Без сомнений

Пролог

Предложит жизнь, что естьеда,

кто скажет – нет, а кто-то:да…

В безбрежных раздольях междумирья[1]не зная, кто он и откуда, кружил Оглое́д. Разум гигантской нечисти одиноко бороздили два изначальных, вечных чувства: адский голод и острый страх раствориться в чужой, «ненасытной» утробе. Вкушал обладатель столь знатного имени без перерыва. Он втягивал в себя, взявшие в полон весь окрестный простор, крошечные сгустки пищи – «планктон» потустороннего. Но мелюзга не перебивала голод. Мелочь только дразнила ему аппетит. Желание еды поплотнее и посочнее таились в глубине рассудка. И подчас оно без удержу, гейзером рассыпа́лась по разуму.

Идеал грёз Оглое́да – «живые». Они прячутся в обидно недоступных для него «логовищах». «Но иногда…» – мечта заставила путника причмокнуть. Память с издёвкой ему подсказала, что каждый из них обладает и искристым духом с переливом оттенков, и смачно пропитанным им плотью. Попробуешь – и изумительный, бесподобный вкус милого блюда растечётся безумной сладостью. Жаль, что судьба не баловала сластоежку столь изысканно радующими деликатесами. Этот факт его глубоко огорчал. Но изредка выпадала удача! Она дивной пьянящей песней счастья навечно укоренялась в сознании.

Жажда к поглощению заставляла ясно ощущать колебания в мире мёртвых. Чутко воспринимающий, как мелодичную трель добычу хищник делил её по высоте основного тона: чем ниже, тем весомей звучащий. Прошлый опыт остерегал путника: не всё, кого найдёшь – еда. Неожиданно пища способна оказаться охотником. Басовые ноты грозно намекали, что встречный и сам не против перекусить. Но и самый, как он есть, тонюсенький писк не дарил полной уверенности и не ручался за покой в увлекательном странствии за новой усладой.

Крайнюю опаску плотоядный гурман видел в свидании с тенётами прочно связанных между собой, но слабеньких поодиночке «тварей». Ре́те, так именовал агрессивные гроздья «скромный» любитель поесть. Зевнёшь вблизи, «подлецы» сообща кинутся и плотно оплетут собой. Они стянут, как сетью: не вырваться. И… Свободно и с лёгкостью раздерут сладострастного обжору на бесконечное множество малюсеньких «оглое́диков». Пищала же эта жуткая банда едва грубее «планктона». Это она так, обманом зазывала к себе. Память о коварстве подобных рандеву ввергала хищника в трепет.

Сноски

1.Междумирье –четырёхмерная вселенная; изменённое автором понятие (далее «ИАП»)

Глава 1. Еремей

Победа – вот она, уже совсем близка́!

Но исстари управы нет на дурака...

Ветер обдувал зелёную листву величавых деревьев. Мягко шелестели белобокие берёзы. Молча стояли ветвистые дубы, поскрипывали стройные тополя. Рядом с костром сидело трое зрелых мужчин и тихо беседовали. Одежда выдавала в них людей простого сословия: лапти, кушаки, армяки. Но наличие за поясами тесаков и облокотившиеся на ствол могучего вяза отнюдь не охотничьи луки громко кричали: это не крестьяне, что устали после рабочего дня и мирно отдыхают. Поодаль метрах в пяти игрался юноша лет пятнадцати. Он из жёрдочек складывал шалашик, а затем резко наступал и ломал. Услышав треск, паренёк громко и глуповато хихикал. Один из мужчин, внешне главный, шикал на него, а остальные молча опускали взоры.

Трофим, так звали вожака, сквозь пальцы смотрел на шалости сына. Подобное простительно малышу, но не вытянувшемуся с отца «готовому жениху», чей наметившимся над губой светловатый пушок уверял всех о возмужании. Неторопливые рассказы ватажников не мешали думать о своём, о чём болела душа. Трофим вспоминал тёплые руки, жаркое дыханье и мягкую кожу жены Дарьи, голубые сероватые глаза младшей дочери Лели, да и прочих домашних. Дым костра бередил грудь. В забитом грёзами уме строились планы на то время, когда он увидит их вновь.

Станица находилась под гнётом. Чтоб сэкономить припасы в неурожайный год, обязалась платить трибьют[1] звонкой монетой. Одни для этого шляются по городам и продают нажитое на церковных ярмарках. Другие – личный труд. Или того хуже: собственных жён. Но гордым общинникам Трофима такое не по нраву: повелели на сходе собрать ватагу и снарядиться в соседнее герцогство на разбой. Благо, что здешний господин – ротозей: не следит за порядком ни на дорогах, ни в деревнях и сёлах, патрули по трактам не хаживают, крестьян после праздников прилюдно не порют – раздолье для ватажников.

Мысли раскрывались веером. Они скромно раскладывали перед командиром-простолюдином суть вещей, как она есть.

– Никто нас из местных не знает: не покажет страже, где живут семьи добрых разбойников. А отловят кого, то и тогда есть защита. Не отказались мы от предков, как многие. Не обменяли на веру церковную. Оберегает род детей собственных. Как не стерпит пойманный выдержать пытку не сносимую – так заберёт к себе измаявшегося и прервёт муки жёсткие. А господские палачи над безмолвным трупом пусть измываются, молодецкой кровью рожи в служивом раже пачкают – кукиш им, а не признание.

– Скучно среди упокоенных! Не разойтись удали, не применить ум и хитрости, не заняться с жёнушкой ласками. Зато и враги на земельке с носом останутся! А вокруг милые и любящие, и посудачить о чём – найдётся. Всё неплохо, одна беда: Ерёмку пришлось брать. Неслух он. Ни к матери, ни к старшим нет уважения, а умом слаб! Без пригляда – враз вляпается. Сам пострадает и горе родным насобирает. Ничего, среди ребятушек крепких пообтешется – поумнеет. Да и деды оттуда подскажут. Дома не нужны ему. А в бою да опасности сам вопросы задавать станет...

Голос филина прорезал суету лесной глуши. Мужики у костра встрепенулись – условный сигнал дозорного. Дежурил Матвей. Он сообщил: путник, богато одетый, один. Разбойничий атаман без спешки поднялся и пронзительным криком сойки скрытно объявил общий сбор. К костру потянулись остальные ватажники. Их собрало́сь свыше десятка. Деловитые приказы прервала просьба: «Папа, я тоже пойду». «Нет», – строго отрезал отец. «Ну, пожалуйста!», – умоляющие глаза Ерёмки заставили того задуматься. «Всего один», – мысленно оценил не первый год как разбойник, главарь. Он опустил веки – дал согласие.

Трофим натянул свежую тетиву и передал сыну боевой лук: «Пойдёшь попозже. Как все скроются за листвой, ты никуда не иди! Три раза посчитаешь до ста, а после тронешься вслед».

Вечерело. Игривый ветер качал в вышине кроны деревьев, шуршали в траве неутомимые полёвки, изредка слышалось озорное попискивание дрозда или настойчивый стук дятла. Вдоль по тракту размашисто шёл опиравшийся на посох путник в светлой запылённой тоге, без головного убора, пешком и без сопровождения. Один в глухом лесу: такая беспечность выглядела странновато. На целеустремлённом лице блуждала задумчивая улыбка. Седая полностью белая борода свисала до пояса. На груди под ней прятался большой круглый медальон с затейливым узором.

Климент – Истинный маг Первого созыва[2] занимал множество постов. Главный инспектор тёмных башен и прочее, прочее…

Сегодня он двигался для инспекции твердыни Восточного предела. Древнему чародею ничего не мешало мгновенно перенестись в нужное место через портал. Но… Время позволяло, а волшебник любил путешествовать. В довесок пешая прогулка способна скрасить строго выверенную точными планами на многие годы вперёд жизнь сановного мага – принести занятому человеку развлечение. Одиноко ухнул филин. Отличить звук от настоящего – задача из не простых, но опытного волшебника не обманешь. «Бандиты!» – радостно подумал Климент. «Вот оно! Новое приключение!» – азарт переполнял колдуна.

Матвей, ватажник лет двадцати сидел в засаде. Лесная какофония навевала скуку. Парень в памяти раз за разом крутил приятное: горделивую поступь и точёную фигуру Лады, средней дочери Трофима, нынешнего атамана. Разные озорные мысли приходили на ум. Тренированный слух уловил шелест. Мягкие шаги по тракту! Присмотрелся. Точно – одинокий путник. «Не шаромыжник», – подсказала расфуфыренная одежда. Бедноту вожак приказал не трогать. Но сейчас – удача! Несущая обильный барыш лёгкая добы́ча беспечно шла прямо в руки. Фантазии вмиг вылетели из головы. Мешкать дозорный не стал: раздался кося́щий под филина заранее оговорённый сигнал.

Глава 2. Трофей

Охотник должен всех поймать –

ему одно: что зверь, что тать…

Лесная поляна принимает гостей. Туда-сюда снуют множество пеших и конных. Слышны односложные команды. Их звонко перекрывает заливистый лай собак. Из-за стены нарядных ёлок деловито перекликаются звуки спесивых рогов…

В центре – пирамидки охотничьей засеки. По две рогатки держат сестру, чей свежеструганный острый конец задорно выдвинулась вперёд и вверх. Выстроившись полукругом, они смотрят внутрь и сурово ждут, когда к ним в плен попадёт грозный клыкастый зверь. Невдалеке развалились с утра смастерённые столы со скамьями. Наготове кострище. У собранных колодцем брёвен спешился худой мужчина в зелёном костюме. Охотник оделся с той аккуратной небрежностью, что выдаёт в нём благородного господина. Он держит за узду слегка всхрапывающего вороного коня. Главный егерь герцогства, граф Лионе́ль – спокоен. У него устроено всё как надо: и на месте сбора, и в лесу. Кабана подняли заранее. Ждут его приказа. А пока гоняют кругами для разогрева. Атрибуты ритуала и пиршества все до одного готовы к прибытию синьора.

Троекратный звук рога мессира[1] Мевре́зора, начальника стражи огласил – великий герцог в минуте хода. Граф прижал к губам рог и протрубил, чтоб гнали зверя в засеку. Лай собак и стук охотничьих колотушек стали близиться. Большое чёрное тело влетело внутрь ограды. Ткнулось об острые колья и тормознуло. Вепрь повернулся к врагам мордой и визгливо захрюкал. Броситься на перекрывших ему путь из западни обратно в лес егерей затравленный зверь не решался. Устремлённые против загнанного рогатины, гром колотушек и рвущиеся в смертную схватку свирепые псы пугали и по чуть-чуть обуздывали ярость животного.

Перейдя с лёгкой рыси на шаг, внутрь поляны торжественно вступила кавалькада конных. По растянутым вперёд и взад флангам – рыцари стражи. Они в латных чернёных доспехах без опознавательных знаков и вооружены полуторными мечами и длинными копьями. На груди у каждого красуется рог, чья мелодия нот даёт возможность отличать их друг от друга. Иначе никак: лиц не видно, гербов нет, фасон доспехов одинаков. За стремя верховых воинов уверенно держатся сопровождающие стрелки пехотинцы. Их тяжёлые арбалеты болтаются позади сёдел. Они притянуты узкими ремешками на крупах у коней.

Спереди в центре – двое. Это сам герцог с молодой женой. Золотистые пряди юной красавицы с тонкими чертами лица убраны в одну обвитую вокруг точёной шеи толстую косу. Тёмно-рыжий цвет охотничьего костюма у леди соревнуется с окрасом её волос. Левая рука приподнята. На ней сидит в буровато-серый кречет. Глаза у ловчей птицы прикрывает бурый чепчик.

Спутник – статный, с орлиным носом и презрительным выражением лица мужчина средних лет. Чьи смоляного цвета волосы собраны в длинную мохнатую косу. Она перевита блестящими металлическими лентами и венчается стальным шаром размером с кулачок ребёнка. Но не кротким и нежным, а покрытым острыми шипами. На высокородном всаднике на кольчужный доспех накинут вишнёвый плащ с гербом. Синьор без шлема. На нём не видно оружия. Стриженная клинышком бородка и прямые, средней длины усы подчёркивают надменное волевое лицо. Чуть поодаль от господина отстаёт А́лен, оруженосец. Сам он – верхом и ведёт в поводу вторую лошадь, что загрузил всяким скарбом.

«Как мне надоел весь этот цирк, но положение обязывает», – с надменной барственной улыбкой цедит слова герцог. «Но в столь благородном деянии, Мой Господин, ты предстаёшь в лучах света первых норави́нгов[2], что захватили сии прекрасные благодатные земли семнадцать столетий назад», – восхищённо отмечает спутница.

Вслед за А́леном движется немалая свита из благородных мужей, придворных дам и оруженосцев. Мессир Мевре́зор трубит в рог. Рыцари стражи выстраиваются кру́гом по всей поляне. Арбалетчики занимают направленные в сторону леса позиции. Бросив подчинённому лошадиные поводья, Лионе́ль решительно подходит к осадившему коня синьору. Граф встаёт на одно колено. Поклон. Доклад: «Всё готово, Повелитель».

Герцог молча поднимает правую ладонь. Приказ понят правильно: старший над егерями идёт обратно туда, где столы у кострища ожидают пиршества. Бодро к господину подскакивает А́лен. Он спешивается. Затем преклоняет колени и почтительно принимает плащ, что небрежно брошен ему на руки. Сноровисто, с аккуратностью оруженосец сворачивает одеяние и бережно убирает её в седельную сумку. Подходит к вьючной лошади и достаёт из привезённого им скарба окованную рогатину. Но синьор лёгким движением кисти осаживает слугу. Губы изгибаются в зловещей ухмылке, что предназначается для супруги. Резкий взмах головой. И шар на косе грациозным зигзагом вылетает вбок и аккурат возвращается за спину. Хлёсткий щелчок рвёт слух рядом стоя́щих.

Демонстрация мастера удалась! Элеонора, чьё лицо озарила нежная улыбка, с налётом стыда прячет взгляд. А в уголках век у неё заискрились нотки восторга. А будущий гордый победитель уверенной мягкой походкой опытного хищника скользнул навстречу вепрю. Глаза у клыкастого зверя, что так и не согласился с долей жертвы, ответно сверкнули. Животное внутренне успокоилось и решило биться до самого конца.

«Минуту внимания, Мой Господин!» – от свиты в противовес этикету отделяется всадник. Он пускает каурого жеребца в галоп. И нарушитель за секунды оказывается рядом с готовым к ритуальной схватке повелителем. В отличие от остальных верховых его не защищают латы. Он без оружия. Бежевый льняной френч и брюки. В левой руке мужчина держит полуметровый жезл со стигматом: огранённым камнем светло-фиолетового цвета. Кристалл без ошибки выдаёт в нём чародея. А конкретно: это – Главный маг герцогства, Игна́циус.

Глава 3. Ксинаалга́т

Из древней тяжести веков

стремятся овладеть им: не сотрёшь!

Но с лёгкостью меняет кров:

булыжник гладкий – что с него возьмёшь?!

Картины давненько минувших дней ярко вспыхивали в сознании одна после другой. С печалью Игна́циус вспоминал собственное детство, родную семью. Жили на краю деревни. Единственные за излучиной реки. Крестьянствовали. Отец погиб случайно: отрабатывал карви, перевернулась телега и придавила – никто не помог. Зима решила судьбу остальных: голод и холод унёс всех. Даже сегодня, после стольких лет глубокой тоской в сердце отзывались незрячие глаза родной матери, тусклые заострившиеся лица сестёр и младшего брата. Близкие по установленной злой судьбой очереди мёрли без кормильца.

Всей семье семилетний Игна́циус вереницей закрывал глаза и хоронил в снегу. Ни прокопать мёрзлую землю, ни дотащить тело до церковного кладбища ребёнок не мог. На немалое собственное удивление голод парнишку не брал: конец зимы, а он продолжал жить. Но когда настал апрель, силы покинули. Изнывая от жажды, лежал на почерневшем дощатом полу и понуро ждал: когда придёт смерть. Не хватало духа выйти во двор пожевать снега, чтоб напиться. Но вдруг…

Пустоту обречённости растопило чувство тепла на лице, согрело полностью тщедушное тело мальца до кончиков пальцев на ногах. Обволакивающий жар нежных рук вернул к жизни с ней простившегося. Старая ведьма Клара нашла и забрала к себе домочадцем. Новая семья – новые отношения. Пребывание у колдуньи не сахар. Требовала помощи по хозяйству. Учила то одному, то другому, что способен понять ещё маленький мальчик. Держала в строгости. Но когда у переполненного обидой и злостью пацана кончались от придирок силы, тёплые руки приёмной матери на лице возвращали Игна́циуса к радости и терпению.

В летние месяцы, в полнолуние, старая Клара накладывала на себя чары. Она превращалась в юную нагую девушку изумительной красоты. Венки дивных цветов украшали пышные волосы, что утеряли до утра седину. Всю ночь в упоении красотка танцевала и не обращала внимания на очарованного картиной подростка. Прошло пять лет и случилось то, что ожидало всех ведьм на этой суровой к самобытным травницам и ведуньям земле – встреча со святой Инквизицией…[1]

Ребёнок попал «паровозом». Не задавая никаких вопросов, били четвёртый день без перерыва. Боль переполняла детское тело. Приёмный сын деревенской знахарки не понимал – за что. На пятый день истязаемого привели в камеру Клары. От неё остались одни глаза. Их строгий, с ноткой превосходства взгляд встретил его. Она полностью нагая, вся в крови лежала на голой земле. Лицо – один сплошной кровоподтёк. Руки и ноги святые монахи переломили в нескольких местах, в груди торчит осиновый кол, в животе – вилы, но колдунья в сознании. Глядя Игна́циусу прямо в глаза, она тихо, но твёрдо шептала.

Образы слов отпечатывались в голове мальчугана, волшебным угольком рисуя орнамент услышанного. Клара настаивала: он обязан спастись для великих подвигов, ему суждено найти амулет Ксинаалга́т. С реликвией будущий герой поможет всем, как она, спасёт от несправедливых гонений. Для этого надо «немного» соврать. Во всём обвинить ведьму: почувствовав источник волшебства в чужом ребёнке для своих колдовских обрядов, злодейка извела родных донора чар. Нет сил отказать находящейся в столь плачевном состоянии «матери». Превозмогая всё презрение к себе, «сын» предал её: оболгал так, как сумел. Не помогло: ведущий следствие священник-инквизитор остался непреклонен: виновен!

Вот! Привязанный на деревянном кресте Игна́циус, чувствует, как огонь лижет висящие на сплошных кровоподтёках лохмотья. Язычок пламени коснулся кожи на бедре: обжёг мукой и пересилил скопившуюся в пареньке до этого боль. Ребёнок попытался крикнуть, но только слабый сип вырвался из отбитых лёгких. Вокруг мелькают ликующие лица тех, кого когда-то снисходительно задарма лечила глупая Клара… На задний план врывается кавалькада конных. Звук рога сдувает радостно клеймящий «преступника» гул.

Картина сменилась. Те же «рожи» понуро и уже без энтузиазма поливают водой горящий крест и полыхающего малолетку. Сознание покидает Игна́циуса. Но мёртв ли он? Нет! Правосудие герцога, деда нынешнего, отменило скоропалительный приговор и спасло приёмного сына ведьмы от казни. Новое следствие... Ложь при́няли за чистую монету... Мальчик из сообщника враз превратился в жертву. А сожжённая заживо на потеху толпы «мать» развеялась пеплом и оставила после себя боль и вину за предательство…

Академия Магии – сам Великий герцог поручился за недожжённого смерда. Тридцать лет кропотливого обучения. И вот! мальчонка повзрослел и готов к аттестации. Он чародей и даёт вассальную клятву на крови Недлу́нгам (один из родов норави́нгов) тем, что нынче хозяева Аланделе́йн. Теперь его долг верно служить короне… Десятки лет войн и интриг…

Очередное посягательство на жизнь отца правящего сегодня властителя. Покушение завершилось для него печально. Истекающий кровью от удара мечом в живот воин-маг Игна́циус успел уничтожить группу из пяти наёмных убийц, но спасти синьора не смог. Он повинно ждал палача. Но иногда вроде как смертельные ошибки дарят удачу. Тающий на руках верного слуги повелитель возвёл защитника в звание Главного мага Аланделе́йн…

Сколько всего?! Но ещё не было дня, когда манящий образ чу́дного узора на круглом медальоне из камня того, что из последних сил передала умирающая Клара, не стоял пред глазами. За превышающую двести лет жизнь Игна́циус изменил личное мнение о Ксинаалга́т, как о камне «спасителе невинных», навязанное ему, тогда ещё ребёнку наивной деревенской ведьмой. Но понимание ценности амулета и желание обладать артефактом не упало, а только возросло. И сегодня столь вожделенный предмет искушал доступностью. Он призывно разлёгся на груди праха имперского волшебника.