Без права на выбор

Пролог: На паузе

Меня зовут Александра. Мне 34. Я знаю, где расположены эрогенные зоны, как работает цикл возбуждения, чем отличается голод от желания. Я могу объяснить физиологию оргазма и рассказать про психологию удовольствия так, что даже стыдливые начинают задавать вопросы. Я провожу курсы, обучаю женщин говорить «да» — не потому что надо, а потому что внутри всё стонет.

Но есть вещи, о которых я не говорю на вебинарах. Например, каково это — быть той, к кому приходят за исцелением, но которая сама давно не чувствует вкуса тела. Как это — объяснять про телесные маркеры удовольствия, но сжиматься от прикосновений. Как это — быть авторкой курсов по сексуальности и засыпать в кровати, где никто не держит, и не спрашивает: «а тебе как?»

После расставания с мужчиной, которого я называла «главным», я не просто осталась одна. Я осталась пустой. Уставшей. Сломанной в той части, где была связана с «могу хотеть». Я продолжала учить, говорить, консультировать. Но внутри — была пауза. Не пауза перед чем-то новым. А пауза как режим. Как жизнь в беззвучном кино.

Я пыталась «вернуться». Встречалась с кем-то. Целовалась. Снимала мужчин — и бельё. Но ничего не включалось. Ни внутри. Ни между ног. Ни в груди. Всё было механикой. Всё — будто не моё.

С каждым днём я всё сильнее чувствовала, что живу в теле, которое служит витриной, а не домом. Я больше не хотела быть правильной. Не хотела быть сильной, успешной, публичной, нужной.

Я просто хотела быть. И — чтобы никто не смотрел. Или хотя бы не требовал объяснений.

Но мир — не терпит пауз. Он не умеет молчать. Он требует формы, статуса, шаблона. Если ты одна — когда замуж? Если с кем-то — кто он? Если с тремя? — О, ты сошла с ума.

Однажды я дала интервью. В нём я сказала, что женщина может быть сексуально и эмоционально наполненной в разных форматах отношений. Не обязательно в паре. Не обязательно в браке. И даже не обязательно с одним партнёром.

Через два часа после выхода эфира мне начали писать. Кто-то — восторженно. Кто-то — с ненавистью. «Развратница», «твари вроде тебя разрушили институт семьи», «ты подаёшь пример малолеткам», «ты больная, и тебя надо лечить».

А потом — сообщение от бывшего:

«Зато теперь я точно знаю, что ты всегда хотела быть с кем угодно, только не с одним. Прости, что пытался сделать из тебя жену.»

Я читала это и чувствовала, как у меня внутри снова включается режим «замереть». Только в этот раз — что-то пошло иначе.

Я не захотела защищаться. Я не захотела ничего объяснять. Я просто захотела уйти.

Не как побег. А как освобождение.

Я арендовала дом в лесу. Старый. С деревянными окнами, плитой на дровах и ручьём за участком. Я выключила уведомления. Отменила встречи. И пообещала себе одну вещь:

«Ты будешь честной. Даже если честно — это неудобно. Даже если честно — это не формат. Даже если честно — это много.»

Я уехала не искать любовь. Не перезапускать карьеру. Не писать книгу.

Я уехала почувствовать себя телом, которое снова что-то хочет.

И если вдруг в этой паузе кто-то захочет остаться — он будет рядом не потому, что я выбираю. А потому что я разрешила себе быть собой.

Впервые — без стыда. Без маски. Без моногамной ширмы и правильных слов.

Впервые — не в формате. А в себе.

Глава 1: Голос, который я не забыла

Дом оказался именно таким, как я хотела. Старый, скрипучий, упрямо живой. Он не притворялся — не делал вид, что свежий или дизайнерский. Он знал, кто он, и не боялся показаться несовершенным. Я тоже так хотела научиться. Быть собой — без подгонки под чьи-то глаза.

Я приехала накануне вечером, разложила вещи, вымыла полы, вскипятила воду и легла в тишине. Утром встала рано, варила кофе и бродила босиком по веранде в майке и растянутых шортах. На лице — ни грамма макияжа. Внутри — ни грамма лжи. Это был первый день, когда я не чувствовала, что за мной кто-то смотрит.

И, конечно, именно в этот день я услышала голос, от которого внутри всё обвалилось.

— Ты всё ещё диктуешь вслух свои мысли? Или это новый способ медитировать?

Я замерла. Горло перекрылось. Тело узнало его раньше, чем мозг успел соединить факты. Я медленно обернулась.

Он стоял на веранде. Даниил. Тот самый. Тот, чей голос я слушала вечерами в наушниках, прижавшись к подушке. Тот, кому однажды прошептала в микрофон: «Не останавливайся, пожалуйста». Тот, с кем у меня был шестимесячный онлайн-роман — без встречи, без объятий, но с оргазмами, от которых тряслись колени.

Теперь он был здесь. В теле. Сумка через плечо, руки в карманах, взгляд — тот же. Устойчивый. Пронзающий. Опасно спокойный.

— Привет, Саша, — сказал он, будто мы только что поговорили вчера.

Я сглотнула.

— Ты... ты здесь живёшь?

— Этот дом — мой. Я его сдавал. Никто не предупредил, кто будет арендатором. Но кажется, теперь я рад, что не знал заранее. Был бы не готов.

Я не знала, что сказать. В голове звенело. Всё тело отозвалось на его голос, как на команду. Старый рефлекс. Но я уже не та, что полгода назад.

— Ты изменился, — сказала я.

— В лучшую сторону?

— Пока не решила.

Он улыбнулся. Непривычно мягко. Без иронии.

— А ты нет, — сказал он. — Всё ещё умеешь звучать, даже когда молчишь.

Внутри у меня запульсировало. Неприятно и приятно одновременно. Он был слишком близко к моим нервным окончаниям. Слишком хорошо знал, на какие кнопки нажимать.

— Что ты будешь делать? — спросил он. — Выселишь меня? Или позволишь поприсутствовать в тишине, которую ты приехала искать?

Я смотрела на него. Долго. Потом шагнула в сторону, вглубь дома.

— Если войдёшь — сам отвечаешь за последствия. Я сюда не за романом приехала.

— А за чем?

Я не ответила. Потому что сама пока не знала. Но точно чувствовала: если он останется, мне придётся встретиться с собой настоящей. Не в теории. Не в диктофоне. А в теле. С ним.

И с тем, кем я стала за это время.

Он появился тогда случайно. Комментарий под постом. Обычное обсуждение темы, я не обратила внимания. Но потом он написал в личку. Вежливо. Осторожно. Не хамил, не заигрывал. Просто задал уточняющий вопрос о курсе. Я ответила.

И как-то сразу разговор ушёл вглубь.

Мы говорили сначала о женской телесности. Потом — о его бывшей, которая, по его словам, «всегда делала всё правильно, но без тела». Потом — о голосе. О том, как иногда он важнее рук. И тогда он сказал:

— У тебя очень точный голос. Им можно ввести. Или ввести в транс. Я бы хотел услышать, как ты звучишь не в диктофоне, а когда дышишь рядом.

Я замерла. Потому что никто не говорил со мной так. Не грязно. Не пошло. А как будто он уже был рядом. Как будто слушал не уши — кожу.

С того вечера мы начали переписываться каждый день. Потом — перешли на голосовые. Потом — на звонки. Он никогда не давил. Не торопил. Но всё подводил к телу. Через слова. Через тишину. Через дыхание, от которого у меня текло между ног.

Мы не виделись. Но я знала его интонации, как свои. Я знала, когда он хочет, но не говорит. Я знала, как он выдыхает моё имя, когда сам не справляется. Я знала, что, услышав: «ещё, детка» — я могу кончить, не касаясь себя.

Это было безопасно. Без риска. Без прикосновений. Без обязанностей. Мы знали друг друга в состоянии желания, но не в быту. Мы не делили утро. Не ссорились из-за соли. Не дышали одним воздухом.

— Почему ты не хочешь встретиться? — спросил он однажды.

— Потому что в жизни всё будет иначе. Ты не сможешь остаться таким голосом. А я — такой честной.

Он тогда замолчал. И больше не спрашивал. Но продолжал быть. Звонить. Говорить. Уговаривать меня дышать глубже, трогать себя мягче, не бояться того, что я хочу.

А потом — я исчезла. Просто перестала отвечать. Потому что влюбилась. Не в него. В другого. В мужчину, который был «настоящим», как я думала. Он был рядом, физически. Он трогал. Он обещал. Он разрушал. И ушёл, оставив во мне дыру.

Я не писала Даниилу. Не из гордости. Из вины. Потому что он знал моё тело лучше всех. А я выбрала того, кто даже не хотел его понять.

Теперь, стоя в этом доме, я вспоминала его голос. Его «ещё чуть-чуть». Его «ты умеешь звучать, даже когда молчишь».

И я знала: если он заговорит снова — всё во мне вспомнит. Даже то, что я пыталась забыть.

Я сидела на веранде, одна, после встречи. Закуталась в плед. В ушах гудел его голос. И я подумала: может, этот дом — не про тишину. Может, он — про возврат к звуку, с которого всё началось.

Он пришёл поздно. Я уже легла, не спала. Свет в спальне был тёплым, абажур отбрасывал мягкие тени. В доме пахло деревом, чаем с мёдом и моими мыслями — слишком громкими, чтобы спать.

Он постучал. Открыто. Я знала, что он не войдёт без приглашения.

— Саша, — тихо сказал он. — Я не буду навязываться. Но если ты хочешь — я рядом.

Я встала. Открыла. Посмотрела на него. Молча. Потом сделала шаг назад.

Он вошёл и закрыл дверь. Стоял, не приближаясь. Смотрел. Я тоже. Мы будто не могли поверить, что теперь это — не экран. Не наушники. Что теперь мы — на расстоянии прикосновения.

Я подошла сама. Прикоснулась пальцами к его рубашке. Он не шелохнулся. Только выдохнул. Его руки поднялись, медленно, как будто спрашивая разрешения. Я кивнула. И он обнял меня.

Глава 2: Взгляд, от которого хочется замолчать

Я услышала звук мотора за полчаса до обеда. Глухой, короткий. Не как у грузовика — как у старого внедорожника. Потом — хлопок дверцы. Голоса. Один знакомый — Даниил. Второй — незнакомый. Ниже, глуше, и при этом… как будто медленнее. Как будто он говорил не вслух, а в тебя.

Я стояла у окна, не специально, но не уходила. Он вышел из машины. Высокий. Тёмно-русые волосы, собранные в небрежный пучок. Светлая футболка, длинные руки, фотоаппарат через плечо. Он не оглядывался. Просто прошёл за Даниилом вглубь участка.

А потом остановился. Как будто почувствовал. Повернулся. Посмотрел прямо на меня. И не отвёл взгляд.

Я замерла. Не потому что смутилась. А потому что в этом взгляде не было вопросов. Он смотрел, как будто уже знал. Что я — здесь. Что я — та самая. Что я — нужная.

Позже, за ужином, Даниил позвал меня к ним. Просто, не настаивая:

— Мы решили пожарить овощи. Артём будет снимать закат. Заходи, если хочешь.

Я зашла. Без платья. В рубашке. Длинной. Без белья. На всякий случай. Хотя — я и так знала: этот вечер не про разговоры.

Артём сидел на пледе. С камерой. Сигарета в пальцах. Не курил — держал. Как будто знал: дым не нужен, чтобы затуманить.

— Привет, — сказал он. — Ты — Александра.

— А ты — Артём.

Он кивнул. Не вставая. Смотрел. Прямо. Но не нагло. Не хищно. Точно.

— Ты всегда так выглядишь? Или только когда хочешь, чтобы на тебя смотрели?

— А ты всегда так смотришь? Или только когда камера не между вами?

Он усмехнулся. И поднял объектив.

— Можно?

Я не ответила. Только слегка кивнула. Он щёлкнул один раз. Потом второй. Потом — положил камеру. Поднялся. Подошёл ближе. Очень медленно. Не торопясь.

— Знаешь, в тебе что-то всё время звучит. Тепло. Гулко. Но тихо. Ты привыкла, что тебя слушают. Но не умеешь, чтобы тебя видели.

— А ты умеешь видеть?

Он не ответил. Только провёл пальцем по моему запястью. Потом по щеке. И по линии губ. Не трогал. Чертил.

Я не дышала. Он смотрел так, как будто рисовал меня в памяти. Важную. Полную. Настоящую. Не для кадра. Для себя.

— Ты знаешь, что ты — красива? — спросил он.

— Знаю. Иногда.

— Значит, тебя не снимали правильно.

Он взял мою руку. Положил на своё сердце. Свою — на моё.

— Ты слышишь?

Я кивнула.

— Там ты.

Я почувствовала, как у меня внутри что-то снова сдвинулось. Как будто я была зажата. И теперь — отпустила.

Он наклонился. Его губы — на миллиметр от моих. Не касался. Дышал во мне.

— Завтра. Рано утром. Съёмка. У ручья. Одна. Без макияжа. Только ты. Такая, какая ты остаёшься, когда никто не видит.

— А если я не приду?

— Придёшь. Потому что ты хочешь, чтобы тебя не просто трогали. А видели до кожи.

Он ушёл первым. Не оглянулся. Не поцеловал. Только оставил на губах свой взгляд.

И я поняла: иногда молчание возбуждает сильнее, чем слова.

Я пришла, как он сказал: рано. Без макияжа. В простой белой рубашке и босиком. Волосы распущены. Ни капли украшений, ни плёнки между мной и реальностью.

Ручей шёл медленно, как будто ещё не проснулся. Трава была холодной. Артём уже ждал. Фотоаппарат висел на шее, но он не сразу его поднял. Сначала — только взгляд.

Он осмотрел меня. Долго. Спокойно. Ни намёка на улыбку. И сказал:

— Вот она ты.

— Какая?

— Без защиты.

Он подошёл ближе. Камеру повесил на ветку. Поднёс руки к моему лицу. Не тронул. Провёл в воздухе, будто бы снимая что-то невидимое.

— Разреши мне тебя сохранить. Такой.

Я кивнула.

Он коснулся плеч. Медленно спустил рубашку. Я не пряталась. Не стыдилась. Только дышала чаще. Под грудью — дрожь. Между ног — уже влажно. И он это знал.

Он отступил. Взял фотоаппарат. Сделал первый кадр. Потом второй. Молчал. Только камера щёлкала — как пульс.

Потом он подошёл. Камеру снял. Повесил снова. И сказал:

— Теперь — не для кадра.

Он обхватил мою талию. Поднял на руки. Я обвила его ногами. Не из страсти. Из желания быть ближе. Внутри.

Он положил меня на траву. Грудь напряглась от холода и взгляда. Он целовал её — по очереди, с вниманием, будто благодарил. Потом — живот. Бёдра. Колени. Взгляд не опускал. Только держал.

Я не просила. Не уговаривала. Просто лежала — и открывалась. И когда он коснулся языком моего клитора — я застонала не от желания, а от того, как он чувствовал.

Он не спешил. Двигался мягко. Словно слышал, как вибрирует во мне каждая клетка. Я просила: «ещё». Он отвечал — движением. Не словами. Не командой. Ритмом.

Я поднялась, встала на колени. Потянулась к его ремню. Он не остановил. Только смотрел. Глаза — как линзы. Он не просто хотел меня. Он снимал всё, что я боялась показать.

Я освободила его член. Горячий. Твёрдый. Гладкий. Провела по нему языком — медленно. С закрытыми глазами. Потом — взяла глубже. Почти вся. Он сжал мои волосы. Тихо выдохнул:

— Ты прекрасна. Именно так. Глубоко.

Он не торопился. Держал меня. Смотрел. Входил взглядом. Потом — телом. Сначала одним движением. Медленно. До конца. Потом — ритмично. Уверенно. Глубоко.

Он трахал меня, как будто хотел не доказать, а напомнить — кто я, когда меня видят.

Я кончила на нём, дрожа всем телом, ногти вонзились в плечи. Он — чуть позже. Внутри. Не отдёргиваясь. Только замер. И выдохнул мне в губы:

— Я теперь знаю тебя. Целиком.

Он лёг рядом. Уткнулся в мою шею. Я не плакала. Но внутри — текло.

И в этот момент я поняла: Артём — не тот, кто говорит. Он — тот, кто сохраняет.

Константин появился без предупреждения. Как будто не считал нужным. Просто открыл калитку, прошёл по тропинке, как будто бывал здесь не раз, и поставил на стол корзину.