Билет в один конец до Завтра

Пролог

Тишина была самой громкой вещью, которую она когда-либо слышала. Она не была пустой — она была густой, тягучей, как патока, и звенела в ушах нарастающим гулом. Гул сотен несказанных слов, замерших в стерильном воздухе банкетного зала «Гранд-Гала».
Елизавета стояла посреди этого мавзолея будущего счастья. В платье. В том самом, из шелка и кружева, которое должно было стоить полгода ее зарплаты, но его, конечно, оплатила мама. «Только лучшее для моей девочки». Белое, воздушное, невесомое. Оно весило на ней, как латы.
Она поймала свое отражение в огромном, в полстены, окне. За ним хлестал бесстрастный осенний дождь, заливая серым месивом машинную вереницу на набережной. А внутри… внутри была девушка-кукла. Идеальный макияж, уложенные с миллиметровой точностью волосы, жемчужные сережки. И абсолютно пустые глаза. В них не было ни радости, ни страха, ни волнения. Ничего. Смотрела на нее незнакомка, которую завтра будут величать женой Артема Новикова.
— Моя фамилия Новикова, — беззвучно прошептали ее губы. Звук застрял в горле комом.
В этот момент в тишине прозвучал жужжащий, как разъяренная оса, звонок. Телефон. На экране — «МАМА». Елизавета машинально провела пальцем.
— Лизанька, ты как? Не волнуешься? — голос был бархатным, но с привычной стальной нитью внутри. — Через час начало. Все готово? Фотограф на месте? Ты уверена, что твоя прическа... та, что мы в итоге выбрали? Она с фатой хорошо?
— Да, мам, — ее собственный голос прозвучал чужим, плоским эхом.
— Артем уже здесь, я вижу его машину. Он такой собранный, умничка. Ни капли волнения. Надежный, как швейцарские часы. Ты представляешь, какая это редкость? Ты сделала идеальный выбор, дочка.
Швейцарские часы. Тик-так. Тик-так. Отмеряют чью-то чужую, безупречно выверенную жизнь.
— Мам, — голос сорвался, стал тонким, как лезвие бритвы. — А что, если я… не уверена?
С той стороны повисла пауза. Не долгая, но убийственно красноречивая.
— Елизавета, хватит этих дурацких предсвадебных нервов. У всех они бывают. Ты взрослая девушка, пора уже понимать, что чувства — это не главное. Главное — фундамент. Стабильность. Будущее. А все эти сомнения… — она сделала легкий, брезгливый выдох, — это просто блажь. Тебе показалось.
«Показалось». Слово, как удар колокола, отозвалось в ее висках. Ей показалось, что она задыхается в лифте их будущей квартиры. Показалось, что улыбка на лице Артема всегда одного и того же размера и наклона. Показалось, что ее мечты о маленьком собственном бизнесе по организации праздников он называет «милым хобби».
Она сжала телефон. Костяшки пальцев побелели. Хрустнуло защитное стекло с характерным, щемяще-тонким звуком.
— Лиза? Ты меня слышишь? Елизавета!
Вместо ответа она потянулась к заколкам, впившимся в ее идеальную прическу. Одна. Вторая. Гребень. Шпильки с жемчугом, которые так тщательно подбирала визажист, со звоном упали на паркет. Она запустила пальцы в волосы, с силой разрывая укладку, чувствуя, как освобождаются пряди, падая на лицо, на плечи.
Потом она дотянулась до фаты. Легкой, как пух, невесомой. И такой невыносимо тяжелой. Одним резким движением сорвала ее с головы. Белая тюль завилась в воздухе и упала на ближайший стул, как сраженная птица.
— Что ты делаешь?! — почти взвизгнула трубка.
Елизавета не ответила. Она выключила телефон. Тишина снова поглотила ее, но теперь она была другой — звенящей, выстраданной, ее.
Она повернулась и пошла. Не к парадному входу, где уже, наверное, толпились гости. Она пошла к черному ходу, туда, где выносили мусор. Дверь отворилась с глухим стуком, впустив порыв влажного, холодного воздуха. Дождь тут же принялся стирать с нее лак, тоналку, духи — смывать куклу.
Она вышла на проспект, подняла руку. Первая же машина, потрепанная серая иномарка, резко притормозила, обрызгав ее грязью с ног до головы. Идеальное платье перестало быть белым.
— Автовокзал, — выдавила она, проваливаясь на заднее сиденье.
Водитель что-то пробурчал, но она уже не слышала. Она смотрела в заляпанное грязью стекло, на свой искаженный силуэт. В кармане платья жгло холодком смятое, она сама не знала когда купленное, спасение. Она разжала закостеневшие пальцы.
В ее ладони лежал билет. Смятый, потный от долгого ожидания. С одной-единственной, самой прекрасной надписью в мире: «Портовик».

Саундтрек к побегу

Каждая история заслуживает свою музыку. Особенно та, что началась с билета в один конец и побега под аккомпанемент дождя. Если бы наше путешествие снимали в кино, оно звучало бы так...

Biting Elbows - «Bad Motherfucker»

Earth (Земляне) - «Трава у дома»

The Cure - «Pictures of You»

Мумий Тролль - «Невеста»

Oxxxymiron - «Восточный Мордор»

Сплин - «Мое сердце остановилось» (акустическая версия)

Би-2 feat. Чичерина - «Полковнику никто не пишет»

Аукцыон - «Дорога»

Archive - «Nothing Else»

Монеточка - «Каждый раз»

ВИА Пролетарское танго - Ищу тебя

Глава 1. Тридцать пятое место у окна

Грохот захлопывающейся дверцы такси отозвался в висках глухим ударом. Елизавета стояла на краю тротуара, под ледяными струями дождя, и не могла сделать ни шага. Автовокзал. Он был именно таким, каким его рисует воображение в самых дурных снах: серым, пропитанным запахом бензина, влажной одежды и тоски.
Ее белое, теперь уже испачканное платье, было как сигнальный маяк в этом море серых и черных курток. На нее оглядывались. Скучающие извозчики, задержанные рейсом пассажиры, бабушка в платке, продающая в ларьке вялые пирожки. Их взгляды были тяжелыми, липкими, полными немого вопроса. Она чувствовала себя раздетой.
Что ты наделала? Что ты наделала, дура? Там — твоя будущая жизнь. Устроенная. Безопасная. А здесь... здесь что?
Внутренний голос звучал голосом матери. Резким, виноватым.
Она судорожно сжала в кулаке тот самый смятый билет. «Портовик. 22:30. Стойка 14». Бумажка стала влажной и грозила разорваться. Это была ее нить Ариадны в этом лабиринте безысходности. Портовик. Глушь. Край света. Единственное место, куда она смогла уехать самым ближайшим рейсом, когда три дня назад, в панике, зашла на сайт автовокзала и наугат ткнула в первую попавшуюся дыру на карте.
Шаги давались с трудом. Туфли на каблуках, которые должны были щелкать по паркету в первом танце, теперь вязли в размокшем асфальте. Каблук застрял в трещине, и она чуть не упала, схватившись за мокрую стену. В глазах помутнело от унижения.
Идеальный выбор. Швейцарские часы. Ты сломала ему жизнь. Ты сломала всем жизнь. Мама не простит. Никто не простит.
Она почти бежала по залу, опустив голову, стараясь не встречаться ни с чьими глазами. Объявления диктора расплывались в какофонии звуков. Ее сердце билось где-то в горле, учащенно и громко.
«Стойка 14... Стойка 14...»
Вот он. Автобус. Старый, видавший виды «Икарус», выкрашенный в грязно-синий цвет. Он стоял, испуская дрожащий, горячий воздух, и казался ей не спасением, а очередной ловушкой. Дверь была открыта, и из нее шел запах — спертый воздух, смешанный с ароматом дешевого освежителя «Хвоя» и чего-то еще, неопознанного и неприятного.
Водитель в засаленной куртке, небрежно курящий у открытого багажника, бросил на нее короткий, оценивающий взгляд.
— Новикова? — хрипло бросил он, сверяясь со своим планшетом.
Она лишь кивнула, не в силах вымолвить слово.
— Ну, занимай место. Тридцать пятое, с краю. Отсек для ног не заставлять. Багаж сдавай.
Она покачала головой, показывая, что багажа у нее нет. Только она сама, в своем грязном, мокром свадебном платье.
Подъем в автобус был похож на восхождение на эшафот. Несколько ступенек, скрипящих под ногами. И вот она внутри.
Воздух ударил в нос — густой, тяжелый. Дешевый табак, пот, влажная одежда, еда. Ее стошнило. С горлом встал ком. Она сглотнула, изо всех сил подавив рвотный позыв.
Господи, здесь нечем дышать.
Автобус был почти полон. Люди в разных позах дремали, уткнувшись в стекла, кто-то слушал музыку в наушниках, кто-то разговаривал по телефону. И снова — на нее смотрели. С любопытством, с удивлением, с легкой насмешкой. Девушка в свадебном платье в ночном автобусе — это нонсенс. Аномалия.
Она пробиралась по узкому проходу, цепляясь за спинки кресел, пытаясь не задеть ничьи вытянутые ноги.
«Тридцать пятое... Тридцать пятое...»
Вот оно. У окна. И оно было занято.
Молодой человек, развалившись на обоих сиденьях, увлеченно копался в чехле от гитары, лежавшем у него на коленях. Он что-то напевал себе под нос, отбивая ритм пальцами по темному пластику. Его темные волосы падали на лоб, скрывая лицо. На нем была потертая кожаная куртка, джинсы с прорехой на колене и тяжелые ботинки. Он выглядел так, будто был здесь своим, частью этого хаоса и этой грязи.
Лиза замерла, не зная, что делать. Она сжала руку в кулак, чувствуя, как по спине бегут мурашки. Внутри все закипало. Ей нужно было сесть, упасть, спрятаться, исчезнуть.
— Извините, — ее голос прозвучал хрипло и тихо, почти шепотом.
Парень не услышал.
— Извините! — повторила она, уже громче, с внезапной вспышкой раздражения.
Он поднял голову. И она увидела его глаза. Серые, ясные, с хитринкой на дне. Он медленно, с нескрываемым интересом оглядел ее с ног до головы — растрепанные волосы, подтеки туши на щеках, грязное платье. Его взгляд не был осуждающим. Скорее... забавляющимся.
— Ваше место? — спросил он. Голос у него был низким, с легкой хрипотцой.
— Да. Тридцать пятое.
Он не спеша поднялся, убрав гитару, и жестом пригласил ее пройти к окну. Она протиснулась, стараясь не задеть его, чувствуя, как ее мокрое платье цепляется за грубую ткань его куртки.
Наконец, она упала на сиденье у окна. Оно было жестким, протертым, и от него пахло пылью. Она прижалась лбом к холодному стеклу, закрыла глаза. Сейчас. Сейчас ее накроет. Паника, истерика, осознание всего ужаса происходящего.
Автобус вздохнул и с грохотом тронулся. Фонари за окном поплыли в слезах дождя и ее собственных слез.
«Что ты наделала?» — снова заныло внутри.
И тут она почувствовала, как сосед повернулся к ней.
— Эй, — тихо сказал он. — Никто не гонится за нами. Или гонится?
Елизавета резко открыла глаза и непроизвольно рванулась к стеклу, вглядываясь в отступающий огнями автовокзал, в темноту за ним. Ищет ли уже кто-то ее? Машину Артема? Отца?
Но там была только ночь и дождь.
Она медленно откинулась на сиденье, сжавшись в комок. Поездка начиналась.