываю настоящий шок, когда Марк вдруг поворачивает голову в мою сторону и, кивнув, открыто, чуть криво улыбается.

— Эм, это он тебе? — брови Лиды, сидящей рядом со мной, тоже взлетают вверх.

Краснею, поджимая губы. Не говорю ни да, ни нет, внутри переваривая его поступок. Он действительно решил всем "кричать"? Правда?

Не. Может. Быть!

Да и вообще я хочу этого?! Совсем в этом не уверена!

Чувствую любопытные взгляды девчонок, сверлящие меня. Так, ладно... Ведь просто улыбнулся, да?

Покосившись на Лиду и Анжелику, неопределенно пожимаю плечами. Лида улыбается, а Эндж наоборот хмурит черные брови.

— Ты бы поаккуратнее с ним, Шуйская, — ворчит, — Тот еще бывает гандон...

— Ой, Эндж, ну что ты сразу, пессимистка! — цокает на подругу Душка, — Может Марк просто заметил, какая Лиза у нас сегодня русская красавица. Лиз, тебе очень идет эта блузка, и коса, и макияж! Мне кажется, я впервые тебя накрашенной вижу, тебе так хорошо! — щебечет.

— Ага, на блузку повелся, да, — скептически фыркает Коршунова, — Лид, ты как скажешь! Хотя...— тут она поворачивается ко мне и смеряет оценочным взглядом, — Тебе правда хорошо, Лиза.

— Спасибо, — смущаюсь от скупой и от того более весомой похвалы, теребя верхнюю пуговку на груди.

11. Ваня

Политех всегда был для нас неудобном соперником. И с прошлого сезона, когда из команды ушло два ключевых игрока — моих друга, окончивших учебу, а я получил травму, которая меня теперь навсегда ограничивает, ситуация стала только хуже.

Теперь у нас в основном составе, помимо меня, Эмиля и Гордея, Богдан Фоменко, который раньше стабильно пылился на скамейке запасных, и этот м-м...чудак Линчук.

Нет, играет он нормально, я не спорю, но... бесит!

Он меня и до этого подбешивал тем, что вечно передерживал мяч, не пасуя вовремя и все пытаясь забить лично из самых дурацких позиций. Да, понятно, что очень уж хочется такому охрененному кренделю стать местной звездой, но баскетбол, как ни крути, командная игра. А я или Эмиль, как ни крути, забиваем лучше.

Правда в последние матчи казалось, что уже нормально, уже более-менее сыгрались, но вот сегодня...!

Сегодня меня один вид Линчука заставляет непроизвольно сжимать челюсти до зубовного скрежета. Потому что я вдруг замечаю то, что раньше никогда не замечал.

Замечаю, что Шуйская действительно таскается на наши матчи. А ради чего именно она это делает, или вернее ради кого, догадаться не составляет труда, так как Лиза вертит головой вслед за Линем как флюгер. Того и гляди, коса расплетется от очередного резкого поворота.

И главное... Главное! Что он тоже ей отвечает!

То подмигнет, то улыбнётся, пробегая мимо, то даже махнет рукой.

Бл... Неужели между ними реально что-то серьёзное?

Я не могу в это поверить. Это какой-то бред.

И в тоже время я не в силах отрицать то, что вижу собственными глазами, хотя по-хорошему лучше бы следил за игрой.
Мы ведем, но со скрипом, внимание мое рассеянно, Боря уже весь багровый от злости. Орет, что, если я не слезу с облаков, он снимет меня оттуда за уши, а потом отдерет ремнем. И я понимаю, что тренер совершенно прав, но ничего не могу с собой поделать.

Взгляд так и тянется к Шуйской каждые пять секунд, чтобы проверить на кого она смотрит.

И каждый раз она смотрит на него. А я на нее.

Еще ей эта блузка очень идет. На другой девчонке бы даже не заметил, а на Лизке на контрасте с ее обычными вязаными мешками почти как порнография.

А то, что у Шуйской оказывается есть грудь, и не такая уж маленькая — вообще шокирующее открытие...

Твою мать, о чем я думаю?! Игра же!

Но это не оформленные мысли, а скорее фоновый навязчивый поток в моей голове, не дающий полностью сосредоточиться на матче.

Уходим на короткий перерыв после первого периода с минимальным разрывом в нашу пользу. Боря собирает всех в круг, орет нам в уши ЦУ.

— Чувак, все нормально? — слегка бычит на меня Линчук.

— У меня да, а у тебя? — тоже не скрываю агрессию в голосе, получая какое-то извращенное удовольствие от того, что могу хоть так выплеснуть на Линя свое мало объяснимое раздражение.

— А что пас не кинул тогда? Я просил! — предъявляет Марк.

— Просил?! Ты отвернулся на трибуны, блять! Мне твоему затылку пасовать? — рычу на него в ответ.

— Чего? Какие три... — хмурится Линь, а потом расплывается в ехидной улыбке — Ты что, опять про монашку мне втираешь? — и подаётся ближе, чтобы насмешливо прошептать, — Да расслабься, скоро освобожу уже, раз тебе так надо.

Что? Я застываю, уставившись на него.

Да-а-а...я все-таки был прав! Ну ты, Маркуша, и козел…

Линь, неправильно расценив мое молчание, хлопает меня по плечу и отбегает, подмигивая. Судья дает предупреждающий свисток. Начинается второй период.

Включаюсь в игру. А в голове так и крутятся последние слова Линчука. И взгляд то и дело скользит по Шуйской, смущенно улыбающейся ему и ловящей каждое движение этого петуха.

Вот же... дурёха, а?!

Но я ведь это ей уже говорил, Лизка не поверила. И что теперь?

Плевать на нее? Пусть сама шишки набивает, раз уж так чешется? Ну реально, кто она мне? Никто... Да, это не мое дело. Плевать.

Только раздражение копится, копится, копится... Сука, снова ей улыбнулся, мудила... Другой дурочки найти не мог поиграться? Эта то совсем...

Соперники вырываются на два очка. Наши трибуны разочарованно гудят. Боря брызжет слюной, подгоняя.

Сердце от нагрузки стучит, адреналин по венам шпарит. Гордей пасует мне, слева уже игрок из Политеха летит. Кидаю в прыжке из-за дуги, да!

Наши радостно подскакивают. Ну одно очко отыграли! Боря грозит мне кулаком. Орет: "Еще давайте!".

Пульс в ушах. Кровавая пелена перед глазами. Отбираю, самому не пройти, ищу кому дать и...

Вижу, как Линь, отвернувшись, пусть и на секунду, подмигивает Шуйской вместо того, чтобы на меня блять смотреть. Сука...!

Хотел пас?! На!!!

Кидаю со всей дури мяч. Прямо в его белобрысую голову.

12. Лиза

Бывало ли с вами такое, что вы видите все как в замедленной съемке?

Со мной часто, но в детстве. До сих пор помню, как Сава, мой младший братик, прыгал с тарзанки с самой высокой ветки старого дуба, и протертая веревка оборвалась. И пока Савка падал вниз, от испуга даже не смея кричать, я половину своей совсем короткой на тот момент жизни успела увидеть.

Помню, как медленно взлетали вверх брызги воды на мелководье, когда он чудом все-таки плюхнулся в речку. Я каждую капельку разглядела в тот момент — настолько время застыло для меня. Спину Савка в итоге отбил, конечно, и от отца нагоняй получил знатный, но главное, что живой.

Потом еще был случай. Мы ребятней у деда Мирона ночью взяли старый Урал, который с люлькой, покататься. А летние ночи темные, хоть глаз выколи, и фонарей никаких нет. Да и откуда в нашей глуши фонари?!

Так что, хоть и знали мы вокруг своей деревни каждую тропочку, а все равно в итоге рухнули в канаву. Вот тоже летела я с этого мотоцикла прямо в терновник как в замедленной съемке. Потом неделю пришлось дома сидеть да молитвы перед сном по три часа переписывать. С моим тятей не забалуешь, хоть и все равно баловались. Иначе совсем уж скучно.

Вот и сейчас я поймала это ощущение, которое не испытывала уже давно.

Только что Марк мельком взглянул на меня, подмигнул, стал отворачиваться к площадке и... Бах!

Мяч со свистом врезается ему прямо в скулу, а затем проезжается по носу. И я, подскочив со скамьи и зажав от испуга ладонями рот, вижу по кадрам, как у него этот несчастный нос съезжает набок и расплющивается. Как открывается рот, искажаясь, и оттуда брызжет слюна, как собирается складками кожа на лице. А потом Линчук с глухим шлепком падает на площадку как мешок с мукой, а мяч звонко и высоко прыгает дальше.

Бам-бам-бам...!

И в следующую секунду время снова начинает стремительно бежать, а вокруг все врывается громкими голосами.

— Чижов, какого хрена?! — умудряется перекричать всех наш тренер Борисов.

Ванькин ответ тонет в всеобщем гуле. Успеваю заметить только, как он разводит руками.

К лежащему на полу Линчуку подбегают ребята из обеих команд, судья, тренеры. Хлопают его по щекам, он стонет, приходя в себя. Кровь фонтаном хлещет из носа, заливая форму. Боже, бедненький!

Мы все стоим на трибунах, пытаясь побольше разглядеть. Прибегает наша медсестра, Марку суют бинты под нос, поднимают, уводят, поддерживая за руки.

Судья свистит, призывая всех успокоиться. Вижу, как Борисов орет на Чижова, отчитывая его, а Ванька, виновато склонившись, сжимает пальцами переносицу и покаянно молчит.

Сообщают о замене. Вместо Линчука Борисов ставит Гамлета Микояна. Мы с девчонками, взбудораженные, садимся на свои места.

— Ну Ваня...! — цокает языком Лида рядом со мной, — Как можно умудриться сломать нос своему же партнеру по команде? Это только Чижик так может!

— А мне кажется, он специально, — хмыкает Анжелика.

— Зачем?! — удивляется Тихая, и я тоже вместе с ней. Обе таращимся на Коршунову в ожидании пояснений.

— Откуда мне знать, — пожимает та плечами, — Просто... Показалось...— и почему -то на меня косится, говоря это. А потом еще и добавляет, — А ты как думаешь, Лиз? Специально или нет? И почему?

— Я? Кхм...Я думаю, что, если и специально, то это очень глупо делать посреди игры в любом случае, — бормочу, ощущая смутное и одновременно такое навязчивое смущение.

— Ну "глупо" и Ванька вполне сочетаются в одном предложении, так что...— играет бровями Анжелика, криво улыбнувшись, и отворачивается от меня, больше ничего не сказав.

Все втроем мы устремляем взгляды на баскетбольную площадку, где возобновилась игра. Но напряжение — вязкое, облепляющее как потревоженные пчелы из улья, по моим ощущениям так и кружит между нами троими.

Анжелика, что же, намекала сейчас, что из-за меня Чижов Линчука мячом? Да ну...! Даже смешно...

Но глаза мои теперь прикипают к Ивану на площадке.

Его кудри уже мокрые от пота, прилипли ко лбу, грудная клетка высоко вздымается, взгляд острый, адреналиновый, черты лица заострились, движения резкие, мышцы как канаты на длинных сильных руках.

Гляжу на Чижова и невольно краснею. Пульс ускоряется, кровь словно гуще и стекает к животу, жарко вместе с ним становится, потому что есть в этом необузданное что-то, первобытное, на что девушкам может и не стоит смотреть.

Я вот только что за Марком наблюдала, а от него такого жара нервирующего почему-то не шло.

Иван поворачивается и внезапно ловит мой взгляд. Замечает. Не улыбается как обычно, не делает вид, что случайно, а задерживает зрительный контакт на секунду, сверля угольными глазами исподлобья, будто я в чем-то провинилась перед ним, и отворачивается.

Делаю рваный вдох. Ну точно... Бес он.

И хочется обмахнуться, но сдерживаюсь. Только губы сжимаю в тонкую упрямую линию, делая вид, что ничего не произошло.

В сумке оживает телефон принятым сообщением. Прочитав, раздумываю пару мгновений, отвечаю и, попрощавшись с девчонками, покидаю спортзал.

Потому что мне написал Марк.

Сообщил, что на игру он уже не вернется, но в целом с ним все в порядке и он ждет меня на парковке у главного входа, ведь я обещала ему после матча вместе погулять.

***

Когда выхожу из главного корпуса, черный спорткар Марка замечаю сразу.

Да и как тут не заметить, когда он припарковал ее чуть ли не на ступенях. Я не очень сильна в правилах дорожного движения, но точно знаю, что так делать нельзя. Пижон...

Осуждающе качаю головой, когда Линчук спускает вниз оконное стекло и приветливо машет мне, поторапливая. На его переносице красуется ссадина, сам нос прилично опух, как и стесанная с одной стороны скула, а в остальном Линчук такой же лощеный красавчик как и был. И его довольная кривая улыбка только усиливает это впечатление.

Перекинув косу за спину, я сбегаю к нему по ступенькам и юркаю внутрь автомобиля. Машина низкая, очень непривычно — я сразу практически ложусь!

13. Лиза

— Ну и...— я пытаюсь сформулировать вопрос, но мысли разлетаются в голове как белый одуванчик от ветра, — Куда... Мы...

Замолкаю, беспомощно хмурясь. Что я хотела сказать?!

Не понимаю, почему так разморило. Может потому, что в салоне очень тепло, а может от слишком сладкого горячего капучино.

Марк отогнал машину подальше от входа в главный корпус и переписывается с кем-то, только и кивая периодически на большую термокружку на моих коленях, чтобы допивала.

Я держу эту кружку обеими руками, боясь уронить. Пальцы ватные и слабые-слабые, но хорошо-о-о... Я словно после доброй бани.

Блаженно жмурюсь, расплываясь в глупой улыбке. Откидываюсь затылком на подголовник и сползаю еще ниже по пассажирскому креслу.

Популярная музыка долбит из колонок на полную, отдаваясь ритмичной вибрацией в груди.

Забывшись подпеваю, с трудом ворочая ставшим ленивым языком. По телу колкие мурашки бегут словно зуд. И этот зуд становится все нестерпимей и горячей, когда стекается к низу живота. Меня словно что-то беспокоит. Неясное, но требовательное. Ерзаю на сидении, пытаясь избавиться от этого назойливого чувства, но, стоит двинуть бедрами, и оно лишь сильнее.

— Куда мы едем? — переспрашивает Марк, сам догадавшись, что я хотела сказать. Поворачивает ко мне голову, откладывая телефон, и расплывается снисходительной улыбке, — Ну ты же у нас царевна, так что предлагаю на бал, — шутливо щелкает меня по носу.

— Бал? — мои брови ползут вверх.

Почему-то это предложение кажется очень смешным. Даже само слово "бал", когда перекатываю его на языке, какое-то дурацкое.

Ба-а-ал...

Хихикаю. Остановиться не могу! Зажимаю рот ладонями, на ресницах повисают слезы.

— Вот и настроение у тебя подходящее, да, Лиз? Будешь звездой вечеринки, — подмигивает мне Марк, начиная выруливать с парковки.

— Какой еще ба-а-ал?! — тонко, с нотками истерики хохочу, — Какая вечеринка?!

— Да меня тут как раз приятель к себе приглашает. У него туса. Вот заедем, почилим там, да?

— М-м-м...— смутная тревога ворочается в моей голове. Хмурюсь, перестав смеяться.

Пытаюсь сообразить что не так...Но... Думается тяжело... Мысли, не оформившись, будто в пустоту улетают. Зато горячий покалывающий зуд на коже все отчетливей.

— У него хата в Москва -сити, — продолжает меня уговаривать Марк, — Была там когда-нибудь?

— Кхм, ну... Да...Снаружи...мы там с Тоней п... х... ф-ф-ф...— тяну тупо, не состоянии вспомнить слово. Оно лениво ворочается в голове и на языке, но никак не поймать.

— Фотографировалась? — подсказывает Марк.

— Да! — опять истерично смеюсь.

Какая я глупая! Как можно забыть!

— Ну а теперь внутри побываешь, да, зай? — ласково подбадривает Линчук.

Заливаюсь краской от его "зай". Покусываю губу, отводя взгляд.

Марк протягивает одну руку и убирает мне прядку волос за ухо. Пальцы поглаживают мочку.

— Н-не надо, — бормочу, заторможено уворачиваясь.

Линчук, хмыкнув, сразу убирает руку.

Но кожа там, где коснулся, все равно продолжает отчетливо, странно гореть.

У меня дыхание сбивается, мурашки по всему телу. Не пойму чего хочется, но очень хочется чего-то. Касаний что ли? Тепла человеческого...

Только в голове такой плотный вязкий туман, что и эти ощущения растворяются, мысль ускользает.
Несемся по вечерней Москве. Везде огни. Они сливаются для меня в сюрреалистичные росчерки света.

Мир плывет перед глазами. Веки тяжелеют, а телу легко...

— А эта песня нравится?... А эта? — Марк развлекает меня тем, что переключает треки.

Иногда я мычу, кивая. Иногда даже пытаюсь подпевать. Не выходит нормально, хихикаю. Марк поглядывает на меня довольно и снисходительно.

И в этот момент он кажется мне таким красивым. Нереальным. Словно прекрасный принц.

Когда уже подъезжаем, поддаюсь порыву, протягиваю руку и поправляю его золотую челку.

О-о-о, от касания приятно передергивает. У него такие мягкие волосы, такие шелковистые. Трогать невероятно приятно. Из меня глухой стон непроизвольно вырывается от тактильных ощущений.

— Подожди, зай, давай поднимемся сначала, — подмигивает мне Марк, криво улыбнувшись, и убирает от себя мою руку.

Я бы обиделась, но для этого надо сосредоточиться, а я не могу.

Тупо смотрю перед собой пустым взглядом, пока въезжаем в подземный паркинг. Линчук выключает зажигание, выходит из машины, огибает капот и буквально вытаскивает меня наружу, потому что мои ноги почему-то совсем слабые и отказываются меня слушать.

— Ч-что со мной?! — я и смеюсь, ведь мне это кажется таким глупым, и одновременно липкий холодок страха начинает под ложечкой сосать.

Мысли кружат, но это слишком ненормально, я все же начинаю понимать.

Начинаю и сразу перестаю. Фокус плывет.

А вот мужское тело рядом такое четкое и такое горячее. И его рука на моей талии, и как бескомпромиссно тащит меня за собой. Единственная реальность, за которую мне легко уцепиться сейчас.

— Наверно я с ликером переборщил, зай, извини, — строя милую виноватую мину, кается Марк, — Ты же не пьешь? Непривычно?

— Н-не пью, — качаю головой, — Один раз только было, что дед М-мирон самогонку н-нам...— начинаю путано рассказывать, но Марк меня нетерпеливо перебивает, волоча к лифтовым.

— Ну вот видишь! Ничего, не переживай, сейчас пройдет, — уверяет меня.

— Ага, — киваю. Липкий страх чуть-чуть отпускает.

— Так, а теперь соберись, нам ведь надо, чтобы нас пропустили, да, зай? — тихо шепчет мне на ухо Марк, когда заходим в мраморный холл и подходим на ресепшн, где нас пластмассовой улыбкой встречает красивая девушка.

Линчук крепко обнимает мои плечи и прижимает к себе.

Моя голова опускается, мир слегка кружит.

Марк говорит куда он идет, достает документы, девушка кому-то звонит — все это гудящий фон для меня. Главное, что нас пропускают и мы заходим в стальной лифт.

14. Ваня

- Чудом же в итоге вытащили! Играли как мухи, обдолбавшиеся дихлофосом! - надрывается тренер в раздевалке, раздавая нам победных послематчевых люлей.

Парни посмеиваются, закатывая глаза, что драконит Борю только еще больше.

- Шолохов, хорош лыбиться, я не девочка твоя! - рыкает Борисов на Гордея, который сразу пытается собрать лицо в скорбную мину, что дается ему с трудом, - Ты мне скажи лучше, ты зрение давно проверял?! Корзину, куда кидать, в упор что ли не видишь? У тебя статистика по броскам грустнее, чем лицо алкаша, который водку уронил.

Раздевалка взрывается низким мужским смехом. Шолох все пытается казаться серьезным, всем видом показывая Боре, что согласен с каждым словом. Борисов, тяжко вздохнув, путешествует взглядом дальше по нашим взмыленным после матча головам.

- Чижов, а ты что вообще творишь, твою бабушку?! - глаза тренера находят меня.

С невозмутимым видом продолжаю вытирать полотенцем потную шею. В первый раз что ли про себя дерьмо слушать? Пф, напугал... Тем более, что я и сам в курсе, что это была далеко не лучшая моя игра.

- Кончай по утрам принимать тормозную жидкость! - извращается Боря в своих оскорблениях, - Я уж молчу, что ты чуть Линчука не убил! Что это, твою мать, за пас в реанимацию?!

- Он же в порядке, даже нос не сломал, - негромко отбрыкиваюсь я. И сразу спрашиваю то, что мучило меня всю оставшуюся игру, - Кстати, а где он?

- А ты хотел, чтобы сломал?! - взрывается Борисов, игнорируя мой вопрос.

- Нет конечно, - хмурясь, опускаю глаза, чтобы наш проницательный тренер не прочел в них, что на самом деле я бы был очень даже не против.

Не то, чтобы прямо есть за что... Так... Ощущение...

И где этот гребаный Линь?!

Еще и Шуйская ушла... Я не очень понял когда именно. Просто обернулся в очередной раз на нее во время матча и наткнулся на пустующее пластиковое сидение. Сначала думал, что может пересела, но нет...

С ним ушла, да?!

Не мое это дело.

Но нос жаль, что не сломал...

- Линчук вроде в больницу поехал. На всякий случай, - изволит наконец ответить Борисов где носит Марка, а затем вдохновенно продолжает нас дальше распинать.

Больше особо не слушаю. Тревожно сжавшуюся пружину в груди отпускает.

Значит не с ней. Ну и отлично...

Хорошо бы, чтобы подольше потусил там, в своей больнице.

А в понедельник на кафедре я этой блаженной Шуйской мозги еще раз прочищу. И теперь уже до победного. Пусть Линчук обратно закатывает свою мажористую губу и заправляет золотые яйца.

После мотивационной порки Боря нас поздравляет с победой и отпускает в душевые.

Заваливаемся туда всей толпой. Настроение отличное, выиграли же! Еще и с приличным отрывом в девятнадцать очков.

- Слышь, пацаны, может отметим? - предлагает Гамлет, намыливаясь, - Я бате звякну, он нам кабинет отдельный организует. Попоем, попьем, поедим вкусно... М-у- а! - складывает пальцы в горсть и смачно причмокивает.

У отца Микояна три армянских ресторана и еще один клубного типа, с караоке. Кормят там действительно - отвал башки. У меня рот слюной мгновенно затопило, стоило услышать о таких планах на вечер.

Шумно сглатываю, разулыбавшись и мысленно уже представляя, как вгрызаюсь зубами в сочнейший шашлык, который когда - либо ел. Парни вокруг тоже одобрительно гудят.

- Даешь Микояна в стартовый состав! Кор-ми-лец! - смеясь, скандируют.

- Что? Все едем? - спрашивает Гамлет.

- Да -а-а! - орем дружно, переглядываясь между собой.

После душа, разморенные и уставшие от потраченных физических сил во время матча, уже ведем себя потише. Вечер в ресторане нарисовался внезапно и многие звонят своим девчонкам или друзьям, на ходу меняя пятничные планы.

Рядом со мной на скамейке переодевается Богдан Фоменко. Он тоже сначала набирает своей Леське, отпрашиваясь как приличный каблук, а затем звонит еще. И вот второй его разговор я, мгновенно насторожившись, подслушиваю. Потому что улавливаю знакомые имена.

- Линь, слышь, я не подъеду... Да там... Микоян к себе в "Хоровац" зовет. Мы с ребятами решили победу... Да... Нет, мне не важнее... Бля, чувак, ну не могу я, меня Леся бы итак кастрировала, если бы узнала, что я на вписке вашей был... Хахах, да ладно?! Монашка?!... Ну ты там полегче, чувак... Ахахах, ну да... Все, давай, бро, пока. Нормально тусануть вам там.

И, положив трубку, Фома как ни в чем не бывало, продолжает переодеваться. А я сижу, застывший, и пялюсь на него. И в груди колючий холод растет... Потому что был я на этих вписках Линчука...

- Эй, Бо, ты сейчас с Линем говорил? - хрипло уточняю.

Тот поворачивет ко мне голову.

- Ну да, он тоже звал сегодня. У них там в сити опять туса, но я так подумал, ну на хрен этот жесткач, я лучше с вами шашлыков пожру. Да и Леська в истерику впадает, когда узнает, что я с Марком чилил, сам понимаешь...- подмигивает, натягивая носки, - У него ж вечно кокса гора, шлюхи гламурные какие-то. Весело конечно, но...

- А монашка? Это ты про Шуйскую?! - перебиваю Фоменко, останавливая его словесный понос.

- Ну да, без понятия как он туда ее затащил. Зато представляю, как сейчас просветит, - ржет беспечно.

А мне вот ни черта не смешно!

Я в страшном сне бы представить не смог Лизку на подобной вечеринке. И уж тем более, что она не сбегает оттуда, сверкая пятками, в первую же секунду. Насильно он ее там держит что ли... Да ну, бред! Но...

Хмурясь, кручу в руках трубку.

И решаю ей позвонить.

Правда номера Шуйской у меня нет - как-то не нужен был ни разу за столько лет совместной учебы. Но это не проблема, Лиза - помощница нашей старосты и ее контакты есть в общем доступе в чате. Оттуда и выуживаю нужный телефон.

Звоню. Длинные гудки. Не берёт. Дожидаюсь ответа робота и звоню еще раз. В крови нервный адреналин начинает стучать.

Мне это не нравится все.

Опять механический голос, объясняющий мне, что абонент не может ответить... Еще раз звоню. И тут гудки обрываются.