Боль, страх, страдание и свобода

Том 1, глава 1 – Апогей заката человеческой цивилизации.

1434 год, 13:21, 5 мая.

Я лежал на чём-то мягком, словно облако, и казалось, вокруг меня кружат птицы. — Наш ребёнок… как светло стало на душе! — прошептала женщина, склонившись ко мне. Я открыл глаза и увидел перед собой мужчину и женщину. Рядом со мной были деревянные кровати, на них лежали младенцы, я взглянул на мужчину.

Мужчина был молод, лет двадцати-тридцати, с овальным лицом, в очках, и его зелёные глаза и светлые волосы привлекали внимание. Женщина была похожа на него, но её синие глаза и каштановые волосы делали её особенной.

Я заплакал, не понимая, что происходит. Родители сразу побеспокоились, но я был молод, не понимал, что происходило. «Не плачь, дитя моё!» — сказала женщина, она взяла меня на руки нежно укачивая меня. Вскоре я успокоился. Я сосал палец и смотрел своими большими круглыми глазами на этих двоих.

«Мы так и не решили, как назовём ребёнка», — произнёс мужчина. «Мы ещё не знаем, мальчик это или девочка, нельзя давать имя, пока не определимся с полом», — ответила женщина. Женщина села на деревянный стул. — Какой же ты крошечный… и весь наш. Всё будет хорошо, слышишь? – сказала женщина.

Вдруг в комнату вошёл доктор: «Он мальчик, мы проверили всё несколько раз!» — сказал он. Женщина встала и подошла к мужчине. «Мальчик, значит», — произнесла мать, глядя на меня. «Хм… Назовём его Дореан», — добавила она. «Дореан? В принципе звучит хорошо» - ответил ей мужчина. Доктор наблюдал за этим, после слов отца «Дореан?» доктор отвернулся и ушёл. Мама и папа пошли к выходу, рядом с нами ходили много незнакомых мне людей, все они что-то говорили себе под нос.

После этого мы вышли из больницы, она была белокаменной и очень красивой. На улице шёл дождь, капли дождя капали мне прямо на лицо и в глаза, было больно и мне стало холодно, и я снова заплакал. Родители увидели это и быстро дошли до дома, чтобы успокоить. Мы добежали до 2 этажного белокаменного дома, мы зашли в него, внутри пахло ванилью и цветами. Я успокоился и уснул как ни в чём не бывало.

Так прошло восемь долгих лет моего детства. Однажды ранним утром меня разбудили родители: мать тихо постучала в дверь, отец уже ждал у порога. «Дореан, собери хворост на печь, — сказал он ровным голосом. — Без дров в эту ночь мы замерзнем».

Я медленно сел на кровати, сунул ноги в старые суконные чулки и накинул поверх них замызганные кожаные сапоги, в которых криво торчали пробитые гвозди. Накинул на плечи мешковатую льняную рубаху и повязал ее кожаным кушаком. В пахнущие подмастерьем руки взял деревянную коробку с вырезанными ручками, в которой уже был кое-какой хворост, оставшийся со вчерашнего дня. Мне было лишь восемь-девять лет, но каждый такой поход становился маленьким приключением.

Я вышел из темного дома, и первый вдох зимнего воздуха с его пронзительным ароматом хвои словно встряхнул меня. Я сделал пару уверенных шагов по скрипящему снегу и невольно поднял голову, чтобы посмотреть в утреннее небо. Там, черными силуэтами на фоне багроватого рассвета летали вороны. Они гоготали своей звонкой карнавальной песней, и я почувствовал, как ледяной ветер шевелит мои волосы. Вороны, почуяв мое любопытство, взмыли выше и исчезли за линией серебристых облаков.

Я медленно шагал по улочке между белокаменными домами, и каждый камень выбивал эхом стук моих сапог. Вдруг мне навстречу выскочил мальчишка моего возраста: у него был острый орлиный нос, ярко-голубые, чуть прищуренные глаза и коротко стриженные коричневые волосы, которые слегка мерцали на утреннем солнце. Он также держал деревянную коробку, отчего шаги его были торопливы и уверены.

«Привет, Дореан!» — воскликнул он, подпрыгивая на месте. Его голос был звонкий и чуть хрипловатый, будто он уже давно говорил без отдыха.

«Привет, Экспинос», — ответил я, улыбаюсь сквозь дрожь от холодного ветра.

Мы оба остановились и взглянули друг другу в глаза. Голоса вдалеке доносились из деревни: кто-то кричал о товаре на рынке, доносилось воркование голубей с крыши старой конторы, продавец сбивал клёкот птичьей стаи древним свистком. Казалось, сама деревня просыпается вместе с нами.

Экспинос кивнул, поправляя на плече кожаную лямку коробки: «Тебя тоже послали собирать хворост?» Он оглянулся по сторонам и тихо добавил: «Опять… Это так скучно». Его тон был полон усталости, но в глазах таилась надежда.

Я вздохнул, чувствуя тяжесть обязанностей: «Ага. Если не собирать дрова, в Доломе мы рискуем не согреться этой зимой…»

«В Доломе всё хуже и хуже, — кивнул Экспинос, сжав пальцы на деревянной ручке. — Продукты на исходе, печи холодные, и люди болеют».

Я взял себя в руки и продолжил: «Но есть надежда: слыхал, что во Токалутере земля плодороднее, реки полноводнее, а тамошние люди говорят — тепло твёрже стали».

Экспинос широко улыбнулся, и я увидел, как его глаза на миг заблестели: «Эх, если бы нам когда-нибудь туда перебраться…»

Мы замолчали и шли бок о бок, пока перед нами не возникла небольшая толпа. Я сразу заметил, как в воздухе затрепетали новостные слухи: в толпе раздавались восторженные восклицания, свист, гул голосов. Кто-то кричал: «Только посмотрите!» — другая старуха жалобно просила: «Будьте осторожны!», а дети рвались вперед, задирая шапки и хлопая в ладоши.

Мы осторожно подкрались ближе и увидели группу всадников. Их могучие кони сыпали из-под копыт снежную дробь, выдыхая горячим паром. Всадники были облачены в тяжелые плащи из темно-бордового сукна, широкие плечи украшали латные наплечники, отполированные до блеска. На груди каждого был вышит герб в виде орла: правое крыло алое, словно горящий факел, левое — белоснежное, как первый снег. Под плащами проглядывали боевые костюмы: туники из толстой кожи, украшенные металлическими пластинами, и шелковые шарфы цвета морской пены, подпоясанные тонким ремнем.

Кони нервно подрагивали, фыркали и переступали с ноги на ногу, а всадники разговаривали низкими строгими голосами, жилистыми и глухими, что казалось эхом отдавались от каменных стен улицы. Ветер играл их плащами, и я встрепенулся, чувствуя трепет и восхищение.

Том 1, глава 2 – Горное селение, уничтоженное монстром.

Ночь не давала покоя: в темноте доносились испуганные голоса — обрывки имён и подозрений. Спать было невозможно. В воздухе сквозило холодной тревогой — как предвестник надвигающейся беды.

На рассвете нас разбудили без лишних слов. Холодная сырость врезалась в плечи. Небо было тяжёлым, серым. Дождь едва касался земли, но каждый его капель звучал будто сигнал тревоги. На улицах нас ждали лошади — с тёмной сбруёй, молчащие, будто и они знали, куда мы едем.

Мы поскакали в сторону, откуда приходила тень. Лес молчал, скрытый за серым туманом: ни птиц, ни зверей, только тяжесть уюта исчезавшего мира.

Через полчаса мы прибыли к месту. Маленькая деревушка — точка на карте, о которой никто не вспоминал. Сейчас она была раздавлена. Стены были повалены, словно массы камня свалили их без разбору. Земля была чёрной от крови. Куски мяса и обрывки ткани висели на перекладинах, будто окровавленные гирлянды.

Возле нас лежало тело — или то, что от него осталось. Нижней части не было вовсе, только обломанные рёбра, торчащие, как спицы, из мешка плоти. Внутренности были разорваны, часть из них втоптана в землю. Один из наших не выдержал и, согнувшись, вывернул всё на землю. Остальные молчали. Некоторым тряслись руки, но никто не проронил ни слова.

Мы начали обыскивать дома в надежде на выживших. Каждый шаг вёл нас всё дальше от мысли о спасении.

Первый белокаменный дом — крыша снесена, внутри пахло гнилью и горелым мясом. Мы замерли у кучи плоти: круглое тело, сплетённое из кожи, волос и костей, будто чёрная кукла из кошмара.

Настоящий шар из скатанных тел. Мы подошли ближе — среди слизи мелькали лоскутки одежды. Кто-то из нас прошептал молитву.

Второй дом — кровь и черепа. Ни мебели, ни жизни. Только пятна на стенах, будто там били кого-то до каши.

Банк — золото, сверкающее сквозь алую пелену. Всё было облито кровью, на полу — следы, оставленные босыми ногами. Свежие. В церкви — такое же безмолвное святилище смерти. Перевёрнутый алтарь, иконы в крови.

Когда подошли к третьему дому, ничего особенного сначала не было. Только тишина. Мы уже хотели уходить, как вдруг… звон. Приглушённый, будто из-под земли. Кто-то уронил стекло.

Мы начали стучать по полу. У шкафа — другой звук. Глухой, пустой. Рутгар нащупал замочную скважину. Без слов он выбил люк, и мы увидели узкую лестницу вниз. Туда вела тьма. Мы спустились.

Подвал встретил нас тишиной. Обычный, казалось бы, подвал — земляной пол, старая мебель, пустые банки на полках. У осколков разбитого стакана стоял мужчина, наклонившийся, собирая их руками. Он поднял взгляд. Наши глаза встретились.

— П-папа? — голос сорвался у меня в груди.

Рутгар выхватил меч, но застыл.

— Назовись, иначе… — его слова дрогнули.

Мужчина опустил руки:

— Я Дотан Долофони. Я… отец Дореана. После нападения на Долому… я сбежал сюда. Поднялся в этот дом… Потом пришёл он… монстр. Раздавил всё. Я спрятался.

Сердце подскочило, когда я приблизился. Его глаза, полные боли, встречались с моим взглядом. Я не смог сдержаться и обнял его, почувствовав, как его руки дрожат в моей спине.

Фарон опустил меч, но остался в стойке охранника.

— Говори, — голос его стал мягче. — Что ты видел?

— Я скрывался здесь несколько недель, — сказал он одним тяжёлым вдохом, — сначала была лишь тишина и отдалённые крики в горах. А потом небо потемнело, и он явился. Как из сна. Чудовище, как гора на ногах, шло прямо по деревне — с глухим треском ломались балки, а я слышал хруст костей под его шагами. Как церковь падала. Крики, запах гнили… они остались в стенах. Я заперся в подвале и не выходил.

— Пойдём, — голос его не допускал возражений.

Я хотел что-то сказать, как вдруг… Прямо в тот момент пошла трещина под ногами, и рокот землетрясения пронёсся по деревне.

Земля сотряслась. Мы побежали к выходу. Из-под дождя вырисовался его силуэт: исполин, кожа которого свисала лохмотьями, словно рваная парусина, а зияющая пасть безжалостно впивалась в ночь.

Мы бросились назад в подвал, но он уже нас заметил. Его рука вгрызлась в землю, выдрала крышу, как бумагу. Свет хлынул вниз, обнажая нас перед чудовищем. Мы побежали. Кто влево, кто вправо. Без команды. Без плана.

Я увидел, как она выдергивает отца, словно куклу, и мгновенно всё вокруг померкло. Крик застрял в горле, и я едва удержался, чтобы не пасть наземь. Когда она исчезла в ночи, на снегу остались лишь следы её шагов, кровью залитые.

И вдруг… из руин, весь в крови и пыли, появился Тифарос. Шатаясь.

— Меня… завалило, — прохрипел он. — Я… слышал, как он ел.

После этого мы отправились обратно.

Серые облака нависли над небом, сжимаясь в тугой свод, словно древняя крышка саркофага. Казалось, небо больше не дышит — оно застыло, подавленное той болью, которую мы несли с собой. Мы возвращались. Но этот путь не был облегчением. Каждый шаг отзывался глухо в груди, как если бы сама земля пыталась остановить нас, удержать от возвращения к чему-то, что мы ещё не могли осмыслить.

Всё, что мы пережили в той деревне, продолжало клубиться в голове. Изуродованные тела, кровавые шары из плоти, изломанные дома, шёпот стекла, упавшего на камень — все эти образы не уходили, не растворялись в памяти. Они заползали внутрь, царапали изнутри.

Дождь настиг нас внезапно, как чья-то злобная воля, стремящаяся смыть следы наших поступков. Он хлестал по лицам, пробирался под одежду, превращал дорогу в липкую кашу. Лошадь скользнула на мокрой мостовой и рухнула под всадником. Мы встрепенулись, но не произнесли ни слова, лишь одним усилием подняли его. Сена, совсем юный, сломал руку, но не издал ни звука. Его лицо было белее, чем его рубашка. Усталость уже не гудела в мышцах — она жгла изнутри, словно выжимая последние капли сил.

Глыбы палат и мерцающий костёр показались сквозь туман, но их свет не согревал. Никто не вышел навстречу: лишь прикрытые капюшоны и ледяные взгляды, застывшие как камень. В воздухе пахло выжженной травой и гарью — жуткий отпечаток недавнего кошмара. Мы несли с собой нечто большее, чем просто отчёт о проваленной экспедиции — мы возвращались как носители чего-то чуждого, как свидетели того, что, может быть, не стоило видеть.