Болевая точка: Воскреси меня для себя

ПРОЛОГ

ПРОЛОГ

ДАМИР

Боль была живым, рычащим зверем, который вцепился в мои внутренности и теперь с утробным урчанием выгрызал меня изнутри. Она рвала плоть заострёнными, как бритва, когтями, лениво ворочалась, упиваясь моей агонией, и с каждым судорожным вдохом вливала в лёгкие не спасительный кислород, а новую порцию муки — густой, раскалённой, с тяжёлым привкусом железа и абсолютной безысходности. Мир стремительно схлопнулся до крошечной точки разрыва где-то под рёбрами, до пульсирующего огня, который плавил кости и методично выжигал всё, чем я когда-то был.

Я лежал, впечатанный в пыльный, холодный пол конспиративной квартиры, и слушал тихую музыку собственной смерти. Это была странная, минималистичная симфония: редкие капли, срывающиеся с прохудившегося крана на кухне, моё собственное прерывистое, булькающее дыхание и оглушающая тишина в голове, где ещё вчера роились планы, приказы, угрозы. Теперь там была лишь вязкая пустота. И боль. Всепоглощающая, ненасытная боль.

Холод пола пробирался сквозь пропитанную кровью одежду, но не мог остудить внутренний пожар. Не мог он и смыть её образ. Он въелся под веки, отпечатался на сетчатке, стал единственным, что ещё имело цвет в этом угасающем, чёрно-белом кино моей жизни. Маргарита.

Мысль о ней была ещё одним ударом, но на этот раз не физическим. Он бил глубже, точнее, прямо в то место, где, как я наивно полагал, у меня давно уже ничего нет. Туда, где, по слухам, когда-то должна была быть душа. Её циничная усмешка, упрямая складка между идеальными бровями, её серые, как штормовое небо перед бурей, глаза. Глаза, которые смотрели на меня с презрением, с плохо скрываемой ненавистью, с обжигающей яростью… и с чем-то ещё, неуловимым, чего я так и не сумел разгадать. С чем-то, что заставляло возвращаться к ней снова и снова, как одержимого.

Какая злая ирония. Я ведь сам этого хотел. Сам полез на рожон, сам подставился под удар на той чёртовой «стрелке». Когда я увидел её в дверях её квартиры, а за её плечом маячила тень того, другого… правильного, надёжного, респектабельного хирурга, не такого, как я… что-то внутри оборвалось. Последняя тонкая, натянутая до звона нить, державшая меня на плаву в этом болоте из крови, долга и лжи, с оглушительным треском лопнула. Я решил, что с меня хватит. Если уж гореть, так дотла. Если умирать, то быстро, зло, чтобы не мучиться.

Не вышло. Мучиться всё же пришлось.

С нечеловеческим, последним усилием я заставил руку, превратившуюся в непослушный, чужой кусок мяса, шевельнуться. Пальцы, скрюченные и онемевшие, нащупали в кармане брюк холодную тяжесть телефона. Вытащить его оказалось равносильно тому, чтобы голыми руками поднять с земли искорёженный грузовик. На пол посыпались осколки экрана, впившиеся в ладонь, добавляя в общую палитру боли новые, резкие ноты. Плевать.

Уцелевший кусок дисплея вспыхнул, ослепив на мгновение. Кровь, стекающая с пальцев, создавала на нём причудливые алые разводы. Я с трудом сфокусировал взгляд. Её номер был первым в списке быстрого набора. Я сам его туда поставил в один из тех редких моментов, когда позволял себе наивную, идиотскую, непростительную надежду.

Палец дрожал, соскальзывал с гладкой иконки вызова, оставляя кровавый след. Я не собирался просить о помощи. Слишком поздно. Да и не хотел я втягивать её в эту грязь. Не в свою смерть. Я просто хотел услышать её голос. В самый последний раз. Это была не просьба о спасении. Это была исповедь. Молитва. Прощание.

Нажать. Гудки. Длинные, тягучие, бесконечные, как сама вечность, на пороге которой я уже стоял. Каждый гудок отдавался в висках ударом кузнечного молота. Ну же, возьми. Возьми, Рита. Ненавидь меня, проклинай, пошли к чёрту, но только ответь. Дай мне услышать твой голос вместо этого проклятого писка…

И перед глазами, словно кадры из чужого, плохо смонтированного кино, замелькали картинки.

Вот она, в своей квартире, пропахшей лекарствами и чем-то неуловимо её — дождём и сталью. Она без предупреждения вправляет мне вывихнутое плечо, и от резкой боли темнеет в глазах. Но боль уходит, а остаётся лишь шок от её близости, от силы её тонких пальцев, и я впервые понимаю, что эта женщина сделана из другого теста. Из титана и шёлка.

Вот её лицо на свадьбе этого ублюдка, её бывшего. Искажённое болью, которую она так отчаянно пыталась скрыть за бравадой и алкоголем. Я тогда впервые понял, что готов убить любого, кто заставит её так страдать. Я прижал её к себе на балконе, вдыхая запах её волос, и поцеловал — властно, зло, ставя своё клеймо на её дрожащих губах. Не для неё. Для себя. Чтобы доказать, что она — моя.

А вот она в красном, пошлом, кричащем платье, которое прислала её мать. Взгляд тогда потемнел не от желания. От животной, собственнической ярости. Я хотел сорвать с неё эту дешёвку и укутать во что-то достойное её. Желание пришло потом, когда я увидел её в тёмно-синем, элегантном, закрытом. Оно было таким сильным, что перехватило дыхание, и я понял: я пропал. Окончательно. Бесповоротно.

Наш танец на углях ненависти и влечения. Её тело в моих руках — напряжённое, как натянутая струна, готовая вот-вот лопнуть от переизбытка чувств. Мой шёпот ей в волосы: «Просто дыши. Я рядом». И впервые за всё время она позволила себе опереться на меня. Этот миг хрупкого, почти невозможного доверия стоил больше, чем вся моя предыдущая жизнь.

Ночь. Одна на двоих. Не нежность, а битва. Скрежет зубов, сдавленные стоны, яростная попытка выжечь друг в друге всё одиночество, всю боль, всю накопившуюся ложь. Её кожа под моими пальцами, её запах, её вкус. Это было не обладание. Это было узнавание. Узнавание своей второй, недостающей, изломанной половины. Утром она отгородилась от меня стеной сарказма, напомнив про моё «желание». Дура. Она так и не поняла, что в ту ночь стала моим единственным желанием.

Гудки резко оборвались. Щелчок. И тишина, в которой я вдруг услышал её голос. Такой далёкий и в то же время такой близкий, что, казалось, она шепчет мне прямо на ухо. Хриплый от сна, недовольный.

ГЛАВА 1

ГЛАВА 1

МАРГАРИТА

Существуют три вещи, которые я ненавижу почти так же сильно, как асимметрию тазовых костей у пациентов и когда меня называют «доктором» вместо «Маргаритой Андреевной»: это утренний будильник, растворимый кофе и свидания вслепую, организованные сердобольными подругами из лучших, разумеется, побуждений. Сегодняшний вечер умудрился объединить в себе все худшие черты последнего пункта, оставив после себя тоскливое послевкусие, сравнимое с дешёвым игристым, — голова вроде бы не болит, но на душе липко и гадко от осознания бездарно потраченного времени.

Я мерила шагами влажный, блестящий от неонового света рекламных вывесок асфальт, засунув озябшие ладони в глубокие карманы уютного кашемирового пальто. Город, наконец, выдохнул дневную суету и теперь дышал ровно, прохладно, оседая мелкой моросью на витринах дорогих бутиков и стёклах проезжающих машин. Каблуки моих удобных ботинок — единственная дань женственности, которую я себе позволяла в повседневной жизни, — выстукивали по тротуарной плитке одинокий, усталый ритм, служивший идеальным аккомпанементом моим мыслям.

Если подходить к вопросу формально, свидание можно было считать почти удавшимся. Галочка в воображаемом списке дел напротив пункта «я пытаюсь наладить личную жизнь, мама, пожалуйста, отстань» была поставлена. Моя подруга Лена, выслушав по телефону краткий и доверху наполненный завуалированным сарказмом отчёт, останется довольна. Я даже почти не соврала, сообщив, что «всё прошло нормально», ведь под это определение можно подогнать абсолютно что угодно, от приятной, интеллектуальной беседы до обмена любезностями с манекеном в витрине. Мой сегодняшний визави, некий Вадим, по моим ощущениям, находился где-то посередине.

Лена расписала его как «перспективного, умного, своего парня, владельца какого-то крутого айти-стартапа». На деле же «стартап» оказался телеграм-каналом с мотивационными цитатами, содранными у Ошо и Тони Роббинса, а сам Вадим — ходячим сборником бизнес-афоризмов и дешёвой психологии для масс. За час, проведённый в его обществе за чашкой отвратительного травяного чая, я узнала всё о «масштабировании личности», «токсичной продуктивности» и «ресурсном состоянии». Он вещал с таким видом, словно читал лекцию на собственном онлайн-марафоне, периодически вставляя в речь модные словечки вроде «синергия» и «нетворкинг». Мне до одури хотелось попросить его «закрыть гештальт» своего нескончаемого монолога и «выйти из зоны комфорта» моего личного пространства.

— Ты должна быть в потоке, Рита, — пафосно изрекал он, пронзая меня взглядом, полным просветлённого превосходства. — Нужно просто найти свою болевую точку и трансформировать её в точку роста!

В этот самый момент я очень чётко осознала, где находится моя болевая точка. Прямо между бровей, куда отчаянно просился мой указательный палец, чтобы с силой нажать и не отпускать. Я врач-реабилитолог. Я возвращаю людям возможность двигаться без боли. Я знаю о точках роста, триггерных точках и болевых точках немного больше, чем доморощенные коучи из интернета. Я знаю, что шишковидная железа — не «третий глаз», а твой копчик — не «антенна для связи с космосом». И я точно знаю, что иногда лучшая трансформация — это просто встать и уйти. Что я, собственно, и сделала, сославшись на срочный вызов к пациенту. Пациентом, правда, был мой десяти килограммовый мейн-кун Маркиз, которому наверняка требовался мой эмпатичный отклик на его вселенскую трагедию пустого лотка и миски с кормом. Но Вадиму эта незначительная деталь была совершенно ни к чему.

И вот теперь я брела домой, язвительно анализируя не столько его, сколько себя. Тридцать четыре года. Ведущий специалист в одной из лучших клиник города. Собственная квартира, пусть и в ипотеку, которую я тяну на себе. И кот. Величественный, царственный, полный вселенского презрения ко всем смертным, но всё-таки кот. А в графе «личная жизнь» — жирный прочерк, который моя матушка при каждом телефонном разговоре старательно обводит красным маркером, словно учительница, ставящая двойку нерадивой ученице.

«Риточка, ну все твои подруги уже с детьми, а ты с котом!», «Кирилл-то твой, смотри, на следующей неделе женится! А ты всё одна! Неужели не обидно?», «Мужчине нужен борщ и уют, а не твои умные разговоры про остеохондроз!».

Этот набор удушающих мантр я знала наизусть. После Кирилла, моего бывшего жениха, который за месяц до свадьбы ушёл к какой-то фитнес-инструкторше, потому что я была «слишком сильная, слишком правильная, и с тобой скучно, как на лекции по сопромату», я возвела вокруг своего сердца стену, толщиной с Великую Китайскую. Я решила, что с меня хватит. Работа стала моей страстью, моей бронёй и моим вечным оправданием. С пациентами всё было просто и понятно: вот смещённый позвонок, вот зажатый нерв, вот атрофированная мышца. Делаешь правильные движения — и боль уходит, функция восстанавливается. С людьми всё было куда сложнее. Особенно с мужчинами. Их душевные вывихи и застарелые переломы не поддавались моей мануальной терапии.

Я машинально хрустнула костяшками пальцев — старая привычка, появляющаяся в моменты глубокой задумчивости или нервного напряжения. Взгляд, натренированный годами практики, невольно сканировал редких прохожих. Вот девушка в модных кроссовках — сутулится, наверняка из-за постоянного сидения со смартфоном, здравствуй, шейный лордоз и будущие головные боли. А вот мужчина в дорогом пальто — идёт, слегка приволакивая правую ногу, возможно, застарелая травма мениска или грыжа в поясничном отделе. Мой профессиональный цинизм был надёжным защитным механизмом, позволяющим не думать о том, что у этих людей, скорее всего, есть кто-то, кто ждёт их дома. А меня ждёт только кот. И счёт за ипотеку.

Впереди зажёгся обнадёживающий зелёный свет светофора. Я уверенно шагнула на «зебру», погружённая в свои не самые радужные мысли. И в этот момент время словно замедлило свой ход, а потом рвануло вперёд с оглушительной скоростью, сжимая секунды в один-единственный миг абсолютного ужаса.

ГЛАВА 2

ГЛАВА 2

ДАМИР

Боль — это тупой, ржавый гвоздь, который медленно вбивают тебе под рёбра. С каждым вздохом он входит глубже, с каждым ударом сердца — проворачивается, раздирая нутро. Я знаю боль. Я с ней на «ты». Я вырос с ней, спал, ел, дышал. Она — мой постоянный, молчаливый спутник. Но сейчас она была другой. Липкой, горячей, отнимающей волю.

Тьма в салоне внедорожника была густой, пропитанной запахом железа и паники. Моей крови и его страха. Руслан, мой младший брат, сидел за рулём, вцепившись побелевшими костяшками в кожу руля так, словно пытался его сломать. Его смазливое лицо, обычно светящееся самодовольством и бесшабашностью, сейчас было бледным, заострившимся, а в глазах метался неприкрытый, почти детский ужас.

— Бро, они всё ещё на хвосте! — его голос сорвался, превратившись в сиплый шёпот. — Дамир, они не отстают! Что делать?

Я с усилием приоткрыл веки. Огни проносящихся мимо фонарей сливались в размытые жёлтые полосы, режущие по глазам. Голова кружилась, перед взглядом плыли тёмные пятна. Левой рукой я зажимал рану в боку, чувствуя, как под пальцами пропитывается кровью дорогая ткань рубашки и пиджака. Горячая волна расползалась по животу, забирая с собой тепло и силы.

— Гони, — выдохнул я, и слова царапнули горло наждачкой. — Уходи на шоссе. Там затеряемся.

— Да я и так топлю, как не в себя! Эта тачка сейчас взлетит! — Руслан нервно бросил взгляд в зеркало заднего вида, где назойливой точкой маячили фары преследователей. — Жесть какая-то! Они же без стволов должны были быть! Отец говорил, просто по понятиям побазарить! Откуда у этих утырков ножи?

«Понятия». Кривое зеркало нашего мира. Сегодня они есть, а завтра их осколками тебе перерезают глотку. Отец стареет, он всё ещё верит в кодексы, которые давно никто не соблюдает. А расхлёбывать приходится мне. И сегодня зацепило ещё и Руслана. Мелкий полез за меня, когда один из этих ублюдков решил проверить на прочность мои рёбра финкой. Руслан оттолкнул его, а второй полоснул брата по руке. Пустяк, царапина, но он влез. За меня. А вот мне досталось по полной. Глубоко. Слишком глубоко.

Я попытался сесть ровнее, но новая волна острой боли и тошноты заставила согнуться пополам. Холодный пот выступил на лбу. Сознание начало уплывать, словно корабль без якоря в штормовом море. Терять его было нельзя. Не сейчас.

— Дамир? Брат, ты как? — в голосе Руслана зазвенела настоящая паника. — Ты чего молчишь? Не отключайся, слышишь?! Не смей!

Я моргнул, пытаясь сфокусировать взгляд. Лицо Руслана расплывалось.

— Нормально, — солгал я. Ложь далась с трудом, язык едва ворочался. — Сконцентрируйся на дороге. Не дёргайся.

Я видел, как он мучается. Он ведь не боец. Он — золотой мальчик, прожигатель жизни, привыкший к тому, что все проблемы решает старший брат или всемогущий отец. Кровь, погони, боль — это не его стихия. Это моя работа. Моя жизнь. Но сегодня он оказался в самом пекле, и я не мог его защитить, потому что собственная жизнь вытекала из меня с каждой секундой.

Чёрный внедорожник вылетел на загородное шоссе. Дождь усилился, барабаня по крыше и превращая лобовое стекло в мутную пелену, которую едва успевали расчищать «дворники». Нужно было продержаться. Совсем немного. Доехать до одного из наших конспиративных мест, где ждал верный человек и аптечка, способная поставить на ноги мёртвого. Но до него было ещё километров двадцать. Двадцать километров вечности.

— Кажется, оторвались, — с облегчением выдохнул Руслан, снова взглянув в зеркало. — Бро, их нет! Фух… Пронесло.

Он слегка сбросил скорость. Машина поехала ровнее. Я позволил себе на миг расслабиться, прикрыть глаза. И это было ошибкой. Тьма, до этого лишь заигрывавшая со мной на периферии сознания, навалилась разом, поглощая звуки и свет. Перед глазами на долю секунды вспыхнул образ: вечерняя улица, «зебра», дерзкая женщина с волосами цвета грозового неба и глазами, полными ярости и стали. Она не испугалась. Она ударила по капоту. Странно. Почему я вспомнил именно её?

— Держись, мелкий… держись… — прошептал я уже не ему, а самому себе, из последних сил цепляясь за ускользающую реальность.

Моё тело обмякло. Рука, зажимавшая рану, безвольно упала на сиденье. А нога, до этого упиравшаяся в пол, дёрнулась в предсмертной судороге и соскользнула, всей тяжестью надавив на педаль газа, на которую Руслан уже переставил ступню, чтобы дать отдых своей. Машина, только что сбросившая скорость, взревела, как раненый зверь, и рванула вперёд.

— Дамир! Твою мать! — истошный крик Руслана донёсся словно из-под воды.

Я ещё успел почувствовать резкий рывок в сторону. Руслан пытался вывернуть руль, но на мокрой дороге, на огромной скорости, это было самоубийством. Машину занесло. И последнее, что я увидел, прежде чем окончательно провалиться в багровую, пульсирующую пустоту, — это ослепительный, неотвратимый свет фар встречного автомобиля.

МАРГАРИТА

Я вела машину, полностью погрузившись в тягучую, убаюкивающую атмосферу ночной дороги. За окном проносились тёмные силуэты деревьев, а капли дождя разбивались о лобовое стекло, превращаясь в причудливые, светящиеся узоры в свете фар. «Дворники» работали в своём гипнотическом ритме: вжик-вжик, вжик-вжик. Под этот аккомпанемент и тихое мурлыканье радиостанции с классической музыкой думалось на удивление спокойно.

Сегодняшний вечер, начавшийся с фарса под кодовым названием «свидание вслепую по маминой наводке», закончился ещё более странным инцидентом на переходе. Образ наглого мажора за рулём уже почти стёрся из памяти, а вот его молчаливый пассажир — нет. Этот тяжёлый, пронзительный взгляд и голос, в котором звучал незакалённый металл, продолжали вызывать смутную тревогу. Было в нём что-то такое, что выходило за рамки обычного хамства на дороге. Что-то тёмное, опасное и… властное.

«Нас Тимур ждёт». Кто такой этот Тимур, которого они так боятся? И почему меня это вообще волнует? Наверное, профессиональная деформация. Я привыкла докапываться до сути, находить причину боли, а не просто купировать симптомы. А этот случай был чистым симптомом какой-то большой, скрытой от глаз болезни этого города.

ГЛАВА 3

ГЛАВА 3

МАРГАРИТА

Есть моменты, когда время сжимается в тугой, звенящий комок, а в следующий миг растягивается в тягучую, липкую патоку. Секунда, показавшаяся вечностью, прошла, оставив после себя оглушающую тишину, которую нарушал лишь шум дождя и стук моего собственного сердца, колотившегося о рёбра, как пойманная в клетку птица. Телефон, на экране которого застыли спасительные цифры «112», лежал в моих пальцах, тяжёлый, как камень, готовый утянуть меня на дно.

«Звони, Воронцова. Просто нажми на кнопку. Это их работа. Это правильно», — ледяным голосом вещал мой внутренний здравомыслящий двойник.

Но мои пальцы не слушались. Мои ноги приросли к мокрому асфальту. Потому что из искорёженного салона на меня смотрели глаза, в которых не было ничего, кроме боли. А слабый, почти беззвучный хрип — «Помоги… ему… помоги…» — прозвучал не как просьба, а как завещание. И моя клятва, данная не седовласым профессорам в белых халатах, а самой себе, отозвалась в каждой клетке тела глухим, властным гулом.

Я шагнула вперёд, отключая экран телефона и убирая его в карман пальто. Это было решение. Безрассудное, глупое, потенциально смертельное, но единственно возможное для меня.

В этот момент парень, сидевший за рулём, тот самый юный хам с перехода, застонал и пошевелился. Он медленно поднял голову, и его мутный, расфокусированный взгляд скользнул по моему лицу. Секунда, другая… и на его физиономии отразилось тупое, почти детское узнавание.

— Охренеть… — пробормотал он, трогая пальцами рассечённую бровь. — Это же та… с зебры. Жёстко ты нас…

— Заткнись, — донеслось с пассажирского сиденья. Голос раненого был тихим, но в нём звенела такая сталь, что водитель мгновенно замолчал, испуганно втянув голову в плечи.

Тот, что был на пассажирском, медленно, с видимым усилием, выпрямился. Его лицо было бледным, почти серым, но взгляд, которым он впился в меня, был на удивление ясным и острым. Он узнал меня. Не как безликую женщину, а как ту, что несколько часов назад стояла перед его машиной, полная праведного гнева. Ирония судьбы, видимо, доставляла ему какое-то мрачное, извращённое удовольствие.

— Какая встреча, — усмехнулся он, но усмешка вышла кривой и болезненной.

Я проигнорировала его сарказм, мой мозг уже работал в режиме «полевого госпиталя». Быстрый, оценивающий взгляд.

— У тебя, похоже, сотрясение. Возможно, вывих плеча, — бросила я водителю, который всё ещё выглядел потерянным. — А у тебя, — я перевела взгляд на его спутника, — дела куда хуже. Это ножевое?

Он не ответил, лишь крепче стиснул зубы. Багровое пятно на его пиджаке расползалось, жило своей жизнью, и я поняла, что у меня очень мало времени.

— Я сейчас вызову скорую, — твёрдо произнесла я, снова потянувшись к карману.

В следующее мгновение его рука молниеносно вылетела из полумрака салона и мёртвой хваткой вцепилась в моё запястье. Пальцы были ледяными, но сильными. Невероятно сильными для человека, который, судя по всему, терял кровь с катастрофической скоростью.

— Я, кажется, выразился предельно ясно, — прошипел он, и его лицо оказалось так близко, что я почувствовала металлический запах его крови. — Никаких копов. И никакой скорой.

— Ты в своём уме? — ярость, холодная и острая, как скальпель, придала мне сил. Я попыталась вырвать руку. — Ты истекаешь кровью! Ещё десять, максимум пятнадцать минут, и ты отъедешь прямиком к праотцам! А твой дружок, если у него черепно-мозговая, нуждается в срочной госпитализации! Руку убрал!

— Послушай меня внимательно, доктор, — он наклонил голову, и его тёмные глаза превратились в два чёрных колодца, на дне которых плескался первобытный мрак. — Если сюда приедут копы или скорая, они первым делом пробьют наши имена. И тогда за нами приедут другие люди. И поверь, их методы лечения тебе очень не понравятся. Поэтому, — он усилил хватку, и я невольно поморщилась от боли, — ты сейчас нам поможешь. По-тихому. Или нас всех троих здесь же и прикопают. Тебя — как лишнего свидетеля. Понятно объясняю?

Его слова не были пустой угрозой. Они были констатацией факта. Холодного, жестокого, неоспоримого. В его мире это, видимо, было в порядке вещей. Но не в моём.

— Я реабилитолог, а не хирург! — огрызнулась я, делая последнюю отчаянную попытку достучаться до остатков его здравого смысла. — Максимум, что я могу, — это вправить твоему приятелю вывих и обработать раны. У тебя, скорее всего, внутреннее кровотечение! В домашних условиях я тебе не помогу!

— Мне не нужна твоя помощь, — отрезал он. — Помоги ему.

Он кивнул на брата, и в этот миг в его взгляде на долю секунды промелькнуло что-то, кроме холодной ярости. Что-то похожее на отчаянную, звериную заботу. Он был ранен, возможно, смертельно, но думал не о себе. И эта деталь, этот крошечный нюанс сломал что-то внутри меня. Стену моего праведного гнева.

— Чёрт с тобой, — выдохнула я, чувствуя, как сдаюсь. Не ему. Себе. — Руку отпусти. Иначе я не смогу ничего сделать.

Он на мгновение замер, изучая моё лицо, словно пытаясь прочесть, не лгу ли я. Затем медленно, неохотно разжал пальцы. Я потёрла ноющее запястье, на котором уже проступали красные следы.

— Машина на ходу? — мой тон стал резким, профессиональным.

— Угнали, — буркнул водитель.

— Отлично, — язвительно хмыкнула я. — Значит, её скоро начнут искать. У нас нет времени. Вылезайте. Оба.

Старший, опираясь на приборную панель, сдавленно зашипев от боли, начал выбираться из машины. Младший же просто сидел, мотая головой, как китайский болванчик.

— Руслан, мать твою, шевелись! — рявкнул на него брат.

Руслан. Значит, его зовут Руслан. Это имя почему-то сделало его более реальным. Не просто наглым мажором, а человеком, у которого есть имя. И брат, готовый за него умереть.

— У меня всё плывёт, бро, — пожаловался Руслан. — Полный кринж.

— Я сейчас устрою тебе такой кринж, что ты до конца жизни в себя приходить будешь, — пообещал старший, уже стоя на ногах. Его шатало, но он упрямо держался, прислонившись к покорёванному крылу. — Вылезай.

ГЛАВА 4

ГЛАВА 4

ДАМИР

Боль.

Тупая, пульсирующая, она вернула меня из вязкого, душного небытия, вкручиваясь в рёбра раскалённым буравом. Каждый вдох отзывался новой вспышкой агонии, заставляя мир сужаться до одной этой точки в боку. Она была живой, эта боль, отвратительно знакомой, почти родной. Я открыл глаза.

Реальность навалилась мутным, плохо сфокусированным изображением. Потолок. Чужой. Белый, с едва заметными трещинками, похожими на речную сеть на старой карте. В нос ударил резкий, стерильный запах — спирт, йод — и под этой химической атакой пробивался густой, медный аромат крови. Моей.

Я медленно, миллиметр за миллиметром, повернул голову, и комната качнулась, грозя снова утопить меня в тошнотворной темноте. Скрипнув зубами, я заставил себя сфокусироваться.

Гостиная. Небольшая, залитая неярким светом уличного фонаря, пробивающимся сквозь щель в шторах. Рядом, на полу, скорчившись на брошенном наспех пледе, хрипло дышал Руслан. Живой. Это было первое, что зафиксировал мозг, отбрасывая всё остальное. Брат был жив. Его грудь мерно вздымалась, лицо, даже в полумраке, казалось бледным и осунувшимся, на виске темнел аккуратный пластырь, наложенный умелой рукой.

Память вернулась рывком, как хищник, выпрыгнувший из засады. Погоня. Визг тормозов, удар, звон стекла. Её лицо на пешеходном переходе — злое, дерзкое, незабываемое. Столкновение с отбойником. Боль в плече. И её руки, втаскивающие нас в её мир.

В её крепость, которую мы взяли штурмом, забрызгав кровью и грязью.

Я вспомнил, как она, ругаясь сквозь зубы, штопала Руслана с таким сосредоточенным лицом, будто не человека латала, а реставрировала дорогую вещь. А потом… потом она повернулась ко мне.

Мой взгляд, обойдя комнату, зацепился за кресло.

Она спала там.

Свернувшись в неудобной позе, подложив ладонь под щёку. Длинные тёмно-русые волосы выбились из небрежного пучка и разметались по плечам, несколько прядей упали на лицо. Без своей колючей брони из сарказма и презрения она выглядела… другой. Уставшей. Почти беззащитной.

Тёмные тени залегли под глазами, губы были плотно сжаты даже во сне. Её руки, те самые руки, что несколько часов назад спасали нас, безвольно лежали на подлокотниках. Длинные, чувствительные пальцы пианистки, в которых скрывалась сила и знание костоправа. Я смотрел на неё, и внутри боролись два зверя, которых я сам с трудом различал.

Первый зверь, привычный, воспитанный улицами и отцовскими уроками, рычал и скалился. Подозрительность. Въевшаяся в кровь, впитавшаяся в костный мозг. Кто она? Почему помогла? Клятва? В моём мире клятвы ничего не стоили, их давали и нарушали с лёгкостью, а за каждую услугу выставляли счёт. Какой счёт выставит она?

А второй зверь… он был мне почти незнаком. Он молчал, смотрел на эту спящую женщину и чувствовал то, чему в моём лексиконе не было названия. Не благодарность — это слишком простое, слишком поверхностное слово. Это было нечто глубже. Шокированное восхищение.

Она увидела нас, истекающих кровью, и не захлопнула дверь. Она втащила в свой дом двух бандитов, рискуя всем. И это обезоруживало. Ломало все мои привычные схемы. Люди моего отца, мои так называемые «братья по оружию» бросили бы нас подыхать, чтобы не впутываться. А она, эта язвительная, колючая женщина, спасла.

Я медленно, стараясь не шуметь, приподнялся на локте. Боль снова вцепилась в бок, но я проигнорировал её. Мой взгляд скользнул по её квартире. Книги. Их было много, они стояли ровными рядами в стеллаже, лежали стопками на журнальном столике. Нелепые магнитики на холодильнике, смешная кружка с надписью «Утро добрым не бывает». Это был мир, в котором не было места таким, как я. Мир порядка, уюта и чёртового саркастичного юмора.

Внезапно из-под дивана, на котором я лежал, раздалось низкое, утробное рычание. Затем оттуда медленно и с большим достоинством выплыло нечто огромное, серое и пушистое. Кот. Монструозных размеров, с кисточками на ушах, как у рыси, и взглядом жёлтых глаз, полным вселенского презрения. Пушистый Цербер, охраняющий вход в её Аид. Он остановился в паре метров, распушил хвост трубой и уставился на меня, не мигая. Шерсть на его загривке стояла дыбом.

— Неплохой сторож, — хрипло прошептал я, обращаясь скорее к себе, чем к коту.

Его Величество в ответ лишь сузил глаза и тихо зашипел, обнажив внушительного вида клыки. Я был готов поспорить, что эта тварь весит не меньше десяти килограммов и одним ударом лапы способна выцарапать глаз.

Этот безмолвный поединок прервало её движение. Она пошевелилась в кресле, что-то пробормотала, и одна из прядей соскользнула ей на губы. Я смотрел, не отрываясь. Мне захотелось протянуть руку и убрать эту прядь. Дикое, иррациональное, абсолютно неуместное желание. Мои пальцы, привыкшие сжимать рукоять пистолета или чужое горло, вдруг показались мне грубыми и грязными.

В этот момент она открыла глаза.

Её взгляд — серый, как предгрозовое небо, — был сначала сонным и растерянным. Секунда, не больше. А потом он сфокусировался на мне, и в нём мгновенно выросла ледяная стена. Страх, сменившийся брезгливостью и холодной, концентрированной яростью. Она рывком села, инстинктивно запахивая халат, будто мой взгляд мог оставить на ней ожог.

— Очнулся, — это не было вопросом. Это была констатация. Её голос был хриплым ото сна, но сталь в нём никуда не делась.

Я молча кивнул.

Она поднялась. Движения резкие, собранные. Подошла к Руслану, не обращая на меня внимания, приложила пальцы к его шее, проверяя пульс.

— Этот ещё в отключке, — бросила она через плечо. — Сотрясение средней тяжести, судя по всему. Но жить будет. Если его дружки не найдут и не добьют.

Она выпрямилась и наконец повернулась ко мне. Её взгляд был как рентген. Профессиональный, холодный, оценивающий.

— У тебя, — она кивнула на моё правое плечо, — передний вывих плечевой кости. Судя по тому, как ты заваливаешься на один бок. Вправлять будем? Или так пойдёшь, кривобокий?

ГЛАВА 5

ГЛАВА 5

МАРГАРИТА

— Да у него же здесь сквозное! Идиот! Он же сейчас кровью истечёт!

Мой собственный крик, злой и отчаянный, рикошетом отскочил от стен, утонув в глухом стуке его тела о паркет. Он рухнул не мешком, а целой скалой — тяжело, основательно, и на мгновение в квартире воцарилась оглушительная тишина. Гул холодильника, тиканье часов на стене, испуганное дыхание младшего брата — всё утонуло в вакууме, который образовался вокруг распластанного на полу тела.

Время сжалось до одной пульсирующей точки. Врач во мне одним щелчком выключил паникующую женщину, здравый смысл и инстинкт самосохранения. Мозг заработал с холодной, кристаллической ясностью, прокручивая протоколы действий в экстренной ситуации.

Первое — оценить угрозу. Угроза была не в нём, а в дырке, которую проделали в его боку.

Второе — остановить кровотечение.

Третье — не дать ему умереть и не сесть за это в тюрьму. Последний пункт казался самым маловероятным.

— Ты! — я рявкнула на Руслана, который застыл посреди комнаты с круглыми от ужаса глазами, глядя то на меня, то на своего брата. Он походил на оленя, застигнутого светом фар на ночном шоссе. — Не стой столбом! Помогать будешь!

Парень вздрогнул, словно его ударило током.

— Что… что делать? Бро… он…

— «Бро» твой сейчас отправится к праотцам, если ты не прекратишь хлопать ресницами! — отчеканила я, опускаясь на колени рядом с Дамиром. Быстрый взгляд на его лицо — бледное, с синевой у губ. Пульс на сонной артерии — частый, нитевидный. Плохо. Очень плохо. — В ванную! Быстро! Все полотенца, какие найдёшь, тащи сюда! И аптечку с верхней полки шкафа!

Руслан, наконец, сорвался с места, гремя ногами и едва не снеся торшер. Пока он метался по квартире, я уже действовала. Разорвала на его теле рубашку, не тратя время на пуговицы. Дорогая ткань, пропитанная кровью, поддалась с влажным, отвратительным хрустом.

Господи.

Взгляд профессионала мгновенно оценил масштаб катастрофы. Входное отверстие было небольшим, аккуратным, чуть ниже рёбер сбоку. А вот выходное, на спине, — рваным и некрасивым. Задеты мышцы, возможно, что-то ещё. Сколько крови он потерял, пока строил из себя героя и молчал, — одному богу известно.

— Вот! — Руслан вывалил на пол гору махровых полотенец — белых, бежевых, моих любимых, с вышитыми лавандовыми веточками. Следом на паркет с грохотом приземлилась аптечка.

— Давлю я, держишь ты! — я схватила первое попавшееся полотенце, свернула его в тугой валик и со всей силы прижала к ране на спине. Кровь тут же пропитала светлую ткань. — Дави сюда! Сильнее! Твоя задача — не дать ему истечь кровью, пока я разбираюсь с этим, — я ткнула пальцем в его младшего брата, который всё ещё лежал на диване, постанывая.

Моя гостиная окончательно превратилась в филиал преисподней на земле. Один бандит в полубессознательном состоянии на диване, второй — истекающий кровью на моём персидском ковре. Посреди всего этого — перепуганный юнец, пытающийся остановить артериальное кровотечение полотенцем для лица. А в углу, под креслом, сидел мой десяти-килограммовый кот Маркиз, распушившись до размеров небольшого медведя, и с немым ужасом взирал на происходящее. Его жёлтые глаза были похожи на два блюдца, и я была уверена, что если бы коты умели седеть, мой Маркиз уже стал бы платиновым блондином. Его царственное величество, привыкшее к порядку и своевременной порции тунца, явно не одобряло кровавую вечеринку.

— Так, — я поднялась, отряхивая руки. Адреналин бил в виски. В голове была звенящая ясность. — Младший, слушай мою команду. Сначала ты, — я подошла к дивану. — У тебя всё не так страшно. Пара царапин и ушиб. Сейчас быстро залатаю, и будешь мне ассистировать.

Пока я обрабатывала ссадины Руслана, мой мозг лихорадочно строил план. Моя квартира — моя операционная. Торшер, сдвинутый к самому дивану, — операционная лампа. Кухонный стол — стерильный (насколько это возможно) столик для инструментов. Вместо ассистента — парень с лексиконом из Тик-Тока. Идеальные условия для того, чтобы загреметь за решётку лет на десять.

Закончив с Русланом, который теперь смотрел на меня с благоговейным ужасом, я выпрямилась.

— Этого, — я кивнула на Дамира, — нужно перетащить на диван. Он тяжёлый, как чугунный мост, одна я не справлюсь.

— Я… я попробую…

— Не пробовать, а делать! На счёт «три». Раз… два…

Вдвоём, кряхтя и ругаясь шёпотом, мы кое-как втащили обмякшее тело на диван, который жалобно скрипнул под его весом. Я испортила его окончательно, но сейчас это было последнее, что меня волновало.

— Что у тебя в аптечке? — спросила я, вытряхивая содержимое на стол. Бинты, вата, перекись, йод… Скудно. — Крепкий алкоголь в доме есть?

— А? — не понял Руслан, не отрывая взгляда от брата.

— Водка! Коньяк! Виски! Что-нибудь выше сорока градусов! — прорычала я. — Быстро!

Он снова кинулся исполнять, на этот раз на кухню. Через минуту передо мной стояла початая бутылка дорогого коньяка.

— Отлично. Хоть какая-то от вас польза, — я открутила пробку и щедро полила свои руки, а затем протёрла лезвие кухонных ножниц. — Свети. И не отсвечивай.

Ножницами я безжалостно разрезала остатки его рубашки и дорогущих, судя по ткани, брюк. Пришлось повозиться, чтобы освободить его от одежды, не переворачивая лишний раз. Когда я закончила, то на несколько секунд замерла, разглядывая то, что оказалось под тряпьём.

Я видела много мужских тел. В силу профессии. Атлеты, качки, обычные офисные работники. Но это… это было другим. Не гора стероидных мышц, надутых в тренажёрном зале. Это было тело хищника. Длинные, сухие, идеально очерченные мышцы, каждая из которых была на своём месте и несла функциональную нагрузку. Рельефный пресс, косые мышцы живота, широкие плечи, плавно переходящие в сильные руки. И всё это покрыто сетью тонких, выцветших шрамов. Следы старых ножевых, несколько круглых отметин, похожих на ожоги от сигарет. Его тело было картой его жизни — жестокой, беспощадной, полной боли.

ГЛАВА 6

ГЛАВА 6

МАРГАРИТА

Я проснулась от боли.

Не чужой, а своей собственной. Тупой, ноющей, которая гнездилась в затылке и разливалась по затёкшей шее, превращая её в камень. Я спала в кресле, свернувшись в позу эмбриона, как будто подсознательно пыталась спрятаться от той реальности, что развернулась в моей квартире.

Первым, что ударило в мозг, был запах. Резкий, химический коктейль из спирта, йода и чего-то сладковато-металлического. Запах крови. Он пропитал воздух, въелся в обивку мебели, в шторы, в меня саму. Это был запах чужого, жестокого мира, который я неосторожно впустила в свой дом.

Я резко открыла глаза.

Картина, представшая передо мной, была хуже любого ночного кошмара, потому что была до ужаса реальной. В сером утреннем свете, пробивающемся сквозь щель в шторах, моя гостиная выглядела как декорация к низкобюджетному фильму про бандитов.

На моём любимом диване, том самом, за которым я охотилась полгода, лежал он. Старший. Дамир. Его огромное, израненное тело казалось инородным на светлой ткани, теперь безвозвратно испорченной огромным бурым пятном. Он дышал ровно, но неглубоко, грудь едва заметно вздымалась под самодельной повязкой из моей лучшей наволочки. На полу, на наспех брошенном пледе, скорчился младший, Руслан, который что-то тихо бормотал во сне.

Вокруг них — поле битвы. Окровавленные салфетки, пустые ампулы, пустая бутылка из-под коньяка, мои швейные ножницы, брошенные на журнальном столике.

Что я наделала?

Вопрос прозвучал в голове не с паникой, а с холодной, отрезвляющей злостью. Злостью на себя. На свою идиотскую профессиональную деформацию, на клятву, которую никто не заставлял меня давать, на рефлекс спасателя, который сработал раньше инстинкта самосохранения.

Ночь закончилась. Адреналин, который держал меня на плаву, схлынул, оставив после себя гулкую пустоту и дикую усталость. И решение. Твёрдое, как сталь.

Я поднялась с кресла, разминая затёкшие мышцы. Мои движения были тихими, выверенными. Я подошла к дивану. Наклонилась, чисто автоматически проверила пульс на его шее — ровный, уже не такой частый, как ночью. Осмотрела повязку — сухая, слава богу. Значит, внутреннее кровотечение я остановила. Затем так же бесстрастно осмотрела младшего. Тоже стабилен.

Прекрасно. Они выживут. А это значит, что моя миссия окончена. Они больше не мои пациенты. Они — проблема. Угроза. Два кровавых пятна на моей репутации, свободе и душевном спокойствии. И их нужно было срочно вывести.

— Подъём, — мой голос прозвучал хрипло и тихо, но в утренней тишине он щёлкнул, как хлыст.

Руслан вздрогнул и сел, испуганно хлопая глазами. Дамир открыл глаза медленнее. Взгляд у него был тяжёлый, осмысленный. Он молча смотрел на меня, и в его тёмных, почти чёрных глазах не было ни боли, ни удивления. Только холодная оценка.

Я скрестила руки на груди, чувствуя, как моя пижама, пропитанная запахом их крови, неприятно липнет к телу. Мне хотелось немедленно залезть под душ и тереть себя мочалкой до тех пор, пока не сойдёт кожа.

— Доброе утро, джентльмены, — в голосе звенел лёд. — Ночлег и медицинское обслуживание окончены. У вас есть ровно пять минут, чтобы собрать свои израненные тела и убраться из моей квартиры.

Руслан открыл рот, чтобы что-то сказать, но Дамир опередил его, бросив на брата короткий, властный взгляд. Тот сразу заткнулся.

— Мы не заплатили, — ровным, безэмоциональным голосом произнёс Дамир, делая попытку сесть. Он поморщился, но не издал ни звука.

— Ах, вы ещё и о счёте беспокоитесь? Какая трогательная щепетильность, — ядовито усмехнулась я. — Считайте это благотворительностью. Фонд помощи заблудшим бандитам. А теперь — на выход. Ваши пять минут пошли.

Я отошла к окну и демонстративно посмотрела на часы. Я не боялась их. Страх сгорел ночью, остался только пепел отвращения и желание поскорее очистить своё пространство.

Они поднимались медленно, кряхтя, поддерживая друг друга. Два подбитых волка, вынужденные покинуть чужое логово. Я смотрела на них, не чувствуя ни капли жалости. Только холодное удовлетворение от того, что этот кошмар вот-вот закончится.

Руслан, ковыляя к двери, обернулся. В его глазах было что-то похожее на щенячью благодарность.

— Спасибо вам… Вы… Вы нас спасли…

— Я спасала не вас, — отрезала я, не глядя на него. — Я спасала свою нервную систему от необходимости лицезреть два трупа на моей лестничной клетке. И свой ковёр от трудновыводимых пятен. Как видите, со второй задачей я не справилась. Так что не за что. Дверь вон там.

Они дошли до прихожей. Я шла следом, как тюремный надзиратель, провожающий заключённых к воротам. Я распахнула входную дверь, впуская в квартиру стылый утренний воздух подъезда.

— И чтобы я вас больше никогда не видела, — бросила я им в спину. — Чтобы даже духу вашего в моём районе не было. Понятно?

Руслан торопливо кивнул и уже шагнул за порог. А Дамир остановился. Он медленно обернулся, и наши взгляды встретились.

ДАМИР

Её голос — холодный, как сталь хирурга, — выдернул меня из тяжёлой, вязкой полудрёмы. Я открыл глаза и сразу её увидел. Она стояла у окна, и серый утренний свет очерчивал её строгий профиль, делая её похожей на статую разгневанной богини.

Я всё помнил. Боль. Её руки. Её голос у самого уха, тихий и яростный: «Ещё раз дёрнешься — пришью…». И странное, почти унизительное облегчение, когда я подчинился ей, отдал своё тело в её безжалостные, но спасительные руки.

Она нас выгоняла. Логично. Правильно. Любая другая на её месте уже давно сдала бы нас ментам. А она ждала до утра. Дала нам прийти в себя. И даже в её ледяном голосе не было страха. Только выжигающее презрение и усталость.

— Мы не заплатили, — я заставил себя сесть. Боль в боку тут же напомнила о себе тугим, горячим узлом. Каждый вдох отдавался эхом под рёбрами.

Её язвительный ответ не задел. Я привык к другому. К страху в глазах, к заискивающим улыбкам, к поджатым губам. А она смотрела на меня так, будто я был досадным недоразумением, мусором, который нужно вынести. И это… это вызывало странное, извращённое уважение.

ГЛАВА 7

ГЛАВА 7

ДАМИР

Спуск по лестнице походил на медленное погружение в персональный ад. Каждая ступенька отзывалась в боку тупой, рвущей судорогой, плечо, вправленное её безжалостными и до гениальности точными руками, горело ровным, злым огнём. Мы с Русланом, опираясь друг на друга, напоминали двух подбитых в уличной драке псов, пытающихся сохранить остатки достоинства. Воздух подъезда, тяжёлый, пропитанный сыростью, вездесущими кошками и дешёвым табаком, казался спасительным бальзамом после стерильного, пронзительно личного запаха её квартиры. Запаха, который, казалось, я вдохнул вместе с воздухом и который теперь осел где-то в лёгких.

— Бро, это что вообще было? — прохрипел Руслан, когда мы наконец вывалились на улицу, в стылую серость рассвета. Город только просыпался, и наша потрёпанная реальность выглядела в его утренней чистоте особенно убого. — Она… она же просто ангел. Злой, как чёрт, но ангел.

— Заткнись, — коротко бросил я, оглядываясь. Пустая улица. Никого. Я вытащил из кармана телефон, чудом уцелевший в этой мясорубке, и набрал номер одного из наших водителей.

— Пятый, — отозвался сонный голос на том конце.

— Пять минут. Адрес скину. Живо.

Я сбросил вызов и отправил геолокацию. Руслан прислонился к обшарпанной стене дома, его лицо было белым, как свежевыпавший снег.

— Ты как? — спросил я, скорее по привычке, чем из реального беспокойства. Знал, что он крепкий. Выживет.

— Нормально, — он криво усмехнулся, касаясь виска, где темнел аккуратный пластырь. — Жить буду. Слушай, а она…

— Я сказал, заткнись, — повторил я, на этот раз жёстче, сжимая кулаки от внезапного, иррационального желания защитить её даже от простого упоминания. — Про неё — ни слова. Никому. Никогда. Ты понял меня?

Руслан посмотрел на меня с удивлением, которое быстро сменилось пониманием в его обычно бесшабашных глазах. Он медленно кивнул.

— Понял, бро. Могила. Но она, конечно, краш. Просто… ух!

Я проигнорировал его сленг. В моей голове всё ещё звучал её ледяной, полный сарказма голос и стоял перед глазами её образ — в нелепой просторной пижаме с пингвинами, с растрёпанными волосами, но с позвоночником из чистой дамасской стали. И её запах. Странная, невозможная смесь чего-то неуловимо цветочного, свежесваренного кофе и антисептиков. Этот запах въелся под кожу, стал меткой. Клеймом.

Чёрный «Гелендваген» подкатил бесшумно, точно по расписанию. Водитель выскочил, распахнул нам заднюю дверь, мастерски делая вид, что не замечает наших окровавленных одежд и помятых физиономий. Мы ввалились на мягкую, пахнущую дорогой кожей сидений.

— В особняк, — бросил я, откидываясь на спинку и закрывая глаза.

Боль пульсировала в такт плавному движению машины. Но физическая боль была привычной, фоновой. Она почти не мешала думать. Все мои мысли, как побитые мотыльки, летели на один-единственный огонёк в темноте. На неё. Маргарита. Какое-то старомодное, почти царственное имя. Совершенно не вязавшееся с её язвительностью и манерой ругаться сквозь зубы так, что хотелось одновременно и придушить, и поцеловать.

«Я твой должник».

Я не соврал. В нашем мире долг за спасённую жизнь не измеряется деньгами. Это нечто большее. Это кровная связь. Ответственность. Она, сама того не ведая, вытащила меня не просто из разбитой машины — она вытащила меня из-под ножа смерти. И тем самым приковала к себе цепью, которую не разорвать. Теперь её безопасность — моя проблема. А учитывая, чью кровь она прямо сейчас оттирает со своего светлого дивана, проблем у неё может скоро прибавиться. Наши враги не оставляют свидетелей. Они их убирают. Мысль о том, что кто-то может к ней прийти, может дотронуться до неё, причинить ей вред, полоснула по нервам острее, чем нож, оставивший дыру в моём боку.

Чем ближе мы подъезжали к загородному особняку отца, тем тяжелее и гуще становился воздух в салоне. Высоченный кованый забор с острыми пиками, десятки скрытых камер, молчаливая, как изваяния, охрана у ворот. Наш «Гелендваген» въехал во внутренний двор, вымощенный идеально ровной брусчаткой, и замер у парадного входа.

Дом встретил нас гулкой, давящей тишиной. И запахом. Запахом дорогого дерева, натуральной кожи и застарелого, холодного отцовского гнева. В огромном холле с мраморным полом, где любой шаг отдавался многократным эхом, нас уже ждали.

Тимур Хасаев стоял посреди холла, опираясь на свою неизменную трость из чёрного дерева с серебряным набалдашником. Седой, подтянутый, в идеально сидящем домашнем костюме из тёмного кашемира. Его выцветшие, пронзительные глаза хищной птицы смотрели на нас без малейшей тени сочувствия. Рядом с ним, переминаясь с ноги на ногу, стоял Арташес Ваганович — наш семейный врач, немолодой уже армянин с бесконечно печальными глазами и воистину золотыми руками.

— Прибыли, — голос отца был ровным, почти спокойным, и от этого показного спокойствия по спине пробежал мороз. — Волчата мои заблудшие.

Мы молча, не сговариваясь, подошли и остановились в нескольких метрах, как нашкодившие школьники перед директором. Любое слово сейчас было бы лишним.

— Арташес, осмотри их, — приказал отец, не сводя с меня тяжёлого взгляда. — Хочу знать, насколько сильно мои драгоценные наследники решили сократить мне жизнь этой ночью.

Врач подошёл, неодобрительно цокнул языком, разглядывая нас с головы до ног, как двух породистых, но побитых скакунов.

— Снимайте, — коротко велел он.

Помогая друг другу, мы стянули пропитанные кровью куртки и разорванные рубашки. Арташес начал с Руслана. Аккуратно отклеил пластырь на виске, осмотрел рану, потом перешёл к швам на предплечье. Его густые брови медленно поползли на лоб.

— М-да… — протянул он, внимательно разглядывая ровные, почти каллиграфические стежки. — Аккуратно. Очень аккуратно для полевых условий. Кто делал?

— Не знаю, — буркнул Руслан, виновато косясь на меня.

Арташес перевёл взгляд на меня. Его пальцы были прохладными и опытными. Он осмотрел моё плечо, заново обмотанное бинтом, потом осторожно снял повязку с бока, которую она так ловко соорудила из остатков простыни.