Безбожники

Глава 1: Скагуэй

Золотая лихорадка зверствовала в Скагуэе. Город кишел жизнью и безумием — от края до края метались старатели, одержимые дорогой к проклятым приискам. Одни шагали в одиночку, сжимая в руках лишь потрёпанные котомки. Другие сбивались в караваны, громоздя на сани кирки, лопаты, бочки с солониной и ящики с арсеналом оружия. Они везли с собой всё — деньги, долги, последние гроши, — лишь бы вырвать у судьбы шанс начать сызнова. Лихорадка золотой жажды витала в воздухе, пропитывая каждый камень мостовой, каждую гнилую доску косых построек. Скагуэй не знал забвения: в салунах до рассвета звенели стёкла от криков пьяниц, постоялые дворы ломились от жильцов, а те, кому не хватило места, разбивали лагерь на задворках города или спали прямо в грязи на обочинах.

На окраине, в тени заиндевелых сосен, застыли трое. Бернард Льюис Вейт, Люк Эштон и Эрик Крукер. Всем около сорока, все уже изрядно потрёпаны непростой жизнью. Их свела вместе не дружба — нужда и холодный расчёт сплели их судьбы в вынужденное братство. Они пришли сюда, как и все, за лёгкой добычей. Но в отличие от прочих дурней, не собирались махать киркой. Их золото лежало в чужих карманах.
— Гляньте на это стадо овец! — хрипло рассмеялся Бернард, наблюдая, как толпа ползёт к горам. Его грубый голос напоминал рёв медведя, а косматая грива темных волос и борода довершали сходство. — Мечтают разбогатеть, ковыряясь в грязи! В итоге лишь выкопают себе могилы... — Он сплюнул, и слюна вонзилась в снег, как пуля.
Люк усмехнулся и пожал плечами. Солнце играло в его льняных прядях, но глаза оставались холодными.
— Пусть копают. Мы подберем то, что они обронят. — Он был картёжником и шулером до мозга костей, чуял жертву за версту.
Бернард фыркнул, но вдруг заметил что Эрик мрачно молчал.
— Эй, Мертвяк! Чего молчишь? Или у тебя язык сгнил? — Он толкнул локтем тощего дылду в бок.
Эрик повернулся медленно, словно марионетка. Его серые глаза были пусты, а голос монотонным и тягучим.
— Очень смешно, Бернард. — Эрик заправил прядь светлых грязных волос за ухо и снова устремил свой взгляд куда-то за горизонт. Каждое движение выдавало в нём бывшего коронёра, человека, который слишком долго копался в смерти, чтобы бояться жизни.
Люк вздохнул, прерывая спор.
— Хватит грызться. — Он поправил цилиндр, блеснув перстнем с фальшивым камнем. — У нас здесь полно дел. А теперь — прошу, извольте следовать. — И направился в город, оставив компаньонов плестись следом, как преданных, хоть и вздорных псов.

Солнце, словно оплавленный золотой самородок, катилось над крышами, выжигая последние следы утреннего тумана. Главная улица, утыканная кривыми лачугами из сырого леса, напоминала гниющую рану. Дощатые фасады салунов, подёрнутые изморозью, пестрели вывесками, наспех сколоченными из ящиков: «Золотая лихорадка», «Последний шанс», «Рай для дураков». Сквозь распахнутые двери лились трели громыхающей гармони, дикий смех и звон разбитых бутылок. Воздух гудел от хрупкого весеннего холода и лязга кирок, матерной ругани перемешанной со скрипом колёс — телеги, гружёные бочками с порохом и динамитом, продирались сквозь толпу. Колёса увязали в колеях, заполненных ледяной кашей, давя потерянные подковы и пустые фляги. На каждом углу вертелись шулера в засаленных сюртуках, подбитых жалким мехом, подбрасывая кости на расстеленных газетах. Бродячие проповедники орали о гневе Господнем, перекрываемые визгом проституток из окон вторых этажей. Даже дети здесь не играли — мальчишки с лицами стариков таскали воду для прачек, их худые спины гнулись под тяжестью вёдер, полными ледяной мути из реки.

У причала, где вода ледяного залива лизала ржавые якоря, кипела своя война. Там, где пароходы выплёвывали новых авантюристов, толпились перекупщики. Их кривые зубы блестели золотом. Маклеры с контрактами на «уникальные» участки, торговцы картами призрачных месторождений, девки с подведёнными сурьмой глазами, пахнущие дешёвым виски и ещё более дешёвым парфюмом. Всё сметалось за бесценок — безумие золотой лихорадки не оставляло места рассудку.
— Снаряжение для Белого перевала! Последние партии! — Орал долговязый янки, махая руками и указывая на покосившиеся нарты, согнувшиеся под тяжестью просроченной провизии.
Рядом какой-то пьяница продавал «чудо-карты» клондайкских россыпей, нарисованные углём на обрывках мешковины. У его самодельной лавки уже копошились простаки, тыча пальцами в тусклые линии.
— Вот тут, слышь, ручей! Сам Джексон намыл полфунта за день! — хрипел старик, дыша клубами перегарного пара. Юнец в дырявых башмаках уже выкладывал последние монеты, глаза горящие, как угли. Ему невдомёк было, что карта эта — подделка, а Джексон сгнил в ущелье месяц назад.
Аптекарь с лицом грифа торговал «эликсиром от цинги» — мутной жижей, от которой наутро слепнут. У кузницы, где горны пожирали уголь, кучковались индейцы. Молчаливые, как скалы, они меняли лосиные шкуры на свинец — единственную валюту, что уважали в этих краях.
Запахи стояли адские: вонь прогорклого сала из харчевен смешивалась со сладковатым душком гниющей лососины у рыбных рядов. Дым костров, где варили смолу для прокладки троп, ел глаза, а из-за заборов сапожных мастерских несло ворванью и человеческим потом. Грязь под ногами была особенная — серая, липкая, как тесто из золы и отбросов, смешанная с навозом и ледяной крошкой. В неё вмерзали монеты, пуговицы, обрывки писем от тех, кто уже сгинул в тайге.
Скагуэй не строили — он вырос, как нарыв на теле земли. Бары, бордели и лавки сколачивали из гнилых досок за сутки. Даже шерифская контора была крыта лишь промасленной парусиной. Но никто не жаловался. Все знали: этот город — лишь временная яма на пути к богатству. Или к смерти. Он заманивал мечтой, кормил иллюзиями, но в итоге перемалывал кости в мелкий песок, что ветер уносил туда, где в вечной мерзлоте ждали свои жертвы волки да бездонные ущелья.
А за городом, за этой адской каруселью, высились горы. Снежные пики белели, как саваны, а ветер выл в ущельях — то ли насмехаясь, то ли предупреждая. Но кто здесь слышал ветер? Всех оглушила жажда. Жажда металла, что превращает людей в оборотней: сегодня ты братаешься за барной стойкой, завтра прирежешь товарища у ручья за крупицу золотого песка.

Глава 2: Чарли

Солнце только-только выкатывалось из-за горных гребней, разливая по небу перламутровые полосы. Скагуэй, притихший на час между ночным разгулом и утренней лихорадкой, курился сизыми дымками. С крыш свисали сосульки-сталактиты, капли с их острых концов барабанили по гнилым деревянным обмосткам. На тропе, ведущей к Уайт-Пасс, снег лежал ноздреватым покровом, в проталинах проглядывала чёрная грязь.

Бернард, упёршись ручищами в бока, стоял возле мула. Тень от его исполинской фигуры тянулась через всю тропу, будто пытаясь дотянуться до самого Скагуэя.
— Не придёт, — проворчал он, сплюнув под ноги вьючному животному. — Сдрейфил, мать его. Нутром чую. Надо было вчера же обчистить этого болвана и к чёрту.
Люк, поправляя ремни на седле другого мула, усмехнулся, не поднимая головы:
— Твоё нутро уже два года как гниёт в вискаре, Медведь. Он придёт. Жадность... — Люк щёлкнул пальцами, и мул нервно дёрнул ухом, — ...всегда сильнее страха.

Эрик, стоя поодаль, раскладывал инструменты по сумкам. Каждый предмет занимал строгое положение: компас в кожаном футляре — слева, складной нож — справа, набор скальпелей — по центру. Его пальцы, длинные и бледные, напоминали кости, вымытые весенним ручьём.
— Вероятность его появления — восемьдесят семь процентов. Учитывая алкогольную зависимость и финансовые обязательства.
Бернард фыркнул, снова плюнув в сторону:
— Цифры... Лучше бы водки принёс, чучело.

Ветер донёс с залива крики чаек и лязг якорей — очередной пароход прибывал в порт. Где-то внизу, у подножия тропы, зазвенели колокольчики почтовых упряжек. Но всё это смолкло, когда у края города зашевелилась тень.
Фигура, сгорбленная под тюком, ковыляла к ним, спотыкаясь о камни, прикрытые подтаявшим снегом. Рюкзак на спине Генри покачивался в такт шагам, увенчанный свёртком спального мешка, перевязанного верёвкой. В одной руке он волок чемодан, в другой — сжимал ружьё, ствол которого чертил по снежной каше. Лицо его, серое от усталости, покрывал липкий пот; глаза, мутные, с лопнувшими сосудами, выдавали тяжёлое похмелье.
— Чёртов... — он сглотнул, поставив чемодан у ног и облокачиваясь рукой на колено, — ...чемодан... не закрывался... — Голос сорвался в хрип, и Генри закашлялся, выплёвывая мокроту в снег.
Эрик тем временем уже шарил взглядом по снаряжению Генри, будто составляя опись:
— Ружьё системы Спенсера, 1865 года, — произнёс он монотонно. — Вероятность осечки — двенадцать процентов. Шанс поразить цель на расстоянии...
— Заткнись, — Бернард перебил его, шагая к Генри. Сапоги его вязли в снежной каше. — Ты, мешок, готов или как?

Генри, всё ещё кряхтя, слабо махнул рукой в сторону посёлка. Из утреннего тумана выплыла фигура верхом на пегой кобыле. Женщина. Лошадь фыркнула, выдыхая клубы пара. Седло за её спиной напоминало лавку старьёвщика: тюки с провиантом, свёртки в промасленной ткани, даже медвежий капкан болтался сбоку. На втором коне, которого она вела рядом под уздцы, громоздились седельные сумы, набитые так плотно, что из-под ремней торчали консервные банки.
Бернард закатил глаза так, что завиднелись белки.
— Ты это... серьёзно? — зарычал он, обращаясь к Генри. — Нам теперь и с бабами возиться? Да ещё и с... — он выдержал паузу, будто пробуя слово на гнилость, — с краснокожей...

Женщина подъехала ближе. Широкие скулы, кожа цвета тёмного мёда, глаза — большие и чёрные. Две косы, перевитые ремешками из змеиной кожи, хлестали по плечам в такт шагам. На ней была куртка из лосиной замши с бисерной вышивкой, подбитая грязным бобровым мехом, — а на груди болтался пиритовый амулет с пером орла.
— Чарли, — сказала она, не глядя на Бернарда. Голос низкий, с хрипотцой, будто прокалённый дымом. — Проведу вас через Уайт-Пасс, до озера Беннет и через Юкон в Доусон. Дальше сами. Сто пятьдесят долларов.
Люк присвистнул, оценивающе оглядев её.
— Милочка, ты хоть знаешь, что там, за перевалом? Медведи, обвалы, да и индейцы... — Он намеренно задержался на последнем слове, но она даже бровью не повела.
— Индейцы, — перебила Чарли, — меня зовут сестрой там, где вас назовут чужаком. А медведей я вижу и здесь. — Её взгляд скользнул по Бернарду, и тот невольно стиснул кулаки.
Генри нервно заёрзал, поправляя ремень рюкзака.
— Она... э... единственная согласилась за полцены. Опытная, говорит, двадцать раз ходила к Юкону...
Эрик, до этого копавшийся в сумке, поднял голову. В руке он сжимал ампулу с морфием — разумеется, на случай, если кто-то захочет поспать.
— Двадцать? Сколько погибло?
— Одна экспедиция. Лавина. - Сухо ответила она, стараясь не смотреть ни на кого из мужчин.
— Смертность проводников-метисов: тридцать восемь процентов от лавин, двадцать два от цинги, пятнадцать... — он посмотрел на Бернарда, — ...от тупой травмы черепа.
Бернард крякнул, поглаживая рукоять ножа на поясе.
— Последний пункт — моя любимая статистика.

Наступила пауза. Даже Люк молчал. Чарли спрыгнула с лошади, снежная крошка хрустнула под её сапогами, подбитыми гвоздями, как у всех, кто знает цену горным тропам.
— Решайте, — бросила она. — Солнце встаёт. Через час снег на подъёме начнёт таять. Пойдут заторы. Увязнем нахрен.
Бернард раздражённо фыркнул, пнув носком сапога подтаявший снег.
— Чёртов бордель на колёсах. Баба командует...
Но Люк уже шагнул вперёд, протягивая руку для сделки.
— Добро пожаловать в нашу весёлую компанию, мисс... Чарли. — Ударение на «мисс» прозвучало ядовито. — Только смотри, если подведешь, мой друг... — Он кивнул на Бернарда, — сделает из твоей кожи чехол для фляги.
Чарли повернулась к нему спиной, поглаживая лошадь и что-то бормоча ей, словно читая древние индейские заклинания.
— Ваш друг, — сказала она равнодушно, — через три дня будет молиться, чтобы я его не бросила в ущелье.
Эрик вдруг засмеялся — звук напоминал скрип несмазанных саней. Все обернулись.
— Вероятность этого — восемьдесят девять процентов, — пояснил он и сунул ампулу с морфием подальше в сумку.