Больные по рождению

Глава 1

Порыв холодного осеннего ветра задирает юбку, пытаюсь вернуть её на место. Длина до колена, плиссе, чёрный цвет — невозможно представить более благопристойную школьную форму, но, честное слово, тот, кто предписал девочкам напяливать её каждый день, независимо от погоды, — конченый мудак.

Тщедушное тельце в лёгкой трёхлетней куртёнке плетётся домой, где его ждёт очередной вагон претензий и упрёков. Тягостные мысли липкими щупальцами оплетают голову. Вот и вся я.

Позади под чьими-то подошвами шелестят листья, и я резко оборачиваюсь. Сердце на короткое мгновение сжимает от страха. Если это Кочетков и его компания уродов, я должна бежать без оглядки. Но двор, куда я свернула, совершенно безлюден.

Поток ледяного воздуха гудит у уха, заставляя вжать голову в плечи. Умоляюще поднимаю глаза к небу: серая дымка застилает всё до последнего миллиметра. Впрочем, я уже привыкла к такой погоде. В конце каждых каникул я прошу пустоту послать мне лёгкий год, но раз за разом выходит одинаково: мрачное и трагичное первое сентября, косые презрительные взгляды одноклассников, заморозки и голые ветки уснувших деревьев. Почему я не могу уснуть, как они? Погрузиться в безмятежную негу и открыть глаза только весной, очнувшись юной почкой на возрождающемся растении. В горле встаёт тугой ком.

— Забыла дорогу, Кукушкина? — раздаётся низкий голос из-за спины.

Я вздрагиваю, узнав его обладателя, и, не дав себе времени на раздумья, пулей срываюсь с места. Позади гремит издевательский смех — Кочетков не один.

Я бегу со всех ног, рюкзак стучит по спине, сбивая дыхание. Направляюсь к ближайшему выходу из двора — тоннелю через дом. Но, кажется, за мной никто не гонится. Боюсь обернуться, чтобы проверить, — наверняка споткнусь.

Вот он, совсем близко, мой спасительный шлюз к свободе. На полных парах влетаю в тоннель, и света на мгновение становится меньше, эхом звучит стук моих ботинок по залатанному асфальту. Готовлюсь уже вынырнуть, как из-за угла появляется фигура парня. Я не успеваю различить, кто это, и остановиться. Влетаю прямо в его грудь. Меня тут же обвивают чужие руки. Я дёргаюсь, чтобы вырваться, но хватка крепкая. До меня доносится слабый аромат мужских духов, ментоловой жвачки и самое удручающее — горечь альфы. Ненавижу подпускать этих существ ближе трёх метров. Будь моя воля, никогда бы с ними не встречалась. Но, к моему трауру, они были повсюду, и моя омежья природа не давала им покоя.

— Не надо, — устало просит Савельев, одна из шестёрок Кочеткова.

Снова пытаюсь выскользнуть, но альфа только сильнее сдавливает мои рёбра, чтобы удержать на месте. В голове плавает множество идей. Плюнуть в лицо и бежать. Укусить за руку, ударить в пах и бежать. Вывернуться, чтобы ткнуть локтем в живот, и… Его неизменно скучающий взгляд вдруг фокусируется на моём лице. Медленно проходит вдоль носа, подбородка и опускается к шее, с которой в разгар моего жалкого сопротивления сполз шарф. Радужку глаз Савельева поглотила темнота тоннеля, сделав их абсолютно чёрными. Мне становится не по себе, я затихаю. У выхода завывает ветер, но в тоннеле стоит тишина.

Хватка ослабевает, альфа отделяет прядку моих волос. Склоняется к ней и глубоко втягивает воздух. На лице появляется не то недоумение, не то сомнение. Я собираюсь одёрнуть его, но вместо слов вырывается лишь испуганный выдох.

По сводам туннеля громыхают шаги. До меня добрался Кочетков.

Глава 2

— Попалась, шлюшка? — щерится Кочетков, подойдя ко мне вплотную. У него за спиной сально ухмыляются два его дружка-идиота — Гущин и Фомин. Сзади меня подпирает торс Савельева. Я в ловушке. — Отпусти её. Она же не будет больше бегать, правда, тварёныш?

Наконец выдёргиваю запястья из захватов Савельева, потираю разболевшуюся кожу. Кочетков грубо вцепляется в мой подбородок, заставляя поднять лицо. У него окрашенные в блонд волосы, не короткие и не длинные, тёмно-русые корни брезжат среди светлых прядок. Старый шрам пересекает русую бровь — след от встречи с тумбой в кабинете труда в седьмом классе. Наверное, это был последний раз, когда он позволил себя избить. Шрам выглядит инородно на его смазливой мордашке, но я не ведусь на симпатичную оболочку, я уже давно смотрю сквозь, на безобразную тухлую сердцевину.

Он оттягивает большим пальцем мою губу вниз, словно лошадь выбирает. Стремительно приближается и на короткое мерзкое мгновение впивается в рот. Острый клык болезненно дерёт нежную внутреннюю поверхность губы. Толкаю его в грудь и сплёвываю на асфальт. Кочетков отшатывается, но вместо разгневанной гримасы лицо искажается в довольном оскале.

— У тебя сюрприз для нас? Я чувствую это, — возбуждённо говорит он.

Молчу, отказываясь вступать в его глупую игру.

В тоннель заворачивает старичок, но завидев компанию альф, пятится и быстро исчезает там, откуда вышел. Жаль, у меня нет такой возможности. Кочетков и Савельев переглядываются. Последний качнул головой в сторону. Мне не нравится здесь всё, но их шифры настораживают больше прочего.

Кочетков подаёт знак одному из парней за спиной, и тот направляется ко мне. Бессознательно сжимаюсь — все альфы немаленькие, но Фомин просто огромен.

— Нет! — вскрикиваю я, когда он заламывает мне руки и закидывает на плечо.

Его грязная лапа звонко шлёпает по моей ягодице.

— Сука! Я убью тебя! — воплю что есть мочи, извиваясь и целясь носком или коленкой в живот.

Фомин несёт меня, пока я колочу его по спине изо всех сил. Мой крик отражается от панельных домов маленького двора, становясь сиреной, молящей о помощи. Тут его перебивает скрип железной двери, быстро открывшей и закрывшейся, и я оказываюсь в подъезде.

Альфа скидывает меня с плеча, и я больно ударяюсь локтем о стенку. Мы на площадке посередине лестничного пролёта. Голубые облупившиеся стены, испещрённые похабщиной и телефонами с подписями по типу “наташа-давалка”. Уверена, если внимательно поискать, то можно найти и мой номер, оставленный кем-то из одноклассников. Запах пролитого пива. Окно из стеклянных кубиков, а на подоконнике — замызганная пепельница с разбросанными бычками. Но главное — четыре альфы без царя в голове. Ненавижу показывать страх, но в этот момент, нервно заозиравшись и вжавшись в холодный бетон, выдаю себя с потрохами.

— Мы удачно с тобой встретились, да? — мурлычет Кочетков, нависая надо мной.

— Как и каждый раз, — огрызаюсь в ответ.

— Не-е-ет, — протягивает он, — сегодня особенно примечательный раз. Может, ты сама нам расскажешь?

— Ты купил новые стринги?

— Сучка, — усмехается он, всего лишь, хотя обычно после подобных слов хватает за горло, брызжет слюной, таскает за волосы и творит со мной всякое другое — унизительное и мучительное. Сейчас определённо есть что-то поинтереснее моих колкостей. И пока я не могу понять, хорошо это или плохо.

— В этот раз с черепашками или зайчиками? — участливо интересуюсь я.

Гущин коротко кашляет в кулак, и Кочетков посылает ему сердитый взгляд.

— Шути, пока шутилка работает, — осаживает он. — Скоро твоему ротику найдётся другое применение.

Театрально закатываю глаза — до такой степени это кажется банальщиной. Кочетков регулярно посягает на моё тело, но никогда не заходит дальше языка в глотке.

— К сожалению, плохо пою, — сетую я.

Парни едва заметно начинают ёрзать. Я могу ломать комедию бесконечно, но всё становится странным. Бросаю мимолётный взгляд на лестницу. Выход один — вверх, в тупик.

— Я научу, — каким-то слишком томным голосом произносит Кочетков.

Боковым зрением улавливаю, что Фомин и Гущин делают по шагу вперёд. Тут же поворачиваюсь к ним, и они замирают, будто мы играем в “Тише едешь — дальше будешь”.

— Подскажи адресок, малая, — наклоняется Кочетков ещё ниже, — заскочу.

Он прекрасно знает мой адрес. Знает, когда дедушки нет дома. Знает, когда хожу в институт на дополнительные занятия и когда возвращаюсь. Ему не хватает только ключей от квартиры, чтобы окончательно слиться с моей жизнью.

— Ленина 50-15. Заходи в любое время, чаем напою, — притворно заигрываю я.

— А ты откроешь? — В голосе проскальзывает искренняя надежда.

Заминаюсь из-за серьёзности, с которой он говорит, как будто в миг закончив игру и приоткрыв дверь к сердцу.

Попалась.

Он улыбается исподлобья, закусив губу. Он выиграл.

— Я бы не открыла тебе долбанную дверь, даже если бы ты подыхал, истекая кровью, — выплёвываю я, желая прервать момент его триумфа, невыносимо видеть его самодовольную рожу.

Даже сейчас, затолкав силой в вонючий подъезд, он флиртует со мной как с безнадёжной дурочкой. Словно я должна забыть всё, что он причинил мне, как только он посмотрит щенячьими глазками и нежно проведёт пальчиком по щеке. Лицемер.

— А когда бы ты кончился на моём коврике для ног, я бы вышла и столкнула твоё мерзкое тело с лестницы. Я бы наблюдала, как твоя тупая мёртвая башка бьётся о каждую ступеньку. Потом спустилась бы, сняла штаны и нассала на твоё пидорское лицо.

Картина трупа во всех красках возникает в сознании. Не моргая, смотрю живому Кочеткову прямо в глаза и жду, когда он набросится. Мышца над его губой дрогнула. Он борется с собой.

— Ты пахнешь, — хрипло шепчет он.

Сердце падает в пятки. На миг чувствую себя беззащитным жучком на оживлённой улице. Внезапно маленькая лестничная площадка хрущёвки становится совсем крохотной. Воздух вибрирует, нагретый теплом тел четырёх альф. Тяжело сглатываю, остро ощущая их горький запах.

Глава 3

Не сразу понимаю, что он ушёл.

— Я могу укусить тебя.

— Что? — Рассеянно поднимаю взгляд.

Остался только Савельев. Стоит, привалившись спиной к стене и скрестив на груди руки.

— Ты хочешь, чтобы именно я укусил тебя? — терпеливо повторяет он.

Он довольно смуглый для здешних мест. Чёрные, аккуратно уложенные волосы и карие глаза. Наверное, кто-то в роду — из “малых народов”, хотя ни имя, ни фамилия не выдают корней. Значит, омега — как всегда, не указанная в летописях.

Гляжу на него, как на умалишённого. Я знала, что этот день настанет. Придёт первая течка, и с этого момента все альфы будут смотреть на меня, как голодные псины на стейк прожарки raw. В сущности, я и была просто мясом. Мясом, изображающим из себя человека.

— По-твоему, я похожа на больную?

— Нет, ты похожа на дуру. Если бы ты была умной, давно бы ответила, — он делает паузу, чтобы подобрать слова, — на его знаки внимания.

— Рвать одежду и швырять меня на пол — это теперь у нас знаки внимания?

Достаю зажигалку из куртки. Похлопав по карманам, с досадой признаю, что сигарет нет. А они бы сейчас очень пригодились.

— Есть сигареты?

— Не курю. А тебе советую бросить, ему это всё равно не нравится.

— Сегодня же куплю целый блок, — заключаю я.

Савельев отталкивается от стены и приближается. Выставив передо мной руку ладонью вверх, манит мою зажигалку. Ещё чего. Дешёвая, но моя. Спешу спрятать её в уютный карман, но Савельев перехватывает предплечье и, отогнув пальцы, завладевает моим сокровищем.

— Что за детский сад? — упрекает он меня. — Слушай внимательно. Завтра сиди дома. Запрись и никому не открывай. Ни курьеру, ни почтальону, ни дяде Васе, который пришёл за дрелью. — Неужели он думает, что я настолько тупая? — Если начнётся течка, сиди ещё дня два. Чем дольше, тем лучше. Поняла?

— Да, папочка, — писклявлю я. — Сколько раз штанишки менять?

— Как намокнут, — отрезает он. — Когда отойдёшь, он тебя пометит.

— Всего-то. Я думала, придётся терпеть его феромоны всю течку. Фух!

— Для этого у вас вся жизнь впереди.

Не подаю виду, что его слова на самом деле отражают лежащий в глубине страх.

— Предлагаю в последний раз. Кстати, я не против курения.

Он раздражает всё сильнее. Не могу воспринимать всерьёз его суперакцию и мне ужасно хочется поставить его на место.

— И ты бы сцепился за меня со своим другом? — Делаю шажок к Савельеву. Моя куртка с шелестом трётся об его шерстяной джемпер. Он пожимает плечами, но не отстраняется. — Зачем мне выбирать тебя?

— Я бы не называл тебя обидными словами. — Его голос становится тише.

— А как бы ты меня называл? — подыгрываю я.

— Твоим именем. Маша.

Я звучу в его устах одновременно трепетно и уверенно, словно моё имя — фамильная драгоценность, которую хранят подальше от посторонних. Его ладонь ложится на мой рукав и замирает.

— Ты бы не была моей. Ты бы была со мной.

Его рука скользит по моему плечу вверх, затем по шее, пока большой палец не дотрагивается до щеки. Ладонь горячее, чем у всех, кто ко мне прикасался. В чёрных глазах пляшет пламя, покорно ожидающее команды, чтобы разлиться по всему телу. Настоящий альфа не берёт — он просит и либо получает, либо отступает. Опускаю веки, запутавшись в том, кто кого пытается одурачить.

Чувствую мертвенное спокойствие. Сухая чёрная роза, чьи листья скукожились и поникли, а некогда сочные лепестки завяли, выгорев на солнце, ждёт лишь разрушения и забвения. Я устала, как она.

Савельев касается скулы губами, шершавыми и тёплыми, как газеты, пролежавшие на дачной веранде целое лето. Невольно делаю громкий рваный вдох. Вцепляюсь в одежду альфы, словно это единственное, что поможет мне спастись и познать абсолют.

Его рот приоткрывается. Тонкие клыки колют кожу.

Кочетков прижимает меня к мокрой от дождя траве, навалившись и захватив в замок руки. Трудно дышать под весом альфы. Пытается поймать мои губы, но я мотаю головой, как ненормальная. Пощёчина, голова гудит. Его мокрый скользкий язык. Тошнота. “Я только посмотрю, сучка! Неужели так трудно лежать на месте?!” Ещё пощёчина. Вкус крови во рту. Осенний воздух холодит голый живот. Кочетков, как оголодавший зверь, втягивает запах кожи. “Ты точно моё. Ты сводишь меня с ума,” — рычит он. Не могу ни слышать, ни ощущать. Вокруг меня ноги, но в нескольких шагах — Савельев. Стоит, сунув руки в карманы и прислонившись к прутьям забора. Ему скучно. Он смотрит мне точно в глаза, словно пытаясь понять, ему это нравится или противно.

Распахиваю глаза, попутно замечая досаду на лице альфы. Отталкиваю его.

Чтобы спастись, мне не нужен ни первый, ни второй. Не собираюсь участвовать в карнавале власти и подчинения. Я жажду свободы.

Глава 4

Осознание приходит со временем. Кочетков блефовал? Он любит приврать, но зачем делать это теперь? Он ждёт, что под давлением я приму “ухаживания”? Я не могу сделать новый тест, ведь они платные. Омеги сдают их в поликлиниках организованной толпой каждую неделю до начала первой течки. Душные узкие коридоры, сварливая очередь — неприятный процесс. Выходит, слово Кочеткова против медицинского анализа. Не верю ни тому, ни другому. Я всего лишь пешка в игре больших дяденек.

Возвращаюсь домой. В гостиной горит одинокий торшер. Дед спит в кресле перед новостями на первом. Большой обветшалый ковёр скрадывает шаги. Взяв пульт, отключаю звук, подхожу к окну. Снаружи уже стемнело, пока я бродила по окрестностям, пытаясь собраться в кучу. Вглядываясь в отражение в стекле, силюсь разглядеть новые детали в своём облике. В прежние времена мы с подругой шутили, что омеги — это мини-беты, ведь они небольшие и субтильные создания. Лично я всегда считала, что это оттого, что вся энергия направляется в интеллект, а не набор мышц и веса. Злые языки обязательно возразят, что, мол, головы у вас тоже маленькие. Но разве размер в этом деле имеет значение? Посмотрите на альф — вот уж у кого с телами всё в порядке, но ума недостаёт. Почему бы им наконец не признать, что единственное их преимущество — грубая сила да аппетитная фигурка? Дураки — вот почему.

Может, раньше я и выбивалась из стройных рядов тонкокостных омег (судя по годовой давности фотографиям), но теперь щёки впали и вся я будто высушилась и ужалась, как изюмина. Так мы и превращаемся из жизнерадостных девочек в уставших и недоедающих тётенек-омег. Разница между тусклой мной и яркой мной — один год и один альфа.

Затравленная омега, живущая на стекольной глади, сверлит меня тёмными глазами в ответ. Когда я стану другой? Произойдёт ли это незаметно и постепенно, плавно меняя привычки, затыкая рот в нужный момент, или внезапно обрушится ледяной глыбой, переломав все кости? Если Кочетков станет моей парой, я не смогу противостоять ни его развратным желаниям, ни своей природной тяге к истинному альфе. Буду раболепно растекаться в обожании каждый раз, когда он обратит на меня взор.

Смогу ли я сбежать, если меня намертво прибьёт гвоздями к его ноге? Ошейник и поводок — его свадебные подарки. Преданность и слабоумие — моё приданое.

Мерный стук старых часов разбивает тишину.

Год назад

Прозвенел звонок на урок. Прошла неделя после летних каникул, но я всё ещё не могла настроиться на учёбу. Взгляд то и дело тоскливо возвращался к окну, за которым осень ещё не успела уничтожить последние следы лета. Я пыталась сосредоточиться, но солнечные зайчики от экранов смартфонов раз за разом оказывались интереснее, чем геометрия. Улыбнувшись, я снова повернулась к улице и вдруг столкнулась с внимательными глазами одноклассника, сидевшего через проход от меня. Смутившись, я потупилась. Кочетков. Последнюю неделю он всегда оказывался поблизости. То в столовой встанет позади, то в компьютерном классе займёт место рядом. Но всё это было бы совпадением, если бы не то, как он пялился. Словно знал обо мне то, что было неведомо мне самой. Сперва я даже боялась, что какой-нибудь ужасно умный парень воспользовался ужасно полезной нейросетью, чтобы создать картинку голой меня, и теперь все смеялись за моей спиной. Но шёл день за днём, а мина так и не взрывалась. В итоге я списала всё на стайный прикол и забила.

Я была невзрачной десятиклассницей, надевавшей юбку выше колена только по праздникам. Носила упирающиеся в пальцы балетки и низкий хвост из тусклых волос. Мне покупали куртки и обувь в магазине низких цен, никогда не хвалили и запрещали краситься.

Однажды на перемене, спрятавшись в тени коридора, я рассмотрела Кочеткова. Чуть поднятый вверх озорной кончик носа, светло-голубые весёлые глаза, крохотные веснушки. Манжеты рукавов белой рубашки расстёгнуты и закатаны до локтей. Галстук расслаблен. Кочетков звонко рассмеялся шутке друга и взъерошил тёмно-русые волосы, что всегда лежали как попало. Его энергия была заразительной, и я невольно улыбнулась.

Каково быть его девушкой? Быть частью стаи? То, что такой парень мог обратить на меня внимание, казалось невозможным. Замарашка и принц. Золушка хотя бы была красавицей, а я в этой сказке разве что годилась на роль тыквы.

Звонок вырвал меня из мыслей. Все вскочили со стульев и, застревая гурьбой в дверях, пытались успеть раньше всех на завтрак. Я, не торопясь, складывала тетрадку и пенал в рюкзак. Всё равно буду последней. К тому моменту, когда я покинула класс, он совсем опустел. Я направилась в туалет сменить прокладку. Мне нравилось, когда коридоры освобождались от учеников и от их криков не гудела голова.

Зайдя в туалет, я поставила рюкзак на подоконник и принялась рыться в нём в поиске всего необходимого. Старая оконная рама загромыхала от порыва ветра. Погода испортилась, набежали тучи. Теперь так будет каждый день до самой весны. Холод, сквозняки и вечера в тёмной комнате с яркой лампой в десяти сантиметрах над тетрадью.

Со скрипом отворилась наружная дверь. Кто-то помыл руки. Я выудила из-под кучи учебников металлическую коробочку.

Теперь открылась внутренняя дверь. Я машинально повернула голову на звук и оцепенела. В проходе стоял Кочетков, хладнокровно наблюдая за мной.

Я не успела прийти в себя, как он приблизился со скоростью, свойственной среди людей только альфам. Что он делает? Так близко, что я почувствовала его тепло. Он аккуратно перекинул мои волосы через плечи, провёл нежно большим пальцем по шее. Моё сознание замутнилось, как старинное зеркало. Запах альфы был как чужеродная планета — притягательный, но пугающий — даже малый вдох мог убить. Мне одновременно хотелось уткнуться в его рубашку носом, и бежать.

Он прошептал у самого уха:

— Ты должна быть моей.

Его дыхание защекотало кожу. Наверное, я должна была уносить ноги, но его горький запах и тихий голос убаюкал все мои тревоги. Я не двигалась. Он принялся расстегивать пуговки моей блузки. Первая, вторая, третья. Я следила за его движениями, как заворожённая. Он остановился и приспустил ткань с левого плеча. Сухие губы коснулись ключиц, я закрыла глаза и чуть откинула голову. Альфа притянул меня за талию, его поцелуи стали настойчивее. Он прильнул к сгибу между шеей и плечом, затем издал тихий рык, а в следующий момент меня пронзила острая боль. Через секунду полыхало уже всё тело. Зазвенел мой крик, отражаясь от высокого потолка. Испуганный и жалобный. Я попыталась оттолкнуть Кочеткова, но он держал меня мёртвой хваткой. Его клыки были глубоко в моих мышцах, разрывая их хрупкие волокна. Он сжал челюсти сильнее, и у меня потемнело в глазах.

Глава 5

Бесшумно выскальзываю из квартиры. В последний раз. Ночью я не могла уснуть, ворочалась и думала, думала, думала. Впервые за год я почувствовала не отчаяние, а воодушевление. Неужели я смогу вырваться из лап Кочеткова, который самовольно провозгласил себя моим альфой? И никогда больше не увижу его самодовольную рожу. Уже это было бы раем. И больше я не подпущу к себе ни одного. В глубине души понимаю, что сбежать из дома недостаточно. Альфы всегда берут самое ценное, не спросив, и считают это своим правом. Тогда я буду считать своим правом защищаться любыми способами.

По безлюдной дороге иду к месту, где меня подберёт автобус. Ещё темно и морозно, но я не рискую возвращаться за тёплыми вещами. Не люблю выходить на улицу, когда уже не видно лиц прохожих. Шарахаюсь от любого, как от прокажённого, будто именно он окажется маньяком. И сейчас, оглянувшись в очередной раз, замечаю высокую фигуру позади, метрах в тридцати. Именно то расстояние из снов, где тебя нагоняет насильник. И то, когда всё ещё может обойтись.

Ускоряюсь. Впереди показывается машина. На таких часто ездят молодые парни, у которых ещё нет денег на нормальный вариант. Автомобили я тоже не люблю. Из них не сбежать. Скосив глаза (чтобы не показать, что насторожилась), наблюдаю за тем, как она плывёт по дороге. Не забывая о мужчине позади, бросаю взгляд за спину, но незнакомец уже исчез. Одной проблемой меньше, становится чуть спокойнее.

Машина равняется со мной и проезжает мимо. Десятка. Выдыхаю от облегчения. Но вдруг пустую улицу разрезает визг шин. Оборачиваюсь на автомате. Машина остановилась посреди дороги. Открывается дверь и выходит он. Нет.

Срываюсь с места, как подстреленный олень. Что толку? На этот раз Кочетков меня не отпускает. Один его шаг — два моих. Ловко захватывает в капкан рук. Прижимается сзади.

— Куда же ты, тварь? — шипит он на ухо.

Сил язвить нет, как и бороться. Я так долго сражалась, натягивала канаты терпения, что они истрепались и провисли, как провода под снегом. Больше не могу сопротивляться. Он уничтожил последнюю надежду.

Меня подхватывают на руки, помещают в тепло салона между Савельевым и Гущиным. Кочетков садится вперёд, рядом с водителем. Облокотившись на дверь и прикрыв рукой нижнюю часть лица, он нервно поглядывает на меня в зеркало заднего вида. Не чувствую ни огорчения, ни страха. Может, это омежья природа ломает изнутри? Или во мне умерла личность, и теперь я только оболочка? Слышу новый запах, он сильнее всех прочих. Настойчивый и непримиримый. Проникает в нос и хозяйничает там, заглушая все остальные ароматы, даже вонь электронной сигареты. Я пока не понимаю его и мне не хочется узнавать, что это.

Откидываюсь назад и закрываю глаза. Ненадолго меня оставляют в покое, но потом тяжёлая рука ложится мне на плечи и утягивает в сторону. Утыкаюсь в мягкую толстовку Гущина, а он улыбается так, будто выиграл автомобиль в “Поле чудес”. На щеках появляются ямочки, в глазах отражаются огни фонарей. Прядь каштановых чуть вьющихся волос упала на лоб. Насколько альфы обворожительные снаружи, настолько и уродливые внутри. Стараюсь не размышлять о том, что ему нужно, — там нет ничего светлого.

Здесь тесно. Моя нога прижимается к ноге Савельева. Даже через джинсы чувствую исходящий от него жар. Температура под сорок, даже для альф это многовато. Всё тело напряжено, он сидит прямо, вцепившись в переднее сиденье. Если он заразит меня смертельной болезнью, буду благодарна.

За рулём Фомин. Он выглядит старше всех остальных, но только из-за немалых габаритов и щетины. Никто и не заподозрит в нём несовершеннолетнего.

Чем дольше нахожусь здесь, в замкнутом пространстве с закупоренными окошками, как в консервной банке, тем хуже становится. Сердце буйно бьётся в груди, пытаясь насытить кровь кислородом. В этом сигаретном кумаре мне его не хватает. Секунду назад мучила жажда, а теперь рот наполнен слюной. “Похоже на бешенство”, — думаю я и слабо улыбаюсь. Смертельная болезнь, как я и просила.

Гущин легонько трётся подбородком о мою макушку.

— Тебе понравится, солнышко, — заговорщически обещает он.

Вряд ли мы едем на интернешнл.

— Молчаливая сегодня, — замечает Фомин.

— Отстань от неё, — велит мой суженый, равнодушно.

Он поворачивается и обращается к Савельеву за своим сиденьем.

— Попей воды. — Протягивает ему бутылку.

Впервые вижу, чтобы он проявлял заботу, даже в грубой форме. Но всё равно я не одна из тех, кто, в глазах Кочеткова, её достойна.

Савельев мотнув головой, откидывается на спинку.

— Вода ему не поможет, — смеётся Гущин, всё ещё обнимая меня. — Да, Илюх? — Он пихает Савельева в плечо.

— Потерпи немного, почти приехали, — ободряет Фомин.

— Что с ним? — спрашиваю я, не выдержав.

Мне не нравится то, что происходит. Я должна понять, что они скрывают.

Кочетков бросает на меня недовольный взгляд в зеркало, словно родитель, которого попросили объяснить, откуда берутся дети.

— В него вселился демон, — шепчет Гущин голосом, каким в лагерях рассказывают страшилки после отбоя. — И он сожрёт тебя!

Он внезапно хватает меня за талию и затаскивает к себе на колени. Вскрикиваю от неожиданности и еле успеваю увернуться от приближающегося лица, так что он утыкается в мои волосы. Его смешит моя реакция.

— Эй! — прикрикивает на него Кочетков. — Если остановят менты, ты лично ответишь.

Гущин игнорирует его слова и сообщает мне будничным тоном:

— У него гон, солнышко.

Настороженно всматриваюсь в Савельева, и тот на короткое мгновение встречается со мной взглядом. В нём всё тот же огонь, но теперь ещё и… мука? Ему тяжело? Он страдает? Мне не жалко его. Каждый альфа заслуживает наказания — нет ни одного безгрешного. Но сейчас находиться рядом просто опасно, и не только для омеги. Стоит ему отпустить тормоза, дать волю инстинкту, и он набросится на меня.

— Он тебя не тронет, — заверяет Кочетков, уловив мой страх. Судя по тону, он скорее имеет в виду “да кому ты нужна”, нежели пробует успокоить.