Блудливая Венеция

Пролог. Голос Венеции

«Я — Венеция. Город масок, зеркал и теней. Город, где вода отражает небо, но скрывает грех. Слушай мой голос, и ты услышишь шелест шелка, звон бокалов, шепот интриг и стоны наслаждения.

Ты входишь в меня по воде, как в сон, и не замечаешь, как теряешь себя. Мои каналы — это вены, по которым течёт не кровь, а золото, яд и страсть. Мои мосты соединяют не берега, а судьбы. Мои стены слышали больше признаний, чем исповедальни, и больше угроз, чем залы суда.

Я была жемчужиной Адриатики, но жемчуг мой потускнел от вина, крови и слёз. В моих дворцах — мрамор и разврат, в моих церквях — золото и лицемерие. Я — сцена, на которой каждый играет роль: дож — как царь, куртизанка — как королева, священник — как шпион, но все мы — актёры в пьесе без морали.

Мои ночи длинны, как волосы венецианки, и сладки, как её губы. Но любовь у меня — не чувство, а валюта.

Я смеюсь в лицо добродетели. Закон — лишь перо в руке сильного. Судьи продаются, как специи на рынке. Я знаю цену всему — и не верю ни во что.

Распущенность везде. На улицах и площадях, в домах патрициев, и в борделе, в церкви и во власти. Посмотри на мой Совет Десяти[1]. Это же тень инквизиции. Шепни не то — и ты исчезнешь. Я плету заговоры, как кружево - тонко, изысканно и подчас смертельно. Я торгую не только шелком, но и душами.

Мои церкви сияют, но вера в них лишь декорация. Святые образы — это прикрытие для сделок, мощи — товар, исповедь — инструмент шантажа. Я молюсь, но не верю. Я каюсь, но не собираюсь меняться.

И всё же… я прекрасна. Я желанна. Я свободна — в своём падении, в своём безумии, в своей гениальности. Я — Венеция. Город, который грешит красиво.

Я могу рассказать много историй – печальных и весёлых, страшных и потешных. Ты хочешь знать одну из них?! Тогда слушай. Но, помни: в моих рассказах правда — это лишь маска, прикрывающая вымысел. У меня тысяча масок. И только одна — твоё отражение.

Однажды…

Лодка скользила по воде, как перо по шелку. Молодой человек сидел на корме, прижимая к голове шляпу, которую ветер то и дело пытался сорвать. Когда лагуна раскрылась перед ним, он почувствовал, как воздух изменился. Он стал солоноватым, влажным, насыщенным запахами водорослей, рыбы и чего-то ещё — пряного, почти сладкого. Вдалеке, сквозь лёгкую дымку, поднимались купола и башни, словно мираж. Город не стоял на земле — он парил над водой, как видение.

Чем ближе лодка подходила к городу, тем сильнее билось его сердце. Это был не первый его визит в Венецию, но в этот раз всё было как-то иначе. Дома всё также вырастали прямо из воды, но сегодня ему вдруг показалось, что окна в этих домах смотрят на него, как глаза под масками — холодно и оценивающе. Когда лодка вошла в один из узких каналов, шум лагуны сменился эхом голосов, плеском вёсел, скрипом ставен.

Но первое, что он услышал, это не колокольный звон, а смешок. Женский, с лёгкой хрипотцой. На мостике стояла куртизанка в маске и играла в карты с двумя юнцами.

— Добро пожаловать в Венецию, синьор приезжий! — крикнула она, разглядывая незнакомца в гондоле в одежде из шерстяной, плотной ткани скучной расцветки. - В город, где проигрывают всё, кроме желания снова вернуться сюда.

Он сжал пальцы на перилах гондолы. По лицу «ночной бабочки» было понятно, ей было плевать на его имя и внешность, она знавала много, таких, как он – приезжих, неопытных, тех, что привезли сюда деньги, амбиции и иллюзии.

На одном из балконов мелькнула фигура женщины в тёмном платье. Она смотрела прямо на него, не отводя взгляда. Он вздрогнул. В голове промелькнула мысль, что в этом городе никто и ничто не бывает случайным.

Вода отражала небо и стены, и он не мог понять, где заканчивается реальность и начинается отражение Всё казалось театром, но вот вопрос, кто он в нём - зритель или уже актёр?!

— Синьор! — перебил его мысли лодочник. — Мы прибыли.

Церковь Санта-Мария-делла-Салюте стояла, как застывшая в камне, на краю воды молитва. Внутри было прохладно, пахло воском, ладаном и старым камнем. Свет пробивался сквозь витражи, окрашивая мраморные полы в багряные и золотые пятна. Он вошёл, чтобы укрыться от жары и шума, и чтобы попросить у Бога терпения и удачи. Но вместо тишины и праведных мыслей ему пришло откровение.

ОНА стояла у бокового алтаря, в полутени, с опущенной головой. Чёрный бархат на ней казался почти монашеским, если бы не брошка в форме льва, пристёгнутая у горла. Платье казалось одновременно скромным, без излишних декоров - ни украшений, ни вышивки, но струившаяся ткань, повторяя изгибы фигуры, делала его излишне откровенным. Её волосы были тёмными, как чернила, а кожа — светлой, почти прозрачной. Она не молилась — она слушала. Музыка органа, едва слышная, будто окутывала девушку невидимой шалью.

Его зацепила не её красота, а статика. Прямая спина, голова чуть склонена, ладони сложены в пальцах, без напряжения. Никакой суеты, никакого взгляда по сторонам. Она была как картина, которую кто-то тайно оживил и оставил жить, но только на какое-то мгновение. Возможно, почувствовав его взгляд, девушка обернулась, её глаза не выдали ни тревоги, ни любопытства. Возможно, лишь лёгкую усталость. В этих глазах таилась какая-то глубина, словно она видела мир иначе, чем все остальные. Видела то, что скрыто от обычных глаз.

Он почувствовал непреодолимое желание подойти и заговорить с ней. Но что-то его останавливало. Какая-то невидимая преграда, словно она была окружена аурой неприкосновенности. Он продолжал смотреть, не отрывая от неё взгляда. И чем дольше он смотрел, тем сильнее становилось ощущение, что он знает её. Что он видел её раньше. Но где? Наверное, в своих снах.

Девушка снова обернулась, их взгляды на мгновение, не дольше, чем удар сердца, встретились, и она слегка улыбнулась. Улыбка была едва заметной, но этого хватило, чтобы добить его. Она словно приглашала его приблизиться, узнать её. И он, повинуясь этому безмолвному зову, сделал шаг вперёд. Но в этот момент седоватый мужчина в дорогом камзоле и венецианском кружеве подошёл к ней и, взяв под локоть, повёл к выходу из церкви. Она ушла, только лёгкий запах жасмина остался в воздухе, как след после неё.

Часть1. Три года спустя 1. Убийство на улице Менял.

Тёмная ночь окутала город, пропитывая воздух солоноватой, затхлой сыростью каналов. Лишь тусклый свет масляных фонарей дрожал на воде, раскрашивая зыбкие отражения в золотистый оттенок. По узкой улочке, петляющей между старых фасадов, шли двое - мужчина и молодая женщина. Их силуэты сливались с темнотой.

Город дышал праздником, но здесь, в стороне от веселья, тишина заглушала все звуки. Мужчина приглушённо что-то шептал молодой женщине на ухо, а она, прижавшись к нему и крепко ухватившись тонкими пальчиками в мужскую руку, внимала каждому его слову. Наконец, они вышли к каналу. Где-то вдали прозвучал всплеск - лёгкая рябь пробежала по поверхности воды. И внезапно, из-за поворота, словно вырвавшись из самой тьмы, появились три фигуры в плащах с капюшонами, скрывающими верх масок, а «Баута»[1] полностью закрывала лица, делая людей безликими.

Двое подошли к прохожим, а третий остался стоять возле угла. Быстрое, практически незаметное движение... Сверкнувший клинок... И воздух разрезал короткий вскрик. Мужчина пошатнулся, распахивая плащ, и судорожно схватился за грудь. Кровь, словно алый мак, расцвела на белоснежной рубашке. Женщина, словно статуя, окаменела от ужаса. В ее глазах застыл немой вопрос. Последовал ещё один удар, глубже, точнее. Мужчина рухнул на мокрую мостовую.

- Уходим, - приказал тот, что стоял поодаль. Из-за маски голос его звучал приглушённо, будто идущий из мрака.

Убийцы исчезли так же внезапно, как и появились, словно растворились в ночи. Взгляд женщины был прикован к телу мужа, лежащему на мокрой мостовой. Его кровь медленно растекалась, смешиваясь с грязью и лужами.

- Нет… - её голос был едва слышен, почти шёпот, а потом он разорвал тишину ночи, разлетаясь по узким улочкам. - Нет, нет, нет! - эхом разлетался её голос. Но никто не пришёл. Никто не услышал. Только вода канала, тёмная и равнодушная, уносила в глубину ночи стекающую в неё кровь…

Словно в трансе, она опустилась на колени рядом с мужем, её пальцы дрожали, касаясь его волос.

- Предательство! – еле слышно прошептал мужчина, и его голова как-то неуклюже упала на грудь.

Маска скрывала его лицо, и молодая женщина боялась снять её, чтобы не видеть печать смерти на родных чертах. Она не хотела верить, что это конец. Её дыхание стало рваным, а в груди разрасталась пустота, поглощая всё вокруг. Слёзы хлынули из её глаз, смешиваясь с моросью опускающегося тумана.

Женщина попыталась встать, но ноги её не слушались. Она снова присела, обняла тело мужа и беззвучно плакала, потеряв счёт времени. Она переводила взгляд с мужчины на угол, где во время убийства неподвижно, словно каменный страж, стоял человек, с бесстрастностью палача наблюдая за разворачивающейся драмой.

«Кто он?! Воплощение безжалостной силы?! Вершитель чужих судеб?! Палач в маске, выполняющий чью-то волю, или тот самый предатель, о ком были последние слова Витторио?!»

Мысли женщины оборвались, и она прислушалась. Тишина улицы была нарушена звуком быстрых шагов. Из тени появился мужчина с факелом в одной руке и с бутылкой вина в другой. Увидев тело на мостовой и женщину, склонившуюся над ним, он бросился к ней, опустившись на колени рядом.

- Боже мой… - его голос дрожал, словно он не мог поверить в происходящее. - Что случилось? Кто это сделал?

Женщина, всё ещё находясь в шоке, не могла ответить и лишь пристально смотрела на не выражающее ничего лицо в «волто»[2]. Оно выглядело как призрак, и отсутствие выражения делали обладателя зловещим.

Мужчина быстро сорвал маску и, взяв женщину за плечи, пытался утешить.

- Вы должны уйти отсюда, синьора. Это место небезопасно. Я провожу вас.

Женщина сняла маску, и глаза мужчины в удивлении округлились.

- Бьянка?! – сорвался на фальцет его голос, и мужчина перевёл испуганный взгляд с лица женщины на мёртвое тело.

Он быстро стянул маску с лица мужчины, и в его глазах мелькнул… страх. Перед ним было тело его кузена Витторио Кавалли.

- Мы найдём виновных. Я обещаю. – Несмотря на тревожность в голосе, он произнёс это так искренне, что Бьянка не смогла не поверить.

Присутствие кузена мужа принесло ей немного утешения. Они шли вдоль канала к дому Кавалли, и всю дорогу молодой женщине казалось, что воздух вокруг нашёптывает ей о том, что тайна смерти мужа не будет раскрыта никогда. А кузен Алессандро Даль Пьетро всё время оглядывался, словно опасаясь, что кто-то наблюдает за ними из тени. Но только луна, словно безучастный свидетель, равнодушно взирала на всю эту трагедию с высоты небес.

Узнав о смерти старшего брата, Джованни Кавалли сначала оцепенел, словно его неожиданно окатили ледяной водой с головы до ног. Мир вокруг перестал существовать, он ничего не слышал, словно уши были заткнуты ватой. В голове билась лишь одна фраза, назойливая и жестокая: «Это случайная смерть или кто стоит за ней?!»

Джованни знал, что смерть брата, обрушившаяся как стихийная лавина на их семью, погребла под собой спокойствие, а быть может, и финансовую стабильность торгового дома Кавалли. Кто захочет иметь дело с «младенцем»?! Именно так он думал о себе, да и о всей их коммерции и банковском деле, основанном лишь его отцом, когда вокруг «зубастые монстры» с вековыми историями - Гримари, Фоскари, Контарини… Кто захочет иметь дело с домом, где главы умирают, как мухи. Сначала неожиданная смерть отца, теперь убийство Витторио. И всё бы ничего, но ситуация для торговли была удручающая, особенно сейчас, когда у Венеции, да и у Генуи, и у Королевства обеих Сицилий уже не было достаточно сил, чтобы обеспечить безопасность морских путей. На Средиземном море хозяйничали, захватывая торговые суда, турецкие и берберийские пираты. Да и в самой Италии внутренние таможенные пошлины чуть ли не вдвое увеличивали стоимость товара.

«В одиночку нам не выжить», - размышлял Джованни и вспомнил вчерашний, последний разговор с братом, наполненный шутками и планами на будущее.

- Жизнь так коротка, брат, нужно ценить каждый миг! – сказал тогда Витторио. – Ты просто обязан жениться на Лукреции, раз уж она положила на тебя глаз. Пусть она и незаконнорожденная, но признанная, и Контарини дают такое за ней приданое, что на него можно выкупить пол Венецианской республики! Говорю тебе, брат, это же золотая жила, зарытая в женском теле! Не упусти свой шанс, не будь идиотом, который бросает жемчужины свиньям, кода есть возможность обогатится самому.

2. Таинственное кольцо

На рассвете следующего дня Бьянка и Лукреция осторожно ступали по влажной мостовой, где ещё вчера произошла трагедия. В воздухе всё так же висел запах сырости и затхлой воды, но яркие гондолы, скользящие по каналу, не казались призраками ночных событий, а скорее они были предвестниками очередного шумного дня регаты.

Бьянка остановилась у того самого угла, где стоял наблюдатель-тень в бауте, не вмешивающийся, но следивший за убийством.

- Здесь он стоял, — шёпотом сказала она, касаясь стены, будто пытаясь ощутить остатки присутствия. И, утерев скатившуюся слезу, она подошла к месту, где был коварно убит её супруг.

Взгляд Лукреции уловил нечто поблескивающее между камнями мостовой в том месте, где только что стояла Бьянка. Она наклонилась. И подняла кольцо. Она могла поклясться, что уже видела это кольцо, но никак не могла вспомнить - где, когда и на чьей руке.

«Что это за кольцо? – размышляла Лукреция. - Потерянное, забытое, оставленное? Или сброшенное умышленно, как предупреждение?

Она подошла к Бьянке и протянула ей находку. Вдова осторожно взяла кольцо пальцами, вспоминая о вчерашней ночи, и холод металла заставил её задержать дыхание. Она медленно крутила золотой предмет, рассматривая со всех сторон царапины и потёртости, свидетельствующие о его долгом ношении, и мелкие пятна, которые Бьянка приняла за кровь.

— Это… - её голос сорвался, когда до неё дошло, кому могло принадлежать кольцо.

Лукреция отступила на шаг, её глаза расширились.

- Если это действительно кольцо убийцы... Могу предположить, он уже обнаружил его пропажу и начнёт охоту за уликой. Но, смотри, оно достаточно маленькое, чтобы быть мужским. Возможно, он носил его на цепочке, которая оборвалась. Или же…, - Лукреция таинственно замолчала, а потом добавила, - или же это была женщина, и специально оставила кольцо.

Бьянка сжала находку в ладони, и у неё появилось двоякое чувство. С одной стороны, это была улика и, возможно, ключ к разгадке убийства Витторио Кавалли. А с другой, если Лукреция права и в деле замешана женщина, то откроется неверность её мужа, и правда станет горькой и очевидной, от которой не укрыться. Бьянке казалось, что кольцо обжигает ей руку, и она постучала зажатыми кулачками друг об друга. Она представила, какая буря может разыграться в семье, какой может быть взрыв, разрывающий в пух и прах годами строившуюся иллюзию благополучия и доверия. Вопрос был только один: как использовать это кольцо?! Узнать правду и развеять миф о порядочности и честности синьора Витторио или оставить память о нём, как о добропорядочном, честном и законопослушном гражданине республике.

- В любом случае, - долетели до неё слова Лукреции, - лучше пока спрятать подальше это кольцо и наблюдать, что будет происходить дальше. Витторио не вернуть, а бед эта вещица может принести немало.

- Да, лучше забыть об этом, - согласилась Бьянка с подругой, но память, словно въедливая кислота, навсегда запечатлела этот момент и в её голове, и в её сердце.

… На следующий день, не найдя отца ни в Ca' d'Oro, ни в Palazzo Contarini del Bovolo[1], Лукреция отправилась во Дворец дожей в надежде найти его там. Она была уверена, что связи достопочтенного синьора Лоренцо Контарини помогут разобраться в смерти Витторио. Она поинтересовалась, где может найти отца, и её направили в Зал Коллегии. Проходя по коридору, её взгляд остановился на чуть приоткрытой двери в один из кабинетов, и она машинально замедлила шаг, прислушиваясь к тому, что происходит внутри. До ее ушей донёсся немного приглушенный голос.

- Пока всё без шума, синьор. Осталось лишь убедиться, что его жена не начнёт задавать вопросы.

Лукреция остановилась, едва сдерживая дыхание.

- Quando prendi moglie e compri cavallo, chiudi gli occhi e affídati a Dio[2], - услышала она другой голос, он был совсем тихий, с ехидцей.

Раздались смешки, по которым Лукреция поняла, что в комнате как минимум три человека.

- Хорошо, синьор, заплатить лишь за коня, а жену получить в придачу, - сказал первый голос. – Но вы правы, на все воля Бога. В любом случае, путь для хозяина открыт.

Лукреция прикрыла рот рукой, словно старалась не выпустить крик удивления и сдержать эмоции. Она была абсолютно уверена, что это игра слов[3] – намек на Витторио и Бьянку. Девушка почувствовала, как холод проникает под ткань её плаща. Она знала, что должна уйти - немедленно, осторожно, незаметно. Но желание услышать что-то еще важное делало её безрассудной и смелой.

- А если начнут расследование? – голос звучал глухо, как из бочки.

- Тогда ты знаешь, что делать.

Внутри зала послышалось движение, и Лукреция тут же отскочила от двери и спряталась за колонну. Но никто не вышел, лишь захлопнул дверь, зато до ушей девушки донёсся откуда-то издалека отточенный ритм приближающихся шагов. Она вжалась в колонну, стараясь не дышать. Её нервы были натянуты, как тугая струна.

Сначала звук шагов был глухим, но размеренным, затем, приближаясь, становился чётче и чётче. Человек шёл не спеша, словно ему не было нужды торопиться. Подойдя к массивной колонне, за которой стояла Лукреция, он остановился. Он стоял так близко от неё, что ей казалось, она слышит его дыхание. И вдруг её ушей коснулся приглушённый низкий тембр, который произнёс лишь одно слово: «Я должен!»

Лукреция замерла. Это был не просто голос - голос, который она знала слишком хорошо. Человек сделал пару шагов к двери и постучал. Но еще до того, как выглянуть из своего укрытия, она уже знала, кто стоит в коридоре. Джованни Кавалли…

… Алессандро Даль Пьетро шагал по узким улочкам Венеции, пропитанным влажным каменным ароматом. Он шёл на встречу с синьором Лоренцо Контарини, даже не предполагая, что понадобилось старому венецианскому лису от него. Но он знал, что банкир не делает пустых жестов. Если ему что-то понадобилось, значит, партия уже началась, даже если сам Алессандро ещё не видел шахматной доски в помине.

3. Ночь похорон

В ночь похорон воздух над каналами был густым и неподвижным, казалось, всё вокруг затаило дыхание. Покрытая чёрным бархатом гондола с телом покойного Витторио медленно двигалась сквозь воду. За ней следовали лодки с родственниками, друзьями и видными купцами и банкирами Венеции. Вдоль мостов и улиц стояли какие-то случайные прохожие, их лица скрывали маски, но в глазах отражался страх и непонимание, почему процессия проходит в столь поздний час.

Когда гондола приближалась к церкви Сан-Заккария, колокола пробили тишину, но звук был каким-то странным - слишком глухим, словно колокольный звон тонул в сжатом, зловонном воздухе. Вода под гондолой, обычно игривая и переливающаяся в лунном свете, казалась сегодня свинцово-серой и недвижимой.

Бьянка, облачённая в траурный наряд, почувствовала, как по спине пробежал ледяной холодок, и, укутавшись в плащ, прижалась к Лукреции, которая смотрела на тёмную воду. Ей казалось, что на гладкой чёрной поверхности мелькает какое-то отражение, которого нет в реальности. Оно двигалось рядом, словно тень, следящая за ней. На ум пришли слова, сказанные кем-то из поэтов, давно ушедших: «Как вода течёт, так и жизнь ускользает».

«Это был Петрарка[1], - вспомнилось ей. – Он писал о мгновенности счастья, о том, как воспоминания тонут в потоке времени, оставляя лишь слабый след. Но если даже красота исчезает, если даже любовь растворяется, что остаётся?» – удивлённо размышляла Лукреция. Она снова задержала взгляд на деформированном отражении в воде…, отражении её самой. «Венеция – это зеркало, в котором мы видим наши самые темные отражения», – прошептала она. И сегодня, в эту ночь похоронной церемонии, это зеркало было особенно зловещим, отражая не только серые небеса, но и смутное беспокойство в её душе.

Гондола причалила у церкви Сан-Заккария. Обычно величественная и светлая, сейчас она казалась угрюмой и неприветливой.

«Неужели нельзя было выбрать церковь Сан-Марко, а не эту Заккарию, напоминающую престарелую графиню, закутанную в траурное кружево», - услышала у себя за спиной приятный баритон Лукреция и усмехнулась сравнению. Она повернула голову, за ней следовал высоковатый мужчина в шляпе с траурными лентами. Но лицо его было скрыто под чёрной маской, фигура - под чёрной накидкой, и в знак скорби на руках были чёрные перчатки из тонкой кожи.

Тяжёлые двери церкви медленно открылись, и внутрь вошла процессия, сопровождаемая гулкими шагами скорбящих. В воздухе витал запах ладана, густой и терпкий, смешиваясь с сыростью камня. Представители купеческих и банкирских домов расселись вдоль прохода. На многих были траурные маски, скрывающие истинные эмоции, у других - действительно скорбные лица. Но у тех и других глаза были опущены, словно никто не хотел встречаться взглядами. В глубине зала священник поднял руку, призывая к тишине.

«Requiem aeternam dona eis, Domine…».[2]

Голоса хора зазвучали мягко, но их тон постепенно наполнялся силой. Звуки органа раскатились по каменным сводам, напоминая волны, которые навсегда унесли душу покойного.

Лукреция разглядывала присутствующих. В зале церкви силуэт Джованни Кавалли выделялся среди скорбящих. Он сидел неподвижно, как статуя, его взгляд был непроницаемым, но в уголках губ угадывалось сдержанное напряжение. Он не позволял эмоциям выйти наружу – никакого показного горя, только молчаливая сосредоточенность. Но от Лукреции не ускользнуло лёгкое движение его пальцев, выдающее напряжение, которое он старался скрыть. Его взгляд незаметно скользил по печальным лицам присутствующих. Каждый из них имел причину быть на похоронах - родственники, деловые партнёры, друзья.

Лукреция перевела взгляд на сидевших за Джованни родственников. Среди них была его сестра сора[3] Джулия и рядом с ней тот самый статный синьор, сравнивший церковь с престарелой графиней, но сейчас он был без маски, и девушка могла разглядеть его. Весь его вид был таким, словно он наблюдает за церемонией, но не участвует в ней. Он не выглядел так, как должно выглядеть лицо скорбящего родственника, которым он однозначно являлся, находясь позади Джованни. Его черты были резкими, словно барельеф римского императора, вырезанный из камня - высокий лоб, тонкий нос, лёгкая тень на скулах, бесстрастное выражение глаз и хорошо очерченные губы. Волосы аккуратно зачёсаны назад, но в их чёрных вьющихся прядях была какая-то лёгкая небрежность. Он был похож на Джованни той схожестью, которая свойственна людям одного рода. Но родственник Кавалли выглядел более уверенно, более закалённым, словно прошедшим через горнило жизни, в то время как в Джованни чувствовалась некая юношеская мягкость. В его взгляде проскальзывало что-то хищное, настороженное, как у волка, оценивающего окрестности. В уголках рта висела полуулыбку, по которой трудно было понять, то ли это насмешка, то ли внутреннее удовольствие от чего-то.

Лукреция не знала этого сеньора, и несмотря на то, что после свадьбы Бьянки и Витторио она постоянно в течение последних двух лет была в Palazzo dei Cavalli[4], этого синьора она никогда не видела. Он показался ей странным - не смотрел на гроб с покойным, не склонял голову в молитве. Его взгляд искал кого-то среди толпы, и когда он глазами встретился с Лукрецией, его губы сложились в мягкую улыбку.

Она пыталась отвести взор от него, но непроизвольно, снова и снова её глаза вырывали лицо незнакомца среди других лиц. Его взгляд, словно невидимые нити, тянул ее к себе, заставляя сердце биться чаще. Ей стало «тесно» в церкви и захотелось сбежать от этого пристального, изучающего и раздевающего её взгляда.

Церемония подходила к концу. Священник закончил свою речь, и гроб с телом понесли к месту захоронения внутри церкви. Это была небольшая усыпальница семьи Кавалли, приобретённая основателем торгового дома после смерти его жены лет пять тому назад. Лукреция и Бьянка шли за гробом, украшенным траурным бархатом и серебряными пластинами, и Лукреция спиной чувствовала, что незнакомец следует за ними. Процессия остановилась у места, предназначенного стать последним пристанищем Витторио Кавалли, и девушки услышали тихий, приглушенный голос рядом с их ушами.

4. День откровений

Лоренцо Контарини стоял у окна своего роскошного кабинета, наблюдая за каналами Венеции. Ему было за пятьдесят, он был невысокого роста и немного полноват. Густые брови придавали лицу серьёзное выражение. Он часто смотрел на людей немного исподлобья, избегая прямого взгляда, и когда он поднимал голову, один глаз всегда был прищурен, что делало его хитрым и расчётливым прохвостом.

Лоренцо поправил свой богатый воротник из венецианского кружева и вышел к ожидающему его Джованни Кавалли.

- Джованни! Хорошо, что ты принял моё предложение. Я хотел бы обсудить с тобой важное дело.

- Конечно, синьор Лоренцо. О чём идёт речь?

- Как ты знаешь, мой торговый дом имеют долгую историю. За это время у нас были взлёты и падения. Но знаешь, что помогало выстоять? - прищуренные глаза смотрели на молодого человека.

Джованни не знал, какого ответа ждёт от него Контарини, поэтому неуверенным голосом предположил, что это надежда и уверенность в своих силах.

- И это тоже, - небрежно махнул рукой пожилой банкир. - Но главное — это семья! - поднимая указательный палец, важно сказал он. - Кровные узы, проверенные временем. И я понимаю, как тебе сейчас тяжело. Сначала смерть твоего отца, теперь - брат. Я могу предположить, твои генуэзские родственники уже потирают руки и мысленно делят между собой ваши корабли, грузы и банк.

Джованни не совсем понимал, куда клонит Контарини. Он уже хотел открыть рот, чтобы сказать что-то в защиту кузенов, но Лоренцо жестом остановил его и продолжил говорить сам – медленно, не торопясь, четко произнося каждое слово.

- То, что я скажу сейчас, тебе не понравится. Где-то уже в течение нескольких месяцев на Средиземноморье распространяются слухи о финансовой нестабильности Дома Кавалли.

Джованни похолодел. Слухи о проблемах с финансами – это как зараза, распространяющаяся быстрее чумы. Если в них поверят, то кредиторы начнут требовать возврата долгов, вкладчики – назад свои деньги, партнеры отвернутся, а новые сделки станут невозможными.

- Смерти в вашей семье неслучайны, мальчик мой, - подходя к молодому человеку и положив ему руку на плечо, говорил синьор Лоренцо. - Кто-то давно готовит крах вашего Дома.

- Кто распространяет эти слухи? – спросил Джованни, стараясь держать голос ровным, хотя внутри все кипело от ярости и страха.

Лоренцо вздохнул.

– Это сложно сказать наверняка. Но источники указывают на генуэзских купцов, твоих родственников. Они всегда завидовали вашему успеху, и, возможно, именно сейчас, воспользовавшись твоим горем, они нанесут смертельный удар по твоему делу.

– Но зачем? – не понимающе пожал плечами молодой человек. – Мы всегда поддерживали хорошие отношения с ними. Вито с Бьянкой любили гостить в Генуи, и кузены приезжали к нам. А Алессандро вообще хочет переехал в Венецию, потому что обожает карнавал, регату и другие наши праздники. И мы..., - вдруг его голос прервался. В голове пронеслась страшная догадка.

- Negozio[1] не знает крови, а лишь вес прибыли, – жестко ответил Контарини. – Утрата двух патронов Casa Cavalli — трещина в фасаде, которую не упустит ни один купец с острым взглядом. Именно сейчас они видят возможность завладеть вашими долями в торговых маршрутах, вашими складами, вашими кораблями. А слухи – это лишь один из инструментов в арсенале любого торговца и банкира.

Мысли путались в голове Джованни. Он даже не совсем понял, о чём дальше сказал Лоренце.

- Я вижу лишь один выход. Наши семьи могут создать союз, который укрепит обе наши династии. И Дом Кавалли тогда не просто выстоит, а приобретёт такого союзника, который возвысит его над многими в регионе. Ты улавливаешь мою мысль, Джованни?

Брови молодого человека были слегка нахмурены, но не от злости, а скорее от того, что он не понимал, о чём говорил Лоренцо. Он медленно поднял руку к подбородку, касаясь его пальцами, и медленно покачал головой, выражая своё замешательство.

- Я предлагаю тебе жениться на моей дочери Лукреции. Это скрепит наш союз и сотрудничество, ну и укрепит твои позиции на рынке, - произнёс Лоренцо торжественным голосом.

Джованни опешил. Женитьба? Сейчас? Когда Дом Кавалли практически обезглавлен и на него надвигается буря? Он не мог понять, серьезно ли Лоренцо это говорит. Словно прочтя тайные мысли в голове своего гостя, синьор Лоренцо улыбнулся дружеской, располагающей к доверию улыбкой и сказал:

- Я знаю, что ты нравишься Лукреции, и я просто хочу, чтобы она была счастлива. Но так как я еще и деловой человек, Джованни, не буду отрицать, что я не думаю о преимуществах брака моей дочери. Наше родство создаст мощный союз против других торговых домов.

— Это неожиданное предложение, синьор Контарини, - немного заикаясь, ответил Джованни. - И я очень ценю его, но сейчас не самое подходящее время обсуждать подобные вещи. Моя семья в трауре. И...

Он не успел договорить, как Лоренцо беспардонно перебил его.

- Боюсь, ты не совсем понимаешь ситуации, малыш Джованнино. На днях рыцари Мальты атаковали османский конвой, который направлялся из Константинополя в Александрию. На борту конвоя находились паломники, направлявшиеся в Мекку, включая высокопоставленных лиц, таких как главный черный евнух Кызлар Ага и кадий[2] Каира Сюнбюль Ага. Во время нападения большинство важных паломников были убиты, а 350 мужчин и 30 женщин были захвачены и проданы в рабство. Теперь ты понимаешь, что у тебя нет времени ни на траур, ни на обдумывание. Надо что-то предпринимать.

- Ну а нам-то что с этого? - усмехнулся Джованни. — Это дела рыцарей с османами.

Глаза Лоренцо чуть не выкатились из орбит, даже его вечно прикрытый глаз распахнулся в удивлении.

- Османский султан и его советники увидят в этом инциденте повод для начала военных действий против нас, против Венеции, которая контролирует Крит, - озлобленно выкрикнул сеньор Контарини. - А если мы потеряем Крит, - он безнадёжно покачал головой, — это ослабит позиции Венеции в Средиземном море, которые и так не ахти какие после потери Кипра. А теперь, дорогой мой Джованни, представь реакцию на всё это генуэзцев и, собрав всё воедино, подумай, что будет с твоим торговым домом?

5. Неожиданная помолвка

Тяжелые темные занавеси закрывали окна, свечи не горели, и библиотека была в полумраке. Девушка лишь могла различить фигуру, лицо же оставалось в тени. Её тело было прижато к стене, и она почувствовала жаркое, возбуждённое дыхание возле своих губ. Лукреция не испугалась и не стала вырываться, зная, что борьба лишь отнимает силы, и на шум прибегут слуги и получат отличный повод для перемалывания косточек дочери самого синьора Контарини. Она выжидала и лишь прошептала, стараясь придать голосу уверенность, хотя сердце бешено колотилось в груди: «И что теперь, синьор?»

Фигура не ответила, лишь сильнее прижала ее к стене, так что у Лукреции перехватило дыхание. Она чувствовала, как мужское тело дрожит от возбуждения, и в то же время ощущала исходящую от него силу и власть. Неожиданно фигура отстранилась, и, взяв ее руку, мужчина поднес её к своим губам, коснувшись кожи горячим поцелуем. Лукреция почувствовала, как по телу пробежала дрожь. Этот жест был одновременно пугающим и волнующим, и она невольно задалась вопросом, кто осмелился на такую дерзость. Но ответ выстрелил в мозгу мгновенно. "Конечно, Джованни!»

- Лукреция, - еле слышно прошептал томный, проникновенный голос в полумраке. Девушка напрягла зрение, пытаясь рассмотреть лицо, но тщетно.

«Ах, вам, сеньор, нравятся подобные игры», - усмехнулась она про себя, а вслух произнесла:

- Во мраке все кошки серы, почему бы нам не зажечь свечи?

Мужчина усмехнулся, и Лукреция почувствовала, как его дыхание коснулось ее шеи, щеки, губ. Его руки, до этого поглаживающие её пальцы, обняли талию, скользнули выше, оплетая ее спину, и прижали девушки ближе. Лукреция ощутила твердость мужского тела и тепло, проникающее сквозь тонкую ткань платья. Ей хотелось утонуть в этом ощущении, раствориться в нем без остатка. Поцелуй был не просто приятный, он был волнующий, дразнящий, и Лукреция непроизвольно приоткрыла губы, отвечая на него. Ее сердце бешено колотилось, словно птица, запертая в клетке... в грудной клетке. Мир для этих двоих сузился до касания их губ, жара, исходящего от их тел, и легкого аромата из смеси парфюма, миндаля и дорогого табака. Лукреция забыла обо всем: о правилах, о приличиях, о предостережениях разума. Была только искра, грозящая перерасти в пламя, которое поглотит все вокруг. Поцелуй становился глубже, требовательнее. Он больше не дразнил, а властно завладевал ее вниманием и ее чувствами. Лукреция обвила руками шею мужчины, ей казалось, что страсть, исходящая от него, проникает в каждую её клеточку. Она чувствовала, как теряет контроль, как разум уступает место инстинктам. Обоим не хватало воздуха, и они оторвались друг от друга, тяжело дыша. Его рука нежно коснулась ее щеки, и большой палец медленно провел по ее губам, еще влажным от поцелуя.

«Sogno mio[1], - глухо прошептал он, и это прозвучало как признание, как что-то, что может изменить все.

С этими словами он отпустил девушку и, подбежав к окну, скрылся за занавесью так быстро, словно растворился в полумраке, оставив её в полном замешательстве и с трепетом в сердце. До девичьих ушей лишь донёсся глухой стук.

Лукреция стояла ошеломлённая, прижав руку к груди. Слова, произнесенные мужчиной, всё еще эхом отдавались в её ушах. Щёки Лукреции запылали, мысли метались в голове, сталкиваясь друг с другом в хаотичном вихре. Глаза привыкли к темноте, и девушка медленно взглядом ощупывала полумрак библиотеки. Никого. Только высокие книжные полки, письменный стол и два кресла - немые свидетели того, что произошло.

Лукреция подошла к окну и, заглянув за занавесь, увидела открытое окно с привязанной веревкой, конец которой немного не дотягивал до выложенного камнем узкого прохода между домом и каналом. Девушка, вздыхая, подняла глаза к темнеющему небу. Звезды начали пробиваться сквозь пелену сумерек. Они напомнили ей крохотные алмазы, рассыпанные на бархате, которые она видела в конторке у отца. Вдруг её взгляд поймал падающую звезду. Она стремилась вниз, оставляя за собой тонкий серебристый след, и Лукреция, улыбаясь, загадала желание.

Дверь в библиотеку открылась, и свечи в огромном подсвечнике осветили помещение.

- Лукреция?! - голос Джованни был не просто удивлённым, в нём было смятение и где-то даже тревога. - Почему ты здесь одна и в темноте?

Девушка медленно повернулась, а на ее лице отражалось полное непонимание происходящего. «Что за игры он ведёт? Что за искреннее удивление, словно и не он был здесь со мной несколько минут назад?!» Мысли в голове Лукреции погружались в хаос.

- Джованни? Но как…, - ошарашенно начала она, но слова застряли в горле, не позволяя сформировать что-то связное. Взгляд, до этого момента мечтательный и отрешённый, теперь цепко взирал на вошедшего мужчину.

- Я задал вопрос, - тон Джованни стал жестче, в нем прорезались стальные нотки. - Что ты здесь делаешь? Я думал, ты уже ушла.

Он медленно приближался к ней, и каждый его шаг отдавался гулким эхом в библиотеке.

Лукреция почувствовала что-то неприятное внутри, но решила поддержать его игру. Её губ коснулась лёгкая, обольстительная улыбка, и она произнесла мелодично-слащавым голосом:

- Ты прекрасно знаешь, почему я здесь, Джованни!

В ответ он усмехнулся, пожимая плечами.

- Я думаю, судьбе было угодно, чтобы всё так обернулось. Но это и к лучшему.

- Не притворяйтесь, синьор Кавалли, – прошептала она, приблизившись к нему на опасное расстояние. Смесь табака и горького миндаля, исходящая от камзола Джованни, защекотала ей нос. - Говорят, «в тихом омуте черти водятся». Но я думаю, в твоём омуте, Джованни, водится тайная страсть. Разве я не права?

- Если тебя, Лукреция, забавляет роль Красной Шапочки[2], которая знает все волчьи повадки наизусть, то у меня на такие игры нет времени. Поэтому буду краток. У меня был разговор с твоим отцом. Синьор Лоренцо желает нашего брака. Я думал подарить тебе помолвочное кольцо завтра, но раз уж ты здесь…, - он взял обезумевшую Лукрецию за руку и потянул за собой в сторону своего кабинета.