Без права на развод. Начать сначала

Пролог

Я держу Лизу крепче, чем нужно. Врач склонилась рядом, просит ее не вредничать и открыть ротик, дочка затихает и спокойно поддается. Я не знаю, то ли на нее так действует температура, то ли просьбы врача, то ли мое напряжение. Педиатр быстро смотрит ее горлышко, а затем отдает Лизоньке палочку, переключая ее внимание.

В этот момент мне звонят из садика, я извиняюсь и отвечаю.

— Евгения Николаевна, — в трубке голос воспитательницы, тот самый, знакомый по утренним сборам, по жалобам на недоеденный суп, по просьбам принести сменку, обычно спокойный, сейчас практически дрожит. — Сегодня в группу приходил мужчина. Он показывал фотографию Лизы.

Воздух из легких вышибает. Это Давид. Он нас нашёл...

— Ч-что вы ему сказали? — выдавливаю из себя, сжимая Лизу еще крепче. Она не жалуется. Молчит.

— Мы объяснили, что без документов и доверенности никакой информации о детях не даём. Это строго запрещено. Он ничего не получил. Просто… просто ушёл.

Я даже не спрашиваю, как он выглядел. И так все понятно. Это мой бывший муж и он нас нашел.

— Спасибо вам. Лиза всё ещё болеет, поэтому нас нет, — стараюсь говорить ровно, не выдать дрожь в голосе.

— Понимаю. Выздоравливайте, — отвечает она, и я слышу, как мягко гудит сигнал завершенного вызова.

Я кладу трубку, и словно только сейчас замечаю — врач всё ещё в комнате. Она как раз записывает что-то в блокнот, пока Лиза посапывает на моих коленях.

два-три дня спадет — приходите в поликлинику на осмотр. Если поднимется выше тридцати девяти, вызывайте скорую, — говорит она, щурясь на градусник.

— Поняла, — выдыхаю я, гладя дочь по волосам.

— Обтирания прохладной водой — не ледяной, просто комнатной температуры. Особенно ладошки, стопы, лоб. Ещё хорошо — теплое молоко с мёдом, если нет аллергии. И — никакого телевизора, никаких планшетов. Только покой.

Я киваю. Всё, что угодно. Лишь бы помогло.

— Комнату проветривайте, но следите, чтобы не было сквозняков. Сон — лучшее лекарство, особенно в первый день. Не укрывайте плотно, пусть тепло уходит естественно. Вам тоже отдохнуть бы не помешало, — врач на мгновение смотрит на меня слишком внимательно, и я отводя взгляд, только молча киваю.

— Горлышко у неё покраснело, — добавляет она, — дыхание чуть жёсткое, но легкие чистые. Пока просто наблюдаем. Если начнётся влажный кашель — подключаем ингаляции. У вас есть небулайзер?

— Есть.

— Отлично. Минералка подойдёт, если нет физраствора. Или капли по назначению. Но пока не торопитесь, дайте организму немного справиться самому. Главное — покой.

Она отрывает от блокнота страницу с назначениями, протягивает мне.

— Вот список. Всё стандартно, купите в любой аптеке. И запишитесь на прием через три дня, если станет лучше.

— Спасибо, — благодарю её, бережно принимая листок.

— Дочка у вас умница, — говорит она, уже надевая бахилы. — Тихая, спокойная. Надеюсь, скоро поправится.

— Я тоже, — говорю, и звучит это как молитва.

Врач уходит медленно. Собирает вещи, стягивает бахилы, машет рукой — не мне, Лизе. А я будто считаю каждую секунду, пока она в квартире. Хочется ее поторопить, но я улыбаюсь. Это больше похоже на оскал.

Когда за ней захлопывается дверь, я не сдерживаюсь — закрываю лицо руками и выдыхаю.

Судорожно тыкаю по экрану телефона, набираю дядю Борю. Он моя единственная поддержка.

— Он нашёл нас, — срываюсь я в истерику, как только слышу ответ с той стороны трубки. — Он… ведь он должен был улететь. Сегодня. Днём. Вы же писали: "Он вылетает послезавтра утром". И с тех пор прошло уже два дня. Он должен был быть в Москве. Или вообще — в другом городе.

— Женечка, успокойся. Объясни мне всё по порядку.

Но я не могу успокоиться. Давид всё-таки нашёл нас.

Меня бросает в дрожь. Не от страха — от бессилия. Я не знаю, что теперь делать. Куда бежать. Как спрятаться.

— Он приходил в садик, — говорю, уже тише. — Показывал фотографию Лизы. Хотел узнать, где она. Воспитатели не сказали. Но сам факт… Он нас ищет. Он в Питере не просто так. Все-таки дочь Булатова меня узнала. Иных вариантов нет.

— Проклятье, — выдыхает дядя Боря. — Я проверю. Возможно, он не вылетел. Или сменил билеты. Дай мне немного времени. Только пообещай мне — никаких глупостей. Не беги. Не паникуй.— А что мне делать? — спрашиваю почти шёпотом. — Сидеть и ждать, когда он постучит в дверь?

— Нет, слушай. Я свяжусь с человеком. Пусть проверит, в каком он отеле, если вообще в отеле. Мы проследим. Главное — не показывайся лишний раз. Будь осторожна. И... Женя, держись. Мы выбрались однажды. Выберемся и сейчас.

Я киваю, хоть он и не видит. Потому что его голос — это единственное, за что я могу уцепиться сейчас. Он звучит, как стена. Как опора. Как обещание, что всё будет хорошо — хоть когда-нибудь.

— Думаешь, он просто случайно? Мимо проходил? — я слышу, как голос у меня дрожит, и ненавижу себя за это. — С фотографией нашей с ним дочери? О чьем существовании и не догадывался все эти годы?

— Думаю, он не просто так оказался у садика. Все-таки дочь Балатова тебя узнала. Или он следил. В любом случае, сейчас главное — понять, где он. И как близко подобрался.

— У него Лизина фотография! Куда еще ближе? А если он прямо сейчас стоит под окнами? Под дверью?

— Тогда мы его выследим. У меня есть люди. Я попрошу их проследить за домом, за входом. Камеры, соседские записи — я всё подниму. Но ты, слышишь меня, ты не выходи никуда. Только если нужно — и только с Лизой. Заранее предупредив меня. Остальное я беру на себя.

Я скидываю вызов, глажу какое то время Лизу по волосам, успокаиваясь. Доча тихо сопит. Тело все еще горячее, но уже не так сильно. Только мне хочется заплакать прямо сейчас. Но я не имею на это право. Перекладываю дочу на кровать. Иду на кухню, наливаю воду в стакан, глотаю — и ощущаю, как она падает внутрь, в пустоту.

Глава 1.1

Две недели назад

— Евгения Николаевна, у нас форс мажор, — подбегает ко мне мой аниматор и, выпучив глаза, хватает за руку, — Костик застрял в пробке, а костюмы Леди Баг и Котика у него.

— Черт, — практически выдыхаю я, сквозь сжатые губы.

Сегодня у нас очень вредные заказчики. Что мамочка, что ее доченька. Нельзя так говорить о детях. Некрасиво с моей стороны, но когда я вижу таких вот избалованных деток, то каждый раз боюсь, что моя Лиза станет такой же. Сейчас ей всего три, и мало что можно сказать о ее характере. Своевольная - да. Требовательная - да. Проказливая - очень. Но ласковая и понимающая. Явно не в отца.

Я тут же морщусь, только от того, что вновь вспомнила о существовании этого человека, мягко убираю с себя руку Любочки и иду в сторону вредной дамочки.

— Предлагаю, сначала усадить детей и накормить их пиццей, — говорю ей, словно задержка одного из аниматоров косяк не моего праздничного агентства, а все так и должно быть, — потому что потом они разактивничаются, трудно будет усадить их и хоть как-то накормить.

— Вы мне так рассказываете словно это наше первое…

— У вас очень много еды. Давайте я помогу, — улыбаюсь ей, приторно сладко, — да и так больше времени будет на конкурсы потом, если детки не будут отвлекаться так часто на перекусить.

Женщина пристально смотрит на меня, а у меня уже губы затекать начинают от этой лицемерной улыбки, и все же работает.

Женщина слушается меня, я помогаю ей накрыть на стол, хотя делать этого моя команда не должна. Костик приезжает на пятнадцать минут позже и это, в общем-то, не критично. Я даже не занижаю оплату наших услуг по итогу, хотя с Костика и Любочки вычитаю по пять процентов, чтобы впредь заранее планировали свое время более правильно и эффективно.

Такое вот у меня генеральское воспитание, которое напомнило о себе лишь четыре года назад. Только тогда мне пришлось вспомнить, что я не придаток к мужу, а самостоятельная личность, некогда имеющая стержень. Но за годы брака сточившая тот самый стержень под ноль.

— Да что же это, — бормочу я себе под нос, заводя машину. — Какой-то день воспоминаний. Не к добру.

— Ну как она сегодня? — интересуюсь я уже в саду у воспитателя, пока моя обезьянка виснет на мне и крепко обнимает мою шею своими хваткими ручками.

Мы всего месяц ходим садик, и Лизе совершенно не нравится это мероприятие.

— Снова не спала, но хотя бы не отвлекала других, мы ее сегодня положили с самого края рядом с моим столом, — я киваю и глажу дочь по спине, она перестала болтать ножками и притихла. Прекрасно понимает, что говорят о ней, — Еще на полднике отобрала яблоко у мальчика, как только я отвернулась.

— И что сделала с ним?

— Надкусила.

Я смеюсь, хоть и не должна.

— А вы уверены, что она отобрала, а не мальчик сам поделился?

— Игнатик плакал.

— Ясно, — киваю я, пытаясь избавиться от улыбки, но никак не выходит.

— Ты зачем отобрала у мальчика яблоко? — спрашиваю я уже в машине, глядя на свою красавицу.

— Ма… тя. Я-я… — начинает она заводить тарабарщину и активно жестикулировать при этом. А еще у нее очень выразительная мимика, поэтому часто я ее понимаю без слов. Сейчас например ясно, что ей просто захотелось другое яблоко. И все тут.

С речью у нас пока тяжело. Хотя пора бы уже. Говорят девчонки рано начинают болтать. Нам три и сподвижки минимальные. Но Лиза поздний ребенок. Мне было тридцать пять когда я родила ее, плюс это были мои первые роды, на фоне огромного стресса. Оттуда и свои сложности.

— Все хорошо, моя кошечка, мальчики должны делиться с девочками. Тем более яблочками, — смеюсь я.

Вечер мы проводим за играми и мультиками, все свободное время я посвящаю дочери. Долгожданной и самой любимой на свете дочери. Правда времени свободного от работы не так уж и много. Я открыла небольшое праздничное агенство. Начинала с того, что сама ездила по утренникам аниматором. Беременная. Такое себе в тридцать с лишним, но надо было как-то крутиться. Еще я долго сама украшала праздничные зоны и развозила шары с грудной Лизкой.

Нужно было как-то отрабатывать кредит на машину, потому что первое, что я сделала, как только сменила жизнь, имя и место жительство это пошла и отучилась на чертовы права. Словно они были самым необходимым в жизни. Слишком врезался в память тот день, когда я стояла на морозе и все же отморозила себе подушечки пальцев. Столько лет прошло, а я до сих пор помню, как огрубела кожа на большом пальце и как я ее сгрызала еще несколько дней, лишь бы больше не плакать. Лишь бы никогда не плакать.

— Ну что такое? — отвлекаюсь я на Лизу, она машет передо мной пультом от телевизора. — ну поиграй, поиграй. Можно.

Мы с ней вместе лежим на полу в детской.

Лизкин начинает давить на кнопки и щелкать каналами, ей это доставляет удовольствие, она смеется каждый раз когда у нее получается, но в какой-то момент, словно по волшебству, доча останавливается и засматривается на изображение на экране телевизора. А мое сердце делает кульбит, дыхание обрывается. На экране мужчина. Очень очень красивый мужчина. Такой до боли родной и знакомый и в тоже время чужой и ненавистный.

Я глубоко вдыхаю, и тянусь за пультом. Хочу переключить, выключить, что угодно, лишь бы не видеть этого человека, но напротив ставлю звук громче. Потому что не всегда можно делать то, что хочется.

Иногда нашей жизнью руководит пресловутое “надо”. И мне надо знать, что он забыл на светской тусовке, которую освещает развлекательный канал. Потому что этот человек еще три года назад уехал из страны и совершенно точно не собирался возвращаться.

______________

Дорогие мои, если вам понравилась книга, не забывайте добавлять ее в библиотеку и ставить лайки)) Мне очень важна и нужна ваша поддержка))

читать предысторию тут - https://litnet.com/shrt/lrgW

Глава 1.2

Давид улыбается на камеру и с энтузиазмом рассказывает о том, что решил открыть еще один ресторан в столице. Для этого он и вернулся.

— На самом деле, я устал жить заграницей. Там другой менталитет, другие люди…

— Да, — начинаю я, как больная, разговаривать с телевизором, — говорят еще, что и мужики там более порядочные и честные.

— Ма-ма? — Лиза поднимает голову и смотрит на меня, словно жаждет пояснений, — дя ка-ра-сиви.

— Красивый, красивый, — киваю я, притягиваю ее к себе, целую в макушку, — такой красивый, что аж дух захватывает, — тяну с сожалением, и продолжаю смотреть на экран телевизора.

В этот момент к нему подходит молоденькая хорошенькая девушка. Русая, невысокого роста с очень большим бюстом и… средней длиной волос. Я фыркаю и машинально забираюсь пятерней в свое каре.

Это первое, что я сделала как родила. Во время беременности из-за пресловутых примет я побоялась обстригать свои длинные волосы, но как только выписалась из роддома сделала это сразу же. И не потому что та женщина, с которой спал мой муж была с такой прической, нет.

Просто мне хотелось стать максимально непохожей на ту, Женю, которую Давид когда-то любил. Все-таки я верила в то, что любовь была.

Просто у его любви вышел срок давности.

Сердце сжимается, когда я понимаю, что между мной и этой счастливой девушкой пропасть не только в размере груди, но и в возрасте.

Насколько же мужчинам в этом плане проще. Им никогда не поздно. Тогда, как у женщины с каждым годом выборка среди мужчин становится все уже и уже. И не потому что нет достойных, а потому что слишком в наше время мало мужчин тридцать пять плюс, которые следят за собой и выглядят хотя бы на свои исконные тридцать пять, а не на еще плюс десять.

Зарегистрировалась я однажды на сайте знакомств по совету подруги, которой обзавелась на одном из мероприятий, что устраивала. И господи, чего же я там только не насмотрелась. Все мои ровесники выглядели так словно им пятьдесят. А тем, кто выглядел прилично и очень привлекательно не было еще и тридцати — дети для меня.

На экране телевизора появляется новое действующее лицо, поток моих мыслей прерывается, а напряжение в груди рассеивается.

Вот уж и не думала, что столько лет спустя буду снова ревновать Давида. Казалось я все это прожила, пережила и переступила. Но сейчас, когда я узнаю в подошедшем Дамира — друга моего бывшего мужа, и вижу как тот по свойски притягивает к себе девушку, я чувствую облегчение.

Хотя и не должна. Я вообще не должна ничего чувствовать.

Выгорело. Перегорело. Осыпалось пеплом, прахом и осталось валяться у подножия моей прошлой жизни.

Переключаю на мультики.

— Я пошла стелить постельку, моя хорошая, — в очередной раз целую дочь, пересаживаю ее со своих колен обратно на игровой коврик и встаю.

Та девушка именитый дизайнер, и она готовит ресторан Давида к открытию, а еще она жена Дамира. Удивительно. Никогда бы не подумала, что Дамир женится второй раз еще и на такой молоденькой девчонке, которая в дочери ему годится.

— Да скорее всего так и есть, — бубню я себе под нос, направляясь в ванну. — Сколько сейчас Ульянке… около двадцати пяти. Вот и этой так же.

Умываюсь холодной водой, несколько раз обрызгивая лицо, потом руки под водой держу. Хочется не холодный душ, хочется наоборот. Залезть в горячую-горячую ванну и полежать в ней пару часов, пока не сварюсь в кипятке вместе со своими мыслями и глупостями.

И все же, немного придя в себя, я иду в комнату и набираю номер единственного человека из моей прошлой жизни с кем я общаюсь.

— Да, Евгеша, — голос на том конце провода приветлив, — давно ты мне не звонила старому.

— Дядь Борь, ну вы же и сами могли бы набрать, если бы захотели, — шутливо попрекаю я его, а сама начинаю переставлять косметические бутылки на комоде. Нервничаю.

— Да что я буду тебя тревожить. Дела у тебя хорошо идут. Кредит ты на машину еще в том году закрыла, а в этом ипотеку на треть перекрыла.

— Следите, — усмехаюсь и оставляю косметику в покое, сажусь на пуф.

На душе становится тепло.

— Приглядываю, Евгешка.

— Спасибо.

Адекватный человек на моем месте, наверное, возмутился бы, что кто-то за его жизнью следит, по счетам рыскает, но не я. По крайней мере не в случае с дядей Борей. Сколько я себя помню, он всегда был в моей жизни. С самого детства. Протеже моего дедушки. Сначала принеси-подай, затем правая рука, а после и приемник. Потому что именно ему перешел дедов высокий пост в структурах. Одно только дедушке не удалось передать дяде Боре, это мою маму. Хотя дядя Боря очень был в нее влюблен, и так ни на ком и не женился, потому-то и меня воспринимал практически как дочь. А вот мама… мама так же как и я любила остолопов, предателей и ненадежных мужчин.

Да что же это я.

Казалось бы, уже давно злость должна была утихнуть, ан-нет. Обида и разочарование так и не улеглись в моем сердце даже за четыре года.

— Давид вернулся в страну, вы знаете?

— Опа, — удивляется мой собеседник совершенно искренне, и я понимаю, что он не лжет, — нет, милая, я не знал.

— Я боюсь.

— Евгеш, у него нет поводов тебя искать. Да и если бы появились поводы, то это нереально. Когда нет ниточки, то иголочку из стога сена не вытянуть.

— Да, но всегда можно сесть на стог сена жопой и случайно угодить прямо на иголку, — возмущаюсь я, — простите, — тут же осекаюсь.

— Не извиняйся. К чему прятать себя настоящую. Правда каре тебе не идет. Это все таки не ты.

— Да какая разница! Дядя Боря…

— Евгеш, я все понял. Я обязательно наведу справки, что именно он тут забыл…

— Ресторан. Он готовит открытие ресторана, с женой Булатова.

— И этот хер тут как тут.

— Дядя Боря!

— Да он мне знаешь как кровь недавно завернул. Пришлось половину аппарата снимать с должностей, потому что работать, как оказалось не умеют. То, что они нарыть с десяток лет не могли, Булатов откопал за пару месяцев. И принес мне на блюдечке, только потому что Серов на его жену покусился.

Глава 2.1

Лизочка плачет сидя посреди комнаты, в руках у нее пульт, а телевизор выключен.

Ко мне возвращается способность дышать и я делаю вдох. Это просто каприз, и ничего страшного не случилось, как я уже успела испугаться.

Потому что пока я бежала из комнаты в детскую, буквально два десятка секунд, в голове моей пролетели миллионы вариантов всевозможных ужасов.

Лиза у меня ребенок такой - непоседливый. Падений в нашей жизни было уже уйма. И из кроватки , и из коляски. И телевизор она уже роняла, а однажды забралась ползком на обеденный стол.

Когда я зашла на кухню и увидела эту картину, то думала, что поседею. Лизе тогда было всего два.

Кто-то, наверное, скажет, что я ужасная мать. Возможно так и есть, но я стараюсь на пределе своих сил стараюсь. И не все удается в этой жизни предотвратить. Поэтому сейчас я бежала и видела картину Лизы лежащей под какой-нибудь тумбой, ей богу.

А она сидит и стучит пультом по полу.

— Что такое, дочь? Мультики погасли.

Она отрицательно машет головой.

— Это ты сама их выключила?

— Дя, — кивает она, — ка-ра-си-виви дядя.

— Его больше нет на том канале, милая, — говорю я практически сквозь зубы, понимая, что близка к прихозу.

Лизе так понравился Давид, что она захотела посмотреть на него еще раз? Предпочтя мультикам его? Что это? Мистика? Или пресловутый зов крови? Который тоже ничто иное для меня, как мистика.

— Родная моя, пойдем купаться и спать, — она морщится, но я забираю у нее пульт и поднимаю ее на руки, — завтра рано вставать.

Купая дочь, я отвлекаюсь от мыслей о бывшем муже, и занимаюсь только ей. Расчесываю ее потом, заплетаю и укладываю спать, прочитав по ее требованию целых три сказки. Где-то во время чтения третьей вырубаюсь и я сама. Около часа ночи просыпаюсь, шевелю затекшей шеей и выбираюсь из Лизкиных объятий. Выключаю ночник и иду в свою комнату.

Там, конечно же, вместо того чтобы спокойно лечь спать, я вбиваю в поисковике сначала имя Булатова, потом ищу информацию и о его жене, а затем и о своем бывшем муже.

В прессе информации о нём мало. Как минимум, нет никаких фотографий со спутницами. Жмурюсь и мысленно ругаю себя, потому что именно это я и искала. Есть у него кто-то сейчас или нет.

Мне должно быть все равно, но к сожалению это не так.

Я научилась жить без него. Я научилась жить вообще без всех. Жить заново. Но я не научилась ничего не чувствовать к нему. Либо любовь, либо ненависть, либо раздражение, либо злость, либо острую нехватку и сожаление, но никогда-никогда у меня не было к нему безразличия.

— Главное чтобы не нашел, — шепчу я себе под нос, вырубаясь.

Потому что, если он узнает, что я жива, что я скрываю от него Лизу на протяжении стольких лет, он меня убьет просто. Собственноручно.

И никто не хватится, ведь Евгения Гарашова и так мертва.

А Евгении Самойловой никто и не хватится. Разве что мои аниматоры. И возможно налоговая, когда я не заплачу налоги. Усмехаюсь я и все же засыпаю.

Утром жизнь вновь начинает идти своим чередом. Утренние сборы, садик, работа, снова садик, вечернее время вместе. Потом еще один такой же размеренный день и еще один. А потом мне звонит дядя Боря и рассказывает, что Давид в стране уже несколько месяцев, и меня отпускает.

Я понимаю что зря волнуюсь, зря надумываю что-то. Он вернулся столько времени назад, и ничего не поменялось. Так почему сейчас должно что-то измениться. Я не медийная личность, нигде не мелькаю. Ехать в столицу тоже не собираюсь. А Давид никогда не любил нашу северную столицу, поэтому даже вариант случайной встречи нереален.

Меня отпускает настолько что я даже решаюсь согласиться на свидание. Один из моих постоянных заказчиков. Давно проявлял ко мне знаки внимания, но меня все время что-то смущало, а сейчас я мысленно даю себе зеленый свет.

— Давай в пятницу? У меня как раз встреча с подругами днём, и я в этот день буду вызывать няню, — мы давно с Максимом общаемся на ты.

— Хорошо, тогда я сообщу тебе как только забронирую столик.

— Прекрасно, — наигранно воодушевленно говорю я, — до связи.

— До связи.

Словно не о свидании договаривались, а о деловой встречи. Фыркаю я себе под нос и понимаю, что слишком часто стала разговаривать сама с собой. Не к добру это. Надо чаще общаться с людьми в реальной жизни.

В пятницу я оставляю Лизу с няней, а сама отправляюсь на встречу с девочками. Это подруги моей когда-то заказчицы, но так вышло, что я сблизилась с ними и иногда общалась.

— Как ты шикарно выглядишь, — ахает Марина, — словно не полдникаешь тут с нами, а на свидание собралась.

— Так и есть, — хитро улыбаясь, заявляю я, расправляю невидимые складке на подоле платья и присаживаюсь, — после наших посиделок, я еду на свидание.

— Ну наконец-то!

— Завтра случится землетрясение!

— А с кем?

Раздаются возгласы девчонок одновременно и я немного расслабляюсь. Можно даже ненадолго расслабиться и поверить, что все они мои настоящие подруги, с которыми я дружу вечность и которые поддержат в любой момент.

Максим приезжает за мной чуть раньше положенного, я встаю из-за столика, целую и обнимаю девчонок по очереди, а затем мчусь на выход. Настроение стремится к небесам, девочки меня очень воодушевили, да и я сама задалась целью по максимуму отлично провести сегодняшний вечер.

Максим встречает меня у входа в кафе, берет за руку, ведет к своей машине, открывает мне дверь. Ну, просто джентельмен, тяну я губы в улыбке, взмахиваю волосами, и кидаю прощальный взгляд на девчонок, через стекло кафе, только я даже найти взглядом их не успеваю, потому что останавливаюсь на соседнем с нашим столике. Там сидит молодая девушка. Дочь Булатова - Ульяна. И она смотрит на меня вплотную. Так… так словно узнала.

Я быстро юркаю в машину и понимаю, что меня начинает потряхивать.

__________

Так же присоединяйтесь ко мне в моем ТГ канале, ссылка на него есть в этом блоге - https://litnet.com/shrt/lrPD
там я буду выкладывать свежие новости по книгам, визуалы, подарочные промики на книги и вообще немного делиться чем-то из своей жизни))) кому интересно) жду

Глава 2.2

Смотрю на ладонь, пальцы и правда дрожат. Я левой рукой сжимаю правую, сцепляю их и кладу на колени. Вдыхаю полной грудью. Ничего не произошло. Напридумала себе тут.

— Жень, все хорошо? — произносит Максим сразу же, как садится в машину.

— Да. А почему должно быть, что-то не так? — поворачиваюсь я к нему и улыбаюсь.

Он очень красивый. Хоть и не в моем вкусе. Голубоглазый блондин, словно сошел с экранов голливудских фильмов. Для кого-то эталон внешности. Я же просто трезво оцениваю вещи и понимаю — да, красив. Но всю свою жизнь я предпочитала зеленоглазых брюнетов. Точнее одного единственного зеленоглазого брюнета. Хотя и по школе мне тоже нравились только темненькие мальчики…

— Ты словно приведение увидела, — усмехается Максим и заводит автомобиль, а я в очередной раз отмечаю, какой он все-таки внимательный и умный мужчина.

Не просто так его дело с каждым месяцем идет в гору.

Все так. Я увидела самого настоящего призрака. Потому что Ульяну я не видела вечность. В жизни вообще последний раз, когда она была маленькой. Позже Булатов отправил ее учиться заграницу, поэтому я видела девушку только по фотографиям в ее социальных сетях.

Так что вероятность того, что она могла меня узнать еще ниже ничтожной.

— Просто там девушка за соседним столиком сидела, показалось, что я ее знаю, но кажется я ошиблась, — говорю правду, но лишь частично. Обычно так люди всегда верят.

Меня так дедушка учил врать и продумывать легенды. Врать нужно всегда на основе правды, а потом все щедро сдабривать мелочами, тогда никто и никогда даже не заподозрит, что это ты подожгла занавески.

Да-да… именно на примере моей неудачной игры со спичками в детстве, когда я отнекивалась как могла, дедуля меня и учил, как надо правильно продумывать легенды, алиби и отмазы, а не тому, что спичками пользоваться детям нельзя. Тем более жечь их дома. Тем более врать при этом взрослым.

Но нужные навыки я, конечно же, приобрела, хотя практически никогда ими не пользовалась. Лишь до того ужасного дня. На морозе у подъезда, который разделил мою жизнь на до и после.

Странно, что это произошло не со смертью всех близких, которых я лишилась одним днем за несколько лет до того, злосчастного дня. А именно со “смертью” мужа. Его моральной смертью для меня.

Так незаметно за моим самокопанием проходит дорога до ресторана. Максим припарковывается, выходит из машины, я жду. Непробиваемая привычка, которая часто вообще не к месту, но никогда я сама не выхожу и не сажусь в машину если есть рядом мужчина. Мой мужчина. Или претендующий на эту “должность” мужчина.

Так же как и с дверями в помещение. Буду как соляной столб стоять до последнего, ждать своего партнера, если он плетется позади, но главное, что бы именно он открыл мне двери.

Максим и так джентльмен, так что его ждать не приходится. Он помогает мне и из машины выбраться, и потом зайти в ресторан. Была бы на мне верхняя одежда, он бы помог избавиться и от нее.

Это мне нравится. Я даже расслабляюсь немного. Начало свидания явно не провал. Как было с большинством остальных. Одно жалко, что если с Максимом ничего не выйдет, то я его потеряю не только как клиента, но и как интересного собеседника и в целом можно сказать приятеля. Именно это меня останавливало предыдущие два года. Но сейчас… сейчас я слишком часто стала вспоминать о бывшем муже. Поэтому как говорится все средства хороши.

— Почему ты согласилась со мной поужинать? — спрашивает он первым делом, как только от нас уходит официант с уже озвученным нами заказом.

Вопрос для меня настолько неожиданный, что я теряюсь и не сразу беру себя в руки. Максим же с любопытством наблюдает за сменой эмоций на моем лице и мне это нравится. Сама от себя даже такого не ожидаю. Улыбаюсь.

— Почему не должна была? — наконец-то нахожусь я с ответом. Точнее со встречным вопросом на вопрос. Как бы сказал мой дедушка еврейский ответ.

— Ладно, перефразирую, — не теряется он. — почему ты согласилась на мое предложение именно сейчас?

И смотрит. Внимательно так. Пристально, словно хочет прочесть меня изнутри. И вот теперь ситуация мне не нравится. Да какая ему вообще разница?! Согласилась и согласилась. Может у меня любовник все это время был, и я с ним рассталась, а теперь присматриваю нового на замену…

— Правду я тебе все равно не скажу, — говорю я неожиданно для себя, — мы с тобой не настолько близки, а вот отчасти правду про переменчивое женское настроение выдать могу. Такой ответ тебе подойдет? — вздергиваю я бровь, и пристально смотрю Максиму в глаза.

Мне настолько не нравится ситуация, что в голову сразу лезут дурацкие мысли, вплоть до того, что он вообще кто-то подставной. Не настоящий. Приставили его за мной наблюдать. Дядя Боря или… интересно, если полиция выходит на человека с поддельными документами, она его сразу задерживает или будет следить за ним? Пару лет?

Нет… такое больше похоже на бред. В который раз глубоко вдыхаю, ладони лежат на столе, поэтому их в замок я не сцепляю, слишком заметно, хотя хочется, я так обычно успокаиваюсь, и выстраиваю мысли в голове в более стройный ряд. И именно в этот момент мне приходит сообщение от дядя Бори.

Совпадение? Не думаю.

— Прости, мне надо прочитать, — улыбаюсь через силу, а сама тянусь к телефону. Дядя Боря не стал бы писать мне без повода… никогда.

Глава 2.3

“Давид взял билет на самолет. Через два часа вылет. На Питер”.

Я пробегаю взглядом по тексту, затем читаю его уже медленно, затем еще медленнее… а потом каждое слово по отдельности. Мозг давно принял и обработал информацию, сознание же никак не хочет ее принимать.

Я крепко сжимаю телефон, начинаю часто и глубоко дышать. Мне нужно успокоиться и взять свою панику, еще до того как она разрослась под контроль.

“Я видела Ульяну Булатову в кафе, она тоже могла меня узнать. Час назад”.

Быстро печатаю ответ, и даже не обращаю внимание на своего собеседника. Я забываю о Максиме, потому что его кашель пугает меня, я отрываю взгляд от телефона, и пару секунд смотрю на Максима, так словно он только-только здесь появился.

— Прости, — шепчу я, извиняясь вновь и возвращаю все свое внимание на телефон.

“Евгеша, я думаю это совпадение. Не могла Булатова тебя узнать, сколько лет не видела, да и так быстро сообщить. Час всего прошел, а он уже билеты оформил”.

“Все, хорошо, слышишь?”

“Но не высовывайся лучше. Не ходи сама на свои мероприятия. Дом-сад, дом-сад. Я сообщу, когда Давид поедет обратно в столицу”.

“Вдруг это будет через месяц! Или никогда?!”

“У него открытие ресторана на носу, так что поехал он ненадолго. После посадки мне еще сообщат, с кем он сидит, пробью. Может он вообще на романтический уикенд полетел”.

— Спасибо, дядя Боря, — прошептала я себе под нос, но Максим услышал, судя по тому, что он поперхнулся.

— У дяди очень срочный вопрос, — улыбаюсь через силу я, — был, — твердо говорю и убираю телефон, экранов вниз.

Хочется подорваться с места и сбежать в свою квартиру прямо сейчас. Спрятаться там, закрыться на семь замков, и носа своего оттуда не выказывать, но разум берет надо мной вверх, конечно же.

Давид еще даже на самолет сел и не вылетел, так что я могу спокойно расслабиться и провести время.

— У тебя есть дядя? — Максим удивляется, — я думал у тебя совсем нет родни. Ты же говорила, что они все погибли в аварии и…

— Муж с моей мамой и дедушкой, — резко отбиваю я. — я говорила о близких родственниках, Максим. — папы у меня не было никогда, бабушка умерла еще до моего рождения. Но это же не значит, что у меня нет седьмой воды на киселе, — снова наигранно улыбаюсь я.

Мне это все не нравится. Не нравится его словно допрос. Что я думаю о Давиде. Что я увидела Ульяну, что дядя Боря написал.

Нам еще даже не принесли наш заказ, а свидание уже безбожно испорчено.

Да, кого я обманываю — оно с самого начала было обречено на провал. И после этого я Максима даже как приятеля сохранять не стану. Как заказчика возможно, но…

Тут же голову посещают мысли о том, что возможно и как заказчик он мне больше не пригодится и мне вовсе придется все бросать и снова бежать. И сейчас для побега у меня могут быть более весомые причины, чем тогда.

Потому что, тогда мной руководила обида, нежелание жить с этим человеком. Тогда он просто не оставил мне иного выбора. Но сейчас мной будет, да что будет…. он уже мной руководит — страх. Потому что если Давид узнает правду. Если он узнает о том, что я провернула. Что скрыла от него дочь.

Он места мокрого от меня не оставит. Сначала заберет дочь, а потом места мокрого на мне не оставит. Как бы я его не любила когда-то… какие бы чувства я к нему не сохраняла на протяжении тринадцати лет брака, но ненависти и страха намного больше.

Не даром даже поговорка есть такая: “Хочешь узнать истинное лицо своего мужа — разведись с ним”. Я не развелась, не смогла. Просто попыталась, но мне и этого хватило, чтобы увидеть его истинное лицо.

Нам наконец-то приносят еду. Максиму пасту с телятиной и грибами, а мне салат ничтожно маленькой порцией. Я заказала свой любимый и обыденный везде и всюду “Цезарь с креветкой”. Как итог на всю большую тарелку три креветки, две листика салата, две гренки, в которых дыр больше чем хлеба, и два тоненьких кусочка сыра.

— Однако, — улыбаюсь я, — с таким выходом не поправишься.

— Возьми еще что-нибудь, — говорит Максим, размешивая пасту. Словно разрешает мне.

Он что думает, что я не сделала заказ больше, потому что постеснялась его разорить? Я просто была не голодна, после кафе с подружками. Да и вообще не поесть я сюда пришла, а хорошо провести вечер и пообщаться.

Нет, не выйдет у нас ничего. Как бы он не старался. У меня на него словно отторжение какое-то. Поджимаю губы и приступаю к салату. Попутно заказываю еще шампиньоны на гриле. И… и все. Диалога не клеится от слова совсем, мы просто едим, обсуждаем еду, я отмечаю, как Максим откладывает микро горох на край тарелки, и в этот момент момент окончательно понимаю, что все. Не выйдет ничего. Если бы так сделал Давид, я бы просто стырила этот самый горох с его тарелки, потому что так его люблю. А тут просто молча смотрю и давлюсь шампиньонами. Они очень сочные, но все равно встают поперек горла.

Пора домой. К дочери.

Беру телефон, заказываю себе такси, делаю расстроенный вид и тихо тяну:

— Максим, у няни проблемы, Лиза плачет никак не хочет успокаиваться, мне надо домой.

— Окей, хорошо. Сейчас попросим счет и поедем.

— Не надо. Ты еще не доел. Ужинай спокойно, я заказала себе такси. Прости что так вышло, но Лиза не привыкла к моим отлучкам, поэтому так. Извини.

Я встаю, подхожу к мужчине накрываю его плечо ладонью, которую он тут же хватает и пордностит к губам.

— Надеюсь на еще одну встречу.

Я улыбаюсь и киваю. Сил врать больше нет.

Такси еще не приехало, но я лучше на улице постою, чем еще хоть минуту проведу в этом ресторане за одним столом с Максимом. Ругаю саму себя, но делаю так, как велит сердце. Весь вечер был ошибкой. Начиная от ужина с подругами, и заканчивая этой микрозеленью! Будь она неладна.

Дома тихо. Лисенок давно спит, няня бдит, я ее благодарю и она уезжает. Я просматриваю завтрашний заказ, оповещаю своих аниматоров, чтобы они справлялись как-то без меня и жду новостей от дяди Бори.

Глава 3.1

Целый день после случившегося, я не нахожу себе места.

Кажется, стены сжимаются, воздух в квартире тяжелый, как в парной, и даже чайник свистит как-то тревожно, будто предупреждает — не расслабляйся, Женя, еще не конец.

Лиза лежит на диване, закутавшись в плед с единорогами. У нее спала температура, но голос сиплый, дыхание прерывистое. Я поставила рядом увлажнитель, принесла тёплое молоко с мёдом, а сама не нахожу себе покоя: то в ванную иду, то подушки на диване поправляю, то просто стою посреди кухни, сжимая в руке телефон.

В обед заказываю доставку из аптеки: лекарства для Лизы, физраствор, спрей в нос, что-то от кашля и новые фильтры для ингалятора. Когда курьер пишет, что через пять минут будет у двери, меня начинает трясти. Настолько сильно, что приходится опереться о стену.

Глупо. Это просто курьер. Но я смотрю на дверной глазок, как на щель в бункере, ожидая выстрела.

— Мам, мутяки мутяки? — зовёт Лиза сиплым голосом. — Ску-ку…Говорит она на своем тарабарском, но я безошибочно ее понимаю, ей скучно, играть на не хочет, поэтому ец быы хоть мультики посмотреть.

— Конечно, малыш, — я иду к ней, машинально проверяю лоб — горячий, но не как утром. Уже лучше.

Включаю телевизор, сажусь с ней рядом, обнимаю.

Она кладёт голову мне на колени, тянет мою руку к себе на щеку. Я глажу её по волосам, вдыхаю запах больного ребёнка: мята, сироп от кашля и что-то неуловимо своё, родное.

Курьер звонит, и я вздрагиваю. Лиза засыпает у меня на коленях, и я тихо выкручиваюсь, оставляя под её головой мягкую игрушку. Иду к двери на цыпочках.

— Оставьте у двери, пожалуйста, — прошу через домофон. И всё равно открываю. Медленно, будто боюсь увидеть не человека с пакетом, а… Давида.

Я не видела его почти четыре года. Последний раз — в больничной палате. И всё же, стоит мне прикрыть глаза, проще простого представить, что он тут. Рядом. Стоит за дверью. Вижу, как сжимается линия челюсти, когда он сдерживает гнев. Его лицо будто вырезано из воздуха: высокий лоб, чуть хмурые брови, губы, которые чаще молчат, чем говорят. Таких мужчин не забывают. Их боятся вспоминать. Иногда я думаю, что выдумала его. Что не бывает таких — чтобы так смотрел, чтобы молчание с ним было плотнее любого разговора. Но нет. Стоит прикрыть глаза, и я снова рядом. Вспоминаю даже, как тень ложилась на его лицо, когда он читал что-то в телефоне. Как нащупывал в кармане ключи, как поправлял ворот рубашки.

Всё это — мой внутренний музей. Только экспонаты в нём не под стеклом, а внутри — острые, живые. Ждущие часа, чтобы снова задеть.

Выдыхаю. На пороге просто просто парень в форме, с бейджем и маской.

Он ставит пакет, кивает и уходит. Я жду, пока его шаги стихнут, только потом забираю лекарства.

В течение дня мы с Лизой делаем ингаляции. Я отвлекаю её смешными голосами, читаю книжки, придумываю, что облачко пара — это дракон, который лечит простуженных принцесс. Лиза смеется, хоть и сипло, и этот звук скребёт мне по сердцу.

Ближе к вечеру тренькает телефон, сообщая о входящем сообщении, я с замиранием сердца бегу к нему, ожидая новостей, но это Максим.

Я смотрю на экран и не отвечаю. Как и на все его сообщения с того самого свидания, я понимаю что поступаю некрасиво и некультурно, и так по детски, даже то, как я сбежала тогда из ресторана. Но сил после того неудачного ужина у меня хватило только на то, чтобы поставить его в известность, что я добралась до дома, а после просто перестала выходить на связь.

И да, это некрасиво. Но сейчас мне не до того.

Максим — из мира, где всё должно быть просто. Удобно. Логично. А у меня сейчас в душе хаос, мокрый снег и пустые тротуары памяти, по которым снова и снова идёт один и тот же силуэт. Я не могу даже просто поговорить с мужчиной, который мне ничем не обязан, — потому что всё во мне все еще не забыло другого. Давида.

Мы с Лизой сидим на полу, перебираем пазлы. Она говорит, что ей уже легче, но не хочет в садик. Я обещаю, что никто её не заставит. Мы строим башню из подушек, она смеётся, а я думаю: «Только бы так и оставалось».

На экране телефона всплывает входящий вызов. Я вздрагиваю — уже жду, что это будет Максим. Но нет. Любочка.

— Женечка, здравствуйте! — звучит ее бодрый голос. — Всё прошло отлично! Праздник выдался на ура, заказчики довольны, детки визжали от восторга. Хотите фотоотчет скину?

— Конечно, скинь, — улыбаюсь я, хоть и устало. — Спасибо тебе, Люба, что держишь все под контролем.

— У нас, знаете, даже аниматор новый отлично вписался, — продолжает она. — Сам инициативный, помогал раздавать подарки, детям понравился. Я подумала, может, его на постоянку взять? Вы потом посмотрите?

— Да, гляну. Спасибо, Лю, ты как всегда — золотце.

Пока она пересылает мне снимки, я пролистываю их бегло: клоуны, воздушные шары, сладкий стол, довольные дети. И я знаю — хоть часть мира продолжает крутиться правильно, даже если моя ось сдвинута.

Вдруг, среди фотографий, — кадр с ребёнком, держащим огромный букет. У него на лице такое счастье, что я невольно улыбаюсь. Люба всегда умеет поймать момент.

Перекрывая фотографии, на экране всплывает входящий вызов. Я вздрагиваю — наконец-то дядя Боря.

Глава 3.2

— Женя, есть новости.

Я хватаю телефон обеими руками, будто боюсь, что он выпадет из пальцев, и резко встаю, чуть не опрокинув коробку с пазлами. Голос дяди Бори звучит не тревожно, но напряжение в нём я всё равно считываю.

— Ну? — шепчу, чувствуя, как внутри всё будто сжимается. — Что?

— Давид… — он делает паузу, будто не уверен, говорить ли. — Он улетел.

— Что значит — улетел? — спрашиваю, но сама уже чувствую, как сердце уходит в пятки. — Куда?

— В Москву. Регистрацию прошел. Сел на самолет.

Я опускаюсь на край дивана, Лиза тут же следует за мной, кладет голову мне на колени и засыпает. Буквально за мгновение. Дышит тихо. Мирная, тёплая. Я накрываю ее пледом, пока во мне начинает кружиться воронка из мыслей.

— То есть... — Я зажмуриваюсь, чтобы собрать всё воедино. — Он сначала появляется в нашем детском саду, а потом просто берёт и... улетает?

— Всё именно так, — подтверждает дядя Боря, и я слышу, как он тяжело вздыхает. — Мы проверили: камеры аэропорта, билеты, фиксация геолокации. Он уже в Москве. Один.

Молчание становится удушливым.

— Подожди... Это же нелогично, — я чувствую, как начинаю задыхаться. — Если он меня нашёл... если пришёл в сад… почему просто... ушёл? Почему не продолжил поиски? Почему... уехал?

— Я сам не понимаю, — признается дядя Боря. — Сначала подумал, может, это был не он. Но данные — точные. Его паспорт, его лицо, распознавание работает без ошибок. Он действительно был в Питере. И действительно — уже в Москве. Если только… если

— Что? — шепчу я, и голос дрожит.

— Ты уверена, что в сад приходил именно он?

— А кто еще, дядя Боря?

— Женя, — голос дяди становится мягче. — Ты спросила воспитателя, как выглядел мужчина? Сама показала ей фотографию?

— Это... — я вздыхаю, уставившись в одну точку. — Это бред. Кому еще потребовалось бы ходить по детским садам с фотографией Лизочки?

— Согласен. Но факт остаётся фактом: Давид был сегодня прилетел в столицу..

Я поджимаю ноги, кутаюсь в плед, будто от этого может стать хоть чуть-чуть теплее. Не становится. Меня трясет изнутри.

— Может, он решил усыпить мою бдительность? — выдыхаю. — Не смог добыть информацию о том, где я живу и… и.

— Может, — отвечает Борис Алексеевич неуверенно. — Но это не в стиле Давида. Слаться не докопавшись до правды.

— А если это был и правда не он, — бормочу.

— Это мы сможем узнать только завтра. Сейчас детский сад уже закрыт. Ты же не станешь звонить воспитателю?

Слёзы подступают внезапно. Они не текут — просто заполняют всё изнутри. Как солёная вода в плотно закрытой банке. Не вылиться — и не исчезнуть.

— Нет-нет. Конечно. Поздно уже. Да и… что мне теперь делать? — спрашиваю, почти жалобно. — Ждать? Искать? Звонить? Прятаться? Или, может, снова фамилию поменять?

— Женечка, — он делает паузу, будто подбирает слова. — Я думаю… тебе надо сделать паузу. Не в мыслях, не в чувствах — в этой круговерти. Просто уехать. Переключиться. Подышать другим воздухом. Тебе и Лизе обеим нужен глоток покоя.

Я молчу, переваривая. Лизонька во сне хмурится и прижимается ко мне ближе. Я укутываю её одеялом и тихо встаю, уходя на кухню, чтобы не разбудить. Наливаю себе воды и смотрю в окно: вечер разлился по улицам, как медленный чай в чашке. Свет фонарей рассыпался янтарем по мокрому асфальту.

— В садик нам точно нельзя возвращаться? — шепчу, прислонившись лбом к стеклу.

— А ты хочешь именно тот сад?

Я не отвечаю сразу. Слышу, как сердце колотится, и в этом биении — столько всего: боль, страх, надежда, любовь, обида, воспоминания, бессонные ночи и его глаза. Глаза, которых я не видела почти четыре года. Все это не дает связно и ровно думать.

— Не знаю, — честно говорю. — Этот садик так нам подходил, — жмурюсь я.

Давид как вирус, который затаился, а теперь снова проснулся. И не дает мне спокойно жить. Даже тем что уехал!

— Тогда тебе точно нужно поехать. Хочешь — на пару дней к морю. Хочешь — в горы. Хочешь — на дачу к тетке моего сокурсника. Главное — уехать на время и заодно переключиться.

— А работа?

— Ну справляются же они без тебя уже две недели, пока ты дома сидишь. Так какая разница, дома ты или загородом.

— А Лиза?

— С тобой, конечно. Только вы вдвоём. Без телефонов, без тревог. Только ты и она. Это поможет. Обеим.

— Она заболела, дядь Борь. Температурит с утра, горло. Загород точно не вариант.

— Тогда сразу как, пойдет на поправку. В любом, случае я завтра сам пробью все насчет садика. А потом… потом ты подумай.

Я закрываю глаза. Мысленно перебираю возможные маршруты. Море, горы, лес. Хоть край света. Главное — не здесь. Не в этой квартире, где всё напоминает. Где стены знают больше, чем любой человек.

— Хорошо, — тихо говорю. — Я подумаю. Может, действительно...

Глава 3.3

Я просыпаюсь от тонкого, почти мышиного писка.

Тело ломит от усталости. Видимо, я всё-таки задремала на кухне — прямо в одежде, поджав ноги, с тем самым пустым стаканом в руках. Он скатился на пол и перекатился под батарею. А я слышу... всхлипы.

Тонкие, болезненные.

Вскакиваю и бегу в комнату. Лиза стонет, дрожит всем телом. Щеки пылают, а ресницы будто слиплись от слёз.

— Зайка, — я сажусь рядом, прикладываю ладонь к её лобику. — Господи…

Она горит.

Не просто температура — огонь. Глазами не вижу, но чувствую кожей, как от неё исходит жар, как будто под одеялом разложены угли.

Судорожно смотрю на часы — почти три ночи. Быстро сбиваю ей температуру обычным Нурофеном. Она почти не глотает. Всё выливается обратно. Тело снова начинает дрожать.

Холодная тряпка, компресс, вода. Ничего не помогает.

Температура растёт, как будто решила дойти до неба.

39,7.

39,9.

Я не выдерживаю. Набираю 103.

— Девочка, три года. Высокая температура, не сбивается жаропонижающими. Да, давала и нурофен, и панадол, растирала — всё без толку.

Я говорю как робот, но руки дрожат так, что телефон почти выскальзывает.

— Хорошо. Ждите.

Ждать.

Это слово, наверное, худшее из всех. Потому что в нём есть всё — беспомощность, страх, растерянность. И невозможность хоть что-то изменить.

Лиза стонет. Ложится на бок. Щеки красные, глаза блестят, но она уже почти не реагирует.

Я поливаю тряпку водой, прикладываю к её лбу, целую макушку, глажу по волосам.

— Ты только дыши. Хорошо? Только дыши.

Она как будто слышит. Немного расслабляется.

Скорая приезжает через двадцать минут. Но эти двадцать минут — как сто лет. Меня трясёт, как будто внутри всё рассыпалось на ледяные шарики, и они катаются по телу, звенят, бьются.

— Высокая температура, ангина. Сейчас поставим укол и везём в инфекционную. Сборы — пять минут, — говорит врач, седой, с усталым лицом.

Я киваю. Собираю вещи. Документы. Плед. Игрушку. Свою сумку. Всё делаю быстро, машинально, на автомате. В голове — гул. Ни одной связной мысли. Только: «чтобы жила. чтобы дышала. чтобы глаза снова светились, как раньше».

Палата маленькая. Белая. Холодная.

Лизу кладут под капельницу. Её руку обматывают бинтом, она хнычет и всё пытается забраться ко мне на руки. Врач что-то говорит, я не слушаю. Только качаю её, как младенца. Как когда-то, в первые месяцы. Помнишь, как ты не спала ночами, малыш? А я ходила по кухне, считала твои вдохи. И пела тебе шёпотом, даже не зная слов, просто чтобы ты знала — я рядом.

Сейчас снова так же.

Только страшнее.

— У неё вирус, — говорит медсестра. — На фоне переутомления. Видимо, подхватила где-то, но иммунитет слабый. Температура спадёт, как только организм даст первый ответ.

Я киваю. Делаю вид, что поняла. Хотя понимаю только одно — я не сплю. Не должна спать. Даже если веки свинцовые, а руки ватные.

Смотрю, как она дышит. Считаю вдохи.

Четыре утра.

Пять.

Под утро температура падает до 37,9. Она засыпает крепко, с поджатым кулачком, вцепившись в мой палец.

Я не отхожу ни на шаг.

В начале восьмого мой телефон оживает, экран на нем загорается, на задней панели мигает вспышка, а я часто часто моргаю. Не могу понять, то ли я проснулась так резко, то ли не спала вообще.

— Женя.

Голос дяди Бори в телефоне звучит слишком громко — может, потому что всё вокруг до этого было беззвучным.

— Ты не спала? — спрашивает он. — Я знаю, что рано, но…

— Мы в больнице, — шепчу. — У Лизы ночью был жар. Высокий. Сейчас чуть лучше. Мы под капельницей.

— Где вы?

— В инфекционке на Орбели. Палата на двоих, но пока никого не подселили. С нами медсестра, вроде нормальная. Справимся.

Молчание на другом конце.

— Женечка, я… — он вздыхает. — Я не хотел тебя тревожить. Но ты должна знать. Я просмотрел камеры у садика. Нашёл записи за последние три дня.

Я замираю. Вижу, как ресницы Лизы дрожат, но она пока не просыпается.

— И?

— Это был не Давид.

Пауза.

— Что?

— Это был не он. Мужчина на видео — не Давид. Совсем. Рост, осанка — нет. Я показал запись ребятам, они тоже это подтвердили. Человек явно на что-то рассчитывал, но не скрывался. У него была фотография Лизы. Он показывал её воспитателю. Всё делал открыто. Слишком открыто, как будто хотел, чтобы его заметили.

— Ты уверен?

— Абсолютно. Женя… — он делает паузу. — Я киваю. Гляжу в потолок. А потом снова на дочь. Она дышит ровно. Тело уже не горит.

Глава 4.1

Мы уже третий день в больнице.
Палата маленькая, белая, с облупленными батареями, пахнет железом и дезинфекцией. Лизонька спит сейчас — ровно, спокойно, впервые без влажного стона, без судорожных всхлипов. Температура спала. Тридцать семь и два. После сорока — почти счастье.

Я сижу на краешке её больничной кровати, не касаясь спинки, чтобы не потревожить ни себя, ни пространство. Костенею. Голова гудит от недосыпа, но я боюсь закрывать глаза. Стоит мне отключиться хотя бы на минуту — проснусь от того, что сердце вылетит в горло от паники.

Дядя Боря приезжает сегодня. Он обещал. Звонил утром, сказал, что в поезде. Я просила не ехать, не нагружаться, но он, как всегда, сделал по-своему.

— Я уже на вокзале, — говорит он в трубку. — Через сорок минут буду у больницы. Не спорь.

— Я не спорю, — выдыхаю я. — Просто не понимаю, зачем тебе это. Мы ведь уже почти...

— Ты не почти. Ты — уставшая, измотанная, напуганная мать. А я — твоя семья. Всё просто, Женя.

Улыбаюсь впервые за много часов. Пусть и с натугой.
Захожу в палату. Лизонька приподнялась. Лежит в обнимку с пандой, пьёт компот. Щёки розовые. Глаза блестят, как будто не было этой лихорадки.

— Ма-ми, а домой домой?

— Наверное, сегодня. Если врач разрешит.

Она кивает и снова утыкается в кружку. Я глажу её по спинке. Медленно. Осторожно. Она больше не горячая. Ни кожа, ни взгляд.

В коридоре шум. Стук ботинок. Дядя Боря входит быстро, уверенно, как будто это не больница, а кабинет в правительстве. В руках — сумка с какими-то вкусняшками, ещё один мягкий мишка и кипа документов.

— Ну что, мои девочки, — говорит, улыбаясь, — вы тут всех победили?

Лиза бросается к нему с криком:

— Дя Бо! У меня ви-рус, ви-рус!

Он смеётся, подхватывает её на руки, целует в щёку и подмигивает мне.

— Вирус — это ничто, когда рядом такие девчонки.

Я снова улыбаюсь. И снова почти без боли. Мы немного сидим в палате, а затем он уходит. Я предлагаю ему остановиться в моей квартире, даже ключи протягиваю, но он отмахивается.

— Что мне там делать, пока вас нет, — улыбается он. — будто мне остановиться не с кем. Да и дел еще порешать много надо.

Не проходит и часа, как нас с Лизой переводят в вип палату, чистую, красивую, одноместную, с телевизором.

А ведь я спрашивала и говорила, что оплачу, и вдвое больше оплатить предлагала, на что мне все в один голос говорили, что все такие палаты заняты.

Когда нас наконец отпускают, еще через два дня на улице уже вечер. Воздух чуть влажный, но мягкий. Город выдохнул после дневной жары. В машине дядя Боря почти не говорит. Только иногда смотрит на меня в зеркало и тихо вздыхает.

— Ты узнал, что-то новое? — спрашиваю, когда Лиза засыпает на заднем сиденье, устав от пути.

— Ни-че-го, — он качает головой. — Мужчина ни по каким базам не проходит. Машину не засветил, поэтому по номерам не пробить. А больше никаких концов к нему нет.

— А что Давид? — я напрягаюсь.

— Ничего. Вчера было как раз открытие его ресторана. Помпезно вышло. Во всех новостях освещали.

— Что ты решила насчет отъезда? Куда хочешь? — тихо спрашивает дядя Боря, паркуясь у дома.

— В санаторий хочу. Не хочу заграницу.

Дядя Боря довольно щурится.

— Давай, я помогу с Лизой. Спит?

Я киваю.

Он выходит первым, обходит машину и открывает заднюю дверь. В этот момент я замечаю — впереди, у подъезда, стоит тёмная машина. Не наша. И не соседская.

Сердце бьётся чаще. Я замираю.

— Ты кого-то ждёшь? — спрашиваю.

Дядя Боря поворачивается и тут же напрягается.

— Нет. Сядь с Лизой пока. Не выходи.

Он идёт к машине.

Я сижу, почти не дыша. Лиза чуть шевелится, прижимается ко мне.

Машина перед домом не заводится, не двигается. Просто стоит.

Затем из окна выглядывает лицо.

______

Друзья, сегодня действует максимальная 35% скидка на мой роман

Случайная жена, или Наследство в подарок - https://litnet.com/shrt/l7yD

— И что ты сделаешь? — из-за поворота послышался знакомый голос. Кажется, врача.
— Женюсь, — кто-то хрипло ответил ему.
— И на ком же?
— Да хоть...
Я, наконец, дошла до того самого злосчастного угла и выглянула из-за него. В этот момент моему взору открылось прекрасное зрелище. Темноволосый высокий мистер «Офигенная задница», спорящий с Олегом Викторовичем.
Сама того не желая ахнула, и тот, у которого вместо ягодиц крепкий грецкий орех, резко повернулся ко мне и изрек:
— Вот на ней и женюсь. Замуж за меня выйдешь?

Глава 4.2

И я узнаю. Максим.

Чёрт. Конечно.

Не удивление — скорее, щелчок в голове, как будто давно знаешь, просто не хочешь вспоминать. Он ведь звонил. Писал. Я не отвечала. Ни на звонки, ни на сообщения. Раз только отписалась сухо: «Извини, у меня дочь в больнице, не до общения». Всё. А потом снова тишина. Я отключила уведомления, отключила голову, отключила себя.

Сейчас мне неловко. Не по-настоящему, а как бывает, когда кого-то слегка подставил, даже не со зла, просто потому что у тебя сил не было ни на что. А он — ни при чём, и вроде бы не заслужил.

Максим выходит из машины. В костюме, как всегда. Ровный, собранный. Кивает дяде Боре. Я вижу это с места — его уважительный взгляд, прямую спину, как будто у них началась деловая встреча.

Дядя Боря замирает. Не просто смотрит — изучает. В глазах мгновенно просыпается режим сканера. И вот уже он не просто мой дядя с сумкой и мишкой, а тот самый Борис Аркадьевич, от одного взгляда которого на допросе потеют даже невиновные.

Я выхожу из машины сама, держу Лизу на руках. Подхожу ближе, но не вмешиваюсь. Они замечают меня почти одновременно.

— Женя, — говорит Максим. — Ты...

— Привет, — отзываюсь я быстро, вежливо, но сдержанно. — Я удивлена.

Он на секунду теряется. Потом кивает, улыбается немного натянуто.

— Я понимаю, что выгляжу... странно. Просто... я узнал что у вас сегодня выписка.

Он это говорит спокойно. Без намеков, без давления. Почти по-дружески. Но теперь я чувствую, как чуть сжимается живот. Лёгкая тревога, не больше — но всё же не уходит. Потому что искать меня с фотографией моей дочери это перебор. Сталкерство уже какое-то. По спине бежит невнятный холодок.

— Зачем ты приходил в садик? — холодно интересуется дядя Боря.

У меня глаза от удивления, кажется, на лоб лезть начинают. Я ни минуты не сомневаюсь, если дядя Боря это спрашивает, значит он узнал, и значит в сад приходил именно Максим.

— Зачем?

Максим напрягается. Я чувствую, как он собирается. Как в судебном заседании, когда на него идут с кривым обвинением.

— Я не хотел тебя пугать, Женя. И не хочу. Просто ты исчезла. И я… Женя, — говорит он тихо, и в голосе нет ни упрека, ни жалости. Только усталость. — Ты не отвечала. Любочка вела все праздники без тебя, — продолжает он, — Я приезжал сюда, — он мотает головой, чуть усмехаясь себе, — караулил. Ночами. Утром. Но ты не выходила.

Я смотрю на него и понимаю — это правда. Всё, что он говорит.

Господи.

Конечно, я не выходила, я же сидела дома безвылазно, потому что Давид был в городе.

— Я просто решил проверить, появляешься ли ты в садике. Я… не хотел лезть в твою жизнь. Тем более ребенок… черт, я понимаю, как это странно и жутко может выглядеть со стороны. Просто… не понимал, что происходит.

— Максим, — тихо говорю я. Понимая, что еще чуть чуть и мой мозг взорвется. — Прости. Я не в ресурсе сейчас разговаривать. Ни объяснять, ни оправдываться. Дочка только пришла в себя, я на ногах третий день… Просто не сейчас.

Он кивает. Лицо остается спокойным. Он не давит. Не спрашивает, не требует. И от этого — больнее.

— Я понял, — говорит он. — Не буду больше приходить. Прости, что напугал.

— Я не испугалась, — выдыхаю. И вру. — Просто… устала. Очень.

Молчим.

— Лизонька спит, — говорит дядя Боря, и голос его на тон ниже обычного, почти звериный. — Ей нужно в тишину. В тепло. И ты, Женя, тоже.

Он переводит взгляд на Максима — долгий, прямой. В нём нет ничего показного. Только мощь. Невидимая, но осязаемая. Я знаю этот взгляд. Он возникает, когда дядя Боря что-то решает.

Я чувствую, что он хочет остаться. Поговорить с Максимом отдельно. Как мужчина с мужчиной. Или скорее — как крыша с потенциальной угрозой.

Я касаюсь его локтя. Легко. Но твёрдо.

— Помоги мне донести Лизу, пожалуйста.

Он чуть медлит. Но затем смотрит на меня. И всё понимает.

— Конечно.

Он берёт Лизу из моих рук аккуратно, с такой нежностью. Я иду рядом. Не оборачиваюсь. Максим всё ещё стоит там, на фоне своей машины, на фоне маячащей тусклой фонарной вспышки, и не двигается с места.

Но я чувствую его взгляд. До самого подъезда. До самой двери.

Когда мы поднимаемся в лифте, я стою в углу, опираясь плечом о холодный металл, и закрываю глаза.

— Кто он? — вдруг тихо спрашивает дядя Боря. — Можешь не отвечать, если не хочешь.

— Никто, — так же тихо говорю я. — Почти никто. Одно свидание. Он хороший. Казался. Звонил все это время и правда, а я… все мысли только о Давиде.

Дядя Боря кивает. Просто, понятно.

Когда входим в квартиру, я включаю ночник. Дядя Боря укладывает Лизу на диван в комнате, неся её так, будто и правда родной дед. Она не просыпается. Только потягивается во сне и шепчет что-то невнятное.

Я стою у двери и смотрю, как он расправляет на ней плед. Как наклоняется, поправляет подушку. Как касается её головы — быстро, но бережно.

Глава 4.3

Утром меня будит запах. Настоящий, домашний, до дрожи знакомый. Не больничный хлор, не пыльный воздух из-под кондиционера, не железо. А что-то теплое, обволакивающее — как будто в комнату заглянуло детство. Пахнет жареными гренками, яичницей, свежим хлебом и кофе. Я открываю глаза, и впервые за много дней не чувствую тяжести ни в теле, ни в сердце. Только лёгкую сонную ноющую пустоту, но она не пугает.

Из комнаты доносится голос дяди Бори — он вполголоса разговаривает с Лизой. Смеются. Что-то говорит ей про «секретный ингредиент для настоящих принцесс». Она хихикает, и это — музыка. Живая. Настоящая. Как раньше. Как в детсве.

Только тогда на месте Лизы была я, а на месте дяди Бори мой любимый и самый дорогой на свете дедушка.

Растираю грудь, потому что жжет.

Я тянусь, потягиваюсь, сажусь в кровати. В окно уже лезет яркий солнечный свет. Наконец-то лето стало похоже на лето. Не жаркое и выматывающее, а мягкое, как выпечка из духовки.

Через несколько минут я вхожу на кухню, зевая в кулак. Дядя Боря стоит у плиты в белой футболке, с завязанным на поясе кухонным полотенцем вместо фартука. Лиза сидит на табурете, болтает ногами и уже хрустит тостом с мёдом. На столе — яйца всмятку, порезанный авокадо, малиновое варенье в баночке и даже лепестки мяты в стакане с водой. Как в отеле, только душевнее.

— Доброе утро, мои любимые, — шепчу я, наклоняясь к Лизе и целуя её в макушку. Она пахнет чем-то сладким. Наверное, тем же вареньем.

— Ма-ми, ма-ми, дя Боря сказа -сказа, что моня есть руками!

— О-о, это радикальное новшество, — усмехаюсь я, подмигивая дяде Бори.

Он бросает на меня взгляд — усталый, но добрый. Тепло струится от него так, будто он не просто накормить хочет, а вернуть в этом завтраке мне часть стабильного, простого, нормального.

— Завтрак для героинь, — говорит он. — Особенно после боёв за жизнь.

Я киваю. Сажусь за стол. Несколько минут — только тишина, жующие рты, щелчки посуды. Мир замедляется. И слава богу.

— Жень, — он отставляет чашку. — Надо подумать насчёт отдыха. Я понимаю, ты не хочешь ни за границу, ни город. Но и сидеть здесь… нельзя.

— Я согласна, — отвечаю сразу. — Я это вчера поняла. И сегодня. Даже воздух другой. Мы с Лизой нужны себе живыми.

— У меня есть пара мыслей, — продолжает он. — Можно к знакомым. У подполковника Романова — дача в Калужской области, тишина, лес, река. Там и баня, и грибы, и никакой связи. Либо к Ире, помнишь её? Моя давняя коллега, у неё в Сочи санаторий при медицинском центре. Там хорошо, но народа много, по графику.

— Хочу пансионат, — говорю я, не задумываясь. — Но не как в Сочи, где толпы. Нужно, чтобы было спокойно. И детям можно. И тебе, если захочешь… — Я смотрю на него внимательно. — Поехали с нами. Ты устал. Я вижу.

Он молчит немного. Смотрит в окно. Как будто совещается с собой.

— Поеду, — говорит наконец. — Лизу нельзя сейчас оставлять надолго. Да и ты… — он улыбается. — Мне кажется, нам всем нужно подышать соснами. Только без шума.

На поиск подходящего места уходит день. К вечеру дядя Боря находит идеальный вариант — небольшой семейный пансионат в Ярославской области, на берегу озера, с детской площадкой, медкабинетом, небольшим пляжем и крошечной библиотекой. Судя по фотографиям, всё там выглядит как из старого советского фильма: деревья выше крыш, деревянные балконы, катамараны, висящие на канатах качели и деревянные дорожки между корпусами.

— Вот туда, — говорю я, уверенно. — И чтобы без гостей. Только мы.

Он кивает.

На сборы уходит два дня. Лиза помогает складывать свои любимые платья, шлёпанцы, панду, книжки. Я составляю списки — аптечка, сменная одежда, документы, игрушки, крем от комаров. Ощущение, будто мы не в отпуск едем, а переселяемся жить. Но в этом есть и терапия. Я чувствую, как с каждым заполненным чемоданом уходит часть тревоги.

Дядя Боря приносит вино и батончик чёрного шоколада. «На случай паники», — говорит. Мы смеёмся.

Дорога занимает чуть больше пяти часов. Мы выезжаем рано утром, пока город ещё сонный, и сквозь стекло тянется пыльное солнце. Я засыпаю в машине — впервые за долгое время без внутреннего страха. Лиза дремлет рядом, подперев голову подушкой.

Просыпаюсь, когда мы уже сворачиваем с трассы. Окна открыты. Ветер пахнет травами, нагретыми на солнце. Где-то вдали плещется озеро. Пространство словно растягивается, и я впервые чувствую, как исчезает городской комок в груди.

— Осталось минут десять, — говорит дядя Боря, и я вижу его взгляд: спокойный, уверенный, почти счастливый. Я не помню, когда видела его таким в последний раз.

Пансионат встречает нас деревянными воротами, за которыми открывается другая реальность. Воздух — чистый и насыщенный. Над входом — аккуратная вывеска: «Дом у воды». Всё здесь словно из прошлого — только доброго. Сосны, скрипучие мостки, белые занавески в окнах. Администратор встречает нас тепло, будто мы не постояльцы, а дальние родственники.

Наш номер — на втором этаже, с видом на озеро. Две кровати, балкон с плетёным креслом, старинная этажерка, которую Лиза сразу же называет «замковой башней».

Мы раскладываем вещи, и я вдруг понимаю: здесь можно дышать. По-настоящему. Здесь нет Давида, нет напряжения, нет шумного города. Только мы. И воздух. И вода.

Глава 4.3

Я открываю глаза и смотрю на него внимательно.

— Не хочу… — говорю почти шепотом. — Не хочу эту тему. Ни разговоров, ни выводов. Просто… просто устала. Мне хорошо, когда её нет.

— Женя.

Опускаю взгляд. В песке застряла белесая ракушка с тёмным треснувшим краем. Трогаю её пальцем, как будто это может отвлечь. Но кого я обманываю? Глубоко вдыхаю и тихо-тихо, словно не веря сама себе спрашиваю:

— Ты нашел что-то?

— Вот именно, что нет. — резко говорит, дядя Боря, — Понимаешь? Ничего. Он как фантик пустой — чистенький, без пятнышка, как из-под копира. Документы в порядке. Работа стабильная. Кредиты не брал, не судим, не разведен, детей нет, долгов нет. Даже штрафов за парковку нет. — Он делает паузу, пристально на меня глядя. — Такое бывает?

— Может, он и правда просто нормальный человек, — пробую возразить, но звучит это как-то неуверенно, и я сама это чувствую. — Ну не все же должны быть с тайным прошлым или мрачными скелетами. Он всегда был... какой-то правильный. Спокойный, воспитанный. Не из тех, кто повышает голос

— Даже соседи о нем говорят: мол, образец мужчины. Мусор выносит, цветы на подоконнике, здоровается. Понимаешь?

— Это плохо? — спрашиваю, тихо. — Ну, может, он и правда такой?

— Женя, — дядя Боря бросает на меня короткий, внимательный взгляд. — Слушай внимательно. В жизни любого взрослого человека что-то да происходит. Хоть раз, хоть где-то. Никто не живёт чисто, как вода из аптечного пузырька. Это ненормально. Он как будто вымышленный.

— Но я же давно его знаю, — тихо говорю я. — Не близко, правда, но… он всегда был таким. Идеальным.

— А может, просто хорошо умеет заметать следы. — Дядя Боря говорит это почти шепотом, глядя вдаль, где вода лениво перекатывается по берегу. — Слишком уж чистая картина. Я за жизнь столько людей видел, что когда передо мной идеальная биография — у меня не доверие возникает, а наоборот. Очень похоже на вымышленную.

Я тереблю край пледа, молчу. Прокручиваю в голове все наши встречи, короткие фразы, вежливые взгляды. Ничего особенного. Даже симпатии как будто не было. Только настойчивость — мягкая, обволакивающая, как дым. Не грубая. Но липкая.

— Жень, ты меня знаешь, я не параноик, — продолжает он мягче. — Но обычно мужчины не ищут женщину в садике ее ребенка, после неудачного первого свидания.

Я киваю. Понимаю. Даже слишком хорошо. Но от этого не легче.

— Ты думаешь он от Давида? Или кто-то заподозрил, что я подстроила свою смерть и подослал его ко мне?

— Женя, твою смерть подстроила не ты, а я. Поэтому я точно знаю, что до этого никто и никогда не докопается. Как минимум без моего ведома, И документы у тебя сейчас самые что ни наесть настоящие. В теорию с Давидом я тоже не верю. Знал бы он что ты жива, не ждал бы ни минуты. Поэтому у этого Максима нет видимых причин так себя вести…

Я молчу. Мне неуютно. Нет, я не оправдываю Максима, просто... У меня нет поводов считать, что он опасен. Он странный — да. Но опасный?

— Это ненормально, Жень.

Он снова замолкает, давая мне подумать. И я думаю. В голосе дяди Бори нет раздражения, нет давления — только спокойное, глухое напряжение. Как у охотника, который почуял зверя, но не торопится стрелять. Ждёт.

— Хорошо, — наконец говорю я. — Давай подождём. Может, он просто уйдёт обратно в свою идеальную жизнь. И не будет больше никак проявляться?

— Нельзя ничего пускать на самотек.

— Но что мы можем сделать?

— Ты… ничего. Просто будь аккуратна. Поэтому я тебе и рассказываю. Пока я продолжаю наводить справки, не поддерживай с ним общение. А если он вдруг объявится снова, сообщи мне.

— Хорошо, — киваю я.

Мы молчим. Ветер с озера пронизывает насквозь, и я зябко кутаюсь в плед. Пора возвращаться.

Возвращаемся неспешно. Лиза подбирает по дороге еловые шишки и тычет ими в дядю Борю, а тот только ворчит и терпит. Я иду чуть сзади, прислушиваюсь к себе. Нет ли страха? Нет. Есть тревога. Лёгкая. Но не от Максима. От всего.

В холле пусто. За стойкой новая смена, мы киваем, проходим дальше. Поднимаемся на свой этаж, прощаемся, дядя Боря первым заходит в свой номер, следующий наш с Лизой.

Я толкаю дверь, и в тот же миг у меня внутри что-то резко обрывается.

Я замираю на пороге. Воздуха нет.

Давид.