Без права на ошибку. Том 2

Глава 1

— Нам надо поговорить.

Стараюсь казаться решительной, только получается плохо. Нервные нотки проскакивают в голосе.

О какой решимости речь? Я репетировала наш разговор двести раз, но так и не смогла подобрать правильные слова перед зеркалом. Даже наедине с собой, меня охватывал стыд.

— Валяй, но быстро, — равнодушно кидает и оглядывается куда-то внутрь квартиры. — Я занят.

— Заметила, — недовольно бурчу, и тут же хватаюсь руками за дверь.

Потому что Шершнев вот-вот хлопнет ею перед моим носом. Чувствую знакомый запах жженой сосны. Невольно втягиваю его глубже, будто он способен придать мне сил.

— Я беременна! — выкрикиваю на одном дыхании.

Он замирает. Рука расслабляется, напряженные мышцы под белой футболкой словно сдуваются. На идеальном лице не сквозит ни одной эмоции. С надеждой цепляюсь в любимые черты, но ничего там не вижу.

А я-то надеялась…

Теперь нет нужды бороться за дверь. С облегчением вздыхаю и протягиваю сжатый лист медицинского заключения. Вижу, как дрожат пальцы.

Шершнев же проходится равнодушным взглядом по нему и вновь смотрит на меня. Изумрудный блеск его радужек так холоден, что невольно ежусь. Под теплым пуховиком и свитером по спине бегут мурашки.

Сейчас он жуткий, но я помню его другим. Нежным, мягким. Где-то за неприступной крепостью под горой скульптурных мышц прячется горячее сердце романтика и музыканта Олега Шершнева.

И вся надежда только на него.

— И?

Реакция выбивает из колеи. Ошалело хлопаю ресницами, соединяю картинку в голове и человека, стоящего передо мной.

Не сходится.

Но не все сразу.

Набравшись смелости, выпрямляю спину и смотрю ему в глаза.

Услышь меня, Олег Шершнев.

— Я беременна, — повторяю с нажимом и, не выдержав, пихаю ему в руки сжатый лист.

Не смотрит. Даже бровь не дергается. Но я не сдаюсь.

— Это твои проблемы, детка. Обращайся за помощью к своему Женечке. Или папочке… Ах, погоди. Папочка, кажется, снова болен?

Его слова бьют наотмашь хуже пощечины. С каждым ударом все сложнее морально подняться. Хочу забраться в темную пещеру, лишь бы не видеть презрения в его взгляде.

Низ живота тянет. Отступаю, прижимаю к нему ладонь и замечаю, как расплывается образ Шершнева из-за слез. Мне некуда идти. Остался только он.

— Пожалуйста, Олег. Мне больше не к кому обратиться. Я сделаю все, что ты скажешь.

Щурится. Замечаю, как его взор прилипает к животу.

— Ты же не такой, Олег, — шепчу, отступаю и цепляюсь за перила. — Не бросишь своего ребенка?

— Откуда мне знать, что он мой? Ты у нас дама, необремененная моральными принципами, — усмехается, а я смаргиваю горячие слезы.

— Понимаю твое недоверие, — голос дрожит, ноги становятся ватными. — Сделаю хоть пять тестов ДНК.

Кажется, что я сейчас упаду. В голове потоком проносятся слова врача.

«Вам лучше лечь на сохранение».

Когда? Все свободное время занимает работа. Каждый день прошу прощения у своего еще не родившегося ребенка и уговариваю потерпеть. Потому что дедушке нужна наша помощь.

Странное чувство для меня — быть будущей матерью. Никогда не видела себя в этой роли. Но с каждым днем все больше и больше привязываюсь к малышу. С нетерпением жду новое УЗИ, чтобы посмотреть, какого он теперь размера.

Если его папа нам поможет.

Широкие ладони обхватывают за плечи и не дают упасть. Со спины валится огромный булыжник. Вижу, как он летит между лестничными пролетами, затем приземляется и оставляет после себя огромный кратер.

Сомневалась, что Шершнев поможет.

Наш последний разговор закончился не в мою пользу.

— Сделаешь, — рычит в ответ и убирает руки, словно я заразная. — Пошли.

Он разворачивается и исчезает в квартире, а я неуверенно семеню следом. Цепляюсь за пару женских сапог. Красных, на шпильке. Лакированных и абсолютно безвкусных. Мода на них давно прошла, но от их вида внутри все переворачивается.

— В свою комнату. Быстро, — рявкает Шершнев, и я киваю. — Приду позже.

— Хорошо, — выдавливаю из себя, пока стягиваю пуховик. — Я не помешаю.

— Само собой.

Он исчезает в глубине квартиры, а я давлю в себе желание пойти за ним. Потому что не имею право на осуждения. Мы же не пара.

Только почему мне так горько?

Остатки настроения летят в трубу. Сколько ни уговариваю себя, что все хорошо, мантра не помогает. Шершнев меня не выгнал — это уже плюс. Не позвал же в квартиру для того, чтобы с позором вышвырнуть обратно?

С трудом отыскиваю любимые тапки в глубине ящика. Они заброшены так далеко, словно кто-то желал от них избавиться. От вида потрепанной бежевой ткани щемит под ребрами. Я определенно становлюсь сентиментальной.

Глава 2

Ответ Олега не слышу.

От желания познакомиться поближе с хозяйкой противного тембра сводит судорогой горло. Красная пелена окутывает разум, пульсирует яростью в носоглотке. С силой сжав кулаки, остаюсь на месте.

Считаю до десяти и тенью скольжу в свою прошлую комнату. Женский смех доносится до меня в тот момент, когда закрываю дверь. Тяжело вздохнув, я, не сдержав эмоции, громко хлопаю.

Нужно быть благоразумной.

В животе противно ноет от резкого движения. Ойкнув, приземляюсь на краешек дивана.

— Папа дурит, малыш, — посылаю уничтожающий взгляд на дверь. — Но он хороший и нам обязательно поможет.

Только я в это не верю, несмотря ни на что.

Кто та баба?

Рисую ее образ в голове. Подобная вульгарность в виде обуви напрягает. Перед глазами проносятся имена всех наших с Олегом знакомых, но никого не вспоминаю. Неужели эскорт? Покрутив в голове мысль, отодвигаю ее подальше. Олег не похож на того, у кого есть необходимость в подобных услугах.

Только свистни — это про него.

Тогда кто та дешевка в красных сапогах?

Догадка, похожая на успокоение, тонкой иголкой колет сознание. Кого попало Олег в дом не тащит. Кто-то из его прошлого? Детства? Ведь он не всегда крутился среди людей из высшего общества.

Его слова про что-то более важное, чем положение, вспыхивают в сознании. Сердце противно ноет от понимания, что в квартире сейчас находится, вероятно, важный для всемогущего Шершнева человек.

Чем дальше я уплываю в свои мысли, тем больнее мне становится. Изучаю интерьер вокруг, чтобы отвлечься. Вижу, что Шершнев сдержал обещание. Избавился от всего, что было связано со мной. Даже цвет стен другой.

Теперь вместо широкой кровати, посередине стоит зеленый диван, а напротив него расположился проектор. Гардеробной нет, зато есть мини-библиотека. Комната напоминает больше домашний кинотеатр, а не спальню.

Разглаживаю на коленях снимок и прохожусь взглядом по выученным наизусть линиям. Последнее время это занятие действует на меня успокаивающе. Словно крохотное существо своим существованием решает все проблемы.

В уголках глаз опять собираются слезы, сердце переполняет нежность. Тяну снимок к губам и целую, будто дракон драгоценное сокровище. Малышу всего два месяца, а он значит для меня так много. Удивительно.

Ребенок стоит больше всяких денег. Плевать на Олега и его подругу. Лишь бы помог. А там пусть делает все, что его душе угодно. Мы с малышом сами прекрасно справимся.

— Семью я не брошу, — голос Олега режет слух.

Испуганно вздрагиваю, прижимаю снимок к груди, словно защищаю. Странно, я даже не заметила, как он вошел.

— Тебе придется хорошо постараться, чтобы доказать, что вы моя семья.

Недоуменно моргаю, пока Шершнев сверлит меня взглядом. Не понимаю, что ему нужно. Он смотрит голодным волком, отчего внутри разливаются противоречивые эмоции. Дыхание учащается, когда Олег оказывается рядом и прижимает меня к дивану. Зарывается пятерней в волосы, дергает на себя.

Обоняние обжигает его аромат, низ живота приятно тянет.

Он так близко.

Выгибаюсь навстречу. В памяти вспыхивает мерзкий голос другой женщины, и на меня обрушивается ледяной душ. Я привыкла к мысли, что Шершнев — моя территория. А сейчас все иначе.

— На этот раз все будет, как я сказал, — рычит в ухо, вызывая волну предательских мурашек.

— Согласна.

— Вот и отлично, — резко выпрямляется.

Ойкаю. По инерции тянусь за ним, но тут же с трудом удерживаю себя на месте. Он все видит. Подмечает, насмешливо приподнимает бровь, обжигает изумрудным пламенем глаз.

— Пульт, — крутит в руках маленькую черную коробочку и кивает мне за спину. — Провалился в диван.

Осоловело хлопаю ресницами, недоуменно оглядываюсь. На глубокую щель. Похоже, что туда и завалился.

Ты за пультом лез?

Скрипнув зубами, оборачиваюсь и зло смотрю на довольного Шершнева.

— Мне не до шуточек, Олег, — нервно бросаю я ему в лицо. — И не до просмотров кино. Если ты не понял: наш ребенок в опасности. Я сделаю все, что ты скажешь, но пренебрежения к его состоянию не потерплю. Если тебе плевать, то мы с малышом не будем на тебя рассчитывать.

Поднимаюсь с места, растерянно кошусь на него.

Ну же, ледяная глыба. Выдай хоть одну эмоцию.

Скрестив руки на груди, смотрит так холодно и отстраненно, что все надежды таят.

Неужели ему и правда плевать?

Замираю, когда Шершнев отступает в сторону, освобождая мне путь.

— На выход.

В животе бурлит желчь и поднимается по пищеводу. Плечи опускаются, и я прокручиваю его слова вновь и вновь.

Конец.

Веки печет, а я непроизвольно сжимаю руки на животе, словно так могу чем-то помочь своему несчастному малышу. Сил и хватает только на то, чтобы кивнуть и двинуться к выходу.

Глава 3

— Ничего нового я вам не скажу, — Виталий Петрович, поправив на переносице очки, откладывает бумаги в сторону и задумчиво смотрит на меня.

Упорно делаю вид, что все в порядке. Разглядываю мятно-белые стены, потираю мягкие подлокотники удобного кресла. В знакомой клинике с вывеской «ЛабМед» мне становится понятно, чем закончится наша поездка.

Очередное место, где тянут деньги из людей, вроде Шершнева. Однако свои мысли я не озвучиваю. Покупает он те же препараты, но с другими названиями и в три раза дороже? Пусть. Бога ради. Я никого ни неволю.

Только надежда на благополучный исход испаряется так же быстро, как улыбчивый персонал, который за ручку водит тебя из кабинета в кабинет.

— Я исключил тяжелую форму анемии. Показатели гемоглобина растут, динамика прослеживается, значит, терапия работает. Увеличу дозировку железа и выпишу препарат, ускоряющий его усвоение. Понаблюдаем.

— А задержка в развитии ребенка вас не смущает? — шиплю и складываю руки на коленях.

Я права, как и всегда. Но почему так разочарована? Неужели понадеялась на Виталия Петровича. А ведь он выглядит таким внушительным специалистом в свои сорок с небольшим лет, что надежда по-прежнему не покидает меня.

Думаю, чем же он вызывает доверие. Про себя отмечаю сходство с отцом при ближайшем осмотре: нос, брови, губы. Виталий Петрович очень напоминает его чертами лица и безукоризненной вежливостью.

Обреченно вздыхаю. Типично женское. Бесит.

Сжав кулаки, подаюсь вперед под слабый скрип обивки, и наши глаза оказываются на одном уровне.

Вешайте лапшу на уши кому-нибудь другому, Виталий Петрович.

— Я знаю точную дату зачатия. Если вы утверждаете, что показатели в пределах нормы, чтобы меня успокоить, то не получится. Мне уже месяц говорят…

На лице Виталия Петровича застывает усталая улыбка, и я осекаюсь. От его оскала становится некомфортно. Будто сейчас спрыгну с места и убегу подальше, а к ребенку никого из персонала этой клиники больше не подпущу.

В поисках поддержки осторожно кошусь на Шершнева.

«Разве я преувеличиваю?»

Молчаливый вопрос тонет во внимательном взгляде, что сканирует Виталия Петровича. Шершнев напряжен до предела. Все вижу по заострившимся чертам и тому, как трепещут его ноздри.

— Моя жена задала вопрос, — яростно цедит, а меня прошибает холодом с головы до пят.

Виталий Петрович откидывается на спинку кресла, затем двигает к нам несколько снимков УЗИ.

— Смотрите сюда.

— Чего я там не видела, — недовольно бурчу. — Вы ответите или нет?

— Лена, — звенит голос Шершнева на весь кабинет.

Посмотрите, какой папаша.

— Сначала на порог не пускал, теперь такой грозный, — рявкаю я и прижимаю ладонь к напряженному животу.

— А что так тихо? — огрызается Шершнев, поднявшись с места. — Всему городу расскажи о наших проблемах!

Истерично смеюсь.

— Боюсь, что устану, пока дойду до конца списка.

— Успокойтесь, дорогие родители, — Виталий Петрович поднимает ладони верх, чем привлекает наше внимание.

Посылаем друг другу гневные взгляды. От чувства глубокой несправедливости зудят пальцы. Растираю ладони, пока кожа не начинает ощутимо гореть. Отвлекаю себя, чтобы не впиться ногтями ему в рожу.

— Вот, — вздыхает Виталий Петрович и тычет карандашом в снимок. — Смотрите сюда.

С некоторой обреченностью поднимаюсь и подхожу к столу, чтобы взглянуть на малыша. На Шершнева, остановившегося рядом, не смотрю. Козел. Даже в кабинете у врача устраивает показательные разборки.

— У вас небольшая аномалия в месте прикрепления плодного яйца, — Виталий Петрович обводит темное пятно. — Из-за этого при стандартной процедуре УЗИ ребенок кажется меньше. Но я посмотрел повнимательнее и сделал снимок с другого ракурса.

Грифельный кончик передвигается дальше. Недоуменно хлопаю ресницами, а Шершнев что-то старательно разглядывает. Переведя взор с меня на Шершнева, Виталий Петрович отодвигает все документы.

— Нет у вас задержек в развитии плода. Только угроза гипоксии из-за анемии, — отсек он и развернулся к экрану монитора. — В крайнем случае сделаем переливание.

Вздох облегчения вырывается из груди, пока я с удивлением рассматриваю Виталия Петровича. Неужели повезло? Прихожу в себя.

— С малышом все в порядке?

— Переливание? — Шершнев хмурится.

Виталий Петрович обреченно стягивает очки и кладет их на стол. Чувствую себя двоечницей, которую строгий учитель пристыдил за смех на последней парте. Мнусь, вновь и вновь оглядываюсь на дверь.

— Меня больше беспокоит ваш гипертонус, — проигнорировав наши вопросы, он зажимает дужку очков. — Вижу, что вам назначен курс необходимых препаратов, включая успокоительные. Только не понимаю, почему они не работают. Рекомендую посетить психотерапевта, и лечь в стационар.

— В стационаре я точно перенервничаю, — поджав губы. — У меня папа серьезно болен. Если попаду в больницу, а родители узнают о моем состоянии, то мне никто не скажет…

Глава 4

— На каком сроке делают ДНК тест? — вопрос Шершнева застает врасплох.

Морщусь от неприятного ощущения. Меня тычут в лужу, которую я не делала, словно котенка. Оборачиваюсь, сминаю в кулаке пустой пакетик сахара. Он с невозмутимым видом расправляет крышку на картонном стаканчике из-под кофе.

— Почему в больнице не узнал? — шиплю в ответ, затем оглядываюсь по сторонам.

Стоящий рядом мужчина заинтересованно щурится. Низкая полная женщина в солнечных очках что-то шепчет ему на ухо, а потом тычет в нашу сторону.

Ежусь. Никогда бы не думала, что окажусь в такой ситуации.

Не уверена, что вопрос Шершнева прозвучал так громко. Но от взгляда незнакомцев становится некомфортно.

Расслабься, Лена. Просто они вас узнали.

Дело не в том, что он сказал. Успокоительная мантра не помогает. В ушах поднимается гул. Кручу головой сильнее. Кажется, что все люди на заправке смотрят только на нас. И каждый слышит, о чем мы говорим.

Стая невидимых муравьев забирается под пуховик и маленькими лапками топчется по воспаленной коже. Глубокий вдох не дает ощутимого результата, облегчение не приходит. Сжимаюсь, чтобы спрятаться от безжалостных взглядов толпы.

— Третья колонка, девяносто пятый заправилась! — спасительный голос кассира в красной кепке отвлекает незнакомца со спутницей.

— Чего на улицу не заорал? — бурчу и двигаюсь поближе к Шершневу. Цепляюсь за рукав его пальто и на всякий случай натягиваю на лицо ослепительную улыбку. — На нас все пялятся. Желаешь стать героем желтой прессы?

— Я мелькаю там на постоянной основе — Шершнев подносит стаканчик к губам и морщится после глотка. — Ты не ответила, что с тестом?

Подхватываю его под локоть и под собственный смех тяну к выходу. Если ему плевать на репутацию, то мне нет. Оказаться под натиском журналистов — это не предел мечтаний. Последнее время моя семья на своей шкуре познает прелести жизни знаменитостей.

Оно неизбежно. Когда отец заболел, мы чудом сохранили все в тайне. Но ситуация в корне изменилась после его отправки в Израиль. Мы понимали, что будет сложно, но ситуация приняла неожиданный оборот.

В попытке найти сенсацию журналисты подстерегали нас повсюду. Как стая голодных собак, от которой не спрячешься, они накинулись на нашу семью. Каждое слово выворачивали наизнанку, вырывали фразы из контекста, публиковали случайно сделанные фотографии.

Иногда даже шли на откровенное вранье. Мне постоянно приписывали новые романы, маме — молодых или влиятельных любовников. Досталось всем нашим знакомым. Александр Самуилович Лазарев попадал под раздачу так часто, что вместо злорадства я испытывала к нему только жалость.

Папу ушлые журналисты похоронили трижды. Один раз на Ваганьковском кладбище. Правда, так и не определились, где точно: рядом с Вициным или Абдуловым.

А отцу такое внимание льстило. Он с огромным удовольствием проглатывал новости и давал опровержения.

«Дочка, пусть развлекаются. Одним нужно зарабатывать на хлеб, а другим ежедневно читать сказки. Если я промолчу, они их придумывают сами. А так, представь, как эти псы передерутся перед публикацией моего “последнего интервью”».

Только меня не обманешь. Папа просто не хочет доставлять проблем своими переживаниями.

— В интернете написано, что с десятой недели, — засунув телефон в карман, отворачиваюсь к окну и наблюдаю за лениво ползущими автомобилями. — Достаточно сдать кровь обоим родителям.

— Отлично.

Шершнев включает поворотник, чтобы перестроиться в соседний ряд. То, с каким спокойствием он спрашивает о подобных вещах, невольно выбивает из колеи. Нервно барабаню пальцами по дверной ручке. Вопрос крутится на языке, но я то и дело кошусь на него.

— Зачем помогаешь? — не выдержав напряжения, разворачиваюсь и цепляюсь за подлокотник. — Отвалил кучу денег за анализы.

— Проблемы решаются по мере их поступления.

Округляю глаза. Шершнев так равнодушен, что мне по себе.

Речь же о нашем ребенке.

Неужели произошедшее в клинике — игра для сохранения репутации? В голову лезут вскользь брошенные слова про журналистов. От них сердце сжимают ледяные пальцы призрачного монстра паники.

Все не по-настоящему?

Трясу головой, отгоняю страх. Какая разница? Главное, что сейчас он помогает. Значит, после теста ничего не изменится.

— Я не тот зверь, каким ты меня видишь, Лен. Ты заявилась ко мне на порог в печальном состоянии. Сначала ребенок, потом разборки, — пожимает плечами Шершнев.

— Но не веришь, что малыш от тебя, — обреченно стекаю по сиденью.

— Нет, — дергает головой Шершнев, отчего на высокий лоб падает прядь. — Но, если ребенок все-таки мой, значит, я помогу. Или стану самым хреновым человеком на планете.

— Ты хороший, когда не изображаешь кретина.

— Прости, а у меня есть основания тебе доверять?

Шершнев резко ударяет по тормозам и поворачивается ко мне. Повисаю на ремне, вцепляюсь пальцами в сиденье. Выдыхаю, затем падаю обратно и недоуменно щурюсь, глядя на то, как по его лицу расползаются красные пятна.

Глава 5

От его напора теряю дар речи. Кажется, что любой мой ответ вызовет новую волну агрессии. Понимаю, почему он злится, но на душе все равно мерзко.

Отвожу взгляд и с трудом беру себя в руки. Нельзя избегать разговора вечно. Дамокловым мечом он висит над нашими головами, пока не обрушится в самый неподходящий момент. Никакого удачного времени не наступит.

Когда еще? После рождения ребенка станет поздно.

Собрав волю в кулак, шмыгаю носом и прочищаю горло.

— А у меня имелись основания тебе доверять? — поджимаю губы.

— Конечно! — Шершнев всплескивает руками и запрокидывает голову. — Обсудим тебя любимую.

Такая реакция совсем не удивляет. Он взвинчен, зол и обижен, однако его колкие слова все равно жалят похлеще осиного яда.

— Ты ошибаешься, думая, что я не понимаю последствий своего поступка.

Напряжение в салоне мешает разговору, и все вокруг стремительно окутывает густое облако. Ничего не видно, а наш самолет несется вперед без оглядки. Системы отказали, турбулентность зашкаливает. Еще немного, и нам конец.

В голове проскальзывает позорная мысль о побеге. Мне бы забить на проблемы и умчаться за горизонт, однако я теперь не одна. Отвечаю не только за себя. Да и трусихой никогда не была, если уж честно.

Набравшись смелости, вновь смотрю на Шершнева.

— Ты не думал, почему я так поступила?

По его лицу проносится тень недоумения, похоже, он явно не ожидает ответного нападения.

— После всего произошедшего ты обвиняешь меня в эгоизме? — горькая усмешка растягивает потрескавшиеся на морозе губы. — Говоришь о доверии? На каком основании?

Густые брови Шершнева от удивления ползут вверх.

— Мне перечислить?

— Не передергивай.

Прикладываю ладонь ко лбу и чувствую, как боль охватывает голову. Каждое слово пулей пробивает череп.

Бесполезно. У нас нет шансов.

— А что такое? — в голосе Шершнева звенят яростные нотки. — Лен, это даже не смешно.

— Я договаривалась с Лазаревым до нашей сделки, — сцеживаю весь накопившийся яд. — Представь себя на моем месте в тот момент.

— Я спас тебя в сложной ситуации. Мы все обсуждали тысячу раз. Если тебе угодно, то мне помощи никто не предлагал.

— Ты меня купил! — взвизгиваю и подпрыгиваю на месте. — Неужели не понимаешь? Загнал в угол и не оставил выбора! О каком доверии сейчас речь?!

— Бедная, бедная Леночка, — смотрит с наигранной жалостью. — Конечно, как можно доверять такому зверю, как я.

Обреченно вздыхаю и закрываю ладонями лицо.

— Ты не слышишь никого, кроме себя.

— И кого же мне это напоминает, — издевательски растягивает гласные Шершнев.

— Я ничего о тебе не знала, — повторяю в тысячный раз. — Ни-че-го. Как ты построил империю? Как получил акции отца? Я спрашивала, но ты не отвечал. У меня имелись все основания тебе не доверять!

— Но ты узнала.

Его шепот грохочет в тишине салона, как взрыв бомбы. Вздрагиваю, кошусь на него, а он отворачивается к стеклу. Прячет взгляд, уходит в свои мысли. Тонкая нить, словно рыбацкая леска, незримо связывает нас друг с другом. Вижу ее блеск в полумраке салона и чувствую себя рыбой на крючке.

Буравлю взглядом его затылок.

Не убегай от меня, пожалуйста.

— Ты видела, на что я способен, — будто услышав мои мысли, продолжает Шершнев. — Пусть доверия я не заслужил, но уж точно опроверг все обвинения.

— Да, — лепечу в ответ.

— Почему не рассказала? Не попросила Лазарева все отменить?

Сколько раз я задавала себе этот вопрос? Перебирала варианты, искала оправдания. Работа, постоянный стресс, стремительно проносящиеся будни — всегда что-то мешало. В итоге дотянула до момента, когда стало поздно. Терпение Лазарева лопнуло.

Возможность сказать правду есть всегда. А я просто лгунья, которая прячется в крепкий панцирь и обвиняет всех, кроме себя. Поэтому на вопрос Шершнева у меня нет ответа. До сих пор.

— Не знаю.

— А я знаю. Ты хотела получить все, ничего не отдав взамен.

— Я боялась твоей реакции! — взвинчено вскрикиваю, а Шершнев давит смешок.

— Естественно.

— Мне требовалось время на раздумья.

— Несомненно.

Меня трясет от его равнодушия. Шершнев отбивает каждую фразу, как профессиональный игрок в теннис. Не оставляет шанса на объяснения. Зачем спрашивает, если не слушает?

— Ты сказал, что между нами нет никаких чувств! — рявкаю в ответ. — Я, знаешь ли, мечтала не о таком будущем!

Шершнев поджимает губы и обреченно вздыхает.

— Какая же ты дура.

— А ты у нас академик, — шикаю в ответ и бросаю бестолковые попытки достучаться до него.

Глава 6

Настроение стремительно летит вверх, стоит приблизиться к дому.

Он совершенно не соответствует моим ожиданиям.

Я представляла себе нечто мрачное, готическое и при этом помпезное. Высеченное в камне на склоне горы с обилием лепнины за двухметровым забором. Нечто вроде замка графа Дракулы.

Уютный двухэтажный дом из бруса под миленькой зеленой черепицей местами покрытой снегом разбивает вдребезги все накрученные в голове ужасы.

Приятный запах Шершнева раскрывается здесь по новому. Он словно, как и это здание, часть умиротворяющего пейзажа вокруг.

— Неожиданно, — краем глаза кошусь на Шершнева и выдыхаю на холодные ладони.

Мы стоим совсем недолго на улице, но пальцы совсем закоченели. С сожалением вглядываюсь в покрасневшую кожу. Нужно было надеть перчатки. День пролетел слишком быстро, а я не рассчитывала попасть на ночные заморозки.

— Вперед, — бас Шершнева прерывает мои сожаления.

Теперь он всегда будет указывать.

Ощущение, что передо мной хоть и уютная, но клетка, сжимает ребра. На языке крутиться пламенный протест. Стиснув зубы, чтобы удержаться от колких замечаний, верчу головой.

Где здесь вход?

Территория совсем небольшая, но зрение в темноте подводит.

Да и сложно что-то углядеть, когда в затылок грозно пышет «самый завидный жених этого года» по версии одного известного журнала.

Шершнев цепляет меня за плечи и направляет к припорошенной снегом лестнице.

— Под ноги смотри. Здесь может быть скользко.

Если бы не обстоятельства — здорово здесь остаться.

— У меня с собой вещей нет! — споткнувшись от озарения, хватаюсь за перила. — Завтра рабочий день, а ноутбук остался у родителей!

Паника распространяется по телу со стремительной силой. Перед ней отступает и холод, и страх быть запертой. Контрастными приливами подобно морским волнам она обрушивается на меня и норовит утянуть за собой в пучину.

Я не могу потерять работу.

— Я никуда не поеду, — отбривает Шершнев и толкает вперед. — Ты и так порушила все мои планы на сегодня.

В памяти всплывают уродские красные сапоги. Ярким пятном слепят, заставляют глаза слезиться в немой ярости.

Планы я ему видите ли испортила.

Гневно изгибаю губы.

— Можно вызвать курьера, — иронизирую в ответ.

За перила держусь двумя руками. Игнорирую тычки Шершнева. Стою, как вкопанная и с вызовом смотрю в сияющие бешенством глаза.

Сильно не толкнет.

А толкнет — пожалеет.

— Оплатишь его сама, — скрипит Шершнев и проходит мимо, не забыв задеть меня плечом.

— И оплачу! — кричу ему вслед, поддавшись эмоции.

Шершнев будто и не слышит. Насвистывает что-то себе под нос из Рождественского да наскоро отпирает дверь.

— Тоже мне, завидный жених, — обиженно бубню под нос.

— Ты идешь?

Шершнев оглядывается. Насмешливые зеленые искры в его глазах только сильнее раздувают пламя моего недовольства.

Его планы рушить нельзя, а мои — можно?

Насупившись, колким ежонком устремляюсь вперед. Оказавшись рядом с Шершневым едва сдерживаюсь, чтобы не показать ему язык. Похоже, что он все читает на моем лице.

Потому что по растянутым губам видно, как он удерживает себя от смеха.

Вернуться к разговору решаю позже.

Сейчас Олег не настроен. Он ничего не объясняет ни про мое нахождение в доме, ни про какие-либо наши дальнейшие действия. Даже дом не показывает. Протаскивает по витиеватой лестнице наверх, выдает полотенца, постельное и исчезает.

И я не задаю вопросов.

Он уставший, злой и ошарашенный новостью. Вряд ли к нему каждый день приходят беременные девушки с просьбой о помощи.

В итоге стоны пустого желудка толкают меня на поиски еды.

Обшарив все на втором этаже и не найдя ничего, похожего на место с продуктами, я решаюсь изменить цель.

Сам сюда приволок, а то, что кормить нужно — забыл.

Храп Шершнева приводит меня на кухню совмещенную с гостиной. Взглянув на диван, ощущаю неприятное жжение в груди. Шершнев спит прямо в одежде. Подложив руку под голову, согнувшись в неестественной позе, сопит, распыляя по дому запах перегара. Полупустая бутылка виски стоящая возле только усиливает чувство беспокойства.

Разве Олег пил?

В голове проносятся прошедшие годы. Даже в университете, Шершнев оставался оплотом благоразумия. Он мог выпить, но обычно совсем немного. Я видела его пьяным всего пару раз в жизни.

На цыпочках, отступаю подальше к кухне. Дискомфорт перемещается вниз живота. Привычно кладу ладонь и успокаивающе поглаживаю.

Глава 7

Всю ночь я кручусь в новой кровати, словно бешеный червяк. Белье кажется колючим, будто сатин пропитался ненавистью Шершнева.

Сказывается нервное напряжение. Ненавижу пропускать работу без объяснения причин. Только деваться некуда, оттого и злюсь. Это не похоже на меня, чересчур безответственно. Пишу Паше, но тот уже спит. Периодически хватаюсь за телефон, проверяю уведомления.

Ответ приходит в пять утра.

«Все нормально. Завтра выйдешь?»

Если бы я знала.

Грохот на кухне гонит из кровати.

Злорадно щурясь, кутаюсь в свитер и натягиваю шерстяные носки. В доме тепло, но другой одежды у меня нет.

По лестнице я лечу вниз на горючем из праведного гнева и наступающего голода. На меня накатывает моральное удовлетворение, когда вижу в полумраке шатающуюся фигуру Шершнева. Скольжу по нему взглядом, подпитывая ехидного зверька, который злорадно урчит в груди.

Так тебе и надо.

На цепочках спускаюсь ниже, задерживаюсь в тени. Еще не хватало, чтобы он заметил меня раньше времени. Мне бы насладиться моей местью сполна.

Голый по пояс Шершнев склоняется над раковиной так низко, что золотая цепочка шее бряцает о каменную поверхность. Включает кран на полную мощность и сует голову под струю воды. Потом выпрямляется, чтобы с измученным выражением лица потереть виски.

— Полотенчико принести? — приторным голосом мурлычу, как только покидаю свое убежище. — Нет, постой. Я же не знаю, где его взять.

Щелкаю выключателем. От вспышки света Шершнев щурится и что-то гневно шипит сквозь зубы.

Вода больше не шумит.

Сажусь на табурет так, чтобы видеть его профиль, перекошенный от злости. Закидываю ногу на ногу, расправляю складки прозрачной пленки на столе.

— Доброе утро, Лена, — отлипает от раковины и с громким вдохом разворачивается ко мне.

— Доброе утро, Олег, — дублирую его приветствие с кукольной улыбкой. — Ты, наверное, голоден? Всю кухню перевернул в поисках еды.

Притворно щелкаю языком и качаю головой. Недоумение во взгляде Шершнева подпитывает мое самолюбие. Терпеливо наблюдаю за тем, как его, наконец, осеняет догадка. Лицо корчится в сожалении, а зубы громко скрипят в образовавшейся тишине.

— Черт, — протяжно стонет Шершнев и, запрокинув голову до мягкого соприкосновения с кухонным шкафчиком, трет глаза.

Снисходительно киваю и поднимаюсь с выдержкой истинной королевы. Окидываю его презрительным взглядом.

— Обладательница красных черевичек тоже осталась голодна?

— Не твое дело, — огрызается и вновь нацепляет на себя непроницаемую маску безразличия. — Если была голодна, то заказала бы что-нибудь. Тебе не пять лет, Лена.

Его слова больно задевают, подогревают тлеющие угли подозрений. Прячу обиду за бешеным пламенем злости, отпускаю поводок и даю ей свободу. Дергаюсь вперед и врезаюсь пальцем в каменную грудь Шершнева.

— Слушай внимательно! — рычу в перекошенное лицо. — Во-первых, сейчас собираешься, и мы едем делать тест ДНК. Хочу, чтобы ты понял, насколько безответственно относишься к своему ребенку. Во-вторых, мне нужен нормальный доступ в интернет и все необходимое для работы. В-третьих…

— Не многовато условий? — со смешком перебивает Шершнев, а я придвигаюсь ближе.

—…Твой алкоголизм — личный выбор. Ты сказал, что решишь все сам, и я согласилась. Повторю, мне плевать на все, что ты делаешь. Но за жизнь и здоровье ребенка откушу тебе голову. Последнее предупреждение. Слышишь?

Он гневно щурится.

— А если нет, что ты сделаешь?

Я распахиваю рот, но теряюсь с ответом. Лицо Шершнева стремительно приближается. Забываю, как дышать, когда кончик его носа соприкасается с моим. По телу проходит электрический импульс, подобный мягкому прикосновению медузы.

Зеленое сияние в радужках гипнотизирует и обезоруживает. Взгляд опускается на приоткрытые губы Шершнева.

— Любопытно, — он подхватывает выбившийся из пучка локон. — И куда пойдешь, Лен? Кому ты нужна с больным папашей, горой проблем и чужим ребенком?

Его слова ядом жалят кожу. Они травят, ослабляют, выводят, подчиняют себе. Ломают мою волю, превращая в послушную молчаливую игрушку. Температура тела подскакивает от неожиданного возбуждения, вызванного его близостью и пламенем нашей ненависти.

Как бы не так, Шершнев.

Дергаю подбородок вверх. Так сильно, что мои губы цепляют его. Черные зрачки мигом поглощают изумрудную радужку для меня. Вот оно. Знак его капитуляции.

Давлю смешок. Удовлетворенно улыбаюсь, пока саму внутри трясет от страха.

— Тебе же нужна, Шершнев, — выплевываю ему в лицо. — Если ты не в состоянии мне помочь, значит, нет смысла быть с тобой. Я тебе нужна, а не ты мне. Последнее предупреждение, Олег. Прекрати надо мной издеваться, или больше нас не увидишь.

Гнев в его взгляде подобен взрыву сверхновой. Меня бросает в ледяной колодец, из которого не выбраться.

Глава 8

— «Пожалуйста, Олег. Мне больше не к кому обратиться. Я сделаю все, что ты скажешь», — пищит Шершнев, пародируя мой голос. — Забыла?

Закрываю глаза, глубоко дышу.

Вдох через нос, выдох ртом. Медленно, чтобы не расплакаться. Губы предательски дрожат. Из-под отекших век вот-вот брызнут слезы.

Рука исчезает. Хватаюсь за шею и судорожно тру пострадавшее место. На ней удавка, а ее конец у Шершнева. Отступаю, но все равно нахожусь в уязвимой зоне. Он нависает надо мной грозной тенью, вжимает в край стола.

Широкие ладони обрушиваются на столешницу по обеим сторонам от меня. Мечусь, как бабочка под стеклянным куполом, но везде натыкаюсь на Шершнева.

— Не слышу! — орет, а я пугаюсь его голоса.

— Не-ет, — шепчу, задыхаясь от накрывающих рыданий.

— Кто кому нужен?!

— Ты мне нужен, — всхлипываю и прижимаю ладони ко рту.

Больше не сдерживаю слез. Они прорываются сквозь плотину, пробитую Шершневым.

Он все сломал.

Неконтролируемый поток горечи и сожаления рвется из изнутри, болезненная судорога сводит тело. Оседаю на пол, притягиваю к груди колени. Прячу за ширмой волос лицо, съеживаюсь. Влажные соленые дорожки стекают по голой коже, пока я одергиваю свитер.

Я лепила из Олега монстра, но не подозревала, что он им уже является.

— Лена, — тихий голос Шершнева напряженно звенит рядом, а я мигом сжимаюсь и уклоняюсь от него. — Лен, пол холодный.

— Уйди, — постанываю я сквозь всхлипы и крепче сжимаю руки. — Пожалуйста.

Не слышу шагов, но мне плевать. Эмоции захлестывают с головой. Выходят из меня вместе со слезами, чтобы принести чувство облегчения.

Выпрямившись, я откидываюсь назад. Ножка стола служит опорой и не дает упасть. Боковым зрением замечаю Шершнева. Он сидит точно так же, только складывает руки на коленях и запрокидывает голову. Весь растрепанный рассматривает фиолетовую поверхность кухни.

— Я звонил Семену Вениаминовичу, — Шершнев прикусывает губу и опускает взгляд. — Когда узнал, что произошло.

Вены на его шее набухают от напряжения. Тряхнув волосами, отгоняю подальше шепот невысказанных обид.

— Зачем?

— Хотел помочь, как в прошлый раз, — бесцветным голосом выдает Шершнев.

Я не уверена, что он понимает, о чем говорит. Замираю, чтобы не спугнуть огонек внезапного доверия. А он молчит так долго, будто больше не заговорит.

— В прошлый? — осторожно подталкиваю к продолжению и обращаюсь вслух.

— Да, — не смотрит на меня, лишь кивает своим мыслям. — Он бы никогда не принял помощь просто так. Твой отец много для меня сделал. Всему научил, Лен. Я бы не оставил его в беде.

Не верю своим ушам. Я никогда не лезла в дела отца. Мне известно, что они работали вместе. И то из-за сложившейся ситуации.

Но именно сейчас Шершнев приоткрывает дверь в мир, который всегда ревностно охраняет. Боюсь упускать момент.

— Поэтому он передал тебе акции? — цепляюсь обеими руками за показавшийся тонкий хвостик огромного клубка тайн.

— Да, — шепчет и заторможенно моргает. — Я уговорил его оставить тридцать процентов тебе.

— И тогда папа предложил тебе меня? — ошалело распахиваю рот.

Не может быть.

Отец бы так не поступил. Никогда. Он не такой.

Шершнев слегка улыбается и отрицательно машет головой.

— Нет, — зарывается пальцами в волосах, затем отмахивается. — Я пообещал позаботиться о тебе.

Хмурюсь, кусаю губу, судорожно соображаю.

— Подожди. Стоп. Получается, что откажись я… — слова застревают в горле.

— Да, Лен. Не пойди ты со мной на сделку, я бы все равно помог твоему отцу.

— Но ты же говорил…

Хлопаю ресницами, всматриваюсь в красивые черты. Он погружен в свои мысли так глубоко, что до него не добраться без специального снаряжения. Чувствую себя дайвером, у которого кончается кислород перед долгожданной целью на огромной глубине.

— Я тебя обманул, — огорошивает Шершнев и пожимает плечами.

Всматриваюсь в его лицо. Отворачивается, лишает шанса рассмотреть что-либо.

— Твоя мать не в курсе наших договоренностей с Семеном Вениаминовичем. Я просил его не раскрывать подробности. Понаблюдав за нами, она сама сделала выводы, которые были мне на руку. Рассчитывал…

— Постой, — сжимаю пальцы до громкого хруста. — Подожди, Олег, я не понимаю. Зачем я нужна тебе? Если ни компания, ни акции тебе ни к чему.

— Уже неважно, — грубо пресекает дальнейшие расспросы Шершнев. — Остановимся на том, что я чудовище и у меня полно больных фантазий.

Поднимается на ноги, а внутри меня сжимается клубок волнений. Верткий хвостик взаимопонимания выскальзывает из моих рук и исчезает за привычной маской Шершнева. Обреченно вздыхаю и встаю следом.

— Я бы помог Семену Вениаминовичу снова, но ему нечего мне предложить взамен. Для чужого человека, по его мнению, я и так сделал слишком много, — хмыкает и направляется в коридор. — Если тест ДНК подтвердит отцовство, то мы распишемся, и я решу волнующий нас обоих вопрос на правах члена семьи.

Глава 9

Всю поездку молчим.

Односложные вопросы да ответы. Клюю носом, то и дело отключаюсь, как только пересаживаюсь. Шершнев заметно нервничает, пока внимательно слушает объяснения про тестирование от молоденькой девушки на ресепшене. Напряженно кивает, мнет в руках выданную брошюру.

В голове крутится вопрос: какого результата он ждет?

— Он твой, — шепчу перед тем, как войти в процедурный кабинет.

— Надеюсь, — задумчиво тянет и швыряет в мусорку замусоленный лист.

Его слова придают сил. Словно меня, как севший аккумулятор, подключают к сети. Вместо тревожных предупреждений на дисплее горит зеленый индикатор заряда.

Почему-то мне важно, чтобы он хотел нашего ребенка. Или мне, как девочке, выросшей в любви и взаимопонимании, сложно представить иную модель отношений.

У нас, правда, нет ни того ни другого, но есть шанс, что малыш вырастет в любви обоих родителей.

Внимательно наблюдаю за тем, как моя кровь наполняет пробирку. Настоящая магия. Будто эта красная жидкость не принадлежит мне. В ней ДНК Шершнева, что плотно переплетается с моим.

— Вы какая-то бледная, — щебечет медсестра, как только я шагаю к выходу.

— Не выспалась.

Больше ничего не откладывается в голове. После бессонной ночи веки слипаются, словно по ним хорошенько прошлись суперклеем. Отключаюсь, стоит затылку коснуться подголовника в автомобиле Шершнева, и прихожу в себя, когда он тянет меня за руку.

— Давай, Лен, вставай, — ласково гладит по волосам, цепляет щеку, пока я вяло сопротивляюсь и уношусь обратно в царство Морфея. — Здесь скользко, я тебя уроню.

— Еще минуточку, — ежусь от ворвавшегося в салон холодного воздуха. — Только дверку прикрой.

— Мне нужно на работу.

Притворно хныкаю и отрицательно машу головой.

Какая работа? У меня здесь космические войны между кланом грозных кроликов и огненных овец. Одни громко блеют, протестующе заворачиваются в красные туники, а другие смешно дергают носиками и фырчат что-то про ценный мех.

— Ты же их предводитель, — бурчу сквозь сон. — Главный кролик в стаде. Подождут.

Тянусь к дверной ручке, но Шершнев мешается. Наклоняется, перегибается через меня, укрывает собой от сквозняка. И я снова улетаю в самую гущу событий.

— У меня для тебя что-то есть, — он отстегивает ремень, пока главарь кроликов размахивает длинной морковкой.

Зеваю и потягиваюсь, затем хватаюсь за него. Его пальто влажное и холодное, но мне все равно становится теплее. Любопытство шаловливо подталкивает в спину. Вглядываюсь в расслабленное лицо Шершнева сквозь опущенные ресницы.

— Что? — тру глаза, пока он помогает мне выбраться наружу, прогоняя изображение радикально настроенной овцы.

— До дома дойдем — увидишь, — пыхтит в попытках поставить меня на ноги.

— Там что-то вкусненькое?

— Возможно, — Шершнев со смехом подхватывает меня под локоть. — Пойдем скорее.

— Только я не люблю сладкое, — грозно щурюсь, затем останавливаюсь на месте, как вкопанная.

— Я помню, — обреченно закатывает глаза Шершнев и тянет вперед.

— И острое.

— Хорошо.

— Копченое тоже. Мне нельзя.

— Лена, иди уже.

— Ладно, — наваливаюсь всем весом на него. — Веди меня, мой властелин.

Засыпаю два раза по пути и на пороге. Шершнев ругается, но смысл его слов не доходит до моего сознания. Сквозь полудрему вижу, как он стягивает с меня сапоги и подбирает с пола брошенную верхнюю одежду.

Путешествие до дивана вышибает из памяти. Обнаруживаю себя лежащей под мягким пледом и переодетой в новенькую голубую пижаму.

— Поешь, когда проснешься, — увидев, что я открыла глаза, говорит Шершнев и поднимается с корточек. — Там доставка из ресторана приехала. Набор блюд сразу на весь день. Микроволновка работает, так что разогреешь.

— Транжира, — давлю зевок и с удобством устраиваюсь на мягком ложе. — Лучше бы в супермаркет заехали.

Брови Шершнева удивленно летят вверх.

— Задумала меня отравить?

— Быстрее своим ядом захлебнёшься, — обиженно бубню, утыкаюсь носом в подушку, и закрываю глаза. — Я прогрессирую в готовке: мама с папой хвалят. Сначала все горело, конечно, но я быстро учусь. Только кролики не даются. Ты знал, какие у них сильные лапы? Такие мощные и пушистые …

Не разбираю, что говорю. Разум плещется в неге, а я нежусь в лучах солнца, которое пробивается сквозь щели между шторами. Еще очень рано. Скоро в это время будет уже темно. Улыбаюсь ласковой теплоте и разливающему внутри спокойствию.

Мы в безопасности, малыш.

— Лен, — голос Шершнева перемешивается с приятными ощущениями, и я невольно тянусь к нему.

— М-м?

— Я уехал, — напряженно звенит в тишине.

Он где-то рядом со мной. Лень открывать глаза, но я все равно чувствую его присутствие каждой клеточкой. Слышу, как он садится рядом под легкий скрип дивана и ощущаю хриплому дыханию на своем лице.

— До вечера, — машу ладонью перед собой. — Я сплю.

— Ты делаешь все, что я скажу, — неожиданно раздается следом.

Со стоном закрываю глаза ладонью.

— Конечно, Шершнев. Уговор такой. Или сделка, как ты говоришь. Я делаю все, что ты хочешь в обмен на помощь.

Дыхание Олега перемещается на шею. Вздрагиваю, когда мягкие губы касаются распаленной кожи и будоражат стаю мурашек.

— Лежи смирно, — раздается вместе с прохладным потоком воздуха.

Глава 10

Олег дует на пульсирующую венку.

Выгибаюсь ему навстречу. На кончиках пальцев колко пляшет желание прикоснуться к нему. Так и тянет зарыться в светлые волосы, очертить ладонями сильные плечи, ощутить стальные мускулы под мягкой черной рубашкой.

Сон смешивается с реальностью, и я тону в неповторимом водовороте блаженства.

Прямо как в рекламе «Баунти».

В ушах шумит штормовое море, когда Шершнев цепляет зубами линию челюсти. Растекаюсь вязкой патокой в его руках. Каждый поцелуй в шею обжигает кожу до ярких вспышек в глазах, пока я плавлюсь от его внезапной нежности. Она окутывает меня с головой, пробирается в вены и ароматными цветами распускается в сердце.

Он создан творить.

Лепить, рисовать, писать. Делать из меня новую, совершенно незнакомую мне, но безумно привлекательную Лену. Музыка пронизывает всю его жизнь. Чувствую, как в душе рождается новая неповторимая мелодия.

От прикосновений Шершнева внутри все сжимается до невыносимого хруста. Он дразнится, притягивает к себе, забирается под пижамную кофту и пробегает пальцами вдоль позвоночника. Прижимаюсь к нему, но он не дает себя коснуться.

Судорожно хватаю ртом воздух и хнычу, когда Шершнев вновь отталкивает мои руки:

— Почему тебе можно, а мне нельзя?

В черных зрачках пляшут чертики в огненных шапочках. Кончики их хвостов искрятся изумрудным блеском, когда Шершнев замирает в миллиметре от моих губ и хрипит:

— Потому что я так сказал.

Внизу живота растет огненный шар. Грудь разрывает от противоречивых желаний. Хочу его до безумия: пусть берет, как ему нравится. Но в то же время жажду взять верх и перетянуть одеяло на себя.

Призывно облизываю губы.

Дай мне ураган.

Тот, что столкнул нас в безумном танце при первой встрече. Крышесносный, выжигающий кислород, сметающий все на своем пути.

— Олег, ты жесток. Я соскучилась, — извиваюсь в его руках от нарастающего желания.

— Прости, — Шершнев внезапно отстраняется.

Хватаю ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба. Широкая ладонь скользит по шее, а в его взоре тлеют угольки сожаления.

— Я тебя не трону, — гладит пульсирующие следы нашей недавней ссоры.

Инстинктивно подтягиваю колени, кутаюсь в плед. Стараюсь, чтобы это не выглядело бегством, но слишком поздно. Он меняется в лице и расстроенно качает головой. Образ тускнеет, словно по нему проводят ластиком.

— Никогда, Лен, чтобы ты не натворила, — говорит Шершнев с нескрываемым сожалением. — Испугалась?

— Кого? Тебя? — фыркаю, а сама сбрасываю призрачную паутину подступившего страха. — Еще чего.

— И ты меня не ненавидишь?

— Это спорный вопрос, — вытягиваю губы трубочкой. — Если исключить красные черевички, твое ужасное поведение вчера, утром и, дай подумать, примерно всегда, то ты приятный парень.

— Спасибо за комплимент, — язвит в ответ. — Ты тоже ничего, когда спишь зубами к стенке.

Недовольно цокаю.

— Вот же! Не выдерживаешь ты, Шершнев, даже получаса. А такое было многообещающее начало.

— Продолжим после результатов теста, — обрубает и поднимается на ноги под скрип дивана.

Разочарованно бью кулаком по подушке, затем укладываюсь на нее и пристраиваю сложенные ладони под щекой. Звон ключей и шарканье подошвы действуют, как снотворное. Меня отключает в тот же миг, когда щелкает замок.

— Поцелуй меня.

Недоуменно распахиваю глаза. Запыхавшийся Шершнев стоит передо мной. Вижу мокрые волосы, влажный шарф и холодные руки, которые касаются моего лица.

Это сон?

Перед глазами все расплывается. Теряюсь, поскольку не понимаю, что происходит. Возбуждение трепещет в груди, обращается в сотню несчастных мотыльков. Они рвутся наружу, пока сердце больно колотится об ребра.

Или нет?

Протест замирает на кончике языка. Перепады настроения Шершнева мне не по душе. Достаточно моих. Но сейчас это неважно. Если протяну еще минуту, то чертовы мотыльки разорвут меня в клочья.

К черту.

Сама этого хочу.

От долгожданного поцелуя сносит крышу. Несчастные насекомые разлетаются по всему телу, вгрызаются во внутренности, щекочут маленькими крылышками. Мое мягкое прикосновение к его губам сметает его напор. Он врывается в рот, скользит по нутру языком, цепляет мягкую плоть зубами.

— Убедила, — Шершнев отстраняется, и я бесформенной кучей валюсь на диван.

Мотыльков не остается. Они обращаются в пепел, когда долетают до долгожданного огня. Я выжата как лимон. Сердце с волнением сжимается, и я даю себе внутренний подзатыльник.

Нельзя терять голову. Шершневу плевать: на меня, мои чувства и на все мои мысли. Он заботится только о малыше. Иначе бы сразу объяснил, что за черевички я видела в его квартире.

Глава 11

— Лазарев, ты живой? — склоняюсь над растекшимся бесформенной массой бывшем парнем Кати и тихонько трясу за плечо.

На секунду кажется, что Женя не дышит. Одергиваю руку и в панике верчу головой. Что делать в таких ситуациях?

Звонить в скорую? Шершневу?

Сердце — натянутый барабан. С каждой секундой его дробь становится громче, грозясь разорвать кожаную поверхность.

Он же почему-то приполз сюда.

Хватаюсь за телефон. Он вибрирует в руках, не распознает лицо. Пытаюсь вбить код пароль, но не попадаю по цифрам: то камера включается, то фонарик.

А если это с ним сделал Олег?

Зависаю над сенсором. Перед глазами прыгает прыгает счастливое улыбающееся папино лицо. Даже не могу разобрать время: экран блокировки расплывается.

Слабый стон и следующий за ним громкий кашель сдергивают с места. Взвизгнув, отползаю со скоростью раненого гепарда подальше и вижу, как Лазарев, ухватившись за ребра, садится.

— Ты что здесь делаешь? — спрашивает Лазарев и вопросительно приподнимает разбитую бровь над багровеющим глазом.

— Живой, — выдыхаю и чувствую, как тяжелый груз массой с добрый мешок цемента валится с моих плеч.

— Как видишь, — Лазарев осторожно ощупывает свой нос и морщится. — Черт, опять сломал. Олег где?

— Зачем пришел? — опомнившись, подскакиваю на ноги и с лицом разъяренной фурии перехожу в нападение. — Полз бы сразу в больницу! Там и зашьют, и пришьют и закопают.

— Недолюбливаю врачей, знаешь ли. Спросишь при случае у своей подружки, почему.

Я и так знаю. Сергей, новый Катин мужчина, владелец собственной клиники и какой-то крутой хирург.

— Весь ковер заляпаешь.

— Какой? — усмехается Лазарев и многозначительно указывает взглядом на покрытый ламинатом пол. — Его здесь отродясь не было.

— А теперь будет! — рявкаю в ответ, уперев руки в боки. — С минуты на минуту жду курьера.

— Вот я и помогу его постелить, — хмыкает Лазарев и, насвистывая что-то себе под нос, скидывает ботинки. — Раз Олега нет, я быстренько сполоснусь. А ты чайку сделай мне пока, Ленусь.

Ошарашенная наглостью, смотрю на то, как Лазарев бодро снимает пальто. Затем, держа его двумя пальцами, вытягивает перед собой и со взглядом дотошливой училки придирчиво рассматривает.

— Мда, жалко, — причмокивает Лазарев и откидывает испорченную вещь в сторону. — Новое совсем. Как думаешь, химчистка возьмет?

Хлопаю ресницами не зная, что сказать. А Лазареву и не нужен ни собеседник, ни проводник. Он прекрасно справляется. Уверенно проходит на кухню, открывает с первого раза нужный ящик и вытаскивает коробку с красным крестом. Аптечка формата девяностых. Я помню такие еще в глубоком детстве. Лазарев же бодро стягивает резинку и, пошуршав содержимым, вытаскивает несколько пузырьков и запечатанный бинт.

— Диски ватные у тебя есть? — кидает в мою сторону измученный взгляд, а я недоуменно морщусь.

Запрокинув голову, Лазарев протяжно вздыхает, а затем выпрямляется и трясет передо мной маленьким вытянутым целлофановым пакетом.

— У Олега кончились, — поясняет он.

Отмираю. Кидаюсь к сумке и быстро выуживаю искомое.

Лазарев выхватывает из рук и, кивнув в благодарность, исчезает за неизвестной мне дверью под лестницей. Через минуту раздается шум воды.

Миллиард вопросов в моей голове растягивают время до бесконечности. Я не жажду общения с Лазаревым, но почему-то ощущаю за него беспокойство.

Мы никогда не дружили. Он встречался с Катей и был лучшим другом Олега. Наша единственная связь разорвалась в день, когда он влез в наши с Шершневым отношения.

Но сейчас, как бы не казалось странным, я ощущаю беспокойство. Мне любопытно, что произошло, но не только.

Лазарев выглядит очень паршиво.

Глупо отрицать — меня это волнует.

Чтобы занять себя, мчусь на второй этаж за ведром и тряпкой. Грязь, смешанная с кровью и снегом, слишком быстро растянется по дому, а я люблю чистоту. Закончив с полом, я все же решаю подогреть чайник. Сутра я так ничего и не ела.

В очередной раз даю себе подзатыльник.

Обвиняю Шершнева в безответственности, а сама?

В больнице говорили, что сегодня должно прийти все необходимое, а я так нагло нарушаю режим.

Кладу ладонь на живот и нежно поглаживаю. От него по всему телу растекается тепло, подобно нагретому солнцем пляжному песку. Оно обволакивает все тело в уютный кокон и тревожный барабан внутри, наконец, умолкает.

Прости, малыш. Папа исправляется, и мама исправится.

Женя появляется из ванной тихо, без всяких заявлений. Молча садится за стол и утыкается в уже остывший чай. Вглядываюсь в его лицо. Без кровавой корки, оно выглядит лучше, но все равно видны синяки и многочисленные ссадины.

Взгляд сам сползает на его руки. Исследует костяшки пальцев и тонкие длинные пальцы. Я помню их еще заляпанными графитом. Сейчас они выглядят идеально.

Глава 12

Александр Самуилович очень любил единственного сына.

На каждом интервью он, человек железной воли и стального характера, нежно улыбался и незаметно прикасался к уголкам глаз, стоило завести речь о Лазареве младшем. Он раздувался от гордости, когда речь заходила о Жениных победах, и старательно отстаивал каждое его поражение.

Катя, знакомая с их семьей гораздо ближе, не раз упоминала, как отец Жени всячески старался помочь сыну выстроить достойную жизнь. Ведь Женя с самых ранних лет был задействован в бизнесе отца.

Я всегда удивлялась тому, как Лазареву удавалось совмещать работу и учебу, и при этом оставаться душой компании. Он был таким легким, невесомым, как пух наивысшего качества. Веселый и открытый Лазарев всегда был в центре внимания.

Словно образец идеального парня, Лазарев совмещал в себе все наилучшее.

Его любили все. Кроме меня. Потому что я была уверена: все, чего достиг Лазарев — это результат долгого и сложного родительского труда Александра Самуиловича. Он воспитывал сына один, а тому просто оставалось пожинать плоды отцовской любви.

Лазарев давно изменился. Стал жестче, менее общительным. Это безумное пламя в его глазах — неужели оно было и раньше? Сравнить Женю сегодня и парня из университета — два разных человека.

Но я продолжала думать о нем и его отце так же, вплоть до сегодняшнего дня.

Рассказ Жени настолько жуткий, что лоб покрывают бисеринки холодного пота, а тело прошибает озноб.

То, что делал с Женей собственный отец, то ли вымещая злость на бывшую жену, то ли пытаясь создать собственный, ему одному понятный идеал, выбивает из колеи.

«Он всегда жестоко обращался мамой».

Домашний тиран, настоящий абьюзер, который переключился с любимой женщины на сына, стоило тому исполниться шестнадцать.

«Ты должен стать сильнее. Умнее. Лучше. Мой сын не размазня».

«Ты — будущее. В нем нет места сантиментам. Каждая твоя ошибка — смерть нашего дела».

Он бил его за любую ошибку в бизнесе. Его не волновали ни оценки, ни состояние, в каком приходил Женя домой. Для Лазарева не было запретов.

Кроме одного.

Он не должен ошибаться на работе.

«Бизнес — главное. Ты имеешь право жить, как тебе угодно, но на утро должен встать и закрыть любую сделку».

И чем больше по мнению Александра Самуиловича, лажал Женя, тем сильнее ему доставалось.

«Никто не любит тебя сильнее меня, сын. У тебя никого нет, кроме меня. Ты нужен только мне. Помни это. Помни, что я все делаю только ради тебя и твоего блага».

— Тебе нужно обратиться в полицию, — давлю вновь, пока Лазарев допивает третью кружку чая.

— И разрушить доброе имя отца? — прыскает Женя и ощупывает обработанный мазью фиолетовый глаз. — Змеюшка, это и мое имя тоже, ты не забыла?

От его слов меня передергивает. «Доброе имя». Неужели это дороже жизни?

Я всегда считала, что отношения в семье — дело исключительно семейное. Меня не трогали чужие истории, никогда не интересовали. Но сейчас, когда внутри меня новая жизнь, все изменилось.

Хочется запереть Лазарева здесь и не выпускать до прихода Олега.

Почему-то я уверена — несмотря на все произошедшее, Шершнев не оставит Женю в беде. Он не такой человек. Я прекрасно понимаю, что Олег ничего об этом не знает.

Потому что если бы знал — точно вмешался.

Я плохо представляю себе Шершнева, который просто закрывает дверь перед лицом избитого Лазарева.

Но тогда почему Женя пришел сюда, как к себе домой?

Может я снова заблуждаюсь в своих суждениях о Шершневе?

— Он же тебя убьет, — хватаюсь за голову и нервно царапаю корни волос. — У меня в голове не укладывается.

— Только если я в третий раз сорву нашу с ним сделку по передаче акций, — пожимает плечами Лазарев и болезненно морщится. — Не знаешь, когда вернется Олег?

— Понятия не имею, — трясу головой и роняю руки на стол. — Подожди, каких акций?

— Тех самых, — устало выдыхает Лазарев и горбится, словно на его плечи обрушился тяжелый камень. — Номинально — у нас контрольный пакет.

— Да, Олег говорил, — ошарашенно лепечу я и тянусь к пустой кружке. — Ничего не понимаю.

Лазарев долго промаргивается, словно пытается убрать с глаз невидимую пелену. Растирает лицо и шею руками, то и дело кидая на меня косой взгляд. Что-то взвешивает, словно думает, можно ли мне доверять.

— И зачем я тебе все рассказал? — наконец, стонет Лазарев и ерзает на стуле. — Короче, если коротко, из того, что я сам понял. Шершнев планировал, что твой отец после выздоровления вернется к делам компании. Ему ни к чему еще один бизнес, он и так выжатый лимон. А я планировал, что вы благополучно сойдетесь и никакой сделки между нами не будет.

— Если бы ты не влез — может быть так бы все и вышло, — язвительно шиплю, подавшись вперед.

— Придержи яд, змеюшка. И, чтобы прояснить, за то, что я влез, извинений ты точно не получишь, — Лазарев зло стреляет взглядом, а я невольно отшатываюсь.

Глава 13

Слова Жени о прошлом Олега острой иглой вонзаются в сердце.

Лазарев перебирает пальцами по столешнице, пока я пытаюсь прийти в себя.

Наркотическая кома?

Где она, и где Шершнев? Они же из разных вселенных.

В груди неприятно жжет. Мы никогда не говорили с Шершневым о том периоде.

— Расскажешь мне? — робко спрашиваю, а затем прочищаю горло.

Лазарев задумчиво покусывает разбитую губу. Его взгляд тускнеет, когда он погружается в воспоминания.

А я медленно дышу, словно лишнее движение выжжет весь кислород, оставшийся в комнате.

— Нечего рассказывать, — морщится Лазарев. — Днем он работал где придется, в основном таскал какие-нибудь тяжести. Собирал деньги на свою идею. А ночью играл в клубах.

— А мне сказал, что уже давно не играет, — задумчиво тяну, ловя каждое слово.

— Может оно и так, Лен. Для Олега это было сложное время.

— Подожди, но как он тогда собрал денег? — недоуменно хлопаю ресницами. — Обычный музыкант и грузчик. Ему лет двадцать потребовалось бы, чтобы скопить что-то приличное.

— Да, ты права. Будь он обычным музыкантом, — хмыкает Лазарев и загадочно улыбается.

— Не понимаю.

Взгляд Жени теплеет, а на щеках появляются ямочки.

— Там девчонка, не вспомню уже, как звали, настояла, чтобы он постригся и снял очки. Где-то через месяц его шатаний. Они случайно познакомились — он заменил гитариста в какой-то местной группе. Что-то ее зацепило в Олеге. И она взялась за него всерьез.

Все это было очень давно, но мне не приятно даже то, как Лазарев о ней говорит. Жар ревности ударяет в лицо, окрашивает щеки в красный. Лицо пылает. Невольно поджимаю губы.

Мысль, что у Олега была с ней связь, заставляет вертеться на месте, как ужа на сковородке.

— Такая, мелкая, но бойкая до жути. Воробья мне напоминала. Вечно взъерошенная, скачет что-то, и чуть что — сразу клювом по башке. У меня от нее мурашки шли. Она сказала — Олег решил.

— Похоже, она тебе в роли девушки друга нравится гораздо больше, чем я, — зло скриплю зубами, а Лазарев заливается смехом.

Обиженно дуюсь, пока бывший парень моей подруги утирает выступившие от смеха слезы.

— Ядом не поперхнись, — лыбится Лазарев, сверкая идеально ровными зубами. — Лен, у Олега баб было — у меня столько пальцев нет. Но отношений я не помню ни одних.

— Мне все равно, — отстраненно ковыряю столешницу.

— Я так и понял.

— Он свободный человек.

— Я об этом и говорю.

— А эта менеджер тоже была среди баб?

Лазарев довольно щуриться и отрицательно качает головой.

Облегченно вздохнув, смиренно складываю ладони на колени и выпрямляюсь демонстрируя готовность слушать дальше.

— Короче через пару дней Шершнева уже было не узнать. Музыкальная карьера пошла вверх. Звезда местного разлива. Писал песни на заказ, таскался на дни рождения, корпоративы, свадьбы. Ну и там уже, пошло поехало.

Лазарев останавливается. Черты его лица заостряются, а в глазах вновь зарождается буря. Темные воспоминания поглощают Женю полностью и тяжелой печатью отображаются на всем его образе.

— Алкоголь, толпы молоденьких фанаток, отсутствие сна…

Лазарев шумно сглатывает и судорожно проводит ладонью по лицу.

Мне кажется, что сейчас он замолчит. Не произнесет больше ни слова. И я так и не узнаю то, что же произошло на самом деле. Страшно дышать, моргать. Замираю и нервно вибрирую от накопившихся ощущений.

Я ужасно боюсь узнать, что дальше.

Но и не могу остановиться.

— .В какой момент он подсел на запрещенку я не знаю, — Женя сжимает кулаки и напряженно смотрит на них. — Помню только, как проснулся в один день, а мне воробушек уже в трубку гневно чирикает. Благо, Шершнев догадался все деньги ей отдавать. Их хватило после реабилитации на то, чтобы приобрести немного акций в компании твоего отца. А там уже Олег познакомился с Семеном Вениаминовичем и рассказал про свой проект. Собственно, в первый стартап Олега инвестировал твой отец. Больше я ничего не знаю.

— Но почему вы перестали общаться? Вы вместе пережили такое, у меня слов нет.

— Потому что он клялся мне, что будет держаться от тебя подальше, — скрипит зубами Лазарев и разжимает напряженные кисти. — Дело не в тебе — я прекрасно понимаю, что ты не виновата. И я никогда не имел ничего против тебя, пойми. Просто когда твой друг в ломке выворачивается перед твоими ногами, — Женя смыкает трепещущие веки, а я все еще пытаюсь понять, что за страшный сон мне снится. — Он обещал. Воробушку, мне. Обещал, но вместо того, чтобы пойти по намеченному плану, вместо компании моего отца выбрал вашу.

— Я не знаю, что сказать, — ошарашенная, я сжимаю виски и нервно растираю их. — Я ничего не знала, ничего, Жень. Он стал звездой, чуть не погиб и вошел в компанию отца, а я даже не подозревала об этом.

Глава 14

— Привет, — налетаю на Шершнева, стоит ему переступить порог.

Тянусь на мысочках и клюю Олега в покрытую двухдневной щетиной щеку. Пользуясь случаем, вдыхаю глубже полюбившийся аромат. Женная сосна оседает в носовых пазухах, ласкает носоглотку и, как лучший на свете ингалятор, мгновенно расправляет легкие.

— Ну привет, — удивленно протягивает он.

Шершнев подозрительно оглядывается. Характерный прищур дополняет едва заметное дрожание кончика носа. Кажется еще чуть-чуть — и он почувствует Женин запах.

Невинно разглаживаю капли по синему нежному кашемиру на его груди. Глаза Шершнева округляются. Он кашляет, поперхнувшись от неожиданности.

Одежду и ботинки Лазарева я предусмотрительно убрала в комнату, но все равно чувствую напряжение.

Если Олег раскусит его присутствие раньше, чем мы запланировали — все сорвется.

— Как прошел твой день? — щебечу, пытаясь отвлечь Шершнева, и помогаю ему снять пальто.

Олег поддается, не сводя с меня внимательного взгляда. Чувствую себя, как на допросе. Дознаватель только смотрит, а у меня уже подкашиваются колени. И любое движение раскроет мою ложь.

— Лен, что происходит? — трясет головой он, завидев накрытый на столе ужин.

— Ничего особенного, — отвечаю уклончиво.

Шершнев хватает меня за плечи и грубо разворачивает к себе. Мой взгляд мечется из стороны в сторону, только чтобы не пересечься с его.

— Лена, — рычит Шершнев мне в лицо, обдавая мятным дыханием.

Сердце падает в пятки, а дыхание спирает от осознания безвыходности ситуации. Я хотела хоть как-то расслабить и подготовить Олега, но похоже мой план провалился.

Чем дальше я тяну, тем сильнее он злится. А это точно не приведет ни к чему хорошему.

— Давай ты сначала присядешь, успокоишься, а потом я все расскажу, — вжимаю голову в плечи и трусливо пищу, будто испуганный мышонок, пойманный голодным котом.

— Понятно, — зло усмехается Шершнев.

Его хватка исчезает. Олег отстраняется со вздохом, который болью отражается под ребрами. Переминаюсь с ноги на ногу, пока Шершнев переобувается, моет руки. Затем он откидывает пиджак и, расслабив галстук, выуживает откуда-то из шкафа стакан со знакомой уже бутылкой.

Янтарная жидкость извивается змейкой и оседает на дне бокала. Такая же опасная и смертоносная. Не могу оторвать взгляд и наблюдаю, как Шершнев тянет запотевший стакан к губам.

Кадры из прошлого Олега проносятся перед глазами. Рассказ Жени настолько меня впечатлил, что я не могу промолчать. Страх липким потом выступает на ладонях. Сжимаю пальцы и судорожно сглатываю.

Не выдержав, подаю голос:

— А ужин?

Олег останавливается и задумчиво смотрит на стол. Моих кулинарных способностей не хватило, чтобы его накрыть. Помогал мне и Лазарев, и пришедшая ко времени медсестра.

По большому счету, это они приготовили ужин. Я больше мешалась.

Но ведь Олег этого не знает.

— Я не голоден, — отмахивается Шершнев, а я обиженно вздыхаю.

Стакан вновь оказывается в опасной близости около его рта. Нервно тру ладони и едва удерживаю себя, чтобы не вырвать виски из его рук.

Словно почувствовав мой взгляд, Шершнев тяжело вздыхает и оставляет стакан в покое.

— Что?

— А вдруг мне понадобится в больницу? — задрав нос, складываю на груди руки.

— Есть такси.

— И ты отправишь нас одних?

— Хорошо, я понял, — скрипит зубами Шершнев, пока я внутренне радуюсь маленькой победе. — Переходи уже к интересной части, о которой тебе так страшно рассказывать.

Нервно дергаю губами. Взгляд скользит вокруг в попытках зацепиться за что-то, с чего можно начать разговор. Как назло, в голову не приходит ни одной спасительной мысли.

— Обещай, что не будешь кричать, — выдавливаю, виновато потупив взор.

Взгляд упирается в ножку стола. Я буравлю ее, стараясь не думать о том, что сейчас происходит в голове у Шершнева. И без того страшно. После всего услышанного шок так и не прошел, иначе бы я уже давно билась в поглощающей меня панике.

— Обещаю.

— Будешь держать себя в руках и выслушаешь до конца, — продолжаю с нажимом.

— Да, Лен.

— И поможешь так же, как помог…

— Говори уже, — нетерпеливо прерывает мои попытки увиливать Олег.

— А я и не буду говорить, — кашляю и отступаю в сторону, с опаской косясь на лестницу. — Он сам тебе все расскажет.

Брови Шершнева ползут вверх от удивления. А я перестаю дышать в момент, как замечаю Лазарева, выбравшегося из своего укрытия. Какие-то пара шагов, и он окажется в зоне видимости Олега. Давление нарастает вместе с искрящимся в воздухе напряжением. Нервно тру шею и вижу, как Лазарев нервно вздыхает. А затем делает шаг вперед.

Выпрямив спину, он смотрит на обратившегося в каменную статую Шершнева. Мгновение растягивается. Тяну в рот пальцы и впиваюсь в ногти. Поношенный гель-лак скрипит на зубах и безвкусной крошкой оседает на языке.

Глава 15

— Давайте успокоимся! — кричу из своего импровизированного укрытия.

Диван не самое надежное место, но от него прилично до лестницы, где Олег удерживает стремительно краснеющего Лазарева, и при этом все видно.

Ощущаю себя, как в кинотеатре на каком-то глупом фильме. Все вижу, все понимаю, но ничего не могу сделать.

Ноги Жени почти не касаются пола, а грудь гневно вздымается.

Олега трясет от ярости. Мелкая рябь проходится по темной ткани рубашки. Я вижу, как от напряжения раздуваются его мускулы, а на спине между лопатками образовывается мокрое пятно. В Лазареве с его ростом минимум килограмм сто. Пусть Олег и крупнее, такой вес явно не дается ему легко.

— Катись ты к черту, Шершень! — внезапно хрипит Лазарев и обрушивает кулак на голову Олега.

От неожиданности, Шершнев ослабляет хватку. Трясет головой, делает шаг назад. Будто загнанный в угол зверь, с безумно сверкающим аквамариновым взглядом, Женя кидается вперед.

— Как вы все меня достали! — рявкает Лазарев, пытаясь достать блокирующего Олега.

— Да что ты говоришь! — ревет Шершнев и переходит в нападение.

Он выше ростом. Пока его кулак летит вперед, Лазарев подныривает снизу и делает выпад.

Женин рот изгибается в зверином оскале, когда новый удар достигает цели.

— Эй, народ!

Новый удар и хруст. Лазарев хватается за нос, отшатывается, а затем бьет вытянутой ногой. Олег хватает ту в воздухе и отшвыривает словно обретшего шестое дыхание друга. Женя врезается в стену, с которой на пол моментально слетает картина. Деревянная рама не выдерживает удара и разваливается, а вот Лазарев с боевым криком вновь кидается вперед.

— Ребят!

— Лена, выйди! — вскрикивают они хором, стоит мне вновь попытаться вмешаться.

Они замирают на секунду и направляют на меня наполненные кровью взгляды. Злость на них обоих переполняет мою грудь. Я ударяю пяткой о пол и, гневно тряхнув волосами, лечу на второй этаж.

— Да хоть поубивайте друг друга! — кричу уже на лестнице. — Мне совершенно плевать!

Надежда на то, что мои слова что-то изменят, рушатся с новым звуком удара. Я так и не решаюсь скрыться до конца. Усаживаюсь на верхней ступени и прижимаю к себе колени. Отсюда ничего не видно, но и нет шанса, что что-то внезапно отлетит мне в голову.

Но почему я не чувствую волнения?

Первый шок давно прошел. Да, я не могу спуститься вниз или уйти в комнату, но и страха не испытываю. Наоборот.

В груди противоестественно разливается умиротворение и покой.

Словно происходящее — норма.

— Зря твой папаша тебя не добил! — шипит Олег, а я прижимаю ладони к ушам.

От резких звуков болит голова, но это единственный дискомфорт, который я испытываю. Даже через ладони слышен звон разбитого стекла и протяжный стон.

А затем новый рык, уже Женин:

— Лучше бы ты сдох в клинике!

Их слова похожи на укусы. Словно не достаточно той физической боли, что они причиняют друг другу.

Только самый близкий человек знает твои самые уязвимые места.

Сейчас они вгрызались в них как можно глубже, рвали души на части.

Неужели только так они могли избавить друг друга от многолетней боли и обид, что не разделили вместе?

Звуки разрушающегося дома то и дело сменяют хруст и злые выкрики, что с каждым новым выпадом становятся все более тусклыми.

Пока, наконец, не сходят на нет.

— У меня с Леной никогда ничего не было, — доносится потухший голос Лазарева, а я взволнованно прислушиваюсь.

— Я знаю.

— Она — запретная территория.

— Да знаю я, — бурчит Шершнев.

Они умолкают. Кто-то с кряхтением шаркает ногами, а затем раздается скрип открываемого шкафчика. Через секунду я слышу, как по полу перекатываются осколки.

Убираются.

— Картину жалко, — цокает языком Лазарев. — Она мне нравилась.

— Я даже не помню, откуда она здесь, — представляю, как пожимает плечами Олег.

— Я тоже. Но она мне всегда напоминала о маме.

— Поэтому я ее не снимал.

Шум пылесоса отрывает меня от дальнейшего диалога. Я с любопытством выглядываю вниз, стараясь не выдать своего убежища. Мне кажется, что мое присутствие может разрушить пока слабую, еще восстанавливающую между ними связь.

— Почему не пришел, когда старый козел снова задурил? — раздается шепот Олега, стоит утихнуть пылесосу.

— Я пришел, — вздыхает Лазарев. — Ни раз приходил. Ключи то у меня остались. А вот смелости дождаться тебя — нет.

— Зря, —хрипит Шершнев. — Я его предупреждал.

— И потом ты спрашиваешь, почему не дождался, — смеется Лазарев и болезненно охает. — Шершень, не начинай, а? Мы оба прекрасно знаем, что ты не успеешь плюнуть в его сторону, а уже будешь на нарах чалиться.

Глава 16

— Подслушивала, — утвердительно хмыкает Олег.

Не двигаюсь и стараюсь дышать ровнее. Притворяюсь, что сплю.

Сатиновая наволочка щекочет нос. Будто озорной ребенок настойчиво водит пушистым пером. Не выдержав, чихаю и утираю выступившие слезы. Затем, как ни в чем не бывало, вновь зарываюсь в мягкую ткань.

Дверь в комнату тихо скрипит петлями, а затем закрывается с мягким щелчком.

— Вы в порядке?

— Спокойны, как стадо мертвых лошадей, — обиженно бухчу и бью рукой подушку. — Кирпичная крошка в ней что ли.

— Гагачий пух, — улыбка сквозит в голосе Шершнева. — Но если принцессе не нравится, заменим твою на ортопедическую.

— Все мне нравится, — бурчу и швыряю злосчастный предмет обсуждения в сторону Шершнева. — Себе замени! Вместе с мозгами. А то поломанные кости скоро на погоду ныть начнут. Будешь предсказывать дождь точнее метеоцентра.

Шершнев уворачивается, а я, гонимая праведным гневом, отшвыриваю одеяло и подскакиваю на коленях. Домашний халат от резкого движения скатывается по плечам, а грудь яростно вздымается, растягивая ставший тесным когда-то свободный небесно-голубой шелковый топ.

Наши взгляды пересекаются. Я успеваю разглядеть пульсирующее пламя на дне стремительно расширяющихся обсидиановых зрачков прежде, чем Олег закрывает глаза.

Его протяжный выдох — удар молнии.

А я как факел пропитанный бензином. Достаточно малейшей искры, чтобы принялся огонь, взлетел до низкого свода пещеры и рассыпался мириадами ярких вспышек в отражении драгоценных камней.

И никакого громоотвода здесь нет.

— Где флисовая пижама? — хрипит Шершнев.

— Не успела переодеться, — бормочу и облизываю пересохшие губы.

От откровенного желания в его голосе живот сводит сладкой судорогой. Гладкая ткань моментально прилипает к коже, раздражает свои холодом.

Мы — две бомбы, готовые взорваться в любую секунду.

Глотаю вязкую слюну и исследую жадным взглядом Шершнева.

Действует освежающе.

На опухшей скуле разливается стремительно темнеющая гематома, а в уголках идеальных губ запеклась кровь. Сердце пропускает удар и стучит вновь уже с тревогой. Взгляд невольно опускается ниже. Грязные пятна на груди, разбитые костяшки пальцев, а оторванный рукав рубашки не скрывает мелкие порезы от осколков.

Сажусь на кровать и тяну одеяло к груди.

— Сам врачу показаться не забудь, — шепчу с плохо скрываемым беспокойством.

А если где-то в ранах осталось стекло?

Или от адреналина не понял, что что-то сломал?

В голове сразу всплывают истории о людях, что после катастроф бегают вприпрыжку в больнице, а там валятся замертво.

От такой реалистичной картинки остатки возбуждения испаряются, подобно лужам в яркий солнечный день.

— Разберусь, — отмахивается Олег и приоткрывает один глаз.

Внимательно просканировав меня через едва заметную щелочку и, видимо, не найдя опасности, распахивает оба и начинает шариться по комнате.

— Нужно было подраться, чтобы помириться?

— Не лезь, — огрызается Шершнев, вызывая разочарованный вздох.

— Детский сад, Олег. Вы — взрослые серьезные люди, бизнесмены, а ведете себя, будто у вас на счету не миллионы, а листочки сирени.

— Куда одежду Лазаря спрятала? — игнорирует меня и продолжает перебирать все, что подворачивается ему под руку.

— У вас же никого кроме друг друга нет, — лепечу с сожалением, а Шершнев распахивает дверь гардеробной. — Ты же хочешь семью, доверия, уважения. А сам накинулся на единственного дорогого тебе человека. Он и есть твоя семья, а ты ему не доверяешь.

Шершнев останавливается. Медленно и с излишней осторожностью расправляет на плечиках мою куртку. Его движения скованы, челюсть напряжена до хруста. Слышу, как скрипят его зубы и трещит по швам дышащая на ладан рубашка. От него веет холодом, словно он не в гардеробной, а в холодильной камере.

— Я не доверяю не ему.

Он не поворачивается ко мне. Просто стоит, прямой, будто в его позвоночнике арматура. Бетонный и чужой.

Сосущая пустота внутри от его слов тянет живот и обдает кожу прохладой.

— Мы не будем об этом говорить, — отрезает Шершнев и дергается.

— Олег…

— Нет, Лена! — рявкает Шершнев и шумно втягивает воздух. — Подумай о ребенке.

Он дышит. Громко, тяжело и холодно. Очень долго. И с каждой секундой я чувствую, как он отдаляется.

— Тебе не нужно кого-то бить, чтобы перестать на меня злиться, — лепечу, потупив взгляд. — Олег, мы же сможем с этим справиться, правда? У нас же получалось…

— Я. Все. Решу. Лена.

Рассеянно тереблю уголок пододеяльника. Он не дает мне говорить. Кажется, что все его силы уходят сейчас на то, чтобы просто находиться в статичном положении. Замечаю, как сжимаются кулаки. Трусливо отвожу вгляд.

Глава 17

Свою свадьбу я спланировала еще в десять лет.

Тогда удивительно романтичными мне казались атласное прямое белое платье, длинная фата и невероятный побег от бесчисленных гостей на следующий день после вечеринки на лошадях куда-то на закате за горизонт.

— Согласны ли вы, Олег Константинович, взять в жены…

Слова регистратора пролетают мимо ушей. Нет ни счастья, ни предвкушения новой жизни. Даже наших родителей нет. Мы стоим вдвоем, в унылый ноябрьский вторник, и ждем, когда все закончится.

Шершнев выбил в своем плотном графике окно и мы заехали расписаться по пути из больницы. Заявление подали удаленно сразу, как только пришли результаты ДНК теста.

Через день после того, как Шершнев скрылся из моей комнаты, оставив меня в слезах.

В тот вечер Шершнев вернулся домой на взводе и рано. Привычно отказался от ужина и сел на диван, положив перед собой злосчастный конверт.

— Будешь смотреть? — внезапно спросил он, буравя взглядом нераспакованную крафтовую бумагу.

Его голос звучал растерянно. Звонкие нотки страха, что он так тщательно пытался скрыть, задели меня за живое. Поэтому я не послала его куда подальше, а поддалась порыву и мирно присела рядом.

— Я и так знаю, кто отец.

Шершнев даже не дернулся. Создалось впечатление, что он где-то не здесь. Один на один с собой и мыслями, что голодными шакалами раздирали его на куски.

Ладони сами потянулись к нему. Обвив руку Шершнева и не встретив сопротивления, я ласковой кошечкой потерлась щекой о его плечо.

Краешек губ Олега дернулся в едва заметной улыбке. С тяжелым вздохом, Шершнев зарылся носом в мои волосы, шумно втягивая их аромат.

— Снова что-то задумала, — бесцветно выдал Шершнев, обдавая меня теплом.

Прижавшись к нему сильнее, поняла, что несмотря на все происходящее, я находилась именно там, где должна быть.

Все оказалось так просто.

Пока я искала непонятно кого, человек, от присутствия которого в животе бушевали бабочки, лечился от зависимости за тысячу километров от меня.

Шершнев шмыгнул носом и выпрямился, рассеянно обведя помутневшим взглядом конверт. По телу пробежали мурашки, когда колкие изумруды пробежались по мне.

Конечно, это не любовь. Столько лет прошло, мы совсем друг друга не знали. Но Олег и сам говорил, что кроме нее есть много чего важного.

Или…

— Я могу не открывать.

Он жадно впился в меня взглядом, царапая им щеки. Искал, за что зацепиться. Но я ничем не могла ему помочь.

— Ты мне не веришь, Олег, — вздохнула я и провела рукой по его растрепанным волосам. — Поэтому открой и убедись сам. Иначе это так и будет тебя мучать.

Тогда я оставила его одного. Ушла в комнату и легла спать. Через час Шершнев уже лежал рядом и с дотошностью маньяка вбивал и проверял данные на портале Таганского ЗАГСа.

Потеплений между нами не намечалось. Все подуспокоилось и мы более менее начали дружить. Вернулись к состоянию, в котором были пару месяцев назад. С той разницей, что спали мы с Шершневым в одной кровати.

По молчаливому согласию друг друга, мы вновь пришли к когда-то отвергнутой мною концепции. Попытаться выстроить семью, основанную на уважении, дружбе и доверии.

С зияющей пустотой внутри.

— Ты хочешь свадьбу? — спросил он в какой-то выходной, когда до росписи осталась пара недель.

Редкий день, когда мы выбрались из дома. Погода стояла отличная и, гонимые солнечным светом, мы отправились устраивать пикник на открытом воздухе.

Упакованная в семнадцать слоем одежды, от его вопроса я чуть не подавилась куриным шашлычком.

Шершнев задумчиво пошуршал палочкой в углях.

— Зачем? — пожала плечами я.

— Ну там люди, — Шершнев поморщился с нескрываемым омерзением. — Не знаю. Развеешься. Ты раньше любила, я и спросил.

— У нас осталось мало времени, — горло сжал болезненный спазм.

Конечно, я хотела праздника. Но ситуация усугублялась с каждым днем: папу вот-вот должны были забрать на вторую операцию. Он согласился с огромным скрипом только после того, как мы поставили всех перед фактом.

Да и о каких вечеринках речь, когда вот-вот появится маленький ребенок. А мой будущий муж даже не смотрит в мою сторону.

— Мы можем устроить вечеринку позже, — неуверенно пробурчал Шершнев. — Позвать прессу, звезд.

— У нас не те обстоятельства, — слова вылетели прежде, чем я успела подумать.

Не знаю, почему я так сказала. То ли хотелось, чтобы он настоял. То ли просто испортилось настроение от мысли, что эта свадьба нужна только мне.

— Мне же проще.

Будь его воля — он один бы приехал за свидетельством.

Да только похоже нам попался единственный честный ЗАГС.

Не иначе, как, за все мои грехи я вынуждена плавиться от жары в стального цвета брючном костюме и наблюдать, как с моих белых ботильон на кремовую плитку стекает грязный снег.

Глава 18

— Если у вас нет времени контролировать своих сотрудников, Дмитрий, то отдел кадров точно найдет время на ваше увольнение.

Шершнев, прижав телефон плечом к уху, открывает мне дверь и подает руку. К счастью, снег закончился. Я щурюсь от вышедшего солнца, пока выбираюсь из машины.

Погода сегодня переменчивая. Больше напоминает весну, чем позднюю осень. Даже в воздухе, что не сбивает с ног промозглым ветром, чувствуется какой-то едва уловимый аромат цветения, а на душе вибрирует никому не слышная соловьиная трель.

Улыбнувшись, переминаюсь с ноги на ногу и чихаю.

Хоть что-то в такой день меня радует.

— Евгений Александрович согласен занять должность управляющего директора хоть завтра, — рычит Шершнев и хлопает дверью.

Пробежавшись по мне взглядом, он перехватывает телефон и прикрывает динамик ладонью.

— Букет возьми.

Закатив глаза, лезу обратно в машину. Орхидеи сиротливо валяются на заднем сидении. Встряхиваю цветы и с удивлением замечаю, что ни один лепесток не пострадал. Как забетонированные, но точно живые.

— Мне плевать, что вы не можете до него дозвониться. Наш разговор закончен, — цедит сквозь зубы Шершнев своему собеседнику.

Противный укол разочарования попадает точно под ребра.

Даже на день не смог оставить работу.

Я вот взяла за свой счет.

— Лен, ты идешь?

— Нет, ползу, — огрызаюсь и, развернувшись к своему отражению в окне автомобиля, поправляю застывшую прическу.

Моя любимая укладка. Эффект грязных волос созданный умелой рукой мастера на зачесанные назад распущенные пряди, я носила на каждое праздничное мероприятие. Поэтому успешно управилась с ней и сама.

Утренний дождь со снегом внесли свои коррективы.

— Ты прекрасно выглядишь, Лен. Пойдем.

— На работу торопишься? Ничего, не беспомощные, подождут еще.

Нарочито долго разглядываю себя в солнечных бликах. Придирчиво щурюсь в поисках изъянов. Поправляю ногтем след осыпавшейся туши, убираю помаду из уголков губ. А в остальном все просто идеально.

Шершнев прав. Я прекрасно сегодня выгляжу.

— Иди сюда, — дыхание Шершнева опаляет мне щеку.

Опора под моими ногами исчезает. В следующую секунду я вскрикиваю и хватаюсь за шею Шершнева, цепляя его голову цветами.

— Я сама ходить умею, — бурчу, болтая ногами в воздухе.

Отмечаю, что в машине вся грязь с ботинок стекла. Злорадно хмыкаю, представляя, как будет рад Шершнев такому подарочку.

— Умеешь, но очень медленно, — язвит Олег и удобнее перехватывает меня, отчего я взвизгиваю. — Лен, не вижу ничего. Не ерзай.

— Еще скажи, что я тяжелая, — обиженно шмыгаю носом. — Конечно, беременную обидеть каждый может. Что молчишь? Набрала вес и теперь за моим огромным животом тебе ничего не видно?

— Ты на третьем месяце, Лен.

— То есть я для тебя недостаточно беременная? — фырчу, вцепившись в плечи Шершнева, когда тот тормозит у двери. — Намекаешь, что я рано располнела?

— Ты не тяжелая, не толстая и не располнела, — снисходительно улыбается Шершнев и ставит меня на пол. — Прости за все, что сейчас произойдет.

— Не поняла, — хмурюсь, а Шершнев, стиснув зубы, рывком распахивает дверь в дом и тянет меня за руку внутрь.

Взрыв хлопушек и летящий перед лицом рис вперемешку с монетами и лепестками роз меня дезориентирует. Цепляюсь за Шершнева двумя руками, как за спасательный круг.

— Мама, я просил, — стонет Шершнев, пока я испуганно жмусь к его боку.

— Лежик, не бухти, — звонко чмокает в щеку Олега подтянутая загорелая брюнетка с модным каре.

— Татьяна Ивановна? — от удивления моя челюсть отвисает.

В моей голове с трудом сопоставляется эта красавица и домашняя помпушка-хохотушка тетя Таня.

Мы познакомились с ней случайно, как утверждает Шершнев. Я приехала к Олегу в общежитие, чтобы забрать его старые конспекты по истории. Дотошный Шершнев не только идеально вел все, к чему прикасался, но и бережно хранил, что мне было очень на руку. Каково же было мое удивление, когда вместо привычного очкарика дверь в комнату распахнула розовощекая женщина.

В тот день я съела пирожков на всю оставшуюся жизнь.

— Просто мама, Аленушка! — всплескивает руками тетя Таня и, сверкнув голливудской улыбкой, стискивает меня в объятиях. — Какая красавица, боже, боже. Идочка, вся в тебя! Покрутись, покрутись! Нет, ну сразу видно — голубая кровь!

Стоящая за ее спиной мама старательно делает вид, что ослепла и оглохла. Ковыряет пальчиком пустую миску, содержимое которой теперь валяется на полу, и лишь изредка посылает мне сочувствующие взгляды.

Тетя Таня же, закончив мой тщательный осмотр, отступает в сторону и наманикюренным пальчиком утирает выступившую слезу, пока Шершнев ерзает от неловкости.

— Идочка, посмотри, какие они лапочки, — сжимает перед собой руки и шмыгает носом от умиления. — Идочка?

Глава 19

Пытки под кодовым названием “выкуп невесты” тетя Таня оставляет в качестве контрольного выстрела противотанковой ракетой в голову замученного Шершнева.

— Мама потратилась, Лежик. Маме нужна денежка, — хлопнув в ладоши, тетя Таня выскакивает из-за стола, пока мы, мокрые, с болящими от смеха щеками, пытаемся перевести дух. — Идочка, выгоняем мужчин на улицу. Так, где-то у меня здесь все было... Людвиг, тащи синюю сумочку!

Людвиг, что за весь день так не сказал ни слова и не присел, с непрекращающимся нервным тиком, невозмутимо поправляет желтый шейный платок. Я старательно пыталась понять, кем он приходится тете Тане. А когда шепотом спросила об этом Шершнева, тот только махнул рукой, мол не концентрируйся на всяких Людвигах.

Цокая шпильками по ламинату, тетя Таня подбегает к уже хорошо знакомому нам безразмерному клетчатому баулу и, звонко щелкнув молнией, практически по пояс погружается внутрь.

— Людвиг, ты несешь?!

Всхлип вырывается из моей груди вместе с истеричным смешком, но все тонет в стоне раненого зверя, что вот-вот забьется в конвульсиях слева от меня.

— Счастье, Лежик, оно такое, — раздается из глубин клетчатой сумки. — Его нужно заслужить, да-да. А ты как думал? Мама прилетит и позволит тебе все испортить? Как говорится, не хочешь быть счастливым — заставим!

— Тата, — все вздрагивают от прокуренного сиплого голоса Людвига, а тетя Таня прекращает шебуршать в сумке. — Может быть детям стоит дать отдохнуть?

Мама, наконец получив поддержку, подрывается со своего места и кидается на Людвига, беззвучно расцеловывая того в обе щеки. Даже Олег, что до этого просто не замечал его, смотрит на него со взглядом, полным восторга и благодарности.

— Дорогая, — пищит мама, поправляя прическу. — Давай посидим, пообщаемся. Олег уже выкуп в некотором роде сполна оплатил.

— Я сейчас не поняла, — раздается громкий рык, а растрепанная тетя Таня вылезает из баула. — А маме кто заплатит за почти тридцать лет мучений?

— Мам, просто скажи, сколько, — то ли смеется, то ли плачет Шершнев, сжимая на столе мою руку.

— Мама тебя рожала восемь часов, кровью и потом растила, а ты хочешь отделаться без боли? — топает ножкой в элегантной туфельки тетя Таня и направляет на меня взгляд, наполненный нежностью. — Аленушка, ты же хочешь выкуп?

— Понятия не имею, что вы задумали, но я на все согласна, если мне дадут полежать, — ослепительно улыбаюсь, пока Шершнев сдерживается, чтобы не пробить головой стол. — Что нужно делать?

— Ничего особенного, доченька, — бряцает бесчисленными браслетами тетя Таня и посылает уничтожающий взгляд замеревшему Людвигу. — Кинь яблочком потяжелее в разговорчивого дядю, пусть он принесет маме сумочку. А сама иди в спальню и приляг.

— Предательница, — шепчет Шершнев, пока я вырываю руку из его крепко сжатых пальцев.

— Каждый сам за себя, милый, — шиплю и радостно хохоча лечу наверх, пока обреченный Шершнев волочит ноги к выходу.

— Так, что там у меня по списку, — догоняют меня слова тети Тани вместе с хлопком двери уже на лестнице. — Идочка, кинь в Людвига пуховиком, а то заледенеет. Потом с этой замерзшей инсталляцией через границу не пустят. А у меня через неделю запись на массаж.

На кровать я падаю с чувством полного морального удовлетворения. Приятная усталость оседает в каждой клеточке тела и увеличивает силу притяжения. Такое бывает, когда отлично потренируешься в зале или доделаешь любимую работу. Нежусь, сбрасывая белые лодочки, которые предусмотрительно взяла мне на сменку мама.

— Лежик, кроме двадцати ласковых прилагательных в русском языке есть еще бесчисленное множество! Людвиг, отбери у него телефон, я вижу, что он подглядывает! — доносится до меня примерно спустя тридцать минут уже на втором этаже. — Лежик, громче! Невеста уже уснула небось, пока ты тут вспоминаешь программу русского языка третьего класса! Идочка, дай ему подзатыльник, у тебя удар послабже. Ну-ка, от всего сердца! Слово и десять тысяч — делаешь шаг. Так сложно запомнить?

— А если не знаю слово? — смеется Шершнев, а я прислушиваюсь. — Мам, штраф платят, если не сделали задание.

— А ты маму еще поучи! Боже, боже, что за ребенок! Поедешь сейчас в библиотеку за словарем! Дядя Розенталь тебе расскажет. Не знает он! Идочка, нет, ну ты слышала? Людвиг, отойди от него, я слышу, что ты подсказываешь! Ты и пяти назвать не смог.

— Ираида Васильевна…

— Зятек, дорогой, то, что моя дочь — умная, красивая, очаровательная, веселая и вот это вот все я и без тебя знаю, — внезапно раздается подхмелевший мамин голос. — Мы с Татой хотим услышать, почему ты идешь в эту комнату. А за промедление — штраф десять тысяч минута.

— Идочка, — звуки подпрыгивающей тети Тани и звон бокалов. — Моя ты золотая! Олежик, давай, мы ждем. Время — деньги, сыночка.

— Спелись значит, — бурчит Олег, пока я спешно натягиваю туфли и встаю с кровати. — Хорошо. Моя жена самая заманчивая, незабываемая, кокетливая, загадочная, таинственная, завораживающая, изумительная, недоступная, трогательная, фееричная умопомрачительная и сногсшибательная девушка на свете.

— Тата, мне кажется он трижды повторился.

— Лежик, отпусти ручку, у нас пересчет.

Глава 20

— О, поздно уже, Идочка, как поздно, — раздается где-то очень далеко отсюда.

Языки переплетаются в немом поединке. Мы жадно пьем друг друга, забирая все то, чего нам не хватает. Шершнев подхватывает меня за талию, а я подпрыгиваю и обвиваю его ногами. Букет, кольцо и туфли летят в сторону, когда моя спина встречается со стеной. Вцепившись в волосы Шершнева, тяну до треска кожи. Взвизгиваю, когда его зубы цепляют губу.

— Ты моя.

Жаркое пламя разгорается под ребрами. Захватывает легкие, выжигает кислород. Заставляет выгибаться в руках Шершнева, переплетаться с ним слово яркие оранжевые языки в неуправляемом пожаре.

Олег перехватывает меня одной рукой и, отвернувшись на мгновение, сметает все на пол с заваленного комода.

— Там стояла моя косметика, — постанываю, оказавшись пятой точкой на твердой поверхности.

— Куплю новую, — рычит от где-то в районе шеи и прикусывает кожу до ярких искр перед глазами.

— Оле-е-г, — стону, ногтями впиваясь в гладкую ткань рубашки.

Он останавливается на мгновение. Хватает руками мое лицо и ждет, пока мой взгляд сфокусируется на нем. А я готова сойти с ума только от пульсирующих черных зрачков в его глазах.

— Нам же можно…? — его взгляд неуверенно скользит по низу моего живота.

— Нет, — улыбаюсь я и тянусь к пуговицам на его рубашке. — Нам нужно.

Шершнев сжимает мою шею и тянет к себе. Тело пронзает электрический разряд, когда его рот сталкивается с моим. Его нетерпение и жадность отзываются во мне оглушающим взрывом. Я рассыпаюсь на осколки в его руках и собираюсь вновь.

Крышесносно.

По настоящему.

Его ладони скользят по моей груди. Сминают грубую ткань пиджака, забираются под нее. Каждое прикосновение подобно ожогу, но я не в силах остановиться. Выгибаюсь навстречу, сталкиваюсь с его руками. Пытаюсь помочь освободить меня из плена совершенно ненужной одежды.

Мне тесно. Я хочу на волю. К нему.

Рывок и прохладный воздух щекочет мою оголенную спину. Шелест ткани о пол смешивается со стуком пуговиц. Каждый волосок на теле приподнимается от звенящего в ушах вожделения, когда Шершнев требовательно сжимает поясницу и трется ширинкой между ног.

Всхлипываю от нестерпимого жара, что устремляется к низу. Тугой пылающий шар разгорается сильнее от каждого его толчка. Растрепанный тяжело дышащий Шершнев переключается на ключицы. Жалит горячим языком воспаленную кожу, проводит зубами, дразнит и терзает все, к чему прикасается.

Скольжу вперед. Хочу содрать с него надоедливую рубашку. Ощутить жесткие мышцы, пробежаться пальцами по твердым кубикам пресса, но в таком положение это просто невозможно.

Как и снять оставшуюся на мне одежду.

Ладонь Олега стискивает мое бедро. Взвизгиваю от какафонии ощущений. Боль яркими красками брызжет на палитру чувств и перемешивается с ними создавая свой, неповторимый цвет.

— Держись, — хрипит Шершнев на миг приподняв голову.

За изумрудным туманом в его глазах едва не упускаю суть. Но хватаюсь, когда Олег подхватывает меня под бедра. Мгновение и я лечу на кровать, а Шершнев накрывает меня сверху.

Воспользовавшись паузой, хватаю края его рубашки и с садистким удовльствием, раздираю в стороны.

— Придется мне обновить гардероб, — смеется Шершнев мне в рот, царапая зубами истерзанные губы.

— Ты слишком одетый, — ехидничаю, ноготками проводя по открывшемуся для меня торсу.

Он изумителен. Как древнегреческое божество. Его тело словно создано умелым скульптором в порыве глубокого вдохновения. Жадно исследую каждый сантиметр открывшегося мне великолепия.

Охаю, когда Шершнев нажимает на живот. Его ладонь скользит под свободный пояс брюк, тянет резинку трусов. Захлебываюсь от восторга. Его напор мощным потоком катится по телу, сносит остатки самообладания.

Меня больше нет. Есть только мы, бесконечное желание и момент.

Секунда, застывшая на полотне времени.

Все перемешивается. Беспорядочные движения. Наше случайное столкновение, когда я тянусь к его ремню. То, как он дергает меня наверх, стягивая остатки одежды. Горячие стоны от выворачивающих наизнанку движений Шершнева, нетерпеливые поцелуи и сводящий с ума шепот. Все обращается в музыку, которую творит Шершнев.

Я — инструмент в его руках.

И я очень хочу, чтобы он сыграл до конца.

— Черт, да, — срывается с моих губ, когда, наконец, между нами исчезают все границы.

Он ударяет снова и снова. Заполняет все, проникает в каждую клеточку тела. Разбирает меня на атомы и восстанавливает, не давая времени опомниться. А я хватаюсь крепче, как утопающий за соломинку. Расцепи я руки — точно снесет. Утащит куда-то далеко в пучину и не даст выплыть.

Цветные вспышки перед глазами впиваются в веки. Из уголков глаз стекают слезы, но это слезы какого-то необузданного восторга. Мир плавится и растекается лавой по прохладному шелку постельного белья на нашей кровати.

— Фантастическая, невероятная, — едва разбираю его рык с другого конца Вселенной. — Лена.

Глава 21

— А ты кого больше хочешь: мальчика или девочку?

Шершнев пожимает плечами, не отрываясь от готовки. Кладу подбородок на скрещенные под головой ладони и окидываю взглядом обнаженную спину Шершнева. Клетчатый бежевый фартук совершенно не мешает рассматривать, как перекатываются мышцы под гладкой кожей Олега, а домашние свободные штаны только подчеркивают его крепкие ягодицы.

— Не думал, — косится через плечо. — А ты?

Замеченная на месте преступления, мечусь, торопливо отводя взор. Нарочито лениво тянусь к чашке и пару раз бью ложечкой о керамические фиолетовые стенки. Шершнев насмешливо поджимает губы, от чего изумрудные искорки в его глазах загораются ярче, а на щеках образуются очаровательные ямочки.

— Не знаю, — задумчиво тяну и с трудом отрываю взгляд от Шершнева. — Мне кажется, что с девочкой я смогу быть на одной волне. Зато с мальчиком многое можно пережить по новому. У меня, например, никогда не было машинки на радиоуправлении.

— Переломанных рук и ног у тебя тоже не было, — хмыкает Шершнев и возвращается к своему занятию.

Яичница шкварчит на сковороде, пока он шерудит лопаткой в толстостенном сотейники. От аромата жареной картошки рот стремительно наполняется слюной, а желудок недовольно ворочается.

Последние три дня мы практически не отрывались друг от друга. Перекусы, походы в душ, просмотр кино и сон неизменно заканчивались сексом. Изголодавшиеся, мы накидывались друг на друга в любом месте и в любое время снова и снова, пока окончательно не тратили все силы.

Даже от воспоминаний сегодняшнего утра низ живот наливается кровью и сладко тянет, рассылая по телу теплые вибрации.

— Все то ты обо мне знаешь, — шутливо щурюсь и тянусь к вилке, как только тарелка с незатейливым, вредным, но очень вкусным завтраком оказывается перед моим носом.

— Практически все, — смеется Шершнев и падает напротив. — Надеюсь, малыш нас простит.

— За такую вкуснятину? — бурчу с набитым ртом, постанывая от удовольствия. — Шутишь? Он готов расцеловать папочку прямо сейчас.

Идеально пропеченные внутри и хрустящие снаружи дольки тают на языке, вызывая счастливые судороги всех вкусовых сосочков разом. Если бы меня спросили сейчас, какое мое любимое блюдо — я бы попросила добавки и отвалить от меня с глупыми вопросами.

— Раньше тебе не нравилось, — загадочно тянет Шершнев.

— Я была на вечной диете, — фырчу в ответ, запихивая очередную порцию в рот.

— И на понтах, — цокает Шершнев и подозрительно приподнимает бровь.

— Не без этого, — усиленно киваю, закатив глаза от гастрономического удовольствия. — Все меняется.

— Ты вчера тоже отказалась, — кашляет от смеха Шершнев.

— Потому что мне нельзя жаренное, а не потому что не вкусно, — недовольно пыхчу, накалывая на вилку побольше. — Ты что, забыл?

— Тогда отдай тарелку, — пальцы Шершнева отказываются в опасной близости от переливающейся белой глазури.

Хватаю посуду, тяну на себя. Шершнев краснеет и давится от раздирающего его хохота. Рычу и морщу нос, злобно сверкая глазами.

— Жуй, — давит смешок Шершнев, затем кашляет и легонько щелкает меня по носу. — Приятного вам аппетита.

Убедившись, что моей еде больше ничего не угрожает, возвращаюсь к своему занятию. Взгляд рассеянно блуждает по Шершневу. Удивительно, как многое оставалось для меня неизвестным. Открытием становятся и едва видимый, практически заросший прокол в мочке уха, и шрам от аппендицита.

Я знаю о его прошлом так мало, но то, что рассказывал Лазарев, расшифровываю по оставшимся на его теле следам.

Цепляюсь за ставшие знакомыми в эти дни татуировки.

Их у Олега три.

Крупный двойной трикветр с рваными краями, напоминающими осколки стекла. Она выглядывает сбоку на ребрах из-под левого предплечья Шершнева, стоит ему поднять руку.

Две другие, практически идентичные, расположены на внутренних сторонах локтей. Символы кажутся мне смутно знакомыми, от того привлекают гораздо больше внимания. Выглядят они, как линяя с исходящими из нее тремя лучами. Только на одной руке лучи смотрят вверх, а на другой — вниз.

Очень простой рисунок захватывает все внимание. Я то и дело прохожусь взглядом по линиям, чувствуя, как внутри опасно натягивается острая струна тревоги.

— Что-то из рун? — выпаливаю, не выдержав.

Утыкаюсь в тарелку и бестолково скребу вилкой по дну. От напряжения, исходящего от меня, вибрирует воздух, а на лбу выступает пот. Аппетит испаряется. Вместо него в солнечном сплетении переворачивается кусочек льда.

— Да. Смотри-ка, что-то еще помнишь из наших разговоров.

Его голос звучит обманчиво весело. Но от слуха не укрываются нервные хрипловатые нотки. Краем глаза замечаю, как он подсознательно хватается за локоть и трет, полностью перекрывая обзор к обоим знакам.

— Смутно, — отмахиваюсь, стараясь не выдать волнение. — Помню просто, что тебя интересовало примерно все на свете. Ну и как-то одно с другим сложила…

— Чувствую, сейчас будет самый ненавистный вопрос для обладателей татуировок, — хмыкает Шершнев и нервно теребит руками волосы. — Ты хочешь знать, что они означают.

Глава 22

— Давно пора свести, руки не доходили. Глупость.

Олег болезненно морщится и поднимается на ноги. Нервно ковыряю край стола, стараясь не смотреть на него. Словно в ясный солнечный день внезапно ворвался холодный северный ветер и принес с собой ледяной дождь. Ты стоишь, неистово растираешь дубеющую кожу и понимаешь, что лето давно закончилось, а впереди тебя ждет только бесконечная мертвая зима.

— Добавку будешь?

Искоса смотрю на его тарелку. Почти полная, она сиротливо стоит возле раковины, а сам Шершнев, скину фартук на стул, яростно скребет лопаткой по сковороде.

Аппетит пропал не только у меня.

Слышу, как хрустят его позвонки, когда Шершнев трясет головой.

— Олег, — шепчу, заламывая несчастные пальцы. — Мы теперь семья.

— Еще какая, — лениво усмехается. — Ешь ты за троих.

— Мы должны поддерживать друг друга, — с нажимом, соскребая невидимую крошку.

— Рассказывай, с радостью поддержу, — равнодушно бросает Шершнев, а я тяжело вздыхаю. — Есть еще какие-то проблемы, о которых я не знаю? Так говори. Сумма, номер счета и все решено.

Словно темная комната сужается. Ощущаю плечами стены, давящий потолок. Приступ клаустрофобии дышит мне в спину. Осколки трещат под моими ногами, но, набравшись смелости, я таки делаю шаг в кромешной темноте.

— Олег, не надо так, — закрываю лицо ладонями и прижимаю к холодным щекам. — Мы вместе приняли это решение. Стать семьей. У нас не получится, если мы не будем разговаривать.

— Надо пересмотреть с Виталием Петровичем курс твоего восстановления и вычеркнуть оттуда психотерапевта к чертям.

Его плечи поднимаются вверх, когда Шершнев опирается на столешницу. Склонив голову, он замирает, и только интенсивно вздымающиеся ребра выдают его настроение.

Прижимаю к себе колени и, опустив ладонь на живот, жду, но ничего не происходит.

— Лен, последний раз. Не лезь. Ко мне. В душу, — предупреждающе скрипит зубами.

— Ну уж нет Шершнев, — взвинчивают от его отстраненности, будто мне на стул положили кнопку и я села на нее со всего размаха. — Так не получится, дорогой мой. Я живой человек. Мать твоего ребенка, на минуточку. Не смей мне угрожать и отмахиваться каждый раз, когда тебе что-то не нравится!

— Для таких заявлений он, для начала, должен родиться, — развернувшись на пятках, зло плюет мне в лицо разъяренный Шершнев.

Каждый волос встает на теле, когда до меня доходит смысл его слов. Они достигают самого сердца и, словно кинжал предателя, пронзают его со спины. Я хлопаю ресницами и недоуменно смотрю на свою грудь. Не понимаю, почему из нее фонтаном не бьет кровь.

Потому что мне очень больно.

Ничего не соображая, полностью оглушенная, я хватаю тарелку и кидаю ее четко в перекошенную гримасу Шершнева.

— Не смей! — верещу, разбрызгивая слюну и следом швыряю подвернувшуюся чашку. — Не смей так говорить, тварь!

Колотящееся в груди сердце перекрывает дыхание, а из глаз брызжут злые слезы. Гонимая яростью, я хватаю все, что попадается мне на глаза и мечу туда, где по моим предположениям все еще стоит Шершнев.

— Ты же знаешь, что он твой! — влага полностью застилает глаза, и я наспех провожу по ним ладонью. — Знаешь, что ты его отец, и все равно говоришь такое!

Всхлип раздирает горло. Прижав руки ко рту, я сползаю на усыпанный осколками пол и сидя сжимаюсь в позе эмбриона.

— Если с ним хоть что-то случится, я никогда тебя не прощу. Никогда.

Зияющая в груди рана стонет и боль от нее перемещается вниз живота. Судорожно глажу ладонями, не обращая внимания на капающие слезы, что ручейками расползаются по синеватому рисунку выступающих вен.

— Прозвучало резко, — прокашливается Шершнев.

Мечу гневный взгляд на потирающего лицо Олега. Судя по всему, один из снарядов достиг цели. Он чешет разбитую бровь из которой сочится кровь и смотрит перед собой абсолютно пустым взглядом.

— Иди ты в задницу, — рычу, сжимая пальцами край флисовой пижамы.

Словно пытаюсь уберечь малыша от новой порции ранящих слов. Если бы я могла — заткнула бы ему уши. Но это невозможно. Мы — один организм.

Почему-то мне кажется, что он тоже все слышал.

— Если что, я имел ввиду, что малыш еще не родился, а ты уже активно его используешь для своих манипуляций. А не то, что ты там успела себе накрутить.

— Мог бы и потрудиться в своих формулировках! — гаркаю, продолжая защищаться. — Головой думай прежде, чем рот раскрывать.

Шершнев переступает через валяющийся около него табурет, ногой отодвигает осколки. Затем нагибается и подбирает самые крупные из них.

— Иди наверх, Лен. Отдохнешь, а я пока уберусь, — бесцветный голос Шершнева щиплет недавнюю рану.

Стираю с щек влажные дорожки. Нос зудит, будто у меня простуда, а губы все еще дрожат. Шершнев лавирует между разрухой и мусорным ведром, пока, наконец, не останавливается, как вкопанный.

Глава 23

Он плюхается на пол напротив меня, растрепанный и какой-то излишне решительный. Шершнев по-турецки складывает ноги, тянется ко мне и убирает с лица налипшие из-за слез пряди. Проклятые татуировки, словно свет от сварки, обжигают сетчатку, и я едва сдерживаюсь, чтобы не закрыть глаза.

— Как ты себе представляешь наш диалог?

Нервно сглатываю, наблюдая за лихорадочным блеском изумрудных радужек. Нервное шевеление в животе нарастает, когда Олег склоняет голову набок.

— Один спрашивает все, что его волнует, другой — отвечает, — неуверенно бормочу, прижимая ноги сильнее. — Если хочешь, можешь начать ты.

— Отлично, — Шершнев кивает и, хлопнув в ладоши, подается вперед. — Скажи мне, любимая, хорошо ли тебе со мной?

— Когда ты не ведешь себя, как мудак — да, — облегченно вздыхаю от простого вопроса.

Но тут же лихорадочно улыбаюсь и дергаюсь от черной тени, промелькнувшей в покрытых серой дымкой зрачках.

— Два предыдущих раза, когда мы были вместе, что на счет них? — уголок губ Шершнева вздрагивает, а я недоуменно хмурюсь.

— А что с ними не так? — Шершнев хмыкает, пока я растерянно пожимаю плечами. — Мне казалось, что нам хорошо вместе. Ну, по крайней мере мне точно было хорошо.

— И сей факт не помешал тебе сначала обращаться со мной, как с дерьмом, а после предать. Дважды. Верно?

Морщусь от бьющих по старым обидам слов. Шершневу не нужны ответы. Я не понимаю, чего он хочет добиться, но и не собираюсь упускать шанс.

— Моя очередь, — решительно выпрямляюсь и смело заглядываю в наполненные печалью глаза. — Зачем ты меня обманул? Тогда, с отцом.

— Потому что хотел, чтобы ты стала моей, очевидно же.

Замираю. Шершнев скребет большим пальцем уголок рта и насмешливо приподнимает брови. Сомнение зарождается где-то под ребрами, колет булавками легкие, заставляя ерзать и дышать чаще.

— Что, Лен? Я играю честно. Ты спросила — я ответил.

Не укладывается в голове. Мы не виделись много лет. Проще предположить, что я нужна ему для каких-то махинаций, чем признать сказанное.

Вглядываюсь в застывшие черты. Пытаюсь найти ответы, но тщетно.

Усталость, знакомые синяки и сетки полопавшихся сосудах в его глазах красноречивее любых слов. Он смотрит исподлобья. Без злости и фальши. А уголки его рта стремятся вниз.

Слезы высыхают за считанные секунды.

Неужели после всего он все еще что-то чувствует ко мне?

— Ладно, — с опасением выдавливаю, проходясь взглядом по изогнутым губам. — Но есть же куча других способов, я не понимаю. Почему так? Обманом, шантажом. Ты угрожал мне жизнью отца, Олег.

— Я пригласил тебя на свидание. Ты сказала, что наша случайная встреча и бурное приветствие в туалете клуба — ошибка. Я разозлился и решил тебя слегка проучить.

Осоловело моргаю. Каждый звук — контрастный душ. Разве может укладываться такое противоречие в одном человеке?

— Ты понимаешь, как это жестоко? — от ужаса мои глаза грозятся вылезти из орбит. — Я думала, что он умрет. Ты заставил меня выбрать между своей жизнью и его, Олег.

Выражение Шершнева становится нечитаемым. Он прячется за своей излюбленной маской редкостного козла. Победоносно вздергиваю подбородок.

— Я не верю тебе.

— Ты сделала правильный выбор, — Шершнев отклоняется назад, сжимая колени пальцами. — Мы же уже сошлись на том, что я чудовище, милая.

— Окей, ладно, — хватаюсь руками за лоб и нервно провожу по волосам. — Пусть так. Зачем я тебе, Шершнев?

— Не прикидывайся дурой, Лен, — скрипит белоснежной эмалью Шершнев и дергается, как от пощечины, а лоб прорезают глубокие морщины. — Я порядком устал от цирка. Ты знаешь ответы на все вопросы.

— Нет, так не пойдет, — болезненный смешок спазмом сжимает горло. — Отвечай. Мы не выйдем из этого порочного круга, если ты не станешь говорить честно.

Шершнев причмокивает и барабанит пальцами по коленным чашечкам. Его взгляд рассеянно блуждает по валяющимся повсюду остаткам посуды, и лишь ненадолго задерживается на месте, где висела странная картина.

А я, уставившись на вздутые сосуды на его предплечьях судорожно втягиваю воздух.

Странное место для татуировки с подобным смыслом.

Синяки под глазами, вечно уставший вид. А я всегда удивлялась, почему Олег стал выглядеть так, будто между нами разница лет в десять, не меньше.

Мозг сам дорисовывает красные проколы и фиолетовые гематомы там, где сейчас чернеют линии рун. Понятно, что не осталось и следа, да и наркотики потребляют по разному, но сердце все равно жалостливо сжимается. Так и хочется потянуться к нему и смять в объятиях.

С удивлением понимаю, что совершенно не злюсь на его выходку.

— Я отвечу, — равнодушно швыряет в лицо, а в глазах разгорается знакомое пламя. — Но сейчас моя очередь.

— Ради бога, — всплескиваю руками и демонстративно зажимаю рот.

Шершнев пододвигается ближе. Касается плеч кончиками пальцев, проводит по шее. Щекотно и одновременно волнительно. Мурашки ползут по мне резвыми муравьями, следуя за каждым его движением.

Глава 24

— Ты пытаешься во всем обвинить меня, — всасываю намагниченный воздух, что едва не вспыхивает от исходящего от нас напряжения. — Я защищаюсь.

— Нет, Лен. Показываю, что ты со мной только когда тебе что-то нужно.

— Не правда, — протестующе трясу головой. — Нет, Олег, у тебя не получится все так вывернуть. Ты меня выгнал.

Я права.

Собственная уверенность придает мне сил. Становится крепким фундаментом под ногами, заставляет чувствовать опору.

Только какой-то противный червяк настойчиво точит раненное сердце.

— Прости, Лен, я был не прав. — Шершнев снисходительно кивает и поднимается на ноги. — Стоило выдохнуть и выслушать тебя. Я пожалел об этом через час.

— Я не могла до тебя дозвониться, — лепечу новое оправдание.

Они подворачиваются так удачно. Одно за другим. Словно кто-то подсунул в руки заранее заготовленный текст. И Шершнев уже знает весь его наизусть.

Не понимаю, почему чувствую себя так не уютно.

И откуда это скребущее ощущение вины

— Когда действительно прижало, Лен, ты нашла меня без всяких трудностей.

— Ты не отвечал на сообщения.

— Ты могла просто вернуться домой. Как это делают все семьи, когда ругаются. Они возвращаются домой и разговаривают.

— Почему ты просто не позвонил? — стону, стиснув ноющие виски.

— Снова я, любимая? А ты где, родная моя, в наших отношениях? В недоверии, подковерных играх и постоянных эмоциональных качелях? Представляешь, я тоже хочу получать отдачу. Чувствовать себя не кошельком и надзирателем, а мужчиной.

— Я правда хотела поговорить, — шепчу, уже сама не особо себе веря.

— И для того, чтобы со мной поговорить, тебе потребовалось, чтобы отец повис на грани жизни и смерти, а ребенок чуть не погиб, так и не родившись?

Все, что произносит Шершнев, попадает четко в цель.

Он так прав, что самой становится жутко.

Неужели все настолько плохо?

Я не способна просто быть с ним?

— Алгоритм с годами не меняется, — заметив мое замешательство, Шершнев сменяет гнев на милость и выдает измученную улыбку. — Нужна помощь - летишь ко мне. Мы здорово проводим время. А после я становлюсь не нужен. Ты выкидываешь меня, как надоевшую игрушку, несмотря на то, что вместе нам очень хорошо.

Шершнев усмехается. Горько, словно слова повторенные вслух внезапно обрели могущественную силу, способную его сломить. Вернуть туда, откуда он чудом выбрался.

— Ты со мной только потому, что нужна помощь. Поэтому не лезь в душу. Уж слишком больно тебя оттуда выдирать.

Он возвращается к своему прежнему занятию. Наклоняется за каждым кусочком, поднимает качающийся табурет. Увлекается так, словно меня здесь нет.

Будто он и не вывернул наизнанку душу, оголив незащищенные провода.

Хочу ему возразить, но смятение туманом затягивает мысли.

Я не понимаю, что чувствую.

Неужели он прав? Могу я не знать себя настолько?

— Ты не ответил на вопрос.

— Какой?

Шершнев скидывает осколки в мусорное ведро. Они с шумом бьются о пустой пластик, раздражая воспаленный слух.

— Зачем я тебе?

— Ты на мой тоже не ответила.

Под ребрами отвратительно хлюпает. Мне вновь указывают на грязную лужу. Запихивают с головой, не потрудившись объяснить, в чем я виновата.

— Я не знаю, понятно? — выпаливаю, потупив взор. — Я не считала наши отношения в институте чем-то серьезным, но ты мне нравился, — спина Шершнева напрягается.

Мысленно ударяю в огромную невидимую стену, что так бережно охраняет Олег. Мои попытки кажутся бессмысленными. Слишком долго он строил, слишком тщательно оберегал каждую частичку сводов каменоломни.

— Да, тогда я очень сильно зависела от общественного мнения. Мне было важно, чтобы мой парень был самый-самый для всех. А в нашу следующую встречу я не могла расслабиться вплоть до договора с Лазаревым.

— Который чуть не разрушил фирму твоего отца, — выпрямляется и смотрит с упреком.

От изумрудного взора вновь не по себе. Я у школьной доски и не знаю правильный ответ. Излагаю своими словами, а глаза строгой учительницы под половинками очков становятся только более требовательными.

— У меня нет ответа, почему не пришла после того, как мы остыли, — взволнованно дергаю рукой и подбираю долетевшие остатки чашки с барной стойки. — Я как-то привыкла, что если не берут трубки и выгоняют на улицу — то и не ждут. Но я точно знаю, что ты не прав. Ты важен для меня и тогда, и сейчас.

— Не начинай, — стонет Шершнев и стаскивает с плиты остывшую сковороду. — Лен, не насилуй чувство вины. Уж не знаю, что там наплел Лазарев, но это точно к тебе не имело никакого отношения.

— Если мы постараемся, будем общаться чаще и не станем закрываться каждый в свою раковину — у нас получится, — упрямо твержу, заглядывая в поблекшие глаза. — Я все рассказала, а ты еще не ответил.

Глава 25

Брюнетка с высоким конским хвостом, в кожанной куртке поверх едва прикрывающего полную грудь топа, со счастливой улыбкой обнимает за шею растрепанного Олега. Он крепко прижимает незнакомку к себе и, смеясь, целует ее в щеку.

— Благодарю, — выпаливает Олег и вырывает из моих окоченевших пальцев смартфон. — Ты что-то побледнела, Лен. Правда, приляг иди.

Киваю на автомате. Веки обжигает застывшее перед глазами изображение.

Все выводы, что я выстроила в своей голове минуту назад, рассыпаются прахом. Ураган по имени «Анна» подхватывает серую пыль и выбивает из-под ног почву.

Я была практически уверена, что Олег все еще любит меня.

— Да, Ань, — выдыхает за спиной Олег, пока я пытаюсь оторвать от пола ступни, пустившие в ламинат корни. — Нет, я про тебя не забыл, как тебе такое в голову могло прийти? Я же не самоубийца.

Олег смеется, а я с трудом двигаюсь с места.

— Мать, прекращай. Нет, я не спорю. Точно не спорю. Нет, ты не виновата. Конечно, я виноват, кто еще, ну? Нет, не бухаю. У меня здесь личный цербер, забыла?

От неловкости готова провалиться сквозь землю, но все равно не могу сдержаться и перестать слушать.

— Посмотри в кабинете, в кресле. Или в гостинной, в зеленом диване, не помню.

Красные сапоги. Абсолютно безвкусные. Они никак не срастаются в голове с этой жгучей особой.

Она самая настоящая красавица.

— Да, у меня срач, уж простите, — разбивает последние сомнения Олег.

Анна не только в тот день находилась в его квартире.

Она в ней живет.

С трудом набираю полную грудь воздуха и лечу к лестнице. Ноги ватные, а низ живота жутко тянет. Цепляюсь за перила и останавливаюсь, чтоб перевести дух в пролете.

— Все, Ань, мне пора. Семейная жизнь и прочие гадости, ага. Все, скоро увидимся. Люблю до Луны и обратно, ага, — ржет Олег, пока я сжимаю до скрежета лакированную поверхность.

Голову сжимает металлический обруч. Он впивается в кожу и раздирает до ноющей боли виски.

Зачем? Свадьба, дом.

Все вокруг — сплошная ложь?

Олег говорит при мне с другой девушкой. Легко и спокойно, как почти никогда не общается со мной.

Люблю…

Колени подкашиваются, перед глазами пляшут цветные круги. Ураган Анна толкает меня в спину и я вот-вот свалюсь на пол.

— Лен, я в квартиру отъеду ненадолго, — весело вскрикивает Олег, пока мое сердце бьется в судорогах. — Тебе нужно что-нибудь из города захватить?

— Нет, — шепчу, стараясь удержать равновесие.

— Лена? — с беспокойством зовет Олег.

Прошедшая боль бьет вниз живота с новой силой. Хватаю ртом воздух и судорожно всхлипываю. Стараюсь наладить дыхание, но не помогает. Медленно сползаю на ступеньки, стараясь удержать сознание. Между ног подозрительно тянет, а перед глазами все плывет.

— Олег, что-то не так, — шепчу не надеясь, что он услышит.

Страх, что я останусь одна накрывает плотным одеялом. Через него не пробиваются звуки, не поступает воздух. Рыдания сковывают мое горло, но так и не вырываются наружу.

— Лена? — громче зовет Шершнев, пока я набираюсь сил, чтобы позвать на помощь. — Твою мать.

Его голос совсем рядом. Стягивает плотный кокон, разрывает его в клочья. Холодные ладони обхватывают мое лицо, а я уплываю куда-то на высоких гребнях поднявшегося шторма.

— Ань, я перезвоню.

Моргаю. Веки наливаются свинцом и намертво прикипают к влажным глазницам. Чувствую, как дрожат ресницы, но не могу пошевельнуться. Меня держит твердая бетонная плита, а я не могу из-под нее выбраться.

— Леночка, милая, ты слышишь меня?

— Малыш, — едва шевелю губами.

Они сухие и абсолютно чужие. Тело будто не принадлежит мне. Не подчиняется командам отключающегося мозга.

Хочу погладить живот. Успокоить невесть откуда взявшееся пламя. Только руки не слушаются.

«Потерпи, малыш. Не нужно так нервничать. Не пугай маму».

Я очень хочу, чтобы он слышал. Вся моя любовь концентрируется на маленькой точке со снимка узи. Он же чувствует, что нужен мне? Или она. Девочка или мальчик — какая разница? Главное, чтобы здоровый и счастливый.

В голове всплывает образ. Мне кажется, что я видела его раньше. Совсем крохотный пацаненок, в белых широких джинсиках и черной футболочке. Он сидит в песочнице, и радостно запустив руки по локти, смеется. Разбрасывает вокруг оранжевый дождь.

Единственное желание — схватить и обнять. Прижать покрепче к себе, чтобы больше никогда он не испытывал боли.

Защитить от всего мира.

Даже от нас самих.

— Сейчас, родная. Потерпи немного. Черт, — рычит Шершнев, перебирая пальцами мои волосы.

Малыш поворачивается ко мне. У него огромные изумрудные глаза. Форма моя, но цвет — Олега. Он смотрит с таким восторгом, что внутри все замирает от счастья.