Божья коровка

Часть 1. Ада.

Глава 1. 

  Ада поправила алмазную шпильку в своих роскошных, густых и блестящих каштановых волосах и шагнула на самую середину зала, туда, куда были устремлены взоры всех присутствовавших на балу. Тот же путь, но навстречу ей проделал и молодой, можно даже сказать, еще юный Андрей Салникас, дворянин русско-литовских кровей, отличающийся изящной фигурой и столь же тонкими манерами. Она протянула ему правую руку, он бережно взял ее за пальцы своей левой дланью и они начали редкое по красоте, размаху и значительности движений танцевальное действо, увлекая всех в сказочный полет. Это был танец-загадка – играли Шопена, его фантазию-экспромт, под которую, как правило, не танцуют, но они презрели эти каноны, они специально попросили оркестрантов  играть именно ее, чтобы показать танец-раздумье, танец-философию, танец-метание, томление души, ее успокоение, ее способность быть счастливой… Ада и Андрей не думали, что к ним присоединятся. Они играли эту сцену, потому что того давно просила и требовала душа, которой надоело томиться в раз и навсегда определенных, привычных рамках. Душа вырывалась на свободу. И, как ни странно, на паркет вышло еще несколько пар. Они тоже отвергли всяческие танцевальные традиции и двигались в такт своему сердцу… Это было прекрасное зрелище. Зал замер, все смотрели на танцующих, прежде всего на Аду, и до нее явственно долетел чей-то шепот: «Богатая невеста»… Ее платье из тафты, переливающееся от малейшего движения всеми цветами радуги и разбрызгивающее разноцветные искры, было, как и танец, предметом искреннего удивления и восторга. Тонкая полоска меха, окаймлявшего пелерину, напоминала боа, спущенное с плеч…  Андрей был достойный партнер – его серый блестящий костюм словно отлит был из серебра, а темные волосы с красивым пепельным налетом прекрасно оттеняли глубокие серые глаза, в которых, как на дне колодца, дрожало отражение того, что удостоилось его взгляда – сейчас это была Ада. Молодой человек был не только отличный партнер, но и верный друг. Он был не просто верный друг, но и… Но что-то постоянно мешало им соединиться навечно. Когда были преодолены конфликты их семей, нашедших в своих ветвистых родословных открыто враждовавших предков, когда были утрясены все наследственные вопросы, уравновешены ее и его состояния – тогда начались их сомнения, колебания, которые привлекли к себе новых действующих лиц – Нину, давно преданную Андрею и неожиданно сблизившуюся с ним, и Бронислава, наезжавшего из Варшавы в их город к своим родственникам, которых постоянно принимали родители Ады, а в последнее время – и она сама. И вот сейчас, пробравшись через все эти препятствия и недоразумения, отринув от себя Нин и Брониславов, они держали друг друга за руки и биотоки его и ее, смешиваясь, неслись вместе бешеным темпом, и это была энергия любви, уверенности друг в друге и в правильности своего выбора… Самое интересное – это понимали все. И принимали как должное, давно ожидаемое. Она раскраснелась, ей стало жарко. Особенно ногам – очевидно, от нелегких, замысловатых пируэтов. Они горели так, что ей казалось – их лижет пламя…

  - Эй, ты, дворняжка, двигайся, а то сгоришь! Убирай копыта!

  Ада дернулась всем телом и открыла глаза. Большая коробка, которую она приспособила для ночлега, отсырела, одежда тоже стала влажной, зато ногам было горячо – это друзья по несчастью развели костер, чтобы не сдохнуть от холода.  И кто же это посмел с ней так грубо разговаривать? А… Тот, новенький, которого они подобрали, избитого, возле станции. Избитого, но трезвого. Потому и подобрали. Он еще не понял, как они живут и кем являются друг для друга… А теперь подтрунивает над тем, что она не может так вот, с ходу отдернуть свои ноги от надвигающегося огня – сначала ей нужно  собрать себя,  раскачаться, выбрать такое положение, найти такие точки, чтобы не ныло тело, и – повернуться, сесть, а то и встать, чтобы уйти подальше от этих бомжей, с которыми она делила, как выразился в своей басне мудрый Крылов, и стол, и дом, но которых ей иногда просто не хотелось видеть. Она называла их божиками – так научил ее Илья, старый бомж, которого совсем недавно убили за сто долларов. Он нашел их в водосточной трубе и отдал другому такому же бедолаге, Гаркуше, который был Георгием, имел паспорт и без проблем мог обратиться в обменный пункт. Но по пути в это заведение деньги у Гаркуши отняли, и когда Илья дознался, кто, и пошел восстанавливать справедливость, то назад уже не вернулся. Они похоронили его сообща, и Ада первая бросила землю в его могилу. И сейчас она часто слышит его голос: «Мы – божии люди, Аденька… Божики… А то придумали – бомж! Как гирей по голове!».

  Ада, наконец, сумела сесть и отодвинуться от костра. Она  не обиделась на «дворняжку» – это прозвище, которое время от времени употребляли все божики, намекало на ее дворянское звание, о котором она обмолвилась всего как-то раз, случайно. Она вообще ни на что не обижалась – здесь не было места этому чувству. Потому что все силы и мысли занимало одно – как выжить. Как не сгнить в подвале, не быть съеденной крысами либо другими божиками, не замерзнуть, не заболеть, не умереть от голода… И еще – как сохранить человеческое достоинство. Их «коммуне», так они, с десяток человек, себя называли, это более или менее удавалось.  Они устроились недалеко от деревни, где к ним относились довольно терпимо, и весной даже помогали селянам вскапывать огороды, сажать картошку, а осенью – убирать урожай. Деревенским нравилось, что они не воровали, но охотно принимали подаяние и плату за труд в виде овощей и фруктов – яблок, груш. Жили в землянке, которую строили под руководством Ильи, а он воевал, партизанил и знал толк в таких сооружениях. Доски брали с фермы, которая разрушалась ввиду отсутствия скота. Сегодня решили провести в землянке дезинфекцию, чтобы не завелись вши, и потому спали на улице. Голодными не были, все они просили подаяние – кто в электричках, кто на станциях, а кто и в самой Москве, которую Ада любила и ненавидела одновременно. Любила за красоту и стать, за дух предков и неколебимость, а ненавидела за равнодушие к простому человеку. За то, что в столице расплодилось слишком много наглых рож.