Бездна между нами

Пролог

ПРОЛОГ

Война не пахнет славой. Она пахнет мокрой шерстью плащей, дымом от сожжённых деревень и сладковатой вонью гниющей плоти. Именно этот запах заполнял лёгкие Кáэлена, пока он лежал на промозглой, пропитанной кровью земле где-то на южной границе Империи.

Вокруг него, сливаясь с предрассветным туманом, лежали бездыханные тела его отряда. Десять человек. Десять жизней, которые он не смог унести с этого проклятого поля. Последняя засада оказалась роковой. Клинок, пробивший латы ниже ключицы, был отравлен не ядом, а чем-то худшим — магией гниения, медленно пожиравшей его изнутри. Он чувствовал, как холод расползается по венам, вытесняя последнее тепло.

Он умирал.

Небо над головой было чёрным, безлунным, усеянным холодными, безразличными точками звёзд. Они не давали света, лишь подчёркивая абсолютную тьму, что сгущалась в его сознании. Мысли путались, уступая место образам: насмешливый взгляд брата-близнеца, Люциана, остававшегося в безопасности дворца, суровое лицо отца-императора, тихие залы библиотеки, где когда-то, казалось, в другой жизни, он спорил с одним учёным-архивариусом о природе реальности. Тот человек, с горящими фанатичным огнём глазами, говорил о Бездне — древней силе за гранью миров, о «Разрывах», что могут поглотить всё. Кáэлен тогда отмахнулся от этих бредней, как от ереси.

Теперь эта ересь казалась единственной правдой.

Воздух сгустился, стал тяжёлым, словно перед грозой. Но грома не последовало. Вместо него возник звук — низкочастотный гул, исходивший не откуда-то, а из самой ткани мира. Он вибрировал в костях, в зубах, в свежей ране.

Земля под ним затрепетала.

Прямо над ним, в трёх шагах, пространство исказилось. Словно невидимый великан проткнул пергамент раскалённой иглой. Из точки разрыва хлынула тьма. Не отсутствие света, а нечто живое, плотное, пульсирующее. Она стелилась по земле, поглощая тела павших, впитывая кровь, пожирая сам воздух. Это и был тот самый Разрыв, предсказание безумного архивариуса, ставшее явью.

Каэлен попытался отползти, но его тело не слушалось. Он мог лишь смотреть, как эта первозданная Тьма, Эхо Бездны, подбирается к нему. Она коснулась его сапога, и кожа почернела и рассыпалась в прах. Агония, в разы превосходящая боль от раны, пронзила его. Он закричал, но звук утонул в рёве надвигающегося Ничто.

Тьма накрыла его с головой.

Это было не горение, не разрывание. Это было растворение. Его плоть, его разум, его сама суть растворялись в этом хаосе. Он чувствовал, как миллионы чужих, безумных мыслей впиваются в его сознание, как ледяные иглы. Он видел обрывки чужих жизней, слышал шёпот забытых богов, ощущал боль умирающих миров.

А потом… произошло невозможное. Его воля, закалённая в боях и отчаянии, сжалась в крошечный, сверкающий алмаз посреди этого буйства. Он не боролся. Он не побеждал. Он просто… существовал. И в этот миг абсолютного отрицания его собственное «Я» стало якорем.

Бездна, не в силах поглотить его, начала впитываться в него.

Он чувствовал, как она заполняет каждую клетку, каждую частицу его существа, замещая кровь, переписывая душу. Его золотые волосы побелели за секунду, будто выцвели от ужаса. Его синие глаза налились чернотой, в которой плавали осколки далёких, мёртвых звёзд. Боль была вселенской. Он кричал, пока у него хватало на это воздуха, а когда лёгкие спалились, он кричал беззвучно, своим изломанным духом.

Когда всё закончилось, Разрыв исчез. Словно и не было. Осталось лишь выжженное, чёрное пятно на земле и он — Каэлен, принц Империи, лежащий в его центре.

Раненая плоть затянулась. Тело было целым, наполненным чужой, пульсирующей силой. Но внутри, в самой глубине груди, поселилось новое, незнакомое чувство. Не боль, не ярость. Всепоглощающий, животный страх. Не за свою жизнь. Страх перед самим собой.

Он поднял руку. Та самая рука, что только что разжималась в последней агонии. Она не дрожала. Она была холодной и чужой.

Он был жив. Но то, что поднялось с промозглой земли в тот день, было лишь Эхом того человека, которым он был когда-то.

Глава 1.1

Элис

Пыль. Она была повсюду. Она висела в неподвижном воздухе подвала Императорской библиотеки, густым серым саваном укутывая стеллажи с забытыми фолиантами и оседая на ресницах. Каждый мой вдох отдавал затхлостью веков и смирением. Идеальный аромат для Безродной.

Меня зовут Элис. Просто Элис. Фамилия — привилегия, на которую у меня нет прав. Мой статус был выжжен на коже клеймом, невидимым, но ощутимым при каждом взгляде старшего библиотекаря, мастера Олдвина. Его вечно недовольный голос эхом отзывался в ушах, пока я пробиралась в самый дальний угол этого царства забвения.

«Прибери старые архивы, Элис. Разбери хлам в западном крыле. Ничего ценного там нет, но Империя требует порядка даже от мусора».

Его слова жгли сильнее любой пощёчины. Я была этим мусором, призванным наводить порядок среди себе подобных. Дочь казнённых архивариусов-еретиков, обвинённых в хранении запрещённых знаний. Они мечтали о вечном знании, а получили вечное забвение. И оставили его мне в наследство, вместе с парой пронзительных янтарных глаз и чёрными как смоль волосами, которые так раздражали аристократов.

Я потянулась к очередной стопке бумаг, и мои пальцы наткнулись на что-то твёрдое и холодное, спрятанное под слоем вековой пыли. Это был небольшой ларец из тёмного, почти чёрного дерева, с инкрустациями, стёршимися от времени. Он не выглядел ценным — скорее, старым и никому не нужным. Но что-то в нем манило меня. Какая-то тихая, настойчивая вибрация, от которой по коже побежали мурашки.

Сердце заколотилось с непонятной надеждой. Вот он, мой удел — рыться в пыли и находить чужой хлам. С ироничной ухмылкой я протёрла крышку рукавом своего простого, серого платья. Пыль осела, обнажив причудливые узоры. Они не были похожи на привычные имперские вензеля. Скорее, на язык, который я когда-то видела в книгах отца — острый, угловатый, полный забытой магии.

Я потянула крышку на себя. Дерево скрипнуло, но поддалось. Внутри, на бархатной подкладке, выцветшей до серого цвета, лежала книга. Небольшая, в кожаном переплёте того же угрюмого оттенка, что и ларец. Кожа была холодной, словно впитывала в себя подземный холод годами. Я провела по ней пальцами, и руны на обложке едва заметно дрогнули, словно приветствуя моё прикосновение.

«Дневник Безмолвия», — прошептала я, сама не зная, откуда взялись эти слова. Они просто пришли на ум, будто всегда там были.

Любопытство пересилило осторожность. Я открыла его. Страницы были пусты. Чисты и совершенны в своей нетронутости. Разочарование горьким комком подкатило к горлу. Что я хотела найти? Приглашение на бал? Признание в любви?

И тут страницы дрогнули. Беззвучный вздох прошёл по подвалу. Пыль закружилась в луче света, пробивавшегося из слухового окна под самым потолком. А на первой странице, будто проявляясь из ничего, возникли строки. Чёткие, изящные, написанные с аристократической небрежностью.

«…и потому, моя прелесть, твои глаза затмевают само солнце, а походка заставляет трепетать сердца даже самых стойких воинов. Жду нашей встречи, дабы воспылать к тебе ещё сильнее. Твой верный поклонник, Люциан.»

Я замерла. А потом фыркнула. Громко, неуклюже, нарушая благоговейную тишину гробницы.

«Боги, — мысленно простонала я. — Да это же уровень дешёвого романа для прачек».

Самовлюблённый, напыщенный, полный штампов… Этот «Люциан» был ходячей пародией на всех заносчивых аристократов, что смотрели на меня сверху вниз. На тех, кто отправил моих родителей на плаху за «опасные мысли».

Горячая волна гнева, копившегося годами, поднялась из живота и ударила в голову. Я не помнила, чтобы я взяла в руки перо. Оно просто оказалось в моих пальцах, а его остриё уже царапало страницу, выводя мой ответ — такой же изящный, язвительный и беспощадный.

«Ваша Светлость, — писала я, — ваш комплимент столь же ослепителен, сколь и оригинален. Напомнил мне стихи придворного поэта эпохи Заката, которого, если верить хроникам, казнили за плагиат и выдавливание мозгов слушателям. Что касается трепета сердец… Не уверена, что это цель благоразумного правителя. Разве что вы планируете завоевать соседнее королевство, вызвав у его армии массовую аритмию. С глубочайшим… недоумением, Ваш случайный читатель.»

Я откинулась на пятки, с наслаждением наблюдая, как чернила высыхают на пергаменте. На секунду мир перестал быть тесным и пыльным. Он стал острее. Я только что совершила маленькое, ни на что не влияющее безумие. И это было прекрасно.

Потом страх накрыл с головой. Что я наделала?