Без памяти в тебя

1. Альбина

.

Сейчас…

— Ненавижу тебя, Дымов. Не... на… ви… жу… — выдыхала я на каждый его мощный толчок.

Две минуты назад я открыла ему дверь и собиралась сказать, всё, что о нём думаю.

Наши взгляды — мой гневный и его пронзительно-серый — скрестились, как шпаги. А потом я и сказать ничего не успела — он заткнул меня поцелуем, задрал юбку и, подхватив на руки, прижал спиной к стене прямо в прихожей.

Я глухо стонала, не в силах это остановить. Схватив за волосы, тянула его к себе. Прямо через рубашку, впивалась зубами в его плечо. И вновь поднимала голову, чтобы сказать…

О, мой бог!

Нет, не это.

Ненавижу.

— Не… на… ви… жу…

Кожу царапала его щетина. Блузка теряла пуговицы и трещала по швам.

Дымов тяжело, отрывисто дышал, заставляя меня подчиняться своим сильным рукам, своим беспощадным губам, своему могучему телу. Нашей страсти. Нашему общему безумию.

Чёртов бывший!

Он всегда знал, что со мной делать. А я никогда не знала, как этому противостоять.

.

Драконьей кровью умывалась,

чтоб сделаться неуязвимой,

но тут листок сорвался с ивы,

но тут листок сорвался с ивы,

но тут листок сорвался с ивы,

прилип, проклятый, между ног*

.

По телу волнами прокатывала дрожь.

Десять лет мы были знакомы. Три года женаты.

И всегда это было так, словно он был создан для меня. Или я — для него.

Три сумасшедших счастливейших года вместе, а потом… всё рухнуло.

Полгода назад мы развелись.

И не должны были снова этого делать. Того, чем сейчас занимались.

Но делали — второй раз за последние три дня.

Страстно, чувственно, горячо. Самозабвенно.

Его бёдра двигались всё ритмичнее, он во мне — всё глубже и резче.

Твою мать, как же он хорош…

Капля пота текла по его виску. Изнемогая в его руках, я слизала её с кожи.

Наши глаза встретились. И выбив из лёгких воздух, моё тело сотряс оргазм.

Каким бы он ни был громким, свой сладострастный стон я не слышала. Но слышала, как Дымов выдохнул моё имя. Видела его замутнённый взгляд, как он сцепил зубы, как вздымается его грудь. Чувствовала, как содрогнулись в экстазе наши тела. Мощно, согласно, единодушно.

А потом вернулась на землю. В прямом и переносном смысле.

Дымов поставил меня на пол и, тяжело дыша, ткнулся лбом в холодную стену.

Положив ладонь на мою шею, погладил большим пальцем.

Нежно. Благодарно. Любя. Всё ещё любя.

Ноги едва держали, и я заметно покачнулась, но высвободилась из-под его руки.

— И тебе хватило наглости прийти? — едва справляясь с дыханием, облизала пересохшие губы.

Вернула в строгий лифчик грудь. Непослушные пальцы напрасно искали пуговицы на блузке.

Дымов застегнул ширинку.

— Аль, выслушай меня, — посмотрел на меня тревожно, даже мучительно.

— Убирайся, — прошла я мимо него в комнату.

— Аль, — он поднял с пола брошенную куртку и пошёл следом.

— Я сказала: убирайся! Это больше не повторится, — я стянула через голову порванную блузку. Не поворачиваясь, влезла в первый попавшийся свитер.

И делая вид, что бывшего мужа не существует, принялась искать паспорт, за которым, собственно, и вернулась домой. Выдвигала и задвигала ящики стола, шарила руками по полкам. Перебирала вытряхнутое на крышку пианино содержимое сумки.

— Чёрт, да куда я его сунула? — всё так же, как мимо пустого места, прошла я мимо Дымова обратно в прихожую.

— Альбина, — поймал он меня за руку, но я вырвалась.

— Я не буду тебя слушать, Руслан! С того дня, как мы развелись, ты утратил право голоса. Да и все остальные права тоже. Читай по губам: у-тра-тил. Какого чёрта ты вообще припёрся? — старалась я на него не смотреть.

«И стоило всё бросать, уезжать в другой город, начинать с нуля, если он и здесь без труда меня нашёл? — сокрушалась я мысленно. — Стоило строить новую жизнь, стараться стать другой, творить глупости, если эта сволочь вот так запросто явился — и всё испортил».

— Аль, пожалуйста, выслушай меня! Это важно, — не отставал он.

Я резко развернулась.

— Даже если бы я хотела тебя выслушать, Дымов, мне некогда. Я чёрт-те как припарковала машину. Меня ждут. Я забежала домой только на мину…

— Давай, я переставлю машину, — перебил он. — Отмени встречу. Поговорим?

2

— И неубедительные! — упираю я руки в бока и вдруг вспоминаю, где мой паспорт.

Ну, конечно! В шкафу. В плаще.

Вот балда! Я же ходила получать заказное письмо. Натянула поверх белья только плащ (ждала этого… на букву «М», ага, мужа, бывшего) и пошла в магазин за шампанским. Ну и на почту решила завернуть заодно. Телефон в руку, паспорт и уведомление — в карман. И то и другое там так и лежат — до почты я не дошла… кое-кого встретила.

Хм! Нет, не Дымова. Хотя встреча вышла занятной. Я бы даже сказала: волнующей. Давненько мы с ним не виделись и вдруг вот так… случайно, на улице, в чужом городе… Игорь Камалов.

А потом он ещё и позвонил сразу, в тот же день, хотя сказал, что будет занят. И я даже обрадовалась, хотя вроде не должна была. В общем, наверное, не надо о нём думать, даже совершенно точно не надо, но почему-то думалось. Видимо, назло Дымову.

Я бросила паспорт в сумку, туда же как попало собрала остальное.

А руки-то дрожат. Проклятье! Как легко Дымову удаётся вывести меня из равновесия: несмотря на гнев, даже ярость, невыносимо хочется плакать.

Жалко себя, расцарапанную руку, несбывшиеся мечты, глупые надежды.

Отчаянные попытки устроить жизнь без него тоже жалко: деньги, потраченные на психолога, бесполезный шопинг (куда я всё это теперь надену?), купленную машину (тоже, видимо, жест отчаяния: за неимением принца, хоть коня), чёртов бар, где меня угораздило три дня назад с ним напиться (чудесный был барчик посидеть вечерком, жаль, что теперь мне туда уже никак).

До сих пор стыдно за своё безрассудство. Теперь ещё и это хочется забыть. Даже больше, чем неудавшееся замужество и дату нашего знакомства.

Не сильно-то я преуспела, если вид бывшего мужа до сих пор вызывает у меня дрожь в коленях и желание затащить его в койку. Или это он меня затащил?..

А, уже какая разница! Махнув рукой, иду в ванную, чтобы привести себя в порядок.

— Ну и видок у тебя, Алька! — качаю головой, глядя в зеркало.

С сеновала — не ошибёшься.

Юбка перекручена. Свитер наизнанку. Волосы растрёпанные. Тушь потекла.

И я в таком виде чуть было не вышла на улицу?

Сигнализация машины истошно завопила, когда я наносила последний штрих — подкрашивала губы. Жалобно завыл брелок. Кто-то, видимо, всё же не смог проехать, стоит, ждёт.

На ходу натянув куртку и чуть не забыв замкнуть дверь, я выскочила на улицу.

Ох, чёрт, а дождь-то какой зарядил!

Только кто-то не дождался. Машина, конечно, уже заткнулась, но никого нет.

«Ну и кто ты после этого? — оглядываюсь, отключив сигнализацию. — Я бежала, торопилась, речь покаянную готовила, виноватой себя чувствовала». Ну что за люди: покаяться некому!

Лобовое стекло засыпало осенними листьями. Но убирать их некогда — меня и правда ждут.

Если бы я не забыла паспорт, если бы не пришлось возвращаться, я бы уже собирала чемодан. Или даже ехала в аэропорт, купив билет на ближайший рейс до Сочи и не встретив Дымова. Предвкушая, как затеряюсь в роскошном Стамбуле среди пятнадцати миллионов жителей, буду пить ореховый кофе на рынке в Измире, ходить по Старому Городу в Иерусалиме, просто сидеть с бокальчиком вина на палубе круизного лайнера, и, кутаясь в тёплый плед, смотреть на бескрайнее море и бесконечное небо.

Недоступная. Для связи. Для прошлого. Для бывшего. Затерянная в открытом море.

Нет меня. Можешь, не возвращаться, любимый. Никогда…

Я наклоняюсь, чтобы заглянуть под машину.

Чей-то кот там недавно спрятался и никак не хотел уходить. Теперь у меня навязчивое — переживаю, как бы кого не переехать и держу для кота в сумке пакетик корма.

Кота, конечно, нет, и я, наконец, сажусь за руль.

Чёрт! Из-за листьев на стекле ни хрена не видно. И они, конечно, прилипли намертво. Водой не смываются. Дворниками не счищаются. Ещё всё запотело.

Ну хоть Дымов не стал дожидаться, и на том спасибо.

«Неужели свинтил? На него не похоже», — скорее расстраиваюсь, чем радуюсь я.

Сука, сказал бы сразу, какого лешего надо. Нет же!

— Это важно! Выслушай меня! Поговорим? — передразниваю.

Думай теперь, чего хотел.

Объяснить, почему пропал, не написал, не позвонил, не пришёл утром с кофе, не прислал грёбаные цветы? Так это и так понятно: потому что самоуверенная скотина.

Может, решил грехи искупить? Так я не священник.

Помириться? Так поздно, поезд ушёл.

Предложить начать сначала? Открыть мне ещё на что-нибудь глаза? Я же наивная — всему верю, а у него этих секретов — как у дурака фантиков.

Вот почему у каждой красивой, успешной женщины всегда есть куча офигенных поклонников и обязательно один лживый кусок дерьма, которого она любит и который, сука, этим пользуется?

— Никогда тебя не прощу! Никогда слышишь! — запоздало заявляю я. — И не проси, чёртов ты врун! Или лгун? Или враль? Или лжец? Короче, не прощу и всё! — выкрикиваю в запертой машине, где она меня, конечно, не слышит.

3

Прости, моё либидо, что забыть Дымова у меня не получилось!

Я посмотрела в зеркало заднего вида.

Какой-то мужик поймал мой взгляд. Встал в стойку, как легавая на охоте, улыбнулся.

Хм… До чего же самоуверенные эти мужики! Чуть краше обезьяны — и уже мачо. Грудь колесом, волосы назад — словно я жду не когда женщина с коляской перейдёт дорогу, чтобы выехать из чёртовой подворотни, а его, такого улыбчивого.

Нехотя признаю, что этот как раз ничего — обезьяны отдыхают. Лет под сорок, высокий, темноволосый, широкоплечий. Только увы, знает, как выглядит, какое впечатление производит, успешно этим пользуется и наверняка убеждён, что любая женщина должна быть счастлива, что он, такой весь из себя великолепный, как турецкий сериал, обратил на неё внимание.

— Ну уж нет! К чёрту мачо! — говорю я вслух, поправляя помаду.

Психолог сказала записывать свои мысли на диктофон и переслушивать, чтобы не забывать, чего именно я хочу, к тому же позитивные аффирмации создают правильный психологический настрой. Но я пока ограничилась беседами с навигатором и видеорегистратором. Они терпеливые парни.

Навигатор иногда даже отвечает впопад.

«Поверните налево» — ну чем не рекомендация, когда размышляешь: к магазину и домой, или к бару и во все тяжкие.

— В древнем Риме, кстати, — просвещаю я навигатор, — для учёных мужей была построена библиотека Цельсия, рядом с которой был публичный дом. И подземный ход к нему скрывался как раз за дверью слева. Говорят, выражение «пойти налево» пошло именно с этого благородного заведения. «Дорогая, я в библиотеку!» неплохая отмазка для древней римлянки. Да и вопрос: «Как пройти в библиотеку?» в данном случае уместен и в три часа ночи.

Не знаю, как навигатору, Дымову бы понравилось история, он любознательный. И умный. И начитанный, зараза. И крутой, как кипяток.

— Нет, хватит с меня крутых парней! Все беды от них, презирающих опасность, бесстрашных, волевых, непрошибаемых, одиночек по жизни. Хватит с меня бывшего мужа!

Прости, моё либидо! Теперь только хардкор — только нежные, робкие, чувствительные романтики. Чтобы вместе бояться высоты, плакать над одной слезливой мелодрамой и дружно спасать пауков — поймать банкой в ванной и нести на улицу.

Да, спасать, а не равнодушно-презрительно прихлопывать голой рукой, Дымов!

Заведём с ним собаку. Корги. Нет, лучше двух. Вдвоём собачкам веселее. Потом купим дачу. Заставим все окна рассадой. И чтобы был такой честный, прям охренеть.

Конечно, он никогда не сделает мне предложение, как ты:

«Вот моё сердце. Вот мой хрен. Вот мои деньги. Выходи за меня».

Ты один такой. Но ничего, опущу планочку.

— Да когда-нибудь закончатся уже эти пешеходы! — неожиданно для самой себя взрываюсь я. — Идут и идут. Я выеду сегодня с чёртовой подворотни?

Старушки, подростки, бабы с колясками. Теперь детишки целой колонной, взявшись за руки, славные, парочками, совсем малыши.

Сердце болезненно сжалось. «О малышах не думать! О детях — нельзя!».

Воспитательница предупреждающе помахала мне флажком.

Да вижу я, вижу, не слепая!

Недовольно посмотрела на часы.

Нетерпеливо барабанила по рулю.

Покосилась в зеркало заднего вида.

Может, я знаю этого мачо?

Или когда смотришь на человека третий раз, уже любой кажется знакомым?

О, чёрт! Зря я на него пялилась. Вот какого хрена идёт сюда?

На всякий случай блокирую двери.

Пронзительной трелью взрывается телефон. Лезу в сумку.

«Ну ясно, в турагентстве волнуются, не передумала ли».

— Подождут, — бросаю телефон на пассажирское сиденье.

А, может, и правда передумать? На кой чёрт мне теперь этот круиз? Зачем мне шумный Стамбул, вонючий Измир, тоскливый Иерусалим, дурацкое море?

В ответ на аккуратный стук слегка приоткрываю стекло.

— Девушка, а почему мы с вами ещё не знакомы? — наклоняется ко мне «мачо».

Вблизи он старше.

А подкат так себе, честно говоря. Для мальчика, не для мужчины.

— Потому что бог бережёт тебя, дурака, — усмехаюсь я. Не знаю, слышит ли он.

К счастью, и дорога, и тротуар как раз пустеют.

Я натянуто-гаденько улыбаюсь, резко нажимаю на газ.

Ехала бы задним ходом, получила «пять» за полицейский разворот, которому меня учили на курсах контраварийного вождения (да, ходила, каждый спускает пар как может).

Машину некритично занесло. Но я была прилежной ученицей: выровняла железного коня, сильнее выжала педаль газа и, не снижая скорости, чтобы не мешать другим участникам движения, раз уж я так внезапно выскочила, понеслась.

Лишь в последний момент я понимаю, что сделала это зря. Никто за мной не гонится, но впереди с одной стороны задом сдаёт грузовик (даже стоит знак аварийной остановки), а с другой на узкую проезжую часть выбегает собака. Даже две.

4. Руслан

.

В это же время…

— Дымов! — Руслан машинально вскинул руку с телефоном к уху, слепо пялясь в окно.

Алька уже уехала. Села в свою новую крутую тачку, протиснулась мимо его бронированной рабочей махины и свернула в сторону подворотни.

Уже истаяла, как мираж, а Руслан всё стоял у окна в снятой неделю назад квартире, глядя вслед её породистой, как чистокровный жеребец, машине.

Крутой девчонке — крутую тачку, усмехнулся он. Всё, как она любит — могучий горячий конь (и сейчас он не про машину). Спортивный, сильный, мощный. Неутомимый, сильный, надёжный.

Её сочетание, её настроение, её стиль. Её выбор.

Ей другие не шли.

Умная, смелая, ироничная, с потрясающим чувством юмора, с подкупающе циничным взглядом на жизнь.

— А тебе палец в рот не клади, — сказал ей Руслан когда-то давно.

— Да и с хером я бы не советовала торопиться, — ответила она. И покорила его навсегда.

Стройная, темноволосая, до одури красивая.

Редкая штучная комплектация. Не каждый мужик потянет.

За неё бы бились гладиаторы. За неё бы пили короли.

Конечно, Дымов был предвзят, потому что любил её также — до одури. Любил, любит и будет любить. Он вообще, как выяснилось, однолюб, но глаза у него есть. И мозги. И ещё этот товарищ, который в штанах: он никогда не врёт. Эрекция — вообще самый честный комплимент от мужчины.

И тот, что в штанах, бывало, отвешивал комплименты другим женщинам, но для Руслана существовала только одна — его Алька.

Алька, которая хоть и выглядела простой девчонкой, простой никогда не была.

Альбина Арбатова.

Её отец, Виктор Арбатов — владелец сети розничных супермаркетов, президент группы компаний, одна из которых крупнейший табачный дистрибьютор в стране. Меценат, коллекционер. Потомственный дворянин (тут Руслан усмехнулся).

Его жена — основатель галереи современного искусства.

Как принято у богатых: он прожжённый делец, она — по культурам-мультурам. А его единственная дочь… ей не было нужды зарабатывать на хлеб насущный зубным врачом или адвокатом, поэтому когда встал вопрос выбирать профессию, Альбина Арбатова выбирала по душе.

Её мятежная душа тяготела к эротическим картинкам, старым историям и толстым книгам. Вот что-то среднее — музейный менеджмент — она и выбрала.

Альке было восемнадцать, когда они с Русланом познакомились (или лучше сказать встретились?), ему — двадцать четыре.

И влюбляться в неё было не то, что «не надо», а просто «пиздец, как нельзя».

Она его клиент, он — её телохранитель. Она золотая девочка, он — никто.

Но члену-то не прикажешь, а сердцу — тем более, и Руслан всё сделал наоборот.

Сделал всё, что мог и даже невозможное, чтобы назвать её своей, а потом, как полный кретин, потерял. По собственной дурости.

— Аллё! Дым, ты здесь? — напомнила о себе трубка голосом Максима Самарского — друга, соратника, боевого товарища, собутыльника, совладельца и правой руки Дымова в частном охранном агентстве «Альфа-Безопасность». — Надо встретиться.

— Зачем? — сел на подоконник Руслан.

— Есть проблемы.

— Я не хочу есть проблемы.

— Да ну тебя, Дым! — хмыкнул Макс. — Минут через пять буду.

Руслан предпочитал слову «проблема»: вызов, возможность, задача. Но, как ни назови, знал, что решать всё равно придётся.

Машинально посмотрел на старые армейские часы на запястье (память об отце).

Оттолкнулся от подоконника.

В сохранившем следы былого величия доме дореволюционной постройки не только подоконники вызывали уважение, но и чудом сохранившиеся цветные витражи в подъезде, и кованые перила, и замысловатые мозаичные узоры на полу у почтовых ящиков.

«Поговорить не удалось», — выдохнул Дымов, подводя итог их встречи с Алькой.

Что им до невозможности хорошо вместе, даже не обсуждалось. Что всем разговорам они предпочтут язык тел, и неудержимое желание толкнёт их в объятия друг друга, прежде чем он что-то скажет, тоже было объяснимо: они так истосковались друг по другу, что этому невозможно было противостоять. И что Алька не станет его слушать — Руслан тоже ожидал.

Сам виноват. Не надо было гнать три дня назад ночью по городу на такой скорости. И номер от грязи протереть. И с ДПС-никами не перепираться — люди на работе, — тем более руками не махать. Обычно он более сдержан, спокоен, адекватен, но в тот день был так счастлив, окрылён и безумен — ехал от любимой женщины, — что его просто не могли не упечь в СИЗО.

Хорошо, никакой дряни в крови, не обнаружили, даже алкоголь (что он не употребляет — вообще был не аргумент с такими зрачками). Хорошо, прав не лишили. Хорошо, отсидел лишь двое суток из положенных десяти (спасибо, Макс!). Хорошо всё, что хорошо заканчивается.

Но пока как-то так. В глазах жены (от определения «бывшая» у него сводило челюсть, поэтому он его не использовал даже мысленно) Дымов по-прежнему выглядел свиньёй, гадом, сволочью. Лгуном. И он не стал бы даже спорить.

5

Даже той малой части правды, что выплыла наружу, хватило, чтобы разрушить их брак.

Вернее, подтолкнуть с горы, накренил их брак Руслан сам.

И обиделась Алька, конечно, не на инфу о его работе (она умная девочка), просто так сложилось — неудачно, несчастливо, глупо. Жестоко.

Он хотел как лучше: оградить её, защитить, но вышло как всегда.

Руслан понятия не имел, кто рассказал Альбине о его прошлом.

Кто из людей, которые сильно его не любили, не поленился, подключил связи — и раскопал.

Кто с улыбкой сообщил беременной девушке безжалостную «правду», как её муж заработал деньги на свою компанию.

(Хоть и не знал, что она беременная (никто, кроме Руслана не знал). Хоть и нарыл вовсе не то, что Руслан на самом деле скрывал и как на самом деле заработал).

Кто, не стесняясь, назвал Руслана наёмным убийцей и выложил на стол собранные доказательства, чтобы у его жены не осталось сомнений.

Кто знал, какой эффект это произведёт.

— И сколько людей ты уже убил? — задыхалась Алька от переполнявших её чувств.

— Я не убийца, Аль, — обречённо выдохнул Руслан.

Объяснять ей сейчас тонкости своей прежней работы было всё равно, что защищать диплом по квантовой физике. Жонглировать пустыми словами, что он не исполнитель, а из тех, кто работает над деталями операции. Не секретный агент, а шпион, провокатор, вербовщик, «соблазнитель». Да, он тот, кого этому учили: кадровый офицер. Тот, кого готовили. Тот, кто знает эту работу досконально.

«Но мы не космонавты, — говорил в таких случаях Самарский, — мы из центра управления полётами».

— Угу, ты скромно называешь это словом «операция». И сколько? — спросила Алька строго. — На твоём счету «операций»?

— Я не считал, — сглотнул Руслан.

— Врёшь! Каждый убийца знает, сколько на его счету жертв. Моя мама…

— Я знаю, Аля, знаю. Не надо, — умоляюще смотрел он: эти воспоминания приносили ей невыносимую боль.

Альбина была маленькой, когда её мать убили. Расстреляли из снайперской винтовки.

Руслан читал — она держала дочь за руку, когда это случилось. Про капли крови, что брызнули на девочку. Про то, что она больше года после этого не разговаривала. В сети было полно и фотографий, и подробностей.

Кто расправился с женой бизнесмена: конкуренты, любовница, отвергнутый поклонник, или маньяк-художник по прозвищу «Дориан Грей», что убивал женщин с портретов (Алькину маму назвали его пятой жертвой), осталось тайной — убийцу так и не нашли.

— А у тебя какой псевдоним? — хмыкнула Алька. — Робин Гуд? Зорро? Вильгельм Тель? Может, Данила Багров? И если ты не убийца, то кто? Палач? Благородный мститель?

Дымов склонил голову, но взгляд не отвёл, а ответов она не ждала.

— Ты говорил, что просто солдат. Просто военный. Просто офицер. Но ты не «просто».

Она швырнула ему в лицо бумаги.

— В них написано, Руслан Дымов — имя оперативное. Значит, вымышленное, не настоящее. Даже больше: от оперативной работы ты «отстранён», то есть уволен. Кто ты?

— Руслан Дымов. Твой муж, — ответил он.

— Нет! Ты не тот человек, за которого я выходила замуж. Не тот, которого знала. Которого любила. Не тот, с которым мечтала завести детей. Ты… — она схватилась за живот. — Ты чёртов наёмник. Сталкер. Снайпер. Ты… — она скривилась от боли.

— Аля! — кинулся к ней Руслан, помогая сесть. — Тебе плохо? Тебе больно?..

Он и сейчас мучительно скривился, вспоминая тот день.

— Можешь поставить ещё одну галочку, или крестик, или звёздочку, что ты там рисуешь, когда убиваешь очередного человека, — сказала она ему, выйдя из больницы.

Она потеряла ребёнка. Его ребёнка. Их ребёнка.

Ещё одного. Это был уже второй выкидыш.

Руслан объяснял, что ушёл, когда закончился его контракт. Что это была служба, где он выполнял приказы, где нет понятий «не хочу» или «не могу». Что давно стал другим человеком, открыл свою компанию, женился, для него всё изменилось. Но всё было напрасно.

— Ты тут на днях предложил развестись, — напомнила Алька бесцветным голосом.

— Фиктивно. Временно. Потому что… — начал было он, но она подняла руку. Да, повторять не было смысла, она всё это уже слышала.

— Мы разводимся, Дымов. По-настоящему.

— Аля, нет, — едва не рухнул Руслан, словно земля под ним разверзлась.

Чёрт! Он же хотел как лучше, когда предложил ей фальшивый развод, но она... обиделась.

— Я простила тебя, Дымов. Простила. Никого нельзя винить за его работу. Ты прав, приказы не обсуждают. И какой бы ни была твоя служба — это твой долг, твоя обязанность, верность слову и присяге. Этим гордятся, а не осуждают. Но ты мне солгал. Всё — от первого до последнего слова. Ложь я тебе простить не могу.

А потом она уехала.

Руслан знал куда. Понимал почему. Осознавал, что ей надо время.

6

— Да не кипятись ты, там есть кому за ней присмотреть. У меня всё под контролем, — уже по дороге диктовал ему адрес бара Макс. — Просто я подумал, что это твой шанс помириться.

Он по громкой связи рассказывал, что к Альке в баре прицепился какой-то хрен.

Но к тому времени, как Руслан приехал, она сама от него благополучно избавилась.

«Моя девочка!» — с гордостью похвалил Дымов.

Незаметно проводил её до дома. Но с того дня отпустить уже не мог.

Сначала просто приезжал на неё посмотреть. Сидел как дебил в машине, курил одну за одной, хотя давно бросил. Дальше — больше. Он думал дать ей год. Методично зачёркивал даты в календаре: выдержки ему не занимать. Но раз уж так случилось...

— Убить тебя мало, — злился он на Макса.

— Прости, брат, — заискивал Самарский. — Я, правда, не специально. Мы недавно взяли этот бар под наблюдение. Тревожные кнопки подключили. Вышибал своих поставили. Я случайно к операторам видеонаблюдения зашёл и увидел её на экране.

Руслан не поверил ни единому слову, особенно вот этим: прости, случайно, не специально.

Но уже какая разница. Теперь Дымов знал, где Алька живёт, как часто ходит в этот бар. Потом снял квартиру под ней. И три дня назад не выдержал. Вернее, три дня назад у него появился повод…

— М-м-м… какой красавчик, — пьяненько улыбнулась Альбина, увидев Дымова рядом, у барной стойки.

В какой-то момент он даже засомневался, узнала ли она его и действительно ли так пьяна? В груди тревожно заныло: пьяна, и, конечно, узнала, хоть и не подала вида.

— Угостишь даму выпивкой, красавчик?

— Детка, давай я угощу, — засуетился её улыбчивый сосед, сверкая зубами, волосатой грудью в расстёгнутом вороте белоснежной рубашки, и часами на одной из ручищ с закатанными по локоть рукавами.

Где-нибудь в Тоскане или Турецкой Ривьере его приняли бы за официанта, но Дымов отметил, что мужик левша, значит, если что, бить будет с левой, а ещё, что сам не пьёт, хотя Альке подливает.

— Пусть он, — показала она на Дымова. — Кстати… Э-э-э… забыла, как там тебя, — не особо церемонясь повернулась к соседу Алька.

— Ник, — без обид напомнил он. — Николас. Я наполовину грек.

— Знакомься, это Ник. Я Альбина, — ткнула она в себя пальцем, оставив без внимания эллинские корни Ника. — А тебя как зовут?

— Руслан, — представился Дымов.

— Серьёзно? — весело засмеялась она. — Моего бывшего тоже зовут Руслан, представляешь?

— Детка, хочешь, уйдём? — наклонился к ней Ник.

— Ник молодец. Ник хороший, — словно пса погладила она его по плечу.

Ник попытался по-хозяйски положить на неё лапу, то есть руку, но Дымов подвинул Альку к себе вместе с барным стулом.

— Мужик, руки убери, — шепнул он Нику наклонившись. — И отвали от моей жены.

— О! — разом и прозрел, и протрезвел тот.

— Кстати, она терпеть не может, когда её зовут «детка», — смерил его взглядом Дымов.

— Понял, прости, — примиряюще поднял руки Ник и поспешно ретировался.

— Чёрт, ты мне всех кавалеров распугал, Дымов. Это был последний. Или я их сама распугала? Знаешь, что я им рассказывала?

— Синтез карбоновых кислот из малонового эфира? — усмехнулся Дымов.

Он с ума сходил от её близости, но вида, конечно, не показывал.

— И всё-то ты знаешь, — хмыкнула Алька. — Чёрта с два! Я им рассказывала рецепт вишнёвого пирога, который пекла моя бабушка, потом мама, а потом я. Однажды. На первую годовщину.

Дымов помнил её пирог. И тот день. Она обожгла противнем большой палец. И он дул, и брызгал ей на руку обезболивающим спреем, и снова дул. Боже, как они были счастливы! Вишнёвый джем вытек, и пирог подгорел, но это был самый вкусный пирог в его жизни.

— А ты, кстати, что здесь делаешь? — смерила его Алька взглядом.

— Да так, мимо проходил, — пожал плечами Дымов.

Она понимающе кивнула и пальцем позвала бармена.

— Мне повторить, — прижала купюру к барной стойке.

— Ей хватит, — отодвинул деньги Руслан.

— Эй, не указывай! Ты мне никто. А я, между прочим, праздную день встречи с любовью всей своей жизни, если что, своим будущим — бывшим мужем. Но ты его не знаешь.

Насколько Дымов помнил, встретились (или всё же познакомились?) они точно не в этот день, но Алька выразительно отмахнулась и снова толкнула бармену купюру.

— Давай, Серёга, наливай! Сдачи не надо. И поторопись, а то придёт мой бывший и прострелит тебе башку. Он у меня, знаешь кто? Да, да, — повернулась она к Руслану. — Я всю жизнь думала, что он так, солдат, охранник, телохранитель, парень из охранного агентства, а он, представляешь, — она доверительно наклонилась к бармену и громко зашептала. — Наёмник. Снайпер. Киллер.

«Ладно, чёрт с тобой! — с тоской подумал Руслан. — Сыграем в эту игру».

Он знал, что пожалеет. Понимал, что ничем хорошим это не закончится.

Но вышло очень даже неплохо. По его мнению, неплохо.

Алька дурачилась и веселилась. Руслан ей подыгрывал.

Они гуляли, пили вино, целовались, потом поехали в пустующий загородный коттедж, что стоял у «Альфы» под охраной. И это была такая жаркая ночь, что Дымов решил: она передумала, простила, дала ему шанс.

— Только не подумай, что это что-нибудь значит, — конечно, сказала она, когда он привёз её обратно домой. — Что мы начнём сначала или что-то в этом роде, — упёрлась рукой в стену. Смелая. Гордая. Упрямая. — Это был просто секс. Я пошла в бар кого-нибудь снять, но попался ты. Всё.

— То есть если бы не я, ты ушла бы с этим «греком», — показал он пальцами кавычки, — который подливал тебе в сок водку?

— Да сгодился бы кто угодно. Так что не мни о себе, Дымов.

— Не буду. Мнить, — усмехнулся Руслан, натягивая куртку.

Он закрыл за собой дверь, и помчался обратно убираться в чужом коттедже.

Счастливый, пропахший её духами, вдохновлённый. Влюблённый.

Но не доехал. Его остановила ДПС…

7

Дымов долго думал (особенно усердно последние два дня — в одиночке СИЗО больше заняться было нечем) рассказывать ли Альке о чём она даже не подозревает, чего нет ни в одних служебных документах.

И решил — стоит.

Лучше правда. Алька поймёт. А если не поймёт… так ему и надо.

Увы, сегодня он выбрал неудачный момент для разговора — она торопилась.

Увы, принял проведённую вместе ночь за её желание начать заново — и ошибся.

Увы, сам того не желая, снова обидел.

Но отложено — не отменено. Проигранный бой — не проигранная война.

У него был запасной план.

Столько запасных планов, сколько потребуется.

Он не собирался отступать. Ни полгода назад, когда они развелись и она уехала. Ни сейчас, когда всё снова пошло коту под хвост.

Ему очень повезло, что квартиру на третьем этаже сдавали.

На первом открыли кафе (а когда-то была обычная булочная), на втором — шёл ремонт (а когда-то жил пьяница дядя Миша), на третьем — снял квартиру Дымов, на четвёртом — поселилась Алька, квартира на пятом стояла закрытой — Руслан посчитал, загибая пальцы, — в общем, уже много лет.

В квартире, которую он снял, был совсем не его дизайн: белые двери, ободранные до кирпича стены, люстры в виде обручей со свечами, под которыми только пентаграммы рисовать.

— Главное в дизайне этой квартиры — эстетика, — поясняла ему пожилая хозяйка, явно повторяя чьи-то чужие слова (дочери? внучки? дизайнера?).

Словно экскурсовод в музее, она открывала одну за другой распашные двери идущих «паровозиком» комнат, по которым можно было ходить по кругу — все помещения, даже ванную, сделали в квартире проходными.

Глядя, как шаркает ногами женщина, на выбившуюся из гульки на затылке прядь седых волос, на разбитые подагрой пальцы, всё так же унизанные тяжёлыми перстнями, Руслан невольно подумал: «А она сдала».

Её дочку, тёть Тамару, он терпеть не мог за вечно недовольное выражение лица, а вот внучка была ничего, с рыжими космами, не по годам большими сиськами, и вечно жевала жвачку, от которой во рту оставался сладкий арбузный вкус.

Этот вкус навсегда связал мозаичную плитку в подъезде, почтовые ящики, каморку под лестницей, где они целовались после школы, и его пятнадцать лет.

Странно, что ровно до этого момента Руслан ни разу не вспомнил рыжую девчонку в таком ключе, а ведь, можно сказать, это был его первый сексуальный опыт.

Странно, что задумался: где она сейчас, как сложилась её жизнь, когда старушке позвонили и, поспешно сунув в карман телефон, она пошла открывать дверь.

Но страннее всего, что именно внучку она и впустила.

— Ради эстетики функциональность может иногда отходить на второй план, — словно он с первого раза не понял, повторила для него внучка, вернее, красивая баба с тщательно закрашенной в тёмное рыжиной, но всё с такими же большими сиськами.

«Как же её зовут?» — задумался Руслан, глядя на старушку.

Как-то замысловато. Альбертовна? Арнольдовна? Аскольдовна!

Точно, Аскольдовна! Вспомнил — и обрадовался.

Бабку — Эмилия Аскольдовна, а внучку (он и так помнил) — Танька.

.

Наша Таня громко плачет.

Проглотила Таня мячик.

Тише, Танечка, не плачь,

через жопу выйдет мяч.

.

Руслан едва заметно улыбнулся: в памяти всплыло, как донимал её дядя Миша со второго этажа своими стишками. По статусу он был, конечно, пьяница, но по состоянию души — поэт.

Скользнув по Дымову цепким оценивающим взглядом, Танька поцокала к санузлу, покачивая крутыми бёдрами. Аскольдовна засеменила следом. Пожала хрупкими старушечьими плечиками, словно извиняясь за неудобную ванну, в которой могла поместиться разве что субтильная барышня, да и та, согнувшись в три погибели, а не мужик богатырского телосложения, как Руслан.

«Такие ванны только молоком священных кобылиц наполнять», — оценил Дымов, задумчиво разглядывая колченогую акриловую купальню на львиных лапах. А вслух сказал:

— Огурцы удобно солить.

Татьяна гоготнула (что-то ему подсказывало, какую бы глупость он ни сморозил, она воспримет её благосклонно). Бабка, брякнув каменными перстнями на узловатых пальцах, стиснула на груди ажурную шаль, но промолчала, видимо, боясь спугнуть единственного клиента.

.

Наша Таня громко плачет,

Потеряла Таня честь,

Лучше б потеряла мячик,

Мячик можно приобресть.

.

Это сколько ей сейчас? Она на год старше Руслана, значит, тридцать пять.

Кольца на безымянном пальце нет. Зато родинка на шее, про которую Руслан наглухо забыл — на месте. И взгляд кошачий — зелёный, ленивый и хищный. Тонкие щиколотки, подчёркнутые грубыми туфлями и кокетливо подвёрнутыми брюками, казались особенно изящными на фоне мужской рубахи навыпуск и художественно потёртой «рабочей» куртки.

8

В кресло у рабочего стола Руслан едва втиснулся.

О низкое бюро перед окном больно треснулся коленкой.

Переворачивая ноты, сбил бутылку с колосьями пшеницы, что косила под вазу на белом приземистом пианино с открытой крышкой.

Нет, не на этой пианине разучивала этюды Гнесина юная Танька, которой медведь на ухо наступил. Не эту гробину с клавишами весь подъезд грозился сжечь, если её мать не прекратит издеваться над ребёнком и жильцами.

Не сразу, но тёть Тамара в итоге сдалась и решила сделать из дочери великую художницу (к рисованию та худо-бедно, но всё же тяготела), а раритетный дореволюционный Беккер переехал этажом выше. Так, до сих пор там и стоит (в Алькиной квартире).

Руслан вручил упавший пшеничный сноп Аскольдовне и заглянул в «партитуру».

Так себе был репертуарчик у музыкального салона, как отрекомендовала комнату с шахматами на ломберном столике и новой белой фортепианой старушка — Чайковский, открытый на выцветшей странице с маршем из «Щелкунчика»: tempo di marcia viva.

— Темпо ди марсиа вива, — прочитал Руслан намеренно коряво.

Танькины нарисованные брови взлетели вверх.

— В темпе марша, — кивнула согласная на всё Аскольдовна и вслед за Танькой посмотрела на него пристально: — Мы, случайно, не знакомы?

— Нет, — уверенно ответил Руслан.

— Просто вы напомнили мне одного мальчика… — подслеповато щурясь, всматривалась Аскольдовна в его лицо.

Руслан не боялся быть узнанным. Во-первых, спустя двадцать лет в нём мало что осталось от того тощего, нескладного, лохматого мальчишки с вечно поцарапанными руками, то и дело шмыгающего носом, которого она помнила — мечтателя, романтика, хулигана. А во-вторых, просто не боялся.

Преодолев природную робость, Аскольдовна «для порядка» попросила паспорт.

Он смело протянул. Старушка прочитала:

— Руслан Валерьевич.

Вскользь глянула на фотографию.

— Нет, того звали Санька, — тяжело вздохнула она, словно ей было жаль, что это не он, а, может, просто вспомнилось былое, и вернула документ.

«Санька», усмехнулся Дымов. Как же давно это было.

Санька, Саня, Санёк — так его звали в детстве с лёгкой руки деда, который и слышать не хотел ни о каком Руслане. Сказал дочери назвать внука Саня — так и звал, хотя родители дали ему имя Руслан, как и записали в документах о рождении. Но поскольку с восьми лет Руслан жил с дедом, никто не мешал академику Лаврентьеву, учёному, профессору, преподавателю истории и знатоку генеалогии, звать внука, как он хотел.

А нос у Руслана был не раз ломан.

Нос с горбинкой, хер дубинкой — любил приговаривать инструктор в учебке.

Многострадальный нос, ломаный и в спортивной секции, и просто в драках, исправил военный хирург, когда латал Руслана после ранения: нос и кости глазной орбиты. И то и другое срослось как на собаке, а новый нос сделал Дымова не только краше, но и слегка неузнаваемым.

Так, в шестнадцать лет, когда поступил в военное училище, Руслан вернул своё имя (там его Санька уже никто не звал), а в двадцать неожиданно получил внешний апгрейд.

Он покосился на Таньку, но та хладнокровно повела его дальше по квартире.

Руслан чуть не сломал зуб, пытаясь откусить пластмассовое яблоко и тоже вручил его в придачу к снопу старушке, настоятельно предложив убрать все хрупкие и несъедобные предметы от греха подальше. Посмотрев на Таньку, Аскольдовна и на это обречённо согласилась.

Но больше всего Дымову не понравились окна, ни одно из которых не предусматривало ни штор, ни жалюзи, ни крюков, на которые худо-бедно можно было накинуть какую-нибудь тряпку, а не расхаживать неглиже на виду у соседей, не оставляя простора для фантазии.

Как владелец частной охранной компании Дымов не был одержим контролем, просто считал, что личная жизнь должна быть исключительно личной, то есть приватной. А как человек практичный, с пристрастием осмотрел наличники: пара гвоздей решили бы дело, но пожалел и несчастную эстетику, и бедную старушку, и дизайнерский замысел. Что он зверь какой!

Какой бы неудобной ни была квартира, этажом выше жила Алька — и это всё решило…

Квартиру он снял неделю назад.

Час назад грязный, мятый, злой и вонючий, вернулся из СИЗО, принял душ, переоделся, купил цветы и пошёл просить индульгенцию у любимой женщины.

Пять минут назад, получив от ворот поворот, он спустился на свой этаж и сразу рванул к окну на кухне.

Женщина всей его жизни уехала, у него в запасе было пару минут до приезда Самарского.

Руслан включил кофемашину и вернулся в прихожую, чтобы разуться — Аскольдовна слёзно просила не портить паркет (наверное, единственное, что здесь осталось аутентичным после ремонта).

Бросил на пианино ключи от машины.

Швырнул на пыточное кресло куртку.

Передвинул цифру в настенном календаре, пропустив потерянные в СИЗО три дня.

9

Дымов нарочито равнодушно пожал плечами:

— Терпимо.

С Максом Самарским они познакомились в военном училище.

Училище кадетского типа с постоянным проживанием, откуда их выпускали по редким праздникам, поэтому Макс знал, где Руслан живёт, но бывал у него в центре редко.

Сам Самарский до училища жил в панельной многоэтажке на окраине города, ходил в другую школу и всё, что знал о Руслане до шестнадцати лет — в основном с его слов, а тот болтать не любил.

После «кадетки» они пошли дальше учиться вместе, потом служили вместе, открыли свою охранную компанию и дружили по сей день.

.

Наша Таня сладко стонет

И в волнах оргазма тонет.

Щас ведь времечко не то,

Что у Агнии Барто.

.

— Помнишь рыжую? — спросил Руслан у Самарского.

— Это которая с сиськами? — делано небрежно переспросил Макс. — Которая к тебе в «кадетку» всё приезжала?

— Угу, — кивнул Руслан.

— И как она? — всё так же демонстративно незаинтересованно буркнул Самарский.

— Спрашивала о тебе, — ответил Дымов.

— Да ладно! — вытаращил глаза Макс. Потом понял, что его надули, толкнул Руслана в плечо. — Вот ты гад!

Дымов глухо засмеялся.

В тот день Танька посадила Аскольдовну в машину и вернулась.

— Ну это ты моей бабке можешь рассказывать сказки, кто ты, — скрестила она ноги, уперев руку в косяк двери. — Ну, привет... Руслан!

— Привет, — усмехнулся Дымов.

— Надолго к нам?

— Как получится, — он пожал плечами.

— Ну тогда увидимся, — отцепила от связки ключ, положила на стол, смерила Дымова плотоядным взглядом, загадочно улыбнулась и вышла.

— Это Танькина квартира, — ответил Руслан Самарскому.

— А чего не у себя? — зная, что за этот вопрос может и огрести, всё же спросил тот и даже показал пальцем наверх. — Чего не в дедовской?

— Не могу, — выдохнул Руслан.

Одиннадцать лет назад после похорон он закрыл квартиру деда на ключ и дал обещание, что снова войдёт в эту дверь, только когда его выполнит, но так и не выполнил.

— Так ей и не сказал? — глядя в окно, спросил Макс.

— Нет, — покачал головой Руслан.

Макс понимающе кивнул и промолчал.

Пока лишь с двумя местами в дизайнерском пространстве Танькиной квартиры Руслан смог худо-бедно примириться: с диваном в гостиной и с кроватью в спальне.

Перед диваном, стоящим лицом к двум окнам, вместо замысловатой картины с дамой в зелёной ночной сорочке Дымов поставил огромную панель телевизора. Даму поставил на подоконник, отвернув лицом к окну — пусть соседи любуются искусством.

«Ночнушка» натолкнула его на мысль и остальные окна закрыть «картинами», для чего Дымов купил несколько непритязательных фоторабот по ширине оконного проёма в магазине обоев.

А двуспальная кровать была выше всяких похвал сама по себе.

Первый раз ночуя в новой квартире, он упал на кровать, раскинув руки.

«Может, наконец-то начну высыпаться», — подумал с надеждой.

Не из-за кровати, а потому что Алька, наконец, была рядом. Пусть этажом выше, но рядом.

Он предвкушал, как будет чувствовать запахи из её кухни, слушать, как она поёт в ванной, говорит по телефону или сама с собой (была у неё такая забавная привычка), топать босыми пятками или острыми каблуками по полу.

Ему катастрофически нужен был шанс. Ещё один шанс.

Он без неё не мог. Не хотел. Ему без неё незачем.

Кофемашина просигналила, что две порции свежего кофеина готовы. Он подал чашку Самарскому. Зажал в пальцах свою и встал рядом с другом у окна.

Когда-то в том месте, где Макс сейчас поставил машину, рос тополь. На него постоянно забирались бестолковые соседские кошки. И Руслан их оттуда снимал, потому и ходил с вечно поцарапанными руками. А вот в той трещине на фасаде, что сейчас замазали цементом, Танька оставляла ему записки, когда ни матери, ни бабки не будет дома.

— Почему из всех домов в мире твоя Алька выбрала именно этот? — отхлебнул кофе Макс.

На этот сложный вопрос был очень простой ответ, но с улицы донёсся звук сирен, и Дымов не успел ничего ответить.

Чашка в его руке дрогнула. Обжигающе горячий кофе плеснул на кожу. Сердце глухо ударилось в рёбра.

Почему в этот момент Руслан подумал про Альку, он и сам не мог бы объяснить.

Он снёс картину, чтобы выглянуть на улицу: машины скорой и ДПС пронеслись мимо и тут же заткнулись — остановились где-то рядом.

— Твою мать! — бросив чашку в раковину, Руслан выскочил в прихожую.

Ноги в туфли он засовывал уже на лестнице.

И зачем побежал к месту аварии — не мог объяснить.

Но он бежал и уговаривал провидение:

«Только не Алька, пожалуйста! Не Алька!»

Увы, у провидения были другие планы.

Машина въехала в грузовик. И это была её машина.

Белое облако подушки безопасности. Запах пороха — Руслан ощутил его остро, как никогда.

Алька была без сознания.

— Я помогу! — кинулся он к врачам, что доставали её из машины. — Это моя… моя…

— Его бывшая жена, — подсказал прибежавший следом Макс.

Дымов подхватил Альку на руки, её голова безжизненно ткнулась в его плечо.

— Держись, моя девочка, — шептал он. — Держись. Я с тобой. Всё будет хорошо.

Помог уложить её на каталку.

«Она будет жить?» — рвался с языка бессмысленный вопрос.

Но убелённый сединами врач, лишь бросил на сиденье её сумку, содержимое которой собрали с мостовой, сказал, в какую больницу они едут и захлопнул дверь.

10. Альбина

Десять лет назад…

.

— Арбатова, смотри у меня!

— Что это за угроза? — хмыкнула Алька. — Сам у себя смотри! — и, задрав голову, в упор посмотрела на бывшего одноклассника, преградившего ей дорогу на крыльце школы. — Отойди, Камалов!

— А то что? — усмехнулся светловолосый парень, глядя на неё сверху вниз. — Позовёшь своего холуя?

Стоящие вокруг заржали. Её телохранитель, Руслан, которого в школу она попросила не заходить, и который только что вальяжно опирался задницей на машину, оказался рядом быстрее, чем Камалов успел договорить.

— Руки, — предупредил Руслан, когда Камалов схватил Альку за запястье.

— Что руки? — хохотнул тот.

— Убери, — также невозмутимо добавил Руслан.

Руслан Дымов. Так звали широкоплечего богатыря, что отец нанял для охраны дочери.

Руслан Дымов. Её телохранитель. Её воин света. Её солдат.

Остальные на крыльце притихли, расступились, но Камалов…

— А если не уберу?

— Много вопросов задаёшь, — взялся Руслан за его кисть непринуждённо, буквально двумя пальцами, но Камалов неожиданно выгнулся, покраснел, только что не взвыл от боли.

Алька спустилась с крыльца. Руслан спустился следом.

— Как ты это сделал? — удивилась она.

— Что? — открыл он для неё дверь машины.

— Ну, руку. Это что, какой-то приём?

— Да, болевой, — кивнул он.

На этом всё и должно было закончиться.

Она — сесть в машину. Он — сесть рядом. Одноклассники остаться в прошлом.

Особенно Игорь Камалов.

Знала бы, что они до сих пор тусуются у школы, завезла цветы Белле Олеговне домой.

Но та сказала, что будет у себя в кабинете, и Альбина приехала: поздравить любимого учителя с днём рождения, поделиться, что поступила, сказать спасибо.

Да, всё должно было закончиться именно так — ненавистная школа навсегда остаться в прошлом, она сесть в машину…

— Чёртово бревно! Да кого ты строишь из себя, уродина! — раздалось позади.

Она даже сказать ничего не успела, шепнуть: «Не надо. Поехали отсюда». Объяснить, что давно не обращает внимания на эти беспомощные оскорбления. Что ей даже огрызаться надоело, хотя могла — настолько Камалов был жалок. Но и рот раскрыть не успела.

Движения телохранителя были настолько точными и быстрыми, что она их даже не увидела, зато увидела, как дёрнулась башка Камалова, потом он согнулся, а потом из его носа закапала кровь.

Что ему сказал Руслан, Алька не слышала, но видела, как испуганно закивал Камалов.

— Чего стоим? — вернулся Дымов, словно никуда не отходил, показал на открытую дверь.

Алька оглянулась на Камалова, вытирающего кровь, села на заднее сиденье. Дверь закрылась. Руслан обогнул машину, сел рядом. Водитель кивнул на его приказ, что можно ехать. Поднял межсалонную перегородку. Машина тронулась.

— Зря ты, — опустила Алька глаза. — Он же просто дурак. Они все — дураки.

— Нет, они не просто дураки, — покачал головой Руслан.

И наверное, мог ещё что-нибудь добавить, но вместо этого отвернулся к окну.

Она исподтишка за ним подглядывала: стиснутые зубы, играющие желваки.

Наверное, в этом было что-то личное: сейчас он казался ей старше на целую жизнь, а ведь был всего на шесть лет взрослее. Но как же хотелось, чтобы это личное было про неё.

Первый раз за неё заступился парень. И этот немногословный парень Альке так нравился, что она думала не о том, что чёртова школа, наконец, закончилась и можно её забыть, как страшный сон, а о том есть ли у Руслана девушка и какой у него… Додумать она не успела.

— Восемнадцать сантиметров, — прозвучал ответ.

— Что?

— У меня восемнадцать сантиметров, — невозмутимо ответил он.

— С чего ты?.. — задохнулась она. Но он словно не слышал.

— Он тебя трахнул? Этот Камалов?

— Что?.. Нет. Господи, нет, — Алька сползла вниз по сиденью, словно Руслан застал её за чем-то постыдным. Впрочем, думать о мужском достоинстве парня, которого наняли её защищать, наверное, и должно быть стыдно, к тому же думать так откровенно, что он понял.

Уши вспыхнули. Щёки тоже наверняка заалели.

— Но пытался, да? — смотрел он словно на допросе.

— Я обязана отвечать?

— Нет.

— Тогда я не буду, — Алька сердито сложила руки на груди.

Слегка поёрзала на сиденье. Немного недовольно посопела. Недолго поразглядывала обивку сиденья. А потом повернулась.

— Он пытался. Я не сразу поняла, что именно он задумал, когда предложил дружить.

Да что там! Она совсем не поняла. И была так рада, что у неё появился друг. И не кто-нибудь, а сам Игорь Камалов. Самый популярный парень в школе. Звезда. Лидер. В которого были влюблены все девчонки, и Алька, конечно, тоже. Тайно. Безнадёжно. Безответно. И вдруг он…

11

— Ну, помнишь, например, на уроке истории? Когда ты сказала про пояс верности?

— А что я сказала не так? — усмехнулась Альбина. — Это очень стойкое заблуждение, что средневековые рыцари, уходя в походы, надевали на жён пояса верности, чтобы их благоверные не развлекались с другими «рыцарями». На самом деле эти пояса появились только в конце восемнадцатого века, когда уже и походы были давно позади, и рыцарей не осталось. Родители надевали их на детей-подростков, чтобы оградить от рукоблудия — считалось, оно приводит к безумию…

— Ты так и сказала? — удивился Руслан.

— Ну да, — Алька пожала плечами. — Поясов для мальчиков, то есть с таким отделением… ну ты понимаешь, сантиметров для восемнадцати, — она уже вполне взяла себя в руки, — сохранилось не меньше, чем поясов для девочек. Что это пояс верности — историческое заблуждение.

— М-м-м… — кивнул он типа понимающе.

— Что? Тоже считаешь меня выскочкой? И занудой?

— Нет, — покачал головой Руслан.

— А что ты считаешь? — спросила она с вызовом.

Он неожиданно наклонился к её уху. Кожу обдало его теплом, волосы — его дыханием.

Она вдохнула его запах. Сердце остановилось.

— Что ты чертовски красивая и чертовски умная, — сказал он. Как ни в чём не бывало сел ровно и спросил: — И что Камалов?

Она не могла ответить, потому что забыла, как дышать.

Забыла: надо вдохнуть или выдохнуть?

Чертовски красивая… стучало в голове. И чертовски умная…

Твою мать!

— Ничего, — она кое-как разобралась с дыханием. — Стал приходить к нам домой, типа по учёбе, якобы за книгами, ты же видел нашу библиотеку, ну и вообще. Марго понравился. Ну, жене отца, Маргарите Марковне…

— Я понял, — кивнул Руслан.

— Она сказала: красивый парень, целеустремлённый, неважно что из простой семьи. Отец тоже отнёсся благосклонно, но без восторга, сказал: слишком старается.

— А он старался? — уточнил Руслан.

— Понравиться отцу? Очевидно, — пожала плечами Алька. — Папу редко можно застать дома, он часто в разъездах и много работает, но Игорь всегда про него спрашивал.

Вспоминать, как они болтали с отцом, спорили, смеялись, обсуждали с Камаловым всякие глупости, неожиданно стало больно. И то, как Игорь её первый раз поцеловал. Потом ещё.

Потом они уже и не говорили ни о чём, сразу начинали целоваться, едва за нами закрывалась дверь. И уже позволяли себе чуть больше. Даже в школе, что было особенно волнующе. Даже будоражаще. Особенно когда недалеко была его надменная Маринка, которая ни о чём не подозревала. А потом…

— Он предложил… раздеться? — предположил Руслан.

— Ну типа того, — засмеялась Альбина. — Он не предложил. Порвал… — она сглотнула.

Руслан накрыл её пальцы своими:

— Не надо, если не хочешь.

Но она хотела.

Хотела ему рассказать.

Хотела рассказать именно ему, что ей было совсем не страшно.

Что она даже не сопротивлялась. Она хотела. Очень хотела большего.

Легла на спину. Закрыла глаза. Раздвинула ноги.

Это могло стать их секретом. Самым большим и важным секретом.

Её и Игоря Камалова.

Алька бы никому никогда не рассказала. Она бы хранила эту тайну до могилы.

— Но он вдруг передумал. Собрался и сбежал, — она вздохнула. — Это потому, что я бревно?

— Нет, — Руслан сжал её руку и вдруг усмехнулся, едва заметно, уголками губ. — Это потому, что он щенок. Трусливый, безмозглый и неопытный щенок. Забудь про него.

— Да я уже забыла. Это было давно. Даже не в этом году.

— И всё это время они тебя донимали? — Ей показалось, Руслан ужаснулся.

— Я и до этого не была особо популярной, чего уж, — пожала плечами. — Но мне всё равно. Особенно сейчас, — Алька скосила на него глаза.

«Сейчас, когда у меня есть ты», — сказала она мысленно.

Посмотрела на его руку, лежащую на её. Представила его без одежды, нависающего над ней. Во рту резко пересохло. Она облизала губы.

Руслан покачал головой, словно прочитал её мысли. Убрал руку и снова уставился в окно.

— Нет, — покачал он головой.

— Что нет? — удивилась Альбина.

— Этого не будет.

— Откуда ты знаешь, о чём я вообще думаю?!

— Ты думаешь о сексе. Со мной.

— Да с чего ты…

Он повернулся. Она осеклась. Ладно, чёрт с тобой, да, так и есть.

«Но как?» — спросила она, конечно, мысленно.

— Это просто, — ответил он, конечно, вслух. — Ты всё время думаешь только об этом.

12

Спустя три дня после аварии…

.

Я вздрогнула и открыла глаза.

«На этом всё должно было закончиться, но не закончилось», — зудела в голове непонятная мысль, которую я не знала, к чему приложить.

Линейка. Восемнадцать сантиметров. Машина.

Машина?

Я качнула головой, прогоняя кошмарный сон.

Надеюсь, мне это приснилось?

Удар. Хлопок подушки безопасности. Оглушительный звон в ушах. «Скорая помощь». Врачи.

Что-то ещё…

Нет, не могу вспомнить.

Я села в кровати. Осмотрелась по сторонам, ничего не понимая.

Где я?

Крашеные стены. Пластиковые окна. Закрытые жалюзи.

Кровать, тумбочка. Букет роз.

Больница?

Нет, к чёрту подробности! Кто я?

Опустила взгляд на руки.

Молодые, слегка покрытые золотистым загаром. Узкие кисти с длинными пальцами и хорошей кожей. На маникюр пора бы сходить: у кромки лака розовая полоска ногтя. На правой ладони запёкшиеся ранки, словно чем-то процарапанные.

В целом, чьи бы ни были эти руки, ими можно гордиться, решила я, глядя на тонкие запястья, проступающие сквозь кожу венки. Подумала, как о чужих, потому что совсем их не помнила.

А они мои? Я дотронулась одной рукой до другой, сцепила пальцы в замок, сжала кулаки. Похоже, мои, но почему я их не узнаю, не чувствую своими, словно вижу в первый раз? И этот ожог у основания большого пальца ни о чём мне ни говорит. И цвет маникюра сливочный, матовый ни о чём не напоминает. И даже ранки на ладони не вызывают ничего в памяти.

Я растерянно оглянулась, сидя в кровати.

Осмотрела весёленький ситчик больничной сорочки в мелкий синий цветочек, вроде васильков.

Ощупала голову: длинные спутанные волосы.

Потянула концы волос к себе. Тёмные, каштановые, тонированные.

Странно, почему-то мне подумалось, что я блондинка. Может, из-за пустоты в голове?

— Эй, здесь есть кто-нибудь? — спросила громко. И свой сиплый голос тоже не узнала. Прочистила горло. — Лю-ди!

Дверь вздрогнула всем своим хлипким существом, отделяясь от косяка.

— Ну, слава тебе, господи! Доктор, она очнулась! — крикнули с той стороны.

И лишь потом, шаркая ногами, в палату вошла пожилая санитарка в белом халате и повязанной на голову косынке из того же василькового ситчика, что был на мне, а за ней — статная молодая доктор в розовом брючном костюме, что определённо претендовал на звание элегантного.

— Здравствуйте! Я ваш врач Светлана Игоревна. Рада, что вы, наконец, с нами, Альбина.

Голос у врача тоже был элегантный, если, конечно, так можно назвать голос. Но её был именно таким — изысканно глубоким, бархатистым, грациозно мелодичным, стройным и холёным, как и вся доктор от узла русых волос на затылке до мягких кожаных туфель того же нежного оттенка бекона.

«Альбина?» — мысленно примерила я на себя незнакомое имя.

Где-то я слышала, в женском имени обязательно должна быть «Л», а в мужском «Р». «Л» — энергетически светлая, женственная, «Р» — энергетически сильная, мужская. Не знаю, зачем мне эта информация на фоне того, что я даже собственного имени не помню, но пусть будет, вдруг пригодится. По крайней мере, теперь я знаю, что хотя бы со светлым женственным у меня всё в порядке.

— Как себя чувствуете? — профессионально внимательно смотрела Светлана Игоревна.

Меньше всего мне сейчас хотелось отвечать на её вопросы. И слушать её бодрый голос. И видеть её скуластое ухоженное лицо.

Хотелось закрыть глаза и заснуть. Досмотреть тот сон про восемнадцать сантиметров. Не помню, о чём он, но, кажется, мне понравился. Проснуться в месте, которое я знаю. Человеком, которого помню. Проснуться самой собой.

Но доктор ждала ответа.

— Хорошо. Наверное, — я пожала плечами. — Я попала в аварию? — слепила я в общую картину обрывки сна, что видела перед тем, как пришла в себя.

— Рада, что вы помните, — улыбнулась доктор.

«Рано радуетесь, ни черта я не помню», — даже с каким-то злорадством подумала я: не знаю почему, но эта красивая доктор мне не нравилась. Было в ней что-то высокомерное, что ли, мне даже показалось, ревнивое. Но посмотрела я на неё с надеждой:

— А кто я?

13

Улыбка на лице доктора поблёкла.

— Ясно, — кивнула она и уселась на край моей кровати. — Вы Альбина Викторовна Арбатова, вам двадцать восемь лет судя по данным паспорта, водительских прав и документов на машину. Вы в больнице. Три дня назад вы не справились с управлением, и ваша машина врезались в грузовик.

Она сделала паузу, видимо, давая мне время осознать услышанное и внимательно наблюдая за моей реакцией.

Реакции не было.

Словно она говорила не обо мне, а о каком-то незнакомом человеке.

Мне даже хотелось сказать: «Жаль. Надеюсь, она не сильно пострадала, эта Альбина Викторовна Арбатова, двадцати восьми лет, и её машина подлежит восстановлению?»

Из-за открытых санитаркой жалюзи в палату ворвался солнечный свет, из приоткрытого окна — свежий воздух, уличный гомон, звук громыхающего по рельсам трамвая, запах дождя.

Выглянули верхушки покрытых нарядной листвой деревьев.

Осень? Я прислушалась к своим ощущениям. Что я чувствую при слове «осень»?

Хрен знает. Школа. Учёба. Первое сентября. Брр… кожа покрылась мурашками. Я потёрла предплечья: школу я точно не люблю, не знаю почему, а вот учиться мне, кажется, нравится.

Доктор кивнула в ответ на мою затянувшуюся немоту и продолжила:

— Серьёзных повреждений вы не получили, ушиб грудины и ключицы, сильно ударились головой. В целом ваше состояние можно назвать удовлетворительным…

— Если бы не одно «но», — подсказала я, с трудом понимая, как в принципе нахожу слова — в голове зияла просто-таки стерильная чистота. — Я ничего не помню.

— Вы провели без сознания три дня. Это слишком много для сочетанной черепно-мозговой травмы с незначительным очагом ушиба, — нахмурилась она. — Мы понаблюдаем за вами ещё несколько дней, чтобы сказать точнее, с чем имеем дело. Надеюсь, это временная обратимая амнезия. Иногда такое бывает.

— Временная? И сколько времени это займёт? — уточнила я.

— Трудно сказать. Иногда память возвращается сразу. Иногда требуется… немного больше времени, — запнулась она.

Но я уже представила, как идут дни, недели, годы. Как старится на руках кожа, седеют волосы, обвисает грудь, а я всё также не узнаю себя в зеркале и начинаю каждый день, как этот — с нуля, с вопросов: «Кто я? Где я? И какого хрена?»

— Иногда память восстанавливается в полном объёме разом, — жизнерадостным голосом продолжила врач. — Иногда постепенно, скачками, отдельными событиями.

— Отдельными событиями? — переспросила я.

— Надеюсь, это не ваш случай, — поспешно добавила она. — Ну а пока обедайте, отдыхайте… — преувеличенно радостно потёрла руки. — Елизавета Пална, принесите, пожалуйста, Альбине обед.

— Светлана Игоревна, — подала я голос, когда санитарка ушла, а доктор встала с кровати. — Вы сказали, я была без сознания три дня? А меня кто-нибудь искал?

Доктор как-то странно замялась. Словно и врать не хотела, и расстраивать меня не имела права.

— Простите, нет, — засунула она руки в карманы. — Мы сейчас принесём ваши вещи, может, они помогут вам вспомнить.

— Ко мне что, никто не приходил? — спросила я скорее с удивлением, чем испытала какие-то другие чувства. Незначительно, но фатально ушибленный мозг, видимо, не зная, с чем сравнить, не выносил суждений — генерировал исключительно прагматичные вопросы. — А родные, близкие у меня есть?

Родители, друзья, муж, дети?

Им же должны были сообщить?

И где они? И почему никто меня не искал?

Я сирота? Сбежала? Скрываюсь? Живу под чужим именем?

Мне двадцать восемь лет, и я не уродина — меня точно кто-то трахал.

— Из родных — нет, — всё так же оттягивая карманы, ответила доктор, — но один человек вас навещал, — ответила она и поспешно удалилась, словно стараясь избежать расспросов.

— Один человек? То есть мужчина? — посмотрела я вслед доктору.

И кто он? Следователь? Сотрудник страховой компании? Друг? Жених? Поклонник? Может, покровитель?

Вот же вредная сука, могла бы хоть намекнуть.

Едва за ней закрылась дверь, я заглянула за ворот больничной рубахи.

Хм! Кем бы я ни была, с фигурой мне определённо повезло. Грудь есть, живот подтянутый, ноги стройные, кожа смуглая. Лобок выбрит — определённо у меня должен быть мужик.

Я покосилась на букет, стоящий на тумбочке.

— Это же он принёс эти дорогущие розы?

Но я напрасно морщила лоб, пытаясь его вспомнить.

Ни кто он, ни какой, ни как его зовут, память упрямо не раскрывала.

14. Руслан

.

В тот же день…

— Как не помнит? Что значит, ничего не помнит? — метался Дымов по кабинету врача.

Или что это, ординаторская?

Врач в розовом костюмчике, как у классика, цвета бедра испуганной нимфы, с роковым для Макса именем Светлана (обеих жён Самарского завали Светками, и с обеими он развёлся), терпеливо повторила про возможные последствия черепно-мозговой травмы им с Самарским, как двум дебилам.

— Да не мельтеши, ты, Дым, — скривился Макс. — Сядь.

Руслан рухнул на стул. В голове не укладывалось, что Алька ничего не помнит.

Ни его, ни себя. Ничего.

Покосился на друга.

— Но это же как-то, — покрутил Макс руками, словно напёрсточник на рынке. — Ну, лечится?

— Смотря что вы имеете в виду, — явно была невысокого мнения об их умственных способностях докторша.

Или за дебила она держала только Руслана?

Самарский, стройный и высокий, с его склонностью к перевоплощению, очками в тонкой металлической оправе, фиалковыми глазами и русыми волосами, шелковистыми и чуть вьющимися, сегодня больше походил на интеллигента, князя Андрея Болконского из британского сериала, Геральта из Ривии больше, чем сам Ведьмак и на Руслана в юности больше, чем сам Руслан.

Руслан же себя чувствовал тупым качком, внезапно столкнувшимся с непосильной для его слабенького мозга задачей. Растерялся, словно девочка в автосервисе.

Он вообще не любил больницы (а кто любил?), а после смерти деда, что умер на больничной койке по иронии судьбы в этой самой лечебнице, испытывал что-то сродни панической атаки от запаха лекарств, хлорки и чего-то такого, чем воняет только в лазаретах.

Его буквально потряхивало. Спина взмокла. Лоб покрылся испариной.

— Ну, там, уколами какими-нибудь, таблетками. Может, током, я не знаю, как это называется, когда такие штуки с проводками подсоединяют к голове, — показал на себе Макс. — Гипнозом, в конце концов. Это же в принципе лечится? — смотрел он на докторшу в ожидании ответа.

— Человеческий мозг, — засунула та руки в карманы, — сложный и не терпящий вмешательства орган. В него нельзя просто так залезть и что-то там поправить по своему усмотрению. В данном случае невозможно даже сказать, почему произошёл сбой. Стала ли причиной потери памяти травма, или сильное эмоциональное потрясение, или авария запустила механизм блокировки воспоминаний, который затронул не только текущее событие, но и более глубокие слои памяти — мозг решил, что безопаснее будет избавиться от всех.

— Вы хотите сказать, она настолько хотела что-то забыть, что её мозг решил это заблокировать? — уточнил Макс.

— Да, — показал на него Дымов, имея в виду, что именно это он и хотел спросить.

— Я всего лишь предположила, Руслан Валерьевич, — врач посмотрела на Дымова исподлобья. — Это не моя специализация. Я нейрохирург. А сейчас мы имеем дело с… — подвисла она, подбирая, видимо, слово помягче, хотя Дымов едва не подсказал: с психиатрией. — В общем, это работа психолога. Мы ещё пару дней Альбину Викторовну понаблюдаем, а там уже ни к нам.

— Но вы же говорили, — после первого шока уже пришёл в себя Руслан. Воистину в больнице даже самые крутые и суровые мужики чувствуют себя порой неразумными детьми, растерянными, испуганными, беспомощными. — Что никакой опасности нет.

— Я имела в виду угрозу жизни. Её и нет. Все жизненные показатели в норме. А память, — Светлана Игоревна пожала плечами. — Думаю, память тоже восстановится. Но не сразу. И возможно, не полностью. Повторюсь, Руслан Валерьевич, вам нужно консультироваться не у меня. Вы же её муж?

— Бывший, — нехотя уточнил Руслан, хотя доктор это и так знала.

— Бывший, значит, по какой-то причине вы развелись.

— Я бы не хотел это обсуждать.

— И не надо. Но вы ведь не просто так просили ничего не говорить о себе?

— Не просто, — кивнул он.

— Три дня просидели у её постели, а едва она пришла в себя, сбежали.

— Я не сбежал. Просто не зашёл. Мне кажется, она не хотела бы меня видеть.

— Так может, причина в этом? Она не хотела вас видеть настолько, что все связанные с вами воспоминания мозг посчитал угрозой для жизни и отключил, — взмахнула докторша руками, словно показывала искры, которые разлетелись и погасли. — Не поймите меня неправильно, но, возможно, она хотела вас забыть.

Дымов скрипнул зубами. Звучало беспощадно. Но, наверное, так оно и было. Если Алька кого и хотела забыть, то именно его.

А может… Может, это к лучшему, что Алька его больше не помнит? Может, это…

Руслан задумался. Шанс? Повод начать с чистого листа?

Возможность всё исправить и в этот раз сделать всё правильно?..

.

— Она на тебя глаз, что ли, положила? — спросил Макс по дороге к машине.

— Кто? — занятый своими мыслями, Дымов не сразу сообразил, о ком он говорит.

15

— Светлана Игоревна, это снова я, — заглянул Руслан в кабинет врача.

Вручил шляпную коробку со сложной цветочной композицией в нюдовых тонах (как назвал её продавец), а потом изложил суть своей просьбы.

— Хорошо, я так ей и скажу, — смотрела доктор куда-то в расстёгнутый ворот его рубашки.

Не сказать чтобы Руслана смутил этот раздевающий взгляд, но и не сказать чтобы он чувствовал себя уютно. Ему казалось, доктор о нём невысокого мнения, так строго, свысока она держалась при их предыдущих встречах, но сейчас подумалось: чёрт побери, а ведь Макс прав. Просто озабоченный состоянием Альки Руслан не заметил возникшего между ним и докторшей напряжения.

А сейчас заметил. И оно его совсем не обрадовало. Она всё же Алькин врач, и знает слишком много. Например, что они в разводе, что Альбина не хочет его видеть, что она Руслана даже не помнит.

— Тем более, это правда, — скользнула Светлана Игоревна глазами до его ширинки, подчёркнуто там задержалась, а потом посмотрела Руслану в глаза. — Вы ведь действительно были на месте аварии и имели все основания справляться о её здоровье.

— Да, так и было, — сдержанно кивнул Дымов, мучительно раздумывая, что ему с этим делать, чем это чревато и как он всё это ненавидит.

Ну почему того, что он никак не отреагировал, недостаточно?

Почему на каждую бабу должен «привставать», а если нет, будет наказан?

— Ну, звоните, если что, — написала Светлана Игоревна номер своего телефона на бумажке.

Протянула, зажав двумя пальцами, словно ждала, что Руслан будет прыгать за ним как цирковая собачка. Руслан так и видел, как он потянется — она уберёт руку, он шагнёт вперёд — она отступит.

Наверное, она ждала именно этого, но… он ей нравился, а она ему нет — вот в чём проблема.

И неважно, что ему нравилась только Алька, он думал только про Альку и любил только Альку — докторшу обидело его безразличие. Руслан беспечно не заметил знаки её внимания, но её задетое самолюбие не заметить было трудно — Светлана Игоревна испепеляла его взглядом.

— И вы… если что, — не сводя с неё глаз, вместо того чтобы потянуться за номерком, Руслан опустил в карман её розового костюмчика визитку.

Это было лишним — свой номер он указал как контактный во всех Алькиных больничных документах, ему звонила постовая медсестра, когда Альбина очнулась, он оплачивал палату, его телефон внесли при оформлении счёта в бухгалтерии, — но это был манёвр перехватить инициативу.

И он удался.

— Вы всё же зайдите в палату к Альбине, Руслан Валерьевич, — наманикюренные пальчики докторши всунули в его ладонь бумажку и слегка сжали. — Мне показалось, ваша девушка расстроилась, что никто её не искал и не навещал. Узнает она вас или нет, ей будет приятно, что вы о ней беспокоились.

— Именно так я и собираюсь сделать, — ответил Дымов и вышел из кабинета.

.

Сердце билось так громко, когда Руслан подошёл к Алькиной палате, что казалось, его слышно на всю больницу. Но как говорил дед: факир был пьян, и фокус не удался.

— Спит она, спит, сердешная, — сказала ему пожилая санитарка. — Есть ничего толком не стала, поковыряла каклетку и лекарство попросила ей дать. Теперь спит. Ты завтра уж приходи.

Но Руслан зашёл сегодня.

Погладил свою девочку по щеке. Поправил спутанные волосы. Поцеловал в лоб.

Он мог бы смотреть на неё вечно, но вечность им никто не предоставит.

— До встречи, малыш, — сказал Руслан, прощаясь, и осторожно закрыл за собой дверь.

Не оглядываясь, вышел из больницы.

В голове не укладывалось: разве так бывает, чтобы человек всё забыл?

Он машинально остановился у машины. Сначала остановился, а потом понял почему.

На заднем стекле красовалась наклейка «ОХУЕННЫЙ, НО ЗАНЯТ».

И на бампере ещё одна: «#НЕ_ВЛЮБЛЯЙСЯ».

И когда только засранец успел налепить! Лучше бы сидел, курил.

— Самара, ну какого…? — покачал головой Руслан. — Ну что, блядь, за детский сад?

— Фу, какой ты душнила, Дымов, — нехотя вылез из машины Макс. — Ну вот что тут написано неправильно? Ты охуенный? Охуенный! Занят? Занят. Надо в тебя влюбляться? Нет!

— Только одно тут неправильно: это не моя машина. Это бронированная тачка за сорок семь лямов для работы, ей пиздец как не хватало твоих дурацких наклеек.

— Ну всего-то минус десять очков к её пафосу.

— Ты же не хуже меня знаешь правила, — строго сказал Дымов. — Ничего, никаких зацепок, машина ничем не должна выделяться, ничем не должна привлекать внимание.

— Конечно, я знаю, Нас из-за этого в штабе с тобой посадили: ты слишком бросаешься в глаза, я слишком красивый, — скромно поскрёб щёку Самарский. — А шпион должен быть незаметным, среднестатистическим, не должен выделяться в толпе, не должен запоминаться. Мы потому и годились с тобой только для одного вида работы: секс-мероприятий...

— Не напоминай, — перебил Руслан, думая, как лучше снять наклейку: самому или всё же заставить Самару.

16

А они там с Альбинкой прилично наследили: залили вином ковёр, снесли какую-то стату̀ю, заляпали пальцами панорамное стекло. И камеры наблюдения Дымов отключил, волевым решением отдав приказ на пульт, но так и не включил обратно. Там же что угодно могло случиться.

— Вот я долбоёб! — покачал он головой, сокрушаясь, что забыл.

— Не буду даже спорить. Башку тебе от твоей бабы срывает конкретно, — хмыкнул Самарский. — А клиент, кстати, как раз приехал. Мне звонит охрана, а я хрен знает, что делать. Камеры в стопе, ты в СИЗО, в доме словно бомжи ночевали, всё перевернули и насрали.

— Твою мать! — согнулся Дымов, будто получил ногой в живот. — И ты говоришь мне об этом только сейчас?

— Ну я же тебе не жена, выговаривать по всякой хуйне. Я сказал: «Есть проблемы». Но потом случилось вот это, — показал на больницу Макс, — и всё остальное стало не так уж важно.

Дымов виновато развёл руками, извиняясь.

Макс скопировал его жест, принимая извинения.

— Забыто, брат. Я всё уладил. Нам повезло, что мужик приехал не один, и сам попросил всё отключить. Ну а потом заказал клининг, и кто там, где какие пятна оставил, его девки, чужие, стало неважно — всё убрали. Но вот это пусть повесѝт, — назидательно показал он на наклейку.

— Шантажист, — покачал головой Дымов и пошёл к водительской двери.

— Что есть, то есть, — сел следом в машину Самарский.

— А давай: я тебе телефончик докторши, а ты это снимешь прямо сейчас, — завёл машину Руслан.

— Эй, это нечестный приём! — возмутился Самарский.

Дымов равнодушно пожал плечами.

— Не, давай так: ты мне телефончик сейчас, а наклейку я сниму, как только машину наймут. Сниму и лично передам эту гробинушку водиле, — ласково похлопал Макс по обивке сиденья. — Ну согласись, пиздатая же наклейка.

— Соглашусь. На, — вручил Максу номер докторши Руслан.

Хотелось добавить: и сделай так, чтобы она выкинула из башки всех, кроме тебя.

Но это было лишне: Самара и так знал, что и как делать с бабой.

— Какие планы насчёт Альки? — спросил Макс, когда они выехали с больничного двора.

Дымов поиграл желваками.

— Помнишь, Алька обычно говорила: «Скажи мне кто твой друг…»

— И оба идите на хрен, — хмыкнул Макс. — Понял. Не дебил. Уже иду.

Вытянул ноги, откинулся на сиденье.

— Слушай, — сказал он пару минут спустя. — А может оно и к лучшему? Может, она как раз сама всё и вспомнит? То, что ты ей так и не рассказал. Сама разберётся, что было и чего не было?

— Она была маленькой, Макс, и при всём желании не могла бы ничего запомнить.

— Неправда. Я в два года сломал ключицу. И помню, как мне делали рентген. Все говорят, что я не мог, а я помню. Как смотрел снизу на аппарат, как лежал один, и никого рядом не было, и что-то гудело. И как мне удаляли аденоиды, помню. Адская боль, ужас, как мне ноги связали полотенцами. А мне тогда тоже было года три, не больше.

— Ну, насколько я знаю, ты в три года уже и читать умел, — сказал Руслан без сарказма (это рассказывал не Самарский, а его мама). — И после удаления аденоидов не разучился (а теперь с сарказмом). Твой мозг в принципе устроен иначе: не зря ты сотрудник специального подразделения Минобороны с самым высоким коэффициентом интеллекта не только среди технических специалистов, но и во всём министерстве, — кинул Руслан Максу леща (был должен за прикрытую задницу с коттеджем), впрочем, это была чистая правда.

— Ну хоть в супермаркете не терялся, — парировал Макс, намекая на феномен, названный «потерялся в магазине», который доказывал, что память можно не только изменить, например, с помощью наводящих вопросов, но и заполнить событиями, которых не было. — И ты не хуже меня знаешь, что такое ложные воспоминания, — повернулся он.

Руслан пожал плечами. Он не хотел ни соглашаться, ни возражать.

Он вообще не хотел об этом думать сейчас.

И они занялись обсуждением текущих вопросов. Работу никто не отменял.

В городе детства полгода назад они с Максом начали с нуля. Но это была их вторая компания. И в этот раз у них были средства, возможности, связи, рекомендации и самое ценное — опыт.

Они уже не хватались за всё подряд, как много лет лет назад.

Тогда они могли рассчитывать только на себя, поэтому сделали упор на личную охрану. Начинающие политики, бизнесмены средней руки, коллекционеры, меценаты, их жёны, которым не столько грозила опасность, сколько хотелось пустить «подружкам» пыль в глаза, заводили себе личных телохранителей как собачонок.

«Витязь», как называлась их первая компания, пошла в гору благодаря «личке» и тем самым качествам, что так высоко оценили в их особом отделе. «Витязь», потому что за рост и мощь их с Максом так и звали: «Ну эти два… витязя», хотя позывной «Витязь» изначально был у Руслана.

Так они начинали: сопровождали богатых дамочек, стояли истуканами у коллекционных статуэток, прикрывали собой молодых депутатов, которые много денег ещё не наворовали, но значимости себе уже придать хотелось.

17

Десять лет назад...

.

Руслан смотрел на лепнину потолка.

В комнате перед спальней Альбины Арбатовой её телохранителю отвели место на неудобной кушетке, но Руслан не жаловался.

«Наконец этот чёртов день подошёл к концу», — подумал он.

Наконец стянул идеально чёрный пиджак, бросил на спинку узкий галстук такого же беспросветного цвета, в котором чувствовал себя как на похоронах, вытащил из брюк рубашку, расстегнул верхние пуговицы, откинулся к спинке.

Душная летняя ночь. Лёгкий ветерок. Стрекот цикад. Стройный лягушачий хор за окном.

В особняке Арбатовых, отстроенном по чертежам усадьбы графа Орлова-Дывыдова — два флигеля, балкон на белых колоннах над крыльцом, белокаменные орлы на фасадах (родовые птицы «дворянского гнезда»), клумбы с розами, засыпанная гравием подъездная площадка, — только что закончился благотворительный приём.

Гости разъехались, и хозяева, смахнув с лиц благодушные улыбки, снова начали ругаться.

Их голоса — громкий и властный хозяина, громкий и гневный хозяйки — доносились до комнат на втором этаже, словно они ругались под окнами.

— А чего ты хотел? Чтобы после пятнадцати лет брака я от радости хлопала в ладоши, что ты трахаешь эту шалаву? — кричала Маргарита Марковна, упрекая мужа в измене. — Спасибо, хоть на приём в наш дом её не пригласил!

— Я пригласил, — огрызался Виктор Геннадьевич. — Но она не поехала.

— Ах, она не поехала!..

Шла вторая неделя, как Руслан работал телохранителем у Альбины Арбатовой.

И вторая, как сорокалетняя, изрядно расплывшаяся в талии, но ещё не потерявшая привлекательности Марго узнала, что у мужа есть любовница. Не просто любовница — юная, смелая, стройная девица, ненамного старше его дочери, в этом году блестяще окончившей школу и поступившей в университет.

Вторую неделю ругань сменялась слезами, слёзы — гробовым молчанием, молчание — битьём мейсенского фарфора, затем веджвудского фарфора и снова руганью.

Вторую неделю Альбина металась между отцом и его женой голубем мира с оливковой ветвью в клюве: пытаясь успокоить Марго, образумить отца и отчаянно надеясь их помирить.

— Знаешь, что противнее всего? — как и каждый вечер до этого, села она рядом с Русланом на диван. — Что он всю жизнь ей изменяет, она давно спит с мужем лучшей подруги, но коса на камень нашла именно сейчас.

— Почему? — удивился Руслан.

— Потому что это баба, с которой отец спит сейчас, оказалась самой вероломной, самой хитрой и самой умной дрянью из всех, что перебывали в его постели. Она сумела его в себя влюбить. И он поплыл. Думаешь, я переживаю из-за развода?

Руслан думал: да. Он видел, как, хлопнув дверью, она лежит, заткнув уши, чтобы не слышать слово «развод», что звучало в перепалках всё чаще. Замечал её искусанные губы и красные опухшие глаза. Как бы Альбина ни старалась казаться равнодушной, она любила отца и была привязана к Марго, но её мир рушился.

Её мир уже никогда не будет прежним. И как бы Руслан ни хотел ей помочь, не мог, да и не имел права. Он телохранитель, а не психолог. Он обязан защищать её, а не создавать новые проблемы. Хотя её откровения его удивили.

— А разве нет? — спросил он и благоразумно отодвинулся: её нога слишком плотно прижалась к его бедру.

— Нет. Я переживаю, что отец ведёт себя как безмозглый кретин, а эта дрянь, которая с ним путается, сделает всё, чтобы нас с ним поссорить. Марго она не боится, та ей не соперница. А меня — ещё как. Боится и ненавидит.

— Значит, ты её видела?

— Конечно. И не раз. Сначала она пыталась передо мной заискивать, потом старалась задобрить, затем набивалась в подружки — ходила со мной по Третьяковке, сидела на занятиях в лектории, а когда на зимних каникулах мы летали с отцом в Лондон, таскалась со мной по Британскому музею вместо того, чтобы закупаться шмотками где-нибудь на Оксфорд-стрит.

— Я думал, такие как она больше по салонам красоты, ресторанам и бутикам.

— Уверена, так и есть. Хитрая дрянь только прикидывается интеллектуалкой и будет поддерживать эту иллюзию, пока отец на ней не женится. — Она усмехнулась. — Я могла бы ей сказать: зря надрывается. Отцу плевать, сколько языков она знает, что может сказать о Розеттском камне, и сколько его денег потратит — он рад, что может купить ей всё, что она пожелает, и счастлив, что её удовлетворяет. Его интересует только одна извилина — у неё между ног, но пусть старается, а я… — она рвано вздохнула. — Всё равно помирю отца с Марго. Или каким-то другим способом, но сделаю так, чтобы он не женился на этой... Кристине Рево, — скривилась она.

— Зачем? Если отцу с ней хорошо? — удивился Руслан.

— Затем, что она лживая сука. Если бы она хоть наполовину была такой, как хочет казаться, я бы и слова не сказала. Но она лжёт. Ладно, пойду, — соскользнула она с кушетки. — Спокойной ночи, солдат, — обернулась у двери своей комнаты. — Кстати, спасибо! За Камалова.

— Это моя работа, — пожал плечами Руслан. — За неё мне платит твой отец.

— И всё равно спасибо, хотя зря ты вмешался. Он же трус, а значит, злопамятный. Он захочет тебе отомстить.

18

Этого ни в коем случае не должно было случиться, но становилось проблемой, потому что…

Во-первых, его наняли её защищать. Вообще и в частности, от одного нездорового урода.

История началась довольно безобидно: парень подкатил в сети к симпатичной девчонке, они какое-то время мило общались, потом он захотел большего — она отказалась и понеслось… Уязвлённый в самое слабое место — самолюбие, парнишка (тут уже хочется назвать его уродом) потерял берега, стал заваливать её угрозами, писать друзьям и знакомым, рассказывать про неё в сети всякие гадости, обещал найти. Последней каплей стало письмо её отцу, где он подробно описал, что сделает с его дочерью. Отец немедленно подключил свою службу безопасности и нанял Альбине телохранителя с самыми лучшими рекомендациями — Руслана Дымова.

Его наняли её защищать, а не становиться опасностью, а судя по голодным спазмам, что прокатывались по горлу, когда он её видел, особенно в пижаме, Руслан был близок к тому.

Во-вторых, в частной охранной компании Полины Домбровской, где он работал, были строго-настрого запрещены отношения с клиентами (как и в любой другой, уважающей себя охранной компании), а значит, Руслану стоило либо выкинуть из головы даже мысль затащить её в койку, либо расстаться с работой (единственной, что с его послужным списком и военной специальностью удалось найти).

Но и это была не самая большая проблема.

В-третьих, ей было всего восемнадцать, а ему двадцать четыре. По сравнению с ним она была неразумным подростком, что, конечно, не ново (когда-то девочек выводили в свет в пятнадцать лет) и она совершеннолетняя, но всё равно Руслан видел себя злым матёрым волком, готовым её растерзать, а её невинной Красной Шапочкой и это его, мягко говоря, напрягало.

В-четвёртых, она — Альбина Арбатова, а он… у него ни родины, ни флага. Что он может ей дать? Ну, кое-что, конечно, может. И даже уверен, ей понравится. Но перейти из разряда охраны в разряд постельных игрушек — так себе перспектива.

Был и ещё один пункт, пятый, в его длинном списке «против», что лишал его права даже думать об Альбине Арбатовой, не то что безрассудно вожделеть, но его Руслан не озвучивал даже мысленно.

«Скрывайте даже от себя, — имея в виду мысли о запланированной операции, говорил инструктор по спецподготовке, что тренировал их элитное, чтоб его, секретное, мать его, подразделение. — Иначе ваши мысли выдадут вас невольно: случайным жестом, брошенным невзначай взглядом, нахмуренными бровями, незаметной паузой в разговоре. Я научу вас как, — добавлял он. — Это проще, чем кажется».

И учил. А Руслан — учился.

И научился.

Складывать простые числа, чтобы сосредоточиться.

Смотреть в переносицу, а не в глаза, чтобы выдержать любой взгляд.

И не думать, о чём нельзя думать, забивая голову, например, дедовскими байками.

Сейчас, глядя на абсолютно белый потолок, он представлял плафон Шагала в парижской Опера.

— Плафон — это не абажур на лампе, — щёлкнул его по маленькому носу дед, когда тот задрал голову (Руслану тогда было лет десять, может, двенадцать), — это расписной или лепной потолок. В 1964 году в парижскую оперу пришли более двух тысяч зрителей, чтобы посмотреть на открытие плафона, расписанного Марком Шагалом. Люстра под потолком была погашена, — рассказывал Руслану дед, — на сцену вышел весь кордебалет, оркестр исполнял «Юпитер» Моцарта, любимого композитора Шагала. А потом люстра зажглась — и все увидели новый плафон Опера.

— И как тебе? — зачарованно смотрел на деда юный Руслан.

— Херня, — скривился дед. — Ты же видел Шагала? Детские рисунки. Наивно. Коряво. Но на фоне нафталина парижской оперы — ничего, свежо, я бы даже сказал, нарядно.

Нет, Руслан не видел Шагала. Он не интересовался ни авангардом в отдельности, ни художниками в принципе. Но он боготворил деда.

Ему нравились его байки, в большинстве своём абсолютно правдивые и исторически достоверные (о чём Руслан узнал много лет спустя, когда стал проверять и сопоставлять факты) — так дед ненавязчиво обучал не только своих студентов, но и внука всему, что знал сам.

Нравился Руслану и тяжёлый запах кубинских сигар, что дед смаковал, а потом остатки забивал в трубку, как Че Гевара, и докуривал подчистую. Если верить деду, с команданте кубинской революции дед тоже был знаком лично. Вернее, блудный и неисправимый сын Эрнесто, как написал Че Гевара в прощальном письме родителям, был с ним знаком.

Но и библейские истории, и скандинавские легенды, Руслан слушал с не меньшим интересом. И с не меньшим восторгом верил, что его дед лично вдыхал запах горящей серы в пылающем Содоме и ходил на драккаре с легендарными конунгами к далёким неизведанным берегам.

Шагал, Че Гевара, Содом… пытался сосредоточиться Руслан, но ни черта не выходило: мысли всё равно упрямо поворачивали к двери в спальню, где ещё горел свет.

Ладно к чёрту Шагала!

Ещё одним способом не думать о чём нельзя думать, была игра в шахматы.

Руслан представил на потолке шахматную доску.

Шагнул белой пешкой: e2-e4

Что дальше? Испанская партия? Дебют Слона?

Украдкой бросил взгляд на закрытую дверь и выругался: рядом с чёртовой девчонкой не получалось сосредоточиться никак.

19

— Нет, — ответил Руслан.

— Я бы выставила тебя. Как лот, — она покосилась, но он и бровью не повёл. — Нет, ты не подумай ничего плохого. Но день с тобой я бы купила за любые деньги. За тебя я бы поборолась, а за сервиз… — она скривилась. А потом добавила: — И под словом «день», я имела в виду «ночь».

— А под словом «ночь»? — едва заметно усмехнулся Руслан. Хотя прекрасно знал ответ.

— Тоже слово из четырёх букв.

— Борщ, — подыграл он.

— Первая и последняя «С».

— Соус?

Она засмеялась.

— А, кроме еды, ты ещё о чём-нибудь думаешь, солдат?

— Нет, — так и остался он стоять с непроницаемым лицом.

Честно говоря, как телохранителю, при Альбине Арбатовой ему больше нечего было делать.

Урода давно вычислили и настучали ему по кумполу.

Как и все трусливые дрочеры, он и задницу не оторвал с проперженного дивана, чтобы осуществить свои угрозы, хотя шансов у него всё равно не было.

— Мужик, ищи себе шапку по Сеньке, — сказал ему Макс, похлопав лапищей по его субтильному плечу. — Самоуверенность не порок, но оценивай себя адекватно. Если ты не Леонардо Ди Каприо, не сын богатого папы, и не гений-миллиардер, не надо разевать варежку на Альбину Арбатову. Тут понимаешь, равноценный обмен: красота и молодость — на красоту и молодость, красота и молодость — на красивую жизнь и деньги. И никак иначе. Ищи партнёра себе под стать. Бомжи спят с бомжихами. Анджелина Джоли с Бредом Питом. Миллионеры и красавчики — с кем хотят. Башку хотя бы помой, заинтересовывай, раскачивай, цепляй девчонок на интерес, тренируйся — и всё у тебя получится. — Он встал. — А ещё раз напишешь Альбине Арбатовой — будешь свои пальцы собирать по комнате зубами по одному. Вопросы есть?

— Н-нет, — потряс башкой пацан.

— Тебя как зовут? — спросил его Самарский.

— Д-Дима, — ответил пацан и тут же поправился: — Дмитрий.

— Ну, бывай, Дмитрий, — махнул ему Макс.

Руслан вышел за ним не обернувшись…

Почему же он всё ещё был здесь?

Потому что Арбатов платил, охранное агентство зарабатывало бабки и очки, а Руслан… был там, где хотел быть — рядом с Алькой.

«Бомжи спят с бомжихами…» — стояли в ушах слова друга, который умел был убедительным.

Да, Руслан Дымов не Ален Делон и не миллиардер, но…

Чёрные f7-f5 — шагнул он по потолку, почти не думая.

Чёрт! Гамбит Яниша. Применяют, когда стремятся уйти от трудностей классических вариантов испанской партии за счёт немедленного обострения игры.

Он сполз вниз по кушетке, вытянув ноги и, послав подальше шахматы, снова принялся ковыряться в своих чувствах — пытаясь и их тоже разложить по полкам. Всего по двум.

Свои чувства Дымов разделил на те, с которыми мог справиться и те, с которыми не мог.

Он мог справиться с похотью. Похоть — дело привычное. Он знал немало способов снять напряжение.

Как бы ни проступали под тканью Алькины дерзкие соски, как бы навязчиво не манил тёмный лобок, как бы привлекательно не выглядели её приоткрытые губы и как бы тесно ни становилось в его штанах от её потемневшего взгляда — с этим Руслан мог справиться. Он сгорал от страсти к этой девчонке и с удовольствием оказался бы нагишом за дверями её спальни, но этому он не позволит случиться (по крайней мере, пока он на посту).

Куда хуже было с другим. С тем, что Алька ему по-настоящему нравилась.

Умная, ироничная, независимая.

Он был влюблён.

Настолько, что Руслана гнуло в бараний рог, ломало, вязало в узлы от этого чувства.

Такое было с ним впервые. С этим он не знал, что делать.

Как держать невозмутимый фасад, за которым скрывал свои чувства, когда чёртова девчонка всеми силами пыталась пробить его защиту.

Как оставаться тупым безучастным охранником, когда она нарочно его изводит, практикуясь в своих женских чарах, которые только-только начала осознавать?

Такие вопросы стояли на повестке дня.

И снова его мысли потекли за дверь спальни…

Она так чу̀дно пахнет, и у неё такая улыбка, что в груди становилось тепло, а в животе щекотно, словно там хороводят грёбаные феи.

Дебил! Оборвал себя Руслан. Ты сходишь с ума!

И дёрнулся, когда ему в затылок что-то упёрлось…

Твою мать! Он увернулся и подскочил на ноги почти мгновенно.

— Пах! — сказала Алька и дунула на палец, словно сдувая струйку дыма. — Вольно, солдат! Ну ты и телохранитель! Я легко могла прострелить тебе башку.

— Твою мать, — повторил он, едва ворочая языком в резко пересохшем рту. — Ты голая.

Голая, голая, голая… Глаза скользили по яблочкам девичьей груди, нежному пушку на коже предплечий, плоскому животу, выбритому начисто лобку. Всё, ему конец… выбритый лобок.