Без труб и барабанов

Пролог

Какое интересное сочетание. Тонкие каблучки-рюмочки, изумрудная замша, золотистые пуговки… а за ними нежный шелк персиковых чулок и темно-синие подвязки – изумительно.

На подвязках наряд девицы заканчивается.

Ее подружка выглядит не в пример скромнее. Правда, пеньюар цвета пыльной розы ей совсем не идет.

Мой пеньюар.

Не люблю, когда двери скрипят, а у нашей, к тому же, выходит невероятно противное фа диез. Так что, петли смазываю регулярно. Чтобы открывались бесшумно.

Как сейчас.

Стою, обозреваю мизансцену из партера.

Мой будущий бывший муж Сайлас шерудит ложечкой в высоком стакане для коктейля. Из одежды на нем – обручальное кольцо.

Перси сидит на диване между девицами – прикидывает, с которой из них приступить ко второму отделению. Одет он меньше Сайласа – они с Софрой еще не поженились.

Хорошо им. Возни меньше. Успеть бы сегодня в магистрат.

Стою.

Все еще стою.

Не торопясь обдумываю реплику для эффектного появления на сцене.

Но жизнь – дурной драматург.

— Эйлин! — раздается из-за спины. — Ты замерла с таким видом, будто партитура пьет твой коктейль. Бери скорей папку, и пойдем. Ой!

Сайофра (для друзей — Софра), привстав на цыпочки, смотрит из-за моего плеча на немую сцену: замершего с ложечкой в руке Сайласа, двух девиц на диване, и Перси, который успел устроить голову на соседней груди.

— Софра! Дорогая! Ты всё не так поняла! — опомнившись первым, Перси тянется за подушечкой, чтоб прикрыться.

За плечом всхлипнули. Я смотрю на подругу – Софра давится смехом. Действительно…

— Софра, что именно ты не поняла?

От нашего хохота сцена приходит в движение. Сайлас, наконец, роняет ложечку в бокал, а бокал на пол. Девицы с визгом кидаются к куче одежды и немедленно сталкиваются с Перси. По праву сильного он первым хватает штаны и принимается натягивать их поверх подушки-думки.

Мой пока-еще-муж поступает благоразумнее — заматывает чресла в плед. Мой плед. Теперь еще и плед покупать. Будто мало расходов на новый пеньюар.

Мы с Софрой идем мимо троицы, которая все еще копошится в куче одежды, и Сайласа, который порывается что-то сказать. Я завожу в спальню хихикающую подругу и захлопываю дверь.

Когда мы выходим с тюками вещей, ни девиц, ни Перси нет. Сайлас, одетый, застегнутый на все пуговицы, с безукоризненно повязанным шейным платком над выглаженным сюртуком, сидит на том самом диване в позе мужа, который смиренно ждет жену для выхода в театр — мол, эти женщины так долго собираются! Но что делать, он давно привык, и не намерен портить вечер пустым ворчанием.

— Добрый день, Сайофа, — кивает он с самой светской улыбкой. — Дорогая, — он встает у меня на пути. — Как только ты проводишь Сайофу, мы с тобой сядем и поговорим, не так ли?

— Нет, конечно, — обхожу препятствие по широкой дуге.

— Послушай, это всего-лишь поклонницы! — доносится из-за спины. — Ты думаешь, что вы сможете прожить без нас с Перси? Певичка и скрипачка, две женщины? Полагаешь, барабанщики и трубачи стоят к вам в очередь? Уверяю тебя, если и стоят, но отнюдь не ради музицирования.

— Дай-ка подумать, — я разворачиваюсь в дверях, и будто в тяжелых размышлениях смотрю на лепной потолок. Еще и губу прикусываю для пущей убедительности. — Значит, либо с трубой и барабаном, то есть, с вами. Либо без труб и барабанов, то есть, без вас, так?

Сайлас настороженно кивает:

— Да.

— Без вас.

Часть первая

Глава 1 о внезапных приобретениях

– Подумаешь, выкинула его вещи в лужу! И незачем так мелко мстить! – Софра отбросила очередное письмо с отказом и вернулась к полировке ногтей.

– Предпочитаешь крупно?

Уже ясно, что ни один агент не станет с нами связываться. Но я не мешала подруге рассылать письма про дуэт из скрипки и меццо-сопрано. Зачем? Хуже не будет.

Софра отставила тоненькую ручку подальше и пошевелила пальчиками. Налюбовавшись блеском, она вернула замшевую полировку в бархатный футляр.

Жизнь несправедлива.

Сайофра – на четверть эльф. Бабушка не устояла. Это даже не порицают. Все понимают – трудно.

Я же – обыкновенная человеческая женщина двадцати трех лет. У меня, конечно, есть талия, что-то над ней и что-то под ней. Но Софра… миниатюрная Софра родилась на пять лет раньше, а выглядит, будто едва-едва исполнилось шестнадцать.

Я закончила просматривать колонку объявлений и отбросила бесполезную газету.

— Что будем делать?

— Что и сейчас, — беспечно ответила Софра. — Давать уроки, искать нанимателей.

Уроков едва-едва хватает на еду и самые необходимые расходы. Зимой в наших северных краях даже этот маленький домик потребует изрядно угля. И в конце концов, я не могу вечно пользоваться гостеприимством Софры… впрочем, последнее лучше не упоминать: только вчера Софра стенала, что ей-де страшно оставаться одной. Двоюродная тётушка отправилась в Небесные сады всего год назад, и Софра с Перси переехали сюда из съемной комнаты, а до того подруга жила с той же тётушкой, и в одиночестве ничуть не нуждалась.

Перси, должно быть, позабыл в компании “поклонниц”, что этот домик достался Сайофре от тётушки, иначе забрал бы вещи раньше, чем вернулась хозяйка.

Я собиралась остановиться на одну-две ночи, но подруга убедила меня, что вторая спальня все равно пустует, и нечего снимать комнату у чужих существ. Еще непонятно, когда мы новый контракт найдем.

И точно. За месяц не нашли ничего, кроме двух учеников-скрипачей для Софры и трех юных учениц с орчанскими кровями для меня.

Семья переживала, что голоса девушек звучат грубовато. Не могла бы опытная певица поставить им нежную и плавную речь? Я обнаружила у всех троих прекрасное контральто. Кажется, родители и сами были не рады, но отменить уроки не посмели: едва отец семейства заикнулся, что я несколько отошла от целей, как трио воспользовалось плодами учебы – глубокими, проникновенными и сильными голосами девушки закатили скандал.

Закончив одну руку, наследница эльфийского дара принялась за вторую. С раннего детства меня передергивает от визга пилки, но что поделать. Раз живем вместе, приходится привыкать. Домик небольшой, всего на две спальни.

Ладно, сделаю вид, что поверила в страхи Софры. И совсем-совсем не помню, что пару раз в год, когда тепло, она выбирается за город и со скрипкой под мышкой уходит подальше по одной ей известным тропинкам в холмах и перелесках, чтобы поиграть на лоне природы. В одиночку. Иногда музицирует всю ночь напролет. Мол, зов эльфийской крови, ничего не могу с собой поделать.

В этом есть доля правды: эльфийские боги выдали Сайофре лишь отголоски дара искусств, но и того достаточно, чтобы слушатели при ее игре замирали и забывали дышать. Сама Софра без музыки жизни не представляла. За город она ездила без капли страха, без доли сомнения, в уверенности, что ничего дурного с ней не случится.

Возможно, и правда, благоразумные создания держатся подальше от эльфийской музыки среди холмов, подозревая, что музыкантов охраняет пара-тройка собратьев-боевиков. Никто и представить не может, что тоненькая четверть-эльфийка будет танцевать со скрипкой среди трав, включив лишь слабый охранный контур – на сильный денег не хватило.

— О, смотри, посыльный! — Софра вскочила. Ножнички, щипчики и тоненькие пилочки с перламутровыми рукоятками разлетелись по полу.

От двери она вернулась с большим свертком. Отбросив грубое полотно, Софра выставила на стол две дорожные сумки из плотных узорчатых тканей, похожих на шпалеры, какими в старину украшали замки, а позже — особняки богачей.

Когда по дорогам Вавлионда побежали дилижансы, их крыши и заднюю часть облепили бесконечные узлы и сундуки. Но из всех правил есть исключения, и часть багажа брали внутрь. Кому-то в дороге нужен платок, теплая шаль или книжка. Кто-то не желает выпускать из рук единственный узел — а ну как упадет на дорогу и останется лежать в пыли на радость селянам. Или попросту украдут, вытащив сверток из поклажи, и поди поймай ловкача. Вот и сидели на скамье в обнимку с тюком под ворчание соседей.

Достать что-то из связанного куска ткани в трясущемся дилижансе — задача не из легких. Приходится нащупывать искомое вслепую или развязывать узел, рискуя вывалить всё барахло на пол.

Неизвестно, кто первым придумал шить сумки из старой шпалеры, что пылилась в чулане — и как только мыши не погрызли. Плотная узорчатая ткань превратилась в вещь, с которой и в городе показаться не стыдно, и внутрь дилижанса сесть удобно. Но старых шпалер, пригодных для кройки, осталось маловато. Вскоре дварфо Сакво смастерило шпалерный станок с магической механикой внутри. Его подручная орчанка Йаж притащила конструкцию на выставку магмеханических новинок и соткала полотно с узорами из цветов и листьев на глазах у зевак. Теперь всякий путешественник — если, конечно, у него есть немного свободных денег — покупает саквояж.

Но у Сайофры свободных денег нет.

Я схватилась за голову. Только не это…

— Софра… Это ведь не то, что я думаю. Пожалуйста, скажи, что к тебе приехала троюродная тетка с пятью детьми и двумя саквояжами. Нам всего-то предстоит накормить, развлечь и уложить спать шесть существ. Правда?

Подруга мотнула золотистыми локонами и хихикнула:

— Я вчера спряталась от дождя в магазинчике “Опасное дело”. Ты его знаешь, хозяева – два брата-гоблина, такие милашки…

— Да, магазинчик вещей для дороги.

— Именно. Дождик пошел, я не люблю мокнуть, ты же знаешь, а зонта с собой не взяла. Пришлось переждать в лавке, а хозяин как раз выставлял новые модели саквояжей и отдал мне два старых за полцены. Посмотри, какие красавцы!

Глава 2 о пользе кофа

Хоть Софра и не верит в свои способности, заманить ее в пассаж легче легкого.

Я бегала за подругой от лавки к лавке. Гадание о будущем по списку покупок – кто еще таким занимался?

Софру тянет в “Хвост козы”? И вот эта пара пушистых варежек такая чудная, что сил нет отказаться? Дайте две. Мне тоже пригодится. Мы едем на север.

Демоны-ы-ы! Сентябрь!

Но куда именно? Городов на севере не так много.

– Эйлин, как ты думаешь, какую взять?

Подруга облюбовала стенд, где теснились приколотые к доске открытки с видами городов Вавлионда. Я замерла, не дыша.

– Вот эта красивая… и эта… Беру обе!

Продавец протянул ей две карточки. Софра немедленно похвасталась. На одной лошадки в смешных попонах тянули карету на санных полозьях. Надпись: “Зима в Кавире”. М-м-нет… до зимы все же далеко. На другой… вот и решили, куда ехать. На другой серые пятна холмов и зубчатая линия гор увенчаны надписью "Дорога в Дигар". Судьба!

Пока я пыталась смириться с целью путешествия, Софра исчезла в дверях антикварного “Хурда-мурда”.

Фарфоровая чаша с отбитым краем? Скидочку сделайте, сами видите, какой скол.

Тонкий фарфор, аж просвечивает… И как такой паковать?

Магазин игрушек. Карета для кукол… Софра, зачем? Ах, да, у соседки пятилетние дочки-близняшки. Подарим им карету, когда Софра попросит соседку присмотреть за домом, пока мы в отъезде.

Лавка, название которой я не успела заметить. Зонтик с толстой рукоятью в виде орлиной головы?

– Софра, ты уверена?

Софра была уверена. Ее глаза горели, она расплатилась и потянула меня в следующий магазин. Мы не так часто выбираемся в пассаж. И денег жалко, и… страшно подумать, где и как пригодятся покупки Софры.

Не люблю это место.

Вавлионд основали люди. Беглецы из человеческих королевств осели на пустой части континента. Когда селения разрослись в города, появились орки и гоблины из далеких южных степей. Пришли пограбить, получили отпор, зауважали вавлиондцев и остались. Механики из дварфов сговорились с человеческими магами и потянулись целыми кланами из Синих гор. Даже эльфы приезжают к нам пожить, если в Лесах становится скучно. Теперь Вавлионд – многорасовое королевство, и по правде сказать, мы этим гордимся.

Когда-то на этом конце Асунвирака поселились гоблины-торговцы. Город рос, гоблинские лавочки превратились в двухэтажные ряды кирпичных домов. Но северные зимы и торговля вошли в противоречие. Гоблины подумали, подумали… и перестроили домики в два сплошных ряда, а сверху над получившейся улицей возвели общую крышу. Получается, что гуляешь по разным магазинам, а наружу выходить не надо. Пусть и холодно внутри, но хоть ни дождя, ни снега, ни ветра. А значит, можно понаставить лотков в любое время года.

В селениях орки и гоблины не первое поколение мешаются с людьми. В городах пореже. Гоблины Асунвирака живут отдельной общиной, торгуют, варят эль и растят клюкву. Большие болота начинаются к югу, за рекой Асун, но и возле города достаточно таких мест, что хлюпает под ногами.

Гоблины, в сущности, неплохие ребята, но из человеческих представлений о приличиях взяли ровно столько, чтобы их не загнали назад, в степи. На замечания об изяществе языка и красоте слов лишь таращат глаза. Уж на что я не фиалка, но порой и меня пробирает.

Конечно, они всё понимают. Раньше я не верила, но как-то раз меня позвали петь в постановке гоблинских сказаний. Я убедилась – понимают. Только издеваются. Асунвиракцы даже словечко придумали: “гоблинить”.

Для общения с гоблинами-торговцами нужна хорошая выдержка и крепкие нервы. Но нужней всего толстый кошелёк.

Я встряхнула ридикюлем. После прохода по лавкам звон монет стал чрезвычайно неуверенным, а шелест двух ассигнаций и вовсе не расслышать. Увы, придется идти до конца, до последнего медяка.

Из “Чавк и шлёп” мы вышли обладателями медного чайника с роговой ручкой, и Софру сразу потянуло к лотку, где пожилая гоблинша разложила что-то мелкое, но явно недешевое.

– Еще такой громотык есть, но чуть дороже.

Перед Сайофрой лежали пять трубок, от простой латунной, до серебристой с черненым узором на рельефных боках. Гоблинша взяла одну, поднесла к деревяшке и выпустила маленькую трескучую молнию.

Ох ты ж демоны кривые! Новая дварфская причуда, я о таких читала. Бьют недалеко, на расстояние протянутой руки, зато маленькие, лёгкие, и по сравнению с магострелами – недорогие. И Софре они очень и очень нравятся!

– Мы возьмем два. Софра, выбери на свой вкус.

– Зачем? Они, конечно, красивые, но одного хватило бы.

Ну уж нет. Раз Софру после каучуковых сапог из “Скатертью дорога” толкнуло на громотыки, путешествие предстоит непростое.

Что удобно в пассаже, так это общая служба курьеров. Вечером все покупки доставит один носильщик, не придется бегать к двери дюжину раз. Дюжину? Я уже сбилась со счета.

После лотка “Следи за собой” со штуковинами для защиты своего драгоценного тела, магическими, механическими и простыми вроде короткой дубины, мы решили, что тело неплохо бы подкормить.

Кафе “Мостик” выставило столики на перемычке между верхними галереями. Официантка скороговоркой перечислила полдюжины морсов из клюквы с разными травами, и я заказала “Алую кислятину” исключительно потому, что другие названия язык не поворачивался произнести вслух. Я же не гоблин.

Сайофра не стала вникать в быструю речь официантки и нашла выход из положения:

– Что-нибудь средней сладости на ваш вкус и чашечку кофа.

Не понимаю я этой любви к черной горькой жиже из жареных зерен. Как можно пить эту гадость? А Софра пристрастилась. Гоблины возят коф с Верданского нагорья, что еще южнее степей, и варят котелками.

К счастью, еда здесь называлась просто: курица с грибами, курица без грибов, грибы без курицы.

Повариха плюхнула нам по половнику варева, и официантка живо принесла заказ. От маленькой белой чашечки валил пар – гоблины не жалеют нагревающих артефактов, чтобы держать коф тёплым. По меркам выходцев из жарких степей тёплым.

Дневник Рубиуса Эдрифа. 18 сентября

Север Боденсии – холод, дожди и безлюдье.
Полузаросший проселок ведет меня лесом.
Здесь дилижансы не ходят, и путников мало.
Знаю – погоня отстала. Увы, ненадолго.
Только один из них может держаться в седле.

Глава 3 о мелких неприятностях

Ночь перед отъездом мы провели в кутузке.

Жаловаться страже наши бывшие не стали. Наверное, представили заголовки вроде “Дамы вылили на музыкантов коф”. И объясняй потом, что вовсе не за дурную игру.

К тому же, свидетелей бы не нашлось. По ехидным рожам гоблинов было ясно, что явись стража – они ничего не видели. Доказательства? Какие доказательства? У Софры в ридикюле всегда лежит маленький чистящий артефакт. Эльфийская натура не переносит пятен. А чашечки у гоблинов зачарованные, небьющиеся.

Эти, с позволения сказать, мужчины поступили хитрее.

Начиналось все мирно. Настолько мирно, насколько могут быть мирными сборы в поездку.

Когда мне было пятнадцать, на нашей улице поселилась семья с милой девочкой Милли одних со мной лет. У милой Милли никогда не подгорала каша. У милой Милли стежочки получались ровненькие, хоть линейкой меряй. У милой Милли чулки сами разбивались по парам, панталоны прыгали в комод, а шляпки – в шляпную коробку.

Милая Милли была кошмаром женщин от пяти до пятидесяти пяти, пока милая Милли не сбежала с любовником-гоблином. Ее избранника община изгнала – мол, вырезал какую-то дрянь на священном дереве.

Какую? Гоблины не признались.

У нас с Софрой способностей милой Милли не было, нет и не будет. Поэтому в День Укладки Саквояжей панталоны, лифы, бюстье, чулки и подвязки усеяли обе спальни; платья, юбки и блузы захватили гостиную, а сумочки и шляпки наступали на столовую, разбив на стульях лагеря со штабами. Сам обеденный стол ушел в глухую оборону: ощетинился шпильками и шляпными булавками, выставил бастионы шкатулок и частоколы гребней. Мой швейный набор в ореховой коробочке и бархатный чехол с маникюрными принадлежностями Сайофры заняли стратегическую высоту на полочке рядом со скрипкой.

Подруга отыскала на чердаке старый дорожный сундук, и теперь он разинул льняную глотку посреди гостиной, а мы бегали вокруг, примеряя в его чрево то одну, то другую кучу вещей. Обе сразу помещаться никак не желали.

– Я больше не могу, – Софра села на пол между кружевным лифом и бархатной юбкой. – Я хочу, чтобы все это закончилось.

– Как именно закончилось? – спросила я рассеянно, поскольку никак не могла решить, какую юбку оставить: черничную или кобальтовую.

– Чтобы одежда сама разложилась на нужную и лишнюю. Чтобы нам предложили работу. Чтобы мы познакомились с новыми музыкантами… с музыкантшей! Хотя бы с одной... – Софра критически рассматривала масляную лампу под потолком. – И чтобы все это устроил молодой симпатичный мужчина.

Я бы согласилась и без мужчины. Но увы, увы… Сейчас передохнем, и снова займемся сборами.

На стук в дверь мы обе подскочили и выглянули в окно:

– Молодой! – завопила Софра. – Симпатичный!

– В форме городской стражи, – попыталась я охладить ее пыл.

Танцующей походкой подруга пошла открывать, я за ней. Выглядели мы, должно быть, живописно: растрепанные, в затрапезных домашних платьях. Я забыла, что расстегнула пуговицы у горла, а Софра дома никогда не затягивала завязки лифа.

– Господин капрал, чем могу быть полезна?

– Поступило сообщение…

Его прервала дамочка из дома напротив. Живо перебежав через улицу, она взвизгнула:

– Арестовать их!

– Э? – переспросил страж.

– Полюбуйтесь!

Сложенная в трубку газета указала на мою грудь. Страж полюбовался. Я удивилась.

– Полюбуйтесь, что творится! У нас приличный район, а они… они устроили… – соседка набрала воздуху в грудь и пролаяла: – Бардак!!!

Софра просияла:

– О, госпожа Никист! Как мило, что вы пришли. Если вы так возмущены тем, что происходит внутри моего дома, может быть, вы нам поможете?

– Что?! Я?!

– Госпожа Никист, я наcлышана о ваших способностях. Мы, признаться, целое утро только и делали, что собирали по всему дому то панталоны, то нижние юбки. Ах, господин капрал, вы же знаете это дамское бельё… О, простите, откуда бы вам.

В предках Софры явно не только эльфы с людьми водились. Так лихо загоблинить сразу двоих не удалось бы даже Жухре-скандалистке, владелице кабачка “Бездонная глотка”. Капрал не мог решить, залиться ли ему краской или побелеть от ярости, поэтому пошел пятнами обоих цветов. Соседка определилась быстрее: позеленев, хватала воздух ртом.

– Не скромничайте, госпожа Никист, не скромничайте. Бабушка рассказывала, что вам нет равных в избавлении от лишней одежды.

– Болтливая тварь!!!

Швырнув в Софру газетой и постыдно промазав, соседка с той же скоростью порысила на исходные позиции.

Что-то здесь не то. Вряд ли почтенная госпожа так разъярилась от идеи перебрать поношенные платья.

Под рык капрала я подняла “Вестник Асунвирака” и, не отрывая взгляд от страницы, постучала Софру по плечу. Между “Продам чайный сервиз на пять с половиной персон” и “Предлагаю услуги брадобрея, мясника и садовника” красовалось объявление с двумя игривыми завитушками по бокам:

“Две молодые, но опытные дамы приглашают скучающих кавалеров составить им компанию по адресу Гранитная улица, дом 32. Десять гольденов в час за одну или пятнадцать за обеих.”

Капрал приобрел ровный багряный окрас и гаркнул:

– Отставить бардак!

– Мы вдвоем не справимся, – подруга неслась по тропе ехидства с таким пылом, что не удосужилась глянуть на газету. – Господин капрал, нам понадобится ваша помощь. Может быть, товарищей позовете…

– Софра-а-а!

Увы, мой стон потонул в оглушительном свисте стража.

* * *

– Софра, прошу тебя, когда в следующий раз размечтаешься о работе, уточняй род занятий.

Сайофра не ответила. Она сотрясалась всем телом, закрыв руками лицо, и тихо всхлипывала. Дежурный страж выглядел виноватым и даже предложил воды бедной расстроенной девушке. Он был так участлив, что нам с Софрой стало совестно признаваться – на самом деле подруга беззвучно хохотала.

Когда мы оказались в участке, в общей клетке, я рассказала Софре про объявление и, между прочим, была совершенно серьезна. У нас завтра дилижанс, и что прикажете делать? Тратиться на новые билеты? Лишних гольденов у нас нет.

Дневник Рубиуса Эдрифа. 20 сентября

Будем надеяться, мне удалось оторваться.
Перед границей не стал я меняться в обличьи,
чтоб не будить подозрение в бдительных стражах.
Но в Вавлионде, сняв клеть при дешевой таверне,
я потрудился немало. В зеркальном осколке
виден совсем непохожий, другой человек.

Кто бы мог знать, что моё увлеченье театром
в годы студенчества вновь пригодится – в побеге!
Сколько накладывал грим я, порой превращаясь
в крепкого орка, в почтенную гоблиншу, в дварфа.
Сколько бород и усов, париков я примерил!
Всё мне поможет в скитаниях по Вавлионду.
Славься, соседний народ многоцветных мастей!

Я в Вавлионде, в селении рядом с границей.
Лошадь придется продать, чтоб запутать следы.
Завтра найду себе место в селянской повозке,
и – по дороге на запад подальше отсюда.
В степи, в болота, в селение, в лес или в город,
Лишь бы уйти от погони мне. Лишь бы уйти.

Глава 4 о разнообразии попутчиков

Мы уехали вчетвером: я, Сайофра, Феидхелм и Рсяк.

Когда высокий гоблин с золотой фибулой на кожаном жилете сунул Феидхелм котомку со словами “Рсяк с собой заберешь”, я лишь пожала плечами. Если Феидхелм не возражает, значит, ребенок нас не стеснит.

Нас довезли до дома. Гоблинши осмотрели меня и Софру, разложили вещи на две неравные стопки и одну из них утрамбовали в сундук. Сменную одежду, дорожные мелочи и дамскую дребедень упаковали в саквояжи. Медный чайник зачем-то завернули в два пледа и перевязали бечевой. Остальное собрали в два узла – ненужные вещи мы отдали гоблиншам за пару мешочков мелких монет. Гоблиншам наши наряды вряд ли пригодятся, но продать с выгодой в своих лавках сумеют.

Мы в это время приводили себя в порядок, жевали сэндвичи и собирали остатки провизии для наших почти добровольных помощников.

Всё, как хотела Софра: одежда разложилась без нашего участия, мы познакомились с музыкантшей... правда, от “работы” пришлось отказаться. И началось все с молодого мужчины. Определенно, не стоило спрашивать подругу о желаниях.

Софра вручила зевающей соседке ключ, и гоблины отвезли нас на станцию. Выбрав одинокого юношу в очень потрепанной одежде, наши провожающие выкупили его билет за двойную цену.

Прикинув, сколько времени и денег потратили гоблины, чтобы Феидхелм непременно уехала из города, я оценила степень веселости гоблинши как крайне, крайне высокую.

– А где Рсяк?

Феидхелм протянула мне котомку.

Я непонимающе уставилась внутрь. Внутрь уставилась на меня.

Вообще-то, я люблю животных. И тех, кто с крыльями. И тех, кто с перепончатыми лапами. И тех, у кого острые клычки. И чешуйчатый хвост. Кто выражает неудовольствие тихим рычанием, а удовольствие громким хрюканьем. И даже тех, кто – все это одновременно.

На нашем континенте было три места, где жили монстры: пустыня Ык, Эрстенское плоскогорье и полуостров Тут-Хам. Только артели эльфов-боевиков и редкие команды безумных любителей приключений рисковали отправляться в эти места для добычи ценных материалов. Иногда материалы попадались малоценные, но симпатичные. Например, детеныши маленьких и мирных монстриков, которых можно воспитать если не в послушании, то в сосуществовании с разумными.

Лумигрифы отличались умилительно круглыми глазками, умениями прятать когти и планировать на маленьких крылышках, привязчивостью к одному избранному существу и бескорыстной шкодливостью. К счастью для лумигрифов, мысль привезти живое существо для забавы была противна эльфийской натуре. Команды из прочих разумных существ, не столь щепетильных, отправлялись на Тут-Хам редко, а возвращались еще реже. Обычно лумигрифы оседали в очень, очень богатых домах, где им строили отдельный вольер высотой в два этажа и размером с небольшой садик. Воровать лумигрифа бесполезно – будучи оторванным от избранного существа, он становится совершенно невыносимым и в конце концов сбегает. Каким образом лумигриф оказался у гоблинши – загадка.

За поисками “внучки” и игрой в гляделки с лумигрифом я не заметила другой сверток в руках Феидхелм. Она сказала – дудочница. Она ведь не имела в виду… о нет…

Когда дилижанс набрал ход, и поздно было что-то предпринимать, Феидхелм передала мне котомку с лумигрифом — мол, поговорите, пока я перевяжу инструмент.

О нет.

Волынка.

В глазах семьи напротив отразился ужас.

Рсяк выбрала момент, чтобы высунуть из котомки любопытную морду и одно крыло.

– Кхм… кхм… – высокий господин с лицом потомственного законника прочистил горло. – Это ведь лумигриф, не так ли? О, как интересно. Правда ли, что лумигрифы не выносят резких звуков?

– Не выносят, – подтвердила Феидхелм, и семейство выдохнуло. Ненадолго. – Но Рсяк привыкла.

Насладившись физиономиями напротив, гоблинша упаковала волынку и выпустила Рсяк погулять по коленям – своим, моим, Софры и далее везде.

Очевидно, семейство решило, что расположение к лумигрифу убережет их от внеурочного концерта. Тем более вела себя Рсяк примерно, всего-то обслюнявила завязки капора матери семейства и попыталась откусить запонку отца.

– Рсяк, фу! Фу, кому я сказала! Пуговицу два дня тужила! Господин, да заберите у нее эту вашу цацку! Ничего, порычит и перестанет.

Рсяк и правда перестала. Отлупила господина хвостом и перестала. И запонок больше не жевала.

До Кавира три дня езды. Первую ночь мы провели в комнатах при таверне в небольшом, но хорошо устроенном селении.

Несмотря на скудную землю, в этом углу Вавлионда не бедствуют. До северной гряды всего ничего. За ней холодные земли варваров. Королю приходится держать здесь военные части. Частям нужно что-то есть, где-то жить, развлекаться в увольнении, чинить одежду, обувь, сбрую лошадей… а значит, местным перепадает изрядно гольденов из полковой казны.

Государства как такового у варваров нет, живут племенами, но при этом исключительно воинственны. Были бы их земли хоть сколько-нибудь ценными, их бы давно захватили более сильные страны, но вступать в бой ради выстуженных пустых просторов никому не интересно, даже если противники вооружены намного хуже и сами по себе слабее.

Сами варвары время от времени пробуют вавлиондские селения на зуб. До городов давно не доходили, но только потому, что им регулярно дают укорот расквартированные на севере части. Армия диких северян состоит только из людей, закономерно уступая в силе армии из людей, орков, гоблинов и смесков всех рас.

Дома в селении, где мы ночевали, были немаленькие – наверное, здесь часто квартируют полки. Военных сейчас не было, и мы с Софрой сняли большую комнату с ванной. Феидхелм с Рсяк ушла в соседнюю, маленькую, но отказать гоблинше в ванне мы и не думали.

Мы попросили принести ужин и разговорились. Рсяк что-то скрипнула, и Феидхелм посадила ее на шкап.

– Вот уж не знаю, у кого жила Рсяк. Помер, наверно, а наследники возиться не стали.

– Разве лумигрифы могут привязаться еще к одному существу?

Глава 5 о терпении и нетерпении

Сумерки смешали небо и землю в непроглядную темень. Мы едва различали друг друга. Скорей бы принесли хворост. Увидят ли нас орк с командой? Я выскочила из дилижанса:

– Нам нужен огонь.

– Так хвороста еще нет, – развел руками гоблин.

– Если они не поймут, в какую сторону идти, его и не будет!

Существа соображали быстро. Гоблин попробовал зажечь фонарь на дилижансе, но в нем не оказалось масла. Похоже, кучером нам достался беспросветный растяпа.

Пока муж орчанки искал масло, гоблин нашарил в траве обломок колеса, а законник принес газету. Обернули, зажгли – на какое-то время хватит, а там и масло найдется. Может быть.

Не успело прогореть наполовину, как появилась троица с охапками хвороста и ветвей потолще. Орк на одном плече нес короткое бревно. В другой руке держал громотык.

– Хорошая штука, – он уважительно вернул мне оружие. – Я ему р-раз, и в морду. А морда у него – во! И впрямь жуткая. Один был, свезло. Стая рядом, по одному не ходят.

Я стиснула громотык и обернулась в ту сторону, где должен быть лес, но ничего не увидела – ни леса, ни морд.

Пока не увидела.

Лошадей подтянули поближе к дилижансу и развели два костра. Надо бы четыре, но хвороста не хватит. Идти снова? Нет, не доставлять же еду жутковолкам на дом.

Я вытащила пледы с чайником – гоблинши знали толк в длинной дороге. Под сиденьем возницы нашлась баклага воды. У кого-то с собой были травы для отвара, кто-то дальновидно упаковал кружки. Собрали и поделили еду.

Из булыжников устроили подпорку для края дилижанса. Получилось не очень ровно, но теперь внутри можно спать.

Наконец, нашли масло и споро соорудили несколько факелов, пустив на них обломки колеса, ветки потолще и мою нижнюю юбку. Одежда Софры заметно меньше моей и по длине, и по охвату. Просить интимную деталь у жены законника никто не решился. Орчанки же нижних юбок не носили, а наша попутчица была и вовсе в штанах.

Софра и Феидхелм с Рсяк вернулись в нашу половину дилижанса. Я поняла, что все равно не усну в ожидании жутковолков, и мне будет спокойнее снаружи в обнимку с громотыком. Софра пообещала держать свой рядом на случай, если жутковолки и правда выбьют дверь с другой стороны.

Спать рядом с Рсяк решились только полуорчата. Жена законника с дочерью и гоблин преклонных лет укрылись в другой половине. Меня пытались уговорить пойти внутрь, но я закуталась в плед и зарычала не хуже лумигрифа.

Компанию нам с громотыком составила троица наших дровосеков. Законник, орчанка и ее муж-человек залезли наверх. Орчанка долго упиралась, мол, ей на земле биться сподручнее, но орк сказал ей: “Сестра, на тебе другая сторона”, – и вручил факелы, которые следовало зажечь, если жутковолки обойдут дилижанс.

Первым караулить вызвались орк на земле и орчанка на крыше.

– Разбуди меня следующим, – подал голос наш незнакомец.

Орк фыркнул.

И правда. На месте жутковолков я бы долго ждать не стала. Как только все угомонятся, так и пора.

Орк положил рядом с кострами по факелу, сел, прислонившись спиной к уцелевшему колесу дилижанса рядом со мной, и тихо проговорил:

– Не ёрзай, не то полночи мылиться будут.

Мы замерли. Сверху послышался голос законника, короткое “ш-ш!” орчанки, и наступила тишина.

По лугу прокатился шелест травы.

И стих.

Где-то рядом ухнула сова.

И замолчала.

Треск костра – будто удар хлыста.

И ничего.

Ни стрёкота, ни криков птиц.

Нехорошая тишина. Неправильная.

Надвигается что-то дикое, темное, пока невидимое и неслышимое.

Пока…

Сердце колотится где-то в горле, немеют стиснувшие громотык пальцы. Хочется зажмуриться, спрятаться в собственную тьму от тьмы чужой. Почему я не осталась внутри дилижанса? Теперь поздно. Нужно сидеть тихо и не двигаться, иначе они придут потом, может быть, перед самым рассветом, когда нас сморит сном.

Вспыхнули две злые точки.

Еще две.

И тьма хрипло зарокотала.

Первого, кто прыгнул между костров, ткнул факелом наш попутчик. Жутковолк увернулся и бросился на гоблина. Что было дальше, я не видела – второй нацелился на нежное мясо человечки. Моё.

Пальцы послушались не сразу, на мгновение позже, чем нужно. Молния стрельнула прямо в пасть с тысячей зубов. Жутковолк боднул меня в лоб, обдал мерзкой слюной с запахом несвежей требухи, и я ударилась спиной о что-то твердое. Кажется, это земля. Мокрая морда ткнулась мне в лицо, а ее владелец – во всю остальную меня.

Ужинать жутковолк передумал. Разлёгся тут… я пихнула тушу кулаком в брюхо, задергалась, а этому хоть бы хны. Повернула голову набок — дышать стало легче, но все равно ничего не видно.

Зато слышно.

– Уштряб! Хухрюк мырздатый!

– Дугурук! Нюк! Гхаш нюк!

– Невиданно! Господа! Я этого так не… Ах ты!.. не оставлю! За что подати платим! Н-на!

– Айи-и-и!

Где-то визжал жутковолк. Запах паленой шерсти перебил вонь несвежей требухи. Победный клич законника сделал бы честь орку-охотнику, завалившему первого медведя.

Пожалуй, я пока полежу.

Будто у меня есть выбор…

Слева, справа, сверху кричали, рычали, топали.

“Дзынь!” – это стекло.

“И-и-и!” – Софра.

“Тр-ш!” – ее громотык.

“Р-ра-у!” – обиженный вой.

Рычания больше не было слышно, криков тоже. Жутковолк наконец соизволил освободить меня от бремени своего тела, и я поднялась на ноги, опираясь на ладонь гоблина. Наш загадочный попутчик подхватил меня под локоть с другой стороны, и я утвердилась на ногах.

“Мою” тушу положили рядом с двумя другими.

Рукав законника превратился в лохмотья, а сам он сверкал глазами на перемазанном сажей лице:

– Поздравляю, дамы и господа! Мы отбились от стаи и уничтожили трех жутковолков!

Орк хмыкнул:

– Двое ушли. Небольшая стая. Повезло нам.

– Вернутся? – поинтересовался молодой гоблин.

– Не-а. Попалили мы их знатно, да напугали.

Дневник Рубиуса Эдрифа. 22 сентября

Твари, исчадия мрака, чудовища бездны,
не устоять вам, когда против стаи выходит
объединение гордых разумных существ!

Глава 6 о размышлениях в дороге

Проснулась я от стука и тряски. Солнечный свет бил по глазам, глухие удары – по ушам, толчки – по… по мне. Зажмурилась, проморгалась, выглянула. Колесник из селения насаживал на ось дилижанса новое колесо. Пассажиры отдыхали на лугу. Орк, помогавший с колесом, поднял взгляд:

– Доброго здоровья, госпожа. Мы вас не тревожили, вы с жутковолком умаялись, поспать надо было. Скоро поедем.

И мы скоро поехали.

Софра поглядывала на меня с лёгкой завистью – “её” жутковолк после разряда молнии убежал. Рассказывать, куда молния ударила “моего”, я не стала. С нашего дитя эльфийской природы станется в следующий раз подпустить зверюгу поближе.

Что? В какой следующий раз? Что за ерунда в голову лезет. Хорошо, что мне, а не Софре.

– И все же, Эйлин, куда ты так удачно попала? – похоже, подруга решила взять меня измором.

– Зачем вам это, госпожа? – просипел наш попутчик.

– Ну как же! – Сайофра уставилась на него большими удивленными глазами, и я едва не застонала, ожидая неминуемый ответ. – Чтобы знать, куда бить в следующий раз.

* * *

Жизнь решила, что с нас пока хватит. До Кавира добрались без приключений. Не считать же приключениями, что стоило задремать, как мне в лицо щерилась пасть жутковолка, а всякий мало-мальски заметный взбрык дилижанса выдергивал меня из сна, и я подскакивала, едва не ударяясь о потолок кареты – а ну как опять колесо отвалилось?

Странный попутчик предложил подлечиться кракензолем. Я сделала пару глотков для лучшего сна, но от дальнейших возлияний отказалась – этак и спиться недолго. Мы ведь еще и половиной покупок Софры не воспользовались. Что-то нас дальше ждет?

На станцию в Кавире прибыли, когда уже начало темнеть. Уверенно подав руку по всем правилам приличия, странный попутчик помог нам выйти из дилижанса. Я от души пожелала ему разрешить все невзгоды и вернуться в приличествующее положение – про себя, разумеется. Вслух поблагодарила за помощь, и наши пути разошлись.

Кавир встретил нас ветреным вечером с висящей в воздухе моросью. Редкие прохожие спешили по домам, и повозка резво грохотала по пустым улицам.

В гимназии нам рассказывали, что Кавир меньше Асунвирака примерно вдвое, но на северо-востоке Вавлионда и такой город – центр цивилизации, куда приезжают разумные существа со всех окрестностей. Поэтому придорожных таверн с комнатами в Кавире видимо-невидимо, а в центре есть аж три гостиницы. Мы сказали вознице править в самую приличную. Нас, конечно, трое, но все женского пола. Хочется отдохнуть от приключений.

Билеты на дилижанс в Дигар нашлись только через два дня. Мы выспались, отмылись, еще раз выспались. Рсяк увела Феидхельм прогуляться. Мы с Софрой порепетировали, прошлись по главной улице, заглянули в пару лавок, но Софра ничего покупать не стала – на ее вкус здесь было мало достойного. Я тихо выдохнула.

Зашли в музыкальный магазинчик, но быстро вышли – некий субъект решил вспомнить, с какого конца дуть в флейту. Судя по звукам, угадал он не с первого раза. И даже не со второго.

Вечером Феидхельм и Рсяк вернулись из городского парка и сообщили, что произвели фурор среди гуляющих. Не сомневаюсь – этот день кавирцы запомнят надолго. На шее Рсяк красовалась голубая ленточка, на хвосте – белый бантик. Феидхельм сказала – честно выпрошенные трофеи. Никто не мог отказать урчащему лумигрифу, который таращил круглые глазки, топорщил крылышки и оборачивал вокруг лап хвостик с подрагивающим кончиком.

Мелочи, вроде развешанных по деревьям котелков и цилиндров, кавирцы наверняка простят. А мальчишки еще и поблагодарят – заработали, доставая. А что делать. Девочке нужно было размяться.

Утром мы погрузились в дилижанс на Дигар. Стоил он дороже – в предгорьях холмы становятся все выше и выше, поэтому в дилижанс встроен магротор, как в карет-мобилях. Раньше пассажирам приходилось выходить наружу на крутых холмах и подниматься пешком, но теперь возница дергал за рычаг, магротор тихо взрыкивал – и вместе с четверкой лошадей затягивал дилижанс наверх.

Нашими соседями оказались два вчерашних гимназиста, орк и гоблин. Как я поняла из разговоров, всё лето они работали то тут, то там, чтобы скопить на поездку, сбежать из-под опеки старшего поколения, устроиться в большом городе и заработать на учебу в Дигарском колледже. Оба впервые выехали за пределы Кавира и очень робели.

Юный гоблин с опаской поглядывал на Феидхелм и с нескрываемым подозрением – на ее котомку. Через полчаса пути Рсяк соизволила показаться наружу, и гоблин обреченно успокоился: его подозрения подтвердились.

Феидхелм в ответ улыбнулась:

– Ты Марды Курзяк сынок?

– Д-да, – кивнул тот.

– Я пять лет назад в Дигар приезжала, помню и Марду, и тебя вот такого еще.

Судя по размеру “вот такого”, со времени визита Феидхелм прошло лет десять.

Она замолчала и принялась разглядывать наших соседей, чем привела юного гоблина в полное смятение, а его товарища – в боевитое настроение, мол, мы еще посмотрим, кто кого. Рсяк выбралась из котомки, принюхалась, скакнула к гоблину на колени, изучила его и орка, зевнула – ничего интересного – и вернулась к хозяйке.

– На юг вам надо, – внезапно произнесла Феидхелм. – В Боулесин или Иркатун. Там привычны ко всяким нашим и вашим, – кивнула она на орка, – А на севере и наши учиться не любят, и человеки не очень рвутся наших учить.

– Денег не хватит, – проворчал орк.

– Если учиться надумали, голова на что?

Те ничего не ответили, но одинаково наморщили лбы, зеленый и коричневый. Но что меня озадачило – с тем же выражением лица задумалась Софра.

Нет уж. По плану мы сначала попробуем устроиться в Дигаре. Этак у нас все деньги на разъезды уйдут.

– Смотрите, смотрите, красный дуо-мобиль! Ух ты-ы!

Юный гоблин прилип к стеклу, его товарищ навалился следом.

Нас обгонял маленький мобиль на двоих. И у водителя, и у пассажира лица были замотаны платками, глаза закрыты гоглами, а на головах сидели плотные шапки.

Глава 7 о разнообразии работ

Я почти угадала. Почти.

Гоблинята – лишь половина хора. Остальные – орчата.

И почему я не стала шляпницей…

В Дигар мы приехали после обеда. Наверно, дорогу недавно ремонтировали – дилижанс катился быстрее и меньше подпрыгивал на неровностях. К тому же, здесь удалось проложить путь в низине, и не приходилось тратить время на долгие и медленные подъемы.

На станции Феидхелм мигом договорилась с кэб-гоблином, и нас довезли до гостиницы. Остаток дня мы приводили в порядок себя и вещи.

Утром я оставила Софру нежиться в кровати, а сама отправилась с Феидхелм в музыкальный магазин. К счастью, здесь никто не мучил наши уши, вспоминая детские экзерсисы. Пока гоблинша перебирала блок-флейты, я занялась полкой с песенниками.

Что поделать… Пересматривать репертуар так или иначе пришлось бы. Я решила начать с популярных песенок. Пока мы никому не известны, на балы нас не позовут. Даже на общественные празднества, куда ходит публика попроще, не позовут.

Раньше звали – и на праздники, и на балы. В легких танцах, где пары кружились по паркету, будто порхая, Сайлас предпочитал самую маленькую из труб с высоким чистым звучанием, а Перси ставил ряд звонких треугольников.

Когда танцующие переходили к размеренному вышагиванию под степенную музыку, Сайлас менял трубу на среднюю, тембром пониже, а Перси возвращался к большому барабану и тарелкам. Только скрипки оставались на месте. Для балов обычно приглашали еще парочку знакомых скрипачей.

В перерывах я развлекала публику ариями из оперетт…

Хватит.

Песни. Песенники. За дело.

Наверняка в Дигаре на балах играют оркестры. Большой город, музыкантов много. Наш удел – развлекать жующую публику в ресторациях. Здесь неизвестность может сыграть нам на руку – постоянные посетители обычно рады новым лицам.

А дальше… дальше будет видно. Пока – песни.

Я выбрала несколько сборников и отошла к стойке, за которой примостился трехногий табурет.

Уши заложило от резкого свиста. Я сглотнула и мотнула головой. Вернув слух, выглянула из-за стеллажа с нотами. Хозяин магазинчика хохотал. А Феидхелм… Хорошо, что никто на меня не смотрел. Вытаращенные глаза и отвисшая челюсть никого не украшают. Но… Но…

Но я никогда не видела смущенных гоблинов! Даже не подозревала в них такого умения.

– Это… не… не волынка! – всхлипывая, объяснял хозяин. – Не надо дуть изо всех сил…

Феидхелм приобрела оттенок меди. Покраснела?!

Я спряталась, чтобы не смущать гоблиншу еще сильнее.

Придя в себя от потрясения, я отобрала несколько сборников и прихватила тамбурин. Блок-флейта – для Феидхелм. Тамбурин – для меня. Обойдемся без труб и барабанов.

После обеда мы собрались в нашем с Софрой номере порепетировать – вчетвером. Быстро же разрослась наша компания…

Чего ожидать от пополнения? Южанка все еще не разговаривала, Феидхелм все еще загадочно ухмылялась. Таинственная девушка подчинялась каждому ее слову. Я понадеялась, что гоблинша знает, что делает.

Еще в дороге Феидхелм шепнула мне:

– Лола ее зовут. Жизнь у нее сложная. Не дави на девку, пусть освоится.

И больше ничего не сказала.

Лола – так Лола. Посмотрим.

Играла Лола неплохо… для начинающего. Что ж, подберем песни, где даже простые переборы придутся к месту.

Феидхелм рискнула попробовать вещь чуть сложнее и вполне преуспела, но особых изысков я от нее не ожидала. Значит, ведущей у нас будет скрипка Софры.

Еду заказали в номер. Горничная, молодая орчанка, расставила блюда и удивленно оглядела нашу компанию с инструментами. Феидхелм ей улыбнулась. Горничная отпрянула. Быстро разложив тарелки и приборы, она поспешила уйти.

Утром нам принесли записку: если мы ищем работу, нас ждут к полудню в гимназии на Тростниковой улице.

Гимназия?

Мы собираемся работать… в гимназии?

Глянув на меня, Сайофра протянула:

– Эйлин, это всего лишь гимназия, а не батальон оборотней-наемников.

Помню. Руководство гарнизона, что стоит недалеко от Асунвирака, договорилось с Сайласом и позвало наш квартет на Осеннее Равноденствие. На банкете после выступления Софра шепнула мне, что оборотни реагируют на нас несколько неоднозначно. По мне, так слишком однозначно. Хорошо, что майор оказался медведем строгих правил, субординация у этих… пёсьих мужского пола… работает на инстинктах.

Пожалуй, гимназию мы переживем. Деньги нам нужны. Мужская или женская? Надеюсь, в мужскую квартет из четверых женщин не позвали бы.

Феидхелм идею одобрила:

– Да ладно, не такие уж и страшные эти мальцы. Погодите, схожу кое-куда.

Вернулась она с тремя потрепанными корзинами.

Мы отправились в гимназию. Рсяк осталась в номере с наказом не шалить.

До Тростниковой улицы доехали за полчаса по запруженным улицам. Почти не опоздали.

Навстречу нам вышла директриса. Ее круглое лицо будто освещало гимназический дворик лучами искренней радости.

Мягкая, уютная, госпожа Урсула Бьёрн выглядела доброй бабушкой. Казалось, будто она только что смазала маслом свежие пирожки, сняла испачканный мукой передник и теперь зовет внуков за стол. Свободное платье колыхалось на корпулентной фигуре директрисы, придавая ей задушевно-романтичный вид.

С директрисой моей гимназии в Асунвираке госпожу Бьёрн роднила только седина.

С самого первого класса госпожа Меттил вызывала у меня оторопь. И не только у меня. Гимназистки за глаза переименовали госпожу Меттил в Метлу, и она полностью оправдывала свое прозвище, от металлических набоек на каблуках до взбитой копны седых волос: высокая, сухощавая, в неизменном черном платье по фигуре, с жесткой линией вечно поджатых губ.

Судя по лучикам у глаз и ямочкам на щеках, госпожа Бьёрн часто улыбается, и выглядит доброй бабушкой не только для новых визитеров. Судя по размерам здания, здесь учится несколько десятков детей. Судя по тому, что здание еще цело, впечатление от директрисы обманчиво.

Глава 8 о сложностях воспитания

Утром первого октября в меня влили чашку какого-то раствора из трав, по вкусу похожего на смесь золы с дорожной пылью, и повели в гимназию.

Детей в зале было не очень много, чуть больше полусотни. Всего шесть небольших классов. Я не увидела никого старше двенадцати лет. Наверное, гимназия недавно открылась, и ученики еще не доросли. Зато родителей, бабушек, дедушек и прочих родственников было столько, что едва в зал уместились.

Мои хористы стояли под табличками “2” и “3” – второй и третий классы. Хорошо, что не первый. Боюсь, детей, которых не обучили хоть какой-то дисциплине, я бы не пережила. Даже человеческих.

Среди зеленых и коричневых рожиц возвышались учительницы – пять человечек, одетых юбки-брюки.

Госпожа Бьёрн произнесла короткую речь про начало учёбы. Зал похлопал. Настала наша очередь. Феидхелм быстро построила детей в два ряда, на всякий случай случай обвела хор суровым взглядом и уступила мне место ведущего.

Дети старались изо всех сил. Родители умилялись. Остальные ученики скучали. Всё шло как положено.

Когда я объявляла вторую песню, госпожа Бьёрн тихо показала мне большой палец. Странно. Очень странно. Такой жест одобрения принят в столичных университетах. В Асунвираке молодые люди из породы бунтарей переняли его к неудовольствию старшего поколения. Но увидеть палец вверх у седовласой дамы… неожиданно.

После торжества гимназистов развели по классам, а нас проводили в директорский кабинет.

– Госпожа Рандок, госпожа Файрен, госпожа Хохмучж, госпожа Лола, вы не представляете, как я вам благодарна! – Директриса протянула мне стопку ассигнаций, отчего-то замялась, отвела взгляд в окно, и снова посмотрела на нас. – Может быть, вы готовы сотрудничать с нашей гимназией дальше? У нас свободна вакансия преподавательницы музыки.

– Эйлин, Софра, это для вас, – ехидно хмыкнула Феидхелм. – Тут человечки учат.

Госпожа Бьёрн развела руками, и широкие рукава плеснули темно-серой волной.

– Мы готовим детей к жизни вне общин, – призналась она. – Конечно, всё, что положено знать юному орку или гоблину, мы тоже преподаем, но у гимназистов будет возможность выбирать иной путь. Поэтому нам нужны учителя, которые знают… жизнь.

Я никогда не интересовалась, где учатся орчата и гоблинята в Асунвираке. Мой родной город ближе к консервативному северу, чем к прогрессивному югу, но все же нравы в Асунвираке посвободнее. В нашей гимназии училась полуэльфийка, несколько смесков с долей степных кровей, а на некоторые занятия приходили дварфо. По настоянию клана Обсидиана юные дварфо учились в заведениях для мальчиков, но брали некоторые уроки в нашей. Чистокровных орков или гоблинов у нас не было.

Наши попутчики из Кавира закончили школу. Значит, где-то учатся?

Оценив степень нашей осведомленности, госпожа Бьёрн пояснила:

– Здесь, на севере гоблины учат детей в своей общине. Орчат отдают в школы для рабочего сословия и мастеровых. Их научат умножать, делить и писать без грубых ошибок, но не объяснят, как вести себя в обществе. При должной начальной подготовке и изрядном рвении можно постичь науки по книгам, по крайней мере, достаточно для учебы в колледже. Но… представьте себе сельского паренька, который явился на званый вечер. Примут ли беднягу за своего?

Я состроила понимающее лицо. Некоторые плоды подготовки я уже успела оценить.

– После нашей гимназии лучшие из выпускников смогут поступить в колледж или университет. Возможно, не здесь, не на севере. А впрочем, времена меняются.

Мы обещали подумать и попрощались.

Октябрь в этих краях редко радовал хорошей погодой. С утра холодный ветер нагнал тяжелые тучи, но теперь потеплело и посветлело, кое-где виднелось голубое небо, и прорывались косые лучи солнца. День обещал быть приятным. Может, пройтись? Тополя, что выстроились вдоль тротуара у гимназии, щедро набросали листвы на дорожку. Почувствовать себя гимназисткой, гулять, беспечно пиная листья…

Сплошные кусты отделяли аллею от дороги. Очень предусмотрительно – рьяные ученики, вырвавшись на свободу из кирпичных стен, не попадут с разбегу под копыта или под колеса.

Мы остановились. Феидхелм с Лолой о чем-то шушкались в стороне. Девушка тихо говорила сквозь платок, и слышать ее гоблинша могла, только потянувшись к самому уху. Отвечала она ничуть не громче.

Софра задрала голову кверху и прикрыла глаза. Солнце добралось до нас через дырищу в облаках, и подруга с неумолчным восторгом ловила “последнее дыхание лета”, “золотые поцелуи”, “утренний дар” – порой в ней просыпается дух предка-поэта, уж не знаю, в каком поколении.

Я же просто смотрела в небо и думала, куда бы отправиться. Город мы пока не знаем. Пройдемся по тополиной аллее, а там видно будет. Направо или налево?

Я посмотрела направо. Мне не понравилось. Я посмотрела налево. Еще больше не понравилось.

За болтовней подруги я не услышала, что с обеих сторон на нас надвигается толпа.

Верней, две толпы. Две разных толпы. Две совершенно разных толпы.

Объединяло их одно: мрачностью лиц и твердым целеустремленным движением эти существа не обещали ничего хорошего.

Отступать было некуда. Двери гимназии запирались изнутри, я явственно слышала щелчок, когда госпожа Бьёрн выпустила нас наружу. С другой стороны эти демоновы кусты.

Софра вопросительно глянула на меня – будто я могу что-то объяснить. Феидхелм и Лола обступили нас с двух сторон, приготовившись защищать. В том, что наша гоблинша – дама боевая, бывала в разных переделках, я не сомневалась. Но Лола? Удивила.

Слева шагала компания респектабельных мужчин и суровых женщин. Длиннополые глухие сюртуки черного цвета с черными же цилиндрами, черные платья, шляпки и зонтики – теплым осенним днем среди яркой листвы собравшиеся смотрелись стаей воронья. Я бы приняла этих людей за похоронную процессию, если бы над цилиндрами и зонтиками не развевались транспаранты с ровными белыми буквами на все том же черном фоне:

Глава 9 о выборе аудитории

Я открыла глаза и уставилась в окно. Стоило предположить, что раз Дигар севернее Асунвирака, то и снег здесь должен пойти пораньше. Но восьмого октября?

Снег был мокрым, оставлял на стекле прозрачные кляксы с крупинками в центре, и оттого вылезать из-под одеяла не хотелось еще больше. Холодно, сыро… брр.

Придется покупать зимнее пальто раньше, чем надеялась. Софра захватила из дома теплую накидку с меховой опушкой. Тонкая на вид, она неплохо грела – эльфийские мастера не чета нашим. У меня не было родителей, которые живут недалеко от границы с Лесами, поэтому обычно я обходилась простым пальто, которое весной отправилось к старьевщику.

Может, в Дигаре придется и зимние сапожки покупать – подбитые мехом. Мне такие достались от бабушки. Терпеть их не могла – грузные, тяжелые, ничуть не изящные, совсем без каблука. Съезжая на квартиру с Сайласом, я оставила их в родительском доме, решив, что позже куплю новые, помоднее. Но увы, на то, что мне нравилось – приятной формы, на небольшом каблучке, с подкрашенным мехом и с завязками на лентах – гонораров все никак не хватало, и я обходилась осенними. В особенно морозные дни в Асунвираке я перебегала из дверей в кэб, под теплый плед, и снова бегом в двери. Жили мы в доходном доме в пять этажей на оживленной улице с тавернами, ресторанами и быстроногими разносчиками. В холода я без нужды по улице не ходила.

Но в Дигаре этак можно большую часть года дома просидеть. Похоже, придется раскошелиться хотя бы на недорогих уродцев.

Сбережений у меня осталось не так много. За неделю нам удалось дважды выступить в ресторане напротив гостиницы и один раз – на собрании женского клуба. С учениками пока не везло. Может быть, придется принять предложение директрисы, но мне было попросту страшно. Я надеялась, что и так справимся.

В гостинице мы прожили недолго. После разговора с госпожой Гобрагой возле гимназии Феидхелм отстала от нас пообщаться с соплеменницей в красной шальме. Вернулась наша гоблинша к вечеру и наказала собирать вещи – утром переедем в квартиру. Так себе квартира, не очень удобная, две комнаты с кроватями, никакой гостиной и столовой нет, только кухня с обеденным столом – типичное жилье рабочего народа. Зато плата – всего два серебряных (ассигнациям степняки не доверяли), и довольно чисто. Сдают по неделям. Как подзаработаем, тут же съедем.

Я усомнилась, что в таком месте женщинам одним безопасно жить.

– Да что ты, – замахала на меня Феидхелм. – Это ж наших квартал.

Пожалуй, среди “приобретений” Софры гоблинша держала первенство по полезности. Она придумала поделить с Лолой нашу программу – всё целиком в несколько дней не освоить даже опытным музыкантам. В одной части песен Феидхелм присоединялась к нам с Софрой на блокфлейте, в другой ее меняла Лола с лютней. Втроем они играли в единственной композиции без вокала, в середине выступления, чтобы я могла отдохнуть.

У нас уже были два приглашения в ресторации на прослушивание. Сегодня вечером мы должны выступать на юбилее некоего местного дельца, любителя экзотики.

Я собиралась возмущенно отказаться, но секретарь пояснил: мне нужно одеться как можно строже, а Софре, наоборот, во что-нибудь легкое, эльфийское. Лола и Феидхелм пусть будут в своих национальных одеждах.

– Полуэльфийка, степнячка и южанка под управлением строгой человечки! Прекрасно, прекрасно! То, что нужно! – восторгался секретарь.

Я обеспокоенно посмотрела на Феидхелм, но та ничуть не смутившись, жестом показала “деньги”. Я кивнула и приступила к торгу. Сошлись на двадцати пяти гольденах – больше, чем я могла помыслить. Мы даже позволили себе отпраздновать сделку, взяв по пирожному в кафе с огромными, открытыми по теплой погоде окнами.

Всего два дня назад! А сегодня погода устроила репетицию зимы.

Мокрый снег шлепал хлопьями по стеклу наискосок, ветер завывал в щелях, и судя по плотному слою туч, эта история надолго. Как Софра пойдет в чем-то легком, эльфийском? Отговаривать бесполезно. Она еще вчера приготовила два самых легких, самых эльфийских наряда. Остается надеяться на силу пелерины из шерсти ардилиэльтийских коз.

Я завернулась в пеньюар – темно-серый, больше никаких роз – и выползла в кухню. Лола гипнотизировала яйца в бурлящей кастрюльке, будто опасаясь, что если глянет в сторону, продукты выпрыгнут и сбегут. Софра, закинув ногу на ногу, не обращая внимания на разошедшиеся полы халатика, покачивала на носке ступни лавандовым тапочком и нарезала кружочками охотничьи колбаски. Рсяк урчала над миской. Гоблинши не было.

– Прибежал мальчишка и куда-то позвал Феидхелм. Сказал – надо.

Софра, как уже бывало, угадала мое недоумение. Выдав короткое пояснение, она придвинула мне корзину со свежими овощами и нож. Предводительница местной степной общины госпожа Гобрага признала Феидхелм за свою, и у нас уже побывали торговцы снедью. Тут смешанный район, орчанско-гоблинский. Похоже, что на степняков в Дигаре давят сильней, чем в Асунвираке, вот они и объединились.

Входная дверь с грохотом впечаталась в стенку, и в квартиру вбежала гоблинша с горящими глазами:

– Мы уезжаем!

Тапочек Софры шлепнулся на дощатый пол, Рсяк оторвалась от куриного бедрышка, и мы втроем воззрились на Феидхелм. Та победно протянула мне сложенную вчетверо афишу.

Большими жирными буквами сообщалось, что музыкальные коллективы приглашаются на конкурс-турнэ.

Афиша вместе с гоблиншей рассказали, что некий выходец из Дигара, господин Кродлар добился изрядных успехов в торговых делах по всему Вавлионду и, как большой любитель изящных искусств, решил дать шанс музыкантам из родного города. Записавшимся оплачивают проезд в столицу. Там агент господина Кродлара даст рекомендации для нескольких прослушиваний, а дальше – как себя проявят. Тех, кто успешно выступит, таким же манером отправят на юг – Ксинм, Боулесин, Иркатун. Впрочем, на Ксинме не настаивают, там эльфы и их потомки. Не всякого примут, а уж поиск ангажементов в таком месте может порядком подорвать веру в себя. После Иркатуна на север по восточной части: Меркатун, Лусмеин, Асунвирак. И оттуда – назад в Дигар, хвастаться успехами.

Экзаменационный ответ ученицы девятого класса женской гимназии Асунвирака Эйлин Рандок по истории Большого континента

Вопрос:

Какие общественные перемены в старых королевствах содействовали возникновению Вавлионда?

Ответ:

Новый торговый путь в юго-восточную равнину оказался столь удобен, что обозы в изобилии доставили доселе невиданные земледельческие культуры. Часть из них прижилась и вскоре дала обильные всходы, чем многократно обогатила пропитание селян. Уменьшение числа измождённых голодом привело к приметному возрастанию народонаселения. Вскоре появилось множество людей, не имеющих никакого занятия для пропитания. Власти стали недовольны и подвергли обездоленных гонениям. Некоторые из гонимых заселились на земли, прежде пустовавшие. Земли пустовали, потому что никому не хотелось соседствовать с народами иных кровей – эльфами, дварфами, оборотнями, а ближе к Великой степи, откуда приходили гоблины и орки, жить было опаснее всего. В период перенаселенности старых королевств осваивать пустые земли показалось заманчивей, чем толкаться локтями в собственных. Затем пришла большая волна беженцев, когда старые королевства принялись воевать друг с другом из-за нарастающего перенаселения.

Отметка:

Удовлетворительно. Толкаться локтями? Госпожа Рандок, вы в гимназии или на рынке?

Дневник Лиззи. 25 сентября

Здравствуй, дорогой дневничок. Мне очень страшно записывать сегодняшний день. Вдруг мой тайник найдут? Но если я не запишу, через неделю мне покажется, что я видела необычайный сон, и ничего-ничего не случилось на самом деле.

Будто приснилось, как утром в одной ночной сорочке я вхожу в гардеробную, чтобы выбрать наряд на сегодня, а из-под платьев торчат ноги в сапогах! Я хотела завизжать, но посмотрела выше и наткнулась на чёрные, как ночь, глаза молодого варвара. Ах, дорогой дневничок, какие это были глаза! А потом вышел он сам: проникновенный взгляд, длинные волнистые волосы, красиво очерченные губы, прямой нос, высокий лоб. Тот, кого нарисовали на обложке “Пленницы северян”, никак не может с ним сравниться! Мой варвар совсем-совсем ненамного старше меня. Позже он попытался вспомнить, как будет по-нашему пятнадцать, но в конце концов показал две раскрытые ладони и потом еще одну. А какой у него голос! Слова, конечно, звучат странно. У варваров свой язык, и вавлиондский он знает плохо, хоть и очень старается.

Помнишь, я писала, что мечтаю быть как Ливиетта из “Пленницы”? И вот свершилось! Я и обрадовалась, и испугалась. Все-таки мама очень расстроится, если я уеду с северным варваром прямо сейчас. Но – увы и ах! – прекрасный варвар пришёл за не мной.

Варвара зовут Сотр. Кое-как он объяснил мне, что ему очень-очень нужен наш поющий артефакт. Как бы мне ни хотелось ему помочь, но я не могла отдать такую ценную вещь. Мама огорчится, если подарок отца пропадёт. Сотр прижимал к себе поющий артефакт, и я едва не заплакала, но мне пришла чудесная идея! Взамен поющего артефакта я отдала варвару эту мерзкую бренчалку. На ней висит артефакт громкости. Терпеть ее не могу!!! Завтра ночью осторожно разобью окно, а утром скажу, что лютня пропала.

По счастью, мама и папа уже уехали на пикник к соседям, дома только слуги, а во дворе бегают Гроул и Рульф. Кажется, я знаю, почему Сотру пришлось укрываться в моей гардеробной. Но я ничего ему не сказала. Мне пришлось незаметно вывести Сотра из дома и немножко обмануть слуг. Небесные сады меня простят, я уверена!

Наконец-то я избавилась от ужасного платья, что досталось мне от кузины. Она брюнетка, ей идет сапфировый. А я шатенка, мне совсем не идет! Я отказывалась его носить, но матушка настояла. А прабабушкин пурпурный шарф с ужасно старомодной бахромой? А серая шаль тётушки и черный бабушкин платок? Теперь с ними покончено! Если не зашнуровывать платье, а накинуть на спину шаль, прикрыть лицо платком и намотать на голову шарф, из северного варвара получается прекрасная южанка, и даже ноги в мягких сапогах торчат из-под подола по южному обычаю. Говорят, на юге носят юбки короче, чем у нас, зато обязательно высокие сапоги, чтобы змеи не прокусили.

Как ты думаешь, дорогой дневничок, Сотр когда-нибудь вернется? Лютня ему понравилась, он даже поиграл на ней немного. Ах, как он играет!

Небесные сады, прошу, пусть он вернется через три года. Нет, лучше четыре.

Рубиус Эдриф. 23 Сентября. Кавир

В потерявшей вид бесформенной тунике, неуклюже пригибаясь после тряской дороги, ранним вечером двадцать третьего сентября на станции мокрого после ливня Кавира вышел из дилижанса подданный Боденсии Рубиус Эдриф, инкогнито.

Небо синело прорехами в сизо-оранжевых тучах. Не торопясь, подползала с востока чернильная темень. Вихрь чуть тронутых ржавчиной листьев каштана дерзко метнулся к карете; сунулся было в открытую дверь, передумал и, закрутившись волчком, дальше помчался, теряясь, сливаясь с брусчаткой.

Грохот падающей лестницы и ругань фонарщика выдернули Руби из лирического настроения.

Как и положено джентльмену, он подал руку по очереди трём дамам. Первой – боевой шатенке, затем – мечтательной блондинке со скрипичным футляром, и последней – пожилой гоблинше с котомкой, убежищем лумигрифа. Монстрик вел себя смирно – понимал, когда можно гулять по чужим коленям, а когда стоит сидеть тихо и не ворчать.

По пути Руби удостоился чести провести рукой по блестящей угольной шерстке и почесать под горлышком. Лумигриф прищурился и захрюкал. Гоблинша подобрела и спрятала волынку. Доехали в блаженной тишине.

Дамы благодарно кивнули Руби на прощание, подозвали носильщика и принялись наперебой указывать, какой багаж снимать с крыши.

Еще в первый день Руби оценил саквояжи шатенки и блондинки как весьма, весьма со вкусом подобранные вещицы. Теперь к ним присоединился старый сундук тех времен, когда еще не скупились на украшения обиходных предметов. Кованые углы в форме листьев, узор из заклепок по стенкам, изогнутые ручки по бокам – не то, что продукты нынешних мануфактур; друзья Руби презрительно называют их штамповками.

Эх… Приятно иметь дело с людьми искусства – как он понял из разговора, поездку с ним разделили певица и скрипачка. Увы, увы… Как раз дел с ними Рубиус иметь не мог.

Изящные ручки сундука утонули в лапищах носильщика, кованые углы грохнули о дно повозки, дамы уселись следом, и компания удалилась под аккомпанемент цоканья копыт по мостовой.

Магов в маленьких городках не хватает, но местные все же подзарядили светляк-кристаллы станционных часов, и те горели неровным светом на черном фоне низкой башни. Дернув тонкой стрелкой, горчичный циферблат укоризненно поглядел на Руби – мол, до восьми вечера осталась какая-то четверть часа, пошевеливайся.

Где гостиница, Руби узнал у фонарщика. Тот окинул скептическим взглядом изгвазданные сапоги, заморенные сельским бытом штаны и тунику с отпечатком лапы жутковолка – по счастью, размазанным. Окинул – и посоветовал наивному селянину податься в таверну напротив, там-де комнаты как раз для таковских сдаются. Руби терпеливо повторил вопрос, прибавив для убедительности медяк. Фонарщик пожал плечами – мол, хочет простофиля получить по носу, пускай его – и объяснил, как дойти до “Эдельвейса”, что в трех кварталах.

Тьма, наконец, изгнала последние сполохи золота и принесла с собой зябкую морось. Рубиус перехватил узел поудобнее, завернулся в шерстяной отрез и двинулся вверх по улице. Кавир стоял на холмах – сказывалась близость гор.

Редкие по вечернему часу прохожие его как будто бы не замечали. Сумерки скрадывали детали, и ничто не цепляло взгляд ни разносчиков, ни стражей, ни извозчиков. Грубый кусок шерсти скрывал фигуру, обвислая шляпа прятала лицо в тени – определить, кто он таков, не представлялось возможным, и уж определенно он не был похож на себя самого.

У подобной маскировки есть существенные минусы. Рубиус жалел, что не довелось продолжить знакомство с шатенкой, но увы, при его нынешнем виде любой разговор, кроме самого необходимого, приличная дама должна пресечь с негодованием.

Совсем недавно всё было иначе...

Третьего дня, подъезжая в северной провинции Боденсии к приграничному разъезду, он выглядел обыкновенным джентльменом в дороге. В первую минуту стражи несколько удивились, встретив благопристойного господина так далеко от городов и поместий, в совершеннейшем захолустье. Под цепким взглядом стража он протянул бумагу с гербом королевства и оттиском столичного магистрата.

Сей пашпорт господин Рубиус Эдриф выправил еще для прошлого путешествия в Вавлионд. Два года назад он добрался до Иркатуна, где свел знакомство с местными музыкантами. Дуэт виолончелистов позвал его в поездку на карет-мобиле – самодвижущейся повозке, каковые умеют делать только в Вавлионде. Магмеханическое чудо в два дня домчало их до далекого Боулесина, где они провели чудесный месяц и даже дали несколько концертов втроем. Это были славные времена, когда не приходилось скрываться, и он представлялся новым знакомым, как есть – Руби Эдриф, сын мелкого землевладельца, почитатель изящных искусств; ввиду сего обстоятельства предпочел городскую жизнь сельской буколике. И не приходилось ему носить жалкое тряпьё. В компании музыкантов Руби щеголял в любимом сюртуке старомодного кроя, отчаянно изумрудного цвета и с шестернями вместо пуговиц, кои сам нашил под смех хористки, исколов половину пальцев и обругав каждую шестеренку по три раза. Цилиндр его был, разумеется, малиновый – Руби купил тривиально бежевый и отдал Кляксе покрасить.

Ах, эти чудные дни, полные веселья и беспечности…

В этот раз он ехал в темно-сером пыльнике и черном котелке – ничем не примечательный вид. Приграничные стражи внимательно оглядели его, расценили костюм как признак совершеннейшей обыкновенности, то есть, добропорядочности и благонадежности; мельком глянули документы и пропустили, даже не спросив цель визита.

Когда с очередного холма открылся вид на селение, Руби спустился в лощину, доехал шагом до деревьев и спешился.

Лес звал, манил вкрадчивым шелестом, стелил под ноги пышный ковер, шумел дивным пологом, кружил осенним золотом подкрашенной солнцем листвы. Пугливая горлица заклокотала, забила крыльями и полетела прочь сизым облачком. Всполох клёна вскинулся, взметнулся в порыве ветра и одарил Руби каплей багрянца – гляди, мол, как я хорош.

Руби со вздохом отвлекся от созерцания красот, стряхнул с плеча бордовый лист и принялся разоблачаться до рубахи. От гардероба джентльмена стоило избавиться.

Рубиус Эдриф. 24 сентября. Кавир

Решив не раздражать будущее начальство, Рубиус пришел за пять минут до назначенного времени. Прослушивание устроили в зале небольшой ресторации, которая откроется для публики ближе к вечеру.

Сатч Кулгу оказался орком угрожающих размеров с несвойственным этой расе добродушием на широком лице. Он занял место рядом с пианофорте, и круглое сиденье стула полностью укрылось под его телесами в объемных кобальтовых штанах. На крышке пианофорте переливалась янтарем начищенная до блеска труба.

Рубиус осмотрелся. Как же забавно выглядят светлым днем места, предназначенные для вечерней, а уж тем более ночной жизни.

Прямоугольники света протянулись по полу от незашторенных окон, заглянули под столы и стулья, тронули паркет, дорожки и выставили напоказ скверно замытые пятна от вина, щербины от дамских каблучков, пыль и не метенный с вечера мелкий мусор. На барной стойке толкутся бокалы и рюмки, все в потеках воды – бармен еще не отоспался, не спустился с чердака, не принялся протирать стекло свежим полотенцем. Следом выстроились напыщенные пузатые графины из прозрачного хрусталя, что взяли в привычку по вечерам разбрасывать брызги блеска от резных граней, будто настоящие бриллианты. Ха! День вам не вечер – ишь, приуныли, на окно недобро поглядывают, мол, зачем свет впустило; хоть бы портьеру задернуло, бесстыжее! Но и сами бархатные портьеры с каймой из переплетенного шнура и многочисленных кистей смотрятся на фоне залитой солнцем улицы в высшей степени неуместно – оттого, небось, и жмутся по углам.

Рубиус хмыкнул. Так вам и надо. Горазды пыль в глаза пускать. Уж он-то подноготную подобных заведений знает до донышка, и владельцев их, и работников.

А вон и сам хозяин. Сидит у окна, возится с учетными книгами. Довольный.

Менее довольный и еще менее выспавшийся официант хмуро расставил бокалы с водой, горячие заварники и кувшины кипятку. Этот молодой человек с подвижным носом и слипающимися глазами едва волочил ноги, таская подносы из кухни в зал и назад, но то ли приказ хозяина, то ли прибавка к жалованью заставляли его шевелиться вновь и вновь. На повороте он едва не наткнулся на стену, но изогнувшись закорючкой из эльфийского письма, чудом выровнял маршрут. Дважды он замирал на полдороги, принюхивался к посуде и возвращался, бормоча что-то ядовитое в адрес посудомоев.

Кухня откроется только вечером, но хозяин распорядился подать напитки – все ж не каждый день лишние монеты сами в карман падают, да еще от публики приличной, которая напиваться допьяна и буянить не будет, только музицировать.

Прочитав эти мысли на благостном лице владельца ресторации, Руби хмыкнул. Уж кому, как не ему, Руби-Параграфу из квартала Синей мыши, знать, насколько быстро музыкальная дуэль перерастает в драку на тромбонах, какой вес брошенного тела выдерживает крышка пианофорте, и с каким звуком лопается окно, если сквозь него пытался выйти бедолага, которому на голову надели барабан.

Но все же Руби ожидал, что прослушивание обойдется без подобных экзерциций. Сию надежду ему внушила квадратная фигура орка, который осматривал претендентов с видом храмовника, набравшего хористов из малолетних воришек для примерного исправления: одна часть добродушной осторожности, две части доброжелательных сомнений и три части обещания проблем, если найдутся желающие. Очевидно, господин Сатч Кулгу с молодыми и бодрыми работает не в первый раз.

За ближайшим к пианофорте столиком сидели два, на первый взгляд, совершенно одинаковых скрипача, дальше – высокий субъект нечеловеческой изящности и наконец, сам Руби.

Во втором ряду, прямо за Руби, устроился занятный посетитель. Он выглядел несколько отрешенно, сидел боком к столу, и взирал на отбор будто бы со стороны. Сюртук цвета свежей полыни пришелся бы Руби по вкусу, если бы не ужасающе широкие лацканы – плоды недолговременной моды пятилетней давности. Неужели в Вавлионде до сих пор такое носят? Не может быть. Сам Руби сию гримасу стиля в те времена проигнорировал. Верней всего, занятный посетитель не следил за модой, а согласился пошить то, что предложил портной, да так и носит годами. Охристый оттенок брюк вошел в употребление примерно тогда же, когда и широкие лацканы, но остался как обыкновенный, принятый в обществе цвет. Довершали наряд ничем не примечательные черные туфли и серые шерстяные гамаши. Руби поднял взгляд выше и позавидовал роскошным седым усам и густой бороде. Свои ему пришлось долго клеить.

Орк поднялся со стула.

– Приветствую всех! К нам на прослушивание пришли профессор столичной консерватории господин Рекрет, – он указал на зеленый сюртук, – и журналист местного издания господин Маниус, – он кивнул куда-то за барную стойку, где смущенно кашлянули. Профессор отчего-то встрепенулся.

– Начнем. – Потирая темно-зеленые ладони величиной с добрую лопату, трубач оглядел конкурсантов и остановился на двух почти неотличимых скрипачах. – Вы из классической школы?

Тот, что сидел справа, степенно кивнул. Левый же фыркнул:

– Шёл бы я сюда играть это фуфло!

Сатч Кулгу расплылся в умильной улыбке и жестом показал на пятачок, которому отвели роль сцены.

По мнению Руби, показал чуть-чуть торопливей, чем надо, и чуть-чуть небрежней, а значит, решение уже принял.

И правда. Выслушав вполне сносную “Жужжащую осу”, все с тем же выражением лица Кулгу спросил, куда прислать ответ, но адреса не записал.

Второй скрипач выстроил сюиту в минорных тонах совершенно академическим образом, на что Кулгу потребовал:

– Сыграйте то же самое, но так, будто аккомпанируете пляске гоблинов у костра?

Выслушав бурю праведного возмущения, орк собирался, было, попрощаться, но не стал утруждаться – дверь за возмущенным представителем классической школы уже захлопнулась.

Что же этому Кулгу надо? Не классика, нет, но к классике он относится уважительно. Танец гоблинов… Надо же.

– Симвэл Лурьи, певец, – отрекомендовался изящный господин.

Руби приуныл. Он-то понадеялся, что сверток нот, торчащий у господина из кармана, выдает в нем пианиста.

Рубиус Эдриф. 25 сентября – 4 октября. Кавир – Дигар

Сатч Кулгу обманул Томаса – учиться будущий перкуссионист начал еще в повозке. Госпожа Ургыша бросила мягкие тюки поверх ящиков и устроила соплеменника и оборотня с комфортом. Сатч, не теряя времени, сунул Томасу книгу, барабанные палочки и три обитые кожей дощечки.

Руби досталось место на другой повозке, у комода, в тени от нависающего стола, а еще – сшитая вручную стопка исписанных нотами листов и раскрашенная под клавиши доска – практиковаться в новых ритмах, отрабатывая расстановку пальцев в аккордах.

Орки выехали четырьмя повозками на две семьи. В каждой семье было по крепкому отцу, крепкой матери и паре крепких же старших детей. Но дорога длинная, идет между полей и пастбищ, и еще три существа мужского пола в компании не помешают.

Что ж, по крайней мере удалось оторваться от Стаборна. Дварф в орочьем тарантасе никак не может быть господином Рубиусом Эдрифом, представителем хоть и мелкопоместной, но все же аристократии. Определенно не может.

С образом дварфа, правда, вышло неудобно. На первом же привале госпожа Ургыша сказала, что хватит париться под ватными плечами, тут все свои. Если господину… кстати, как господина по правде звать? Рубиус? Ру, значит. Если господину Ру не хочется показываться чужакам на глаза, так и не надо. Шаман сказал, что до заморозков еще дней десять. Ночевать орки собирались в поле, чтобы не тратиться на комнаты. А за провизией молодежь сбегает.

Вечером Руби решил, что на судьбу ему не то, что грех жаловаться, а стоит поблагодарить Небесные сады и заглянуть в храм при случае.

Орки отогнали повозки с дороги и поставили у подножия очередного холма, в лощине, где небольшой лесок укрыл их от чужих глаз. Место выбрали у реки. Руби принес несколько охапок хвороста, и пока старшие орчата занимались ужином, отошел к воде. Искупается он позже, когда стемнеет. Далеко заходить не будет, на мелководье можно безопасно ополоснуться. Несмотря на то, что орки стеснительностью не отличались, сам Руби раздеваться при посторонних не стал.

Впрочем, будь он сейчас один, все равно бы в воду не полез. Как можно нарушать покой золотисто-медовой глади под едва заметной шелковой дымкой, что трепещет, колышется, ластится к нежному зеркалу воды и неслышно шепчет нечто такое, от чего река идет смущенной рябью?

– Да ща… – донеслось от костра. – Солнце уйдет, и позовем. Пусть налюбуется.

Бросив последний взгляд на реку, Руби вернулся к костру.

За едой он поинтересовался, как обстоит дело с охраной. Вдруг жутковолки? Прошлый опыт Руби не очень понравился, и повторять он не желает.

Его забросали вопросами, но главное сказали – есть длиннострел с двумя стволами, а в каждом – по три магических заряда. Жутковолков в этой местности не водится, но если обыкновенные сдуру явятся, отобьемся.

Дежурили по двое. Рубиусу досталась вторая половина ночи и один из орчат-подростков, который не умолкая рассказывал про… про что он только не рассказывал, добравшись до свежих ушей. Руби не возражал. После нескольких дней гонки, переодеваний и пряток судьба дала ему отдохнуть. И хорошо.

И на второй день было хорошо. И на третий. И на шестой. Утром Руби досыпал после ночных дежурств, после “репетировал”. На привалах Сатч Кулгу играл пару мелодий, заставляя Руби шлепать пальцами по раскрашенной доске, а Томаса – стучать по кожаным дощечкам. Орки сначала забавлялись, потом привыкли, потом просили попробовать – все, даже отцы и матери семейств. Деревяшки было не жалко. Трубу… тоже пришлось дать по разочку дунуть. Самый младший, конечно же, захотел стать трубачом. А может, это была девочка? Руби путался.

На девятый день они подъехали к предместьям Дигара.

Таких кварталов Рубиус еще не видел. Вдоль улицы тянулась стена кирпичных домов, будто сросшихся друг с другом. На крышах у них… росла трава?

– Так теплее, – объяснили ему. – Мы, орки, чтоб потеплей любим. И красиво, как в степи.

Но это не главное, что поразило Руби. Они приехали, когда солнце еще только клонилось к горизонту, и на улице было полным-полно народу. Но все – кроме него, человека, и Томаса, оборотня – все остальные были орками и гоблинами.

Родня хозяев повозки пригласила их переночевать – мол, и так намаялись в дороге, еще топать куда-то, гостиницу искать. Их отправили на чердак, откуда согнали младших детей, и показали, где удобства.

Хоть Руби и не уставал озирать по вечерам природные красоты, но настоящая ванна… Все же он городской человек.

Позвали к ужину. К удивлению Руби, здесь на Сатча Кулгу смотрели с неодобрением. Даже показалось, что к нему, Руби, и к Томасу относятся чуть теплее.

Назавтра, когда распаковывали вещи в трехместном номере недорогой гостиницы, Рубиус спросил, отчего такая неприязнь.

– Так я ж с хиляками якшаюсь, – засмеялся Сатч.

– С кем?

– Ха, не знаешь? С хиляками. Кто не орк, тот хиляк. Ну гоблины еще – туда-сюда, а остальные – не.

– И дварфы?

– Ага. Все! – кивнул Сатч.

Том оторвался от чистки сюртука и фыркнул:

– Они как-то нашего вожака хиляком назвали. Свара была-а!

– Во-во! А я, понимаешь, хиляцкий подпевала. Я нашим четыре раза морды правил.

– Но я видел в южных городах, что орки и люди живут вместе, – Руби не упускал случая узнать устройство Вавлионда получше.

– Так то в южных. Ты как, Ру, бороду цеплять будешь?

Руби спохватился – и правда, забыл за неделю, что нужно прятаться. Вздохнув, вытащил маскарад:

– Буду.

Под комментарии Сатча он сотворил из себя дварфа с артистической жилкой – с трудом совместимые понятия, но так даже интереснее.

Сатч снял пару бусин со связки амулетов, и Руби продел в них крайние пряди бороды. Волосы он взбил, пригладил, взбил с боков – нет, не то. На картинках мастеровые дварфы, бывало, носили шнурок через лоб, чтобы волосы не падали. Сбегал в лавку всяческих мелочей через дорогу, купил там три кожаных шнурка разного цвета и две медные пружинки. Из шнурков он сплел косичку и прижал ею волосы, пропустив поперек лба. В пружинки вдел пару прядей волос, что обрамляют лицо.

Рубиус Эдриф. 8 – 9 октября. Дигар

За четыре дня они сыграли в трех заведениях, один вечер уделив ужину в семействе тетушки Гобраги. Количество выпитого в достопочтенном орочьем семействе могло потягаться со всеми тремя вечерами в кабаках, а крепость… в крепости орки толк знали.

Перед первым кабаком Сатч предупредил:

– Значит, так. Если мы кому больно понравимся, станут подносить, мол, выпьем вместе. – Руби хмыкнул. Похоже, традиции в Вавлионде не отличались от боденсийских. – От первой полудюжины отказываемся. Мягонько так, то твердо. Говорим им, что вечер еще только начался, нам работать надо. После полудюжины уже обижаться начнут, поэтому придется пить. Будем по одному принимать: ты, ты, потом я два раза подряд. Потом снова ты, ты… Поняли? Как чуете, что стремно становится, сделаете вот так, – он щелкнул себя под нижней челюстью, – я пойму, что надо на себя брать. А как орать в зале начнут, значит, драка заваривается, так нам на выход.

В отличие от многих друзей и товарищей, Руби в такие моменты вовсе не начинал бить себя в грудь, мол, да я всех вас перепью и еще столько же выпью. Очевидно же, что Сатч сойдет за двух Руби. А еще говорят, что орки пьянеют медленнее. Так что никаких возражений у Руби не было.

Кроме того, нужно побеспокоиться о сохранности маскировки, что в противостоянии телесного толка несколько затруднительно.

В конце концов, свою долю удовольствия от драк в питейных заведениях Руби-Параграф уже получил. И будучи среди публики получил (как только руки уберег?), и охлаждая смутьянов элем со сцены получил, и забравшись на декоративную колонну, откуда командовал наступлением “артистов” на укрывшихся за перевернутыми столами “железячников” – кабачок “Распредвал” стоял как раз между кварталами творческого люда и рядом лавок, за которыми начинались халупы работников мануфактур. Трудяги были многочисленнее, и костяшки их кулаков сбиты намного тверже, но поэты и художники лучше организованы и, чего греха таить, обильнее кормлены в детстве. Победа попеременно доставалась то тем, то другим.

С хозяином “Распредвала” Руби быстро подружился – недоучившийся студент-инженер тоже исполнил свою мечту, когда бросил науки и взялся за варку эля. Поэтому “артистам” многое позволялось: играть не одобряемые властями песни, переворачивать кабак вверх дном (мебель – дубовая, посуда – оловянная, окна – заговоренные), а после удирать от стражи через чердак по крышам.

И ведь какой-то месяц назад Параграф с Кляксой прыгали по балконам во дворик, в ворох листьев, а вслед им разливался свист хранителей закона… Руби пришлось оставить эту жизнь не по своей воле, но теперь становилось все любопытнее, что-то ему еще уготовила проказница-судьба?

Дни пролетели, как собачья свадьба по переулку.

Из последнего кабака они вышли чуть позже, чем стоило. Наутро Том неумело пришивал оторванный воротник к своему единственному сюртуку.

– Паршу им на лысый хвост! Чтоб брюхо от гнилья раздуло!

Руби развязал узел со своим “гардеробом джентльмена”.

– Бери. Мне пока без надобности, а тебе нужно хорошо выглядеть. Ты единственный сойдешь за человека, а в Дигаре людям верят больше. Фигурой ты, кажется, на меня похож.

Сюртук с котелком и впрямь сели отлично. Если Тому удавалось держать лицо, никто бы и не догадался, что перед ними оборотень. Руби внутренне развеселился: в их компании человек прячется под личиной нечеловека, а нечеловек – наоборот. Интересно, что прячет Сатч под маской добродушного здоровяка? Детство у него было явно не безоблачным.

На встрече в театре Руби больше глазел по сторонам и слушал вполуха. Сатч достаточно тертый исполнитель, а местных законов Рубиус все равно еще не знает. Надо бы купить сборник…

Как и говорила госпожа Гобрага, участникам турнэ выдадут деньги на билеты до столицы, там адрес поверенного, и он отведет на прослушивание в несколько мест. Как надумают ехать дальше, у того же поверенного можно взять на билет. И таким же манером по всему Вавлионду. Складывалось интересно.

Толпа в театре на Карнавальной площади выглядела… карнавалом. Один в вечернем фраке и блестящем цилиндре с ярко-красным галстуком-бабочкой; другой рядом с ними – в сером видавшем виды сюртуке с заплатами на локтях и потрепанным воротом; дуэт в таких ярких нарядах, что даже у Руби с его привычкой к пестроте Синей мыши зарябило в глазах; две девушки-сестрички в толстом слое пудры, который делал их старше, а рядом, судя по схожести, отец – так и зыркает по сторонам, чтобы никто не обидел кровиночек; семейная пара с двумя детьми-подростками, у всех в руках одинаковые кофры с инструментами – скрипки и альты.

А вот и господин Лурьи в компании с тремя франтами того же вида – высокие черные цилиндры, брюки в мелкую клетку, длиннополые сюртуки и тонкие тросточки – у всех. Интересно, это новая мода?

Руби вспомнил дам из дилижанса в Кавир. Жаль, что они осели в мелком городишке. Впрочем, в турнэ они все равно не поехали бы – нужно быть очень смелой и готовой к приключениям особой, чтобы решиться на такое путешествие. Руби вздохнул. Сейчас, в образе не чуждого искусствам дварфа он мог бы познакомиться с дамами поближе.

Руби дернул плечом, пытаясь избавиться от непонятной щекотки, и был вознагражден болезненным тычком. Через слои ваты он не почувствовал, как Сатч привлекает его внимание, и орк приступил к более действенным мерам.

– А?

– Уснул там? Пошли записываться.

Перед ними опрашивали франтов в черных цилиндрах. Те представились местным классическим трио, а господин Лурьи приходился одному из них кузеном и согласился сопроводить скрипку, виолончель и флейту лирическим тенором.

Увидев Сатча с компанией, господин Лурьи поприветствовал их исключительно светским кивком, явно не считая достойными конкурентами. Руби пожал плечами – благо, под слоем ваты не было видно. С этими рыбами предстоит плавать в разных прудах.

Орк подал комиссии записку тетушки Гобраги с большими печатными буквами:

“Сатч Кулгу племяш мой отсюдова он”

Господин Креат и его подопечные

"Каким же чудным было время, когда знали всего семь нот, и сотворить до-диез еще не успели," – с этой мыслью господин Креат опустился на кровать.

Профессия господина Креата далека от музыки. Его работа… нет, его страсть, его призвание – делать жизнь людей интересней.

Подопечные – именно на этом слове он остановился, отбросив бездушные “цели”, маловразумительные “задания” и совершенно неэстетичные “прожекты” – подопечные до знакомства с господином Креатом живут обыденно, предсказуемо… то есть, скучно.

Одни копаются в банковских книгах, щелкают счётами, перебирают выписки и гордые, словно клад нашли, заводят в серых папках дела на банкиров-мошенников. Другие – будто нет занятий поинтереснее! – толкаются в цехах мануфактур, бродят как неприкаянные между станками, чихают от пыли и пристают с вопросами к занятым людям – и всё для того, чтобы доложить о нарушениях.

Самые скучные подопечные заседают в судах. А еще некоторые мнят себя талантами и оттого пописывают статейки в городские газетенки, уличая магистрат в излишнем златолюбии. Будто сами отказались бы лишний раз пошелестеть купюрами!

Господин Креат самой судьбой призван вносить в жизнь подопечных не замутненное законами разнообразие. По крайней мере, именно для этого его нанимают банкиры, владельцы мануфактур, финансовые воротилы и политики.

Разумеется, если дело только набирает ход, торопиться не стоит. Для начала к подопечному приходит скромный человечек с папочкой заботливо вырезанных газетных статеек. Большие дружелюбные буквы убедительных заголовков дают подопечному понять, насколько интереснее и разнообразнее стала жизнь его предшественников: “Судья Шрадс попался на взятке”, “Инспектор Бридсон совращает гимназисток”, “Полковник Уарс продает государственные секреты”. Или же, напротив, мелким шрифтом на последней полосе читателям сообщали: “...нашего постоянного корреспондента поразила тяжелая болезнь”.

После демонстрации многогранных возможностей серенький и неприметный человечек скучным голосом предлагает подопечному выбор. Опция нумер один гласит, что подопечный закроет дело против уважаемого владельца траста, подпишет документ о полном порядке на производстве спичек, вынесет решение в пользу землевладельца, а вместо статьи про члена городского совета опубликует репортаж с выставки орхидей.

Опция нумер два таит в себе увлекательные и неожиданные повороты судьбы. В частности, подопечный увидит заголовки газет уже со своим именем. Непременное условие работы господина Креата – подопечный должен проснуться знаменитым и запомнить этот день на долгие годы.

За грубым, радикальным решением вопроса пусть обращаются к другим. Работать надо красиво. И заголовки в газетах будут разными – повторяться господин Креат считает ниже своего достоинства. Обладая немалой долей гоблинских кровей, господин Креат упрямо идет против природы и воспитывает в себе чувство прекрасного.

Увы, на этот раз Креат оказался в тупике. В пухлом конверте лежал вексель с задатком, письмо и газетная вырезка. В статье описывался некий особняк в столице, даже рисунок приложили. Неплохой особняк. Его новая хозяйка, госпожа Никирансон, сделала весьма выгодное вложение. На случай, если читатели “Кавирского листка” не знакомы с достойной дамой, корреспондент сообщает: госпожа Никирансон – тётушка заместителя прокурора, которая живет в его доме из милости, поскольку в свои почтенные годы осталась совсем без гроша. Сие крупное приобретение дама сделала через полгода после того, как ее талантливый племянник вступил в должность.

В сопроводительном письме Креата просили обеспечить корреспонденту самый внушительный и запоминающийся заголовок.

В дилижансе по пути в Кавир у Креата родился замысел – изящный, как платье примы в первом акте “Веселой маркизы”; дерзкий, как ее же пеньюар во втором; и многообещающий, как декольте в финале.

Планам пришлось подождать: под статьей красовалась подпись “Некто М”.

Приехав в Кавир, Креат немедленно отправился в редакцию – не питая, впрочем, никаких надежд на быстрое разрешение вопроса. Действительно, в редакции не знали ни настоящего имени автора, ни как он выглядит. Или она?

По части гонорара тоже ничего выяснить не удалось: корреспондент указал, что гольдены следует отправить городской лечебнице.

Ночью Креат изъял в редакции письма анонимного автора, вернулся в гостиничный номер и углубился в чтение.

Всего писем было четыре, но первые два редакция публиковать не стала. В одном красочно описана коллекция антиквариата в доме полковника городской стражи.

“Разумеется, то, что добрая половина коллекции по описанию схожа с украденными в разное время, но так и не найденными предметами – исключительной силы совпадение. К примеру, ваза шалгенского фарфора с изображением боя орка и эльфа некогда была похищена у господина…”

Приписка, сделанная карандашом на полях, гласила: “Приказано сжечь, но оставим на всякий случай”.

Второе описывало привычку помощника городского казначея употреблять кракендзуль – что само по себе отдает дурным тоном, будто на кракендзоль ему не хватает – вместе с некоторыми эльфийскими травками, отчего воздействие того и другого не только усиливается, но и приобретает некоторые неожиданные черты.

Рука того же дотошного работника редакции оставила пометку: “Отправил письмо кузену в Корундэйл” и чуть ниже “Сняли!”

Интересно, где сейчас этот бывший помощник казначея? Возможно, ему понравится идея наказать Некто М за излишнее рвение. Если пострадавший сейчас находится в стесненных обстоятельствах, Креат согласится взять меньше обычной цены. Знать о том, что господин Креат и так уже занимается подопечным, бывшему помощнику казначея необязательно.

Третьим письмом было то самое, которое опубликовали после некоторых правок, придавших статье более учёный вид.

Наконец, в четвертом нашлась маленькая зацепка – не далее как позавчера корреспондент понадеялся, что “Кавирский листок” заинтересует статья о причудливых нравах в мире музыки, и обещал вскорости прислать текст.

Господин Креат и его новая роль

“Главное – ни с кем не разговаривать о музыке и делать лицо, будто оцениваешь выступления чуть ниже ожидаемого. Неплохо, но не то, не то.”

Креат вспоминал всё, что ему рассказывали в детстве про музыку, но в голове роились отдельные слова и складываться в осмысленные фразы не желали, а если вдруг случайно цеплялись одно к другому, Креат не был уверен, что настоящие знатоки не распознают подделку.

Лучше молчать.

Величественные седины как нельзя лучше подошли к сюртуку благородно старомодного кроя. Креат осмотрел себя в зеркале, примерил выражение профессорской снисходительности и остался доволен.

Бутылёк с настойкой гласбрута с толикой магии сделал голос старше, а добавлять разнообразные акценты Креат научился еще в первый год своей непростой работы. В этот раз выбрал говор соседнего королевства.

В ресторацию, где проходило прослушивание, Креат пришел за четверть часа до назначенного срока, чтобы осмотреть местность на случай поспешного отступления.

Вот этот зеленый здоровяк, который с хозяйским видом оглядывает зал, должно быть, Сатч Кулгу. И не подумаешь, что этакий шкап может иметь хоть какое-то отношение к искусству. По улыбке сразу видно – безвольный, будто и не орк вовсе.

Но Креат умел глубоко прятать разочарование.

Осмотрев все возможные ходы и выходы, Креат дождался, пока Сатч Кулгу подойдет поближе, протянул орку руку и приветственно кивнул как равный равному… почти.

– С кем имею честь? Я не вижу при вас инструмента.

М-да, вежливым словам орка научили, а прятать чувства – нет, и настороженность при виде седин Креата явственно читалась на его мягком лице.

– Позвольте представиться – профессор Рекрет. Нахожусь в Кавире проездом. Преподаю в Королевской консерватории Боденсии историю музыки от лиры до клавира.

Эта со всех сторон прекрасная мысль пришла Креату в голову в самый последний момент. В самом деле, никто не будет на прослушивании обсуждать влияние эльфийских гимнов на исполнительские приемы Жемчужного века. Но на случай подобного весьма странного желания Креат сделает всё, чтобы разговор с ним показался нудным и неинтересным.

Орк недоуменно воззрился на “профессора”, и Креат поспешил растолковать очевидное:

– Как человек широчайших взглядов я не мог пройти мимо вашего объявления. Новые веяния! Неутомимая молодежь! Восхитительно! Смею надеяться на ответный визит в нашу консерваторию, – Креат сделал жест, будто указывает на консерваторию, которая по странности находится где-то здесь за углом, а не в неделе пути на дилижансе по кривому проселку.

Удивившись – ах, как легко читаются его чувства! – орк пригласил Креата занять место недалеко от пианофорте.

Сидевший рядом скрипач просиял и подался к Креату:

– Вы профессор истории? Какое счастье, что я вас встретил! Возможно, вы проясните для меня один вопрос. Не так давно я прочитал две книги о музыке Жемчужного века, и в одной утверждается, что канцоньета господина Старьада – это переработка рондо господина Исьюниля. В другой же пишут, что дело обстоит ровно наоборот. Могу ли я услышать ваше мнение на этот счет?

Креат пожевал губами и нахмурился, будто о чем-то размышляя, чем выгадал время, чтобы собраться с мыслями.

– А расскажите, милейший, какое образование вы получили в искусстве музыки?

Незадачливый соискатель смутился:

– Я… я некоторым образом самоучка. Начала мне преподавал отец, а далее сам… по книгам…

– Прекрасно, прекрасно, – проговорил Креат и слегка закатил глаза, совершенно ясно дав понять, что ничего прекрасного в самообразовании он не видит. – Мы непременно побеседуем после сего собрания. Право, я и не надеялся на подобную удачу – оценить знания провинциальной молодежи. Впрочем, я не сомневаюсь, что такому, так сказать, смышленому юноше удалось вычитать что-то полезное.

Стушевавшись, соискатель кивнул и сделал вид, что полностью поглощен партитурой, лишь предательски заалели уши.

Орк объявил о присутствии профессора Рекрета и второго гостя. И вот здесь Креату понадобилась вся его выдержка. Но недаром, недаром его перевоплощения делают честь актерам столичных театров, недаром! Креат и глазом не моргнул. Не меняя выражения лица, он двинулся к барной стойке, где на месте бармена укрылся корреспондент одной из местных газет по фамилии Маниус.

Что ж, господин Некто М, премного благодарностей за такое представление.

Раз все так удачно складывается, непременно нужно познакомиться с подопечным лично.

– Доктор Рекрет, – отрекомендовался Креат.

Чисто выбритый в меру упитанный человечек средних лет поспешно вскочил и пожал поданную руку.

– Маниус. Джоун Маниус.

Ах, какая незадача! Креат представился боденсийцем, чтобы ни у кого не возникло мысли поискать общих знакомых в музыкальных кругах, но по выговору журналиста, по его слегка протяжному “у” и открытому “а” Креат мигом опознал настоящего жителя Боденсии.

В столице соседнего королевства Креат не был ни разу. Остается надеяться, что этот перебежчик не ударится в ностальгию, вызывая Креата на воспоминания о столичных закоулках.

Но каков подлец! Сбежал в Вавлионд – и давай гадить достопочтенным подданным Его Величества. Наверняка в Боденсии занимался тем же, оттого и пришлось бежать.

Пожалуй, Креат не будет устраивать ему ни разоблачений в прессе, ни членовредительства, а делать его банкротом и вовсе бесполезно – судя по одежде, достатком писака похвастаться не может. Креат поступит лучше: сдаст его боденсийским властям. Если дела никакого на него в Боденсии нет, то… будет.

И Креат искренне улыбнулся.

Журналист в ответ нервно дрогнул уголками губ:

– Р-рад, очень рад. Вы к нам прямиком из столицы? Я так давно не был на родине!

Креат едва не крякнул от досады.

– Признаться, некоторое время я прожил на севере.

– Неужели в Норгиде? Никогда там не был!

– В Норгиде. Именно, – Креат, который мог назвать разве что столицу Боденсии, ухватился за возможность не вспоминать остальную географию. – Как видите, решил попутешествовать. Прежние места мне, признаться, приелись.

Господин Креат и его затруднения

К поискам свежеобразованный синдикат приступил немедленно.

В такой денёк, когда солнечные лучи сияют на отполированной мостовой, будто расстилая под ноги золотистую дорожку, а тёплый ветерок одобрительно похлопывает по плечу – в такой ясный денёк уличные музыканты не упустят своего. Может быть, будущая посылка решит пополнить кошель выступлениями в городском парке?

Совсем скоро октябрь, задуют холодные ветра, а то и снег пойдет. Здесь, в северных предгорьях, зима наступает быстро. И музыканты, и публика переберутся под крыши кабаков, рестораций и концертных залов. Креат тоже надеялся перебраться – туда, где потеплее. Только найдет посылку – и сразу в путь, в Иркатун, что на юго-востоке. Оттуда до границы с Боденсией рукой подать, и прямая дорога в Боденсит, столицу.

Креат с клиентом медленно прогуливались по парку. Землевладелец выглядел в лучшем случае как младший партнер, а то и секретарь. Кроме “сюртука попроще”, Стаборн отличался неумеренной суетливостью, что, по мнению Креата, служило признаком низкого происхождения. Впрочем, что взять с боденсийца. Соседи считали себя носителями истинной человеческой культуры и кичились историей во многие тысячи лет. Но молодое королевство Вавлионд граничило с эльфийскими Лесами. В глазах Креата одно это превращало в степную пыль все потуги боденсийцев на превосходство.

Стаборн говорил без умолку и то принимался размахивать руками, то тянулся губами к уху Креата, то внезапно останавливался и разворачивался к нему всем телом для пущей убедительности. Креат терпеливо выслушал, что судя по встречным гуляющим, в Вавлионде снова входят в моду трости, и надо бы обзавестись такой нужной вещицей, да с тяжелым набалдашником, ведь мало ли что может случиться в их поисках… На этом месте Стаборн громко кашлянул, и когда Креат скосил на него глаза, многозначительно поиграл бровями.

Затем последовал монолог о безвкусных нарядах вавлиондцев, которые набрались пошлых привычек от “нелюдей” – это слово он произносил с ударением на первый слог, да еще слегка растягивая его в презрительной манере. В Вавлионде так говорить не принято даже среди ярых приверженцев верховенства человеческой расы. Это может быть попросту небезопасно. По счастью, вокруг них в парке, кажется, не было никого, кроме людей, а оборотни, если таковые и оказались рядом, предпочли не заметить бестактности.

Сам Креат лишь усмехнулся, услышав, что приличные люди мужеского полу носят только серое и черное, а не эти разноцветные тряпки. Серо-зеленый сюртук Креата не раз оправдал себя как признак солидного господина. Но Стаборн будто бы не видел, как одет его собеседник, лишь жаловался, что боденсийская молодежь перенимает дурные привычки соседей, и сетовал на дурной вкус будущего зятя.

Стаборн так увлекся, что Креату пришлось прервать гневную речь напоминанием, зачем они пришли в парк, и обратить его внимание на скрипача и виолончелиста. Может быть, “цель” играет на каком-нибудь инструменте? Этого Стаборн не знал, поэтому прилежно принялся рассматривать парочку выступающих.

Визг дамы в пышном розовом платье оборвал занудную музыку. Приглаживая растрепанные кудри, она возмущалась хулиганами и показывала на верхние ветки липы, где розовая шляпка-торт живописно трепетала на ветру.

– Ловите его!

– Безобразие!

– Кто привел в приличное общество эту тварь?

– Это я-то тварь? Ах ты заморыш!

– Нет, нет, не вы, нет! Но… Госпожа, могу я попросить вас отозвать вашего милого зверька?

Причиной суматохи был детеныш криптида. Или это уже взрослая особь? Его хозяйка, пожилая гоблинша в белой шальме, в ответ на просьбу пожала плечами. Дождавшись, пока криптид закинет на ёлку третий по счету цилиндр, она все же подозвала прыгающий меховой шарик и взяла его на руки. Не обременяя горожан извинениями, гоблинша пригладила черную шерсть питомца и прошествовала дальше по аллее. Кто-то из джентльменов с непокрытой головой уже протягивал монету мальчишке-газетчику, указывая на дерево. Креат собирался увести Стаборна подальше, но увы, и в его жизни бывают запоздалые решения.

Дождавшись, когда гоблинша окажется рядом, Стаборн прошипел: “Нелюдь”. Гоблинша закатила глаза и вздохнула. Криптид взвился с ее рук, скакнул к Стаборну на плечо и в следующий миг уже пристраивал его котелок в густой кроне каштана.

Креат положил руку на плечо Стаборна, удерживая того от поспешных действий. Люди-северяне, конечно, ставят степняков ниже себя, но чужаков из других стран они откровенно недолюбливают. Пусть это и гоблинша с невоспитанным криптидом, но это вавлиондская гоблинша, и боденсийцу стоит с пониманием отнестись к веселой шутке любимца гуляющей публики.

Криптид улегся на плечо гоблинши на манер горжетки, и они степенно удалились.

Мальчишка вручил стопку газет компаньонке дамы в розовом и собрал заказы на возврат головных уборов. Креат указал подбородком Стаборну на эту сцену, но раздосадованный боденсиец буркнул: “Сам справлюсь”.

Ветки каштана начинались довольно низко, и Креат добрался бы до котелка за минуту-другую. Но Стаборн двигался слишком медленно, подолгу раздумывая, куда поставить ногу, а подтянуться на руках ему удалось не с первой попытки. Гуляющие постепенно стекались поближе и давали воистину бесценные советы.

– Ногу левей! Да не ту!

– Осторожнее! Держитесь крепче!

– Справа ветка удобнее!

– Не свалитесь!

– Ах! Он сейчас упадет! Я не могу на это смотреть!

Воздузив котелок на голову, Стаборн начал спуск. Возможно, он уже устал и решил минутку передохнуть, не подавая, впрочем, вида, а может быть, его взяло тщеславие, но обернувшись, он приветственно помахал рукой советчикам, неуклюже пошатнулся, с удивлением посмотрел на руку с оторванным куском коры, и под треск ветвей рухнул в кусты.

* * *

Дойти до кэба Стаборну помогли сердобольные наблюдатели. Дама в розовом громко выговаривала пострадавшему за неосторожность и таковой лекцией порядком расчистила путь. Встречные предпочли отойти в сторону, чтобы не попасть под поток нравоучений.

Господин Креат и его гости

Кафе-концерт преобразилось. Столики составили в два ряда по сторонам, оставив по стулу у каждого, а остальные стулья расположили на манер зрительного зала.

Где-то добыли кафедру, и ее дубовая стать смотрелась весьма неуместно в легком декоре кафе. Креат вздохнул. Креат предпочел бы выступать и вовсе без кафедры, будто на сцене, но придется отыграть профессора до конца.

В столичном театре он бывал месяца два назад. Давали приличный водевиль (в глубине души Креат предпочел бы неприличный). А в прошлом году ему подарили билеты на два концерта – классический для пианофорте и опереточные арии. Высокоразвитое образованное существо просто обязано посещать разнообразные выступления, дабы не оказаться на обочине культурного прогресса. Перед классическим концертом Креат по традиции зашел в кофайню напротив Королевской филармонии. И вовсе не для того, чтобы не клевать носом в кресле, а ради исключительного качества кофа, который варит уже пятое поколение гоблинской семьи Кэрэфф.

Здешний коф тоже был недурен, и Креат выпил чашечку, пока слушатели занимали места.

Расправив плечи в хорошо сидящем сюртуке, постукивая новой тросточкой, он взошел на кафедру, пристроил котелок на угол, обвел глазами зал и тепло улыбнулся. Наступал самый любимый момент в каждой из его ролей. Импровизация!

На заре своей карьеры Креат долго готовился к перевоплощениям, изучая необходимые для роли науки: просиживал часами в библиотеках, ходил на публичные лекции, даже классы брал.

Позже он понял, что главное – уверенность в себе. Тон, жестикуляция, экспрессия! Никто и не вспомнит, о чем ты говоришь. В памяти слушателей останется лишь их собственное восхищенное согласие.

Если, конечно, слушатель не относится к породе скептиков, этих несчастных с куцыми чувствами, не способных ценить истинное мастерство риторики. Но и таких Креат умел ставить на место.

– Что есть искусство? – спросил он у зала, и публика восхищенно замерла. – Верней, нам нужно спросить, что может быть искусством? И мой ответ: всё! Эльфы утверждают, что тысячи лет назад они общались с создателями посредством рисунка и музыки, и отсюда пошли известные нам жанры. Но разве эльфы делились оными умениями с людьми и иными народами? Нет и нет! Люди рисовали углем узоры по ободу первых горшков; орки обрезали рога буйфылов и дули в них изо всех сил; гоблины просили дождя, движением изображая гибнущие от засухи травы, а оборотни издавали протяжные звуки в звериной ипостаси, вознося молитвы Небесам – и вот оно, искусство!

Захватив внимание, он кратко прошелся по истории живописи, скульптуры и театра, ни на полшага не отступив от гимназической программы, но излагая школьные истины с такой блестящей проникновенностью, что спроси в зале любого, и вам немедленно ответят, что у них будто бы глаза открылись на всю полноту картины.

Утвердившись в качестве авторитета, он перешел на сегодняшний день. На память Креат не жаловался, поэтому засыпал слушателей именами с афиш Корундэйла, кое-где прибавляя собственные комментарии, вычитанные некогда от скуки в критических статьях. Пара-тройка столичных сплетен сошли за достоверные новости из музыкального мира.

Спустя сорок минут он сделал знак хозяину заведения, что готов отвечать на вопросы.

В подобные моменты Креат чувствовал себя канатоходцем над бушующей толпой. Добраться до конца и не ухнуть с высоты в руки разочарованного собрания – вот оно, истинное искусство!

Из зала поинтересовались мнением о новом направлении в музыке: дуо-анимализм. Креат, до сего дня слышавший лишь название и что-то о связи с оборотнями, разразился пространными рассуждениями о двойной природе выходцев из княжеств к западу от Вавлионда, которая, несомненно, требует иного подхода к искусству, и как просвещенное существо он всецело за попытки сотворить нечто новое, а далее – время рассудит.

На вопрос об известном покровителе оперных трупп, который недавно попал в неприятный скандал, Креат ответил перечислением весьма точных сведений. Кому, как не ему, создателю сего скандала, знать все подробности? Покровитель получил по заслугам – негоже уводить у члена королевского совета двух любовниц сразу.

Третьим был неугомонный скрипач:

– Не будете ли вы так добры рассказать, какие музыкальные произведения наиболее охотно слушают в Корундейле? Что стоит изучить?

Креат посмотрел на юношу с отеческой усмешкой и выдержал паузу, прежде чем задать встречный вопрос:

– Вы действительно считаете, что можете попасть на большую сцену в столице?

Он давно уяснил, что существа, привыкшие к высококультурным беседам, чрезвычайно слабы, когда сталкиваются с примитивнейшим напором. Достаточно громогласно поставить под сомнение любое утверждение, будь то “солнце встает на востоке” или “на руке пять пальцев”, как собеседник тушуется, начинает проверять сам себя, а не перепутал ли что ненароком, едва ли не пальцы пересчитывать. Лишь однажды некий оборотень задрал рыжие брови и провозгласил: “Да, я действительно считаю, что при должной тренировке длиннострел становится грозным оружием”. Не растерявшись, Креат ответил: “Ну и зря” – и немедленно перевел разговор на преимущества метательных клинков перед перочинными. Оборотень оказался прав, но разве это что-то меняет?

Скрипач не обладал той мерой твердости, которая воспитывается в лисьей стае, поэтому смутился и отчаянно покраснел. Его соседи кинули на Креата весьма недружелюбные взгляды, и тот поспешил привнести в разговор некоторое успокоение:

– Полноте, молодой человек, ваши способности здесь ни при чем. Протекция! – Креат поднял палец вверх и сделал многозначительную паузу. – Уверяю, подобных вам молодых людей с честолюбивыми помыслами, ради которых они готовы играть сутки напролет скучнейшие упражнения, я вижу по дюжине каждый год, но лишь те из них, кому повезло свести знакомство, а лучше – родство с нужными личностями, лишь они имеют все шансы исполнить сию мечту. Но вы не отчаивайтесь, не отчаивайтесь. Если будете следовать моим советам, вы сможете немало заработать и без афиш на Пурпурной площади.

Господин Креат и его потрясение

– Господа, – Креат заглянул в дилижанс и приподнял котелок, приветствуя сидящих внутри отца с сыном, не то мелких клерков, не то приказчиков. – Я должен заранее попросить вас простить моего друга. Он несколько нездоров, временами начинает лопотать нечто несуразное и теряет управление конечностями, отчего те живут своей жизнью.

– То есть, руками и ногами машет, – уточнил отец и насупился. – Сажайте его сюда, а сами к нам, не то вам в ухо заедет. Но если что, мы втроем навалимся и угомоним, правда, Мик?

Сын с готовностью кивнул.

Стаборн, вытаращивший глаза от такой перспективы, безропотно позволил уложить себя на сиденье. Хоть мази и немало помогли, но от многодневного сидения клиент не разогнется, а им дело делать надо.

Брать в дилижанс газеты, с шумом резать бумагу, мешать соседям развернутыми листами, а после дышать пропахшим типографской краской воздухом до ближайшей остановки? Скучать над новостями городка, в который, быть может, никогда не вернешься, или зевать над плодами пера светских хроникеров? Нет, нет, ни в коем случае.

В дороге Креат занимал себя чтением выпуска “Журнала искусства” за прошлый год – неплохо изданного томика в палец толщиной, с марморированными обрезами и тонкой прорисовки гравюрами. С тех пор, как крупные издательства научились делать вставки литографий на отличнейшей веленевой бумаге, да еще и прикрывать их полупрозрачным листом от прочих страниц – с тех пор Креат брал только такие, благо, мог себе позволить сию роскошь после крупных заказов. Конечно, покупать подобную книгу в дорогу – сущее безумие. Но поклонники изящных искусств зачастую так безумны в своих увлечениях! В Дигаре Креат отправит новоприобретенную драгоценность на адрес своей столичной квартиры, где она займет приличествующее ей место на книжных полках.

Присмиревший Стаборн лишь изредка хныкал и бормотал о неблагодарной молодежи, которая, сама не понимая своего счастья, стремится в варварские земли, только бы избежать освященных Небесными садами уз. Креат косился на попутчиков, разводил руками, и те сочувственно вздыхали, на всякий случай подбирая ноги и вжимаясь в спинку сиденья. Креату пришлось дважды напоминать Стаборну, что недурно бы изобразить припадок, что тот и проделал с таким старанием, что оказался на полу дилижанса. Попутчики теснились на одном сидении с Креатом, но желания пересесть не выказывали, и за три дня лежания побитая спина Стаборна окончательно окрепла.

В Дигар приехали на третий день, и Креат немедленно бросился к газетному лотку. Газеты Креат не любил и использовал исключительно как источник сведений для работы. А вот газетчики… тоже источник, но гораздо более приятный, чем желтоватая бумага с темно-серыми строчками, которые оставляют на пальцах весьма неприятные следы.

– А что, любезнейший, каково у вас в городе с музыкой?

– С музыкой?

Полугоблин с тонкими прилизанными волосами оторвался от сортировки газет на годные к продаже и отжившие свое, что пойдут за медяки на обертку в торговые ряды. Заложив за ухо карандаш, которым делал пометки на стопках, он окинул взглядом мятый с дороги костюм Креата и с сомнением поинтересовался:

– Господин сам музыкант или любитель этого дела?

– И то, так сказать, и другое.

Через пять минут, оставив полугоблину несколько медяков, Креат едва ли не вприпрыжку мчался к куче из своего саквояжа, кофра, дорожного узла Стаборна и самого Стаборна. Можно поставить золотой против медяка, что Рубиус завтра запишется к господину Кродлару в театре на Карнавальной площади. Креат и сам не отказался бы за чужой счет поездить по королевству, но его здесь никто не знает, а выдумывать личину и вступать в сношения с местными времени не оставалось. Рубиус же приехал заранее и наверняка уже что-то придумал.

И что, как не конкурс-турнэ, привлекло в Дигар господина Лурьи, он же пескарик пера Некто М?

Гостиницу сняли напротив театра, чтобы с утра занять пост у окна, и как только появятся интересующие лица… что делать дальше, Креат придумает на ходу. В его багаже нашлась небольшая зрительная трубочка, которая показывает вещи вдвое ближе. Никакой магии, исключительно человеческая механика – зрительная труба приехала в Вавлионд из человеческих королевств вместе с очередными поселенцами. Правда, показывала она всё вверх ногами, пока один дварф не догадался добавить внутрь пару линз, чтобы поставить картинку на место, небо – вверх, деревья – корнями книзу, как им и положено.

Компаньоны передавали трубочку друг другу и всматривались в тех, кто подходит к высоким дверям театра.

– Вот он! – торжествующе прошептал Стаборн.

– Сатч? – удивился Креат.

Знакомый орк уже тянул дверь на себя. Следом за ним подошел дварф, за дварфом – какой-то юноша в модном сюртуке.

– Да нет же, вот этот, в бежевом сюртуке. Он еще говорил, что это… как его… миндальный! Цвет этого сезона! Там еще строчка по лацканам зигзагом должна быть. Он хвастался, что специально заказывал, ни у кого больше нет. Надо посмотреть вблизи!

– Куда вы? – Креат перехватил Стаборна у двери. – Сидите здесь, болван. Вас могут вспомнить по Кавиру. Отрастите хотя бы усы, что ли. Я посмотрю. Говорите, строчка зигзагом? И таких больше нету?

Креат выхватил из саквояжа блокнот с карандашом, с сожалением оставил трость в номере, пробежал по коридору, выскочил наружу и быстрым шагом пересек улицу. Разумеется, на такое событие пришлют репортеров, а как же иначе?

Без парика его здесь никто не узнает. Парик с проседью, усы и бороду он выбросил еще в Кавире. Второй набор, из кудрявого черного волоса, был слишком приметным, его Креат использовал, когда нужно привлечь внимание. Придется пополнить запасы. Наверняка в Дигаре есть магазинчик для театральных постановок.

С блокнотом наперевес он обошел ожидающих музыкантов, позадавал обычные вопросы “откуда”, “на чем играете” и “как считаете, каковы ваши шансы на успех”. Со знакомой троицей заговорить не решился, но внимательно выслушал разглагольствования баяниста, который зачем-то явился с инструментом наперевес. Тот стоял рядом с миндальным сюртуком. Креат внимательно и незаметно рассмотрел зигзагообразную строчку. Заверив баяниста, что у того есть все возможности покорить Вавлионд, Креат начал медленно двигаться вокруг, чтобы не пропустить ни слова из уст орка, дварфа и – как теперь в точности установлено – Рубиуса. И лицо “груза” стоит запомнить.