Бет

1

Ее Соник пережиток прошлого, клоунский фургон с кучей фокусов - банальная ловкость рук, с крошкой Емми парящей в воздухе, словно призрак, коробка с предсказаниями, архивированная регалия, раритетная дрянь, рок-звезда нулевых.

Бет нащупывает рукой, ворохом лежащий на полу, плед прикрывает им ноги, тянется за пультом, переключает канал.

Ее Соник конвейерная блажь, способ удовлетворения потребностей, несущийся по транспортной ленте, сочащийся стейк-филе, с легкой прожаркой - ежедневное рождественское блюдо, приевшееся, постное. По крайней мере, пока не покажется последний, эквивалент «Оскара», шкатулочная балерина, претенциозная сволочь.

Бет одна из них. Обезличенная черная коробка, транслирующая беспрерывную беспрерывность: скучные, штампованные действия. Мигающий, рябящий поток. Пресытившееся постоянство.

На кухне щелкает кнопка электрочайника, индикатор включения гаснет. Она лениво подводиться, поводит затекшим плечом, надевает тапочки.

Бет едва ли реликвия, скорее горсть золотых монет в руках Вилли Вонки.

Она взбирается на кухонную столешницу, достает с верхней полки чашку, медленно спускается на пол.

Внутри Соника целый мир, остров отчуждения, отцовская гавань небытия. Под запеканку, куриные крылышки КФС, под пиво и чипсы. Звуковое сопровождение вилки, с ним гораздо вкуснее и куда спокойнее.

В жестяной банке с черным чаем зияющая пустота. За ней – коробка зеленого. С кусочками яблока и цветами липы.

На пачке – «Болотная хрень». Травяная жижа, сушеная листовая труха прямиком из-под ног белых рабов, собранная сухими мозолистыми руками в фильтр-пакет с присобаченной этикеткой офисным степлером.

С досадой и отвращением, она закидывает его в чашку, засыпает сахаром, заливает водой.

Делает несмелый глоток, затем еще чуть-чуть – дрянь.

Она плетется обратно к дивану, ставит чашку на низкий столик, с зазубринами по краям.

В тусклую, серую поволоку окутывающую ее ежедневное существование, вплетается незамысловатая, мелодичная заставка «Спанч Боба». Бет начинает лениво подпевать, размахивая свисающей лодыжкой вправо и влево.

- Так точно, Капитан! … Желтая губка, малыш без изъяна…

Она ложится, проводит подушечкой большого пальца по кнопкам пульта, с первой по девятую. Уныло обращается к телевизору.

- А ты точно всегда и везде побеждаешь, Губка Боб?

Здесь же, рядом с чашкой, загорается дисплей телефона, она сводит глаза в его сторону, щурится в попытке прочитать сообщение.

Снаружи заходится ветер, бросается от дерева к дереву, подхватывает охапки снежинок, взмывает вверх, вихрем проносится мимо окна и убегает в лес. Слышится свист, поочередный треск. И все, все замирает.

Бет вскакивает, снимает блокировку.

Без мыла. Другой и, кажется, настоящий.

Худой. С натуральным цветом волос. С бледным, изнуренным лицом. С до боли уязвимым, до смешного потерянным выражением на нем.

Так нечестно.

Бет сводит пальцем вверх. Ниже, под фото: «Я тут, я в порядке».

- Пускай ты и выглядишь как дерьмо.

Ей неприятно.

Он неискренний, он слишком рьяно пытается ее обмануть.

Под воспаленными глазами расползшиеся темные круги. Двухдневная щетина и потрескавшиеся, обветренные губы.

И улыбка, словно тридцатипроцентная скидка на очередном брендовом дерьме. Гребаное выгодное предложение.

Ноа кажется Бет разбитым.

На нем впопыхах наброшенная куртка на легкую футболку с принтом «небьюлы», рука вытянута, на запястье тонкий кожаный браслет, на шее шнурок с самшитовым крестиком. Позади джип, кругом только взбугренные навалы снега, а с краю чёрный треугольник захваченного камерой баннера, стоящего дальше, у дороги.

Бет интуитивно цепляется за него взглядом. Чертов треугольник, словно летающий, инопланетный объект, высоко над землей, привлекает внимание. Отставший угол, переломленный ветром, загнут, а за отклеившимся куском съеденный ржавчиной метал. Она поворачивает телефон, приближает - картинка не проясняется, лишь отчего-то отпечатывается в подсознании, как детский цветной штамп, найденный в коробке с утренним завтраком.

На принте его футболки, лицовка первого альбома. Вопящая, напомаженная белокурая девчонка раздирающая выбеленные щеки. Размытые тени, черные смоки-айс. Над головой терновый венец, вокруг дымка усеянная лиловыми звездами.

Под фото дата – 25 декабря, на предыдущем – 6 декабря.

Бет опирается о спинку дивана, обводит глазами мелкий шрам у виска Ноа.

У восковых кукол нет отметин прошлого. Точно нет.

У восковых кукол глянцевая, обжигающая холодом кожа. Большие зрачки, больше обычных, из цветного стекла. Красно-пурпурные губы, бутоны роз, измазанные декоративной косметикой.

Бет зажмуривается. От долгой концентрации на одном и том же, лицо Ноа начинает плыть и съезжать. Она отводит взгляд, бездумно пялится в ящик.

Где-то наверху, среди прочего хлама, в ее шкафу, черно-белый бумажный выпуск «Губка Боб – суперзвезда». Ей невольно вспоминается глазастая мочалка в красном трико, на велосипеде. В синем развивающемся супер-геройском плаще. Плавно вздымающемся, словно под водой именно так все и происходит. Вспоминает остроугольную звезду с заглавными «СБ» - такая только у шерифа Квантико и Губки Боба. Определенно.

Ноа выдуманный герой, его не существует. Он слишком хорошо нарисованный персонаж, где события жизни разделяют тонкие, длинные линии, нет места обычному быту, пустому бытию. Нет места для слезящихся глаз, сухих, трескающихся губ и нездоровой белизны лица. Так нечестно.

Она подводится, подхватывает чашку и возвращается на кухню. Садится на стул, ставит пятки на край, упирается подбородком в колени.

Снаружи темнеет, заходит солнце. По небу в обе стороны расплывается пурпурная клякса, дальше мутные, грязные облака – десятки выходящих из берегов луж на зернистом асфальте. Лес гудит и содрогается, дрожит, под окутывающей снежной простыней.