Без названия

1

Утомленные долгой дорогой кони уже не бежали рысцой по грязному утоптанному снегу, а едва плелись, опустив головы. Да и неудивительно – возок, обтянутый побуревшей и растрескавшейся кожей, прибитой проржавевшими от времени гвоздями, был нагружен двумя тяжелыми большими сундуками. На поворотах повозку так заносило, что боже упаси.
Столичные улицы пустовали, в этот час добрые люди, отужинав, собирались на покой.
Ох, как хочется тепла после бесконечной дороги по зимнику!
Возок миновал Ново-Московский мост над недавно прорытым Обводным каналом и свернул влево – к слободе Измайловского полка. Там молодой кучер Артамошка дважды спросил у прохожих солдат дорогу. За манежем, проехав еще малость, Артамошка пригляделся к двухэтажному дому, в котором горело всего одно окно, и опознал его по примете – низкой резной калитке и толстому чурбачку, в хорошую погоду заменявшему сиденье, под снежной шапкой возле нее. Убедившись, кучер натянул вожжи.
– Тпрусеньки… Диво, что до ночи доехали, – сказал он, соскакивая наземь и топая ногами, чтобы разогнать кровь. – Милостив Бог! Дядя Ермолай , а дядя Ермолай Как там барин?

Окошки потрепанного возка были плотно затянуты серым сукном – выглянуть невозможно. Кривая низкая дверца отворилась, высунулась небритая суровая физиономия.
– Нишкни… Подсоби-ка… Андрей Алексевич, сударик мой, пожалуй ручку… ножку вот сюда… Артамошка, дверь держи, черт немазаный…
Вдвоем они вывели из экипажа мужчину в распахнутой шубе поверх армейского пехотного мундира, но без треуголки – ее заменяла круглая меховая шапка. На голове у приезжего, кроме того, были две повязки, белая и черная. Белая, видная из-под шапки, обхватывала лоб и затылок, черная закрывала глаза. И шуба, и даже шапка мужчины оказались в сене, которым Еремей ради тепла и мягкости заботливо устлал возок.
– Андрей Алексеевич, через три шага калитка. Раз, два, три… – поддерживая барина под локоть, говорил Артамошка . – Вот она, стойте. Отворяй, дядя Ермолай
– Что там? – спросил Андрей. – Утро?

Вечер, мой батюшка, – отвечал Ермолай. – Артамошка, ступай,постучись.
Одним прыжком взлетев на крыльцо, кучер забарабанил в дверь.
– Кого бес несет на ночь глядя? – отозвался старческий голос.
– Дядя Семён , мы это! Свои! Господин Соломатин да мы с дядей Ермолаем ! Отворяй!
– Ахти мне! Приехали! Что ж без письма? Барин и не ждал… Отворяю, отворяю!
– Какое письмо?.. – проворчал Ермолай. – Писать-то некому…
Дверь распахнулась, Андрея ввели в сени. Он помнил эти сени, помнил кисловатый запах и те четыре шага, что следовало сделать до другой двери. Вот только направление утратил – качнулся было вперед, но замер в неуверенности

– Помогай, дядя Семен, – сказал Артамошка, – а я к коням, обиходить надо…
– Вели Ивашке, пусть выйдет, – перебил Ермолай. – Поможет чемодан с сундуками внести.
Старый слуга поднял свечу повыше и с изумлением уставился на гостя.
– Андрей Алексеевич , да что же.это? Святые угодники… как же?
– А вот так, – буркнул Ермолай. – Теперь понял, отчего письма не было?
– Бегу, бегу… Ах ты ж, горе какое… – Дядя Семен, уже разувшийся на ночь, пошлепал по коридору, призывая: – Барин, барин, ваша милость! Господин Соломатин! Выходите, встречайте!

Ему навстречу уже спешил хозяин в полосатом архалуке, кое-как подпоясанном, в турецких парчовых туфлях. Голова его была повязана красным фуляром. Невзирая на причудливый вид, всякий житель столицы сразу же опознал бы в этом полноватом молодом человеке гвардейца – по уверенной повадке и статности, по приятному округлому лицу да по дорогим перстням на пальцах.
– Андрей ! Что это с тобой?
– Превратности фортуны, , – отвечал Андрей. – Могу я у тебя переночевать?- спросил он дядьку .
Ермолай меж тем отряхнул его шубу и шапку, потом, стянув их с питомца, очистил его мундир от шубной шерсти.

-Да что ж ты меня не обнимешь? Вот дурень! Живи, сколь пожелаешь! Семён , спроворь ка там, как полагается… Все с ледника тащи… Дурак я, горячего с дороги надо! Яишню, яишню жарь! И венгерского не забудь, выпить за встречу!

Полковой наш доктор мне пить запретил, – хмуро сказал Андрей. – И к самому Баллоду меня возили, что генерал-майора Кутузова лечил. У Кутузова это уж вторая рана такого свойства, думали – не выживет, а Баллод его в августе с того света вытащил и зрение вернул. Тот подтвердил: ни водки, ни вина! Потому – черт его разберет, это головное устройство…
– Да как же – не выпить? Столько не видались!..
– Аркадий Иваныч, барин не шутит, – добавил Ермолай. – При мне говорено. Так прямо черт такой и брякнул: сопьешься с горя. А коли удержишься – есть надежда, что будешь различать эти, как их… очертания…
– Да помолчи ты, тараторка, – прервал его Андрей. – Дядя , я вовсе не желаю говорить об этом.

– И не надо, – вдруг осознав всю глубину беды, ответил Аркадий Иванович. – Идем. Пока ужинаем, тебе комнату приготовят. Я полковые новости расскажу. Не надо было тебе из полка выходить…
– Что сделано – то сделано, назад не поворотишь.
– Ты еще скажи, что иного пути не было… Давай руку…
Андрей с дядькой вошли в комнату, служившую столовой и гостиной. Семён уже успел зажечь свечи. Ермолай помог барину снять мундир, попытался было и камзол ему расстегнуть, но был шлепнут по руке.
– Садись, сударик мой, – сказал он, правильно подставляя стул. – Вот говядина разварная, отрезать ломоть? Вот курица жареная изволишь? Холодное, правда, все…
– Яишня сейчас поспеет! А завтра велю принести из трактира горячее, – суетился дядька. – Хочешь ли видеть кого из наших?
– Нет. У меня письмо от доктора Баллода к какому-то Граве, что в Гончарной проживает. Завтра с утра Артамошка отнесет. Полагаю, и сам туда к нему поеду. А более… более – ни к кому.

Аркадий Иванович посмотрел на Ермолая – тот показывал рукой, что нужнооставить питомца в покое. Гриша кивнул.
– Позволь… – он насадил на вилку ломтик холодной говядины, туда же приспособил кружок соленого огурца и вложил Андрею в ладонь. – И сделай милость, скажи прямо, не кобенясь, – что я могу для тебя сделать?
– Ты все уже сделал – отвел мне комнату. О прочем Ермолай с Артамошкой позаботятся. Да, вели Ивашке с Семёном подсобить им сундуки внести. Каждый сундук пуда четыре, я чай, потянет.
– А что… рану перевязать не надо?.. Ивашка с утра за фельдшером сбегает.
– Пожалуй, надо, – не сразу ответил Андрей.Аркадий Иванович понял, что лучше бы помолчать о ране.

2

Андрею было не по себе. Он надеялся, что дорожная усталость быстро нагонит спасительный сон – спокойный и мирный, а не тягостную дрему, прерываемую резкими колыханиями возка. Однако сон все не шел.
– Выведи-ка меня на крылечко постоять, – попросил Андрей сонного Ермолая.
– И то – свежим ветерком обдует, полегчает, – согласился старый дядька. – На морозце-то сейчас хорошо… а с морозца потянет в дрему… – он накинул Андрею на плечи шубу, сам поднял с пола тулуп, которым укрывался.Оба вышли на крыльцо.

– Можно посидеть на лавочке, – предложил Еремей. – Вон она, у калитки. Свести со ступенек?– Сведи.
Мир Андрея теперь состоял из звуков и запахов. Он уже стал привыкать к этому.

До Санкт-Петербурга по зимнику им удалось добраться очень скоро. Теперь следовало поскорее отыскать доктора Гарве — как объяснил Андрею герр Баллод ,Гарве приехал в российскую столицу за деньгами и славой и потому брался за трудных больных, чье излечение дало бы ему известность и богатых пациентов. В родном Кенигсберге он несколько раз удачно оперировал людей с поврежденным зрением.

До встречи с Гарве Андрей не желал видеть никого из старых товарищей. Тому были две причины: первая — слепота, а вторая Андрей вышел из гвардии в армейский полк, потому что гвардейская роскошь была ему не по карману, и теперь не хотел являться перед молодыми измайловцами, нищим инвалидом.

Дядька — дело особое, совсем другое, примерно в том же положении — небогат. Андрей очень рано осиротел и рос у теток, которые с младенчества определили его в гвардейский Измайловский полк, чтобы было чем похвалится .Дядька же был по молодости мот и картежник . Приданое дочери ему удалось сохранить чудом. Об этом приданом ходили всякие слухи, но все сходились на том, что такую красавицу можно взять и в одной застиранной рубахе.

– Стой тут, Душка, – услышал Андрей девичий голосок. – Жди…
Калитка скрипнула, зашуршали юбки, пронеслись по двору быстрые ножки, гостья стала стучать в окошко, перстеньком о ставень. Андрея и стоящего рядом Еремолая она впопыхах не заметила.
– Что еще такое? – громко спросил разбуженный дядя. – Ивашка!..
– Молчи, Христа ради! – взмолился звонкий голосок. – батюшка, выручай!
– Анна … – прошептал Андрей.
Он помнил девушку еще десятилетней; бывая у Белекшевых , замечал, как та растет и меняется. Дядька все шутил что растит ему жену…
– Что за диво? – Аркадий Иванович в одной рубахе подошел к окну, выглянул в щель. – Анна ? Точно! – он зажег свечу и, кутаясь в шубу, выбежал на крыльцо. – Что стряслось,? Отчего ты здесь?
– Батюшка! – пылко заговорила Анна . – Христа ради, помоги! Мне деньги нужны! Я знаю, у тебя табакерка золотая есть ! Отдай мне, ради Бога, я тебе другую потом куплю!
– Да что стряслось? – спросил Аркадий Иванович.
– Ой, тятенька … Деньги нужны! И перстенек с рубином дай… Все, что можешь…
– Ты растолкуй! – перебил девицу дядя . – Прибегаешь среди ночи, а коли тебя кто заметит, как ты бегаешь? Жениху донесут, как ты по ночам носишься.-
– Христа ради, дай мне табакерку с перстенком! И денег – сколько можешь… ну хоть пятьсот рублей!..
– Аня , ты вздор несешь. На что тебе такие деньги? Разве на подвенечный наряд недостало?
– Папенька Христом Богом!.. Все верну!.. Не то беда случится!..
Плачущий девичий голос был невыносим для мужского слуха, подсказали ответ:
– Погоди, сейчас вынесу. Прими свечу.
– Папенька голубчик мой, век за тебя буду Бога молить!
– Ага… – донеслось из глубины дома. – Ты сперва тот грех замоли, что из книжек моих странички для папильоток дергала!
– Дура была, папенька , мне же и десяти еще не было!..
– Держи. Я все в платок увязал…
Андрей слушал пылкую Машину речь и немного насмешливую – дядькину. Сбивчивые и спутанные благодарности вызвали у него улыбку – Анне , как он знал, было восемнадцать, и хрустальный голосок как раз соответствовал этим годам, звенел в ушах колокольчиком, невзирая ни на что – мелодичным.
Анна убежала. Артамошка даже подошел к забору – поглядеть ей вслед, до того ему любопытно стало.
– Ишь ты, – сказал Ермолай. – Непременно ей к свадьбе каких-то затей охота… в волосы там или на груди пристегнуть… Уж эти девки… Барин, Андрей Алексевич, батюшка мой! Немец тебя вылечит, ей-богу, вылечит!
– Как скажешь, дядя Ермолай.
– Не веришь ты… Да как же не верить? Для того ли я твою милость сюда чуть не на горбу приволок? Тут этих докторов – на каждом углу! И все – немцы! Все – ученые!
– Тебе, Еремей, на театре любовников играть, – сказал с крыльца дядька . – Уж так убедительно толкуешь – и мертвую уговоришь!– Когда у Анны свадьба? – спросил Андрей. – И кто счастливец?
– Граф Венецкий. Помнишь Венецкий?. Четыре дня всего осталось. Я страшно рад. Свекровь, госпожа Венецкая к Анне о добра. Сама на подвенечное платье дорогие кружева нашивала! – похвастался Аркадий Иванович.
Андрей попытался вспомнить Венецкого. Так вышло, что фамилию он слышал часто, а встречаться вроде не случалось. Венецкие были богаты и могли позволить себе блажь – взять в дом невестку за одну лишь красоту и благонравие. Но графиня, мать женихова, славилась буйным и переменчивым нравом. То она окружала себя богомолками и не выходила из домовой церкви, молясь до рыданий, то приказывала нашить три дюжины платьев, скупала целиком две-три модные лавки и месяц странствовала по гостиным, балам и театрам (злые языки передавали, что каждому платью иновый любовник соответствовал).
– Дай Бог, чтобы Анна была в своей новой семье счастлива, – сказал Андрей.
– А ты давно тут на лавочке сидишь? – с беспокойством спросил дядька .
– Только что вышли, – вместо Андрея ответил сообразительный Ермолай.
– Ты, Андрей , всегда в нашем доме желанный гость… И за свадебным столом… все будут рады… – Аркадий Иванович смутился, прекрасно понимая, что с двумя повязками на голове Андрей ни на какие пиры не пойдет, но позвать друга был обязан.
– Благодарю, дядя . Я теперь разве что у докторов гость. Однако подарок Анне сделаю. Я ведь ее еще дитятей знавал… Вот что! Я с войны турецкий ковер привез. Ермолай сказывал – краше не бывает. А мне на что? Дядя Ермолай , вели Артамошке его выколотить. В дороге, поди, загрязнился.
– Его вывесить надобно, сударик мой, чтобы выправился, а то, я чай, заломы на нем, их через мокрую тряпицу утюгом изводить придется. Негоже, чтобы подарок с заломами, – ответил Ермолай. – А ковер – коврище! Сказывал толмач Ахмедка, оттого такой большой, что нарочно ткали – в мечеть жертвовать. И круглый! Поперек – чуть ли не шести аршин! Второго такого ковра во всем Питере не найти, так-то!
– А что я выдумал! – вдруг обрадовался дядька . – Я это ваше турецкое чудо еще до свадьбы к Венецкому отвезу. Он наново свои комнаты к свадьбе обставил и убрал. Анна рассказывала – у них там круглая диванная. Вот туда, в диванную, твой ковер тайно уложим! То-то будет радости!
Андрей улыбнулся – и сразу помрачнел. Анна ему нравилась, и он бы, подождав, пока подрастет, просил бы руки, но встретилась другая – и все затмила… А потом и очи затмились.