Близость оборотня

Глава 1

Аннотация к книге "Близость оборотня "

— Я найду, — глухо сказал он и нагнулся к моему уху, прошептал с рычащими нотками: — найду твоего сына. Но ты…
Мужчина облизнул ушную раковину шершавым языком, и перед моими глазами вспыхнули искры. Он втянул воздух носом и прорычал:
— Но за это ты придешь ко мне ночью. Одна. Скажи, что согласна, — он надавил большим пальцем на кожу под ключицей, будто ставя точку в этом разговоре. — Наденешь то платье…и придешь…
— Согласна, — пролепетала едва слышно, но ему этого было достаточно...

***

Жарко. Пот струится по спине, тонкий трикотаж футболки прилипает к телу, хочется стянуть одежду и бросить ее подальше, будто бы это спасет от южного дикого солнца. Оно словно выжигает татуировки на нашей коже, плавит мозг внутри черепной коробки и хочет проверить нас на выносливость. Ты точно уверена, что идешь туда, куда тебе нужно, Одамин?

Уверена! Мне больше некуда идти, и потому твердо иду по утоптанной тропе, разрезающей бескрайнее поле колкой пшеницы. Не просто иду, а еще и держу спину прямой, не показывая, что устала, что обессилела, что еще миг – и упаду на колени в землю.

Потому что за мной плетется, шмыгая носом и иногда отмахиваясь тонкой тростинкой от мух, сын. Он шагает молча, как всегда молча, и последний час смотрит только вперед. Мой маленький, мой большой Энк. Для пятилетнего мужчины он проделал немалый путь, и за все это время не плакал, не растирал слезы по бледному личику, не подвывал от усталости.

— Энк, теперь твоя очередь идти впереди! — перекладываю тяжелую сумку из одной руки в другую и пропускаю малыша вперед.

Он, насупившись, подтягивает штанишки и в два прыжка обгоняет меня. Я же дую на скрюченные красные пальцы с отпечатками ручек от сумки, покрытые волдырями, готовыми взорваться от любого воздействия, сгибаю руку в локте, утираю лицо.

Три часа дня. Самое пекло. Ужасающее, страшное пекло, а я веду своего маленького сына по открытому полю, чтобы скорее добраться до дома и не застать темноту. Вот нет на меня бабушки, чтобы отругать, погрозить пальцем.

Но никто уже не может ни погрозить, ни отругать – бабушки нет уж лет семь как. Прищуриваюсь, смотрю на солнце. Тебе меня не сломить, не сбить с пути. У меня он только один и остался – путь вперед, подальше от ужаса и крови, предательства и боли. И никакое солнце меня не остановит.

— Ничего – ничего, Энк, мы уже скоро, осталось совсем немного!

Бодрюсь, а что еще остается?

Спустя два часа мы выходим, наконец, с поля. Отряхиваю кеды, натягиваю плотнее бейсболку на мокрую от пота голову, достаю бутылку противно-теплой воды и сначала даю напиться Энку. Ни слова не говорю, когда он проливает почти половину бутыля на землю, не удержав в слабеньких ручках емкость. Только закручиваю бутылку плотнее, чтобы не разлить остатки и прячу ее в сумку, подальше – чтобы не залить в себя остатки живительной, манящей влаги.

Энк садится на землю, и я рядом с ним. Жара не спадает, солнце даже не думает спрятаться, и мне кажется, что я чувствую легкое головокружение, уже чудится какой-то шум. Жужжание увеличивается, разрастается, заполоняет безоблачное голубое небо, и уже через минуту Энк вскидывает голову и смотрит в конец дороги.

Из-за поворота появляется причина шума – старый потрепанный зеленый пикап.

— Приветствую! — в окошке появляется бородатое лицо, стоит автомобилю притормозить перед нами. Легкая и очень красивая седина на лице мужчины оттеняется красной банданой с какими-то белыми символами, возможно, костями. — Далеко идете?

Я тут же вскакиваю на ноги и встаю перед сыном, закрывая Энка от чересчур внимательного взгляда незнакомца. Мужчина кивает мне, прикрыв глаза, будто пытаясь спрятать блеск в умных темных глазах.

— Подвезу, садитесь, нечего по такой жаре ходить. И с дитем.

— Я… — развожу руки в стороны. — Мы как-нибудь сами…

Мужчина даже не слушает, выходит из пикапа, подмигивает Энку.

— Эй, малец, поедешь спереди?

Сын кивает и улыбается мне.

— У меня…денег нет… — говорю с трудом, обращаясь уже к спине мужчины. Он тут же оборачивается и смеривает меня яростным взглядом с головы до ног, да так уверенно, что мне хочется поежиться – чувство такое, будто предложила поджечь дом.

— Чтобы Шогаши взял деньги с детей? Да ни за что!

Он тут же подхватывает мой нехитрый скарб и закидывает в нутро пикапа. Подает руку Энку, и мальчик с улыбкой принимает помощь, чтобы забраться в кабину машины.

Пожимаю плечами и присоединяюсь к ним.

Едва машина трогается с места, Шогаши спрашивает, повернувшись вполоборота.

— И куда вы едете, дети?

Я поправляю футболку на животе. Вообще-то, мне уже двадцать пять – совсем не ребенок, но этому мужчине с седой бородой и кустистыми белыми бровями не хочется говорить лишнего. Вообще никому не нужно знать лишнего.

— В Кивайдин.

— К-к-куда?! — он даже жмет на тормоз, отчего мы все разом дергаемся вперед, от разбитого носа спасают ремни безопасности. Я тут же осматриваю Энка - не пострадал ли? Не испугался ли? Но малыш только убирает мои взволнованно дрожащие руки в стороны – не хочет лишней заботы, ведь ничего не случилось.

— Ты с этим младенцем, — он кивает на моего пятилетнего сына, — собралась в Кивайдин? В логово зверя?

Сказав это, тут же замирает и оглядывается вокруг – будто тут, в затерянной на краю мира дороги у леса и пшеничного поля его может услышать кто-то, кроме сонных пчел и разомлевших от жары мух.

Я смотрю прямо на него. Моя воля крепка, мое решение уже принято, и никому не сбить меня с пути. Мне некуда больше идти, некуда ехать, чтобы спасти своего единственного сына, свою плоть и кровь, своего малыша.

— В Кивайдин! — уверенно и звонко от накатывающей волнами усталости говорю ему. — Довезете?

Шогаши вздыхает, неодобрительно качает головой, выжимает сцепление и снова проворачивает ключ в заглохшей от неожиданной остановки машине.

Глава 2

— Я – хозяин этого дома. И жить тут буду один!

Первый испуг от неожиданного появления человека сходит также быстро, как и появился, но теперь в душе расправляет свои кожаные крылья страх совсем другого рода. Я одна с сыном в темном явно заброшенном доме с диким незнакомцем, глаза которого горят яростью, голодом, и кажется, что еще чуть-чуть, и он просто переломит нас с Энком пополам своими огромными ручищами, даже не прилагая к этому никаких усилий.

Мужчина встает в двух шагах от меня и складывает руки на могучей груди, которая высоко и часто вздымается. Он смотрит пристально, расстреливая на месте черными глазами, в которых отчего-то плещется желтое звериное золото, вызывая иррациональное желание подойти поближе и всмотреться в его блеск. Поймав мой интерес, мужчина тут же прищуривается, и золото, блеснув хвостом, пропадает в глубине мрачных колодезных дыр.

— У меня есть документы, — прижимая сына крепче, чтобы он не испугался, дышал ровно и спокойно, говорю этому захватчику, но он только хмыкает, и эта гримаса невероятно злит.

— Подотрись своими документами, — поводит он плечом и заводит одну руку за спину. Я тут же прижимаю голову малыша к своему плечу, чтобы тот не испугался этой грозной демонстрации силы и мощи, которая волнами исходит от мужчины.

— Хозяйка Кивайдина – я. Вам лучше уехать, — странно, но мой голос совсем не дрожит, в отличие от поджилок.

Он без слов делает шаг вперед, сокращая расстояние между нами, и выводит руку вперед. Я замираю. Совершенно точно в его руках – оружие. Большой пистолет, такой же тяжелый и опасный, как и его хозяин. Бородач ухмыляется, правильно оценив мою реакцию.

— Плевать. Считаю до трех.

Я отшатываюсь.

О небо! Восемь часов мы с сыном летели в самолете, трое суток добирались до этого места на попутках, тщательно заметая следы, чтобы не оставить ни единого упоминания о себе никому, кто может пойти следом, и все это ради того, чтобы, как только мы окажемся у цели, нас расстрелял какой-то грабитель?

— О том, что мы здесь, знает много людей, нас будут искать, — делая шаг назад, вру твердо, но ему хоть бы что.

— Три…

— Вас сразу найдут и посадят в тюрьму, с отягчающими, потому что ребенок – не совершеннолетний, — язык распух и еле ворочается во рту, но я стараюсь давить интонацией, цепенея под дулом пистолета, который избрал своей мишенью мой лоб.

— Два…

— Я…я прокляну вас перед смертью, и вы совершенно точно попадете в ад!! — кричу истерично, понимая, что все мои слова не производят никакого впечатления на эту черную громаду.

Шагаю спиной назад, к двери, запинаюсь о собственную сумку и лечу вниз, на пол, все также сильно прижимая к себе сына. От удара копчиком в глазах темнеет, пестрая боль взрывается фейерверком во всем уставшем за эти долгие часы теле, и я уже хочу крикнуть, чтобы он прекратил все эти мучения и сделал, наконец, свое черное дело.

Но…

Мужчина вдруг тяжело и очень громко с шипением втягивает воздух сквозь зубы и произносит непечатное ругательство.

Одним слитным, незаметным движением он оказывается рядом, нависает над нами и в упор смотрит на мои беспомощные потуги встать. Энк дергается, пытается освободиться от моего захвата и хнычет, поскуливая, но я держу крепко, несмотря на то, что ладони начинают кровить.

Я зажмуриваюсь, представляя, как он сейчас скажет: «Один!» и нажмет на курок.

Но мужчина отводит руку назад, убирает пистолет за пояс черных джинс и глухо произносит:

— Оставайтесь.

Распахиваю глаза, уверенная, что ослышалась. Как? Серьезно?

Он кивает и отворачивается к окну. Смотрит на небо, будто хочет что-то разглядеть там, среди опускающихся сумерек, но пока не может найти.

— Оставайтесь до утра. Ищи жилье и уезжай. Тут вам не место.

Я ставлю малыша на пол, но крепко держу его влажную ладонь в своей руке. Расправляю плечи. Что-то произошло, что-то неуловимо изменилось, отчего этот страшный человек передумал нас убивать и решил сыграть в благородство. Мне бы взять вещи и бежать без оглядки отсюда, но я точно знаю, что моих денег хватит только на три дня жизни в самой захудалой гостинице. И в этом случае я не смогу купить даже воды ребенку, не говоря уже о куске хлеба. Поэтому я расправляю плечи.

— Выделите нам комнату, и мы вас не побеспокоим.

Мужчина хмыкает, смотрит на меня, и я снова начинаю подрагивать от страха – а вдруг он передумает? Но он только качает косматой башкой, удивляясь моей наглости.

—Переночуете на той половине, — он кивает в сторону черного проема двери за мной. — В эту сторону – ни шагу.

Я торопливо облизываю губы и киваю. Согласна на все условия, понимаю, что остаюсь тут на птичьих правах, и лоббировать свои интересы в темноте с человеком, у которого есть оружие, не правильно.

— По последним документам владелец этого сарая - я, — он говорит медленно, размеренно, но довольно хрипло, от чего кажется, что он просто забыл, как правильно проговаривать слова. — Ни в каком суде не докажешь свои права.

Да, я согласна с этим. После той чистки, что устроило правительство, многое сменилось. Кто успел занять чужие владения, зачастую после судов от наследников там и оставались. И еще не известно, как мне будет лучше поступить – жить тут не совсем легально или совсем легально на улице.

— На ночь запирай двери. И не высовывайся из дома при наступлении полной темноты, — предостерегающе тихо говорит он, и у меня от волнения волоски встают дыбом, заставляя кровь бежать быстрее, а сердце – колотиться на пределе возможностей.

— Поняла?

Я усердно киваю головой, но он не смотрит на мою пантомиму. Глядит вниз, на Энка. И морщится при этом так сильно, будто целиком засунул в рот целый, самый кислый лимон…

Подхватываю ребенка на руки, второй хватаюсь за ручки сумки с вещами, шиплю от боли, когда тканевые ручки проезжают по мозолям, раздражая сукровицу.

Я понятливая.

Через мгновение мы с Энком оказываемся в черной большой комнате, заваленной вещами. Я наваливаюсь на дверь и с тягучим скрипом закрываю ее, с радостным изумлением обнаружив тяжелый железный засов. Пусть он заржавел, но все равно после усилия поддается и закрывается, отгораживая нас с сыном от всего мира.

Глава 3

Я барахтаюсь в кровати, потому что мне снится этот сон. Впервые за много лет так ярко и сочно, как и все события, произошедшие со мной 20 лет назад…

Как же страшно…Как страшно…

На площади, всегда залитой ярким солнцем и укутанной ароматами луговых трав, сейчас темно и холодно. На деревянной дубовой арене, построенной самолично отцом, стоят несколько мужчин. Их огромные ружья смотрят не вниз, они нацелены на всех жителей небольшой деревеньки. Дула также безжизненно холодны и остры, как и глаза солдат.

Бабушка удерживает за руку и кутает, прячет в складки своей мягкой юбки, неприятно пахнущей полынью. Хочется вырваться и убежать из этого страшного места, от этих страшных людей, которые то кричат, то стреляют в воздух, то молчат, да так жутко, что кровь застывает в жилах.

Ба знает, что я ничего не скажу, что ни единого звука не издам, но все равно второй рукой пытается зажать мне рот, когда на трибуну по скрипящей лестнице поднимается отец.

Его лицо, белая рубашка в крови. Волосы разлохмачены, руки связаны за спиной. Он поднимается медленно, ссутулившись, и каждый шаг его отдается протяжным скрипом несмазанных ступеней в моем замершем сердце. Солдат сзади толкает его в спину ружьем, и отец едва не падает носом вниз. Но в последний момент удерживает равновесие. Чудом остается на ногах.

Бабушка сжимает мою руку крепче, а второй зажимает рот уже себе.

Потому что в ее сторону тоже целится дуло огромного ружья солдата в черном.

Отец поднимает голову, шарит глазами по толпе, и увидев меня, расправляет плечи. Он тут же становится выше и крупнее всех пятерых солдат, которые вошли в нашу деревню. Даже сейчас, на границе со смертью он знает – своему ребенку нужно показаться сильным и смелым…

— Веди вторую, — гавкает кто-то внизу.

Мы, стоящие внизу, ошарашенные натиском пришлых, как по команде поворачиваем голову вправо и меня словно ударяет с силой в грудь.

По лестнице следом за отцом ведут маму.

— М-м-ааам! — хочу крикнуть, но ничего не выходит, губы не открываются, они будто слиплись, их будто сцепило клеем.

Рвусь вперед, к ней, запинаюсь о пятку ботиночка, и сама едва не падаю в дорожную пыль.

Бабушка резко дергает меня на себя, вжимает в юбки, да так сильно, будто хочет задушить.

Не хочу, не хочу, хочу вырваться, хочу к мамочке, хочу к ее теплу, запаху, рукам.

Пусть поцелует в макушку и скажет, что все это – вранье, плохой сон.

Что все эти солдаты, которые наводнили нашу деревню черным селем, всего лишь сон. И нет ни автоматных очередей, ни испуганных криков соседей, ни звона разбитой посуды.

Мама встает рядом с отцом.

Позади них возвышаются две огромные балки. С каждой свисает веревка, закругленная книзу. Как если закручиваешь нитку, чтобы сделать узелок.

Зачем они, зачем эти балки? Зачем эти не затянутые узелки толстых корабельных веревок?

— Аида Вэбино, Кагаги Вэбино, вы проговариваетесь к повешению, — страшный голос громом гремит над притихшей площадью.

Мама поднимает голову и смотрит в небо. Ее черные косы расплелись, они не такие изящные и совершенные, как всегда. По смуглой коже щеки катится слеза. Но она не покажет врагам свою слабость. А потому смотрит пустыми глазами вверх. Туда, где над ними кружит черная огромная птица. Большой ворон.

Обладатель страшного голоса встает перед ней лицом к людям.

— Все, кто укрывает оборотней, будет наказан. Каждый, кто хотя бы обмолвится словом с оборотнем, и не донесет в штаб, будет казнен. А те, кто ходит в лес в полнолуние…

Он замолкает, и мое тело сотрясает дрожь. Не хочу даже представлять, что он сделает с этими людьми. Вернее, несчастными зверьми, в крови которых течет Луна…

Слышу, как лестница снова начинает поскрипывать. Звук страшный, будто полосует изнутри. Уверенно печатая шаг, по ней поднимается мальчишка. Выше меня, крупнее меня.

Он поворачивается и смотрит в мои глаза не отрываясь.

Весь в черном, как и его соплеменники. Такой же холодный. Такой же злой. Такой же хищный.

Я знаю, зачем его поставили перед всей деревней на виду. Чтобы знали, кто теперь хозяин Кивайдина – нашего огромного дома на горе у леса. Он смотрит мне прямо в глаза и не отпускает, будто магнитит, будто подавляет волю. Даже всхлипывать перестаю – словно проваливаюсь в его странные светлые глаза, похожие на первый лед на озере. Тону. Его глаза, почуяв мою слабость, будто больше становятся, пожирают все пространство вокруг.

— Приговор привести в исполнение!

Страшный грозный голос нового хозяина деревни взрывает воздух, заставляя подпрыгнуть от страха на месте. Мечусь глазами вокруг, цепляюсь за бабушку, но она сама еле стоит на ногах – смотрит на моего отца, что-то шепчет помертвевшими вмиг белыми тонкими губами.

Мама!

Отец!

Солдаты отходят в стороны, чтобы было лучше видно моих несчастных родителей и эти жуткие балки с закругленными веревками на концах. Только мальчишка этот так и стоит передо мной. Едва наши взгляды пересекаются, он снова удерживает меня на месте своими странными большими голубыми глазами. И я не могу оторваться, как будто в капкане. Дергаюсь, а никак.

— Не смотри туда, — угадываю по легкому движению его губ слова. — Не смотри.

Я уже достаточно взрослая – мне скоро шесть, могу противостоять многому. Но тут слушаюсь, никак не противодействовать этой силе. И потому смотрю на него, а не на родителей, которые находятся у этих страшных балок.

— Аа-а-ах, — разносится вокруг.

— Аа-а-ах, — дергается бабушка.

— Аа-а-ах, — со всей силы вонзается мне в виски со стороны балок.

Я не могу смотреть, но знаю, отчетливо понимаю всей кожей, всем своим существом, что те самые узелки корабельных веревок затянулись.

— Не смотри, — почти зло приказывает мне этот мальчишка, удерживая мой взгляд, и я почти физически чувствую, как он давит на меня, и кажется, будто держит за плечи сильно, болезненно, не позволяя оторваться и посмотреть туда, где только что стояли мама и отец.

Глава 4

Едва утро брезжит рассветом, я спешу к окну. Ночью было не до того, чтобы осматриваться в доме, собирать постель, а потому я просто вытащила весь мягкий нехитрый скарб и расстелила кое-какое ложе для нас с Энком. Но теперь, когда стало светло, когда ужасы ночи кажутся всего лишь сном, я отчаянно хочу создать подходящие условия для моего малыша.

Мне все равно, что сказал этот страшный человек.

Это ему не место здесь, в этом доме, который принадлежит мне.

В этом доме я родилась. В этом доме жили мои родители, бабушка.

И только этот дом сможет дать мне возможность выжить и начать новую жизнь.

А потому я не уступлю какому-то проходимцу, каким бы жутким он ни был, свои права на это жилье.

Окно также поддается с трудом. В первую минуту я даже боюсь, что оно заколочено снаружи – уж очень тяжело идет, - но потом со старческим скрипом створки отворяются, а через мутные разводы на стекле я вижу сад. Еще одно усилие, и окно открыто, в комнату с нетерпением врывается свежий ветерок, и я угадываю в нем разноцветье забытых с детства ароматов: сладковатой вербены, нежной гортензии, медового горошка и мягкого колокольчика. С удовольствием вдыхаю аромат новой жизни.

Никому не позволю испортить и ее!

И тут же иду на разведку.

Дом встречает тишиной и прохладой, как будто бы и не был свидетелем вчерашних событий. Я прохожу по коридору и медленно дотрагиваюсь до всего, что увижу, надеясь, что дом отзовется, кольнет воспоминанием мое сердце. Но он молчит, как и бабушка всю мою жизнь, и только наблюдает со стороны.

Страшного человека нигде не обнаруживается. Вход на второй этаж заколочен, но в дальнем конце коридора я вижу приоткрытую дверь, из которой будто бы ползет темнота. Не могу удержаться, и подхожу ближе.

Странно…У входа – свежие царапины на деревянном полу. Такие, будто пол полосовали ножом. Ножами…

Я заглядываю за дверь и отшатываюсь – узкое горлышко каменного коридора опаляет легкие холодом. Холодом…и страхом…

Отшатываюсь, будто от пощечины. Чернота откидывает меня назад, в смеющийся солнцем день, будто бы я не имею права смотреть в сердце чужой тайны, и я поспешно слушаюсь – сбегаю по коридору назад.

В кухне я нахожу такие же следы запустения, как и везде. Пыль, бардак, паутина на углах. Проверяю водопровод, включив воду в кране, и с удовольствием слышу, как, поворчав, вода, разогнавшись по трубам, плюхается в медную раковину. Тут же освежаю лицо, а после мочу тряпку, набираю теплой воды в эмалированный таз, нахожу тощий веник у стола.

Поначалу немного боязно хозяйничать – а вдруг выйдет этот страшный человек и…

Но, едва только приступаю к уборке, как отмахиваюсь от мыслей о нем.

Мою, скребу, перебираю посуду, отделяя целые тарелки от битого фарфора, и выгружая весь мусор в большую коробку в коридор. Спустя немыслимое количество времени комната меняется, словно по волшебству, и на чистом дубовом столе появляются две чашки с чаем, а на блюдце – овсяное печенье.

Энк с удовольствием вгрызается в нехитрое лакомство. Он еще не совсем проснулся, но глаза уже весело блестят, поглядывая в раскрытое окно, за которым простирается сад и манит приключениями.

— Хочешь поиграть? — сын довольно кивает. И я стряхиваю крошки с его подбородка. — Хорошо, только в пределах моей видимости из окна!

Не успеваю договорить, как он пропадает из комнаты. Только пятки сверкают.

Вздохнув, я снова наливаю в таз теплой чистой воды, полощу тряпку, перебираюсь в комнату, которая стала нашей спальной. Удивительно, но в доме не хозяйничали мародеры, хотя видно, что он много лет стоял практически открытым. Почти вся мебель на месте, в шкафах висят старые вещи хозяев, и я, помедлив, достаю из глубин одного из них вешалку с тонким голубым кружевным великолепием.

Безумно красивое длинное платье, нежный шелк и мягкое плетение изящного кружева делает его практически невесомым. Интересно, кто носил его? Кому оно принадлежало? Прикладываю к себе и смотрюсь в зеркало. Голубой красиво оттеняет мои большие синие глаза, очень подходит к жгучим черным волосам. И если бы взгляд был не таким затравленным, синяки под глазами от бессонных ночей – чуть поменьше, и лицо не таким изможденным, держу пари, это платье сделало бы меня настоящей красавицей.

Мне бы очень этого хотелось. Кажется, я совсем забыла каково это – быть женщиной, а не бронетанком, который идет вперед несмотря ни на что.

Вздохнув, я откладываю его в сторону.

Неужели этот дом когда-то принадлежал мне? Нам – семье Вэбино? Качаю головой. Дом молчит, кряхтит половицами на все изменения, которым я его подвергаю.

Дотронувшись до бедра, где уже сходит на нет огромный фиолетовый синяк, я думаю о том, что рада, что не сказала мужу о своем наследстве. Что сохранила его в тайне, и потому сейчас у меня есть шанс на вторую жизнь.

Вдруг со стороны дороги доносится автомобильный клаксон. В ужасе встрепенувшись, бегу на звук, и только увидев знакомый зеленый пикап, выдыхаю.

— Вижу, ты уже тут обживаешься, — говорит Шогаши. Он выходит из машины и ставит на землю большую коробку. — Это вам на новоселье.

— Ой, что вы… — отираю мокрые после уборки руки о джинсы и поправляю волосы. — Я…мне и расплатиться-то нечем…

Шогаши смотрит на меня в упор. Его зрачки расширяются, а нижняя губа начинает дрожать. У меня такое ощущение, что он встретил призрака, не иначе. Мужчина стягивает с головы бандану, и отирает ею лицо, но тут же возвращает широко раскрытые глаза на меня.

— Вижу, что Деймос вас не прогнал. Если тебе нужно жилье, внизу, в деревне, есть хостел…

— Это мой дом, и я в нем буду жить! — чуть не топаю ногой. Никто не переубедит меня в обратном. — Я – хозяйка. У меня есть завещание бабушки!

— Бабушки! — глаза его вспыхивают пониманием. — Бабушки. Ну конечно. Как давно все это было, столько лет прошло…— Он вдруг смотрит мне за спину, на большую громаду опустевшего дома. — Но все правильно. Если ты хочешь стать полноправной хозяйкой этого дома… — Говорит он, задумчиво приложив палец к подбородку. — Как бы ты не пожалела, девочка…— вздыхает он, но вдруг, поднимает глаза и пристально смотрит на меня, слово ощупывая взглядом, так, что хочется поежиться.

Глава 5

Чем дольше мы находились в этом доме, тем теплее он мне казался.

Все три дня, что мы жили здесь, дом постепенно раскрывался мне.

Уборка, несколько ведер краски и пара новых ярких ковриков изменили пространство так сильно, будто кто-то взмахнул волшебной палочкой.

Вот только Энк…

Малыш начал меня беспокоить все сильнее. Вечером все труднее было уложить его спать, и сон его стал неглубоким, поверхностным, он просыпался среди ночи, вставал в полный рост на кровати и все время пытался выйти за дверь. Теперь на засовы я закрывала не только пудовую дверь, но и окна, но уже не для того, чтобы спрятаться от того, кто мог поджидать снаружи, а для того, чтобы обезопасить того, кто находился внутри…

Но днем…днем забывались все ночные страхи: он играл, ходил со мной в магазин внизу, в деревне, помогал поливать деревья в саду и с большим аппетитом уплетал все то, что я ему готовила.

До этого дня.

Энк с большим удовольствием уснул на подушках, которые я разложила на солнышке, чтобы они прогрелись, напитались жарой. Я натянула над ним небольшой тент и вытащила огромный таз со свежепостиранным бельем, чтобы высушить на заднем дворе.

— Тебе пора съезжать, — жесткий голос сзади напугал страшнее выстрела в ночи.

От удивления, страха, неожиданности я выронила таз и с некрасивым плюхом он упал прямо мне под ноги.

Я развернулась на голос. В проеме двери стоял он – мой незваный сосед. Я не видела его ни разу с той памятной первой ночи, и уже начала было сомневаться в том, что он действительно существует. Но нет – он совсем не был духом, фантомом, плодом разгулявшегося воображения. Спортивные трикотажные брюки подчеркивали его развитую мускулатуру, просторная футболка без рукавов демонстрировала излишки мышечной массы. Татуировки, красиво облегающие каждый мускул, придавали его и без того мощному образу брутальный вид и ощущение опасности.

Под ложечкой что-то засвербело, зачесалось. Захотелось одновременно и отшатнуться от него, и сделать шаг навстречу, потрогать смуглую дубленую кожу, проверить ее твердость. Во рту образовалась слюна, как от вида сладкого пирожного с лимонной кисловатой начинкой.

— Забирай ребенка и сваливай отсюда.

Он так сильно прищурился, что длинные ресницы почти касались щек. Казалось, будто под этими черными стрелами протекает бирюзовая река, но увидеть ее, заглянуть в ее отражение – удел только сильных, или очень близких, а потому сейчас он смотрел на меня с прищуром, сжав губы.

Несмотря на то, что все эти дни и часы я усиленно готовилась к нашему разговору, сейчас отчего–то казалось, будто бы язык присох к нёбу. Увидев мою оторопь, мужчина подошел ближе. Встал на расстоянии выдоха и вдруг распахнул свои глаза, будто бы стараясь вобрать в себя все, что находится перед ним – всю меня с ног до головы, кусочек бирюзового неба, солнечные листья на деревьях позади.

Меня же словно молнией прошибло, даже волоски на руках встали дыбом. В жарком воздухе резко повеяло предгрозовой прохладой, запахло озоном, и сверху кашлянул-каркнул невесть откуда взявшийся ворон.

Я же смотрела, смотрела, тонула и не могла выплыть из глубин глаз незнакомца – странных светлых омутов, похожих на первый лед на озере, который появляется в ноябре. Его глаза, почуяв мою слабость, будто расширились, пожирая все пространство вокруг. Мой страх, мой ужас, - все кануло куда-то в бездну, и осталось только это – странное, покалывающее на кончиках пальцев электричество, да бой сердца в ушах, что забилось неистово, взволнованно, запойно.

— Съедешь до темна, — пророкотал он, и от его дыхания тонкие волоски, выбившиеся из хвоста у моего лица, взметнулись танцем.

Светлое на черном – этот диссонанс ввел меня в какой-то морок! Другого и быть не могло. Я качнула головой, прогоняя какое-то отупляющее наваждение и набрала в грудь побольше воздуха.

— Никуда я не поеду. Это моя собственность. Мое место. Мой. Дом, — и добавила чуть тише, поняв, что мои слова не играют для него никакой роли: — И мне некуда идти, некуда! Это вам…вам тут не место! Уходите сами!

— Что? Гонишь меня? — он вдруг неожиданно положил свою огромную, тяжелую ладонь мне на бедро, чуть-чуть сжал пальцы, а я же едва не взорвалась, не заголосила от боли – гематомы от «ласковости» мужа еще не зажили, не покинули тела. Глаза его снова прищурились, а рука скользнула между нашими телами, не прикасаясь, но находясь в такой волнующей близости, что по коже побежали мурашки. Мужчина зыркнул в сторону спящего сына и медленно, но четко произнес: — Вам обоим будет лучше, если вы съедете.

— Не угрожайте мне!

Он усмехнулся. В светлых глазах снова задрожала чернота. Заплясал янтарный огонек, вспыхнуло предвкушение.

Черные густые брови поднялись до линии роста волос. Ухмылка затерялась в густой черной бороде.

— Не боишься за себя, подумай о ребенке…

Эти слова будто подожгли фитиль. Бикфордов шнур моего терпения догорал быстро, искристо и тут же толкнул злость в глаза:

— Что? Думаете мне угрожать? Мне? Да я! Я! Да кто ты такой, чтобы мне угрожать? — плечи расправились, слова сами собой выплескивались из сердца. — Никто не имеет права угрожать мне больше! Ни-кто! Еще скажешь хоть слово – и я за себя не отвечаю! Ясно? Сделаю все, чтобы от тебя и кости на земле не осталось, уж я найду способ! Не трожь меня и сына моего не трожь! Мы будем жить тут и точка! Вся эта половина, — я махнула рукой на часть дома, которая пахла свежей краской, порошком, весело блестела новыми лампочками, — моя. Это точно.

— Что же, — он внимательно, с нечитаемым выражением лица, осмотрел меня дюйм за дюймом. — Тогда вторая половина будет моей. И если вы туда сунетесь – я за себя не ручаюсь…

— По рукам! — почти крикнула, иссушенная накатившими невесть откуда эмоциями.

Я повернулась в сторону Энка, чтобы убедиться, что не разбудила его своими криками, и поняла вдруг, что этой громады мышц рядом уже не было. Поежившись, вдохнула в себя воздух полной грудью, позволяя легочным альвеолам, сжавшимся в комок от страха, расправиться, качая кислород по венам. Обняла себя руками, согревая.

Глава 6

— Энк, надеюсь, ты не забыл взять с собой бутылку с водой! — едва утро забрезжило рассветом, я вскочила с кровати. Привела себя в порядок, накормила сына, прислушиваясь к шорохам, который издавал дом со стороны странного соседа…

Всю ночь меня преследовали странные, путанные, цветные сны, в которых мой страшный, внушающий диковатый ужас, сосед, не уходил в лес, как я видела в реальности, а наоборот, шел, уверенно чеканя шаг, прямо ко мне.

Он смотрел уверенно и строго, цепко удерживая все мое внимание на себе, не позволяя отвести взгляда, и вода, которая стекала по его совершенному телу, буквально испарялась от жара тела.

Утром вся моя спина была мокрой, одеяло сбилось между ног, а внутри пульсировало неудовлетворенное желание.

Только этого мне не хватало!

Чтобы вернуть свое сознание из мира снов-фантазий обратно, в реальность, я сильнее надавила на синяк на боку, который тут же отозвался глухой болью. Холодный душ так и вовсе вернул ясность сознанию. Да и вообще – подумать только: с чего мне интересоваться этим жутковатым человеком, с которым приходится делить дом?

Сын ловил сачком бабочек во дворе, а я, тайком оглянувшись по сторонам, решила снова сделать вылазку по дому.

Нет, в прошлый раз я со страху ошиблась. Были, были здесь следы проживания. Эта часть дома была жилой. Это читалось и в тепле, таком особенном тепле, когда даже пустое помещение хранит следы чужого присутствия, и в

Замерев у приоткрытой двери, потянула ручку на себя. Сердце тут же приспустило вскачь. А что, если он, тот самый человек - тут? А что, если он окажется рядом, просканирует своим страшным взглядом с головы до пят, задержится в районе губ, груди?...

Дверь поддалась без малейшего усилия, не скрипнула, никак не выдала моего присутствия, а я же замерла, почувствовав, как сердце захолонуло, как оно провалилось в пятки. Из двери на меня опала тень. Но тень не человеческая – в комнате было очень темно, все окна были занавешены плотными шторами, блэквуд, и не пропускали ни единого солнечного лучика, дуновения ветерка, - это была самостоятельная тень комнаты.

Помедлив, все же сделала шаг вперед, внимательно разглядывая все, что можно было разглядеть в этой чернильной тьме. Второй, третий. На четвертом остановилась – прямо под моими ногами тянулась тонкая бордовая линия размытой грязи. Инстинктивно я присела, дотронулась до темной полоски рукой и поднесла испачканный палец к своему носу – рассмотреть поближе.

Это не грязь.

Точно не грязь.

Это кровь.

Уже не свежая – ей несколько часов. Но это совершенно точно она.

В коридоре что-то рухнуло, и в тишине темной комнаты мне померещилось вдруг, что это закрылась за мною дверь, отделяя от солнечного живого мира, и я подпрыгнула, отчаянно молясь, чтобы никто меня тут не обнаружил.

В ушах зашумело, руки затряслись. Я уже готова была броситься в драку, если кто-то…

Но нет.

Дверь была также приоткрыта, никого не стояло за спиной, и мужчины, страшного, пугающего мужчины рядом не было. Его вообще, казалось, не было в доме…

Я быстро выскочила из комнаты, схватила сына за руку и практически бегом поспешила вниз, в деревню, к людям, прочь.

— Ну вот и я говорю: как такое возможно, как возможно? — на большом стихийном рынке, раскинувшемся на площади, ярком, пестром, бурлящем, со всех сторон жужжали разговоры. В одном конце – о строительстве домов, в другом – о погоде, и все это сплеталось в одно большое многоголосье света, цвета, запахов. Мы с сыном прошли вперед, не задерживаясь особо у прилавков, все больше удивляясь такому укладу – как городским жителям, все происходящее тут казалось нам немного сюрреальным, больше похожим на выставку, мероприятие, перфоманс.

И все же мы здесь были не чужими – во мне постепенно отзывалось это воспоминание о ярмарках выходного дня, когда большая площадь в центре становилась базаром, местом для обмена сплетнями и последними новостями. И запахи, запахи казалось, были совсем такими же: и приятная роскошь меда, и резкий, острый до слез запах сена, и манящий аромат свежих булочек с корицей.

У последних мы и задержались с Энком. Владелица прилавка, слишком полная, слишком яркая, выбивалась из местной массы жителей манерой бурно артикулировать, но это и привлекало. Сейчас она была немного возмущена, но также и немного напугана – под бравадой яркого румянца негодования чадил страшок. Еле заметный, припрятанный ото всех.

— Как же такое возможно, как возможно? — обратилась она и к нам, вовлекая потенциального покупателя в беседу.

— Что–то случилось? — внимательно приглядываясь к ценникам под пышными булками, прожаренными рогаликами, покрытыми блестящей молочной глазурью пирогам, спросила без особого интереса. Энк сильнее сжал мою ладонь, разделяя желание наброситься на все это многообразие сладкой красоты.

— Ну как же, вы не слышали? — глаза ее загорелись, в них промелькнуло: ну да, новенькие, что с вас взять, но тут же потухло от моего слишком быстрого, колкого взгляда. — Кто-то пробрался в мой дом, представляете? В сарай. Утащил козленка!

Я вздрогнула. Какая-то неясная мысль промелькнула в голове, скользнула холодком вдоль позвоночника.

— Открыл сарай человек, а вот задрал козленка… — она сделала большие глаза, и зрачки ее расширились, полностью закрыв зеленую радужку. — Весь двор был в его крови, весь двор! Страшно-то как! Страшно!

Дородная матрона заквохтала, заламывая руки, и я с трудом оторвала взгляд от манящей выпечки.

— Закрывай получше сарай, — донеслось дребезжащее из-за спины. — И никакой козленок от тебя не сбежит.

— То-то ты, старая, все знаешь! — поджала губы женщина. Сложила полные руки на груди, от чего, казалось, стала еще больше. И тут же поджала губы. — Что ты хотела? Бери рогалики, самые свежие, и сахарной пудрой посыпала только что.

— Возьму, возьму, — к прилавку протиснулась невысокая пожилая женщина. Полы ее широкой шляпы скрывали лицо, но пахла она чем-то давно забытым, приятным, спокойным, и от того мне изо всех сил захотелось увидеть ее образ целиком. Сухой морщинистой рукой она выбрала два рогалика, сложила в крафтовый пакет и повернулась к нам с Энком. — Это вам, малыши, угощайтесь.

Глава 7

Едва утро забрезжило рассветом, я подхватила в охапку сына и сбежала из дома. Казалось, что при дневном свете ни со мной, ни с Энком не может произойти ничего плохого, а потому мы почти бежали вприпрыжку по асфальтовой дорожке вниз, в деревню.

Я уже точно знала, что мне нужно, и решила, что не пожалею на это последнего цента. Потому что иначе у меня не останется другого выхода, как…

Однако думать о том, чтобы продавать и этот дом, ввязываясь в тяжбы, совсем не хотелось. Оставлю эту мысль на самый черный день.

— Вы слишком рано, — цепко и крайне внимательно глянул на меня Шогаши. — Рано даже для нашей деревни.

Я пожала плечами. Мне уже не привыкать к тому, чтобы меня считали странной и немного не от мира сего.

Мужчина поправил красную бандану на голове, подмигнул Энку, который поглядывал из-за моей ноги, как всегда молча, отворил двери своей охотничьей лавки.

— Итак, что ты хочешь купить?

Я мысленно пересчитала все свои гроши на карте, наличку, и с деловым видом прошлась мимо огромного количества непонятной железной техники. На стенде рядом заманчиво блестели ружья, большие пистолеты, в углу свалкой высились лодки и большое количество рыболовных снастей. Справа от входа стояли сапоги, и было похоже, что это одна часть живого человека.

Он перехватил мой взгляд, направленный в сторону ружей. Прищурился.

Я же покачала головой. На ружье у меня не хватит средств.

Пока не хватит.

А потом я что-нибудь придумаю…

Энку не нравилось в этом магазине, он все время тянул меня за руку на улицу, совсем не отлипал от ноги, обтянутой в джинсу, и всячески выказывал, что готов рвануть из этого темного магазина, набитого крючками, крюками, холодным оружием с огромным выбором патронов. Да и мне здесь было не по себе- как если спуститься в летний теплый день в подвал и обнаружить в его темной прохладе пыточную.

— Что ты будешь покупать? Ты же не просто пришла сюда поглазеть, правда? — Шогаши прищурился и встал за моей спиной, сложив руки на груди, от чего и без того не маленькая фигура стала больше, шире, массивнее.

Неосознанно я сделала шаг назад и указала рукой вбок.

— Капкан?

— Да, да, капкан.

— Интересно, и на кого ты решила охотиться?

Я передернула плечами.

— Никакой охоты. Просто хочу немного обезопасить себя.

— И от кого же ты решила себя обезопасить? От кота? Медведя? Или… — он понизил голос, как все мы, когда говорим о совсем других животных, тех, кто может превращаться в людей. — Или от волков?

Мы все вздрогнули, я – сильнее всех.

— Да, — подняла подбородок выше. — От… такого…крупного животного…

Шогаши покачал головой.

— Где же ты его планируешь поставить?

Я смерила его долгим взглядом. Не хотелось говорить, посвящать его в свои дела и мысли, и потому оставила вопрос без ответа.

Шогаши поднял верх руки и сделал движение, которое говорило: «ты и сама все знаешь, я не вмешиваюсь». Однако на кассе очень долго объяснял мне, как верно поставить капкан, как прикрыть его таким образом, чтобы его не заметил ни зверь, ни…человек.

Глаза мужчины блестели, ловя отсвет от стали ружей, а часть лица, не покрытая густой бородой, покраснела от натуги, когда он упаковывал железо в коробку.

— Наверное, стоит положить тебе его в пакет без символики моего магазина? — усмехнулся он.

Я кивнула. Никто не должен знать о том, где я была и что несу в дом.

— Одамин! — окликнул Шогаши и подошел ближе. Его мощная фигура будто заполнила пространство рядом. — Если ты…если ты передумаешь жить в Кивайдине, ты можешь переехать ко мне.

Мои брови мигом взлетели до линии роста волос – такого удивления не испытывала достаточно давно.

— Можешь жить у меня, — он понизил голос, склонился к уху, чтобы сказать последнее тихо и целенаправленно. — Жить на правах хозяйки!

Я вздрогнула, и эта реакция не укрылась от мужчины. В глазах его полыхнуло какое-то странное, затравленное чувство, эмоция, названия которой не получилось бы подобрать.

Он коснулся своей седой бороды, нахмурился.

Подхватив поудобнее пакет, который тут же начал врезаться со всей силой тяжести в пальцы рук, мы с Энком поднялись по ступеням вверх, уходя прочь из оружейной лавки. И каждое мгновение, что я здесь находилась, чувствовала на себе прямой, тяжелый взгляд Шогаши, мужчины, который первым увидел нас на дороге к дому.

— А, новенькие! — солнце после темного полуподвального помещения ослепило, резануло сетчатку, и мы на мгновение затормозили, не зная, куда сделать шаг. День прочно обосновался в своих правах, и летняя жара уже начала раскачиваться, чтобы к обеду опалить своим вниманием любой участок, которого не посмела коснуться тень.

Дородная торговка булочками проходила мимо и не преминула прищурить глаза, чтобы понять: мы с ребенком только что побывали в месте, где продают оружие, пусть и для охоты, и выходим оттуда с большим тяжелым пакетом.

— А я вот сынку своему несу фруктов с маркета в конце последней улицы. Решила прогуляться до жары. Сегодня же обещали аномально жаркий день, хочу обернуться туда-обратно, да и мелкому своему приятно сделать.

Она подмигнула Энку.

— Мать всегда все сделает для своего ребенка, это уж все знают! А ты хочешь чего-нибудь? — обратилась она к нему, и Энк внимательно посмотрел на меня.

— Он…он не разговаривает, — будто бы оправдываясь, произнесла я.

— Надо же, а ведь такой большой, — она скосила глаза и подернула плечами.

Женщина поспешила дальше, оставляя за собой шлейф муки, корицы, яблок, и еще каких-то вкусных приправ, из которых и состоят эти аппетитные рогалики.

Я же перехватила ручку Энка покрепче и потянула его за собой.

Он не отставал в развитии, как многие думали.

Он просто не разговаривал.

Пока не разговаривал.

Однажды, я знала, он скажет главное слово…

— Пойдем, малыш, нам нужно вернуться домой пораньше, — несмотря на тяжесть железного капкана, почувствовала, как на душе становится немного легче. Булочница права – мать всегда все сделает для своего ребенка.

Глава 8

Пусти, пусти, пусти…

Все конечности одеревенели. Горло сжало спазмом – ни крупице кислорода не пройти. Перед глазами замелькали разноцветные искры.

Сон обрушился лавиной, и, несмотря на то, что я понимала, что нахожусь не в реальности, но все равно стало жутко.

Легкие опалило огнем.

Пусти!!!

Пусти, прошу!

Судорога прокатилась по телу, и в правом боку резкая боль пронзила все тело, до самых кончиков ресниц.

Рот изогнулся в немом выкрике.

Пусти, прошу!

От сильного удара голова дернулась. Паркетная доска скрипнула. Затылок обожгло болью.

Эта тварь не жалела себя – если удар, так со всей силы. Если слово – так от всей скотской души. Я не слышала звуков, после того, как показалось, что хрустят ребра, мысленно приказала себе не фокусироваться на окружающей действительности, будто бы нырнула в себя. Если нет возможности спасти тело, нужно постараться уберечь хотя бы разум.

Правый бок жутко обжигало болью, будто бы огненный прут несколько раз проворачивался, желая достичь опаленного нутра, осквернённого нутра, которое позволило себе породить то, что следовало умертвить в самом зародыше…

Дернувшись от этой мысли, повернула голову в сторону, чтобы не видеть мужских ботинок, и тут же зажмурилась от новой волны боли.

Энк!

Резко открыла глаза и даже не сразу поняла, что произошло.

Нет, я уже не в своем доме. Я в СВОЕМ ДОМЕ, и в этих словах теперь существенная разница. Все тело зудело, горело, болела каждая косточка. А правый бок так и вовсе полыхал огнем. Но ненавистных мужских ботинок не было рядом – это был просто сон, воспоминание о том, что случилось, о том, что больше никогда не произойдет…

Точно также, как во сне, я повернула голову вправо, чтобы как всегда поискать глазами своего сына, и увидела, что кровать рядом пуста.

Энк!

Буквально соскочила с места, рванула вперед, едва не ударилась о приоткрытую дверь (а ведь еще вчера она была закрыта!), путаясь в ногах, побежала по темному коридору, который теперь отчего-то душил, казался враждебным и холодным.

— Энк! Энк!

Эхо гулко прокатывалось по дому, отражалось в старинных зеркалах, тонуло в портьерах. Голые ноги жгло холодом, и это несмотря на то, что еще вчера стояла аномальная жара. Или это мое сердце сейчас отзывалось морозом на всю окружающую действительность?

По позвоночнику поползла капля прохладного пота.

Пальцы на руках затряслись.

Энк пропал.

Мой мальчик…

Открытая входная дверь добавила бензина в костер моих переживаний. Я знала точно – я вчера ее закрывала, тем более помятуя о том, что моя нехитрая преграда – капкан – пришла в негодность…А теперь она была открыта.

Энк…

Нас нашли?

Он ушел?

Он - ….

Сердце билось в голове, в ушах, в пятках – везде, но только не в грудной клетке. Там же, казалось, разрасталась чернильная мгла.

Я выскочила на улицу, привычно поморщилась от яркого солнца и вида изумрудной травы, и вдруг услышала разговор, от которого тело покрылось гусиной кожей…

— Оттягивай стрелу дальше, дальше, чувствуешь натяжение? Как только пальцам станет больно, а тетива зазвенит возле уха, тут же отпускай захват…

Мужской голос говорил участливо, уверенно, негромко и при этом очень тепло. Но паника уже вовсю пульсировала в моей душе, а потому волнение взвилось в душе с новой силой.

Я рванула за угол дома, и едва не споткнулась о насмешливый и в то же время предостерегающий взгляд голубых глаз.

Сосед, все такой же мрачный в своем черном одеянии из футболки и темных джинс, резко поднял голову и впился своими невозможно светлыми глазами в мои. Я сглотнула.

Энки, уже одетый в шорты и рубашку, натягивал небольшой самодельный лук, целясь стрелой в нарисованное на заборе яблоко. Судя по его улыбке, по выправке маленьких плеч, он совсем не чувствовал себя одиноко, а словно пребывал в своей стихии, плывя по волнам доброжелательного настроения нашего странного соседа.

— Ма…малыш! — сглотнув, тихонько позвала я его, чтобы не спугнуть.

Энк глянул на меня через плечо и натянул потуже лук.

— Что ты делаешь, котенок…

При этих словах сосед, который вот только вроде бы расслаблено стоял рядом с Энком и с ехидцей щурился в мою сторону, вдруг выпрямился, словно в него вогнали серебряный кол, и грудь его дернулась в сдерживаемом рычании.

Я округлила глаза.

— Энктагя!

Сын даже плечом не повел. Он отвернулся спиной, сильнее натянул лук и быстро отпустил стрелу. Тетива зазвенела, отпуская из плена самодельную небольшую стрелу с острым наконечником и впилась в забор, распространяя вокруг себя резкий отзвук победы – заточенный конец впился ровно в сердцевину нарисованного мелом яблока.

— Малыш! — сын отбросил в сторону лук, повернулся к мужчине, который стоял рядом и терпеливо объяснял, что делать со стрелой до моего появления, прижался к нему, приобнял, и только после этого побежал в мою сторону.

От изумления я не могла произнести не слова. Энк видел этого человека едва ли не в третий раз в жизни и позволил немыслимое – не только прикоснуться к нему, но и приобнять! Что бы сказали врачи, у которых мы наблюдались с ним? Также развели руки в недоумении?

Сосед не опускал прищуренных глаз и все также смотрел внимательно на меня. Он распрямился во весь свой немаленький рост, и теперь снова казался огромной черной горой, освещаемой южным солнцем.

— Я победил! — вдруг выкрикнул Энк, повернувшись к этому невозможному мужчине, вскинув руку в победном жесте вверх.

— Энки! Энк! — из моих глаз брызнули слезы. Я опустилась перед ним на колени, прижала тельце мальчика к себе, слушая, как его маленькое сердечко асинхронно перестукивается с моим.

Сын изворачивался от моих поцелуев, пропитанных солью слез.

— Энки! Скажи еще! Скажи еще что-нибудь!

— Я победил, — повторил он еще тише, а я едва не зарыдала от звука его голоса.

Глава 9

— Милый, как бы мне хотелось, чтобы ты сказал что-то еще! — обратилась я к малышу. Но Энк, как и несколько часов назад, хранил свое привычное молчание.

Мы спускались по асфальтовой дороге в деревню, чтобы купить еще краски, самой дешевой, потому что все, что находилось в кошельке, таяло с неимоверной скоростью. Если бы этот дикий сосед знал, сколько осталось у меня денег, он бы так просто не разбрасывался таким предложением, которое успел сказать перед тем, как я ему нахамила.

«Уехала». Трижды ха! Мне не хватит денег даже на билет до столицы. А потому нужно придумать, что сделать, чтобы найти источник для заработка тут, в деревне…

Чем дольше мы здесь жили, тем больше мне казалось, что наша прошлая жизнь осталась там, где ей и место – в прошлом. А это значит, что нас никто не найдет и пора выстраивать новую жизнь – по кусочкам, по кирпичикам.

Тем более сейчас, когда мой малыш заговорил.

Заговорил!

С полугода врачи ставили нам отставание в развитии.

А Энку уже пять лет.

«Я победил» - это его первые слова, которые он произнес. Произнес после того, как провел время с этим человеком…

От боли виски снова запульсировали – каждый наш день состоит из такого количества решений, в которых нужно не ошибиться, а мне…Мне нужно принимать решений вдвое больше, если не втрое. Какое-то странное ощущение затягивающейся на шее удавки, которое появилось еще вчера, никак не хотело проходить, и постепенно все росло, росло, разрасталось и укоренялось в мозгу, да так, что, казалось, я уже чувствовала на шее движение шершавого корабельного троса…

Едва прохлада дороги закончилась, я поняла, что это ощущение надвигающейся беды возникло не случайно, если вообще было связано с нами.

У первого же дома стояли трое мужчин. Лица напряженные, за плечами – охотничьи ружья.

— Не будем ждать парней, идем по квадратам, — слышу я обрывок разговора.

— Доходим до ручья, а там вдоль побредем, — отзывается второй голос.

Мы с Энком переглядываемся, чувствуется, что речь идет не о простой охоте.

И тут же получаем ответ на свой не заданный вопрос – по пыльной тропинке сбоку большого дома бежит невысокий мальчишка. Поравнявшись с нами, он делает большое круглые глаза и шепчет нам новость, которую мы точно не ожидали услышать ранним солнечным утром:

— Слыхали? Сын у кондитерши пропал!

— Как – пропал?

— Как – как? — подбочинившись, он продолжает: — ну как дети пропадают? На улице – следы волка, в доме – никого, дверь нараспашку.

— А давно мальчик-то пропал?

— Ищут уже несколько часов!

— Хватит болтать! — окликает его один из мужчин, оставшийся позади, и мальчишка, спохватившись, бежит вперед, к ним.

— Рацию! Рацию забыли! — кричит мальчишка, догоняя мужчин. И, обернувшись, шепчет громко: — Только про волка никому не говорите, а то мать мне уши вывернет!

Я киваю.

Волк…

Волк…

Пропажа ребенка…

Оборотень…

Если оборотень появился в деревне…

Я сильнее сжимаю ручку маленького Энка.

И в этот момент отчаянно чувствую свою слабость. Мне хочется защитить его, спасти, так, как это было, когда он еще жил и развивался у меня под сердцем. Мы снова оказываемся под стрелой.

Как только мы доходим до оружейной лавки, становится ясно, что вся деревня стоит на ушах – люди собираются в группы и идут по секторам, чтобы искать пропажу. Это не рядовое событие – мальчик явно непросто пропал, потерялся или заблудился. В лицах людей читается страх, опасение и предчувствие перемен.

Все понимают: если в деревню пришел оборотень, за ним придут охотники, а это значит, что не поздоровится никому…

— Одамин! — от собственного имени едва не впадаю в панику, поддавшись общему нервозному состоянию.

Это Шогаши. Но я не сразу узнаю мужчину: седой бороды нет, вместо них – усы, и те немного подкрашены краской, вместо привычной уже банданы – синяя новая бейсболка, рубашка полурастегнута, открывая вид на сильные руки и мощную шею. Он явно выглядит не на свой возраст, намного лучше – моложе, задорнее. В глазах – темный блеск, он также озабочен будущей погоней.

— Одамин, хорошо, что ты здесь, — говорит он мне и подходит как можно ближе. От него даже пахнет иначе, мужчина сразу подтянулся и помолодел, но мне не хочется думать, что это случилось после моей прошлой реакции на его близость, потому что искать покровительство от мужчины сейчас для меня – последнее дело, второй раз я не хочу наступать на те же грабли. Чтобы самостоятельно, по собственной воле и решению прийти к мужчине за помощью, должно произойти что-то очень страшное, отчаянно – темное.

— Одамин, пока ребенок не будет найден, переезжай жить ко мне, там, на горе ты одна, мало ли что может случиться, — он говорит настороженно, но очень уверенно. В голосе – уверенность опытного воина, сталь человека, который привык к подчинению. — Если это оборотень, он точно придет в тот дом. Ты будешь легкой добычей!

Шогаши дотрагивается до моей руки, проводит пальцем по предплечью. Сжимает хватку на плече.

— Я смогу защитить тебя, переезжай.

В растерянности смотрю в сторону – туда, где по дороге идут люди с оружием, в сапогах, в которых можно идти по болотам, в куртках, защищающих от насекомых. Они намерены пойти глубоко в лес, а это значит, что в деревне обыскали уже каждый закоулок.

— Я…

В горле пересыхает.

— Близится полнолуние, а это значит, что если мы не поймаем оборотня, его силы возрастут…

— Полнолуние? — я растерянно смотрю то на Шогаши, то на дверь оружейной лавки позади него, откуда выходят вооруженные люди, то на Энка, который испуганно прижимается к моей ноге. — Оборотня?

Взгляд Шогаши становится темнее.

— Не тяни, иначе станет поздно.

Он делает шаг вперед, будто хочет коснуться губами моей щеки, но вовремя осекается и уходит, не оборачиваясь, в сторону большой площади, где, как я понимаю, развернулся штаб спасательной операции.

Глава 10

— Одамин! Одамин! — слышу железный скрип калитки. — Открой!

Шогаши и еще трое незнакомцев стоят по ту сторону забора. В руках у них ружья, за плечами – рюкзаки. Они явно целый день блуждали по лесу – в волосах можно разглядеть ветки, а на лицах – пот.

Я иду к воротам, чтобы открыть их, но меня смущают мужские взгляды. Жители деревни насупленные и очень грозные, смотрят на меня, будто что-то задумали. И поэтому я не спешу отворять двери, иду медленно, всматриваюсь в них, ощущая угрозу, которая пульсирует сдерживаемыми волнами.

— Нашли мальчика? — спрашиваю я, будто тяну время. Неприятное чувство, что этот забор пока что защищает меня от людей, чьи лица уже не так хорошо видны в полутьме вечера, не проходит.

Шогаши выпрямляется, обменивается нечитаемым взглядом с соседом.

— Еще нет, — тянет он, а мне уже чудится предостережение.

Я оглядываюсь на дом, где перед книжкой засыпает Энк, и тревога еще больше стягивает мое сердце.

— Одамин, открой же!

— Что вам нужно? — храбро выдыхаю, облизнув губы. В руках – ключ от ворот. Мужчины могут перелезть через забор, и мы все это прекрасно понимаем.

— Волчьи следы нашли и у вашего дома, Одамин, — Шогаши смотрит неотрывно в мои глаза.

— Ты думаешь, что оборотень мог войти в Кивайдин, и я бы этого не заметила? — повышаю голос, понимая, что он дрожит.

Мужчины тяжело переглядываются между собой и оставляют мой вопрос без ответа.

— Тут только я и мой сын, — упрямо тяну подбородок вверх.

— Одумайся, Одамин, — предостерегающе сверкает глазами Шогаши.

— Зачем ее слушать, — дергает один из мужчин замок на двери. Второй достает из рюкзака топор.

Я в замешательстве делаю шаг назад. Не знаю, как реагировать теперь на такое вторжение.

И тут что-то происходит.

Мужчины оглядываются назад.

Расступаются.

Вперед вышагивает Деймон.

А на руках у него…

На руках, обняв за крепкую шею, уткнувшись в плечо, сидит мальчишка.

Маленький, хрупкий, невероятно грязный, как, впрочем, и его спаситель.

Деймон быстро осматривает всю нашу компанию, останавливается на мне, и глаза его тут же отдают желтым. Как будто отсвет на окне от фар проезжающего автомобиля.

Мужчина резко дергает на себя плотную железную дверь и замок летит прочь. Он переступает порог, будто вот так снести препятствие ничего не стоит, и идет прямо на меня.

Поравнявшись со мою, он кивает на мальчишку и говорит тихо:

— Он хочет пить.

Я спохватываюсь, протягиваю руки и хочу взять малыша на руки, но тот, подняв голову, сонно оглядывается, как слепой новорожденный котенок, и тут же опускает голову обратно на плечо к своему спасителю. Не менее грязному, как маленькая пропажа.

— Где ты его нашел? — грозно рычит позади Шогаши.

Деймон молчит, не подавая вида, что заметил присутствие трех чужих людей. Однако по сжатым челюстям видно, что он злится. Мужчина кивает мне на дом, чтобы я поторопилась, и мне ничего не остается, как послушаться. Тороплюсь, спотыкаюсь о невидимую кочку или о свою пятку, вваливаюсь в кухню, хватаю кувшин, полотенце, стакан.

А когда возвращаюсь, вижу, что напряжение между всеми взрослыми людьми нарастает еще больше.

Я быстро наливаю воду в стакан, сую в руки мальчишке, и в это время обтираю прохладным влажным концом полотенца его чумазое лицо. Он весь в засохшей грязи, она тянет кожу, неприятно и больно, но мальчишка даже не плачет, кажется, он выплакался там, где был, где пропадал чуть меньше суток…

— Где ты нашел его, Деймос? — грозно повторяет свой вопрос.

И только тогда, когда малыш напивается водой, просыпается и перекочёвывает на руки к одному из пришедших мужчин, мой сосед засовывает руки в карман джинс, покрытых ряжей грязью, отваливающейся кусками от его тела, нахально отвечает:

— На излучине Кривого ручья.

— Ты должен был сразу позвонить!

Деймос разводит руками и усмехается. Мне становится понятно, что он издевается над мужчинами, и, несмотря на то, что я только что сама сомневалась в том, чтобы открыть им двери, тут же принимаю их сторону в желании стукнуть по лбу чем-то тяжелым этого наглеца.

Он не врет.

Скорее всего, мальчишка и нашелся у ручья – об этом говорит и грязь, и пот, и все остальное. Но…что-то не договаривает. Деймос быстро стягивает с себя футболку, бросает ее в траву под ноги, забирает у меня кувшин и жадно пьет. Кадык ходит ходуном вверх – вниз, гипнотизируя, оторваться от этой демонстрации мужественности и величия победителя невозможно.

Напившись, он выливает остатки себе на голову, и вода стекает по волосам, носу, плечам, очерчивая каждый сантиметр совершенного тела.

У него нет телефона.

Да он и не нужен – в Кивайдине чёртова слепая зона, здесь не ловит интернет и не работает связь.

— Мы отведём ребенка в деревню, — отвечает Шогаши и поворачивается ко мне под пристальным, острым взглядом вмиг подобравшегося Деймона. — А ты, Одамин, подумай. Мой дом – твой дом.

Я киваю, давая понять, что услышала, но решение еще не принято.

Мужчины уходят, и мы вдвоем смотрим им вслед.

Над Кивайдином разливается красивый серебристый лунный свет, он освещает все вокруг, даря какую-то загадочность моменту. Я рада, что мальчик нашелся, но при этом…

— Как ты его нашел? — поворачиваюсь к Деймону и тут же жалею об этом. Он смотрит на меня в упор, широко расставив ноги, и от этого кажется незыблемой громадой, напоминая грациозного хищника, которому ничего не стоит одним движением изменить нашу диспозицию положения…

— Не хочешь отвечать?

Мужчина, не слова ни говоря, протягивает руку и дотрагивается до моего подбородка, поднимает его пальцем вверх, будто хочет получше рассмотреть лицо, заглянуть глубже в глаза.

— Собираешься переехать к Шодаши? — голос его, тихий, сочится угрозой.

— Не понимаю, — сглатываю я. В таком положении, когда полная луна слепит глаза, не видно лица собеседника, но я остро чувствую, что он дико зол и недоволен. — Ты сам просил нас убраться из этого дома.

Глава 11

— Помогите…— шепчу. — Помогите…

Губы словно мертвые и еле двигаются.

Страх железной удавкой стягивает горло, а руки холодеют.

— Энк, Энк, —лепечу я в темноту, но понимаю, что она не отзовется ни прикосновением, ни шепотом сына.

Я в комнате абсолютно одна.

Одна, не считая животного, которое вдруг с усиленным рвением, даже не скрываясь, начинает царапаться под моей дверью, словно ощутив кожей мой страх.

Голова кружится от недостатка воздуха.

Рванув к окну, стягиваю с него шторы и начинаю трясти дверцу. Она не поддается. Не слушается свою хозяйку также легко, как прикосновения моего соседа, которому так легко удалось в прошлый раз ее закрыть.

Становится так страшно, как никогда прежде.

Перед глазами – вспышки. То белесая пелена страха, то острая, до рези, проницательность. Вижу и комод, и стул, и стол, но понимаю, что ничто из всего этого не станет для меня защитой.

А что если эта тварь за дверью уже сожрала Энка, и сейчас, вот прямо сейчас…

Будто вторя моим мыслям, нечто усилило напор.

Повернувшись к двери, я глотнула тугой вязкий комок с привкусом соли и ухватилась за стул рукой.

— Помогите… — прошептала, жалея, что так и не купила ружье у Шогаши. — Помогите, — просипела уже громче. — Помогите! — крикнула так, что, кажется, сама оглохла от всего того, что обрушилось на меня в одно мгновение.

Тварь за дверью присмирела, и я шагнула вперед, волоча за собой стул с неприятным лязгом, режащим нервы тупым ржавым ножом.

— Я убью тебя, тварь, — лепетала я, сама себя не помня от страха и разрастающейся злости, за которую цеплялась обеими руками, чтобы не провалиться в слезы. — Если ты сожрал моего сына, я тебя…

Но за дверью было тихо.

Так тихо, что можно было бы подумать, что мне все приснилось, привиделось…

Я протянула руку к выключателю и щелкнула кнопкой. Свет тут же резанул сетчатку, опалил разум.

Мои самые страшные ожидания оправдались – действительно, этой твари удалось бы проникнуть, надави она чуть сильнее.

Чуть сильнее…

Засов был не закрыт. Я забыла о нем, когда сбегала от опасной близости соседа, даже не подозревая, какому испытанию подвергаю нас!

Перед глазами снова помутнело.

Мысли разбежались встревоженными зайцами – не угнаться.

На каком-то страшном упрямстве, страхе за сына, и еще чем-то, что просто не имеет названия, я потянула дверную ручку на себя, и она поддалась.

Однако из темноты коридора на меня никто не бросился, не повалил, вцепившись в глотку, раздирая ее в кровь.

Дом был тих и безмолвен.

Будто только что не содрогался от звериной жажды наживы…

Я опустила голову вниз и увидела свежие следы царапин в углу.

Когти.

Ты не боишься, Одамин? Бояйся, Одамин!

Я боюсь, боюсь! Боюсь так сильно, что не чувствую ног, рук и совсем не слышу свой внутренний голос, не понимаю, что делать.

В конце коридора качнулась открытая дверь…

Открытая…

За которой расстилался черный лес, подсвеченный полной луной.

Отбросив в сторону свое единственное оружие – деревянный стул, я бросилась вперед. Теперь-то я точно знала, что мне нужно делать, как поступить.

В два счета я оказалась у закрытой двери Деймоса.

Стук. Еще один.

Между ними – несколько ударов сердца.

— Чего тебе? — на третьем стуке дверь распахнулась, но так неожиданно, что я чуть не провалилась вперед, прямо на его голую грудь. От Деймоса пахло мылом, водой, и еще чем-то…чем-то пряным…

— Спаси! — вцепилась я в его руку.

Мужчина сверкнул глазами в полутьме коридора, освещенного луной из двери.

— Энк…Энк пропал… — он тут же напрягся. — Оборотень, тот, который утащил мальчишку из деревни, он был тут…Он украл и Энка!

Не знаю, на каком усилии удалось вытолкнуть из глотки все эти слова, не понимаю, каким образом удалось внятно сформулировать все то, что зрело в те минуты, пока добиралась до этой двери через пустой и темный коридор, но сосед все понял. Сразу понял, стоило только мне открыть рот.

Но его реакция…

— Ты запирала дверь на ночь? — от его тона что-то взбунтовалось в животе.

— Да…нет…не помню… — выдохнула, разозлившись на его промедление. Каждая минута могла стоить жизни моему сыну! Нет, зря я пришла за помощью к нему, думая, что раз Деймосу удалось спасти ребенка однажды, удастся и в этот раз.

Нужно бежать в деревню, будить всех, чтобы они снова…

— Дверь была закрыта, но не на засов, — буркнула я, намереваясь отстраниться от него, смотрящего свысока и каким-то плохо скрываемым превосходством.

Но у Деймоса оказались другие планы.

Рука его легла прямо мне на плечо, прожигая утюгом прохладную от ночи кожу.

— Я найду, — глухо сказал он, и вдруг нагнулся он к моему уху, прошептал, пуская в голос рычащие нотки: — приведу твоего сына. Но ты…

Тут вдруг он облизнул ушную раковину шершавым языком, и перед моими глазами вспыхнули искры. Он втянул воздух носом и прорычал:

— Но за это ты придешь ко мне ночью. Одна.

Чтобы подчеркнуть свои намерения, мужчина провел пальцем по кромке моей майки. Я сглотнула. Страха как не бывало. Деймос явно умел убеждать, переключать внимание. У меня даже не осталось сил, чтобы оттолкнуть эту руку, что так нагло касалась меня в этой темноте.

— Скажи, что согласна, — он надавил большим пальцем на кожу под ключицей, будто ставя точку в этом разговоре. — Наденешь то платье…синее…и придешь…

— Согласна, — пролепетала едва слышно, но ему этого было довольно.

Глаза снова налились каким-то желтоватым огнем.

— Не ходи никуда, — отпрянул он и сказал жёстко, будто припечатал. — Жди.

Не успела кивнуть, как он пропал.

В две минуты оказался возле двери, повернулся ко мне и замер на мгновение, будто вбирая в себя, желая запомнить этот миг навсегда. А после — резко толкнул дверь, да так, что она закрылась с глухим лязгом, оставляя меня в темноте пустого дома.

Глава 12

Решимость одержала победу над осторожностью.

Я толкнула дверь.

Иногда наступает момент, когда нужно…

Столкнуться со всеми страхами лицом к лицу.

Тяжелая дверь поддалась, открыв беззвучно свой черный рот. Пахнуло затхлостью, сыростью, землей…Будто со скотобойни. По спине пробежали мурашки, они отозвались покалыванием сбоку живота острыми иголочками.

По всем правилам бы убежать без оглядки вперед, куда-то далеко, туда, где пахнет свежим лесом, свободой, где белеют равнодушные звезды, но нет…Тайна, которая только-только разверзла свою пасть, должна была быть принята.

Вдруг там, в темноте…

Вдруг там, в темноте?!

Отмахнувшись от страшных мыслей, которые тут же роем встревоженных ос взвились вокруг и начали жалить, кусая и без того израненный разум, я постояла на верхней ступеньке, давая возможность глазами привыкнуть к темноте, и скользнула внутрь.

Дышать стало тяжело. Будто бы на голову накинули саван. Затхлый воздух разбередил легкие, отозвался кашлем на губах. Но если дело касается твоего ребенка, бояться нельзя. Ни за что и никогда. Это закон жизни.

Еще один осторожный шаг, еще пару шагов, и вот я внизу. Земляной пол встретил прохладой, а свет, падающий из приоткрытой двери, давал полный обзор.

На земле множились следы. Двойственность их присутствия впечатляла и невероятно озадачивала – это были и человеческие следы, и волчьи.

Волчьи…

В голове вихрем поднялись образами воспоминания. Мозг, который отказывался воспринимать происходящее, складывал кусочки пазла, медленно, но верно.

Я подняла голову. Впереди, прямо передо мной на стене висел огромный ржавый, но по виду довольно прочный крюк. На нем болтались плетьми три тяжелых цепи.

Превозмогая себя, свой страх, неконтролируемый ужас, ощущая, как в легких разгорается пожар, подошла ближе и дотронулась до цепей, глухо звякнувших от моего присутствия.

Две цепи длинных. На концах – браслеты для рук.

Вокруг – длинные царапины когтей…

Посередине, в кольце – цепь с серебряной капой. Тускло блеснуло серебро – волчья челюсть, отлитая из металла, полная засохшей крови…

Замерев, я прижала руки к груди.

Разум отказывался воспринимать картину целиком, но все же очнулся ото сна.

Капа слишком большая.

Не похожая на орудие пытки для малыша пяти лет.

Скорее для более взрослой особи. Особи, которая совсем недавно попросила меня явиться к нему в комнату с вполне определенными требованиями…

Я замерла. Слишком, слишком много секретов у этого соседа. Нет, никак мне нельзя ждать его тут, в доме, одной.

Скорее всего, это именно он разодрал ту козу.

Именно этими самыми когтями.

Возможно, именно он украл того мальчика, сына местной жительницы.

А потом «геройски» привел его обратно.

И, скорее всего, именно он…

Похитил моего мальчика…

Моего Энка!

Энктагя!

Иисусе, как я могла прийти за помощью к этому человеку?

Вернее…

Не-человеку?!

Выскочив на улицу, освещаемую полной луной, я рванула вперед, по дороге, вниз, а в ушах настойчиво звенели слова, сказанные теплым шершавым шепотком: «Но за это ты придешь ко мне ночью. Одна». Одна… одна…одна…

Споткнувшись на кочке, едва не полетела носом в асфальт, но в последний момент сгруппировалась. Мне нужно бежать, мне нужно скорее вперед, спасти моего сына, поднять тревогу, разбудить деревню.

В темноте все дома казались похожими, одинаковыми, но дом Шогаши я узнала сразу. На его крыше красовался флюгер с изображением волка. Жуткая шутка, но сейчас мне было не до того, чтобы разгадывать чужие головоломки. Добежав до крыльца, я несколько раз ударила по двери.

— О-Одамин? — удивленно распахнул он глаза, но тут же взял себя в руки и распахнул дверь шире. — Я знал, чтобы ты придешь, Одамин. Я давно ждал тебя.

Помедлив минутку, я вошла.

Оглянулась по сторонам и тут же пожалела, сотни раз пожалела, что сделала неправильный выбор и не осталась ждать Деймоса в доме.

Как же я могла так сглупить…