Богоубийство

Глава 1

В таком городке, как Белвью, однозначно было не много хороших баров. Очевидно, что таких же пусть и уютных, но абсолютно посредственных и не колоритных городков, причем с таким же названием, по всей стране было предостаточно. Разумеется, что для таких парней, как Стефан и Льюис, в их городке существовал лишь один единственный хороший бар. И лучшего места для задушевных разговоров двух старых друзей в их населенном пункте для них не существовало.

Не то, чтобы они были завсегдатаями этого места: весьма прибранного, не слишком светлого, но и не мрачного – мирного, спокойного с запахом дымка и дубовой пробки пропитанной красным вином и виски. Нет. Просто два друга, коллеги-преподаватели, посещающие этот бар не чаще, чем их студенты посещают университетскую библиотеку. К тому же, имеющие повод, и весьма не плохой,  провести этот вечер, сидя за уютной, нагретой закадычными однокашниками, барной стойкой, неспешно попивая виски.

Сегодня Стефану исполнилось двадцать девять лет.

Он не был особо рад этому факту. Собственный день рождения не приводил его в восторг, и даже не порождал в нем какого-либо приятного чувства. Он всей душой ненавидел этот «проклятый» месяц март. И его друг Льюис знал об этом. Но все равно потащил его в этот вечер посреди недели, поскольку посчитал, что Стефан слишком напряжен последним временем, и что до привычной пятницы он не дотянет. И время от времени он повторял это Стефану, пока они сидели здесь.

Стефан не был замкнутым или закрепощенным человеком. Напротив. Он обладал отличным чувством юмора, понимал разные шутки, пусть и сам шутил не часто, редко улыбаясь искренне. Он умел легко воспринимать мир, и был абсолютной его частью. Но оное нужно было еще достать из него. Но не щипцами, а виски. Желательно стаканами. Закусывая фисташками. Стефан обожал их. Это был простой рецепт, и Льюис знал это, каждый раз применяя его.

- Стеф, расслабься! – привычно сказал ему Льюис, после того, как они опрокинули по разу.

Тут же Льюис заказал еще.

Он смотрел на Стефана озорными глазами и видел перед собой все того же, практически не меняющегося на протяжении многих лет человека. Ведь он знал его с первого курса обучения в том же университете, в котором сейчас оба преподавали свои дисциплины.

Льюиса всегда дивил круглый, немного крупноватый лоб Стефана. Его лоб был «по-умному» высоким и при этом красивым. Он притягивал взгляды людей, а взгляд Льюиса тем более. Порой он в шутку задавался вопросом «сколько же такая башка способна вместить?», вправду считая своего друга очень умным. Русые волосы Стефана чуть прикрывали его лоб, пусть и небыли особо длинными или густыми. Они, скорее, были очень непослушными, хоть и прямыми. От этого он старался зачесывать их набок. Но они упорно ниспадали ему на лоб чуть сбоку, смотря в какую сторону зачесывал. Всегда по-разному.

Выразительнейшей особенностью лица Стефана было родимое пятно, довольно аккуратно расположившееся у правой брови прямо на виске, имея форму осинового листа, будучи, приблизительно, такого же размера. Словно отпечаток этого листа. Черная оправа очков Стефана не давала пятну так резко бросаться в глаза, хоть оно и было довольно видным. Но Льюис, например, вообще не обращал на родимое пятно Стефана никакого внимания. Сам же Стефан настолько привык к нему с рождения, что и вовсе не смотрел на него, как и на густющую золотистую щетину, зачастую перерастающую в бороду, которую Стефан не начинал состригать, пока волосы не полезут в рот. Он не был зациклен на внешности, но при этом все равно был весьма симпатичным молодым человеком, не прочим одеться в простой, но ухоженный, почищенный костюмчик. Таким его видел Льюис, и видели остальные.

- Я стараюсь! – с натянутой улыбкой сказал Стефан, показав свои от природы красивые белые зубы.

В отличие от Стефана, Льюис старался улыбаться чаще. И парнем он был не менее обаятельным. Привлекательный своим высоким ростом, широкими плечами и выразительными скулами, а также приветливым выражением лица, он часто задерживал на себе взгляды противоположного пола, чем и пользовался. Довольно крепкий на вид, он создавал контраст со Стефаном, выглядевшим на фоне своего друга щупловато, словно воробей, спрятавшийся в клетке, особо не озабоченный данной мыслью. Вообще, ничем не озабоченный, кроме извечных философских вопросов.

- Слушай, Стеф! Я понимаю, и я помню твое настроение в такое время года. Обычно, у тебя на день рождения случаются приступы хандры, апатии и грусти. И поверь мне, иногда, а лучше – почти всегда, отключать свой мозг и свои чувства. Порой это нелегко, я понимаю. А для тебя – тем более, – сказал Льюис, смотря на него.

Стефан не выглядел подавленным. Просто Льюис знал, что его нужно расшевелить. Зачастую Стефану было необходимо внешнее воздействие, чтобы возвращаться из мира своих мыслей во внешний мир.

- Это само находит и не отпускает. Понимаешь? Эти мысли, и чувства, - сам стараясь разговориться, молвил Стефан.

Льюис по-прежнему смотрел на него понимающим взглядом. Но ничего не сказал, поскольку подали выпивку. Он тут же решил предложить выпить.

- За тебя, мой друг! – подняв стакан.

- Спасибо! – сдержанно улыбнувшись, ответил Стефан, поддержав инициативу друга.

Они выпили. Почувствовался первый приплыв, поднимающийся к груди из желудка.

- Так что? Что там тебе говорил наш уважаемый заведующий кафедрой? – саркастично завел Льюис.

Глава 2

В этот день в большинстве стран мира мужчины дарят женщинам цветы в знак любви и признательности. Стефан же возлагал цветы своей женщине, навещая ее могилу не только в международный день женщин, но и в день смерти любимой.

Неизменно это были красные розы – любимые цветы Мерилу Олсен, ставшей Полански за несколько месяцев до своей смерти.

8 марта 1979 года. До сих пор Стефан не мог спокойно смотреть на эту дату, вырезанную на ее памятнике. Каждый раз, приходя сюда, он вспоминал этот день и без этого.

Тогда было так же холодно и зыбко, как и сегодня. Такой же ясный день после холодной ночи. Стефан и Мерилу решили отправиться к родителям Стефана, живущим в соседнем штате – в горной местности с множеством серпантинов. Они не виделись с тех пор, как узнали, что Мерилу беременна. Пару дней назад Стефану исполнилось двадцать три года, и мать позвала его к себе на уикенд. Хотела, чтобы все побывали в обществе друг друга – в кругу семьи, поговорить о будущем, наконец, о перспективах, о том, что делать дальше. Дорога обещала быть длинной и скользкой. Стефан был далеко не лучшим водителем (пусть даже довольно аккуратным и осмотрительным), но Ford Capri 1969 года, доставшийся ему от отца, уставшему на нем ездить, не внушал ему доверия и уверенности в собственных руках. Поэтому, у него была привычка все тщательно проверять перед выездом на долгую дорогу: масло, тормоза, покрышки. Он с большой неохотой принимал мысль о поездке к родителям. Особенно после последней встречи с ними. Если бы не Мерилу, которая настаивала на том, что с родителями нужно поддерживать связь, несмотря ни на что, то Стефан, скорее всего, отказался бы сесть с ней в машину тем днем.

Стефан редко отказывал Мерилу. Ведь в свое время она не отказала ему, полюбив его таким, какой он есть: принципиального и недоверчивого ко всему интеллектуала, скорее думающего, нежели чувствующего, еще и с этим пятном на виске. А оно, как всегда говорила ему Мерилу, наоборот, отличало и выделяло его на фоне других парней, привлекая, а не отталкивая лично ее. А он полностью влюбился в нее и доверил ей свое сердце, пусть и не сразу, но преданно начав смотреть в ее черные глаза, все больше пленяясь ее милой улыбкой. Только у нее получалось так мило улыбаться, как думал Стефан.

Она носила его ребенка под сердцем вот уже как семь месяцев. А он неистово оберегал и опекал их обоих все это время. Живя душа в душу, они отлично понимали друг друга и во многом сходились во мнениях. Например, в том, что не хотят заранее знать пол ребенка, придумывать ему имя, представлять, в какую школу он пойдет, и к какой профессии они будут подталкивать его в будущем. Единственное, в чем не сходились их мнения, так это в том, крестить ли его.

Стефан был категорически против крещения детей, несмотря на то, что Мерилу этого хотела бы, поскольку сама была католичкой. Он считал этот ритуал противоестественным, навязанным, далеко не обязательным, и даже принуждающим к вере. Не правильно решать за ребенка его веру, крестив его от страха того, что он вдруг не попадет в рай. Когда он станет зрелой личностью, он сам для себя решит – креститься ему или нет. Это сознательный выбор, а не выбор родителей. Это очень не этично и не морально – выбирать за человека принадлежность к той или иной церкви. Это неправильно. Так считал Стефан. Таково было его личное мнение. И это было единственным, что Мерилу не могла принять до конца, что, впрочем, не расшатывало их отношения на протяжении четырех лет.

Все такие же вчерашние студенты, но опередившие сверстников в плане семейной жизни. Стефан поступил в аспирантуру, мотаясь из Белвью в Нью-Йорк и наоборот. Большое Яблоко обязывало его к подвижности мыслей и действий. Мерилу любила его ум и была лучшей компанией, практически везде и всегда будучи со своим любимым. А тот все делал для нее. И даже мотор он зажигал ради нее, пусть и представлял себе дорогу к родителям в тонах серых и мучительных, пленяясь ее улыбкой, не уставая повторять:

- Я переживаю за тебя, милая. Дорога выглядит опасной. Может быть, ты сядешь на заднее сиденье?

А Мерилу не уставала ему отвечать:

- Мне будет скучно на заднем сидении, - отказывая чуть ли ни в единственном из того, в чем могла отказать своему супругу.

Тот принял позицию любимой, и они тронулись в долгую дорогу, которая была веселой и чумной. Настроение было хорошим. Мерилу создавала его. А Стефан, принимая это настроение, пытался закрепить его джазом, подкручивая радио в поисках своей любимой волны. Нет, диско! Мерилу настаивала на диско. Не то, что бы Стефан его не любил. Ему приходилось, раз Мерилу любила диско. Но эти постоянные прокручивания радио настолько весело отвлекали их, что они и не заметили, как бак стал резко пустеть.

- Странно, - сказал Стефан, глянув на стрелку, близившуюся к нулю. - Я же хорошо его залил, до города хватило бы, там бы подзаправились. Хм…

До города оставалось не меньше двухсот километров. А им хотя бы двадцать протянуть. Стефан решил свернуть на обочину и остановить автомобиль, чтобы подумать. Он не умел думать за рулем. Думал, что может растеряться и потерять контроль.

- И что будем делать? Канистры у нас нет… - с недоумением сказала Мерилу, подняв на него глаза.

Стефан открыл бардачок, и достал оттуда карту. Внимательно изучая ее, он сказал:

- Если не ошибаюсь, километров через десять есть развилка, и если мы свернем направо, а не поедем прямо, то спустимся с этой дороги и упремся в заправку. На карте она обозначена как кафе, - показывая пальцем, объяснял Стефан, но Мерилу в нее даже не смотрела, поскольку не разбиралась в картах. - Нужно ехать туда.

Глава 3

Бог.

В этом слове столько же смысла, сколько его нет. И люди придают ему много значений, разумений, олицетворений. И бог, как слово, при этом существует повсеместно. В любом языке, культуре, народности, ментальности, голове. Особенно в голове. И особенно в той, которая считает это слово далеко не первым, но далеко и не последним внутри себя, что парадоксально. Особенно…

Если поразмыслить над семантикой слова «бог», то абсолютной новизны мы в нем не найдем. Верховное, Высшее существо; Творец. У философов – предмет бытия. У верующих – личность, абстрактная, но и присутствующая где-то рядом - везде. У атеистов – не более, чем персонаж, причем из жанра схожего с комиксами, только в своем собственном, самом продаваемом, под названием «Библия».

Смысл моих слов? Нет смысла. Его нет ни в чем. Я лишь подготавливаю Вас к Вашим собственным раздумьям касательно значения этого слова (для Вас) или понятия, или предмета перед тем, как Вы начнете читать мой исключительно художественный роман. Вы сами определите нужное значение, если Вы его еще не определили, или не нашли.

Богоубийство.

Богоубийство являет собой процесс прекращения, не обратный, а именно прекращения «бога». Его уничтожение. Вот, только на каком уровне: духовном или моральном? Убиваете ли Вы его сами? Ответ на сей вопрос, опять же, лишь Ваш собственный…

Но, выходит, что бог смертен? Раз существует понятие его прекращения…

Ставите ли Вы его на первое место? Кто-то однозначно ответит, что да. Без сомнений. Таких, даже, будет большинство. И будут те, кто скажет «нет». На самом деле, Вы все бессознательно ставите его на первое место, совершенно это не контролируя, и зачастую, не зная об этом. Конечно, Вы можете со мной не согласиться. Но это так. Возможно, позже Вы поймете, почему. И это продолжается до его «смерти». Опять же, ментальной ли, духовной ли? И важно ли это? На первый взгляд, это всего лишь слова…

Важность.

Еще одно не исключающее себя слово, сопровождающее Ваше мышление на протяжении всей Вашей сознательной жизни и поисков ответов в ней. Синоним этого слова «значительность». И по сути, эти два слова удачно замещают друг друга, зависимо от смысла. Но не заменяют! Именно «важность» придает силу процессу, а «значительность» - результату. И сама «важность», которую большинство людей пытаются применить в своих действиях, по сути, управляет этими действиями, а не наоборот. И люди обманываются, не в силах пользоваться ею и познать ее.

Приведу простой пример. Смерть Иисуса Христа. Для всех христиан, и для тех, кто умело спекулирует на его смерти, она стала значительной. Но не важной. Важной была его жизнь, то, что делал он, что говорил, если верить написанному в Новом Завете. Смерть же его стала значительной. Теперь понятнее? Можете поспорить со мной, это будет замечательно. Но, перед тем как начать спорить со мной, убедитесь в своей точке зрения. Ведь это Ваш полюс, на который Вы опираетесь, и на который я не имею права влиять, поскольку это больше важно для Вас, но точно не значительно.

К тому же, я ничего не навязываю, будьте уверены в этом. Моя история – обычный вымысел, не меньший и не больший, чем библейские истории. Она – лишь аллюзия. Она не особенная. Не уникальная. Она обычная. Покажет ли она Вам прекращение этого бога? На этот вопрос Вы ответите сами.

Помните, зачастую семантика не буквальна, а символы порой несут иррациональный, искаженный смысл. Это важно понимать. От этого ваша вера станет значительной.

И все же, Значительность.

Значительность вашей веры есть Вашим отображением в конце Вашего пути. Между Вами и ней лишь время, измеряемое извечным и бесконечным постижением.

Вера.

Она – по сути, единственное, что мы имеем…

                                                           Стефан Полански

                                                           Март, 1985 г.

***

Незадолго до рассвета отец Джулиан скрипнул дверью, зайдя в свой сарай, словно скрывшись в нем от бессонной и туманной ночи, постепенно отпускающей остров Спасения, и оголяя его скалистые, изрезанные льдом, острые берега, все же приютившие людей.

Избранные. Именно так называл отец Джулиан группу из почти трехсот человек, что отправились вслед за ним на север – на холодный, изолированный остров с черными скалами и редкими проявлениями здешней лесотундры. Практически разделенный пополам, остров имел северную и южную части, которые соединялись скалистым, практически непроходимым перешейком, словно предостерегающим здешних не соваться на южную часть острова. Впрочем, они и не совались, уютно обосновавшись на северо-востоке острова, в том месте, где была чуть ли ни единственная плоская равнина, на которой и находились их домики у практически единственного плоского берега, к которому они и прибыли однажды.

Это было цивилизованное поселение. Наследники общества, которое, судя по словам их пастора, погибло. А он – преподобнейший Джулиан, который априори был святым отцом и проповедником единственной непоколебимой правды, был сторонником именно такой версии. Все погибли. А он – единственный официальный представитель бога на острове – главный вершитель правосудия и управляющий жизнью людей на острове. И он всегда прав. И у него, судя по всему, был худший сон из всех, кто жил здесь и на всей Земле, если кто-то жил на ней, кроме этих людей.

Глава 4

Находясь на перроне железнодорожного вокзала в Омахе, Стефан смотрел на рельсы, от скуки представляя появление важной особы. Конечно, не президентский кортеж из нескольких вагонов. Но кое-что, что могло бы его поразвлечь еще немного, пока она прибудет сюда. Долгое ожидание…

Он охотно допускал мысль, что она, скорее всего, уже немного престарелая дама, раз уж занимает такую должность. И судя из той не подробной биографии, что удалось достать Стефану перед ее приездом для лучшего знания того, кого будет сопровождать эти полтора дня, старуха она чопорная – наверняка, как пить дать. Вместо прически - колпак, наверное, похожий на гнездо. Губы сухие, как она сама от итальянского солнца. Да и внутри не лучше наружности. Наверняка с собственными философскими заскоками, и наверняка с феминистическими. Вечно недовольная, необходительная, пусть и с манерами весьма сдержанными. Но определенно с намеками на предвзятость. Особенно к нему – молодому американскому философу, которых точно недолюбливают европейцы. Наверняка, будет считать его недостойным ее компании, пребывая с надменным видом, выражающим огромное нежелание ехать с ним в этом такси, ночевать в этом номере их единственного в городе отеля, участвовать в этой конференции, принуждающей ее подниматься на сцену, стоять за трибуной, как и тех, кому эта конференция нужна не больше. Будет говорить с ужасным итальянским акцентом, что не пьет минеральную воду или шампанское, и не нужно предлагать ей бутерброды из белого хлеба на банкете со шведским столом в лучшем (единственном) зале для проведения торжественных мероприятий в их «безвкусной провинции» под названием Белвью. Город первым вызовет у нее культурный шок и отвращение, следовательно, ее будет отвращать все.

Вот, как представлял себе это Стефан, сам не зная, почему именно так. Возможно, от того, что ему сильно захотелось в туалет. Но как только он подумал о том, чтобы отойти, прозвучало объявление диспетчера о том, что нужный ему поезд прибудет строго по расписанию в 16:45. Уже через две минуты. Не успеет сходить в туалет. От этого Стефану стало еще неприятнее и его ожидание сделалось более нервным, чем до этого. Что, во-первых, было странно, ведь Стефан довольно редко нервничал, и даже если он нервничал в ожидании этой самой важной персоны, то, во-вторых – от чего же. Ведь все очевидно. Все будет так, или почти так, как он себе это представляет. Какие могут быть сюрпризы?

Ведь так? Стефан спрашивал себя, все же не зная наверняка, что за человек ступит на перрон его провинции. Поезд издал сигнал. Совсем близко.

Стефан поднял табличку, на которой была написана фамилия гостьи. Поезд остановился. Стефан стал смотреть на двери вагонов. Из одной двери высунулась стройная, изящная ножка, весьма длинная в черных матовых колготах. Почему-то, в женщинах Стефан в первую очередь обращал внимание на их ножки, на их изящество в острых уголках коленок, и плавность их движений, лишь затем поднимал глаза на бедра, в поисках более округлой, но подтянутой, весьма небольшой формы, сужающейся выше – на талии, расширяющейся к груди. И лишь в самом конце он смотрел на лицо, таким образом, смотря на женщину снизу-вверх. Собственно, и на эту даму, которая намертво приковала его взор, он смотрел также.

Сейчас он смотрел на ее черную юбку-карандаш, длиной чуть выше коленей. Она смотрелась превосходно, облегая ее высокие бедра, словно подчеркивая сказочную длину ее ног, при том, что он заметил сразу, дама не обладала высоким ростом. Скорее – средним. Руки были спрятаны в черные, кожаные, обтягивающие перчатки, скрывающие свои края под рукавами коротенькой норковой шубки, удивительным образом подчеркивающей хрупкость фигуры.

Наконец, лицо. Кожа очень нежная и белая, гладкая, словно шелк. Упругая на овальном, довольно милом, но серьезном лице. На вид, Стефан не дал бы этой даме больше тридцати пяти. Даже тридцать он давал ей с неохотой, настолько противоречиво выглядело сочетание непревзойденной фигуры, молодого лица и довольно серьезного его выражения.

«Это не может быть она» - подумал Стефан. Конечно, всей правды он о ней не знал. Но, исходя из того, что знал, он не верил своим глазам, до конца не принимая эту даму за ту, которую ждал. Если это она…

Ах, эти женщины!

Ее глаза скрывались под солнцезащитными очками, довольно ловко контрастируя с красной помадой на губах – таких красивых, округлых, но не больших губах. Броскость. Вот, что было в ее образе, непременно. А также то, что уготовила она Стефану на весь завтрашний день. Опять же, если это она.

Длинноволосая блондинка с прямыми, но ровными локонами стремительно, уверенной походкой зашагала к нему. Словно заприметив. Стефана передернуло внутри. Теперь у него не возникало сомнений, что это она. Сняв очки, она посмотрела на него своими жгучими карими глазами с еле зримой примесью зеленого. Но холодно, словно сдерживала всю ту страсть, что пылала в ней, что была видна, но которую она и не думала растрачивать, на кого попало. Собственно, кроме взгляда, в ней не было ничего итальянского. Так подумал Стефан, мысленно канув в лету, в ожидании ее ужасного акцента. Не мог же он быть настолько не прав в своих ожиданиях.

- Вы – Стефан? – спросила она изнеженным голосом, который, впрочем, оказался не лишенным уверенности, без малейшего намека на акцент.

Стефан кивнул в ответ, в попытках не отвесить челюсть от того ступора, что появился в нем.

- А я – Анна. Можете опустить табличку, – сказала она очень мило, но не улыбаясь, разве что, где-то там, глубоко внутри.

Стефан опустил табличку, чувствуя, как от волнения вспотело подмышками, и сердце не прекращало бешено биться, словно от десяти кружек крепкого кофе перед сном.

Глава 5

- И все же, она высокомерная, эта Анна, - с важностью заключал Льюис, закинув ноги на свой рабочий стол, подбрасывая мячик, - Нет, ты послушай! - чтобы Стефан его не перебивал. – Вот лично ты, Стеф, ей понравился. Но не я. Я уверен в этом на все сто процентов. Я могу объяснить.

- Брось, Льюис! – критично отозвался на его слова Стефан.

- Почему? Ты вспомни, как она за тебя заступилась! Вспомни, как мой язык мне в зад засунула! Помнишь? Ага, вот и не спорь! Я-то знаю толк в женщинах!

- Вот с этим я и не собирался спорить! Но ты обсуждаешь то, что было почти месяц назад! Было и прошло. И хорошо, что прошло. Эта конференция. Сколько еще ты собираешься вспоминать об этом?

- Пока ты  не признаешься, можно не мне, но хотя бы самому себе, чтобы я увидел это в твоих печальных глазах, друг мой. Чтобы в них наконец-то появилась эта искорка…

- О чем ты?

- Признайся в том, что она тебе также запала в душу. Ну?

- Нет, - сказал, как отрезал Стефан.

- Ну, было! Признайся же! Не ерничай! Хватит замыкаться в себе, Стеф! Дай волю эмоциям! Тебе было интересно с ней. И прошу заметить, ей с тобой – тоже.

- Ты такой наблюдательный, - иронично сказал Стефан.

- А как же, - поддерживал его иронию Льюис, после чего продолжил серьезно. – Честно, я не меньше тебя ожидал увидеть перед собой нудную старуху с нестерпимым запахом ее старческой кожи, пусть и ухоженной, как ее закрашенная с седыми корнями шевелюра, бурчливую, как мой дед, и несносную настолько, что ей даже из вежливости улыбнуться не захочется.

- Вот-вот!

- По идее, она и должна была быть старухой? Ведь так? Я читал ее биографию. Столько карьерных и научных достижений, и что интересно, ни одной точной даты рождения. Может быть, Робинсон от своей незрячести кое-что пропустил, или напутал. Вспомни, как он на последней неделе перед уходом накосячил с часами. Влепил мне сорок часов вместо четырех. Откуда можно было ноль присобачить? Ума не приложу!

- Может, – сдержанно согласился Стефан.

- Иначе, она продала душу дьяволу за вечную молодость, - пошутил Льюис, но Стефан не засмеялся.

Наоборот, закатил глаза, как это он часто делал, когда Льюис шутил.

- Ладно, ладно, - отреагировал Льюис. - Кстати, пойдем на этой недельке в бар? На прошлой пропустили. Это никуда не годится.

Зазвонил телефон. Трубку сняла Люси, которая все это время сидела молча, занятая работой за компьютером. Пока она разговаривала по нему, Стефан сказал Льюису:

- Если ты будешь размножать демагогию на подобные темы при нашей лаборантке, то никуда мы с тобой не пойдем!

- А как же, мы же можем разговаривать только на тему достоверности фактов из биографии Христа или же Будды, или пророка Мухаммеда, - колко ответил Льюис.

Стефан укорительно и в тоже время по-дружески и с пониманием посмотрел на Льюиса, который прочитал в его взгляде явный намек и все же согласился про себя, что на личные темы лучше говорить за стенами университета, или же так, чтобы никто больше их разговоров не слышал. Он посмотрел на Люси, и вдруг увидел, как резко она погрустнела, как печаль появилась в ее взгляде, и даже скорбь. Он тут же сделался серьезным, показав Льюису. Тот также замолчал и посмотрел на Люси, готовую расплакаться.

- Я поняла, - с комом в горле завершила разговор она, после чего повесила трубку и еще несколько секунд смотрела впереди себя, потупив взгляд.

- Что случилось? – спросил Льюис.

Стефан смотрел на нее, задавая такой же вопрос, но мысленно, лишь выражая его взглядом. Ее глаза все больше набирали слез. Нижняя губа немного дрожала, словно рот ее хотел что-то сказать, но сама она морально готовилась произнести вслух то, что услышала.

- Люси? – спросил Стефан.

Она перевела на него свой взгляд. Слеза потекла по ее щеке.

- Мистер Полански… - трагически стала выговаривать она. - Мистер Робинсон… он… скончался…

Льюис положил на стол свой красный мячик, услышав это, и спросил:

- Чего?

- Как это произошло? – спросил Стефан.

- Во время операции, - сказала Люси.

- Во время операции? – переспросил Стефан, подумав, что все же старик не совсем принимал смерть.

- Вот черт! – выразил вслух свои мысли Льюис, после чего подумал, что «старый пердун все же покинул их», тут же упрекнув себя в грубости формулировки своих мыслей.

Жаль – не то слово, которым можно было объяснить то, что чувствовали сейчас парни. И даже не горе, не печаль. Зная тяжелый и, по сути, безнадежный диагноз Клайва, они были готовы это услышать, хоть и принять это было довольно тяжело. Скорее безысходность. Вот, что они сейчас чувствовали. Суровую, но такую правдивую, совершенно не вкусную, не съедобную, но жизненно необходимую для понимания всех вещей и процессов в жизни безысходность. Нужно научиться проглатывать ее – колючую и режущую. Иначе она станет поперек горла человека, и тот подавится раньше времени, не успев осознать мрак своего бытия.

Парни же сейчас осознавали эту мрачность – что тогда они видели его последний раз, хоть и была маленькая, совсем подводная, словно сомик, спрятавшийся на дне мутного водоема – надежда… Увидеть его еще раз. Теперь все будет совсем иначе…

Глава 6

Мортимер пересекал неуступчивую местность. Неуступчивую – почти для всех жителей острова, но не для него. Выступы, скалы, скользкие, словно лед; острые, словно лезвия бритвы. Сложнейшие подъемы и спуски, изредка сопровождаемые низенькими проявлениями кустарниковой флоры, въедающейся в эту пустынную местность, прорастая, как нечто одинокое, как сам Мортимер, оставивший деревья позади. Они были далеко, так же, как и мыс Смерти, разрезающий туман, словно копьем протыкающий плоть воздуха. Сейчас он мог быть там, в моменте от своего конца. В моменте от того, как Бухта Смерти, в которую врезался этот вызывающий страх мыс, поглотит его тело своими волнами. Воды именно этой бухты выбрасывали на берег, время от времени, представителей морских млекопитающих. Найдет ли он хотя бы одного, хотя бы маленького погибшего тюленя, ударившегося о скалы, здесь на перешейке, служившим символом обрывающегося моста. Словно в никуда. Никто не рисковал перейти через него, полностью обогнуть Бухту Смерти. Оказаться на южной половине острова – загадочной, вселяющей неопределенность, как жизнь после смерти. Ему стоило рискнуть…

Мортимер считал единственным выходом перейти перешеек, чтобы его не настигли. Только так он мог выиграть время, и уберечь себя. И как бы иронично это не было для него, но в его организме был такой прилив адреналина, что его мысли были ничтожными на всеобщем фоне психологической растерянности. Этой бездны, в которой он вдруг оказался. Он терялся в ней буквально, как в тумане, так рьяно охватившему остров сегодня. На расстоянии вытянутой руки практически ничего не видно. И его не видно в таком случае. Но имеет ли это хоть какое-либо значение, когда не видно смысла жизни теперь?..

Будто бы он был…

Мортимер пока еще не в полной мере осознавал то, что делает он, и от чего, и для чего. Он принимал решения абсолютно не задумываясь, без лишних мыслей, словно его мозг сам делал это, не спрашивая сознание, на инстинктивном уровне. Он был намерен обойти Бухту Смерти. И не важно, что он может оступиться и упасть вниз – на камни, такие же, и все те же. Они повсюду…

Они словно преследуют его…

Каждые несколько шагов он оглядывался. Не уставал этого делать, хоть и знал, что уже достаточно далеко от поселка. Так стремился обрести эту спокойную мысль о том, что уберег себя. Что в безопасности. Люди ему не грозят. Но вот, этот камень, что оказался прямо перед ним, когда он все же нашел небольшой участок плоского берега, и спустился на него. Вот этот камень представлялось невозможным обойти… Так подумал бы, наверное, практически каждый. Но, может быть, в этом все дело? Он-то так не подумал. Именно здесь несколько лет назад сын Джека, имя которого он и не очень-то помнил, нашел выброшенного на берег детеныша гренландского кита. Это и был последний рубеж, на который ступала нога поселенца. А этот камень, что врезался прямо в бухту, словно бросая вызов ее буйным волнам, не давал обойти перешеек по берегу, который имел совсем маленький плоский участок берега – здесь. Китовый – так его порой называли после той истории. Жаль для Мортимера, что сейчас на нем не было никакой, хотя бы самой маленькой, тушки, хотя бы рыбки с ладонь. Он почувствовал пустоту в желудке. Затем он посмотрел в сторону поселка с чувством паранойи. Он знал, что не рассмотрит его, как и мыс Смерти, который при хорошей погоде можно было увидеть отсюда. Скоро с него сбросят его брата Дэвида, он был уверен в этом. Сбросят так, как и десяток (а может и полтора) его предшественников – «еретиков». Как хорошо, что его сейчас не было видно. Но почему-то, этот мыс представлялся его воображению все четче, все больше протыкая его сердце незримым копьем братской боли.

Мортимеру стало невыносимо больно в этот момент. Защемило в груди от пришедшего к нему осознания целостной картины произошедшего. Его побег – это лишь ее фрагмент. При чем, не самый трагичный. Его брат – он был центром этой экспозиции, что теперь отпечаталась на его сетчатке, и не проходила, словно ожог.

Он присел на первый попавшийся камень и потупил взор. Осознавая, что он здесь, и он жив, а его брат уже мертвец, или без пяти минут предан волнам, на которые он сейчас смотрел, ему все больше было больно. Все из-за него. При чем здесь Дэвид?.. Он стал обвинять самого себя…

Он писал свои мысли в блокнот, перечащие их устоям, их морали. Он не верил в бога до конца. Он не верил в то, что война действительно стерла все и всех с лица Земли. Если она была. Это все он! Но не его брат…

На его глазах накатились слезы. Гортань наполнилась жидкостью неизбежности. Он высморкался и заплакал, мысля о том, что его брат предан им же.  Он не должен был бежать… Почему он это сделал? По сути, спрашивать было поздно и бессмысленно теперь, и Мортимер понимал это. Признание того, что его смерть не будет напрасной, что люди, причастные к этому непосредственно – будут страдать – стало согревать Мортимера изнутри. Его грудь разгорячилась ртутью, цвета граната. Его мысли прояснились вопреки окружающему его туману. Борьба – его обязанность. Перед братом. Перед самим собой. Он должен сопротивляться. Он должен закалять в себе силу жизни. Силу «еретика». Пусть ему понравится так думать. С волей не рождаются. Волю обретают непокорные, сильные, упорные, неугодные для большинства, а соответственно – вселяющие страх этому большинству.

Мортимер воспрял духом, но почувствовал, как руки его стали мерзнуть, тут же поймал себя на мысли, что вовремя заметил. Пора подумать об укрытии. С моря запахло зимой. Скоро она заточит его воды и скалы этого острова в снег и лед. Скоро здесь станут появляться самцы белых медведей в поисках пищи. Не часто, но все же. Ночи станут невероятно длинными, а дни будут затухать, лишь загоревшись светом солнца, почти параллельно движущемуся горизонту на юге. Зимние ночи здесь, порой, казались бесконечными. Очень, очень неверное время для побега. Мортимер сейчас думал об этом. О том, как собирался покинуть этот остров, но не в сезон, переходящий в зиму со дня на день. Теперь же он был вынужден выжить вопреки всему. Но ни в коем случае не пытаться укротить или покорить природу. Он знал, что это невозможно. Он уважал ее. Суметь адаптироваться – вот была его задача номер один. И он осознавал ее не только обмерзшими кончиками пальцев на руках.

Глава 7

Нью-Йорк. Колыбель всех мечтателей. Разных идей и народов. Огромных, пестрящих жизнью улиц. Высоких и массивных небоскребов. Уличной еды. Таксофонов. Желтых такси. Полицейских на лошадях. Модников, сыновей банкиров с их пассиями, имеющими дикие начесы и не менее дикие телефоны в сумочках.

Как минимум семь лет Стефан не был в Нью-Йорке. И что он понял, когда прибыл сюда, так это то, что этот город неповторим и неотразим в своем роде, будучи таким узнаваемым и разным одновременно. Не меняющим своего бурного течения жизни, которое было способно вовлечь и затянуть в себя за пару секунд, отчасти, не будучи столь приветливым. Эксцентричным, бросающим вызов, выразительным с ноткой надменности казался сейчас Стефану Нью-Йорк. Однозначно, тихий провинциальный городишко был намного домашнее Нью-Йорка, как не крути, и сколько бы Стефан не провел здесь дней во время обучения в аспирантуре. Этот город открыл ему много возможностей в его жизни, и продолжает это делать в жизнях других людей. Но он не дает себя покорять. Он предоставляет возможность одним людям покорять других людей.

Зачастую Стефану было не просто находиться в Нью-Йорке, исходя из того, что здесь было слишком много транспорта. Особенно, сейчас. Шесть лет назад у него не было настолько видимой проблемы. Но успокаивая себя мыслью о том, что сейчас он не в самом транспорте, Стефан первым делом решил насытить мысли и заполнить нутро Центральным парком – его любимым местом в Нью-Йорке. Особенно в конце лета здесь было замечательно, как он признавал. Насытиться моментом старались в первую очередь и молодые люди – старшеклассники, студенты. Центральный парк и их любимое место тоже. Было достаточно компаний, собирающихся с магнитофонами, что не досаждало Стефану, даже напротив, нравилось. Ему это напоминало собственные годы в Нью-Йорке, отчасти беззаботные, отчасти – кусочки его билета в будущее, которое теперь было настоящим. Что вызывало досаду в Стефане, так это лишь мысли о том, что того времени больше не будет. Его уже нет, как он считал. Осталось лишь существование, в котором и можно лишь постараться скрасить подобной прогулкой, вызывающую ностальгию и кое-какое вдохновение, все же.

Время…

Самый мудрый тот, кого больше всего раздражает его потеря. И сейчас Стефан спешил. Спешил насытиться тем временем, что было у него в Нью-Йорке. Всего три дня. За эти три дня он хотел успеть не то, что бы многое. Скорее – важное. Побывать на литературном форуме, ради которого он, собственно, и здесь. Современные писатели с разных уголков планеты, и такие же как он – начинающие, не признанные, желающие уловить ту суть, которую уже с легкостью преподают уловившие.

Перед самим собой Стефану было немного стыдно за то, что он практически никого и не знал среди участников форума. Разве что Энн Райс. И то, он не был особым фанатом такого литературного жанра, как готический роман, или же сага о вампирах. Он любил классику, томическую, томную, нудную, которую способен прочитать только тот, у кого практически отсутствует нервный аппарат в том нужном смысле, и у кого присутствует не то, чтобы ангельское – «стефанское» терпение. Терпение Стефана Полански – читать эти нудные книжищи, как сказал бы Льюис, не прочитавший и букваря в утрированном смысле. Естественно, философов немецкой классики и европейского экзистенциализма Стефан вообще знал назубок, и был отчасти смятен той мыслью, что не сможет застать ни одного из них, чтобы задать им хотя бы пару-тройку интересующих его вопросов. Услышать ответ от Фридриха Ницше, или Альбера Камю – для него было бы высшей степенью внутреннего покоя и удовлетворения. Ему то, по сути, было не интересно задавать вопросы писателям, которых он почти не знал. Сам себя он считал не таким уж и писателем, и на самом деле, никакого признания ему не нужно было. Так он думал сейчас, по крайней мере, признавая себя лучшим философом, нежели писателем. Но все же, он был здесь сейчас…

Эта книга…

Она мучила его больше, чем зубная боль клиента стоматолога. Написав чуть более сорока страниц, он почувствовал эмоциональную истощенность. Почувствовал то, что он выдохся, и чуть ли не готов бросить. Но выдохся не в плане терпения, а в плане идеи. Тех эмоций, что поначалу захватили его целиком. Теперь же он чувствовал некую двойственность. И «да» и «нет» были его спором. Стоит ли писать этот роман, который исходит из него врожденным образом, естественным, но придающим дискомфорт его мыслям и внутреннему мироощущению. Мыслям ни о чем. О смысле, которого он никогда не видел. О действии, которое вроде и есть. У которого есть конечный пункт. Цель. Но есть и противодействие. И это все бурлило в нем, но тихо, и незаметно, как болотная топь, засасывающая в себя. Этому подвергалась и его идея.

Так ли у них? У этих писателей? Вот, наверное, единственное, что он спросил бы у них. Возможно, это и значит, это и есть – быть писателем. Хотя, опять же, у Стефана язык не поворачивался называть себя писателем. Почему-то, все, о чем он думал сейчас, возвращало его к исходным страданиям – ментальным и духовным, даже творческим. Он посмотрел на дерево, которое очень любил, с целью обрести покой хотя бы на пять минут, а дальше станет легче, от осознания того, что у дерева этого жизнь далеко не проще.

Так и случилось. Стефан стал отвлекаться на природу, наконец, поняв, для чего он сюда пришел. Желание. Вот, что руководит человеком. И литературный форум, по сути, было его единственным желанием в Нью-Йорке. Иногда и о родном городке стоит позабыть на время, вырваться из него, возродить к нему теплые чувства, желание жить и работать в нем. Желание вернуться. Немного подняв в себе дух, Стефан теперь думал лишь о форуме. О том времени, которое планирует провести с удовольствием.