Бесконечная страна

Глава первая. Незнакомка с прозрачными глазами

– Я его забрать не могу, – сказала Смерть.

И вздохнула – уже девчонкой.

А я его на свете оставить не могу, – сказала Жизнь. —

Придется ему теперь спать на невидимом острове до тревожного часа…

Михаил Успенский «Кого за смертью посылать».

Моему сыну, без которого эта книга была бы другой

Глава первая.

Незнакомка с прозрачными глазами

Больше всего на свете Санька не любил Пушкина и католическое Рождество. Ещё суп-рассольник, но это не считается, потому что еда.

То есть, Рождество по григорианскому календарю, конечно же, так как все образованные люди знают, что называть двадцать пятое декабря «католическим Рождеством» – неправильно. Хотя бы потому, что в этот день празднуют Рождество Христово не только католики и лютеране, но даже и православные японцы. Не считая кучи других христианских Церквей. Не то чтобы Санька так уж стремился разбираться в календарных вопросах, но жизнь заставила. Поэтому однажды, когда в очередной раз очередной взрослый, узнав дату Санькиного дня рождения, сделал лицо и воскликнул значительно: «О! На католическое Рождество!», Санька ушел в свою комнату, открыл Википедию и прочёл все, что там было написано про двадцать пятое декабря.

А потом нашёл сотню-другую килобайт дополнительной информации и тоже прочёл.

И с тех пор, когда кто-нибудь из новых знакомых взрослых (старые давно были научены) заводил речь о «католическом Рождестве», Санька вежливо, нудно и подробно принимался втолковывать, почему называть так двадцать пятое декабря, по меньшей мере, неграмотно. Обычно действовало безотказно.

Пушкина Санька не любил, можно сказать, по той же самой причине. Из-за его повести «Капитанская дочка». Точнее, из-за главного героя этой повести по имени Пётр Андреевич Гринёв. Потому что полное имя Саньки, записанное в свидетельство о рождении, было Александр, отца его звали Андреем, а фамилия их была Гринёвы.

Папа Андрей Гринёв, мама Ольга Гринёва. И он, Санька, Александр Гринёв. Александр Андреевич.

И те же самые взрослые (в отличие от детей, все взрослые одинаковы за редчайшим исключением, в этом Санька был абсолютно убеждён), узнав его отчество и фамилию, просто-таки считали своим долгом упомянуть Пушкина, «Капитанскую дочку» и Петра Андреевича Гринёва. Как бы намекая. То ли на свою образованность, то ли еще на что-то, понятное только им – Санька не знал. Часто – и это было почему-то особенно противно – упоминался также и тот факт, что Санька и Пушкин были тёзками. Но тут уже обычно вступалась мама, которая тоже не любила столь бестолковых (мама называла их «пошлыми») сравнений, и незадачливый взрослый (чаще всего это были мужчины) быстро шёл на попятный. Сначала в переносном, а затем и в прямом смысле слова.

Тут нужно кое-что пояснить.

Настоящая большая беда была в том, что Санькин папа год и семь месяцев назад погиб. Он работал инженером-строителем, часто ездил в командировки, в том числе и за границу. Вот там, за границей, в далёкой жаркой восточной стране, на строительстве атомной электростанции Санькин папа и погиб. Нечастный случай. Но от этого ни Саньке, ни его маме было ничуть не легче. Более того, Санька пребывал в абсолютной уверенности, что, останься папа жив, мама бы не заболела. Уж очень она переживала эту смерть. А когда человек сильно переживает, его организм ослабляется и становится подвержен всяким болезням. Где-то Санька читал об этом, и по логике выходило, что так и есть.

Санька тоже переживал. Но его организм совсем молодой, здоровый и, наверное, лучше умеет сопротивляться разным невзгодам. К тому же, Санька мужчина. Ладно, будущий мужчина, но всё-таки.

А когда мама была еще здорова, сразу после смерти папы и позже, до того, как ей пришлось надолго лечь в больницу, вокруг неё беспрерывно кружили взрослые дяди. И почти все стремились познакомиться с Санькой и произвести на него хорошее впечатление.

Санька отлично понимал этот интерес. Его мама была очень красивая, веселая, умная и готовила борщ, окрошку, гуляш и даже манную кашу так, что ложку можно проглотить. Плюс большая четырёхкомнатная квартира, шикарная дача и совсем новая дорогая машина, которую папа купил незадолго до смерти.

Кто же в здравом уме откажется от возможности взять такую маму в жёны? Вот и не отказывались.

Отказывала мама.

Как только старый или новый знакомый мужского пола начинал проявлять к маме настойчивый матримониальный (это слово, означающее «имеющий отношение к супружеству, браку» Санька выучил примерно с четвёртого раза) интерес, она сразу это чувствовала и давала очередному соискателю от ворот поворот.

– Но ведь тебе, наверное, нужен муж? – спросил как-то Санька, скрепя сердце. Спросил, потому что не мог не спросить.

– У меня уже был муж, – ответила мама. – Твой папа. И другого не нужно. К тому же у меня есть ты.

После чего обняла Саньку и долго не отпускала.

Так что с Пушкиным и «католическим Рождеством» у Саньки были весьма напряжённые отношения. Хотя сказку «Руслан и Людмила» он любил.

И ещё стихотворение «Гусар».

Сказку, когда Санька был маленький и не очень умел читать самостоятельно, ему читал прадедушка – дедушка мамы. Санька тогда гостил у него, бабушки и дедушки, и прадедушка с радостью взял на себя основную заботу по общению с правнуком. А куда деваться, если его дочь и зять (Санькины бабушка и дедушка) были заняты с утра до вечера на работе и по дому?

Прадедушку звали Алексей Иванович. Санька по нему скучал, и бабушка Аня, которая сейчас приехала и жила вместе с Санькой, обещала, что они обязательно поедут его навестить.

– Скоро? – спрашивал Санька?

– Скоро, внучек, скоро, – отвечала бабушка. – Когда мама выздоровеет, и всё это закончится.

И отводила глаза.

А стихотворение «Гусар» Санька прочитал сам. Взял с книжной полки том Пушкина, нашёл и прочитал. После того, как узнал от мамы, что это стихотворение очень любил папа. Стихотворение ему понравилось (особенно место про кота и склянку с зельем). Но дальше читать Пушкина Санька не стал. Не захотел. Возможно, потому, что как раз примерно в это время очередной мамин ухажёр упомянул ни к месту «Капитанскую дочку» вместе с её главным героем. А потом уже стало не до Пушкина – маму положили в больницу.

Глава вторая. Старая дорога

Пахло цветами. Сладковатый и густой запах, напоминающий аромат роз.

Санька открыл глаза, сел и огляделся. После чего поднялся на ноги, потому что сидеть в высокой, выше головы, траве было неудобно – не видно ничего, кроме сплошных стеблей. Теперь трава была ему по грудь, и Санька смог оглядеться по-настоящему. Он находился на заросшей высокой и густой травой полосе, шириной больше пятидесяти, но меньше ста метров (Санька играл в футбол, был вратарём, и хорошо умел оценивать расстояние на глаз). Полоса эта тянулась вперёд и назад, куда хватало глаз среди хаотического нагромождения острых, причудливых форм, скал и гладких округлых валунов, самый маленький из которых был размером с индийского слона, а большой мог бы раскатать в труху трёхэтажный дом. Санька ничего не понимал в геологии, но даже ему показалось подобное сочетание крайне необычным. В любом случае ничего похожего он в своей жизни раньше не встречал. Ни в реале, ни на видео.

Ко всему прочему, ни разу в жизни он не попадал в ситуацию, когда только что ты сидишь на скамейке в парке, а через мгновение открываешь глаза в совершенно незнакомом месте. Впрочем, и в ситуацию, когда в обычном городском трамвае ты встречаешься с самой Смертью, а после знакомишься с ней, разговариваешь и заключаешь нечто вроде сделки, он тоже никогда не попадал.

Самое необычное, что с ним случалось – это, когда год назад он, собирая грибы, заблудился в лесу, а смартфон с навигатором разрядился. И то было не страшно, потому что, подавив легкий приступ паники, Санька вспомнил наставление прадеда Алексея Ивановича: «Всегда знай, с какого направления относительно города входишь в лес. Обычно это юго-восток. Значит, идти нужно на северо-запад и рано или поздно выйдешь к опушке. Ну, а если уж совсем заплутал и растерялся, иди вдоль любого ручья. Они все, в конце концов, в нашу речку впадают. А речка к людям сама выведет».

Папа научил Саньку определять стороны света по солнцу и наручным часам, по звёздам и компасу. Наручных часов Санька не носил, но дедов карманный компас, когда шёл в лес, всегда брал с собой. Поэтому и выбраться тогда из леса удалось без малейших потерь, хотя на обратном пути он попал в жуткую грозу и промок до нитки.

Но теперь….

Санька поднял голову.

Небо было затянуто равномерной, чуть мерцающей жемчужным светом пеленой. Похоже на утренний туман, когда он летним росистым утром поднимается от травы ввысь, чтобы через пару часов окончательно рассеяться под солнцем. Впрочем, солнца видно не было. Даже угадать, в какой оно стороне, не представлялось возможным, поскольку жемчужная пелена будто светилась сама по себе абсолютно ровным светом по всем направлениям.

Также не ощущалось ни малейшего ветерка, и было довольно жарко. Гораздо жарче, чем минуту назад (или сколько там прошло времени) в больничном парке августовским утром.

Санька ещё раз оглядел травяную полосу. Там и сям среди зелени виднелись крупные алые пятна цветов. Очень крупные. С большой старинный бабушкин медный (точнее, латунный) таз, в котором она варит варенье.

Ближайший такой цветок находился от Саньки метрах в пяти. Раздвигая перед собой стебли травы, Санька в несколько шагов приблизился к растению. Запах резко усилился. Так, что даже голова чуть-чуть закружилась. Или это ему только показалось?

Санька протянул к цветку руку. Толстые алые лепестки дрогнули и пошевелились, расходясь в стороны и открывая более тёмную и влажную середину…

– Не советую, молодой человек, – раздался за его спиной голос. – Можете остаться без пальца, а то и двух. Запросто.

Санька одёрнул руку и быстро повернулся.

И никого не увидел.

– Да здесь я, здесь, – проворчал голос откуда-то снизу. Был он весьма отчетлив, только непонятно кому принадлежал.

Трава чуть разошлась.

Санька присел, вглядываясь. И тут же отшатнулся, потерял равновесие и шлепнулся на пятую точку. Прямо на него уставились два жёлтых глаза, расположенных на треугольной голове. Затем, на долю секунды, голова внизу будто раскололась, из узкой трещины пасти выскочил раздвоенный язык и, совершив сложное круговое движение, исчез.

Змея.

– Ну, змея, – сказал голос, исходящий от головы. – И что?

При этом щель пасти осталась закрытой, и ворчливости в голосе не уменьшилось. Теперь Санька разглядел и тело, причудливо изогнувшееся меж стеблей. Длинное, не менее двух метров, и толщиной с Санькино запястье, оно было покрыто сложным и очень красивым тёмно-зелёным узором по более светлому и тоже зелёному фону.

– Извините, – сказал Санька. – Но я никогда в жизни не встречал говорящей змеи.

– Не могу сообщить того же самого о себе, – произнесла змея, по-прежнему не открывая рта. – Тем не менее, я рада, что ты не слишком испугался. Кажется.

– Не слишком, – согласился Санька. – Просто… всё это очень неожиданно.

– Бывает, – заметила змея и уложила голову на землю. – Как тебя зовут, меченый?

– Санька, – сказал Санька. – А почему меченый?

– Потому что на тебе метка.

– Где?

– На лбу, конечно, где же ещё.

Санька машинально пощупал лоб, затем вытащил из кармана смартфон и посмотрелся в тёмный экран, использую его в качестве зеркала. Так и есть – в центре лба, там, где его коснулся палец Марины Шахатовны (лишний раз Санька всё-таки предпочитал не называть её настоящего имени даже про себя), виднелось коричневое тёмное круглое пятно размером с десятикопеечную монету.

Санька вынул платок, смочил край слюной и потёр лоб. Ни малейшего эффекта.

– Зря стараешься, – произнесла змея. – Отметина Хозяйки не смывается. Да и не нужно её смывать.

– Почему? – спросил Санька.

– Ну как же, по ней тебя будут узнавать. Иногда это может быть полезным.

«А не иногда?» – подумал Санька, но вслух спросил о другом:

– А вас как зовут?

– Хм, – сказала змея. – Трудный вопрос.

После чего умолкла, и взгляд её жёлтых глаз приобрёл отсутствующее выражение.

Глава третья. Старая дорога. Неживой лес

Камень, сброшенный в кромешную темноту колодца, издал характерный плеск. Это был четвёртый по счёту колодец, три предыдущих оказались сухими, и Санька чуть было уже не начал сомневаться как в мудрости птицы, так и в прочих её достоинствах.

– Что я говорил! – воскликнул ворон Гоша. – Вода!

– Класс, – сказал Санька. – Осталось придумать, как её достать.

Таких колодцев, как здесь, Санька раньше никогда не встречал. Треугольные отверстия в земле, куда пролезет разве что детское ведёрко, обложенные плоскими камнями в качестве ограждения. Споткнуться – раз плюнуть. Равно как и перешагнуть в темноте, не заметив, чтобы затем угодить ногой точнёхонько в дыру. И – здравствуй ушиб коленной чашечки, вывих, а то и перелом.

Когда они нашли первый, Санька немедленно осведомился у Гоши, почему так. Ворон ответил, что он понятия не имеет. Эти развалины, по его словам, были здесь всегда, и кто и когда здесь жил и зачем устраивал именно такие колодцы – неизвестно.

– Жди здесь.

Гоша взмахнул крыльями и скрылся в пустом проёме ближайшего окна. Санька присел на камень, поглядел на браслет. Вот она, полоска. По-прежнему тонюсенькая и едва заметная, но уже не исчезает, как запястье ни крути. Что под таким углом, что под эдаким. И уже видно, что цвет её – красный. Не обманула, значит, Марина Шахатовна.

Саньке стало не по себе. Только сейчас он со всей отчётливостью начал понимать, в какую авантюру ввязался. Сказать о ней «безумная» – всё равно, что назвать сахар сладким. Вроде всё правильно, а толку ноль.

– Ничего, – произнёс он вслух, чтобы как-то себя приободрить. – Взялся за гуж, не говори, что не дюж, как любит говорить прадедушка Алексей Иванович. Время есть.

Послышался шум крыльев, и рядом с Санькой шлёпнулось брезентовое ведро с привязанной к брезентовой же ручке-л ямке верёвкой. Вслед за ним на плоские камни вокруг колодца сел Гоша.

– Вот, – сказал он. – Действуй.

– Спасибо.

Санька взял ведро, покрутил в руках. Ведро казалось хоть и ветхим, но ещё вполне способным удержать воду. Верёвка тоже не производила впечатление сгнившей. Он огляделся, подобрал камень размером в кулак, положил в ведро. Затем обернул конец верёвки вокруг правого запястья и затянул петлёй.

– Молодец, – похвалил ворон. – Соображаешь.

И посторонился, переступив на самый край ограждения из плоских камней.

Санька сунул ведро в дыру. Под весом камня оно легко пошло вниз, и скоро опять послышался плеск. А затем по тяжести на другом конце верёвки, Санька понял, что ведро наполнилось, и быстро вытащил его наверх.

Вода в ведре была чистая, прозрачная, холодная до ломоты в висках и очень вкусная. И не потому, что пить сильно хотелось (хотя и это тоже), а действительно вкусная. Как в горном ручье.

Ворон Гоша тоже напился, ловко поворачивая клюв таким образом, чтобы вода сама туда затекала. После чего поправил клювом идеально лежащие перья на левом крыле и осведомился:

– И что дальше?

– Поедим, – предложил Санька.

Они нашли удобное место вблизи колодца – каменный стол за полуразрушенной стеной, рядом с которым сохранилась также каменная скамейка.

Уселись. Санька за стол, ворон на стол. Санька достал из рюкзака пакет с бутербродами.

– Тебе с сыром или колбасой? – спросил.

– С колбасой, – выбрал Гоша. – И можно половину. Я же меньше тебя.

Санька расстелил на столе газету, развернул два бутерброда – один с колбасой и один с сыром. Вытащил нож, отрезал половину бутерброда с колбасой, пододвинул ворону.

– Раз уж ты такой добрый, то не мог бы порезать его на более мелкие части? – попросил Гоша. – Я, конечно, и так съем, но кусочками удобнее.

– Изволь, – ответил Санька и сам поразился, что у него выскочило это старинное слово. Видно, окружающая обстановка каким-то образом настраивала на соответствующий лад. Однако виду не показал и сделал, как просили.

– Благодарю, – ворон чинно склонил голову и приступил к трапезе.

Они умяли бутерброды в пять минут, запили водой.

– Другое дело, – сообщил Санька, пряча пакет в рюкзак. – Теперь можно топать дальше.

– Куда? – спросил Гоша.

Санька помолчал, вспоминая предупреждение Марины Шахатовны. «Спрашивай дорогу, но не доверяй, кому попало. Задавай вопросы, но отличай правду от лжи. Ищи знаки и союзников. Думай». Ворон сам показал ему дорогу к колодцу с водой. И нашёл ведро. И съел только половину бутерброда. При том, что Санька, пусть и невольно, разрушил его гнездо. Вполне достаточно, чтобы довериться такому товарищу. А иначе и вовсе останешься один.

– Мне нужно найти маму, – сказал он. – И привести её к источнику жизни.

– Ого! – воскликнул Гоша. – Ничего себе задачка. Так твоя мама здесь?

– Получается, да. Так сказала Марина Шахатовна.

– Кто? – не понял ворон.

– Ну… она сказала, что её зовут Марина Шахатовна. Смерть. Я думаю, это она была.

– Тсс… Тихо! – Гоша завертел головой, словно выискивая тех, кто мог бы услышать их беседу. – С ума сошёл? Разве можно так Хозяйку называть? Да ещё и вслух?!

– А почему нельзя? Меня никто не предупреждал. В том числе и сама Хозяйка.

– Мог бы и сам догадаться, – пробурчал ворон. – Не маленький уже.

– Мне двенадцать лет, между прочим, – заявил Санька. – И восемь месяцев. Уж не знаю, большой я или маленький, но точно не понимаю, с чего бы мне догадаться, кого можно своим именем называть, а кого нельзя.

– Эх, молодёжь, – сказал Гоша. – Несмышлёныши. Ладно, проехали. Я сказал, ты запомнил. Нельзя. Запомнил же?

– Запомнил.

– Крепко запомни. Это важно. Так значит, это Хозяйка тебя сюда отправила? Впрочем, чего я спрашиваю. Ясно, что она, раз у тебя на лбу её метка и браслет-время из лунного янтаря.

– На Луне есть янтарь? – Санька поглядел на браслет.

– Смотря на какой Луне… Но сейчас это неважно. Скажи лучше, как ты собираешься искать маму и заодно источник жизни?

– Ну… – Санька замялся. – Я думал, может быть, ты мне подскажешь.

Глава четвертая. Я от девочки ушёл, я к бабушке пришёл

Её звали Настя. Полное имя – Анастасия. Совсем девчонка на вид, хотя и постарше Саньки. Лет четырнадцать. И ростом с Саньку. Худенькая, белокурая, с глазами такими пронзительно-голубыми, что смотрел бы в них и смотрел – как в летнее небо где-нибудь в Подмосковье. Она немедленно взвалила на Саньку вязанку хвороста, которую тащила на себе, и он подивился, как эта хрупкая девчонка доперла из леса такую тяжесть. Но вида, конечно, не показал – принёс в избу, свалил хворост у печки.

Цвет её глаз Санька рассмотрел, когда Настя достала с полок, поставила на стол и зажгла ещё две плошки, уселась напротив, подперла щёку кулаком и принялась откровенно разглядывать Саньку и Гошу.

Одета она была в тёмно-синий сарафан поверх серой рубахи с длинными рукавами. При входе в избу Настя переобулась – сменила лапти (самые настоящие, Санька впервые их увидел, но сразу узнал) на войлочные тапочки.

– Значит, Санька и Гоша, – весело повторила она.

– Ага, – подтвердил Санька и неожиданно понял, что улыбается до ушей невесть чему. Постарался придать лицу серьёзное деловое выражение, но губы так и норовили снова расползтись в улыбку.

– Куда путь держите, Санька и Гоша?

– Мне нужно найти маму, – ответил Санька, и улыбка исчезла с его лица сама собой. – И отвести её к источнику жизни.

– Ого. Ну-ка, погоди… – она взяла плошку, подняла, всматриваясь в Саньку. – Вот как, значит. Тебя Хозяйка отметила.

– Отметила, – подтвердил Санька.

– Круто, – она опустила плошку на стол. – Судя по вымытым мискам, кашу вы нашли?

– Это было нетрудно, – сказал Гоша.

Настя легко соскочила с табуретки, достала из печи чугунок, наложила себе в миску каши, плеснула масла, размешала, попробовала:

– М-мм, вкусно. Но соли маловато. Ух, какая я голодная… – она неожиданно громко цыкнула зубом, хмыкнула, снова уселась за стол, придвинула солонку.

– Извини, что без спроса, – сказал Санька.

– Да не парься ты, – она обожгла Саньку взглядом и тут же опустила глаза. – Я не в обиде.

Настя, не торопясь, ела. Санька сидел напротив и старательно разглядывал горницу. Хотя на самом деле ему неотрывно хотелось разглядывать Настю. Время от времени их глаза, будто бы случайно, встречались, и тогда Санька чувствовал себя так, словно он летит на санках по крутому снежному спуску, и нет у этого спуска ни начала, ни конца.

– Ты бы растопил печку, что ли, – сказала Настя примерно после шестой ложки. – Чаю попьём. Хочешь чаю?

– Хочу, – признался Санька.

– Вот и растопи. Хворост – на растопку, а дрова в клети возьми.

– Ага, я видел.

Санька в жизни не имел дело с русской печью, но справился, пожертвовав на розжиг половинкой листа формата А-4. Вскоре в печи гудел огонь, и по горнице поползло тепло. Своевременно, с учётом того, что после наступления ночи снаружи похолодало. Не так, чтобы замёрзнуть до костей, но ощутимо.

– Молодец, – похвалила Настя, одним взглядом оценив Санькины старания. – Только вон ту заслонку наверху чуток задвинь. Ага, правильно. Осталось за водой сходить.

Санька принёс от колодца воды в ведре. Налил в медный чайник, поставил чайник на печь. Ему нравилось помогать Насте, нравилось делать всю эту простую работу. И дело было не в том, что таким образом он словно бы расплачивался за съеденную кашу и предстоящий ночлег (Санька не сомневался, что они с Гошей останутся тут ночевать – ворон так и вовсе уже спал, найдя себе удобное место на одной из полок). Вернее, не только в этом. Просто он чувствовал, что Насте его помощь приятна. И поэтому готов был помогать снова и снова. Печку растопить, воду принести… Пока Санька всё это делал, она улыбнулась ему целых три раза! Три бесценные улыбки за сущие пустяки. Смешно говорить. Что ещё нужно сделать, может, починить тын? Жаль, темно уже, а то взялся бы прямо сейчас.

Потом они пили чай, заваренный на разных травах, болтали о том, о сём, и Саньке было так хорошо, что он ни разу не вспомнил, зачем сюда пришёл.

Он и утром не вспомнил.

Спал на широкой лавке, укрывшись тулупом, на рукодельной подушке, набитой пахучим сеном. Снов не видел. Проснулся с первым светом, просочившимся в окна, вскочил, сбегал в туалет, умылся у колодца ледяной водой. Небо над головой постепенно наливалось ясным жемчугом, меж чёрных стволов деревьев Мёртвого леса плавали белые слои тумана, на ломкой сухой траве обильно повисли капли росы. Начинался новый день, и Санька чувствовал себя прекрасно отдохнувшим и готовым к новым подвигам. Что он вчера хотел сделать? А! Починить тын. Всё верно, вот сразу после завтрака и возьмётся.

Санька вернулся в избу и в дверях столкнулся с Настей. Отступил в сторону, пропуская.

– Доброе утро, – улыбнулась она

– Доброе утро, – улыбнулся он в ответ.

– Как спалось? – Настя зевнула, прикрыла рот ладошкой и так сладко потянулась на пороге, что он невольно отвёл глаза.

– Прекрасно.

– Вот и славно. Доставай из печи кашу и чайник, они ещё теплые. Я сейчас.

Она проскользнула мимо, обдав его теплым домашним запахом, от которого сильнее забилось сердце и мгновенно пересохло в горле.

После завтрака Санька помог Насте убрать со стола и небрежно спросил:

– Скажи-ка, у тебя молоток и гвозди есть? И вообще инструменты какие-нибудь?

– Что-то есть, – от взгляда голубых Настиных глаз Саньке стало жарко. – А тебе зачем?

Санька объяснил.

– Тын? – переспросила Настя.

– Ага, – подтвердил Санька. – Он у тебя, гляжу, совсем развалился. Надо поправить.

Настя молчала, словно в задумчивости.

– Должен же я как-то тебя отблагодарить за гостеприимство, – привёл Санька последний аргумент.

– Да, конечно, – рассеяно ответила Настя. – То есть ничего ты не должен. Но если хочешь… В смысле, спасибо тебе. Я сама хотела, но всё руки не доходили.

– Не женское это дело – тын чинить, – важно произнёс Санька.

– Ну-ну, – усмехнулась Настя. – Пойдём, покажу, где инструменты… мужчина.