Бесприданница, или Невеста на замену

Глава 1

— Леонид, почему работницы ЗАГСа все еще нет? — прошептала я, чуть сжимая его ладонь.

Его пальцы ответили легким и успокаивающим пожатием.

— Вера, не волнуйся. Твоя мама говорила, что регистратор едет, задерживается из-за пробок. Обещала минут через пять быть.

В воздухе свадебного зала витали ароматы роз и фрезий.

Солнечные лучи, пробиваясь сквозь высокие стрельчатые окна, играли бликами на паркете и позолоте рам, но мои руки в кружевных перчатках предательски дрожали. Я была взвинчена до предела, и в этой сладкой пытке предвкушения сплелись в один клубок тревога, надежда и безудержное счастье. Я уже мысленно слышала, как с губ моих сорвется заветное «да», и чувствовала воображаемую тяжесть обручального кольца на пальце.

Я перевела взгляд на своих родных. Бабушка утирала слёзы, хотя ещё было рано, мама поглаживала папу по руке, а старшая сестра подбрасывала на коленях моего племянника.

— Может, я подниму фату? Душно же, — заботливо спросил Лёня.

Я отрицательно покачала головой. Ведь сама настояла на этой старомодной, но такой романтичной детали: чтобы он, как рыцарь, поднял её перед первым поцелуем, чтобы камеры запечатлели это мгновение: изумление, восторг, любовь. Для меня в этот день всё было впервые: первая настоящая любовь, первая свадьба, первая брачная ночь и целый месяц медового счастья впереди.

— Не нужно, любимый, — тихо прошептала я, чуть склоняя голову к его плечу. — Скоро...

Вдруг заиграла нежная и тихая мелодия.

— Приехала, — пронёсся шёпот по рядам.

Но в зал неожиданно вошли два маленьких нарядных ангелочка: девочка и мальчик лет четырёх-пяти. Девочка в розовом нарядном платье тихонько тянула за собой мальчика в чёрном костюме-тройке. В его руках была маленькая плетеная корзинка, усыпанная лепестками.

Пальцы Леонида на мгновение сжали с силой мои. Неужели он так сильно волнуется? Кто-то из родных решил сделать нам сюрприз? Сейчас детки подойдут, достанут лепестки из корзинки и кинут их в нас. А, нет, они несут кольца! Точно, обручальные кольца!

— Идём, не бойся, там же... — что именно прошептала девочка мальчику, я не разобрала.

Два белокурых чуда приблизились к нам. Мальчик, застенчиво потупившись, протянул корзинку Леониду. Я с умилением посмотрела на жениха, и улыбка замерла на моих губах. Сквозь дымку фаты я увидела, что его лицо покрыла испарина, а на висках и лбу выступили крупные капли пота. Непорядок.

— Мама, — тихо позвала я, поворачиваясь к родным, — платочек...

— Папочка, а как же мы?

«Мы?.. Мы?.. Папочка?» — эхом пронеслось в моей голове.

— Ой, извините, такие пробки. Сейчас начнём, — всеобщее внимание от детских слов отвлекла немолодая женщина в красном деловом костюме и белой рубашке, быстрым шагом направляющейся к столу.

— Леонид? Что это за дети? Чьи? — нервно выдохнула я, чувствуя, как его пальцы пытаются выскользнуть из моей хватки.

— Не знаю, — глухо ответил он.

Тут подошла моя мама с платком.

— Деточки, вы отдайте корзинку невесте и пойдёмте. Я вас устрою в первом ряду. Вы с кем пришли? — моя родная мамочка, открыв клатч, достала белоснежный платок.

Я подняла руку и попыталась вытереть пот со лба Леонида. Он как-то странно дёрнулся, отстранившись.

— Нет, не пойдём! Отпустите! Тут наш папа! — вдруг закричала девочка и с силой вцепилась в дорогую ткань его брюк, вторым на Лёне повис мальчик и заплакал.

— Господа, если вы готовы начать торжественную церемонию, то успокойте детей и займите свои места! — регистратор нетерпеливо взмахнула рукой в сторону музыкантов.

— Подождите! — мама властно подняла руку, обращаясь к залу. — Друзья! Чьи это очаровательные дети?! Заберите их, пожалуйста, мы начинаем!

— А это мои дети, — в распахнутых дверях стояла высокая черноволосая женщина в белоснежном брючном костюме. — И не только мои, но и вот этого господина, — её длинный и тонкий указательный палец обвиняющее ткнул в Леонида. — Что, дорогой, сменил имя, уехал в другой город и решил всё, нет у тебя жены и детей?

Не понимая, что происходит, я переводила взгляд то на Лёню, то на незнакомку, то на плачущих и цепляющихся за моего жениха детей.

— Это розыгрыш? — я нервно дёрнула фату вверх. — Мама, папа, кто? Леонид, объяснись? — я и так последние дни на нервах, а перед сегодняшним днём всего три часа поспала, всё казалось нереальным, такого в жизни не бывает.

— Это не мы, — тут же открестилась мамочка, да и из гостей вряд ли кто был на такое способен.

— Нет, не розыгрыш, милочка, а горькая правда, — женщина подошла на расстояние вытянутой руки, дети тут же прижались к её ногам.

Открыв сумочку, она вытащила документы и протянула ошеломлённой сотруднице ЗАГСа.

— За пять лет связями обзавёлся? Богатой невестой, Юрочка? Уехал в столицу денег заработать и пропал! Если бы не твои переводы раз в квартал, я бы в полицию заявление подала. Что же ты так плохо следы подтер? Соцсети не ведёшь, да вот только лучшего друга не предупредил? Чего побелел, а? Да, именно по его лайкам я тебя и выследила. Смотрю, он фото отметил, а на нём счастливая девушка колечком хвастается, а в отражении зеркала — твое родное лицо. Что ж ты, гад, при живой-то жене двоеженцем решил стать?

Глава 2

Сознание возвращалось ко мне урывками, словно сквозь толщу мутной, горячей воды. Обрывки фраз долетали до меня, как доносившийся из другого помещения разговор.

— Если переживёт эту ночь, то… — чей-то встревоженный, усталый голос.

— Ох, бедняжка, да за что же это ей всё… — вздох, полный сострадания.

— Верка, дура… что ж ты не сдохла…

Стоны, шёпот и проклятия время от времени врывались в моё сознание, раскалывая его на части. Я металась между явью и забытьем, не в силах отличить одно от другого. Всё тело ломило, будто его переехал дорожный каток для укладки асфальта; я слышала, как во сне скриплю зубами от боли. Хотелось закричать, потребовать вызвать скорую помощь, но веки были свинцовыми, а губы не слушались. Время от времени на моём пылающем лбу нагревалась влажная тряпка, и чьи-то заботливые, незнакомые руки сменяли её на прохладную.

Наконец, я провалилась в бездну. Или это была не бездна, а дверь в другое время?

Мне словно кто-то включил киноплёнку, и я стала зрителем собственного прошлого.

Вот я, Вера Остроумова, затаившись в тени колонны, стою в блестящем, переполненном гостями бальном зале. За спиной чувствуется прохлада полированного мрамора и бархатная тяжесть портьер цвета спелой вишни. Воздух густ от смешения ароматов: цветочные духи, пудра, воск свечей и едва уловимый запах померанцевой воды, которой опрыскали зал перед приёмом.

Я ощущаю, как дорогой шёлк моего платья, цвета утренней дымки, холодной, струящейся волной ниспадает от высокой талии к полу. Я так долго выбирала этот фасон в стиле ампир, робко крутясь перед зеркалом и гадая, что же в этом простом наряде может приглянуться ему.

Украдкой, почти не дыша, я провожу пальцем в лайковой перчатке по короткому рукаву-фонарику, касаясь прихотливой серебряной вышивки. Тончайшие нити, выложенные в узор из веточек плюща, были так изящны, что рассмотреть их можно было, лишь подойдя вплотную. Та же вышивка бежала по краю декольте-лодочки, мягко обрамляя ключицы. Шелковая лента-пояс под грудью нежно подчёркивала линию изгиба.

Высокий узел волос на затылке был перехвачен лентой в тон платья. Прямой пробор, жемчужная нить, вплетённая в каштановые пряди, и крошечная камея с профилем знатной гречанки. Каждый раз, поворачивая голову в тщетной надежде увидеть его, я чувствовала, как камея холодком касается кожи — словно крошечный, загадочный предостерегающий знак. Локоны у висков, нарочито небрежные, были моей единственной уловкой — попыткой казаться непринуждённой, когда внутри всё замерло в ожидании одного-единственного взгляда.

— Маркиз Бестин, он приехал, — стайка стоящих невдалеке девушек оживилась. Они перешёптывались и смотрели на вошедшего в зал молодого человека. А посмотреть было на что. Невероятно красивый, статный, высокий, черноволосый и черноокий Олег Павлович Бестин. Моё сердечко забилось в такт его шагам. Он подошёл к моей тётушке поздороваться. Светлана Казимировна Остроумова была хозяйкой бала, именно в её особняке всё это происходило. А потом… потом он перевёл взгляд, скользнул по знакомым лицам и остановился на мне. Наши глаза встретились, а моё бедное девичье сердечко остановилось.

Тут и к доктору не нужно было идти, диагноз ясен – это любовь. Первая, юношеская, трепетная, желанная.

Он сделал шаг в мою сторону. Ещё один. Сердце пустилось в безумную пляску.

«Неужели маркиз пригласит меня на танец? Наконец-то мои мечты сбудутся. Я дотронусь до него, почувствую тонкий аромат одеколона. Наши лица будут так близко… так непозволительно близко».

Но фантазия оборвалась, не успев разгореться. Те самые девушки, недавно восхищавшиеся им, стайкой облепили маркиза, защебетав, заигрывая веерами. Мне оставалось лишь бессильно наблюдать, как Олег Павлович, улыбаясь, предлагает руку нежной и ослепительной Софи и ведёт её в центр зала, где уже закружились в вальсе первые пары. Ах, почему во мне нет её дерзкой самоуверенности? Соблюдая этикет, я жду, когда меня пригласят. Но ясно же — на этом аукционе невест я далеко не главный лот.

— Милая, милая Вера! — одна из подруг Софи, Эмилия, стрелой подлетела ко мне и схватила за руки. — Что же ты не танцуешь? Не приглашают?

Я попыталась высвободиться, но в ту же секунду почувствовала, как в мою ладонь вжимается крошечный комочек бумаги.

— Что это? — прошептала я недоумевая.

— Глупышка, а сама как думаешь? — Эмилия наклонилась так близко, что её дыхание коснулось моего уха. — Любовная записка. Мне её маркиз Бестин передал. Прочти. Только в укромном месте.

И, лукаво подмигнув, она растворилась в толпе.

Я перевела горящий взгляд на маркиза. Сердце бешено колотилось, смешивая страх и сладкое предвкушение. Чуть приподняв подол, я почти побежала в сторону дамской гостиной.

Пальцы предательски дрожали, разворачивая изящно сложенный листок.

«Милая, драгоценная Верочка, позвольте мне так Вас называть. Я много раз ловил себя на мысли: «Какая же Вы красивая». Вера, Вы поселились в моём сердце, в моих мыслях. Я просыпаюсь с Вашим именем на устах и засыпаю с ним же. Умоляю, дайте мне возможность увидеть Вас, поговорить наедине. Приходите, скорее приходите в сад, в третью беседку. Спрячьтесь, чтобы Вас никто не увидел, а я приду и позову Вас.

Всеми мыслями только о Вас, Ваш маркиз Бестин.

Глава 3

Я очнулась на третий день, разбитая и опустошённая, словно болезнь выпила из меня все жизненные соки досуха. Тело было тяжёлым и ватным, и единственным проявлением чувств, на которое хватало сил, были беззвучные, горькие слёзы, катившиеся из уголков глаз и впитывавшиеся в тонкую ткань наволочки. Хотелось приподняться, но сил не хватало.

— Деточка, солнышко моё, Верочка, очнулась! — рядом суетилась полная, низенькая женщина в летах, с лицом, испещрённым морщинами забот. Её теплая, шершавая ладонь нежно прикоснулась к моему лбу. — Где болит-то? Поделись с нянюшкой. Я пошепчу, боль отведу. Что ж ты так с собой обошлась, глупышка? Всё это подлая Софья, она тебя на бездумный шаг толкнула! Где это видано, ранней весною, в одном платье, на ночном холоде стоять? Светлана Казимировна свою доченьку наказала, — в её голосе сквозило нескрываемое недовольство. — Представь, на неделю сладкого лишила и на субботний бал к господам Астарьевым не пустила. Вот так-то!

Она бережно поднесла к моим потрескавшимся губам большую кружку с прохладной водой. Сделав несколько жадных, но слабых глотков, я с облегчением откинулась назад. Стало чуть легче.

— Ты, Верочка, отдыхай, я рядышком посижу, твоя нянюшка никуда не уйдёт, — женщина поправила сбившееся одеяло, и под моими веками вновь сгустилась благословенная тьма.

В следующий раз я пришла в себя глубокой ночью. Едва я пошевелилась, няня тут же поднялась со старенького кресла у изголовья.

— Отварчика целебного выпей, деточка. Что ж ты так медленно на поправку идёшь, бедняжечка моя, — она не переставала сюсюкать, и в этом было что-то бесконечно успокаивающее. — Доктор вечером заходил, слушал, смотрел. Сказал, хрипы в груди скоро совсем пройдут, новые снадобья выписал. Светлана Казимировна мимоходом заглядывала, о здоровье спрашивала. Вера, нет, ты только представь, — женщина с лёгким стуком поставила кружку на прикроватный столик, — Софья-то всё же выревела у матушки позволение на тот бал поехать.

— Кто вы? Где я? — после глотка горьковатого отвара мне, наконец, удалось разомкнуть непослушные губы и выдохнуть самый главный вопрос.

— Вера, ты чего, родная? Не узнаёшь меня? — в голосе няни прозвучала неподдельная тревога. — Это же я, твоя кормилица, нянюшка любимая — Арина. С пелёнок при тебе… Неужто жар память отшиб? Охо-хо… С утра к Светлане Казимировне побегу, пускай доктора ещё раз зовут.

Мои веки вновь сомкнулись, унося меня от странной реальности.

Утром я ощутила прикосновение какого-то предмета к груди. Открыв глаза, я увидела седые волосы и пенсне — пожилой мужчина в старомодном сюртуке, склонившись надо мной, через тонкую ткань ночной сорочки пытался послушать то ли сердце, то ли дыхание.

— Лучше, уже значительно лучше. О, вы проснулись, барышня! — седовласый старичок поправил пенсне, зачем-то дотронулся до аккуратных белых усов и положил тёплые пальцы на моё запястье, отсчитывая пульс. — Ваша няня дурную весть принесла, сказывала, будто вы ничего не помните. Так ли это?

Я перевела тяжёлый взгляд на женщин, столпившихся в дверях. Помимо няни Арины, в комнате были Светлана Казимировна с холодным, отстранённым выражением лица и её дочь Софья, которая смотрела на меня с плохо скрываемым любопытством.

— Не помню, — прошептала я, и в моём голосе прозвучала искренняя растерянность. — Где я? Кто вы? Почему я здесь лежу?

Можно было и не задавать этих вопросов — вчерашний сон многое прояснил, но я до последнего надеялась, что это был лишь бред, жуткая галлюцинация, а не прыжок в чужой мир и чужое тело.

Тёплые пальцы доктора осторожно коснулись моих век, он заглянул в зрачки, потом ощупал голову, постучал маленьким деревянным молоточком по рукам и ногам, проверяя рефлексы. Наконец, он выпрямился и изрёк вердикт:

— Барышня не лукавит, она и впрямь память утратила. Такое при сильной горячке случается. Иные в младенческое состояние впадают, а вашей племяннице повезло — отдала лишь память. Шансы, что барышня себя вспомнит, минимальны. Но хорошо, что жива осталась, я уж и не чаял. Чудо, одно слово. Чудо!

«Как он понял, что я не вру? — тупо удивилась я. — У него что, в голове встроенный КТ или МРТ?»

Он даже не задал наводящих вопросов, не попытался проверить мою искренность. Но для стоявших в комнате женщин его слово было законом. Они безоговорочно поверили учёному человеку.

— Арина, ответь племяннице на все вопросы, расскажи, кто она и где живёт, — сухо приказала служанке Светлана Казимировна. — Доктор, прошу вас отзавтракать с нами. Вы в третий раз откладываете свои дела и мчитесь к нам.

— С превеликим удовольствием, сударыня! Не успел, знаете ли, дома позавтракать, как ваш слуга прибежал. Так я саквояж в руки, и бегом к Верочке.

Меня не интересовали больше никакие вопросы. Выпив ещё две противные, пахнущие травой и чем-то химическим микстуры, я снова закрыла глаза.

Последней мыслью было: «Пусть это всё будет жутким, слишком реалистичным сном. Хочу обратно, в своё тело, к родным!»

Мне стало до омерзения плевать на порушенную свадьбу, на подлого Леонида. Оказавшись в чудовищной ситуации, мои приоритеты мгновенно выстроились в правильном порядке. Главное — родители, бабушка, сестра. А Леонид пусть катится к чёрту. Только бы вернуться домой.

— Верочка, доченька, просыпайся, лекарство пора принимать, — добрый, певучий голос няни Арины разбудил меня под вечер.

Глава 4

К зеркалу в спальне я подходила, как на эшафот, на трясущихся, ватных ногах. Сердце бешено колотилось, сжимаясь в ледяной комок страха. Самым ужасным в этой невероятной ситуации было увидеть в отражении абсолютно чужое, незнакомое лицо. Сделав последний шаг, я зажмурилась, а потом медленно, преодолевая внутреннее сопротивление, подняла ресницы.

И обомлела.

Из старинного зеркала в позолоченной раме на меня смотрели… мои собственные глаза. Тот же разрез, тот же глубокий, сине-зелёный, как морская волна, цвет. Я машинально дотронулась до губ — мои, родные, пухлые, с лёгкой асимметрией в улыбке. Длинные, тёмные ресницы, густые, соболиные брови… Это была я. Осунувшаяся, бледная, с синяками под глазами, измождённая болезнью, но — я. Не выдержав, я разрыдалась, прислонившись лбом к холодной поверхности стекла. В этом хаосе чужого мира моё собственное отражение стало первым якорем, крошечным островком знакомого в океане неведомого.

Хорошо, что няня Арина в этот момент хлопотала в гардеробной и не видела моего потрясения, а то бы снова принялась утешать, списывая всё на остаточную слабость.

Ещё через день, собрав волю в кулак, я начала выходить к общему столу. Завтрак, обед и ужин в этом доме были не просто трапезой, а строгим ритуалом. Столовая поражала воображение: длинный, полированный до зеркального блеска дубовый стол, способный усадить два десятка гостей, массивный буфет с хрусталём, тяжёлые портьеры цвета спелого бордо. Чай, впрочем, было дозволено пить где угодно — в своей комнате, в малой гостиной с её нежно-голубыми шелковыми обоями, или даже я подозреваю, на кухне, но туда меня, барышню, конечно, не тянуло.

Двоюродная сестра Софья первое время вела себя на удивление сдержанно. Не игнорировала меня — учтиво кивала за завтраком, отвечала на вопросы, но ни единой колкости, ни одного ядовитого замечания. Может, тётка её вразумила? Или её все же терзали угрызения совести?.. Но нет, едва я подумала об этом, в памяти всплыл тот леденящий душу шёпот, услышанный в бреду: «Чего же ты не сдохла?» Нет, не раскаивалась она. Ревность — страшная сила, она способна изуродовать душу, навесив на человека маску самого отвратительного чудовища. И чего ей не живётся спокойно? Она же наследница, у неё всё есть…

Седовласый доктор навестил меня ещё дважды, тщательно прослушал, померил пульс и наконец-то объявил, что кризис миновал и я полностью здорова. Слабость, по его словам, пройдёт, а вес восстановится при хорошем питании.

— Но холод отныне — ваш злейший враг, барышня, — строго сказал он, упаковывая свои инструменты. — В идеале — морской воздух, южное солнце. Это укрепило бы вас окончательно.

Тётушка, Светлана Казимировна, почтительно кивала и даже, обращаясь больше к доктору, чем ко мне, пообещала, что к лету мы непременно соберёмся на юг.

Увы, этому обещанию не суждено было сбыться. Меня выдали замуж. Стремительно и неожиданно.

Всё началось в один из тихих послеобеденных часов. Я задержалась в библиотеке — просторной комнате с тёмными дубовыми панелями, уставленной шкафами до самого потолка. Пахло старыми книгами, воском и лёгкой пылью. Я искала что-нибудь по истории королевства, чтобы понять мир, в котором оказалась. Найдя солидный том в кожаном переплёте, я устроилась в глубоком кресле у камина. Напротив, на шелковой кушетке, пристроилась Софья, с виду вся погруженная в вышивку. В комнате царили мир и покой, нарушаемый лишь потрескиванием поленьев.

И вдруг этот покой был взорван.

С грохотом распахнулись белоснежные двустворчатые двери с отполированными до золотого блеска латунными ручками.

— Что это такое?! Скажите на милость, что это?! — В библиотеку, словно ураган, ворвалась баронесса Светлана Казимировна. Её обычно бесстрастное, алебастровое лицо пылало гневным румянцем. В дрожащей руке она сжимала разорванный конверт и лист плотной, дорогой бумаги.

Я отложила книгу, и мой взгляд сразу же выхватил детали: незнакомый герб с сургучной печатью и размашистую, энергичную подпись внизу листа.

— Матушка, что случилось? — Софья, сбросив с колен вышивку, поднялась с кушетки, лицо её выражало испуг и недоумение.

— Это, доченька моя… Это! — Светлана Казимировна была в ярости, такой я её ещё не видела. Её голос звенел, как натянутая струна. — Это ошибка твоего покойного отца, за которую расплачиваться придётся тебе!

— Я не понимаю… — Лицо Софьи побелело, губы задрожали. — Матушка, ты меня пугаешь!

Не в силах сдержать любопытство, сестра выхватила у матери злополучное письмо.

— Зачем? Зачем Володя полез спасать эту… эту графиню Бархатову?! — Баронесса в отчаянии заломила руки, подойдя к камину. — Долг чести, долг крови, долг жизни! Что же нам теперь делать?! — Трагизм, звучавший в её голосе, был почти осязаем.

— Мама, объясни толком! — Софья водила глазами по строчкам, но смысл, казалось, не доходил до её сознания.

— Мы с отцом не рассказывали тебе… Не верили, что граф Бархатов с его-то положением, всерьёз заговорит о родстве с баронами. Надеялись, что всё забудется…

Сидя в кресле, я затаила дыхание, слушая историю, корни которой уходили в прошлое этого мира.

…Много лет назад, в охотничьих угодьях под самой столицей, Люменбургом, король устраивал свою знаменитую ежегодную охоту. Это было грандиозное событие. На опушке древнего леса раскинулся целый палаточный город, пестревший гербами и штандартами самых знатных семейств Альборона. Воздух был густ от запахов дыма, жареного мяса и лошадиного пота. Звенели аристократические голоса, смех, ржали нетерпеливые кони, сверкали на солнце упряжь и оружие. Охотничьи псы тянули вперёд, чуя зверя. Королевская охота длилась несколько дней, и по ее итогам монарх лично награждал самых удачливых, но главное — за это время заключались десятки выгодных сделок и союзов. Получить заветное приглашение на королевскую охоту считалось огромной честью.

Глава 5

— Он мот, повеса и транжира! Идиот, одним словом! — Светлана Казимировна с таким презрением швырнула письмо на лаковый столик, будто оно было испачкано в чём-то неприличном. Бумага, шелестя, соскользнула на пушистый ковёр. — И уверена, это все происки его дядьки, графа Кирилла. Старый лис почуял, куда ветер дует, и решил сплавить нам своего обанкротившегося племянника.

Платье Софьи, тяжёлое от кружев, зашуршало, когда она сделала шаг вперёд, её глаза горели амбициозным огоньком.
— Матушка, ну что значит «мот» и «повеса»? Он молод! А если я стану графиней Бархатовой, то смогу закрыть глаза на некоторые… мужские слабости. — Мои собственные глаза расширились от изумления. Та самая Софья, что ещё недавно вздыхала по маркизу Бестину, с ледяной лёгкостью рассуждала о браке с совершенно незнакомым человеком. Её чувства оказались дешевле рыночных побрякушек.

— Софи, твоя наивность вызывает у меня мигрень, — баронесса с силой нажала указательными пальцами на виски, будто пытаясь вдавить обратно назревающую боль. Софья обиженно надула губки, отчего её лицо приобрело капризно-детское выражение. — Ты не хочешь видеть дальше собственного носа.

— В чём же моя наивность, матушка? — возразила она, с вызовом подбоченясь. — Мы переедем в столицу! Я буду блистать на королевских балах, рожу наследника, мы объединим наши капиталы… И тебе, матушка, найдём достойного, богатого мужа!

— Объединим?! — голос Светланы Казимировны превратился в ядовитый шёпот, от которого по коже побежали мурашки. — Что там объединять, моя глупенькая девочка? По подтверждённым слухам, молодой граф Бархатов обклеен закладными и долговыми расписками, как новогодняя ёлка игрушками! Его дядя, граф Кирилл Адамантович Бархатов, устал прикрывать его финансовые провалы. И не делал бы это совсем, если бы этот оболтус не был последним отпрыском и единственным наследником двух великих родов! Похоже, все приличные дома в Люменбурге им уже отказали, вот старый хитрец о нас, провинциальных баронессах, и вспомнил. Ты хочешь, чтобы твой будущий муж спустил и твоё приданое на скачках, в игорных домах и легкомысленных танцовщицах? Нет, доченька, я такой участи тебе не желаю. Ты станешь посмешищем для всей столицы! В тебя будут тыкать пальцами и шептаться за спиной: «Смотрите, это та самая богатая дурочка, что променяла состояние на графский титул в долговой яме!» И что потом? Поедешь вслед за супругом-банкротом в его заброшенную деревню? Месить нежными, ухоженными ножками грязь и доить коров?

— Не хочу в деревню! — прошептала Софья, и с её лица окончательно сбежали последние краски. Она, наконец, осознала всю глубину пропасти, в которую её пытались столкнуть. — Матушка, но что же делать? Придумай что-нибудь! Ты же у меня самая умная!

Светлана Казимировна строго посмотрела на дочь, и в её взгляде мелькнул холодный, расчётливый блеск.
— Мне нужно немедленно перечитать брачный договор. Я иду в кабинет. А ты… — она подняла палец, — я хочу, чтобы ты навсегда выкинула из головы этого нищего Бестина.

— Матушка, что ты! — Софья с лёгкой паникой в голосе и украдкой бросила взгляд в мою сторону. — Тот случай был просто… милой шуткой.

— Гм, — фыркнула баронесса, не удостоив это оправдание ответом. — К счастью, у меня есть на примете другая партия. Семья богатейшая, вхожая ко двору. Сын… не столь статен и красив, как тот Бестин, но состояние его семьи исчисляется миллионами. И его матушка на последнем приеме весьма прозрачно намекнула, что ты ему очень нравишься. Если нам удастся расторгнуть этот кабальный контракт с Бархатовыми, ты сможешь стать не просто богатой невестой, а маркизой.

— Кто это, матушка? — щёки Софьи вновь залил румянец надежды, и она вся подобралась, как кошка, учуявшая запах сливок.

— Маркиз Лукинский.

Наступила секунда ошеломлённой тишины.
— К-кто? — голос Софьи сорвался. — Матушка, ты не шутишь? Маркиз Аристарх Лукинский?!

Она с тихим стоном рухнула на шелковую кушетку, как подкошенная.
— Он же… он же непозволительно толст! — захныкала она, с отвращением зажмурившись. — Он просто жирный! Рядом с ним стоять противно! У него два, нет, три подбородка, которые трясутся, когда он смеётся! А его глаза… они прячутся в складках кожи, как две заплывшие бусинки! Матушка, помилуй!

— Софья! — голос баронессы прозвучал резко, заставляя девушку вздрогнуть. — Неприлично так громко стенать и высказываться о будущем супруге! Ты должна радоваться, что такой человек обратил на тебя внимание. Зато он скромен, не замешан ни в каких скандалах и, в отличие от Бархатова, не бегает за юбками.

— Оттого и не бегает, что даже его несметные богатства не перекрывают его… его внешности! — выдохнула Софья, рискуя вызвать новый гнев.

— Еще одно слово, Софи, и ты останешься не только без ужина, но и без нового бального платья! — резко парировала баронесса, понизив голос до угрожающего шепота. — И помни, даже у стен есть уши. Ты хочешь, чтобы твои легкомысленные слова дошли до ушей Лукинских? Ты совсем не думаешь о своей выгоде? Представь: муж, который будет души в тебе не чаять! Он будет осыпать тебя золотом, шелками, возить на воды и южные курорты. Ты станешь одной из самых влиятельных и богатых дам в городе! У Лукинских есть великолепный особняк в самом престижном районе Люменбурга.

— И что? У нас тоже есть дом в столице, — всхлипнула Софья, смахивая слезы кончиком пальца.

— Но они вхожи в королевский дворец! Твоя заветная мечта о придворных балах осуществится! Вдруг тебя сама королева или ее дочери заметят? Ты сможешь стать фрейлиной!

Глава 6

Солнечный свет, пробивавшийся сквозь кружевные шторы моей спальни, ложился на мягкий ковёр золотистыми пятнами. Воздух был наполнен тонким ароматом лаванды, исходившим от саше в комоде. Я закрыла за собой тяжёлую дубовую дверь, ощутив, как за спиной остался холодный, отравленный мир светских интриг. Здесь, в моих покоях, царили уют и тишина.

— Нянюшка, у меня есть несколько вопросов, — мягко обняла я женщину, чья фигура в простом, но опрятном ситцевом платье и белоснежном чепце была воплощением домашнего тепла. Её лицо светилось безграничной добротой. Она, видя мою редкую ласку, смутилась и нежно погладила меня по плечу, её шершавая, трудолюбивая ладонь была удивительно успокаивающей.

— Спрашивай, Верочка, голубушка. Отвечу, если знаю, — её голос был тихим и мелодичным.

— Нянюшка, если мой отец был главой рода, а мы, судя по всему, не бедствуем… — я обвела рукой наше богатство: резную кровать под балдахином, дорогой ковёр, фарфоровые безделушки на каминной полке. — То почему Софья так уверенно назвала меня бесприданницей? Неужели мои родители не оставили мне ничего? Или завещание было составлено не в мою пользу?

Арина тяжело вздохнула, её грузная фигура опустилась в мягкое кресло у камина, обитое потёртым бархатом.
— Охо-хо, деточка… Слуг мало посвящают в такие дела, но что-то ты мне рассказывала, что-то я сама слышала. В тот год, когда погибли твои родители, господин Алексей Юрьевич и его жена Елизавета Антоновна была снаряжена экспедиция к далёким берегам, ваш батюшка был уверен, что удвоит свои капиталы, поэтому занял денег у родного брата Владимира Юрьевича, но произошло несчастье, корабли попали в ужасный шторм и не вернулись в гавань. Весь купленный товар утонул. Но знаешь, Верочка, Алексей Юрьевич духом не падал. Была в нём та самая купеческая жилка, хватка. Он был уверен, что поднимется с колен, вот только судьба не дала ему отсрочку… Не успел.

— Грустная история, — прошептала я.

— Отчего же ты грустишь, милая? — встрепенулась няня. — Боишься, что денег на приданое нет? Не бойся! Я своими ушами слышала, как покойный хозяин, Владимир Юрьевич, и тебя в завещании своём указал. Денег, может, и не горы, но на приличного жениха хватит. Уж без подушек и посуды не останешься, в новый дом войдёшь с гордо поднятой головой!

Ближе к вечеру, когда солнце уже клонилось к закату, окрашивая небо в багряные тона, ко мне подошла служанка в белом фартуке и чепце.
— Барышня, хозяйка просит вас к себе в кабинет.

Мысленно вздохнув, я отправилась на этот зов, предчувствуя недоброе. Кабинет Светланы Казимировны был её цитаделью, местом, где рождались самые холодные и расчётливые планы.

— Добрый вечер, тётушка. Вы звали? — тихо постучав, я вошла в комнату, заставленную тёмными дубовыми шкафами с книгами.

— Проходи, Вера, присаживайся, — её голос прозвучал неестественно ровно.

Светлана Казимировна восседала за массивным письменным столом, заваленным кипами бумаг. На её лице красовались маленькие очки без дужек, которые пружинками впивались в переносицу. На руках были надеты практичные чёрные нарукавники, защищавшие дорогой шёлк платья от чернильных пятен. Передо мной была не светская дама, а деловой стратег, привыкший единолично вести все дела рода.

— Вера, ты девочка умная, поэтому я буду говорить с тобой прямо, — тётка сложила руки перед собой. — Я внимательно изучила брачный договор с Бархатовыми и проконсультировалась с законником. Мы пришли к одному мнению. Графиней Бархатовой должна стать ты, а не Софья.

Воздух застыл в моих лёгких.
— С чего бы это? — вырвалось у меня, и я уставилась на тётку в полном недоумении. Я имела в виду: с чего это мне по чужому договору заменять сестру? Пусть сама выходит замуж за своего мота и повесу!

Но Светлана Казимировна истолковала мой вопрос иначе.
— А с того, что в договоре не указано конкретное имя, лишь наша фамилия. И… — она сделала театральную паузу, — я сегодня подала документы на твоё официальное удочерение. Законник обещает всё оформить в ближайшие дни. Я же воспитываю тебя с младенчества, Верочка. Ты для меня вторая дочь. — Уменьшительно-ласкательный вариант моего имени с трудом сорвался с её накрашенных губ.

«Ну-ну, послушаем, какая же я тебе «дочь»», — пронеслось у меня в голове. Я сжала пальцы, спрятанные в складках платья, решив не выдавать бушующий внутри ураган.

Видя моё молчание, тётушка оживилась, приняв его за согласие.
— Я знала, что ты не будешь против, дорогая моя!

— Против, — тихо, но чётко прозвучало моё слово. Оно повисло в воздухе, холодное и острое, как лезвие. — Я совершенно против того, чтобы становиться вашей дочерью. У меня были свои родители. И замуж за Бархатова я не пойду. Вы старались для своей кровиночки, вот пусть она и выходит за этого разорившегося графа.
— Верочка, — чуть ли не выплюнула желчь тётка. — Ты, наверное, не до конца понимаешь серьёзность своего положения? Кто ты? Дочь разорившихся родителей. Да, твой отец был главой рода, но долги моему покойному мужу он так и не вернул. — Она с щелчком откинула крышку чернильницы и с силой ткнула пером в сторону лежавших на столе расписок. — Думаешь, раз ты моя племянница, то они волшебным образом рассосутся? Нет, деточка. Все эти долги теперь лежат на твоих хрупких плечиках. И, скажи на милость, кто возьмёт тебя замуж, обременённую такими обязательствами? Хочешь, я завтра же устрою твою свадьбу? О, желающих породниться с маркизами много! Я подберу тебе самого «достойного» — лет пятидесяти, с россыпью бородавок на лице и телом, пропахшим дешёвым табаком!

Глава 7

Воздух в просторном кабинете Светланы Казимировны был прохладен и напоен строгим, деловым ароматом — смесью воска для мебели, старого добротного пергамента и древесного парфюма, который предпочитала сама хозяйка. Широкое окно было приоткрыто, впуская свежий ветерок, шевеливший края разложенных на столе бумаг. Но даже он не мог развеять незримое, давящее напряжение, витавшее в комнате. Здесь пахло не пылью, а решением судеб, и этот запах был тяжелее любого дневного зноя.

Я настояла на том, чтобы разговор с законником прошёл без посторонних ушей, выпроводив за дверь саму тётушку. Теперь мы сидели друг напротив друга в гробовой тишине: я — с бесстрастным, словно замёрзшим озером, лицом, и он — господин Карл Генрихович.

Законник был человеком лет пятидесяти, с влажными, блёклыми глазами и бесцветными волосами, зачёсанными на лысеющую макушку. Его костюм, хоть и дорогой, сидел на нём как-то безжизненно, словно второпях наброшенная униформа. Он постоянно потирал холеные пальцы, а его речь была размеренной и убаюкивающей, как стук дождевых капель по стеклу.

— Барышня Остроумова, — начал он, но тут же осёкся, вспомнив о предстоящем удочерении, и губы его сложились в слащавую, неискреннюю улыбку. — Виноват, Вера Алексеевна… Составить брачный контракт вы, безусловно, можете. Закон сего не запрещает. — Он откашлялся в кулак, и его тон стал назидательным, отеческим, теперь, когда не было грозных глаз Светланы Казимировны. — Но! — Он поднял палец с аккуратно подстриженным ногтем. — Закон — вещь гибкая. И зачастую он встаёт на сторону мужа. Ваше наследство, к примеру, формально остаётся вашим. Но супруг имеет полное право использовать эти активы для приумножения благосостояния семьи. Естественно, с вашего… молчаливого согласия. — Он сладко улыбнулся, и в его глазах читалось снисхождение ко мне, как к несмышлёному ребёнку, затеявшему опасную игру. — А я, признаться, не припомню случаев, где бы благоверная супруга имела возражения против обогащения собственного рода. И уж тем более выносила бы сие на суд общественности. Сие… дурной тон.

Его речь, смесь подобострастия и высокомерия, вызывала у меня тошноту. Он говорил так, будто разъяснял азбучные истины, не ожидая, что я способна в них вникнуть.

— Составляйте договор, Карл Генрихович, — отрезала я, и мой голос, ровный и холодный, прозвучал неожиданно громко в тишине кабинета. Мои пальцы впились в ткань подлокотников. — Моя тётушка уже пообещала направить брачный договор на подпись Бархатовым. А мне необходимо себя обезопасить. От всех.

На его лице мелькнуло раздражение. Он явно рассчитывал, что без поддержки тётки я буду более сговорчивой.

— Голубушка, Вера Алексеевна, — он с лёгким пренебрежением махнул рукой, словно отмахиваясь от назойливой мухи, — но вы ведь понимаете, что приданого это не касается? Это священная корова брачных соглашений. Вы можете хоть топать ножками и кричать «нет!» до хрипоты, но ваш супруг, как законный муж, получит полное право распоряжаться и вещами, и деньгами, внесёнными в брачный список. Это — святое.

— А что по поводу подарков? — не отступала я, тщательно подбирая слова. Мой взгляд был прикован к лицу законника, выискивая в нём малейшую реакцию. — Подарков, полученных мною до брака. Тётушка Светлана Казимировна великодушно разрешила мне взять с собой всё, что было подарено мне семьёй. А это и мебель, и личные вещи, и драгоценности.

Лицо Карла Генриховича прояснилось, на нём появилось выражение делового удовлетворения, будто он наконец-то ухватил суть проблемы.

— А-а, вот это дело совершенно иное! — воскликнул он, и его пальцы с лёгким стуком коснулись стола. — Подарками… — он произнёс это слово с особым, юридически безупречным придыханием, — ваш супруг распоряжаться не сможет. Это непреложно. По закону он не имеет ни малейшего права на вещи, полученные вами до брака в дар. Они считаются вашей личной, неприкосновенной собственностью.

В его глазах читалось не удивление, а скорее профессиональное одобрение хода моей мысли. Он видел перед собой не капризную барышню, а человека, мыслящего категориями права.

— Ага… — тихо, почти про себя, выдохнула я, и уголки моих губ дрогнули в подобии улыбки — не радостной, но твёрдой и решительной. В этом «ага» был не триумф, а холодная уверенность игрока, нашедшего свою выигрышную линию. — Тогда Карл Генрихович, поступим следующим образом…

Следующие три часа стали изматывающей дуэлью, в которой Светлана Казимировна, вновь приглашённая в кабинет, металась между приступами настоящего гнева и искусно разыгранной беспомощностью. Воздух гудел от напряжения, будто перед грозой. Скрип пера законника, вписывающего пункт за пунктом, резал слух острее, чем скрежет стали. Тётушка то бледнела, словно вот-вот лишится чувств, то заливалась густым багровым румянцем, вскакивая с места, чтобы оспорить мои требования.

— Кровать под балдахином из красного дерева?! — её голос, сорвавшийся на высокую ноту, прозвучал как вопль раненой птицы. — Но это вещь огромной ценности, фамильная!

— Дорогая тётушка, — парировала я с ледяным, неумолимым спокойствием, глядя ей прямо в глаза, не позволяя своему взгляду дрогнуть, — вы сами сказали: «Бери все подарки, которые пожелаешь». Разве я могу отказаться от столь щедрого жеста? Или вы предлагаете, чтобы в брачном контракте будущей графини Бархатовой значилось, что невеста из дома Остроумовых не получила от своей новой матери ничего? Как-то это… не солидно. Вряд ли это добавит веса договору в глазах графа Бархатова и его дядюшки.

Глава 8

Золотистый свет от пламени в высоком камине играл на тёмном паркете, выхватывая из полумрака кабинета фигуру молодого человека.

Роман Бархатов, непринуждённо облокотившись о мраморную полку, казался воплощением небрежной аристократической грации. Безупречный овал его лица, будто выточенный из самого белого мрамора, был обрамлен непослушными прядями волос цвета воронова крыла. Высокие скулы и идеально прямой нос придавали его профилю античное совершенство, а в миндалевидных глазах холодного сапфирового оттенка плясали насмешливые огоньки. На нём был роскошный шелковый халат с причудливой вышивкой — очередная дорогая безделушка, купленная им накануне. Молодой человек скучал; он уже вторую неделю вынужденно гостил у дяди. Это было наказание за шумные гулянки с друзьями, на которые ушли немалые средства.

— Смертная скука, — лениво протянул Роман, не понимая, зачем слуга пригласил его в кабинет в такой поздний час.

Дверь бесшумно отворилась, и в комнату, прихрамывая и опираясь на трость, вошёл хозяин дома — граф Кирилл Адамантович Бархатов. Лицо его было непривычно сурово.

— Племянник, — начал он, не предлагая юноше сесть. — Мне надоело наблюдать, как ты с катастрофической скоростью проматываешь состояние и позоришь перед короной наше родовое имя. Пора тебя остепенить.

Роман медленно повернул голову, на его губах заиграла привычная, снисходительная улыбка.

— Милый дядюшка, ваша забота тронула меня до глубины души. Но я не нуждаюсь в нравоучениях.

— Это не нравоучение, — холодно парировал граф. — Это констатация факта. И я нашёл способ раз и навсегда поставить тебя на место. Что может быть лучше женитьбы на девушке из хорошей семьи с солидным приданым?

Сапфировые глаза Романа сузились. Улыбка исчезла без следа. Впервые за этот вечер на его идеально бесстрастном лице появилось неподдельное изумление, граничащее с потрясением.

— Женитьбы? — переспросил он, и его бархатный голос прозвучал резче. — Вы шутите. На ком, интересно?

— На дочери барона Остроумова. Надеюсь, ты помнишь историю спасения твоей матери и, не побоюсь этих слов, — нерожденного тебя? Все должны платить по счетам. Пришло и твоё время исполнить волю почившего отца. Тем более договор между семьями имеется, — отчеканил дядя. Видя смятение на лице племянника, Кирилл Адамантович добавил, вбивая последний гвоздь в крышку гроба беспечной жизни наследника: — Всё уже решено. Переговоры окончены.

С этими словами граф протянул племяннику плотный конверт, от которого исходил тонкий аромат дорогих духов.

— Матушка невесты, будучи женщиной предусмотрительной, прислала кое-какие бумаги. Прочти.

Роман машинально взял письмо. Его ум, привыкший к лёгким победам и мимолётным увлечениям, с трудом поспевал за стремительным поворотом судьбы. Он молча вскрыл конверт перламутровым ножом и пробежал глазами по строчкам. И тогда по его красивому, надменному лицу снова поползла улыбка. Сначала робкая, а затем всё шире, пока он не рассмеялся тем самым звучным, бархатным смехом.

— Брачный договор! — воскликнул он, и в его глазах вспыхнул знакомый огонь насмешки. — Чтобы обезопасить капиталы моей прелестной невесты от мотовства её будущего супруга... О, какая трогательная предусмотрительность!

— Женившись, ты больше не посмеешь строить глазки невинным девушкам! — вспылил дядя. — Только сегодня пришли три письма — от графини, герцогини и хозяина ресторана! Все трое уверяют, что ты обещал их дочерям руку и сердце. Жениться без моего дозволения?! Роман, ты в своём уме?

Три открытых письма полетели в сторону молодого человека.

— Ах, дядя, полноте вам, — парировал Роман с притворной лёгкостью. — Не знаю, что эти дамы надумали. Откуда бы я мог что-то обещать, если из вашего дома шагу ступить не могу? Всё это наговоры. Обо мне каких только слухов в столице не ходит — вот продуманные мамаши и плетут интриги, пытаясь пристроить своих глупышек...

— Роман Александрович Бархатов! — ударив кулаком по столешнице, прогремел граф. — Чтобы таких эксцессов больше не было, я требую твоего всенепременного согласия! Или ты посмеешь попрать волю отца?

Роман повернулся к дяде, и его ослепительная улыбка стала острее шпаги.

— Передайте Светлане Казимировне, что я с лёгкостью подпишу любые бумаги. Долг чести для меня не пустой звук, раз отец так решил... И, разумеется, буду на свадьбе. Ровно в назначенный час. Слово Бархатова.

Но едва дядя, удовлетворённый такой покорностью, вышел из кабинета, насмешливый блеск в сапфировых глазах Романа вспыхнул с новой силой. Какая-то провинциальная баронесса никогда не встанет рядом с ним как равная. Он покажет ей настоящее место.

Роман уже видел эту комедию в своём воображении: палка с нахлобученной треуголкой вместо жениха у алтаря, его собственный уход в загул накануне венчания, и затем — изящно составленное письмо новоявленной супруге. В нём он любезно объяснит, что столичный воздух вреден для её добродетели, а потому предусмотрительно определяет ей местом жительства дальнее имение, где супруга сможет в тишине предаваться размышлениям о бренности бытия.

Его согласие было лишь первой ловушкой. Уж он найдёт способ избавиться от навязанной жены.

Глава 9

— Это прекрасно! Замечательно! Великолепно! — держа в руках договор, я танцевала по комнате. Моему счастью не было предела. Пусть немного, но я себя обезопасила. — Это победа! Победа!

Дверь скрипнула, и на пороге возникла няня. Я, не раздумывая, втянула её в свой безумный танец.

— Верочка, милая, свет ты мой… Тебя Светлана Казимировна требует. Не мешкай.

— Нянюшка, я так счастлива. Граф Бархатов подписал брачный договор, с голой… ой... ой... ой… — пропела я, звонко и беззаботно рассмеявшись. — Не останусь.

— Ах, Верочка, какое ты, по сути, ещё дитё. Беги скорее к тётушке, ой, матушке, — покачала головой Арина, поправляя сбившийся чепец. — Пора выслушать последние наставления, через несколько дней свадьба. Ох, как же всё спешно делается. Что же люди-то подумают?

— А нам-то что до их пересудов? — Я аккуратно спрятала документы в потайной отдел шкатулки и повернула ключ. — Мы с ними детей крестить не будем.

Войдя в кабинет, я застала картину: Светлана Казимировна сидела, словно грозовая туча, а рядом всхлипывала в платочек Софи, её лицо было распухшим от слёз.

— Наконец-то соизволила пожаловать, — холодно бросила тётка.

Софи не выдержав, вскочила как ужаленная.

— Зачем?! — её голос взвизгнул, заставляя вздрогнуть. — Зачем тебе моя карета? Мои рысаки? Это месть? Да?! За тот бал? За Олега Павловича Бестина? Признайся!

— София, уйми свои нервы, — резко одёрнула её мать. — Мы уже всё обсудили, я куплю тебе более шикарную карету, тем более эта уже из моды вышла, позолота облезает. Да лошадей на ярмарке породовитей найду, — устало произнесла Светлана Казимировна, потирая переносицу.

И тут Софию осенило. Её глаза загорелись хищным, лихорадочным блеском.

— Матушка! — воскликнула она. — Выкупи! Выкупи у неё моих лошадей и карету обратно! — Софи резко повернулась ко мне, и её улыбка стала сладкой и ядовитой. — Ведь тебе, сестрица, по сути, не нужны рысаки, правда? Тебе нужны деньги. Настоящие, звонкие монеты. А это… это просто красивые игрушки. Неужели ты откажешься от золота в пользу сбруи?

— Но, Софи, документы уже оформлены, — Светлана Казимировна теряла терпение.

Я сделала паузу, будто раздумывая, хотя решение было молниеносным и чётким.

— Я согласна продать, — произнесла ровно. — Но только по рыночной цене. Если откажешься — оставлю себе. Рысаки и правда очень красивые. Да и такой карете всегда мечтала…

— Замолчи! Будет тебе рыночная цена, — взвизгнула капризная Софи, ударяя кулачками по подлокотникам кресла.

Светлана Казимировна подалась чуть вперёд:

— Я выкуплю лошадей. Но запомни, Вера, с этого момента ты для меня — закрытая книга. На те деньги, что у тебя теперь есть, ты сможешь прожить не один год. И как только в день свадьбы ты переступишь порог этого дома… — тётушка, что по документам стала моей матерью, сделала выразительную паузу, — дверь за твоей спиной захлопнется навсегда. Не пиши, не приезжай и не проси о помощи. С какой бы бедой ни столкнулась. Ты замужняя женщина, и твои проблемы отныне не наши.

«Как будто, если бы я ушла ни с чем из твоего дома, то в тяжёлый момент ты бы помогла? Сто раз «ха». Если только милостыню подала. Но я не та Вера, я вытянула из вашей семейки всё, что смогла» — в мыслях я не любезничала с чужой для меня тёткой, она мне была противна, своей сухой и чёрствой душой. Родную кровь разменной монетой делать могла лишь та, для кого чужие жизни всего-лишь средство для достижения собственных целей.

— Что замерла? — голос тетки вернул меня в реальность. — Иди собирай вещи. В субботу свадьба. Подъедут телеги от Бархатовых. Если не хватит — нанимай за свой счет. И еще… — ее взгляд стал острым как бритва. — С сегодняшнего дня я рассчитала твою няню. И всю её семью.

У меня похолодело внутри.

— Что? — выдавила я. — Няня Арина? За что?

— А зачем они мне здесь? — она пожала плечами с показным безразличием. — Иди. Вечером придёт законник, оформит куплю-продажу. Деньги выдам золотом.

Она странно, почти изучающе посмотрела на меня, и в голове тут же щёлкнуло. Куда бы мы с мужем ни поехали: имение или столица. С собой везти большую сумму денег опасно. Тем более что я совершенно не знаю своего жениха. Что ему стоит в дороге стребовать с меня деньги? Ох, как ты вовремя, тётушка, зыркнула на меня. Сейчас же нужно узнать о банках, съездить и положить деньги на счёт. Хотя бы те, что лежат в сундуке. А то тётка выдаёт мне всё золотом, как бы не надумала разбойничков нанять.

— Благодарствую, матушка, — я сделала низкий, почтительный книксен, скрывая вспыхнувшую в голове тревогу.

— Иди. Без тебя дел много, — отмахнулась она.

Я почти выбежала из кабинета и влетела в свою комнату, где Арина смахивала пыль с каминной полки.

— Няня! Почему ты ничего не сказала про увольнение?!

— Ну что я буду тебя обременять своими проблемами, деточка, у тебя своих выше крыши. — Она потупилась. — Мы с мужем и сыном накопили небольшую сумму, поедем в деревню, у мужа там земля есть, купим домик. Как-нибудь проживём.

— Сын? — переспросила я, удивлённо. — У тебя есть сын?

Глава 10

Свадебное платье мне не шили на заказ — купили готовое. Впрочем, баронесса Светлана Казимировна не могла допустить, чтобы её дочь выходила замуж «как попало». Модистка привезла на выбор пять нарядов, и я без особого энтузиазма ткнула в самый красивый из них. Тяжёлый атлас, кружева, жемчужины — всё это было красиво, бездушно и совершенно чужое. Платье-маскарад для брака-фарса.

Накануне вечером в доме царила суета, знаменовавшая конец моей жизни в этих стенах. Все мои вещи, добытые с таким трудом, укладывали, закрывали в сундуки, связывали в баулы и переносили в ожидавшие телеги. Я не стала стесняться, взяв даже добротную кухонную утварь. Испуганные служанки сбегали к хозяйке с жалобой на мое самоуправство, но та лишь зло отрезала: «Пусть берёт, что хочет! На счастье!» Уж не знаю, с какой интонацией Светлана Казимировна желала мне счастья, но для меня это «счастье» пахло овсом, копчёным мясом и мукой. Приказав Игнату, мужу няни, погрузить на телеги снедь, я чувствовала себя не невестой, а предводительницей каравана, готовящейся к долгому переходу через враждебную пустыню.

Самым волнительным предприятием последнего дня стала покупка кареты. Максим, получив внушительную сумму золотом, посмотрел на меня с таким изумлением и благоговейным ужасом, будто я вручила ему монарший скипетр и корону.

Надеяться на щедрость жениха не приходилось. Я с ужасом представила, как буду, обдуваемая всеми ветрами, трястись в открытой двуколке какого-нибудь залихватского франта по весенней распутице. Нет, уж лучше своя добротная карета.

И Максим не подвел. Под вечер он пригнал симпатичную, пусть и подержанную, дорожную карету, запряжённую тройкой лошадей. Вороные красавцы, перебирая копытами, звенели колокольчиками на упряжи.

Это была настоящая крепость на колёсах, в которой можно было пережить любую непогоду. Стенки кареты были двойными, с прокладкой из войлока, не пропускающей внутрь ни зимнюю стужу, ни осенний ветер. Изнутри она была обита мягким темно-зеленым сукном, а широкие, глубокие сиденья напоминали скорее диваны; наполненные упругим конским волосом они были настолько просторными, что на одном без труда мог бы разместиться для сна взрослый человек. Были продуманы и мелочи: под одним из сидений я обнаружила откидную медную пластину — место для переносной жаровни, чтобы в пути можно было согреть ноги даже в лютый мороз. Сбоку крепился складной столик из дерева, небольшой, но вполне пригодный, чтобы поставить на него книгу или дорожный набор.

Это была карета для людей среднего достатка, без вычурной позолоты и гербов, но добротная, прочная и, что важнее всего, продуманная для долгих путешествий. В такой, укрытой и тёплой, где можно было выспаться, не страшно было отправляться в неизвестность.

Няня тут же принялась её обустраивать, снабдив карету мягкими шкурами, тёплыми пледами и уютными подушками.

Поздно вечером, слуги принесли весть, что дядя жениха Кирилл Адамантович Бархатов прибыл в город и остановился в гостинице, он нанёс поздний визит баронессе. Я его не видела, но легко представила, как моя тетушка, вся в паутине любезных улыбок, вела с ним деловые переговоры, пытаясь выжать из этой свадьбы максимум полезного и для себя. Уверена, что ей хотелось получить заказ от королевского двора да пожирнее.

А мой жених, граф Роман Александрович, как выяснилось, застрял в дороге с друзьями и опаздывал. Он даже удостоил меня письмом, которое Кирилл Адамантович не успел передать, ограничившись устным сообщением через тетку.

«Обещает быть к церемонии».

Казалось, сама судьба намекала, что брак начинается с пренебрежения.

Но, ложась спать в гостевой комнате, я чувствовала себя не обиженной невестой, а… очень даже богатой женщиной. У меня было имущество, верные люди, брачный договор в дорожном несессере и золото. Возможно, завтра меня и ждала неизвестность, но сегодня я была вооружена и готова к бою.

Рано утром в комнату пришли служанки с охапками белоснежного полотна и бледными, дежурными улыбками. Их ловкие руки заплетали мои волосы в сложную прическу, затягивали шнуровку платья, в котором я чувствовала себя не невестой, а дорогой куклой, приготовленной для вручения. Глядя в зеркало, я видела изящную, хрупкую статуэтку с огромными глазами, в которых плескалась тревога. Лицо незнакомки, Веры Остроумовой, было прекрасно в этом утреннем сумраке, но душа моя, запертая внутри, металась и цепенела.

Никаких напутственных слов или пожеланий от родственников Веры я не услышала, истекая злобой и желчью, они даже не подошли ко мне. Светлана Казимировна, стоя у окна, смотрела на двор, где выстраивались телеги с моим «приданым» — её скарбом, вынесенным с боем. Тётушкин взгляд, острый и ядовитый, мог бы пронзить стекло. Я бы на её месте тоже исходила желчью, наблюдая, как уплывает добро, за которое она так цепко держалась все эти годы. Софи, пряча загадочную ухмылку за веером, смотрела на меня с торжествующей жалостью. Их ненависть была почти осязаемой, густой и тяжёлой, как запах приторных духов.

— Доброе утро, госпожа, — перед моей каретой, словно выросшие из земли, стояли семеро мужчин в ливреях незнакомых мне цветов — тёмно-синих с серебряным шитьём. Их осанка, твердые взгляды и привычная строгость в плечах выдавали профессиональных стражников, а не дворовых слуг.

— Нас прислал ваш жених, граф Роман Александрович Бархатов. Мы будем сопровождать вас в дороге, — пояснил один из них, видя мое недоумение.

Получается, не считая трёх телег, всего Бархотовы прислали семь конных охранников для одной невесты... Не многовато ли? Мысль метнулась, как испуганная мышь: а что, если они здесь не для моей защиты, а для того, чтобы я не сбежала по дороге? Или, быть может, графу, этому знатному моту, и впрямь полагался такой кортеж, дабы подчеркнуть свой статус? Я отогнала паранойю, кивнув с холодной благодарностью:

Глава 11

Процессия так и прибыла к церкви, сначала моя карета, за ней телеги. Светлана Казимировна сдержала своё слово и после свадьбы не хотела даже духа моего видеть возле своего дома.

— Верочка, ты что-то побледнела, доченька, — сидя в остановившейся карете, на облучках которой сидели нарядно одетые Игнат и Максим, забеспокоилась няня.

— Нервничаю, нянюшка, впервые замуж выхожу за незнакомого мне мужчину, — в голове пронеслась мысль: «хорошо, что молод, не придётся нос воротить. А что, если он заплывший жиром, как будущий жених Софи? — и тут же откинула эту мысль. — Вряд ли такой слыл бы мотом и повесой на всю столицу. Хотя…»

Мои мысли прервала открывшаяся дверь кареты.

На пороге мялся один из бархатовских слуг, его лицо было бледным от дурных вестей.

— Госпожа Вера Алексеевна, заминка вышла...

— Говорите быстрее, какая заминка? Холодно, — потребовала Арина.

— Гости собрались, но жениха всё нет... Прискакал слуга... Привез... это... — мужчина покраснел, опустив глаза. — Палку с шапкой. Господин граф захворал в дороге, приехать не может, приносит извинения. Но он всё изложил в письме, которое вам передаст его дядя...

Мужчина покраснел, опустив взгляд. Я поёжилась, кутаясь в белоснежную меховую накидку.

— Вот это поворот, — прошептала я, скорее удивлённо, чем расстроенно. К такому меня жизнь не готовила. Второй раз свадьба идёт криво, хорошо, что не прибежит жена палки с детьми и не начнёт требовать отдать ей мужа.

И тут меня прорвало. Сначала тихое хихиканье, потом еще громче, и вот я уже заливалась звонким, истеричным смехом, который сотрясал все мое тело, заставляя драгоценности на шее звенеть. Слезы, соленые и горячие, текли по щекам, смешиваясь с румянами. Я смеялась над палкой, над шапкой, над своим первым свадебным фиаско в прошлой жизни, над всем этим безумным карнавалом, в который превратилась моя вторая жизнь.

— Верочка, милая, ты чего. Всё хорошо, всё нормально, — меня бросилась успокаивать Арина. — Только не плачь.

— Я не плачу, всё хорошо, — аккуратно промокнув уголки глаз белым платочком, протянула слуге руку. — Вы меня сопроводите к алтарю?

— Я? Что вы, как могу, — отшатнулся гонец, будто я предложила ему подержать гремучую змею.

— Игнат! — мой голос прозвучал громко и чётко.

Я вышла из кареты, гордо расправив плечи под белоснежной накидкой. Мужчина тут же оказался рядом. Высокий, статный в нарядно отглаженном кафтане он стоял, выпрямив спину, и его верное, обычно суровое, лицо в этот миг было исполнено непоколебимой решимостью.

— Раз моего отца больше нет, то вы, как верный слуга, поведёте меня к алтарю.

Игнат склонился в низком, почти рыцарском поклоне и согнул руку в локте.

— Почту за честь, госпожа.

Я стояла у алтаря и время от времени поджимала то одну, то другую ногу. Холод от каменного пола пробирался через тонкие подошвы туфелек, заставляя мышцы ныть и цепенеть. Переменчивая весенняя погода пока не давала тепла — на улице. За толстыми стенами, кое-где все еще лежал снег, а невеста была лишь в свадебном платье, тётка перед церемонией попыталась снять с моих плеч белую накидку, но я не позволила, под тихий смех гостей баронесса отступила.

Рядом, вместо молодого жениха, чуть качаясь, стояла обычная деревянная палка, на которую кто-то нахлобучил мужскую бархатную шапку, некогда дорогую, а теперь потёртую на сгибах — единственную вещь, присланную отсутствующим женихом.

Палку придерживал маленький мальчик, служивший в доме Остроумовых.

Каменные стены церкви утопали в белоснежных искусственных цветах. Сегодня был праздник. Свадьба.

Я не видела гостей, рассаженных на грубых деревянных скамьях, но отлично слышала их. Шёпот, похожий на шелест сухих листьев, полз по небогатому приделу маленькой церкви, посвящённой какому-то местному святому, чьё имя я даже не запомнила. Пахло воском, сыростью и притворным сожалением.

— Родную дочь и за палку… Грех и смех.

— А ты посмотри на Светлану Казимировну, какой позор, она личико за веером прячет, а ей и вторую дочь скоро замуж выдавать. Слухи пойдут, что жених-то и к первой не приехал…

— Видишь, и богатство не всегда счастье приносит…

— Говорят, дядюшка жениха, граф Кирилл, в ярости…

— Да тише ты, услышат же…

Голоса продолжали промывать косточки невесте и родственникам с двух сторон.

Слушая священника вполуха, я перевела взгляд вправо, там сидели сестрица и тётка, что так спешно объявила себя перед законом матерью Веры.

Светлана Казимировна, облачённая в строгое тёмно-синее платье, сидела, сжав в перчатках костяной веер. Её лицо было непроницаемо. Лёгкий залом у губ, едва заметное движение брови — тётка была напряжена как струна. Этот брак был её победой, триумфом житейской хитрости, но даже её железная воля не могла остановить людской шёпот.

Рядом с матерью, вся в кружевах и тёплой меховой шубке, сияла двоюродная сестрица Софья. Её прелестное личико дышало таким искренним облегчением, что его не мог скрыть даже притворно-печальный взгляд. Голубые глаза кузины ясно говорили: «Слава Богу, не я!»

Глава 12

Тихий, полный тревоги голос няни вырвал из тяжёлого оцепенения, в котором я пребывала с той самой минуты, как мои губы коснулись бархата на той нелепой палке.

— Верочка, пойдём, дитя моё, родная…

Её тёплая, шершавая от работы рука мягко, но с несвойственной ей настойчивостью потянула меня за собой, прочь от холодного предела.

— Мороз-то по камню пробирается, совсем у тебя ножки ледяные. Идём скорее в карету, согреемся. Не терзай ты так своё сердце, голубка. Наверняка у господина в дороге дело важное неотложное приключилось… Встретит он нас по пути, всё уладится, вот увидишь…

— Не встретит, няня, — вырвалось у меня с горькой короткой усмешкой. Я потрясла в воздухе злосчастным письмом, будто это была не бумага, а только что выпавший мне жребий. — Он и не собирался. Сослал в какое-то воронье гнездо, будь он трижды счастлив в своей столице.

Взгляд мой упал на конверт с фамильной печатью, и уголки губ дрогнули в едва заметной улыбке. Пусть думает, что сослал. А для меня это не ссылка, а территория свободы. Теперь никто не помешает устроить свою жизнь так, как я хочу. Накопить денег, обустроить быт, а там... кто знает. Может, когда-нибудь и развод себе позволю. В этом мире, надеюсь, есть такая возможность.

— В какое гнездо, родимая? — не поняла Арина, продолжая бережно вести меня, словно хрупкую фарфоровую куклу, способную рассыпаться от любого неосторожного прикосновения.

— «Чёрные Ключи», — поправилась я, с силой сжимая конверт. — А на печати… вот, глянь, — я перевернула его, показывая няне оттиск с хищной птицей. — То ли ворон, то ли грифон. Очень уж знаково.

— Не накликай беду, детонька, не хорони себя раньше времени, — зашептала она, закутывая меня плотнее в накидку. — Граф Бархатов всё равно к тебе приедет, как дела разрешатся…

— Да не надо мне его! — воскликнула я с внезапной горячностью. — Пусть себе в столице продолжает прожигать жизнь. Чем дальше от меня этот мот, тем целее будут мои капиталы.

Мы вышли из церкви на колючий пронизывающий весенний ветер. Он трепал фату и бросал в лицо пригоршни ледяной пыли. Позади оставалось гулкое эхо позора, а впереди… впереди была неизвестность. Игнорируя холод, пробивавшийся сквозь тончайшую кожу изящных, но абсолютно бесполезных в такую погоду туфель, я выпрямила спину и твёрдым шагом направилась к группе всадников в тёмно-синих с серебром ливреях семьи Бархатовых. Они стояли по стойке «смирно», их дисциплинированные позы резко контрастировали с общим хаосом и позором случившегося.

— Добрый день… — начала я и запнулась, внезапно осознав дилемму. Как к ним обращаться? По их осанке, властным взглядам и качеству экипировки — добротные, хоть и без изысков, сапоги, прочные плащи, хорошее оружие — было ясно: это не простые слуги. Бывшие военные? Обездоленные дворяне, вынужденные служить? «Господа»? «Товарищи»? — Добрый день, уважаемые, — наконец выбрала я нейтральное, но вежливое обращение, приветствуя мужчин. — Кто здесь старший?

— Ещё раз добрый день, госпожа Бархатова. Это я, — с почтительным, но без тени раболепства поклоном ответил один из них, сделав полшага вперёд. Его голос был низким, спокойным и каким-то удивительно ровным, словно отлитым из металла.

— Прошу следовать за мной, — распорядилась я, чувствуя, как холод окончательно сковывает ступни ледяными тисками, грозя превратиться в настоящую боль. Презрев условности и косые, полные любопытства и жалости взгляды редких прохожих, я подобно зайцу, удирающему от погони в спасительную чащу, быстрыми, почти бегущими шагами устремилась к желанному теплу кареты.

Игнат, стоявший наготове у дверцы, ловко и бережно помог мне взобраться внутрь. Следом, тяжело дыша и что-то бормоча под нос, устроилась няня Арина, заняв место рядом со мной, словно верная дуэнья, готовая в любой момент встать на защиту. И тут пространство кареты изменилось. Напротив нас устроился высокий стражник — тот самый, что говорил со мной. Его крупная мощная фигура сразу сделала уютный салон тесным, наполнив молчаливым, но ощутимым напряжением.

Долгую минуту в карете царила гнетущая тишина, нарушаемая лишь нашим неровным дыханием и отдалённым приглушённым гулом уезжающих экипажей. Мы молча изучали друг друга.

Ему на вид можно было дать лет тридцать. Лицо с правильными, даже резкими чертами было загорелым и обветренным, будто от долгих переходов под открытым небом, а не от каминного жара гостиных. Войдя в карету, он снял свою практичную, без лишних украшений меховую шапку — и я невольно отметила густые тёмные волосы, коротко остриженные «под горшок», как это часто делают военные, чтобы шевелюра не мешала в походе. Его взгляд, серый и внимательный, хранил в себе привычку оценивать обстановку.

Он сидел с безупречной выправкой — плечи расправлены, спина прямая, как струна, выдававшая бывшего служаку. Но в этой осанке читалась не просто армейская муштра, а незыблемый внутренний стержень человека, твёрдо знающего себе цену. На нём была ливрея дома Бархатовых — добротная, из тёмно-синего сукна с серебряным шитьём, сидевшая строго и безукоризненно.

Однако мой взгляд, привыкший подмечать детали, сразу заметил мелочи, кричащие о его истинном статусе: ливрея была не новой, хоть и безупречно чистой, а сапоги, хоть и добротные, утратили первоначальную лощеность, и на носках угадывались следы частой чистки щёткой. Всё в нём, от сдержанных манер до безупречной, но не первой свежести экипировки, безмолвно говорило о благородном происхождении, сметённом, судя по всему, каким-то жестоким жизненным штормом, который заставил его сменить офицерскую службу на обязанности начальника эскорта в чужой ливрее.

Глава 13

— Ратников Константин Ильич, — отчеканил он без малейшей заминки, чётко и ясно, как на рапорте.

— Скажите, Константин Ильич, вас лично прислал граф Роман Александрович?

Он молча, чуть заметно кивнул.

— Выходит, вы заранее знали, что мой путь лежит не в столицу, а в это… дальнее имение?

— Знал, — просто и без тени смущения подтвердил он. — Мой дед начинал оруженосцем у прадеда нынешнего графа, отец командовал гарнизоном в бархатовской крепости. Мы, Ратниковы, из тех, чья шпага уже три поколения принадлежит не нам, а дому Бархатовых. Мне был отдан приказ — я его исполняю.

— Получается, вы не простые наёмники, — медленно, вдумчиво произнесла я, ловя его непроницаемый взгляд.

В голове тут же выстроилась чёткая, как шахматная доска, цепочка: вассальная верность, передача в подчинение… Это была палка о двух концах. С одной стороны — профессиональная защита и безупречные исполнители, с другой — глаза и уши моего отсутствующего супруга.

— И какой же был приказ, если не секрет? Довезти меня с пожитками до порога и, пыль пустив, вернуться в столицу с докладом?

— Нет, госпожа. Мы полностью переходим под ваше командование. Это постоянный пост при вас. До дальнейших распоряжений графа.

«Постоянный пост. Значит, соглядатаи», — безрадостно констатировал внутренний голос. Почти наверняка этот «рыцарь без земель» будет исправно отправлять в столицу донесения о каждом моём шаге, каждой неосторожной фразе.

— Как далеко находятся эти… «Чёрные Ключи»? — спросила я, глядя в запотевшее окошко.

— В четырёх днях пути на север, — последовал спокойный ответ.

— Что? — я невольно выдохнула, резко переведя взгляд с окошка на Константина Ильича. — Почему так далеко? Что я там в этой глухомани буду делать?! Лес валить? Медведей приручать?

Уголки его губ дрогнули в едва уловимом движении, которое нельзя было назвать улыбкой — скорее, короткой вспышкой чего-то то ли удивленного, то ли насмешливого. Его взгляд, тяжёлый и изучающий, скользнул по моему лицу, будто пытаясь разгадать, насколько мои слова были шуткой, а насколько — искренним отчаянием.

— Графиня, — произнёс он, и в его ровном глухом голосе прозвучала лёгкая, почти неуловимая переливчатость, — не должна работать. Вы отправляетесь отдыхать. За вас будут работать слуги.

Он сделал небольшую паузу, давая этим словам прочно осесть в воздухе, и добавил уже с оттенком чего-то напоминающего намёк или даже предупреждение:

— Ваша единственная задача — жить в соответствии с новым положением. Остальное… уже устроено.

Я тут же, инстинктивно прижав окоченевшие ноги к тёплой металлической стенке кареты, где пряталась переносная жаровня, заставила себя дышать глубже.

Если подумать, то и не очень далеко. Что такое четыре дня пути на карете по плохим дорогам? И то же время на машине? Возможно, будь тут хорошие дороги и автомобили, мы бы добрались и за сутки?

— А сколько ехать отсюда до столицы? И из столицы до имения? — уточнила я уже более спокойно.

— Мы были в пути двое суток, получается, что если выезжать из столицы в имение, то за шесть суток доберётесь.

Шесть дней в дороге. Почти целая неделя, отделяющая меня от столицы и её навязчивой суеты. От самого «виновника» сегодняшнего торжества. Мысль эта внезапно начала согревать изнутри лучше любой жаровни.

Я представила эти дорожные дни — стук колёс, свист ветра за окном кареты и полное отсутствие необходимости встречаться с мужем, чьё лицо я даже не знаю.

«Надеюсь, у графа найдутся дела поважнее, — подумала я. — Пусть его супружеский пыл остынет в столичных развлечениях. А лучше бы — навсегда».

Впервые за этот день я почувствовала не горечь, а лёгкость. Эта вынужденная ссылка начинала походить на спасительное убежище.

— Спасибо, вы свободны. Если все дела, связанные с этим... торжеством, завершены, то можем отправляться.

Ратников уже протянул руку к двери, как я уточнила:

— Постойте, Константин Ильич. Скажите, а сколько всего человек в нашем обозе? Вы же не одни приехали, а с телегами. И дал ли граф Бархатов вам денег на пропитание и ночлеги в пути? Все ли тепло одеты? Север есть север, даже весной. Я не хочу, чтобы люди страдали из-за моей спешки.

— Госпожа, не беспокойтесь, — ответил Константин Ильич, и в его голосе прозвучала едва уловимая нота... не то удивления, не то одобрения. — Мы находимся на полном довольствии, нам исправно выплачивают жалование и путевые деньги. Граф в этом не прижимист. Экипировка у всех соответствует сезону. Вам не придётся тратиться на сопровождающих. А всего в отряде семь военных и пять слуг для обслуги обоза.

Он сделал лёгкую паузу.

— Извините, но служанок для вас не взяли. Не было соответствующего приказа.

— У госпожи я есть, — Арина бросила колкий взгляд на Ратникова. — Все приличия соблюдены. Можем ехать.

Не успел мужчина выйти и закрыть за собой дверцу, как она снова распахнулась, и в проёме, запыхавшись, возник молоденький послушник в поношенной рясе.

Глава 14

Первый день пути слился в одно монотонное, но удивительно мягкое покачивание. Моя карета даже на ухабах и колдобинах разбитой грунтовой дороги не подбрасывала нас, а лишь плавно и тяжело перекатывалась через неровности, словно корабль на пологой волне. Стук колёс был глухим и ритмичным, настоянным на упругой стали рессор.

За окном поплыл бесконечный, неброский пейзаж. Дорога вилась коричневой лентой по бескрайним полям, пронизанными рыжими прожилками прошлогоднего бурьяна. Снег лежал не сплошным покровом, а грязно-белыми островами в ложбинках и у опушек леса, темнеющего вдали угрюмой синей полосой.

Иногда мы останавливались, и я выходила ненадолго по нужде, воздух был холодным, свежим и пах талым снегом, дымом и прелой листвой. В дороге я часто смотрела в окно, впитывая каждую деталь этого странного мира, который теперь становился моим. Изредка мелькали покосившиеся избы деревень, крытые потемневшей от непогоды дранкой, с чадящими печными трубами. У плетней стояли, провожая наш небольшой, но видный обоз задумчивыми взглядами, тощие коровы, лениво жуя жухлую прошлогоднюю солому, да крестьянские ребятишки в огромных, не по размеру, лаптях. Иногда мелькали усадьбы с белыми колоннами, потом они сменились скромными поместьями, а к полудню и те остались позади, уступив место бескрайним просторам, над которыми низкое серое небо казалось бесконечным потолком.

Этот неприглядный, суровый вид почему-то не пугал меня, а наоборот, успокаивал. Здесь не было ни сплетен, ни косых взглядов, ни тётки Светланы Казимировны. Была только дорога, мерный стук колёс и чувство начинающегося, пусть и невольного, путешествия. Каждый верстовой столб, мелькавший за окном, отмерял не просто расстояние, а шаги к моей новой, неизведанной жизни.

Небо на западе медленно затягивалось густыми, лиловыми сумерками, и в сыром воздухе уже висела вечерняя прохлада. Длинные тени от оголённых деревьев сплетались в причудливую сеть на дороге. В карете становилось темно, Арина привычным движением зажгла небольшой латунный фонарь, висевший на кронштейне. Его тёплый, дрожащий свет озарил салон, сделав его ещё более уютным и отгороженным от надвигающейся ночи.

Снаружи послышались окрики, и в сумерках закачались желтые пятна света — слуги зажгли дорожные фонари, подвешенные на козлах карет и у седел всадников. Мерцающие огоньки, отбрасывая прыгающие тени на придорожные сугробы, превращали наш обоз в таинственное шествие, плывущее в наступающей ночи.

Няня Арина, копошась в дорожных припасах, осторожно приоткрыла дверцу переносной жаровни, стоявшей под сиденьем, и оттуда повалил тёплый, согревающий воздух. Она достала приткнутый к углям медный чайник.

— Верочка, чайку горяченького, согреешься, — её голос прозвучал уютно и спокойно.

— Спасибо, нянюшка, но не могу, — с искренней жалостью ответила я, чувствуя, как меня мягко покачивает на ходу. — Боюсь, скоро во мне самом будет плескаться, как в этом чайнике.

Почти в ту же минуту в стенку кареты раздался чёткий, вежливый стук — условленный знак. Няня встрепенулась, а я с облегчением подумала, что скоро закончится этот бесконечный день. Обоз наш замедлил ход и вскоре замер на месте. Едва колёса перестали крутиться, как дверца отворилась, и в проёме, заслонив собой тёмное небо и прыгающие тени от фонарей, возникла высокая фигура Ратникова.

— Госпожа Вера Алексеевна, — его низкий голос был ровен и почтителен. — Мы въехали в деревню Медвежий Лог. Земли эти и лучшая усадьба здесь принадлежат местному купцу второй гильдии, Самсону Семёновичу Валежникову. Только его дом может предложить ночлег, сколько-нибудь соответствующий вашему статусу. С вашего разрешения, я направлюсь к нему и узнаю, согласится ли Валежников принять наш обоз на постой.

«Сколько церемоний из-за одной простой просьбы — найти крышу над головой», — мелькнула мысль. Но я лишь кивнула, стараясь сохранить подобающую графине невозмутимость.

— Да, конечно, действуйте, Константин Ильич.

Какая бы ни была удобная карета, всё моё тело изнывало от однообразной позы и дорожной тряски. До слёз хотелось ступить на твёрдую землю, расправить плечи, поесть горячей пищи за настоящим столом и, главное, растянуться на неподвижной кровати.

В простое дорожное платье из мягкой шерстяной камлотной ткани я переоделась ещё днём, с облегчением сменив стеснявший движения свадебный наряд. Теперь, когда карета остановилась, Игнат ловко подставил подножку и помог нам с няней спуститься на утоптанную, жёсткую землю.

Мы с Ариной остались стоять у массивных, настежь октрытых ворот, пока Ратников вёл переговоры. За ними высился купеческий дом — неожиданно основательный, словно перенесённый сюда из губернского города. Вместо привычного сруба из тёмных брёвен стены были сложены из грубо отёсанного известняка, и их суровая мощь лишь подчёркивала достаток хозяина. Дом в два этажа венчала крутая четырёхскатная кровля из тёса, а поверху стен шёл скромный, но чёткий кирпичный узор — «городки», говоривший о том, что строитель не чурался некоторой столичной изысканности. Небольшие, но крепкие окна были украшены фигурными кирпичными наличниками. Дом не стремился к изяществу дворянских усадеб, но всей своей грубоватой, каменной тяжеловесностью кричал о деньгах, надёжности и власти, построенной на этом глухом, но, видимо, выгодном тракте.

— Разрешение получено, госпожа, — к нам вернулся Ратников, его тёмный силуэт чётко вырисовывался в свете фонарей. — Купец Валежников рад оказать гостеприимство. Прошу вас проследовать.

Глава 15

На вторые сутки пути, когда однообразный стук колёс начал уже отзываться в висках назойливой дрёмой, наш обоз свернул к придорожному трактиру под вывеской «У Трёх Сосен». Готовясь к худшему, я мысленно рисовала картины грязных полов, крошечных, пропахших затхлостью каморок и неизбежного соседства с клопами. Однако действительность приятно удивила. Трактир оказался опрятным, дым от глиняных трубок и запах щей здесь не перебивал аромат свежего сена, щедро разбросанного в сенях.

Хозяин, краснолицый и расторопный, предложил всем желающим омыть дорожную пыль в бане, топившейся по-чёрному неподалёку. Я, поморщившись, вежливо отказалась, но няня Арина, не говоря ни слова, развернулась и пошла договариваться. Её тихий, но не допускающий возражений разговор с трактирщиком увенчался успехом: мне в комнату внесли добротную, пусть и потертую, медную ванну, которую служки наполнили горячей водой с паром. Это блаженство стоило каждой потраченной на уговоры минуты.

Вечером, расплачиваясь за ужин и постой, я столкнулась с вежливым, но твёрдым протестом со стороны Константина Ильича.

— Госпожа, это не ваша забота. У нас есть казённые деньги на дорожные расходы, — произнёс он, стоя по стойке «смирно».

— Я ценю вашу щепетильность, Константин Ильич, — отмахнулась я, отсчитывая монеты трактирщику. — Но пусть эти средства останутся на самый крайний случай. Впереди ещё два дня пути, и неизвестно, какие траты могут поджидать. Сегодня я заплачу сама.

На следующее утро всё моё тело ныло и заявляло протест против бесконечной тряски. Выбравшись на одной из очередных остановок, чтобы размять затекшие ноги, я с трудом распрямила спину и подошла к Ратникову, который как всегда был безупречно выправлен и бдителен.

— Константин Ильич, соблаговолите сказать, когда на нашем пути встретится крупный город? И какой именно?

Он внимательно посмотрел на меня, и в глазах мелькнула тень размышления, прежде чем он ответил:

— Сегодня к вечеру, ваше сиятельство, мы достигнем Вольсбурга. Это губернский город, один из самых значительных в тех краях. Вы желаете сделать там продолжительную остановку?

В его голосе прозвучал не вопрос, а скорее уточнение.

— Именно так, — кивнула я, с наслаждением чувствуя, как растягиваются уставшие мышцы. — Предлагаю заночевать там и дать всему нашему каравану, включая лошадей, полноценный отдых. Спешить нам, по счастью, некуда. А эти бесконечные леса и поля, честно говоря, уже начинают угнетать. Да и карета, при всей её добротности, — я с лёгким стоном потянулась, — отзывается в спине весьма ощутимо.

Как же я была благодарна судьбе, что Константин Ильич не впервые проделывал этот долгий путь из столицы в глухомань. Он знал дорогу не только по верстовым столбам, но и, что куда ценнее, неплохо разбирался в здешних краях. Ратников оказался незаменимым гидом: по пути он успел рассказать, что Вольсбург славится своим литейным производством и каменной резьбой, а на главной площади можно найти гостиный двор с товарами со всего света.

Первым делом, едва наши кареты въехали на шумные, вымощенные булыжником улицы Вольсбурга, мы последовали рекомендации и остановились у двухэтажного, но опрятного здания гостиницы «Севский двор». Она не блистала позолотой, но выбеленные стены и резные наличники смотрелись добротно и приветливо. Проезжая по одной из центральных улиц, я невольно ахнула, заметив знакомую вывеску: то был один из филиалов Столичного торгового банка, того самого, где я разместила часть своего капитала. Вид этих золочёных букв на тёмном дереве невольно вызвал улыбку — словно старый знакомый вдруг поклонился мне в этом незнакомом городе.

— Ох, нянюшка, смотри! — воскликнула я, едва переступив порог нашего номера и указывая на широкую невысокую кровать с горой подушек. — Это же настоящее сокровище после тех трактирных досок!

Не дожидаясь помощи, я сбросила дорожное платье, с наслаждением ощутив свободу лёгкого домашнего батистового капота*, и, раскинув руки, с лёгким стоном блаженства рухнула на перину. Она мягко поддалась, приняв моё уставшее тело.

— Верочка, а к ужину спустишься? В столовой, сказывают, порядочно кормят, — раздался голос Арины, которая уже методично раскладывала наши вещи по массивному дубовому шкафу, наполняя комнату знакомым запахом лаванды.

— Нет, ни за что на свете, — простонала я в подушку. — У меня нет сил даже на приличный вид. Умоли, пожалуйста, чтобы нам подали сюда. Что-нибудь легкое.

Поскольку наш небольшой караван занял почти все свободные комнаты для слуг в гостинице, Арина на этот раз без лишних слов решила остаться со мной. К тому же номер и впрямь был устроен с комфортом — две одинаково удобных кровати стояли друг напротив друга, разделённые резной ширмой. Наши стражи разместились в соседних покоях, и я слышала за стеной их сдержанные голоса и тяжёлые шаги — звуки, которые почему-то не тревожили, а напротив, успокаивали.

Приняв скромный ужин и благоухающую травами ванну, я, донельзя довольная, утонула в чистом белье. Последнее, что я почувствовала, прежде чем сон смел все мысли, — это глубокая детская благодарность за простые радости: твёрдую землю под ногами, тишину и неподвижную мягкую постель.

Утром, приведя себя в порядок и облачившись в одно из своих лучших платьев — бледно-золотистое, словно сотканное из утреннего солнца, с тончайшим шёлковым шитьём, — я спустилась в столовую. Просторная зала гостиницы была полупуста; в этот ранний час большинство постояльцев, судя по всему, ещё наслаждались сном. Однако наши люди уже заканчивали трапезу — за большим столом сидели стражники, допивавшие свой чай. Их выправка и молчаливая собранность резко контрастировали с сонной атмосферой заведения.

Глава 16

Первым делом мы направились к главному храму Вольсбурга — монументальному собору, чьи шпили взмывали в небо словно каменные иглы. Войдя под его сумрачные прохладные своды, я замерла в смущении. Лики святых, взиравшие с икон и витражей, были мне совершенно незнакомы. Ни одного знакомого имени. Это молчаливое, но весомое подтверждение того, что история этого мира пошла по совершенно иному пути, заставило содрогнуться. Я тихонько постояла в сторонке, пока Арина о чём-то оживлённо беседовала с местной прихожанкой, а затем, не в силах выносить это ощущение чужеродности, вышла на залитое солнцем крыльцо.

Далее наш путь лежал к Гостиному двору — нарядному зданию в самом сердце города, где под одной крышей теснились лавки с самыми изысканными товарами. Мы неспешно прогулялись по просторным галереям, любуясь бронзовыми памятниками местным правителям и полководцам, чьи имена также ничего мне не говорили. Кое-что мы с няней прикупили — безделушки, ленты, баночку ароматного варенья, но главной целью была не покупка, а само наблюдение.

От предложения прокатиться на речном катере я отказалась — ветер с воды дул пронизывающий, по-весеннему холодный. А вот посетить здешний рынок, самый крупный в губернии, я твёрдо решила, следуя рекомендации самого Ратникова. Правда, чуть позже, видя мою решимость, он попытался мягко отговорить, говоря что-то вроде:

«Место сие, ваше сиятельство, для нежной леди суетно и непристойно».

И теперь, стоя на пороге рынка, я понимала, что Константин Ильич был тысячу раз прав. Никакие предупреждения не могли подготовить меня к этому зрелищу.

Первый удар был нанесён по обонянию. Ещё на подступах меня окутал густой, почти осязаемый коктейль запахов. Сладковато-гнилостный дух морской рыбы и свежих устриц, которых вываливали из корзин прямо на мостовую, смешивался с пьянящим ароматом кофе, ванили и заморских пряностей, витавших над лавками колониальных товаров. Прямо в воздухе плавали ноты конского пота, дегтярного дыма и едкой щёлочи — из мастерских, где тут же, не отходя от прилавков, дубили кожу.

А потом на меня обрушилась звуковая стена. Гул, в котором тонули отдельные голоса. Пронзительные крики разносчиков: «Горячие калачи, с пылу с жару!», «ситец цветной, по самой совести цене!», «свежайший угорь, на уху!». Визг свиней в деревянных загонах, тревожное мычание коров. Скрежет тележных колёс по булыжнику, ржание лошадей, грубый смех и перебранка на десятке наречий, которые мой слух едва ли мог различить.

Рынок был не просто большим. Он был целым миром, живым и дышащим. Длинные, бесконечные ряды лавок под рваными холщовыми тентами и потрёпанными зонтами смыкались в хаотичный лабиринт, где запросто можно было заблудиться.

И, как ни парадоксально, именно эта чужая шумная вакханалия жизни показалась до боли знакомой. Да, эпоха иная, но суть — та же. И от этого стало вдвойне любопытно всё рассмотреть, всё изучить. Сопровождавшие стражники со всё нарастающим беспокойством поглядывали на меня и пытались уговорить вернуться в гостиницу, но разве могла я повернуть назад, оставив за спиной такое буйство красок, звуков и запахов?

Первым делом мы зашли в мясной ряд. Воздух здесь был густым и тяжёлым. Тёмно-багровые тушки дичи висели на железных крюках, раскачиваясь в такт шагам толпы. Тучный мясник в фартуке, залитом запёкшейся кровью, с нечеловеческой скоростью орудовал тесаком, разбирая груду куриных тушек. Я с изумлением взирала на мясное разнообразие, какого не видела и в своём мире: тут были и нежные тушки рябчиков, и окорока диких коз, и внушительные куски сочной медвежатины, и тёмное мясо лося, и диковинная для меня кабанятина.

Арина, видя моё ошеломление перед мясным развалом, ловко взяла инициативу в свои руки и увела меня в ряды, где буйствовала настоящая радуга. Это был мир тканей. Чего там только не было! Шёлк, тяжелый и переливающийся, словно масляная лужа на солнце, лежал рядом с грубым колючим сукном для солдатских мундиров. Воздушный батист, в который, казалось, было завернуто само небо, соседствовал с пёстрым кричаще-ярким ситцем, увешанным алыми розанами и небесными васильками. Торговцы, заприметив мой остановившийся взгляд и качество моего одеяния, наперебой принялись зазывать, суля редкий товар и самую выгодную цену во всей губернии.

Пальцы сами тянулись к приглянувшемуся рулону, но я с усилием одёргивала себя.

«Береги капитал, Вера, — сурово напоминала я себе, — ты ещё не знаешь, что ждёт тебя в «Чёрных Ключах».

Однако в рядах со специями моя воля дала трещину. Здесь пахло так, что перехватывало дыхание, и этот ароматный вихрь начисто сметал даже стойкую вонь рыбного ряда. Золотистая куркума, багряные нити шафрана, чёрный перец-горошек, палочки корицы, источающие сладкий жар, — всё это лежало в открытых мешках, и торговцы словно волшебники насыпали драгоценные порошки и семена маленькими деревянными совочками. Я не выдержала и приобрела несколько бумажных кулёчков, которые тут же перекочевали в крепкие руки Игната, в последний момент присоединившегося к нашей прогулке.

Но главным зрелищем были люди. Их было море, кипящий, бурлящий человеческий океан. Дамы в кринолинах, похожие на парусные корабли, бережно и с отвращением подбирали подолы, лавируя между помойными потоками. Суровые обветренные матросы, пахнущие солёным ветром и смолой, с загадочными татуировками на руках, проходили мимо грузной походкой. Крестьянки, разомлевшие и обезумевшие от выбора, сжимали в потных трудолюбивых ладонях свои заветные монетки. И на фоне этого изобилия копошились нищие, калеки, уличные акробаты, ловкие карманники — весь этот человеческий муравейник торговался, обманывал, смеялся и просто жил в оглушительном хаосе.